Пленный волхв не смог ответить и на главный вопрос, интересовавший Данилу: чем вы очуриваете женщин? – Это брага из драгоценной травы, растущей на берегах небесной реки Суры. На грязной земле она известна под названием кропийной сароги. Мы смешиваем ее с другими зельями и делаем сладкий ветер, который учит людей внутреннему песнопению. – Что есть противоядие, как можно расколдовать очурованного человека? – Это невозможно. – Отвечай, гнида, или я выдам тебя моим удальцам. – Разворожить невозможно. Никогда. Человек, побывавший на берегах небесной реки, не пожелает опуститься обратно на грязную землю. Внутреннее песнопение поселяется в человеческой душе навсегда. Ни одно из земных растений не осмелится вызвать на магический поединок огненную сарогу-траву!

Данька подавил вздох и отошел к окну. Молодой шаман не лжет: он действительно не знает противоядия. А за окном весело. Кипит безумство факелов, пляска обнаженных кинжалов – победа! город наш! Но – Данька знал: нет никакой победы. Чуть вдали, над высоким берегом, под нежно вечереющим небом по-прежнему движется тупой злокачественный хоровод… Уже сломали рогатую часовню с непристойными идольцами, заглушили ноющую музыку, разбили кадильницы – они все танцуют. Как если бы музыка успела проникнуть внутрь и поселиться в размягченной душе.

Как испугалась бедная Рута, когда увидела эти медленные кольца! «Страшно-престрашно, братец, – зашептала, прижимаясь рыжей головкой к Данькиному плечу. – Тянет, словно чернота в коловодце!» Потом стиснула зубки, прыгнула вперед и вырвала из хоровода-коловода крошечную девушку, еще подростка… Трясет за плечи: «Проснись, миленькая!» – а сама плачет; а девочка закатывает красивые серые глазки и бормочет что-то чудовищно неблагозвучное и нескладное про горькую черешню да кривую радугу…

«Помоги, деда Посух, – глухо попросил Данька, в пояс кланяясь старому пасечнику. – Ты премудрый волшебник; ты знаешь, как их расколдовать». – «Я то премудрый, а ты, паря, видать, шавшем тупой, – серьезно ответил старик, раздумчиво теребя бороду. – Я не волшебник, тудысь-растудысь! А лекарштвие от зачурания ты и сам жнаешь». – «Правда?» – оживился Данила, поспешно полез в мошну и начал выкладывать на стол мешочки со снадобьями: «Может быть, толченый ядрань поможет? Или кострючий корень? Если смешать с распаром из цветков кочедыжника…» – «Ты не прошто тупой, – вздохнул пасечник. – Ты еще и жутко глупый! – И добавил, строго моргая голубыми глазками: – Жабудь про эту плесень. У тебя ешть другое оружье, куда посильнее…» Данька удивился: «Какое? Я не знаю». А в ответ: «Знаешь. Просто боишься вспомнить».

Данька отвернулся. Сгреб со стола цветные мешочки и ушел. Да, он знал способ. Но… это греческое лекарство, драгоценное супероружие погибшей Империи сейчас неприменимо. Все равно что использовать термоядерную бомбу для отопления холодной комнаты.

…Между тем в крепнущей темноте за окном начались молодецкие пляски, кулачные бои и аттракционы: кто быстрее расшибет топором страхолюдного болванчика из пагоды (Стыря сказал, что статуи сделаны из желдяной падубы – редкой породы железного дерева). Данька догадывался: парни уже напились, буянят, потихоньку грабят опустевшие без мужиков дома, тайком растаскивают по темным подклетям безвольных, обкуренных женщин с дурными улыбками на слюнявых губах. Странная победа. Странное у меня войско. Улица моя тесна, говаривал Емелька Пугачев. Данька мрачно усмехнулся: вот и пришлось заделаться самозванцем. Теперь он руководит воровским сбродом – по щучьему велению, по Зверкину хотению! Горька моя черешня, крива моя радуга…

– Лодьи! Лодьи плывут! – загудела толпа за окошком. Луженые глотки! Рев такой, что стонут матицы в тесной нережской избе, облюбованной под ставку княжича. Рута отбросила рукоделье (сама в кольчуге, а пальчики иголками исколоты!) – сиганула к подоконнику.

