Да, Усмех прав. Дружинники поддались на Куруядову провокацию — семеро телохранителей не выдержали. Потихоньку, нервно оглядываясь, тронулись вверх по склону, ловчей прихватывая в железных рукавицах рукояти мечей.

— У них ведь приказ! — простонал за спиною Гай, слезы в глазах блестят. — Держать строй! Не отходить от боярышни…

Я покачал головой: а долго ли стерпишь, когда обезьяны рвут, заламывают юных девчушек — там же сестры, подруги в толпе! Да, хитроумец Куруяд уже, наверное, потирает руки. Один за другим парни срываются в бой навстречу мохнатым гадам, поначалу вроде оглядываются на бегу, как там боярская дочка, а потом — все перестали: в конце концов, ничего страшного, там еще кречеты в воде сидят… Да по великому счету, жизнь боярской дочки не настолько ценна, чтобы стоять столбом, когда заморские нелюди безбоязненно избивают наших девок на нашем же племенном празднике!

…Впрочем, три охранника еще бегают вокруг перепуганной Метанки. Быстро подтащили ее поближе к разукрашенным бочкам, прикрыли щитами, а с другой стороны сгрудились верные «подруги» с волосатыми руками и усатыми лицами под бабьими платками.

— Щука отвечай наезднику скоро ли будет мука?

— Цепы заготовлены, — отвечает щука-Гугней голосом спящего Мяу. — Будет хозяину добрый намолот.

Да уж, молотьба распаляется знатная. Семеро пылких телохранителей, темно-серебристыми ледоколами пробиваясь сквозь обезумевшую толпу, расталкивая орущих растрепанных девок, пробиваются вверх по склону и — вот! Достигают клыкастых негодяев, напористо ввязываются в бой! Пятеро монстров против семерых разгневанных дружинников — тут шансы почти равные, бабушка надвое набрехала… Легкими молниями плещут клинки — ребята хорошо начали атаку, улыбаюсь я, но тут… вдруг… вообще непонятные вещи происходят: кто-то из девок в толпе, словно теряя рассудок от ужаса, начинает нападать на своих же, славянских дружинников, со спины! Прыгают, дуры, на плечи, цепляются сзади за ноги…

Откуда у девок кинжалы?

Да такие странные — длинные, тонкие, точно иноземные? И в недоумении оборачивается славянский воин: ах, как жигануло по щеке! Неужто отравлены?!

Ну все, теперь ясно: на первый взгляд, сорочки да косы, однако… Под разметавшимися накладными волосами — хищные черные брови, коричневые носы и аккуратные восточные бородки… Ряженые гады в девичьих сорочках! Со спины атакуют! Берегись ряженых, робята! Берегись…

Минут через пять вся карта оперативного квадрата — самое сладкое воплощение Куруядовых грез. В северной части уже жарко, весело пылают четыре повозки, на которых недавно привезли Метанку с властовскими телохранителями. М-да. Я и проглядел, как «комсомольцы» Гугнея ухитрились подпалить их так удачно и быстро. Празднично горят, буйно — все, по дороге не ускользнуть Метанке.

Южнее, у самой вершины холма — жуткое батальное полотно с кровью и стонами: семеро дружинников зажаты меж дивами и переодетыми «комсомольцами». Плохи дела Катоминых ребят. Вот опять один из дружинников упал, покатился по траве, вниз под откос, нелепо махая железными руками — ударом крюкастой булавы ему снесло шлем, а подскочившая усатая сволочь в длиннополой бабьей рубахе, ловко запрыгнув сзади, вогнала в горло черный стилет…

Дальше на юг страшная суета бегающих девок, крики задавленных и клочья одежды, среди дымящих костров — медовая бочка и визжащая Метанка, прикрываемая напряженными, молчаливыми наемниками в женском платье и троицей растерянных ратников: крутят головами по сторонам, не покажется ли на реке ладейка с подкреплением?

