VII

Они встретились почти на пороге дома – в сенях. Данька вышагнул из-за косяка на лестницы, чтобы спуститься с мостов – и толкнулся плечом в чью-то жесткую грудь, затянутую в блестящий бронированный панцирь: быстро отступил на полшага, высвобождая правую руку для короткого удара цепом. Сухо треснула ступенька – человек в панцире тоже отпрянул вбок, с лету наваливаясь спиной на перила и поднимая голову;

Данька увидел черные и жадные угольки глаз в прорезях бронзовой личины и подумал: правым локтем в голову – так, чтобы проломил поручни и упал с лестницы, а там я его догоню…

Данька сдержал себя в последний миг.

– Данэил? – быстро прошептал он. – Я узнал тебя. Уходи – здесь засада Белой Палицы. Они убили Жереха…

Только на мгновение Данька отвел глаза от стальной личины незнакомца – словно оглянулся в беспокойстве на дверь, из-за которой могли вот-вот появиться ищейки Белой Палицы. Вновь обернул встревоженную морду, чтобы встретить горящий взгляд, блестевший в глазницах маски, – и испугался. Не потому, что увидел жадное острие серого кинжального лезвия, мелко подрагивавшего перед глазами. Он с ужасом осознал, что совершенно упустил из виду, не заметил этого быстрого и нервного движения неприятельской руки, в которой был зажат теперь тонкий и длинный нож, похожий на стилет. У незнакомца была молниеносная реакция…

– Цыц, не шуми, – вполголоса сказала железная маска, и человек в панцире приблизился, навалился всем телом: Данила ощутил под правым глазом льдистое прикосновение кинжального жала. – Засада, говоришь? Жереха прирезали? А сам кто будешь, лихой молодец?

Дергать цепом было уже поздно – Данька понял, что скользкому лезвию сейчас очень несложно проникнуть внутрь его черепа. Он промолчал.

– Ты, никак, будешь человечек Белой Пальцы? – Колкие зрачки в прорезях надменной личины насмешливо сузились. Данила поморщился устало и осторожно – чтобы не поранить нижнее веко об острие стилета.

– Я всего лишь хочу спасти твою жизнь, о избранный из воинов. Твоя сила, Данэил, нужна нашему униженному народу. Если ты хочешь узнать про меня больше… что ж: опусти взгляд ниже. Там – за воротом кольчуги – ты найдешь доказательство.

Ловкие пальцы в кожаной перчатке юрко скользнули Даниле за пазуху, нащупали крошечный амулет и туг же испуганно отпрянули: с Данькиной шеи свесился и закачался на длинной веревке, нехорошо мигая темным глазом, помятый жетон со сцепленными угломерами…

– Да поможет тебе мышца великого бога, о хранитель Камня! – пробормотал незнакомец иным голосом. Лезвие стилета исчезло так же быстро, как появилось – и Данька снова испугался этого неуловимого движения вражеской руки.

– Надо спешить! – Данила сжал незнакомцу локоть, слегка подталкивая вниз, к выходу. – Здесь опасно! Жир-хан лежит мертвым у себя в горнице – я видел его тело.

В чужих глазах мутным облачком мелькнуло недоверие.

– Если хочешь – поднимись наверх и убедишься сам. – Данька безучастно отвернулся. – Однако будь осторожен: там полно славянских скотов! Они заготовили ловушку. Лично я не останусь здесь ни на миг… Я предупредил тебя – и теперь ухожу!

Словно в подтверждение Данькиных слов из гостевого двора донесся сквозь прикрытые двери внезапный грохот, похожий на падение тела! И сразу вослед – резкий неприятный взвизг нескольких луженых глоток – не то боевой клич, не то пьяный гогот! Что это? – Данька побледнел и, оттолкнув плечом незнакомца в панцире, прыгнул по ступеням на порог – кажется, он думал теперь только о собственном спасении…

Несложный трюк удался: молча метнулся за ним избранный из воинов, выбежал на двор, чуть пригибая голову – не выпуская из рук кинжальной рукояти и часто оглядываясь. Поспешил к коновязи, не теряя из виду широкой Данькиной спины, пятнистого грязно-кольчужного сгустка звериной прыгучести… Скорее, скорее к лошадям – и прочь отсюда, из разоренного Жирханова гнезда, наутек из русской западни!

VIII

Сквозь стылый ночной лес, через суматошную жуть черных веток, рушивших на плечи ледяные потоки недавнего дождя, они неслись молча и не оглядываясь – парой лунно-стальных истребителей мелькая в просветах дерев… Наконец первый всадник одернул разогнавшегося, обезумевшего от страха жеребца – крутым рывком узды едва не свернул ему голову – темная лошадь второго воина тоже захрипела и стала как вкопанная. Первый бесшумно опустился из седла на землю, торопливо пробежал вперед несколько шагов, замер на миг – и поманил рукой второго: на этой укромной поляне, зажатой в угол между гнилым болотцем и жесткой стеной бурелома, можно укрыться до рассвета.

