– Минуточку, минутку подожди, – суетится Метанка, прыгает к зеркалу (лицо еще старое, а плечи уже расправились, сладко прогнулась узкая спинка). Р-раз – рывком опустила голову, волосы нахлынули, как золотистая пена – она взбивает их, вытряхивая седые курячьи перышки, медную стружку, каких-то засохших пчел и бабочек: платиновая пыль оседает на мутное зеркало, а я смотрю на оттопырившийся задик: как странно просвечивают розовые ягодицы в прорехах драного старушечьего платья! Круто, круто. Вот так бабка, дери ее…

Так же резко откинула голову назад – просветлевшие волосы отхлынули на плечи, из мутного вьющегося золота вынырнул гладкий лоб, длинный розовый носик с чуть покрасневшими ноздрями, алый кончик языка мелькнул меж бледных обсахаренных губ… Bay, Метаночка. Я и забыл, что ты такая офигительная клава…

– Ну как? – обернулась робко-испуганно. – На сколько выгляжу? На тридцать выгляжу? А на двадцать?

Я смог только зажмуриться, кивнуть и снова вытаращить глаза.

– Вроде все… Нет, не все! – вдруг спохватилась, подбежала к сундукам в углу, рывком вздела крышку – окунулась, подбрасывая руками какие-то тряпки… о! Йес! Нашла зеленую ленточку, вплела в волосы…

– Теперь все. – Обернулась, оправила чудовищное платье с заплатками – теперь оно едва достигает тонких поцарапанных коленок. В плечах широко, висит горбом – зато грудь выпирает так, что по комнате стоит легкий треск медленно расходящихся швов… – Так лучше?.. – Метаночка моргнула и отерла медовую слюну со рта. Ого! Зеленый взгляд жарит на полную мощность! – Теперь… может быть, тебе не будет противно, если я на тебе повисну?

…Да не завидуй так, ушастый. Дать девочке повиснуть – не главное. Главное – сохранить в голове остатки разума. И вовремя вспомнить о посаднике Катоме. И о шпицрутенах…

На самом деле в тот миг я чуть не шлепнулся – тут же, на паркет, как юнкер Меньшиков в «Сибирском Цирюльнике». Но я был не слабонервный юнкер, а боевой офицер – посему устоял. Лениво поморщившись, отпустил стиснутое в пальцах дверное кольцо и промямлил:

– В принципе ты не заслужила… ну ладно… висни, только осторо…

Договорить не успел. Я и забыл, что она такая летучая. Вжиххх… что-то фыркнуло, легкий удар в грудь – сразу охватила шею теплыми ручками, обвила, ногами бедра. Я чуть не упал – не от толчка (она совсем легкая), а от запаха: волосы душисто плеснули в лицо, и мозги наперебой кинулись в карусель…

– А хочешь… я вообще не буду улетать? – услышал у самого уха. Так тихо, что я понял: мне почудилось. Сердце старого боевого офицера радостно затумкало: у меня на шее висит юная, сексуальная девочка… к тому же – дочь посадника.

– О, совсем забыл! – прошептал я, вслепую шевеля губами в густом мареве солнечных волос. – У меня же для тебя офигительная новость!

Метанка не ответила – только сильнее прижалась. Интересно, мы так и будем маячить в дверях: я одной ногой на пороге, а Метанка – одной грудью у меня на плече?

– Очень классная новость, – настаивал я, пытаясь разыскать в волосах ее ухо. – У тебя объявился отец!

– Ой, – вздохнула девочка. – Пусти.

Я осторожно выпустил: ножки повисли вниз, коснулись земли. Руки сползли с моих плеч, и золотая паутина отхлынула от лица. Метанка тихонько, на цыпочках, отшатнулась в сторону – оперлась ручкой о столешницу:

– Повтори.

– Представляешь, это полный улет! Я недавно выяснил, что у тебя есть папа! Ты вовсе не сирота! Круто, правда? Папенька ожидает твоего возвращения, прикинь! Я знаю, в такую радость сразу трудно поверить, но…

Она медленно отошла еще дальше, села на кровать. Поднесла к бледному лицу ладошку – нащупала конец зеленой ленточки. Молча выпутала из волос, аккуратно положила на край постели.