Не покажется. Вон на юго-востоке тихо гибнет распотрошенная черная ладья десятника Оботура, никнет в черную воду желтое солнышко паруса. А выше по течению — на западе — вторая ладья десятника Погорельца, тоже начинает тонуть, захлебываясь и дергаясь, как раненая лошадь на привязи. Еще, конечно, держится на волне (ворон ударил всего-то с минуту назад), но уже вовсю захлестывает черной пенистой зеленью через рваные пробоины… Нос круто пошел вниз, а хвост протараненной ладейки нелепо задирается к небу — обнажается сохнущее днище и безвольное желтоватое кормило болтается в метре над водой. Бегают в слепой суете пожилые дружинники Погорельца — один в спешке срывает доспехи, надеясь доплыть до берега, другой цепляется за вздыбленные борта… Старый десятник, сбросив дедовскую кольчугу, пытается нырнуть-нащупать грузовую веревку — ладья ведь по-прежнему держится на становых грузах и можно бы обрубить грузовые веревки (авось тонущую посудину отнесет к бережку), да не добраться до веревок, они уже под водой! Ныряет упорный дед Погорелец, шумно выныривает и плюется злобно: воздуху не хватает старику, снова и снова поспешно ныряет в черноту, а ладья тяжелеет. Ладья корежится. Проваливается в глубину…

— Слухач кличет свою няньку чую железные крылья со стороны упадка.

— Как? — не понял я. — Он что-то путает. Железные вороны ушли на север… Почему акустик слышит их на западе?

— Еще один гвоздевран? — простонала Феклуша, тряхнула волосами. — Не может быть. Плескун сказал на допросе, что птиц будет только две…

Значит, Плескуна не поставили в известность о некоторых деталях операции «Купальня», медленно подумал я, уже наблюдая, как на маленьком экране старшего птицебоя Кирилла Мегалоса появилось и движется темное пятнышко, поблескивая лунными искрами на фоне темно-синего неба. Итак, появился еще один, незапланированный ворон… Неприятная новость.

…Ярко пылают повозки за холмом, на зеленом окровавленном склоне скользят и цепляются железными пальцами за траву израненные дружинники, трещат и разваливаются славянские щиты под — ага! Вижу, как черный двухметровый див, роняя темное крошево кишков, тяжело скачет под откос с раззявленной от ужаса пастью, а следом прыгает ловкая лунная тень: взмах меча — и половина обезьяньего черепа, вертясь, отлетает к небу на добрую сажень… Обезглавленное чудище рушится, как темная колонна языческого храма в час землетрясения. Но рано радуется славянский мститель в обагренной кольчуге — змеиный свист аркана оплетает левую руку, рослый гнида в женской рубахе дергает за веревку, и в тот же миг! Проклятие! Когтистая лапа рыжего коренастого дива срывает с головы шлем… Ну, теперь парень недолго продержится, отворачиваюсь я…

Перевожу взгляд на соседние экраны — а здесь уже хорошо видно крупную черную птицу, летящую над водой. Железный ворон несет в когтях что-то крупное, похожее на увесистую широкую рыбину…

— Мешок с пылью студенца, — быстро звучит Феклушин голос.

— Стерх радует наездника мы готовы к зиме, — одновременно с Феклушей бормочет Мяу. И через мгновение ловит краткий ответ «наездника»:

— Пусть придет зима.

В ту же секунду железный ворон вспарывает когтями мешок — и белая пыль, похожая на голубоватый лунный мел, дымным столбом просыпается в воду.

— Конец кречетам. — Голос Феклуши почти не дрогнул.

— Врешь! — крикнул дядюшка Гай, грохнул в стену кулачищем и почти завыл от бессилия — Лу-учшие витязи Властова! Лучшие!!! Они не могут… все сразу… Вылезут они, вылезут!

Да, они пытаются выжить. Один за другим, огромные железные шлемы выныривают из застывающей воды — их почти не видно: льдистая пыль мутит и вьюжит над бурлящей водой, а поверхность реки у самого берега уже тонко остекленела… подернулась стынущей рябью… Кречеты бьются, пытаются выбраться к берегу — но секунда за секундой сковывают воду гадким безжизненным холодом! Милая родная река стала вдруг бездушной! Вязкой и цепкой! Возле дна еще волнуется разбуженный ил, перепуганная зеленоватая водица еще не остыла, и ноги свободны, зато плечи мигом схватило! Сцепило черным напористым льдом! Льдины острые трутся и стонут, гудят и крошатся под железными пальцами холодеющих дружинников — доза одоленя чудовищна, целый мешок… Не пожалел Куруяд зелья, чтобы погубить знаменитых кречетов. Такой мешочек не дешевле полутысячи гривен стоит! Можно небольшое войско нанять, с кавалерией даже…

— Стерх наезднику, — негромко бормочет Мяу в волшебном бреду. — У нас полна полынья рыбы.