– Точно кораблики плывут! Ха-ха, до чего красивеньки! Погляди, братец. – Она махнула Даньке ручкой.

Пара быстроходных кочей, вынырнув из темноты, направились к пристани – кто такие? Похоже на купецкие… однако отсюда видать пятна щитов, развешанных по борту, да и соколиный глаз, намалеванный на носу, поглядывает довольно хищно…

– Братья Плешиватые, ушкуйники с Керженца, – пригляделся Стыря в прореху бычьего пузыря на крохотном окне. – Шибко гребут, и ветрилы раздуты… Никак худое стряслось?

Вскоре в сени влетела запыхавшаяся Псаня – в мужских штанах и короткой рваной рубахе с треском в грудях – на бегу зачерпнула воды из кадки, прыгнула на середину комнаты.

– Ужасные новости, княжич! – выпалила, вытирая жаркий мокрый рот. – Кумбал-хан перешел Влагу и вторгся в Залесье! Сельцо Олешье взято, Стожарова Хата сожжена! Столица Глыбозерского княжества, по слухам, уже осаждена Сварожьими угадаями! Чурила начал войну! Да-да. Это война, княжич.

Стыря как стоял, так и присел на корзину с козьим сыром.

Данька недоумевающе покосился на него:

– Я тоже должен испугаться? Это действительно опасно?

– Почти смертельно, – серьезно ответила богатырка, в упор глядя голубоватыми глазами. – Триста всадников с разрывчатыми луками. Они оставляют позади себя выжженную землю. Братья Плешиватые сегодня за полдень дошли в родную Стожарову Хату из Созидаля – они увидели там золу да горькие трупы. Раньше Хата была крупным селом – теперь в Хате живут только черви.

– Сарынь! Сарынь! – взревела, засвистела толпа снаружи. В полутемной комнате почти просветлело от звонкого блеска сотен кинжальных лезвий за окном – как зарница полыхнула.

Данька выглянул: боже мой, сколько народу! Копья торчат, на копьях что-то насажено – кое-где петухи жареные, а вон там – ужас: мертвая голова с козлиной бородкой… Посреди площади, в центре всеобщего внимания – братья Плешиватые: два пышнокудрых (вопреки прозвищу) гиганта залезли на телегу и размахивают руками: жалуются ватаге о зверствах Кумбал-хана. Толпа слушает, надувается тягучей злобой – багровеют хари и чешутся руки… Потянув носом дымную, пахнущую потом струю, долетевшую с улицы, Данька отчетливо различил тонкий, солоноватый аромат ненависти, разлившийся в воздухе.

– Дави полканов! Бей погань! Долой Чурилу! – заорали злые голоса; Данька поморщился.

– Фу, как противно кричат, – прозвенел из угла серебряный голосок. Рута подняла синие глаза от рукоделия. – Чего они свистят, глупенькие? Вот дураки. Правда, миленький братец?

– Братья Плешиватые бьют тебе челом, княжич, – продолжала меж тем Псанечка, игнорируя замечания Руты – поляница глядела только на Данилу. – Хотят служить наследнику. Просят допустить в твою ватагу… Точнее… – Она с досадой тряхнула платиновым каре, поправилась: – Точнее говоря, в твое войско.

– Надо брать, – торопливо сказал Стыря. – Братаны Плешиватые – крепкие молодцы. У старшого, Ноздрата, – двадцать головорезов охраны! А младшенький, Хват Плешиватый, шибко топоры кидать умеет. Кабана с левой руки валит, сам видал.