– Все, заткнись. Я поняла. – Голос грустный и холодный. – Это очередная афера. Ты вызвал меня, потому что снова нужно кого-то обмануть.

Минута молчания: я беззвучно таращусь и хлопаю ртом, Метанка злобно кусает губки.

– Опять понадобился специалист по охмуряжу, да? Без меня нельзя обойтись? Ты очень умненькая сволочь, Мстислав. Теперь ты думаешь… ты привязал меня крепче, чем волшебным пояском?

– Ластень… ласточка моя, ты не понимаешь… Тебя ждет папенька! Настоящий папенька, родненький!

– Стало быть, новая роль. Любящей дочери, да?

– Мать, ты че, с дуба рухнула? – Я нахмурился. – Ты че, в натуре, не понимаешь: надо вернуться к отцу. К безутешному, между прочим! Кстати, твой папа – не какой-нибудь бомж или холоп, а очень богатый дядька. Сам Катома, властовский посадник!

– Ага. Посадник. – Наглая девка фыркнула и устало закатила глазки. – Ну разумеется, я его дочка, это бесспорно. Слушай, а почему ты не выбрал жертвой английскую королеву? Давай лучше я буду внучка английской королевы, а? Или правнучка Билла Клинтона? Незаконнорожденная, от Мони Левинской? Так интереснее: замах на большие бабки!

– Да какие бабки, о чем ты! – Я не сдержал улыбки. Кажется, медовая дурочка не верит своему счастью. – Я просто желаю блага – тебе и посаднику Катоме. Он такой классный мен! И такой несчастный…

– Верю-верю, – кивнула зеленоглазая стерва, не переставая гримасничать. – Одного не пойму: какие ты за это получишь бонусы? Должность в администрации? Акции властовской ушкуестроительной верфи? Давай раскрывай карты. Не надо вешать маленькой девочке квашню на уши…

Она разъярялась прямо на глазах, как вынутый из стакана кипятильник. Травянисто-зеленые глаза сухо прожелтели, приближаясь по цвету к мутному хаки. Щечки в свою очередь воинственно разрозовелись.

– Невольницу себе нашел, да? Рабыню? Думаешь, я теперь за твои серые глаза буду на халяву пахать, добрых людей на бабки разводить? Подленькая разбойная тварь! Я тебе кто – робот механический? Кукла заводная, да? Электроник с кнопкой на спине?

Ой. Дело пахнет длинными когтями. Кажется, киска готовится к прыжку. На всякий случай я снова попятился к двери… Поздно!

– За живую меня не считаешь! – визгнула Метанка – и прыгнула. Йошкина кошка! Скакнула, как мелкая льветка-леопардица – через всю комнату кинулась, не поленилась. И поцарапала.

– Ты че, мать? – поразился я, разглядывая покоцанную руку.

– За живую не считаешь! – крикнула Метанка уже тише (глаза заметно потемнели). – Очень больно, да? Впрочем, так тебе и надо. – Взяла себя в руки; снова села на кровать. – Хам. И подлец. Вот!

– Какая же ты, в сущности, бездушная и злая девчонка, – поразился я, вылизывая царапину на запястье. – Сколько я страдал ради тебя! Сколько мучился! Писал тебе письма, потом рвал и выкидывал… снова писал, рвал, снова выкидывал, мучился, опять выкидывал, опять рвал, опохмелялся, опять мучился и снова рвал… а ты меня подлецом, да? Нет у тебя сердца!

– Славик! – Она подскочила как ужаленная. – Не издевайся, ну пожалуйста! Ну – нет сердца, и что? Подумаешь! Для полуденицы это нормально… Зато у меня глаза зеленые. И грудь красивая. А про сердце – не надо, прошу тебя. Мне неприятно.

– Так, – спокойно сказал я. – Иди сюда. Вскочила и подбежала.

– Глаза закрой, – посоветовал я и приложил руку туда, где, по моим расчетам, у девушек должно быть сердце.

– Не дыши так громко, – сказал я через некоторое время. – Мне ничего не слышно.