Нет, не выбраться кречетам — вот первый, с краю, уже замер, медленно столбенея, застывшую стальную десницу выставил вперед, левой рукой замахнулся к небу: все, даже гибкие усики не раскачиваются, блестят инеем, насквозь проморожены… Туда, в омут возле коряги, попало особенно много колдовского порошка: кажется, даже доспех вдоль спины лопнул от резкого крутого мороза… А меч, страшный меч, добрый двуручный друг, так и остался за спиной… Никак не чаял великий славянский витязь, что не от меча умрет, не от стрелы и не от яда даже — от лютого холода! В последней своей битве даже клинка обнажить не успел… Ничего. Коли живы будем, завтра расколем льдину, вынем драгоценный меч. Пригодится в хозяйстве.

Голубая молния вспыхнула — кто-то из погибающих титанов выдернул-таки оружие из-за спины: блеск! Золотые и белые искры! — мощнейший удар расколол льдину, на миг выпустил черное стальное бедро из смертельного захвата, но… края сходятся! Едва показалась из-подо льда зеленая жидкая кашица — сразу же стынет, седеет, затягивается холодным воском… Сражаются кречеты — бьются со льдом, как тонущие русские крейсера среди айсбергов. Я поежился: даже здесь, в землянке, будто стало холоднее… А там — кромешный ужас: снежная пыль гудит над водой, вспыхивают в белом тумане розоватые, голубые сполохи двух разящих клинков, река кипит холодом, кверху подлетают искрящие брызги, а вниз уже сыпятся мелкими льдинками, звенят и прыгают по черной прозрачной корке, сковавшей воду у берега. Большая темная льдина, ворочаясь, стоит у самого берега. Не меньше двадцати метров в диаметре… Студенец — могучее зелье.

— Наездник стерху. Пора валить лес.

И загрохотало на южном берегу.

Сосны падали красиво, тяжко и правильно: темными колючими облаками мятущихся шумных верхушек — за реку, на тот бережок. Сосны заваливались, как мертвые великаны, пораженные неведомым неприятелем в голову, в мозг. Эти сосны росли здесь давно, они многое видели и почти привыкли к человеческим безумствам — битвам и праздникам, крикам и песням… Ибо если ты сосна, ты живешь и не знаешь, когда придет острозубый зверек с топором. Если ты сосна, ты никак не остановишь зверька. Ты понимаешь это, и есть только один способ не сойти с ума: надо смотреть в небо. Старые сосны на берегу Вручего давно привыкли смотреть не вниз, где копошились острозубые зверьки, но вверх. Они заглядывались в небо, и каждая сосна знала: придет и мой час красиво упасть, мягко обрушиться оземь.

Но никто из них не ведал, каким ужасным и противоестественным будет конец. Не ведал, что острозубый зверек явится не с топором, а с грязной колдовской кистью, с отравляющей лаской… Так случилось: смертельная лень растеклась по стволу, а потом что-то нечистое, гадкое всползло по коже наверх, на самую верхушку и вцепилось, как присосавшийся цепкий паразит…

Сосны падали как заговоренные — одновременно, красиво и точно. Все десять дивов приземлились именно, там, где гадам надо. В дюжине шагов от боярышни Метанки.

— Стерх наезднику мосты наведены, шишки сброшены.

Северный берег вмиг превратился в черно-зеленое буйство переломанных веток, горькой пыли, шумящих иголок и рваной травы: падающими соснами сразу придавило одного из трех дружинников внешнего периметра, второй чудом увернулся, потеряв меч в месиве хвойных обломков, и едва успел отскочить от потного цепкого дива, выпрыгнувшего из темной тучи качающихся умирающих ветвей. Выдернул клинок из ножен раздавленного друга — ха! встретил заморскую обезьяну горячей сталью: разлетелась состриженная шерсть, темные брызги из рассеченного медвежьего плеча! Знай наших.