– Погоди… – Данька вдруг опомнился, испугался: – Псашенька, милая… ты сказала, что войско Кумбал-хана переправилось через Влагу и сразу пошло на Олешье, верно?

– Да-да, мой княжич, точно так.

– Стало быть… Кумбал прошел через… Жиробрег? В дальнем углу избы что-то звонко ударило об пол. Это Рута выронила из рук серебряную коробочку с жемчужистым бисером. С густым шорохом быстрые жемчужинки раскатились по полу – будто чашку молока плеснули оземь.

Два глупых, испуганных синих глаза. Данька почти разозлился:

– Ты беспокоишься о своем премиленьком князе?

– Ax… – произнесла Рута, румяное личико вмиг стало сливочно-белым. Рывком обернулась к Пеане, умоляюще сложила ручки: – Они не убили князя Лисея, ведь правда? Они не могли сжечь Жиробрег?

Псаня молчит, будто не слышит. Смотрит только на Данилу и размеренно моргает. Январский антициклон в арийских глазах.

– Отвечай, – нехотя сказал Данька. – Кумбал-хан разрушил Жиробрег?

– Вовсе нет, мой князь. – Псаня качнула волосами. – Вражеское войско прошло мимо Жиробрега. Тамошний князь Лисей собрал все свои силы и немедленно выступил вослед неприятелю, намереваясь дать бой. По слухам, битва состоится нынче ночью либо поутру – в окрестностях Глыбозера.

– Братец! – Рута прыгнула, как рысенок, через всю комнату: сильные пальчики ухватили Даньку за локоть, рыжие косички хлестнули в лицо. – Мы ведь поможем князю Лисею?! Мы ведь поплывем к Глыбозеру, правда? Быстро-пребыстренько? Ну пожалуйста!

– А как же… наш брат Михайло? – Данька медленно отстранился, высвободил локоть из нежного, но крепкого захвата. – Ты уже забыла о нем? Мы не будем его спасать?

– Ой! – сказала Рута и схватилась за голову. – И верно позабыла! Какая я глупая! Глупая и злая! А… что же делать, братец?

Опять этот невинный лазоревый взгляд. Данила отвернулся.

– Княжна Рута говорит правильно, – вдруг звонко сказала Псаня, скрещивая на груди красивые руки, тонкие и мускулистые. – Надо плыть на помощь Лисею Вещему. Чурила вторгся на Русь как завоеватель. Надо его уничтожить. Да-да. Уничтожить.

– Безусловно, ты права, – жестко сказал Данила. – Чурилу надо уничтожить. Только, пожалуйста, без меня.

Псаня подняла светлые брови – медленно и вопросительно.

– Я все понимаю. Отечество в опасности. Древнерусский раек закрыт, все ушли на фронт борьбы с Чурилой, – раздраженно рассмеялся Данька. – Хотите новость? Вы меня достали с этим Чурилой. Вы можете плыть в Глыбозеро и биться с Кумбал-ханом. Я отправлюсь в Калин один. Назло всему… – Данька тряхнул головой. – Назло всему я спасу Михайлу Потыка.

– Дерррьмо! – вдруг рявкнула Псаня, скалясь и хищно приседая.

Рута просто замерла в шоке, раскрыв ротик. Стыря еще глубже просел в корзину с сырами. Данька не поверил своим глазам. Показалось, что светлые волосы на голове Псанечки зашевелились: лицо светлоокой берсеркини стало нежно-малиновым, белые зубки обнажились, а нос сморщился и задрожал, как у злобной собаки.

– Дерррьмо твой Потык! – прохрипела валькирия, дергая руками так, будто намеревалась разорвать рубашку на груди. – Прредатель! Раб греческого бога! Раб своей женки-тороканки!