– Тэк. Все в порядке: сердце имеется, – заявил я минут через пять, когда мы перестали целоваться. – Поэтому не ври, что ты не живая. Собирай вещи и возвращайся в отчий дом, к папеньке. Поняла?

– Ты так ничего и не понял, – грустно заметила Метанка, доедая восьмую порцию меда. – Я не могу быть его дочкой.

– Короче, слушай сюда, дитя мое! – Я начинал сердиться. – Жил-был боярин Катома и женушка его Ведуница, то бишь Дуня. И пошел молодой Катомушка на охоту. Ходил-ходил парень со своим пампганом и вконец притомился. Лыжи затупились, бензин на исходе, смотрит – ура: деревенька меж бамбука виднеется. Заходит в деревеньку – а она вся заброшенная! И колодец посреди двора. Ну, вздумалось балбесу молодому чисто воды попить, наклонился он, а оттуда…

– Знаю-знаю, – вздохнула Метанка. – Из колодца рука – хвать его за бороду! И не отпускает.

– Совершенно верно, – похвалил я. – А все почему? Потому что бриться нужно каждый день. Тогда проблем не будет. Но – Катома был глупый, и была у него борода. А рука и говорит: «Hey, what’s up bro?» [66] Катома в ответ: извините, мол, не понял вас, повторите, пожалуйста. А ручища в ответ: «Oh уо та fa! Whatta hell U dun’ in a’ neibahud, U white trash?» [67]

Бедный Катома растерялся: да вот не обессудьте, дескать, мимо шел, заблудился, хотел водицы испить.

– Ага, – перебила Метанка. – А рука ему: хочешь типа жить – отпущу. Только с уговором: отдашь мне то, что у тебя дома есть, а ты об том не ведаешь. Знакомый хинт. Так дело было?

– Точно-точно. Короче, глупый Катома в мозгах прикинул: чего у него такое дома имеется, о чем он не знает? Ну думает: небось фигня какая-нибудь. Типа кто-то из гостей зажигалку за диван уронил или жена полтинник тайком заначила. «Лады, – говорит, – согласен». Ну, рука его и отпустила. А потом приходит Катома домой – а у него беременная супруга красавицей дочкой разродиться успела. Три шестьсот, глаза былененькие. Пока он по лесу шлялся. Такие дела. Все радуются, а Катома мрачный, как памятник Пушкину. Вот. Дочка росла себе, росла, доросла до пяти лет и превратилась в писаную такую фотомодель в бантиках и белых гольфиках. Ну вот. Пошла с нянькой в сад типа бабочек для гербария подналовить, солнечную ванну принять. Вдруг – гром, визг, хохот! Телохранители с доберманами прибежали: нянька посиневшая в смородине валяется, а посадниковой дочки вообще нету. В принципе. Кстати, с тех пор Катома бороды не носит.

– Как звали девочку? – еле слышно спросила Метанка, глядя в сторону.

– Не успели назвать, в том-то и дело! Маленькая была… Разве не знаешь, что у сребрян девочкам имя лет в двенадцать дают? Мамки да няньки ее то «цыпочкой», то «кисонькой» звали, а официально ребенок оставался безымянным. Во всяком случае, так говорит Катома. Этот Катома мне еще много чего наговорил: глаза, дескать, имелись чрезвычайно зеленые, как у матери. И волосики белобрысенькие. Улавливаешь мыслю?

– Послушай, скотина. Если ты сейчас врешь…

– Не вру, дура.

Я раздраженно сломал самодельную зубочистку:

– Ты ж вся в матушку, в покойницу Ведуницу! Если хочешь знать, супруга Катомы была знаменита в народе вовсе не пирогами и даже не золотыми руками. Догадываешься, за какие достоинства посадник Дубовая Шапка выбрал в жены именно ее? Из четырехсот невест-конкуренток?

– Поразительная фигня. – Метанка хмыкнула и прищелкнула пальцами. – Я никак не разберу: ты мне врешь или не совсем? Очень странно… никак не могу залезть в твои мысли…

– Че-че? Не понял… – насторожился я (как раз думал неприличное).

– Ну… обычно я легко читаю твои мысли, – хладнокровно пояснила девочка. – Они у тебя короткие. Яркие, как ярлычки от портвейна. А сегодня… никак не разберу, пургу гонишь или взаправду говоришь… Такое ощущение, что у тебя панцирь на душе. Признавайся: кто тебя прикрыл?

