Повисла, дергая коленками, мотая огненным хвостом – вдруг… увидела меня на балконе… Замерла… – Ой, братец, там-там, на крылечке… Это кня… князь? Ах, почему ты не упредил меня, братец! – От злости и смущения зарделась так, что видать с высоты второго этажа. Поспешно соскочила с «братца», быстренько оправила подол кольчуги, выхватила из-за пазухи серенький платочек – накинула на голову (словно рдяный фонарь потушили), и слышно, как жарко зашипела:

– Эх, братец, братец! Опростоволосилась из-за тебя… Перед самим князем!

– Данила, дружище… это твоя сестра? – иронично хмыкнул я. Сколько себя помню, Данька считался единственным ребенком в семье Кашириных.

– Угу, – злобно кивнул Данила, – Причем родная.

– Заходите в терем, не толпитесь под балконом! – расхохотался я и примирительно подмигнул Каширину. Вот хитрец! За два дня успел обзавестись родственниками…

Рута очень волновалась и выглядела совсем забавно: стройная, ростом почти с коренастого Данилу, а стесняется, как ребенок. Из-под кольчуги неожиданно, как короткая юбочка, выбивается подол белоснежной рубашки. А на ровных ножках какие-то серые бриджи в обтяжку (точнее, лосиные кожаны, похожие на зауженные мужские порты). На левой коленке аккуратная белая заплаточка. Не девушка, а просто куколка в броне!

Броня, кстати замечу, добротная. И меч у девицы, судя по пустым ножнам, висящим на тугом заду, имеется не маленький. Любопытная у Даньки сестрица.

– Это и есть Рута, моя младшая сестра, – церемонно объявил Данька, когда мы встретились в просторных сенях. Я поклонился и, привычным жестом подхватив белую ручку в тяжелом кольчужном рукаве, потянул ее к губам…

– Ай! – вскрикнула и отдернула руку. – Ай, не надо! Братец, зачем он…

Господи, отскочила как ужаленная! Бедная девочка, я совсем забыл, что у славян не принято…

– Не смейте! Я честная… я честная девица! – залепетала Рута, отшатываясь к стене: я увидел, что ясно-серые глаза наполнились слезами. – Не надо! Я не какая-нибудь дворовая… Я тоже княжна!

– Князь Алеша больше не будет, – поспешно сказал Данька. – Он иноземец и не знает наших обычаев. Не сердись на него, Рута.

– Я не сержусь, – послушно закивала девочка, поправляя платочек над огненной челкой. – Уже совсем не сержусь, честно-честно! Просто чтобы не забывали… Он князь, да и мы не под забралом найдены! Мой батюшка – Всеволод, волен Властовский…

Я вопросительно посмотрел на Даньку.

– Это правда. – Каширин отвел взгляд. – Княжна Рута – дочь князя-изгоя, покойного Всеволода Властовского.

– А ты, стало быть, ее брат… – Я поднял бровь. – Следовательно, ты будешь… княжич Данила Всеволодович Властовский? Я правильно понял?

– Мое настоящее имя – Зверко. – Каширин поднял холодные глаза и уставился прямо мне в переносицу. – А Данила – имя не славянское. Нетрудно догадаться, что это – боевой псевдоним. Для борьбы с коганым подпольем. Понял меня, Алеша?

С трудом подавив улыбку, я вновь поклонился и широким жестом пригласил княжича и княжну Властовских подняться в мою светлую горницу. Когда мы взбирались по скрипучей винтовой лестнице, Каширин слегка задел кольчужным локтем и выразительно посмотрел в глаза. Я пожал плечами, распахнул дверь в горницу:

– Итак, милая княжна Рута, вы утверждаете, что кровь не человеческая?

– Не человечья, совсем-совсем не человечья! – затараторила княжна, размахивая ручками. – Я ходила, я смотрела! Крови много-много и вся черная. Ну, думаю, странно: никто ведь горбунчика не ранил! Я следила, я заметила: все стрелы мимо просвистели.

– Это верно, – заметил Каширин, откидываясь на спинку скамьи.

– Я спрашивал у царя Леванида, – сказал я, указывая Руте на стульчик. – Леванид сообщил, что его арбалетчики подтвердили попадание стрелы в цель.