Но чудовищ слишком много. Один за другим отцепляются от гудящих поверженных сосновых стволов. Разжимаются онемевшие клыки, поднимаются дубины, тяжкие молоты, страшные топоры… Я вижу, как хладнокровно и метко литвин кидает свои кинжалы — раз… два… три! Тщетно. Острые плоские железки отскакивают от жесткой щетины! Литвин вздрагивает, делает круглые глаза и разглядывает ножик в руке — не случилось ли чего? Не затупился ли? Рядом два дива раздирают на части дружинника — уже второй парнишка убит: клинок заклинило в ребрах у чудовища, и палица с крючьями настигла беднягу…

Чика Косень бьется ногами, прыгает и вьется меж неповоротливых обезьян — скинул девичью рубаху и теперь снова похож на нормального злого тесовича: черная короткая кольчужка, темные штанишки, такие же сапожки маленькие. Весь ладный, гибкий — будто танцует; длинная коса по-прежнему мотается за спиной, как у китайского монаха. Но… тоже не все гладко. Запрыгнул было на рыжую ревущую тварь — задушить задумал, что ли? — див отмахнулся жуткой лапой, и Чика отлетел, как матерчатая кукла. Тут же вскочил на ноги, аж через себя прыгнул от боли и злости, крутанулся через голову — и снова в атаку!

— Ох и ловок! — восхищенно выдохнул Гай. — Великий вой, недаром про тесовичей песни складывают.

Смелый, безумный Чика! С лета, часто перебирая ногами, буквально взбежал на рыжую тварь, как на забор двухметровый, заскочил на мохнатые плечи и — раз!

— Есть! — взревел Гай, радостно багровея.

Двумя руками, двумя кинжалами — в оскаленную вонючую голову! И быстренько спрыгнул, оставив кровавые лезвия дрожать в ревущей, но уже мертвой голове. Я хотел порадоваться за Косеня, но… в тот же миг рядом с ним, в двух шагах… Ох… Кажется, дивы надвое разорвали замешкавшегося литвина — какие-то красно-зеленые клочки повалились в траву; и тут же дикий удар молота сломал плечо последнему, третьему дружиннику из периметра… Косень прогнулся, ушел от свистящей булавы, бросил наугад кинжал (засадил в толстое обезьянье бедро) и со всех ног… бросился к Метанке!

Что он хочет? Взвалить ее на спину и бежать?!

Нет! Оттолкнул писклявую девицу, подскочил к пивной огромной бочке с медом… Быстрый удар ногой в днище! Еще! С третьего удара дно проваливается вглубь — я невольно зажмуриваюсь… сейчас ударит волною липкого меда!

И вдруг — золотое, зубастое, злое! Из бочки — в бой! Ратные псы, могучие верткие суки в доспехах! Вот так сюрприз от дядьки Катомы!

Ага… Эдак уже интереснее! Первая же зверюга, дрожа от остервенения, от ненависти к медвежьему грязному запаху, молча, на раздумывая — прыжок! И зубами в морду, в нос и глаза оторопевшему диву! Вторая, торопливо и жадно подскочив — щелк! повисает рядом с подругой, на закушенном дивьем ухе… Третья, четвертая! Наконец, пятая мускулистая тварь бело-золотистой молнией вылетает из бочки — снежный веер распахнутых челюстей! Брызги горячей слюны — и уже вцепилась в горло… Не позавидуешь диву — бьет когтями в собачьи панцири, захлебывается и крутится, но боевые псы висят, жадно сопя и дергая кривыми ногами в воздухе…