– Как ты смеешь?! Грязная простолюдинка! – крикнула рыжая хищница Рута, прыгая вперед, – Данька едва успел поймать за узенькие плечи. – Как ты назвала братца Михайлу?! Да я тебе…

– Шшшаг назад, барышня! – прошипела Псаня, пригибаясь и поднимая к перекошенному лицу маленькие жесткие кулаки. – Прррочь…

– Я тебе не барышня! – визгнула Рута. – Я княжна властовская!

Она вдруг дернулась с неожиданной силой! Выскочила из Данькиных объятий – и как огненный петух налетела грудью на холодную поляницу! Едва не стукнулись лбами – сцепились взглядами! Отсветы рыжего пламени ударили в бледное лицо Псани; на высоколобый профиль Руты легла холодная голубая тень.

– Ты княжна, это верно… – проговорила богатырка, злобно и тщательно растягивая слова. – А твой брат Потык – предатель.

Рута быстро обернула к Даньке испуганное, почти плачущее лицо.

– Братец… я ее сейчас ударю, – прозвучала знакомая фраза. Данила молча бросился вперед. Загрохотала повергаемая мебель – одновременно с Данькой метнулся, поспешно вылетая из насиженной корзины, Стыря Хлестаный. Разбойник тоже прекрасно знал: самородная княжна Рутения Властовская выполняет подобные обещания мгновенно.

Мог получиться красивый и непредсказуемый поединок, подумал Данька, распихивая широкими плечами схлестнувшихся барышень. Стыря налетел сзади: вцепился в стальную талию Псанечки – оттащил к стене; Данила бережно вытолкнул рыжую сестрицу в сени.

– Успокойся, тише… – глухо бормотал он, нажимая плечом, стараясь не дрожать от близости разгоряченного стройного тела. – Поди в спальню, подожди меня. Разбери снадобья в мешочках. Отвлекись… И – не вмешивайся.

– Это… это… какая-то недобрая баба, – шепчет, стонет Рута, вяло сопротивляясь и испуганно заглядывая в глаза. – Она злая-презлая! Как мужик с титьками!

– Жди здесь. – Мягко толкнув княжну на кровать, Данила отскочил и захлопнул дверь. В ушах еще звенит колючий голос: «Предатель… раб…» Постой же, псова дочка. Ты сейчас все расскажешь! Он прыгнул в сени, оттуда на порог комнаты: – Хлестаный! Оставь нас вдвоем.

Стыря послушно, почти радостно шмыгнул вон.

– Говори, откуда знаешь Потыка, – быстро приказал Данька, надвигаясь на поляницу. Богатырка отступила на шаг, но гордо подняла голову:

– Мне говорил муж. Он был боевой маг. Муж многое знал. Все славянские волхвы презирают Потыка. Потык был рожден богатырем, но Перун и Стожар напрасно надеялись на него. Потык предал дедовских божков и принял греческое имя. Муж рассказывал: Потык могуч, но слабоволен. Потык носит на шее крест заморского Бога и хочет быть рабом. Потык никому не нужен, он всюду чужой.

– Потык не чужой. – Данька поднял указательный палец с черным перстнем. – Он мой брат.

– Потык недостоин твоего родства, княжич Зверко! Ты смелый воин и гордый волхв. Ты научишься многому и станешь великим. А Потык – жалкий недобогатырь. Он растерял драгоценный дар, завещанный русичам от Сварога и Световита: он утратил ненависть к врагу.

Данила вздрогнул: мягко заныло сердце. Нервы шалят.

– Ты – надежда Руси, а твой брат давно перестал быть русичем. Греческая вера, тороканская жена! Разве такой наследник спасет Залесье от Чурилы? Никогда. Потык потерял главное – гордость. Забывший побеждать да погибнет. Нет-нет. Твой брат не сможет побороть тороканское заклятие. Ляжет в женину могилу и сгниет заживо.

Уже совершенно успокоилась. Ее голос звучит размеренно и четко. Иногда Даньке кажется: слова поблескивают в воздухе. Колючие звуки позванивают в Данькиной голове, как скачущие сюрекены. И все-таки… милая Псанечка… ты не права!