– Угу – Данила поморщился. – Я тоже опросил арбалетчиков, всех семерых. Горячие горские парни. Каждый клянется, что саморучно всадил самую острую стрелу прямо в задницу проклятого горбуна. Так что считай: в тушке Плескуна, как минимум, семь стрел. Если верить арбалетчикам, бедняга должен был удирать весь истыканный. Как гребаный кактус. Извини, Рута.

– Ничего-ничего, любименький братец.

Она в сотый раз поправила платочек (это надо видеть! скромненький бабий платочек и стальная кольчуга!) – подняла на меня светлые глаза:

– Князь… разреши еще молвить? Вот… Гляди, что я сыскала возле рва… В трех шагах от кровавого пятна, прямо рядышком.

Фу, какая гадость! Я чуть не подскочил на стуле. Юная леди запустила за пазуху тоненькую ручку и вынула (из-за пазухи!!!) что-то омерзительное… Отрезанная голова рыжего петуха! Кусок падали брякнулся на стол, мотнув увядшим розовым гребнем, – и уставился в потолок задумчивым мертвым взглядом…

– Кхм… Данила… Твоя сестра всегда подбирает всякую гадость? – осведомился я, когда дар речи вернулся окончательно.

– Я сама сыскала! – гордо подтвердила сумасшедшая девица, словно это была не петушиная голова, а бриллиантовое кольцо. Или пистолет убийцы с отпечатками пальцев.

– Ты не понял, Алеша, – скучным голосом сказал Каширин. – Голова свежая, отрезана несколько часов назад.

– Да-да, свежая-пресвежая. – Рута возбужденно вскочила со стульчика и снова замахала ручками: – Певунчика зарезали недавно…

– Нынче месяц травокос, – перебил Каширин. – А в травокос славяне кур не режут. Чтобы Хорса не гневить. Значит, петуха зарезали не на жаркое, а с другой целью. Понял?

– Ты хочешь сказать, что кровь – не человечья, а…

– Курья! – выпалила Рута. – Курья кровь разлита возле рва! Я капнула туда змеиста млека, а оно – не вскипело! Я так напужалась!

– Змеиное молоко, то бишь черная ртуть, закипает при смешивании с человеческой кровью, – терпеливо перевел Данька. – Это знает любой волхв-самоучка. У Руты было немного гадючьего молока… славянские воины используют его в качестве сильного яда. Рута плеснула на окровавленную траву, и реакции не произошло. Вот и вся новость. Понимай как знаешь.

– Боюсь, я слишком тупо соображаю, – улыбнулся я. – Похоже на бред. Не хочешь ли ты сказать, что у Плескуна в жилах – петушиная кровь?

– Плескун не был ранен, Алеша, – вздохнул Каширин. – Он только сделал вид.

Вот уже восемь минут я старательно успокаивал сердце, Высокий князь не имеет права на раздражение. Между тем недавний разговор с алыберским царем Леванидом едва не вывел из себя. Леванид – я впервые видел горского владыку во гневе – с черным лицом кричал, что не даст мне накрыть разбойничье логово залпом из катапульт. Он кричал, что железные пороки-камнеметы – священное оружие, наш последний довод. Их можно применить только в борьбе с Чурилой. «Ты не смеешь убивать славян, даже разбойников! – хрипел алыберский царь, крюча пальцы в сухие кулаки. – Я стерпел, когда пришлось использовать великое, легендарное орудие моих предков при осаде несчастного городишка Опорья… но боле я терпеть не намерен!» Эти катапульты сотню лет стояли на защите моего израненного народа, они спасали людей, они помогали нам выгадать лишний месяц, лишнюю неделю мира… никогда, покуда жив царь Леванид, они не будут использованы для карательных операций. «Запомни это, юноша! – кричал Леванид. – Запомни навсегда!» Я успокоил его: я запомню. И вышел из горницы, едва не хлопнув дверью. Обойдемся без твоих камнеметов. Я пошлю четыре десятка всадников, они сделают тише и чище.

Тщательно, медленно прикрыв за собой тяжелую дверь, я бросился… нет, не бросился. Просто пошел по рундуку прочь, к выходу в мой любимый сад – и столкнулся с крупной тенью, поджидавшей в черных «челядных» сенях у порога. «Я пришел прощаться, – сказал Данила Каширин. – Я забираю Стати и уезжаю в Калин».

«Тоже замечательно», – спокойно сказал я. И начал уговаривать его остаться. Собственно, только из-за Данилы я не поехал вместе с карательным отрядом десятника Неро на Ботвиново болото. Очень хотелось самому поглядеть на разгром ватаги Посвиста, однако князь Лисей все-таки решил проводить Данилу до пристани. До последней минуты не терял надежды на то, что Каширин одумается.