– Никто не накрывал! – хмуро буркнул я. – Я сам кого хошь…

– Я не в этом смысле, – терпеливо улыбнулась Метанка. – Такое ощущение, словно… кто-то из божков тебя покрывает. Будто некий гроссмейстер из Вырия тебя на нитку намотал. Говори честно: кому продался? Вижу, что не Мокоши – змейки нету. Тогда – Стожару? Дидилии? Или, может быть… – она поежилась, – самому дядюшке на букву Сэ?

– Ты что, мать? Я непродажный. Мы, стожаричи, сами по себе…

– Ага, непродажный и безгрешный! – окрысилась медовая блондинка. – Думаешь, не чувствую, какое у тебя тут в горнице магиполе? Полных полтыщи единиц! Просто Чернобыль какой-то – только не радиоактивный, а магический. Вон, например, в мусорке огрызок наливного яблочка валяется. – Она ткнула пальчиком в дальний угол. – Думаешь, не чую? Откуда у тебя, балбеса, взялись наливные яблочки, а?

– Ну… вырастил яблоню. Окучивал, поливал, прививки делал…

– Безусловно, – лучезарно улыбнулась ведьма. – Я тебе верю. Теперь расскажи, где взял прочие волшебные предметы? Вон, я гляжу, бузинный посох на стене висит… Если не ошибаюсь, настоечка из корня краснобая в серванте имеется, в графинчике… Огнедышлая самопалица в ящике письменного стола… Откуда столь классные феньки у скромного шута-подрядчика?

Я потупился.

– Наконец, вопрос на засыпку. – Метанка торжествующе сморщила насмешливый носик. – Почему твою замечательную, фешенебельную студию охраняет четверка неведомых мне, но недурно вооруженных аватаров Вдохновения, представляющих собой соподчиненную группу виртуальных объектов, навороченных ажио до девятой стадий градиентной объективации рифмованной воли по шкале Да Винчи-Булгакова?

– Еще раз и медленнее, – выдохнул я, опускаясь на стул.

– Тебя пасут, дурашка, – улыбнулась Метанка. – Ты уже давно провис на нитке. Все вы тут под колпаком сидите, карапузики.

– Дон Эстебан Техила… – прошептал я. – И комиссарша его. Фекла.

– Фе-е-екла… – Метанка вытаращила глаза и уважительно поджала губки. – Теперь понятно, почему из терема перебродившими кактусами разит на полмили… Надо же! Стало быть, сам батька Траян тобой заинтересовался. Гордись, Мстиславушка: на большого дядю работаешь!

– Какие кактусы, сестра? О чем ты бредишь?

– Фекла, она же Агафья. Она же – Текила, продукт ферментации агавы. Вторая по счету муза пещерного нашего батьки Траяна Держателя, очень мощная очаровашка. Неудивительно, что она тебя захомутала. У вас был секс?

– Не помню, – соврал я. – Пьяный был.

– Значит, не было, – кивнула полуденица. – Иначе бы запомнил. Теперь слушай: я все поняла. Ты батрачишь на батьку Траяна. Старому хрычу зачем-то понадобилось влиять через тебя на посадника Катому… Одного не пойму: древний дедушка Траян врет крайне редко. А теперь вдруг – замутил весь этот бред, будто я – посадникова дочка…

– Да почему бред-то, йо-майо?! Что, если это – правда?

– Это не правда, Славик, – сказала Метанка, волосы упали на бледное личико. – Я не вполне живая. У меня как бы… нет сердца.

– Совести у тебя нет, вот чего. А сердце очень даже имеется. – Я успокоительно похлопал девушку по дрожащему плечу. – И не надо здесь рыдать. Я проверял и свидетельствую: оно бьется со страшной силой. Твое сердце стучит за двоих.

– Думаешь, я не хочу верить тебе? – Ее голос зазвучал глуховато из-за ладошек; она закрыла ими лицо. – Если говоришь правду, значит… меня можно… как бы вернуть. В мир лю… людей, понимаешь?