– Потык мой брат. Я освобожу его. У меня есть… Богатырка внезапно смолкла, предчувствуя недоброе…

– У меня есть Имперские Стати.

Пошатнулась! Оскользнулась на бисерной россыпи – всплеснула рукой, с лету сшибла какие-то горшки, хлестко размазала кашу по скатерти… Нет, не упала: уцепилась побелевшими пальцами за подоконник и болезненно стонет:

– Где?! Где они?! Скорее – УНИЧТОЖЬ!!!

Данька замер. Что это – актерская импровизация? Неужели греческие Стати способны повергнуть в ужас отважную богатырку? льдинку-блондинку Псанечку, дочь Желтого Пса?

– Стати – греческая западня. Они убьют тебя!

Красивая, когда волнуется. Глаза и губы темнеют, а дыхание становится почти теплым.

– Муж говорил о замысле хитроумных греков. Греки прислали могучие Стати на Русь, чтобы уничтожить наше древнее чародейство! Наших божков и весь поднебесный Вырий! Это ловушка, княжич! Опомнись!

Восхитительная гиперборейская злоба в глазах молодой женщины заставила Даньку содрогнуться. Уфф… мурашки по хребту. Сколько солнечной ярости в холодном теле, сколько яда на кончике бледного языка! Чудесный генофонд… Что она кричит? Данила почти не слушал слова, он думал о другом. У такой самки будут великолепные детеныши – бестрепетные убийцы и гениальные философы. Просто протянуть руку. Мягко взять рукой за горло и овладеть. Прямо здесь, на дощатом полу, чтобы просыпанный бисер хрустел под ними и вдавливался в мускулистую белую спину…

К счастью, он не успел протянуть руку.

– Не смей прикасаться, – тихо сказала Псаня.

Данька отшатнулся. Бррр.

– Не смей прикасаться к Статям. Они убьют в тебе гордость. Убьют нарождающегося богатыря. Помни: именно ты, а вовсе не старший брат Потык должен унаследовать трон! Только ты спасешь русичей от Чурилы и других иноземцев…

Данила устало вздохнул. Протянув руку к самому лицу богатырки, слегка придавил указательным пальцем кончик ровного арийского носика:

– Красивый носик. И очень красивые слова, Псаня. Вы все умеете красиво говорить. А я не умею. Я молчу. У каждого свое дело: вы – уговариваете, я – молчу и упрямлюсь… Ха. Вот сейчас уговариваешь ты. А прежде этим занимался мой вещий друг, князь Алеша…

– Вещий Лисей будет биться с Кумбал-ханом сегодня ночью, – быстро перебила поляница. – Обе армии погибнут. Ты должен прийти и забрать славу победителя. Славяне назовут тебя главным защитником! Ты нужен народу, княжич!

Данила поморщился.

– Я не знаю, что такое народ, – сухо сказал он. – Я с ним не знаком. Проблема в том, что я помогаю только знакомым. В первую очередь – братьям. Поэтому еду в Калин.

– Ты делаешь ошибку, княжич. – Ее голос шелестит, как коса в пыльной траве. – Спасаешь Потыка, теряешь себя. Отдаешь ферзя за пешку!

– Повтори, – спокойно и строго сказал Данька. – Повтори последнюю фразу.

– Ты… меняешь ладью на лапоть, вот что я сказала! – озлобленно выдохнула Псаня. – Губишь будущего исполина Зверку ради ничтожного Потыка…

– Все, замолчи. – Данила вдруг устал. – Я уже принял решение.

Хлопнула дверь. Взбешенная поляница выскочила из комнаты. Невежливая барышня, усмехнулся Данила. Разве можно так вести себя с высокородной особой княжеской крови? После неприятного разговора гудит в голове. Впрочем… гул доносится снаружи; там по-прежнему буйствуют мои головорезы. Мои милые бандиты, воры и ярыги. Господи, как я одинок.