Мои холопы помогли дотащить какие-то Данькины мешки. Поразительно! Оказывается, Каширин на собственные деньги купил ладью (!) и даже нанял гребцов! Небольшой, но крепкий кораблик поджидал у оживленного гостиного причала. Данькина ладья выглядела скромно: не расписана узорами, на носу не намалеваны «соколиные очи», как на лодьях богатых купцов. Однако я заметил, что парус – новый, добротный. Борта высокие, чуть ниже ватерлинии железные шипы понаделаны – против абордажных лодок… Молодец Данька. Хорошо подготовился к путешествию по суровой реке Влаге.

Мы шли по деревянным мостам к ладье, и с каждым шагом я говорил все громче. Я убеждал Каширина, что хорошо знаком с легендой о его приятеле Михайло Потыке. Действительно, вступив в брак с калинской царевной, легендарный Потык попал под древнее тороканское заклятье, согласно которому в случае смерти жены ее супруг отправляется на три года в подземный склеп – вместе с мертвым телом. Так вот, настаивал я, согласно былине, никто не может выручить Потыка. Только он сам способен решить проблему…

– Былины врут, – отвечал Данила, грохоча сапогами по мосткам. – Потык в забытьи, он слаб. Торокане сгноят его в склепе.

– В конце концов, Данила… Ты можешь уезжать, но – оставь волшебные Стати! Они нужны нам, чтобы найти Муромца. Если говорить совсем откровенно… Императорские Стати тебе не принадлежат. Они принадлежат царям Базилики. Скипетр и держава – не просто артефакт, наделенный могучей силой, нейтрализующей любую магию. Это – священная греческая реликвия… Подумай, есть ли у тебя моральное право…

– Мне плевать, чья реликвия. Потык – мой брат. Его надо спасти.

– Брат?! Еще один родственник?

Данила остановился, уронил мешок – повернулся, скрестил руки на груди:

– Объясняю подробно. У покойного князя Всеволода было два сына и дочь. Потык, Зверко и Рута-младеница. Потык попал в беду. Зверко и Рута собираются его вызволить. Все очень просто, Алеша.

Я сделал шаг, жестко взял его за плечо:

– Послушай, Данила… Ты можешь врать кому угодно, только не мне. Я знаю тебя не первый год. Когда ты успел заделаться сыном князя Всеволода?

Данила поднял бровь и холодно улыбнулся:

– Когда ты успел заделаться греком, Алеша?

– Братец, братец! – зазвенел веселый голосок, и легкие ножки, высокие сапожки застучали по сходням. – А я тебя жду-дожидаю на ладье! Я все-все приготовила, гребцы уж на веслицах! Ах… князь Лисей…

Я обернулся: странная девушка Рута замерла на середине скрипучего мостика, перекинутого с пристани на гуляющий лодейный борт. Серо-голубые глазки испуганно расширились – опять она полезла за пазуху за грубым шерстяным платочком…

– Уберите платок, княжна. У вас очень красивые волосы, – улыбнулся я. Девушка появилась очень кстати: наш разговор с Кашириным входил в напряженную фазу. Две ссоры с близкими друзьями – слишком много для одного дня. Даже в Игре.

Рута радостно зарделась, спрятала платочек и спрыгнула с мостика на пристань:

– Ах, княже Лисей… Ах, почему ты не хочешь ехать с нами! – Она подошла и умоляюще заглянула в глаза.

– Князь Алеша не может ехать, – сухо сказал Каширин. – Я уже объяснил тебе, Рута. У него важные дела здесь, в Жиробреге.

Он подхватил мешок и полез вверх по сходням. На фоне ясного солнечного неба Данила превратился в темный плечистый контур, тяжко карабкающийся на борт. Бух, бух – спрыгнул с борта на палубу, скрылся из виду.

Рута быстро огляделась по сторонам – и потупилась. Мы остались вдвоем. Даже холопы успели перетаскать все мешки с корзинами и теперь отдыхали вдали на травке.

– Напрасно вы уезжаете, – сказал я, с вежливой улыбкой разглядывая Руту. – Я буду скучать. Попроси брата, чтобы он передумал.