Они не обмолвились ни словом, пока Данька разводил в середине прогнившего пня маленький воровской костер – человек в панцире стоял рядом, схоронив кисть правой руки в жестяных складках дорожного плаща. Только когда вялые отсветы пламени пятнами желтого олова заиграли на железной маске воина Данэила, Даньке показалось, что в глазах незнакомца утих нервный звездный блеск. Коганый витязь опустился перед костром на корточки: скорченное рослое тело озарилось теплой мутью огня. Подбрасывая в небольшой дымный клубок плазменного жара короткие сырые ветки, Данька украдкой оглядел врага: толстый панцирь поверх плотной кожаной рубахи, глухой шлем с личиной… жесткой гранью под плащом угадывается меч (еще один клинок, потолще и подлинней – Данька заметил ранее – был привязан к седлу). Глаза в прорезях маски молодые и презрительные, а движения мягкие и очень быстрые, пугающе быстрые. Впервые Данила осознал, что не ощущает прежней уверенности в себе, не знает, как закончится предстоящая схватка с Данэилом. Поэтому он долго молчал, заботливо поправляя выпадающие из огня угли, розовой плесенью тлевшие во мраке.

– Как твое имя, о хранитель камня? – бесцветным голосом спросил Данэил, и Данька понял, что схватка началась.

– Меня зовут Облак-хан, – ответил он, и слова прозвучали как глухой скрежет клинка, выдернутого из ножен.

– Ты не похож на торка.

– Да. Подобно твоей матери, моя мать была славянкой. Пауза, как после обмена ударами. Мутные кляксы света танцуют по поверхности блестящего панциря. Почему он прячет руку под плащом – не хочет выпустить из пальцев свой кинжал?

– Как ты оказался в этих краях? – Снова испытующий взгляд из-под холодно улыбающейся маски.

– Мы искали здесь одного славянского кузнеца. Так повелел Окул-хан. Почему ты меня допрашиваешь? Ты не веришь потайному знаку Камня?

– Я верю знаку Камня. Я не верю людям – никому. Так учил меня Окул-хан. И ты ответишь мне, незнакомец, потому что я так хочу.

– Ты прав, Даниил. Я готов ответить на твои вопросы, Что ты хочешь знать?

– Как погиб Жир-хан?

– Я не знаю. Я прибыл к нему с письмом от Окулы. Он был уже мертв. На дворе я видел несколько боевых лошадей.

Уверен, что его выследили люди Белой Палицы. Они едва не схватили меня самого на дороге под Морамом.

– Покажи письмо, которое ты вез Жир-хану. Данила молча протянул клочок бересты, предусмотрительно выдернутый давеча из толстых Жереховых пальцев. Осторожно, как пропитанный ядом платок, Даниил ухватил записку кожаными пальцами перчатой рукавицы и стал читать, то и дело поглядывая на молчаливого Даньку, перемешивавшего угли в костре поседевшим концом тонкой веточки.

– С сим приспели к тебе Смеяна-всадница а с нею Одинок-хан да Облак-хан – их же накорми подай что спросят –

медленно зачитал он и склонил голову, не сводя с Даньки внимательных чуть насмешливых глаз. – Куда подевались твои спутники, Облак-хан? Неужели их тоже выследили люди Белой Палицы? И прирезали легко, будто спящих свиней?

Данька вдруг рывком вскочил на ноги – Данэил успел дернуть рукой, выхватывая из-под плаща свой стилет, – но никто не собирался атаковать его. Данька просто распрямил плечи и свысока посмотрел на собеседника:

– Ты жалкий щенок, Данэил, – а вовсе не избранный из воинов. Только безмозглые сучьи дети насмешливо говорят о смерти великих людей. Да падут твои нечистые слова позором на твою собственную пустую голову!

Человек в панцире замер, по-прежнему сидя на согнутых напряженных ногах – словно не смея подняться. Он не вскочил на ноги и не сделал выпада – он промолчал. И Данила почувствовал, что невидимое лезвие достало противника и вязко вошло в коганую грудь под самой шеей.

– Славная воительница Смеяна и доблестный Одинок-хан погибли в схватке с язычниками. Осажденные в ночи ищейками Белой Палицы, они сгорели заживо в жестоком пламени… Великие хранители Камня сгинули в доблести, достойной молодых львов! Я молюсь, да сопричтет их грядущий мессия к сонмищам избранных сынов Эсраила!

Человек в панцире покачнулся и задрожал; вдруг выронил из пальцев кинжал и схватился руками за голову – как будто последние слова Данилы обрушились на него подобно страшному удару боевого цепа. Данька отступил на полшага, все еще опасаясь внезапного движения кожаной перчатки, – но противник уже был повержен. Избранный из воинов Данэил поднял голову – на бронзовой маске застыло прежнее неподвижно-высокомерное выражение, но в огромных черных глазах скользкой тенью метался ужас.