Хоп! Я вздрогнул – так неожиданно полыхнул горько-зеленый взгляд – сквозь струйчатые волосы, сквозь тонкие пальцы.

– Однажды… я подслушала. Говорят, можно обернуть полуденицу назад, в человека.

Опять сгорбилась, почти старушка. Медленным движением накручивает узкую зеленую ленточку на палец.

– Якобы знают про такой способ только эти… калики перехожие, вот. Вот… Впрочем, не важно. – Золоченая головка совсем поникла, кончики волос увязают в плошке с медом. – Меня это не касается. Потому что меня вообще… потому что я – нежить!

Здрасьте: опять эти глупые слезы. Тьфу, прямо аж носом хлюпает! Противно. Я подошел сзади; осторожно погладил по плечу (в детском саду учили жалеть плачущих девочек). Мой жалостный взгляд мягко скользнул по рваным лохмотьям на спине Метаночки и остановился на ярко-розовом пояске, сладостно обвивавшем юную талию. М-да, подумал я.

Потом еще разок подумал и снова сказал: «м-да». Забавная вышивка.

– М-да… А дай-ка мне поясок.

– Что? – Она вздрогнула, голос прозвучал как стон.

– Не дури. Давай сюда поясок – не пожалеешь. Отдам. Она медленно поежилась, высвободила плечо из-под моей ладони. Не глядя, распутала пальцами красивый узел на бедрах. Вялым, слабым движением стянула опоясть с бедер. Я цепко подхватил увиливавший конец пояска с дрожащими кисточками.

– Вот. Только ненадолго… – простонала Метанка. – Опять стареть начну…

– Вышивку сама делала?

– Сама, ясный пень. Кто за меня сделает…

– Понятненько. – Я ухмыльнулся, разглаживая малиновый кушачок в пальцах. – Знаешь, Метаночка, был я тут недавно у посадника Катомы в гостях… Совершенно сумасшедший мен. У него мания: как увидит нечто деревянное, сразу норовит ножиком в узоры источить. Вот, гляди: подарил мне сувенирную ложку.

Я бросил на стол недоделанную липовую ложку, вырезанную собственноручно властовским посадником Катомой.

Дорогие читатели! У кого хорошая память, поднимите руки. Помните, Катома уронил эту ложечку на пол, когда порезался? Ну вот. Кто-то теряет, кто-то находит… Вы знаете, у меня уникальные способности: самые разные предметы практически мгновенно прилипают к ладоням. Вот и ложка туда же. В смысле за пазуху.

В принципе г*вно была ложка. Катома не успел ее дорезать – слабый узор только начал струиться по черенку. Однако основные элементы примитивного орнамента уже можно разглядеть абсолютно невооруженным глазом.

– Ну. Теперь ты мне веришь? – улыбнулся я и положил рядом с ложкой малиновый поясок с вышивкой. Честно говоря, и сам поразился совпадению. Крылатые солнышки были совершенно на одно лицо.

К счастью, я успел дернуться и подхватить маленькое тело, падающее со стула. Девочка умерла от разрыва сердца, догадался я.

…Я долго думал, как обставить наше супершоу. Мечталось въехать в посадниковы палаты на белом жеребце в златых доспехах (предварительно истыканных стрелами на незаметных присосках). В принципе, красивая идея: вылить себе на голову ушат клюквенного соку, перевязать бинтами каждую вторую часть тела. Слабое тело Метанки перекинуть через седло и эдак, знаете, цок-цок вверх по ступеням парадного крыльца на глазах у восторженной публики, и чтобы за копытом волочилась, как туалетная бумага за каблуком, длинная седая борода какого-нибудь поверженного чародея. Вот бы клево, точно.

Но потом я передумал. Мой имидж – народного скомороха, а не богатыря. Поэтому все было обставлено иначе, и не хуже.