– Ах, милый князь! Ты правда будешь скучать? – Рута подскочила, хотела ухватить за рукав, но опомнилась и отдернула ручку. – Милый-премилый князь, мы скоро вернемся! Мы быстренько, туда-назад и пресразу вернемся!

Верится с трудом. До Калина плыть по Влаге не менее двух дней… На реке бесчинствует разбойничья ватага Зломы и Стыри, но это далеко не самая страшная часть путешествия. Угроза воровского налета – смешное ничто по сравнению с опасностями, поджидающими в самой тороканской столице.

– Ты правда будешь скучать? – переспросила рыжая Рута, серьезно нахмурив тонкие брови.

– Угу, – сказал я задумчиво. Я разглядывал тонкую ленточку, вплетенную в ржано-золотые волосы княжны. Ленточка охватывала высокий загорелый лоб и вилась над маленькими ушами, теряясь расшитыми концами в тугом пламени тщательно заплетенных косичек, уложенных вкруг головы. Только теперь я осознал, что Рута изменила прическу. Вместо агрессивного, огненного хвоста – нечто аристократическое, хитрая корзинка, свитая из множества маленьких медных косиц. Когда она успела их заплести?

– Красивая прическа, княжна, – пробормотал я, продолжая изучать вышивку на тесемке: пляшущие русалки, попарно чередующиеся с крылатым медведем, племенным знаком сребрян. Непростая вышивка: насколько я помню, одежду с изображениями русалок в языческой Руси имели право носить только представители княжеского рода… А тут еще племенной символ! Кажется, Рута – и впрямь настоящая дочь Всеволода Властовского!

– Я тоже княжна, – тихо сказала Рута, поймав мой взгляд. Осторожно ткнула пальчиком в тесемку на лбу. – Я высокородная княжна Властовская, вот. Честно-пречестно. Просто у меня батюшку изгнали и вотчину забрали.

– Ничего… вернем тебе вотчину, – куртуазно улыбнулся я.

– Правда?! – Рута подпрыгнула и захлопала в ладошки: – Я буду спать на соболях, правда? Буду меды распивать? Ах, как чудесненько, милый князь! Я буду настоящая княжна! У меня будет тонкая белая рубашечка, и зернистый опашень, и перстеньки на всех пальцах, правда?

– Обещаю тебе, – улыбнулся я. Открыл рот, чтобы сказать еще…

Не успел… Она вдруг привстала на цыпочках и поцеловала… точнее, смешно чмокнула влажными губками куда-то в нос.

– Ты миленький, князь Лисей.

Я немного растерялся. И почти не расслышал, как она прошептала:

– Ты… дашь мне свои кольчужинки?

– Все, что пожелаешь, княжна, – машинально пробормотал я. В тот миг я не понял, почему она так покраснела. У настоящих, природных княжен очень тонкая кожа, поэтому они склонны краснеть чуть не по любому поводу. Однако в этот раз Рута раскраснелась особенно густо и как-то мучительно: я заметил, что в серых глазках снова блеснули слезы.

– Ты правда… милый князь, ты правда подаришь мне дюжину колец из твоей кольчуги?

– Двенадцать колец? В смысле… на память? – удивился я. Видимо, какая-то неизвестная мне традиция. – Да-да, конечно…

Я закатал роскошную рубаху на руке и обнажил кованое опястье, придерживавшее стальной рукав кольчуги. М-да… Кажется, я уже говорил, что кольчуга была старая, слегка тронутая ржавчиной – по подолу, и не только. Впрочем, Рута не обратила на ржавчину никакого внимания. В узкой ручке блеснул кинжал (я вздрогнул) – поддев тонким лезвием, она быстренько разогнула распаявшееся колечко с краю, отцепила в подставленную розовую ладонь…

– Княжна, я прошу вас: уговорите Данилу отложить путешествие хотя бы на неделю!

– На недельку никак нельзя, – затараторила Рута, деловито орудуя кинжалом. – Мы лучше прямо теперь съездим в Калин, и сразу назад. Мы скоро-скоренько, вот увидишь! Даже соскучиться не успеешь, миленький князь…

Наконец, стиснув в ладошке двенадцать ржавых колец, спрятала кинжал.

– Рута! Что там возишься! – раздался спокойный голос Каширина: крепкий силуэт снова воздвигся над бортом.

– Мы прощаемся, – сказал я.

– Братец, братец! Я просила у миленького князя кольчужинки, и он мне дал! – гордо объявила Рута, едва не подпрыгивая от счастья.