– Смеяна… погибла? О великий бог!.. – простонал человек в панцире. – О великий бог, это невозможно! Она не могла…

– Умирая, она оставила нам вот это… – Данька протянул врагу раскрытую ладонь, на дне которой тускло дрожала острая капля света, крошечная шестигранная звездочка на тонкой игле, обнаруженная на дне ручья неподалеку от сгоревшей Данькиной кузни. – Это ее серьга… Это наша память о великой воительнице.

– Нет! – Данэил едва заметно отшатнулся. – Не показывай! Я не верю! Великий бог, бог каменных пророчеств не допустит ее гибели! Я помню ее ребенком… Она была рождена для славы и почестей!

– Вы воспитывались вместе? – Данила снова присел рядом.

– Да, в Саркеле… Мой отец, Моккей Казарин, был жрецом каменных таблиц, а родители Смеяны жили на соседней улице, близ бестиария… Мы были одногодками и часто играли вместе… – Голос воина задрожал, и он вновь судорожно дернул рукой, закрывая ладонью бронзовую личину. – После пришествия славян и разрушения Саркела отец бежал в землю кривичей, в сумасшедший город Сполох. С тех пор я не встречал моей милой Смеяны, только слышал от отца о ее подвигах… Тринадцать тягостных лет прошло… и я никогда больше ее не увижу!

– Твое сердце скоро утешится отмщением, о избранный из воинов Данэил! – Данька почувствовал, что ошеломленного врага нужно добивать. – Ты выполнишь то, что промыслено богом. Ты станешь орудием в его карающей деснице и отомстишь убийцам Смеяны. Жир-хан должен был рассказать тебе о нашем предстоящем походе – я сделаю это вместо него. Мы вместе отправимся на Малков хутор и встретим там своих… В пути я передам тебе все, что поведал мне Окула, но сначала я должен… – Данила сделал паузу и твердо закончил фразу: – Я должен испытать тебя.

Даниил медленно обернул к нему свою маску с неизменной наглой улыбкой бронзового лица.

– Прочитай послание Окул-хана до конца. Там написано: «испытай всякого нашего воина, чтобы удостовериться, не подставлены ли вместо них людишки славянские под нашими именами»… Это повеление Окул-хана, и тебе придется подчиниться. Теперь ты будешь отвечать мне, Данэил.

И сразу – не давая врагу опомниться – первый вопрос, короткий и отменно заточенный. За ним снова и снова – безучастным, скучающим голосом…

…Допрос продолжался недолго. Данька спрашивал быстро и часто перебивал, не дослушав ответа, – словно вспоминал о чем-то своем. Поднялся на ноги и стал в задумчивости прохаживаться вокруг костра, изредка поворачиваясь к собеседнику спиной, покачивая головой и подбрасывая на ладони крошечную золотистую звездочку с тонкой иглой… М-да, выехал из Сполоха десять дней назад… Угу. Снова подбросил и поймал в кольчужную рукавицу искристую женскую серьгу. Ехал из Сполоха, обходя стороной крупные города – хоронился от Белой Палицы… Сколько лет? Да-да, двадцать… И опять мелькает в воздухе золотая блестка – ах, вдруг выскользнула мимо пальцев, дерзко сверкнула и падает! падает прямо в костер!

Человек в панцире быстро нагнулся – ловко подхватил летучую каплю золота уже в самом пламени, у земли! Разогнуться, поднять голову он не успел – тихо и как-то медленно Данька вытащил из потайных воровских ножен на спине короткий меч и, почти не замахиваясь, опустил тяжелое послушное лезвие поперек вражеской шеи – там, где кончался кованый затылок шлема и начинался блестящий ворот новенького панциря. Рука болезненно заныла – удар стали о кость передался по трепетному клинку в рукоять… Данила сонно отвернулся – за спиной что-то глухо брякнуло оземь, из костра колыхнулось облачко искр – и тревожно всхрапнула темная лошадь избранного из воинов Данэила.

Все так же неторопливо, будто в задумчивости, Данька отошел от костра прочь, в холодную лесную темноту и прикрыл сухими веками горячие глаза. Разжал пальцы – отяжелевший и, наверное, окровавленный меч беззвучно скользнул в траву. Данила снова поднял веки и заставил себя посмотреть вверх в гулкое ночное небо. Тучи уже ушли: звездный свет хлестнул Даньку по лицу, и он вдруг расхохотался в голос, как давно уже не смеялся. На небе не было Млечного Пути.

Каширин смеялся, потому что сразу понял, что это всего лишь сон. А во сне мы не жалеем поверженных врагов и редко думаем о спасении души. Подняв с земли меч, Данила быстро вернулся к костру: здесь уже тошнотворно сладко пахло паленой кожей. Ударом ноги Данька выбросил из углей отрубленную голову врага, лезвием клинка поддел и отцепил потемневшую в огне личину. Он так и не узнает, какое лицо было у настоящего Данэила Казарина – новый Даниил, избранный из воинов и верный хранитель Камня тут же, не отходя от костра, впервые примерил еще горячую бронзовую личину с наглой металлической улыбкой и торским разрезом глаз. Маска файтера пришлась впору.

ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,

верного слуги двух божественных господ, обладателя волшебного сапога (продолжение)