За три часа до начала шоу Гнедан собрал на дворе студии «Студеная Гора» несколько сотен сильно оборванных уличных пацанят. Каждому вручил по ногате (бешеные деньги! можно купить пинту Полюлеевского!) и по пачке свежераскрашенных лубков на тему «Похищение посадниковой дочери злодейским богатырем Чурилою». Лубки рисовались наемными мастерами под моим личным присмотром – получился крутой замес: гибрид комиксов про Бэтмана и иллюстраций к романам Хичкока. Злодейский Чурила изображался в виде чернокожего существа с длинными волосьями и неизменной бензопилой в когтистых лапках. Похищаемая Метанка рисовалась как классическая блондинка с неуемным бюстом и исчезающей талией. На каждом лубке процесс похищения блондинки трактовался по-разному: ее связывали, тащили за волосы, засовывали грязный кляп в розовый кричащий ротик… Клево. Я был уверен в успехе этого лубка. Кровища плюс эротика – именно то, что нужно народной массе.

Получив инструкции, оборванные пацанята были выпущены на боевое задание: визжа и размахивая лубками, наши маленькие агенты, эти неприметные ласточки грядущей информационной весны растворились в суете бульваров. Я достал берестяной блокнот и поставил первую галочку.

В то же время в летнем павильоне слепой Лито, избранный недавно первым президентом Ассоциации Боянов Росии, работал с поп-исполнителями. Окруженные невидимо порхающими музами и вполне зримо порхающими официантками, приглашенные бояны, гусляры и частушечники разучивали новую песню, будущий хит сезона:

Вир, вир колодец! Вир, вир студеный!

Чегой-то в тебе колодец воды нетуги?

А и выпил всю воду богатырь Чурилка,

Ой люли-люли Чурилка-негодяй.

Далее в том же духе, Andante, но с эмоциональным подъемом:

Мядуница-мядуница мядовая, сладкая!

Что не растешь, не цветешь, по всем лугам да не растешь?

А потоптал всю мядуницу негодяй Чурилка,

Ой люли-люли Чурилка-гаденыш.

После перечисления всех мыслимых народных бедствий (включая голод, падеж скота и падение цен на пеньку) песня значимо и знаково заканчивалась эдак, Fortissimo Furioso:

Батюшка Катома, батюшка-боярин,

Что ты плачешь, боярин, что слезы льешь?

– А покрал мою доченьку извращенец Чурилка,

Ой люли-люли гнусный Чурилка-монстр.

Подпаиваемые Полюлеевским пивом (закуплено на деньги того же Катомы), бояны усердно репетировали, запоминая незнакомые слова. Я заглянул в павильон, потоптался на пороге, заслушался… еще одна галочка.

Очень кстати из Жиробрега доставили Язвеня. Помните бывшего куруядовского приспешника, который тщетно пытался выколоть мои глазки шильцем? Напоминаю: потом его поймали греки Лешки Старцева и везли нас обоих, связанных, на телеге – на допрос. Так вот, мы подружились (когда Лешка приказал меня развязать, а Язвеня нет). Сначала Язвень вел себя просто возмутительно: громковато кричал и просил больше не бить лаптем по заднице. А потом поумнел: стал дарить мне разные подарки и делать услуги. Молодчина. Пообещал заложить прежнего босса Куруяда. Я обрадовался и налил ему Опорьевского, мы посидели пару часов, потом поехали к мельничихам, короче… нормально все. Язвень стал своим парнем. Это случилось еще в Жиробреге – я приказал развязать ему руки, а то неудобно пить пиво с мельничихами. К моей радости, паренек без труда выучился называть меня «обожаемый босс» и вскоре превратился в способного, практически незаменимого сотрудника.

Рыбий взгляд бывшего эсэсовца вызывал в простых людях странное уважение, почти трепет (сказывалась, видимо, куруядовская школа гипноза). Учитывая это полезное качество, я поручил Язвеню взять на себя такую важную часть промо-кампании, как культивация слухов. Парнишка с радостью согласился. Переодевшись в платье нищего странника, он взял в руки суковатый посох и – пошел в народ. Я даже не стал дожидаться рапорта об успешном завершении этой миссии: сразу нацарапал в блокноте третью галочку. Можете не сомневаться: Язвень обойдет кабаки и завалинки, побеседует с ведущими сплетницами города. Уже к вечеру Властов будет в курсе главной новости: нашлась посадникова дочка! И вы слышали, кто похититель? Вы не поверите. Симпатичненький такой, чернявый – на вид так просто милашка. Да-да, именно он: Чурила! Оказалось: маньяк. Представляете, бензопилой! По рукам и ногам! Ну молодежь пошла…