– Ну и что? – Данила уставился не моргая.

– Как что, братец… – Княжна потупилась. – Я их взяла…

Даже я, великий знаток древних обычаев, не угадал тогда истинного смысла своего необычного подарка княжне Руте. А Каширин просто пожал плечами:

– Я очень рад за тебя. Рута. А теперь забирайся на борт: мы отчаливаем. – Он задрал голову, ветер разметал серо-желтые волосы. – Прощай, князь Алеша. Даст Бог, еще свидимся.

Рута послушно взбежала по мосткам на борт. Я оттолкнул холопа, пытавшегося убрать сходню:

– Последний раз прошу: не уезжай. Данила, не обижайся… ты не прав. Ради решения личных проблем ты мешаешь успеху нашего общего большого дела…

– Хватит! – Каширин раздраженно хрястнул по дубовому борту ребром руки в кольчужной перчатке, – Не надо меня лечить. Плевать я хотел на звучные большие дела, если ради них надо жертвовать жизнью близкого человека. Понял меня, Алеша? Бывай.

Обернулся и отошел от борта. Весла опустились в зеленую воду, распугивая уток: ладья затрещала и тронулась. Грузно отвалила от причала и скоро пошла вниз по большому влажскому течению. Вскоре я уже едва различал пузатый силуэт корабля под приспущенным парусом – но я хорошо видел, что с кормы кто-то прощально машет платком. Я догадывался, что это не Данила.

Вздохнув, я прислонился к теплым сосновым перильцам. Задумался, подставляя холодное лицо солнцу – сквозь ресницы глядя, как играет, блистая зеленым золотом, прозрачная река. Впрочем… я поторопился. Безусловно, в Х веке речная вода должна быть кристально-прозрачной и свежей – однако на самом деле… ржавая муть и гнилой мусор широкими пятнами сдвигались вниз по течению! Я удивленно поднял брови. Какие-то переломанные ветки, переплетенные веревками жерди… а вот и толстые бревна пошли… откуда вся эта дрянь?

Холопы оживились: повскакивали с травки, полезли в лодочки: вооружившись баграми, кинулись вылавливать дрова. Какие толстые лесины! Десятки, сотни свежерубленых сосновых бревен валили по течению, сталкиваясь и утопая в гнилой пене… Гремящая лавина леса сплавлялась по Влаге, густо вываливая из-за острова. Народ на пристани оторопел, все смотрели на реку. Может быть, наводнение в верховьях? Или караван кораблей потерпел крушение?

Казалось, что река стонет.

Лютый морозец тихо прогулялся по спине. Я вспомнил:

…Не гляди-тко на меня, на матушку быстру реку:

Я ведь матушка-река из силы повыбилась.

Ведь стоит-то за мной, за матушкой быстрой рекой,

Стоит силушка поганая да триста человек;

Как ввечеру-то они да все мосты мостят,

Все мосты мостят, мосты калиновы:

Все хотят чрез меня на берег перебратися.

Они вечером мостят – я ночью все у них повырою.

Помутилась я, матушка быстра река,

Помутилась я, вся избилася…

По реке плыли обломки вражеской переправы. Чья-то армия пыталась форсировать Влагу совсем недалеко отсюда, чуть выше по течению.

Так, спокойно. Я уже догадался. Быстрее в крепость – надо что-то делать, спасать положение. Это, конечно, Чурила. Точнее, не сам мерзавец, а его войско. Все по-писаному, как поется в былинах: в один день с Востока, из-за гор Вельей Челюсти на Русь через Влагу-реку перейдут три армии.

Тут незнаемы люди появилися:

А первое войско их за сто человек,

А другое войско есть за триста человек,

А третье войско за пять сот.

Жеребцы под ними сорочински,

Кафтанцы на них камчатны,

Золоты колпаки да черны плащи.

А идут войски незнаемы, да песни поют,

Песни поют да трубы трубят,

Трубы трубят, в набаты бьют.

Они соболи, куницы повыловили,

Туры-олени все выстрелили,

Добрых людей избили-изранили,

Детей да жен осиротили,

Теремы-домы все повыжгли.

Господи, есть же былина, специально посвященная теме Чурилина нашествия! Там ведь все черным по белому… Ну как, как можно забывать такие вещи? Я полный идиот, джентльмены. Где мое хваленое историческое предвидение? Где мои сорок дружинников, посланные неведомо куда на Ботвиново болото – вместо того, чтобы остаться здесь, в крепости, и готовиться к осаде?!