– Братец? – Дверь приоткрылась, робко просунулась рыжая головка. – Она ушла? Ты велишь мне зайти?

Княжна проскочила в узенькую щель, подбежала к лавке и присела – ровная спинка, – сжатые коленки. Свежая сорочка, пламенные косички рассыпались по плечам. С виноватой улыбкой помахала Даньке костяным гребешком:

– Миленький братец… Ты такой грустный! Ложись сюда. Хочешь, расчешу твои волосы?

Второй раз за день мягко закружилась голова. Данила понял: больше всего на свете. Ему хотелось бы сейчас. Лечь на эту лавку. И положить голову Руте на колени.

Поспешно выходя из комнаты, успел заметить проклятые ржавые железки в рыжих косичках сестры. Она вплела их в волосы. Эти корявые толстые кольца из Алешкиной кольчуги.

Неужели она любит его?

Очень сильно толкнув дверь избушки, княжич Зверко вышел на площадь. Толпа вскипела; взметнулось и опало черное облако степняцких шапок, десятки волосатых лап потянулись за княжеским рукопожатием – Зверку мигом окружили телохранители… «На Чурилу! На Кумбала!» – горланила площадь, от переливчатого свиста поднялся ветер. «Надо говорить с народом, княжич! – зашептал подбежавший Стыря. – Они хотят плыть до Глыбозера и бить полканов… Скажи свою волю…»

Я скажу, кивнул Данька. Его провели через площадь к старому полусгнившему ветряку, распялившему недвижные лопасти над вишневыми зарослями. Перед мельницей возвышалась груда старых жерновов – Даньку подхватили на руки, подсадили наверх – чтобы всем видать нашего княжича, нашу надежу… «Слава наследнику!» – буйно обрадовалась толпа; Данила стащил с головы шапку и поклонился.

Говорить невозможно – на площади почти полтыщи заправских крикунов, многоголосый рев поднимается к притихшим звездам: кажется, что деревья мелко вибрируют, густо роняя листву. «Лю-Бо! Лю-Бо!» – скандируют первые ряды. «Сла-Ва Звер-Ке!» – накатывает сбоку. И сзади, как ровный рокот прибоя: «бей… по… гань!.. бей… по… гань!»

Данька поднял руку и – сразу оглох от внезапной тишины. Затихли! Остался ровный шумовой фон – утробное гудение сотен желудков да шорох пламени в факелах; нервное потрескивание веток под ногами да скрип ремней. Лиц не видно, только глаза мигают во мраке – будто ночное море светится. Вооруженная толпа – вовсе не самое уродливое чудовище на свете, внезапно подумал Данька.

– БРАТЦЫ!

Ух! Колыхнулось, опять закипело – будто круги по воде побежали! Шум снова разрастается, надо спешить. Данька вдохнул глубже, и…

– НАДО БИТЬ КУМБАЛА!

Пока все. Рев и визг на десять минут… Терпеливо выждав, можно улучить момент для очередной фразы:

– ВЫРУЧИМ КНЯЗЯ ЛИСЕЯ! ВПЕРЕД, НА ГЛЫБОЗЕРО!

Теперь в толпе блестят не только глаза – зубы, лезвия и клыки-амулеты, задиристо вскинутые в кулаке над головой. Уши попросту болят, в голове стучит болезненный колокол. Надо заканчивать выступление. Осталось немного.

– ИДИТЕ НА ГЛЫБОЗЕРО, БРАТЦЫ!

«Веди нас, княжич! Слава наследнику!» – заходится лаем полупьяная орава. Он снова поднимает руку – нет, шум не стихает – надо орать. Зачем-то глянул вверх, на звездное небо – ничего не увидел, судорожно вдохнул – как перед прыжком в холодное озеро… И даже прикрыл глаза, выкрикивая тщательно, по слогам:

– НО ЗНАЙТЕ… Я НЕ ПОЙДУ С ВАМИ.