Даже туповатый Травень, экс-король Неаполя, не остался без дела. Я назначил его главным по наглядной пропаганде. Переполняясь энергией «янь», голубоглазый парниша взялся в трехдневный срок обустроить в ремесленном пригороде небольшой идолостроительный заводик, который работал бы только на нужды «Лубок Энтертейнментс». Планировалось запустить сразу две конвейерные линии – по выпуску: 1) моих бюстов и 2) стрелковых мишеней в виде Чурилы. Кроме того, на могучие плечи Травеня легла ответственность за своевременное изготовление шитых плакатов, знамен и полотенец с агитационным орнаментом. Небольшой цех вышивальщиц (50 старух) был наскоро обустроен прямо в подвале студии. (Поначалу планировалось нанимать девиц и молодок, однако я подумал, что со старухами Травеню будет легче, – и верно, работа шла без запинок и недоразумений.) Вскоре я уже лично примерил первую вышитую рубаху с портретом заплаканного Катомы и надписью «Остановим киднеппинг» на животе. Я похвалил Травеня и пообещал вернуть ему королевский титул, если швейный цех будет выпускать ежедневно не менее сотни таких рубах, а также дюжину шейных платков с девизом «Я Шута-подрядчика». Неплохо бы также наладить выпуск одеколона «Джокерский-1» и «Джокерский-3»…

Наконец, предварительная обработка общественного мнения была завершена – и я послал за доктором: узнать, как самочувствие Метанки.

Как вы поняли, она ничуть не умерла от разрыва сердца. Не дождетесь! Эта девочка имеет волю к жизни, дери ее. Вспомните мое слово: она переживет нас всех, она еще придет поронять слезу на наши могилки (спортивная такая старушка в платиновом парике и мини-юбке из красного каучука). Хе-хе. Ей было лучше, сказал доктор. Уже пришла в сознание, попросила меду и мятных жвачек.

Жвачку надо заработать, мой ангел.

Она в ужасе цеплялась пальчиками, спрашивала, зачем ее наряжают в сарафанчик, зачем несут на руках и затаскивают в паланкин. Она визжала насчет меня, типа я злой, что у нее нет никаких родителей и не может быть – я не слушал. Было некогда, точно-точно. Катома просил дочку к заходу солнца.

И он ее получит. Я вскочил с директорского кресла, рывком допил самогон из хрустального шара и, на бегу поправляя нежно-голубой василек в петлице, кинулся к выходу. Вперед, братва-скоморохи. К оружию, дери меня!

Студия ажиотажно гудела, как горящий улей. Я бежал по застекленному рундуку, сбивая встречных работников – они суетились, на ходу натягивая шутовскую униформу: здесь и там ловкие ряженые козлы расхватывали погремушки, выдергивали из пирамид длинные тростниковые дудки, рослые серо-буро-малиновые медведи взваливали на плечи какие-то тамтамы, лихие петрушки, на ходу нанося на щеки темные румяна, запрыгивали в телеги прямо на мешки и барабаны, расхватывали вожжи… Взвизгнула сигнальная сопелка, караван повозок тронулся шумно и грозно, как колонна военных грузовиков – только впереди моего паланкина я насчитал восемнадцать. Армия команданте Бисера!

Гы. Вокруг посадникова дворца собралось приблизительно пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч граждан, противников Чурилы! Они что-то скандировали. Рев был слышен издалека. Рев стоял такой, что у транспарантов рвались завязки: здесь и там на головы людей опадали тяжелые лозунги «Даешь дочурку!» – загодя развешанные меж дерев. «Не плачь, Ка-тооо-мааа!!!» – ревела площадь. «Ррраступись!!!» – ревели Катомины дружинники, распихивая пеструю толпу – наша колонна все-таки доползла до ворот: телеги двигались тяжело, наполовину заваленные цветами… Кого-то из скоморохов стянули с повозки, утащили обнимать в толпу… «Мсти-слав! Мсти-слав!» – различил я в скандирующем хоре и понял, что уже знаменит.