Ах как жаль… Одна из ратных сук передержала по месту — уж пора было отцепиться и отскочить, но поздно: второй див, подоспевший на выручку мохнатому сородичу, махнул молотом, вмиг превращая крестец и задние ноги собаки в кровавое месиво расплющенного металла. А другой пес, бело-крапчатый в жарко пылающих золотистых доспехах, оказался умнее: отскочив с комком горячей окровавленной шерсти в пасти, вьется вокруг раненого чудовища, намертво не вцепляется, а досаждает: прыгнет — рванет! — и снова уворачивается. Див свирепеет, неловко вертит оскаленной башкой — ничего вокруг не видит, кроме наглого прыткого пса… А Чике Косеню только того и надобно. В прыжке изогнувшись, мелькнув черными тонкими ногами в воздухе, красиво и точно засаживает диву под ребра пару отравленных кинжалов. И все же…

— Ах! — побледневший Гай вскакивает с лавки…

Приземляется Косень неудачно — меж двух дивов. Два взблеска! От одного топора увернулся… а вторая секира с лета отсекает полусогнутую мускулистую ногу чуть ниже колена. Чика, заходясь в кратком вопле, уходит кувырком назад — уже одноногий, еще опасный. Серая тощая сука в темной латной чешуе поспевает вовремя: вцепляется в занесенную дивью лапищу, выручая Чику от добивающего удара секирой… Раненый тесович перекатывается по дымящейся траве, выхватывает из-за пояса новый кинжал… Но внезапно… жирный див… просто падает навзничь грудью вперед — всей своей тушей на бедного Чику вместе с повисшей на лапе собакой. И Чика уже не успевает отпрыгнуть. Он успевает только вогнать свой последний кинжал в желто-красный дивий глаз и достойно умереть под агонизирующей тушей.

Гай молча встает, поспешно выходит из землянки; Усмех закрывает загорелой ладонью лицо. Ну что ж… Это был великий воин. Успел завалить двоих дивов…

С гибелью Косеня завершается первая фаза кровавого купания. Из троих дружинников внешнего периметра, прикрывавших Метанку со стороны реки, в живых остался только один — со сломанным плечом, без щита, с тяжелым неудобным вражьим топором в левой руке (свой-то меч сломан). Где-то должен быть еще второй литвин — нет, не вижу. Убежал? Получается, что оборону держат только псы! Их осталось четверо, причем четвертый уже ранен, выдернули заднюю ногу… Но бьются собачки, сражаются! — выручает бесстрашный животный задор: цепко прыгают, ловко вьются и — сдерживают, уже десять секунд сдерживают напор семерых дивов!

Впрочем, собачки долго не продержатся. Их съедят минуты через три… Вокруг истошно визжащей Метанки вот-вот не останется ни одного телохранителя. Гм. Неужели никто из Катоминых парней не может прийти на помощь? Что на севере? Там, у вершины холма из семерых охранников внешнего периметра, привлеченных шутихами и дивами-колодниками, осталось только… двое или трое, точно не скажу. Нет, этим господам не прорваться на выручку к Метанке: со всех сторон наседают «комсомольцы»… Эх, вот если бы кречетам сказать свое веское слово, именно сейчас… но кречеты заморожены! Двое из них уже вовсе застыли, белые и хрупкие, как ледяные статуи… Третий пока дергается, бьется в трескучем льду, рыча, обламывая стеклянные иглы-наросты с локтей… Медленная смерть.

М-да. Слишком быстро побеждает Куруяд. Практически без потерь… Я задумался: надо бы пособить Катоме — просто для того, чтобы несколько сократилось число дивов. Иначе моим оперантам нелегко придется, когда наступит их черед охотиться на охотников.

— Нянька кличет акустика, — быстро молвил я, чувствуя как в мозгу уже вызревает, как сладкое предвкушение победы, хлесткая смелая мысль. — Акустик отвечайте, что слышите с запада? Как там ладья Погорельца? Может быть, еще не затонула?

— Слухач отвечает няньке слышу гул воды крики славян ладья еще держится

— Отлично, — тихо улыбнулся я. Круто обернулся к Феклуше:

— Сколько у нас студенца? Быстро соображайте, быстро!

— О нежно любимый коррехи…

— Отвечайте, я сказал!!!

— У меня три щепоти, — испуганно заморгала Феклуша. — У господина Язвеня, насколько мне известно, еще полторы щепоти… У камарадо Зверки…

— Проклятие, — оскалился я. — Я спрашиваю, сколько студенца нам прислал Стенька?! Ну!