Так. Быстрее припоминаем былинные детали. Три войска, точно помню, что три. Первая, наименьшая армия (100 тяжеловооруженных конных лучников) направлена, если не изменяет память, севернее наших земель, на город Ростко. Третья, самая крупная (500 всадников) пройдет значительно южнее – на осаду Зоряни. А вот второе войско, состоящее из трехсот бронированных всадников, не считая мелкой визгливой шантрапы… оно-то, видимо, и нацелено строго посередке, между Ростко и Зорянью. То есть – против меня. В настоящий момент форсирует Влагу и через пару часов будет в окрестностях Жиробрега.

Это, бесспорно, катастрофа.

Мудрый, драгоценный царь Леванид! Какое счастье, что ты не позволил мне увести из города катапульты! Однако даже катапульты едва ли спасут. Гарнизон Жиробрега теперь состоит… смешно сказать: из резервного десятка катафрактов, семи алыберских арбалетчиков и сотни пеших славянских ушкуйников. Просто замечательно. Против трехсот тяжеловооруженных лучников на бронированных конях. Высота крепостной стены всего пятнадцать локтей, ров не успели углубить и расширить.

Нас раздавят, как поганых французов под Березиной.

Я бежал вверх по тропинке, я спешил в крепость и повторял про себя: раздавят. Как поганых французов. Ах, как красиво меня обхитрили. Ах, как изящно выманили армию из города. Уже второй раз! Вначале я оголил Санду. Теперь оголил Жиробрег. Мне бы не князем быть, а кондитером.

На сторожевых башнях-торанях колотили в железо, площадь возмущенно ревела, и говорить было трудно. Когда я послал людей поджигать мосты через крепостной ров, ропот усилился: кто-то уж осмелился свистеть, здесь и там разгневанные старики начали потрясать суковатыми посохами: «Из ума выходит новый князь! В набаты бьет, а ворога не видно!»

«Будет вам ворог, дождетесь еще». – Скрипнув зубами, я дал коню шпоры – торский жеребец прыгнул в центр круга, очищенного посадниковыми людьми на людной рыночной площади. Сам Босята недоуменно пожимал плечами у меня за спиной: сколько переполоху на пустом месте! Скот велено загонять в крепость! Мосты жечь! Народ к орудьям поднимать… А где неприятели-то? Небось тешится-упражняется новый князь… проверку вздумал учинить на иноземный манер…

– Люди Жиробрега! – заорал я по-славянски, прыгая на танцующем жеребце. Шум заметно приумолк, но в задних рядах по-прежнему раздраженно свистят и напирают, размахивают шапками: «Не дадим мосты жигать… Не любо…»

– Люди Жиробрега! Вражья сила! Подступает ко граду! – выкрикивал я, увиваясь на вороном торке. – Всем! Брать оружие! Брать пищу-храну! Идти в крепость! Немедля!

Нет, они не верят мне, эти славянские идиоты. Им неохота средь бела дня оставлять работу, кидать без присмотра товар на рынке и лодьи в пристани. «Что за глупости… откуда ворогу взятися… – раздраженно гудит толпа. – Не любо… Не пойдем…» Я замечаю: мои телохранители начинают нервничать. «Неладно дело, князь, – шепчет катафракт Спиридон. – Варвары выходят из-под контроля»…

– Откуда весть, что ворог подступает?! – выкрикивает кто-то из первого ряда. Я злобно обернулся – заметить не успел; но тут же сбоку подхватывают: «Никто не видал! Никто не слыхал! Кому про вражину известно?!»

– Мне известно! – рявкнул я, привставая на стременах, Толпа отшатнулась, но тут же опять придвинулась, загудела:

«Кто весть прислал… Кто поведал…»

Я раздумывал всего секунду. Потом тряхнул головой: была не была.

– Влага-матушка поведала!

Шум прекратился, словно где-то за кадром у звукооператора сорвали рубильник. Лица в первом ряду побелели и вытянулись, скользким ветерком покатился шепот: «Влага… река-матушка? Сказала? Разве князь вещий говорит со Влагою?»

– Вы, славяне, похваляетесь дружбою со своими реками! А говорить с ними не умеете! Языка речного не понимаете! – закричал я, не давая толпе опомниться. – Я пришел из другой земли. Однако Влага-матушка открыла мне сердце. Она сказала: жди ворога! Жди поганую силу в триста всадников! Поэтому я говорю вам: слушайте Влагу-матушку! Бросайте домы свои, берите оружие!