Первая телега ткнулась в ворота посадникова двора: перепуганные охранники лишь немного раздвинули дубовые створки: хе! Их смело в никуда. Народ свернул даже чешуйчатые верейные столбы. Народ хлынул в гости к Катоме. Наши повозки, кажется, уже несли на руках – во всяком случае, одна перевернулась: через край цветным ворохом вывалились в толпу какие-то бубны, смычки, цветные шары, трещотки…

И тут подал голос рожок-визгунок замгендира Гнедана. Это был условный сигнал к штурму. Разом гнусаво вступили волынки-жалейки козляров: мои скоморохи дружно и цепко посыпались с телег на ступени крыльца. Весело запрыгали, накручивая безумные сальто через перила, ловкие плясуны с петушиными гребнями на ранних лысинах. Рявкнули басы рожков, засвербили кларнетные голоса визгунков – и будто белой пеной плеснуло по двору – кинулись вперед наши девки, задорно повизгивая, на ходу одевая стены мишурой, плакатами-транспарантами…

Вовремя отшатнулись кольчужные привратники: ворота терема тоже обрушились на пол, на ковры в просторных сенях; сразу загремели по упавшим дверям сапожки с бубенчиками, загрохотала под потолком трещоточная пальба! Орава трикстеров вломилась внутрь и бурливо полезла вверх по лестнице, как вдруг… Хоп! Стоп. Абзац.

Наверху лестницы стоял Катома Дубовая Шапка. И был он немного зол. Обнаженный меч в руках… Вяло подвывая, скуксились волынки. Оборвался хрип сиповок, сопелок, визжалок и дуд. Только сонный рокот бубенцов не стихает: стоит густо, до самого потолка…

– Угу! – рявкнул Дубовая Шапка и, поводя широким лезвием, шагнул ступенью ниже (пестрая толпа вздрогнула, чуть попятились петрушки в первом ряду; кто-то уронил посох с трещотками). – Где главный?!

– Спокойно, папаша, – сказал я. Толпа соратников раздвинулась, пропуская меня вперед. – Не волнуйтесь так, папаша, – повторил я, медленно поднимаясь по ступеням, тяжело бухая красивыми сапогами, мерно пощелкивая пальцами в такт шагам. – Здеся главный, здеся. Точно-точно.

Бубенцы. Когда их много, они не звенят, а ноют – ажно башню вертит.

– Саблю-то положите на место, – предложил я, приближаясь.

– Угу… – удовлетворенно сказал посадник, ловчее перехватывая рукоять в правой руке. Левую вытянул и пальцем тыкает: – Я вижу, ты со мной шутковать задумал, почтенный скомрах… Потешников своих привел? Народишко пьяный возмутил? Ворота мне сломал, угу?

– Я… дочку вашу нашел, папаша, – сказал я, старательно улыбаясь. – А это – друзья мои. Помогали девочку найти. Ждут теперь от вас милости…

Лезвие меча опустилось – я улыбнулся шире. И вдруг – ах! не успел даже пискнуть: Катома сделал быстрый шаг вперед, и – эр-рраз! Схватил левой рукой за горло!

Ау-вау! Больно, папаша!

Будет тебе милость… – прохрипел посадник, раздувая усы и накручивая на железный кулак ворот моей рубашки, шитое бисером жерлье дорогого халата, а заодно и кожу на груди… – Поплясать-поглумиться пришел на моем горе… Ах я, дурень, не сообразил сразу! Недаром видение было: помощи жди от благочестивого старца со златой цепью… А я, глупец, злому козляру поверил… Ну, ничего… сейчас исправим.

Я почувствовал: подошвы моих восхитительных сапог вот-вот оторвутся от стонущих ступеней. Катома был неслабый мен, дери его. Мне… мне действительно было больновато, когда он приподнимал мое тело над лестницей.

Ух ты! А че это он делает? А зачем, интересно, он сейчас заносит для удара правую руку с мечом? Меня нельзя рубить, я региональный мерлин!

Не волнуйтесь, ваш любимый герой выжил. Спас сувенир, подаренный доном Эстебаном Техилой. Впиваясь мне в горло, посадник Катома все-таки нащупал бесчувственными пальцами металлическую цепь, болтавшуюся на шее шута-подрядчика.