— В контейнере с Малым Полевым Сбором есть сто унций, коррехидор! — быстро ответила вила, колко блеснув черными глазами. — Это неприкосновенный запас! Если вдруг понадобится для срочной помощи нашим оперантам…

— Закройте рот, — сухо предложил я. — Забудьте про неприкосновенность Немедленно возьмите весь запас…

— Но коррехидор…

— Тихо. Если применить его на Вручем ручье, каков будет результат?

— Льдина диаметром двадцать метров, — сухо ответила девушка. — Точнее… около пятнадцати. Вода в ручье теплее, чем в обычных реках, коррехидор.

— Берите зелье, — кивнул я. — Мчитесь стрелой к тому месту, где тонут погорельцы. Вы сможете добросить мешок до середины реки?

Феклуша обиженно усмехнулась: да хоть на противоположный берег!

— Разрешите идти, коррехидор?

Что? Она еще здесь? (Я уже успел обернуться обратно к экранам.) Бросил через плечо:

— Да. И возвращайтесь немедля.

Хлопнула дверь. Я задумался: лично мне хватило бы пяти минут добежать до нужного места на берегу. Феклуше достаточно двух с половиной. Скорость течения — не менее трех километров в час. Значит, еще за три минуты льдина с вмороженной ладьей сплавится до того места, где дивы доедают собачатину. У бронированных псов есть пять с половиной минут до прихода подкрепления… Если, конечно, хватит студенца и льдина окажется достаточно большой, чтобы выдержать легкое судно…

Я вздрогнул — снаружи в землянку донеслись странные диковатые звуки неведомой песни на чуждом языке… Песню орали низким бархатистым икающим басом:

Доримедонт Неро вскочил с лавки, тревожно покосился на входную дверь. Что если… Куруядовы дивы приближаются, выкрикивая слова воинственного гимна! Неужели Куруяд обнаружил мой командный пункт? И послал своих громил?

Чудовищный рычащий голос приближается, с волнением осознал я. Краем глаза поймал неуловимое, неторопливое движение руки Усмеха — хладнокровный ярыга положил ладонь на рукоять топора, зажатого меж колен. Неро выразительно глянул на меня — что это? Атака чудовищ? Будем биться, высокий князь?

Да уж… на эльфийский язык ничуть не похоже, подумал я, ощущая неприятный холодок за воротом кожаного доспеха.

При всей необычности песня вдруг показалась удивительно знакомой…

Небывалая, чудовищная картина медленно вставала пред мысленным взором: одна за другой из-за острова на стрежень наплывали прекрасные персиянки, причем княжны. И на каждой, практически на каждой трудился неутомимый волжский разбойник… Пьяный голос Бисера (ну кого же еще?) захлебывался и почти рыдал, упиваясь грандиозной эпической картиной

Песня оборвалась, и послышались сдавленные хлюпанья пополам с радостным бормотанием. Видимо, Бисер поравнялся с переволновавшимся дядюшкой Гаем, минуту назад выскочившим из землянки.

— Не пылачь, Тыравень!

— Как можно, патрон… Я не Травень. Я — Гай… Неужто не признали?

— Нич-чего страшного, милый Тыравень! Я ссзз… Я сделаю тебя амператором города-героя Неаполя! — проревел снаружи Славкин голос, и тяжкие неритмичные шаги возобновились.

С волнением я покосился на волшебные блюдца: а там, на берегу ручья, по прежнему кошмар… Вот, снова кровь… Дивы успели сожрать еще одну боевую собаку. Бедная Метанка, кажется, и вовсе лежит без сознания… Положение критическое, а Куруяд медлит. Не хочет перелетать к колечку-«яблочку» до тех пор, пока не будет полностью уничтожена охрана посадниковой дочки… Девица без чувств, дивы атакуют лениво, торопиться им некуда, победа уже трепещет в медленно сжимаемом кулаке…

Сейчас Бисер займет и увидит.

Он протрезвеет мигом.