Звуки над площадью сгустились, толпа напряглась.

– Ты! Тебя как звать? – крикнул я, тыкая кольчужным перстом в ближайшего белобрысого парня с коробкой леденцов на груди.

– Мя… Мякита, – пробормотал коробейник.

– Где твое оружие, Мякита?! Бери топор и вставай на стену! Ты тоже, почтенный отче! И ты, добрый молодец! Люди Жиробрега! – Я откинулся в седле, кратко оскалился в улыбке и выдернул из ножен узкий блистающий меч. – Повелеваю вам: покоритесь! Я многому научился в заморских краях! Мне знакома нездешняя мудрость, мне сведомы звоны звезд и шорохи трав! Через краткое время вы увидите под стенами своего города чуждое войско. Я вам предрекаю! Каждый, кто не поверил теперь, вскоре заплатит за неверие… кровью!

Я резко обернул жеребца и, махнув телохранителям рукавицей, галопом помчался к крепости. Не оглядываясь. Железной, кольчужной спиной я чувствовал: притихшая славянская толпа, вздыхая и покряхтывая, тронулась за мною следом.

Рослый белобородый старик в блестящем шлеме, уронив секиру, перегнулся через частокол жиробрегской стены и сдавленно кашлял, закрывая лицо от позора. Многих некрещеных славян жестоко тошнило: в небе над городом вот уже полчаса стояло звенящее зловоние. Вражеской армии еще не видно, но бурый фронт пыли уже показался на горизонте, и отдаленное громыхание шаманских тамтамов успело распугать веселых птиц, и сухой ветер, ненавидя себя за предательство, принес на сильных крыльях неведомые заклинания и порчи, замешанные на плотном запахе кобыльей мочи, на мерзости обезьяньего пота. Восточное воинство надвигалось не быстро, но основательно.

Немногочисленные мои греки жались к хоругвям, молчаливо обмениваясь неспокойными взглядами, мерцавшими в тесных прорезях золоченых шлемов. Крещеным катафрактам и алыберским стрелкам все-таки легче вынести ужас, вокнязившийся в воздухе – эту вонь, вмиг перелавливающую горло. Впрочем, даже у меня гудело в голове от свербящего уныния пока еще далеких боевых труб вражеского войска. А еще хуже – проклятые тамтамы. Я знаю: это огромные барабанабаты, кожаные пузыри, натянутые меж двух лошадей. Только они могут издавать столь чудовищные звуки… каждый удар – словно лопается чья-то утроба…

Ничего, зато нам было весело. Внутри моя крепость напоминала сумасшедший балаган. Я не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего всякий раз, когда по гребню крепостного забрала пробегала, пыхтя и тряся бюстом под кольчугой, очередная ряженая девка с дурацкими черными усиками, нарисованными сажей. Ряженые бабы были повсюду: на башнях-торанях, на бастионах, во дворе… Поначалу их даже веселило происходящее: в кои-то веки удалось примерить мужской доспех! Гля, Цыпунька, я нынча тож богатырка-поляница! Переодеваясь в кольчуги и шлемы (как я уже заметил, доспехов в Жиробреге было куда больше, чем воинов), бабы хихикали и толкали друг друга, гордо надували щеки, расхаживая с холостыми ножнами… Стоит ли говорить, что подобный бардак ничуть не прибавил боевого духа немногочисленным воинам-мужчинам. Впрочем… мужчины не спасут Жиробрег. Как ни странно звучит – теперь вся надежда на этих вот дурочек в кольчугах…

В свое время Плескун надоумил Рогволодовых дружинников переодеться в сермяги сиволапых ополченцев, и это стоило жизни паре моих катафрактов. Что ж… я сделаю наоборот: переодену крестьян в дружинников.

Искренне ненавидя себя за то, что я делаю, я все-таки приказал поставить вдоль стены соломенные чучела, обрядив их в самые лучшие, блестящие доспехи. Бабам отдан приказ бегать взад-вперед по укреплениям, изображая оборонную активность многочисленного гарнизона… Бред. Я понимаю, это – глупость. Однако… если мой фокус все-таки сработает, о нем будут вспоминать как о гениальной военной хитрости. А если не сработает – что ж… в этом случае свидетели моего стратегического идиотизма все равно не останутся в живых. И никому не расскажут.