Он начнет орать! Закричит, что девчонке угрожает смертельная опасность. Что она сойдет с ума. Что он сам сойдет с ума. Бисер потребует пустить в ход наших оперантов! Но — еще рано! Главный вражеский чародей еще не появился на берегу, еще не приклеился к Метанке…

— Усмех! Следить за блюдцами. Если появится Куруяд — немедленно доложить, — негромко скомандовал я, спрыгивая с трехногого капитанского стульчика. И — бросился к входной двери…

Как раз успел! Грудью встретил пьяного Мстиславушку на пороге. Кожаным жестким ледянским доспехом с размаху толкнулся об мягкий живот в расписной рубахе:

— Мстислав! Я как раз тебя искал…

— Уй! Хтойта? О… Ле-е-еха! — Бисер расплылся в слюнявой улыбке; полез целоваться. — Вот ты где спырятлся!

— Пойдем скорее! — быстро пробормотал я, приобнимая Бисера левой рукой и с трудом оттесняя его с порога — прочь, подальше от входа в землянку. — Есть дело. Очень важное. Нужна твоя помощь.

— Леха, др… друг! Я пыришел… узнать, как же там моя девочка. Моя Мы-ик! Ой, пардон-с. Моя Мы-та-ноч-ка. Как она там на пыразднике. Гы… у тебя такие уши, дай дерну! Не, ну дай, а?

— Не надо дергать, Слава! — негромко говорил я, разворачивая тяжелое тело Бисера на сто восемьдесят градусов. — Надо спешить. Ты должен срочно… отправляться в путь. Это важно, Слава.

— Ой, ну ведь я не могу, Лех! — Бисер вдруг уперся как вкопанный, грустно развел руками. — Мне так грустно, ты не пыредставля… Ведь я выпил высю будылку Бер-бен-ди-кулярчика. Жах — и полный аут. Скажи, ведь я тырезв?!

— Абсолютно трезв, Слава, — улыбнулся я. Покосился через плечо на дверь землянки; потом на опечаленного Гая, медленно бредущего прочь среди сосен. — Дружинник! Ко мне, быстро!

Гай вздрогнул, обернул красное лицо. Собрал бороду в кулак, вытер глаза. Тяжко подбежал.

— Слушайте приказ, дружинник. Мстиславу Лыковичу угрожает опасность Немедленно доставьте его в безопасное место. Вы поняли меня? Найдите неподалеку хорошее укрытие и оставайтесь там до рассвета. Не спускайте глаз с Мстислава Лыковича, охраняйте его!

— О! Тыравень к нам пришел. Травень! Ты съел всю закуску! — Бисер строго воззрился на подчиненного, безуспешно пытаясь нахмуриться — А ну… пыйдем. Щас разберемся!

— Да не Травень я! Сызмальства Гаем прозвали!

— Ступайте, ступайте. — Я похлопал Славика по плечу.

— Ах ты не Тыравень?! Мы р-р-разберемся! — бушевал Бисер. — Верни закусь, я все прощу.

Дружинник подхватил нетрезвого босса под мышку и нежно поволок к ближайшему кустарнику. Бисер послушно поплелся, мотая головой и бормоча невнятное. Изредка он наставительно грозил Гаю пальцем.

Я поспешно вернулся в землянку.

— Куруяд не появлялся, — лениво доложил Усмех. — Зато появилось кое-что другое.

Мой взгляд заметался по мониторам — ага! Наткнулся на крупную тень, медленно плывущую по реке — внизу белое, вверху темно-серое… какие-то пятнышки бегают. Да! Это ладья погорельцев! Феклуша успешно застудила воду вокруг корабля, и теперь толстая льдина сплавляется по течению вместе с вмороженным в нее судном. Насколько я могу видеть, дружинники бегают по льду, размахивают мечами… Шесть, семь…

— Девять, — доложил Усмех, освобождая место перед экранами — Десятый был уже в воде. Замерз.

Так, превосходно. Льдина выплывает из-за поворота… и погорельцы сразу начинают шуметь! Заметили дивов. Вот молодцы: додумались растянуть парус — так, чтобы льдину прибило к берегу в нужном месте… Еще немного… Нет, сносит! Неужели пронесет мимо?

Дивы забеспокоились — двое-трое развернулись харями к воде… Ну все, началось. Один за другим бородачи спрыгивают со льда в воду. Тут уж неглубоко. Размахивая клинками, выскакивают на берег — мокрые, злые… Заплясали клинки, вот уже рыкнул ближайший див — ура, первое ранение!

Так-то лучше. А то уже больно красиво выигрывал господин Куруяд. Надеюсь, погорельцы унесут с собой в могилу хотя бы четверых чудовищ…

— Стерх наезднику у меня гости. Стерх наезднику у меня гости. Ранняя весна! Как поняли меня ранняя весна!

— Наездник не понял тебя стерх говори глаже.

— Восемь сиволапых приплыли собирать шишки. Нужна помощь.

Ага, заволновались! Я не удержался и потер ладони. Через миг Мяу озвучил ответ наездника:

— Бейтесь сами.

Ха-ха. Очевидно, у господина наездника не осталось резервов! А наши как раз повалили первого дива! Рухнул, как персидский слон под копьями эллинов… Правда, через секунду — первая жертва у погорельцев: удар боевого молота — и неудачливый воин откатился к воде, замер лицом вниз. Ничего-ничего. Мы ломим, рвутся шкуры! — поганые обезьяны теперь зажаты с двух сторон: между только что прибывшими бородачами и двумя псами-латниками, которые по-прежнему охраняют Метанку…

— Ранняя весна. У нас ранняя весна. Сиволапые наседают. Зову помощь.

— Замолчи, глупый стерх. Умучал ты меня.

— Стерх наезднику. Зову помощь. Весна в разгаре.

— Так и быть. Встречайте синичек.

Я не поверил своим ушам. Что это значит?

Через десять секунд убийственное донесение нашего слепого акустика расставило горячие точки над «i»:

— Слухач кличет няньку чую рев железных крыл! Чую гвоздевранов великую тучу, не малей дюжины!

Нет, беззвучно и нервно рассмеялся я. Не может быть. Наваждение, акустик ошибся! Откуда столько железных убийц?! Да здесь… и одного гвоздеврана довольно, чтобы одержать верх в битве… Зачем сразу двенадцать? Перестраховка?!

— Сейчас сойду с ума, — глуховато прозвучал за спиною растерянный женский голос. Феклуша вернулась с боевого задания и теперь в ужасе замерла на пороге. — Невероятно… У Сварога всего-то тринадцать рудных вранов в услужении…

— Неужели… он послал сюда всех?!

— Почему Плескун не сказал… не предупредил нас?!

— Ловушка?! Плескун сокрыл это… Мы не знали про дюжину воронов! — Подчиненные зашумели, в ужасе указывая друг другу на темный, мягко мерцающий экран птицебоя: там, на фоне ночного неба у самого горизонта уже мерзко, угрожающе замерцала летучая россыпь тусклых серебристых блесток — мелких, пока далеких…

А я смотрел на соседнее блюдечко. Смотрел уже несколько мгновений, не отрываясь. Чувствуя, как торжествующе забилось сердце: да, я первый заметил важное изменение в раскладе сил. Вот он, непобедимый славянский воитель! Великого ратника не остановила гнусная магия Куруядовых прихвостней. Он выжил, он выдержал — он вышел на берег с огромной секирой в руках, как оживший динозавр из ледяной глыбы…

— Посмотрите! — вдруг завизжала быстроглазая Феклуша; тоже заметила. — Кречет! Кречет вступает в бой!

Ближайший див среагировал слишком поздно. Он успел только вобрать огромную голову в плечи, дико вздыбить шерсть на затылке и кратко, пронзительно визгнуть — неожиданно высоко, как испуганная обезьянка. Широкое лезвие тяжкой секиры вошло в ржаво-серую тушу мягко и радостно, как в слиток топленого масла. Брызнула черная каша внутренностей; омерзительно треща и медленно распадаясь надвое, чудовище задергалось в высокой траве. Кречет с усилием вытянул лезвие из вонючего трупа, спокойно, размеренно обернулся к следующему. Всего три шага — и можно заносить оружие для нового удара…