Я вздохнул и последовал за ним, вытряхивая из-под кольчуги песок и влагу. Вокруг горбатого шефа образовалась целая тусовка: лошади; собаки и кто бы мог подумать! - мокрые дрожащие фигуры людей. Подданные окружили начальника многослойным кольцом. Ритмично работая локтями, я углубился в массы, и вдруг из толпы плеснуло знакомым неоновым фиолетом - яркие кошачьи глазки!
      - Привет нудисткам! - зычно обрадовался я, и вокруг испуганно зашарахались лошади и старухи. - Стозваночка моя, я вернулся! Давай чай пить!
      - Спей за мною! - возбужденно и поспешно шепнула амазонка - и, увернувшись от моего девственного поцелуя, выскользнула из толпы в темноту. Мне сразу стало скучно среди четвероногих - толкаются, звери такие, все копыта оттоптали.
      Как известно, гоняться за неодетыми девушками по лесу - это очень банально. Это на двойку с минусом. Пусть так: я не претендую на оригинальность в вопросах здорового секса. Замечу лишь (в фигурных таких скобках), что во мраке узкая подвижная спинка блестела на бегу очень даже эротично. По мне, например, - так в самый раз. Я уже настигал свое голубоглазое счастье, как вдруг - счастье замерло у огромного пня, высоко черневшего во мраке - И грациозно обернулось к читателю лицом.
      - Ну! Полезай на колоду! - тихо приказала нудисточка, немного задыхаясь и забрасывая за спину распустившуюся косу. Звездная пыль мгновенно легла на приподнявшуюся грудь, высветив невозможную кривизну юного бюста, я вздрогнул и всем сердцем потянулся навстречу.
      - Тпр-р-ру!!! - властно прикрикнула молодая наездница, хлестко отбиваясь и выжигая мне глаза жестким фиолетовым излучением - быстро ухватившись пальчиками за обожженный сук, торчавший из гигантской колоды, она легко и сладко запрыгнула наверх - и закачалась на самом краю, едва удерживая кончик спасительной ветки.
      Пень был размерный - метра два в диаметре и около полутора в высоту. Гибкие девичьи коленки мелькнули прямо перед глазами - и я тоже прыгнул наверх, чтобы спасти ее, такую маленькую и нестабильную, чтобы обогнуть ее мужественной рукой, ограждая от неминуемого падения!
      Глупый, глупый Мстислав. Пень был совершенно выжжен изнутри - девочка балансировала на узких прогнивших стенках. Я влетел в ловушку головой вперед - руки скользнули в гнилую пропасть дупла, ногти впились в трухлявое дерево, - но девочка услужливо подтолкнула меня очаровательной ножкой вниз, в провал, в чью-то мрачную берлогу.
      - Передай поклон батьке! - услышал я, падая, звонкий смех коварной амазонки где-то невозвратимо наверху - отбивая конечности о стенки колодца, обманутый герой низвергся навстречу новым приключениям.
      ДНЕВНИК АПЕКСИОСА,
      князя Вышградского
      Глава первая.
      Понедельник
      Языческий лес. - О нечисти. - Экспозиция. - О нехристях.
      Я становлюсь князем. - История Геурона. - О правителях.
      Купечество как социальный союзник. - Смута. - Темный почтальон.
      Устье Сольцы. - Планета-ангел
      Я проснулся в лесу, но лес был как храм. Я лежал в острой утренней траве, рядом с проваленным деревом, ствол которого сплошь облеплен скользкими грибами. Вверх от меня, от травы и грибов обрушивались в небо тесные черные столбы тонко заточенных сосен - зыбкая лесная готика. Где-то в меркнущем небе двигались их вершины, гулко касаясь друг друга - но здесь, внизу - ночная тишина.
      Это был храм незнакомого бога - его влажная магия повсюду. Она стекала по сосновым стволам в траву, она поддерживала в стоячем воздухе грибные споры, дымчато-пахучие пылинки. Я лежал на полу храма. Здесь все дышало невидимым травяным кипением - и эта жизнь перетекала поверх меня, оставляя на коже следы от нервных лапок муравья, обволакивая яростно-многоголосым комариным писком. И только выше - где-то среди тонких фракций тумана - уже теплились слабые обрывки рассвета, наудачу провалившиеся с востока в темноту леса, в узкие щели промеж плотно пригнанных стволов.
      А еще выше - уже совсем мертво, одинаковые колонны сосен... Только вдруг - перечеркивая стонущие вертикали деревьев, стремительно и немыслимо, словно прорезая себе путь во мраке, ударила слева направо серая бесшумная птица, которой нельзя бывать в этом храме. И сосны, будто расщепленные на уровне птичьего перелета, разом вздрогнули и сдвинулись, скрипя, обламываясь к земле ломкими кусочками игольчатых веток, пыльной крошкой коры... Тут же, просияв, ярче прожелтели по зеркальному воздуху солнечные блики - и уже совсем издалека донесся запоздалый птичий крик - какое-то страшное богохульство в адрес потревоженного лесного божества.
      Белесое пятно в темной траве, - я тоже был здесь незваным гостем. Как эта птица - помнишь, у Северянина: а жизнь - полет случайной птицы сквозь светлый зал из ночи в ночь!
      Но я не привык бояться ночных и лесных духов. Пусть они боятся меня и маленького серебряного крестика у меня на груди. Весь ночной космос, завороченный круто, как геркулесовая каша, на звездах, астральных траекториях и звериных знаках, не значит ничего по сравнению с легким серебряным перекрестьем, которое привычно касается твоей теплой кожи. В кусочке серебра сливаются огнистые эклиптики жизни, и ты чувствуешь, что за твоей спиной встает, раздвигая лениво полураскрытыми крыльями звездную пыль, огромный и разбуженный во гневе ангел-хранитель. Складки его отсыревших одежд тяжело расправляются во мраке, отбрасывая тихий и уверенный отсвет округ, и тебе становится теплее и уютнее в этом незнакомом лесу. В правой руке твоего ангела - пламенеющий меч, безумно тяжелый и длинный, острием своим уходящий в смерть. И если ты лежишь спиной поверх мокрой травы и грибной сырости, то не бойся ничего и лежи в свое удовольствие - в любой момент ты можешь прижать к груди серебряный крестик, и ангел-хранитель прохладной жесткой рукой вырвет тебя из уст пагубного змея, алчущего сожрати тя и свести во ад жива.
      Я вздрогнул - под пальцами, привычно двинувшимися к груди, что-то тяжко похолодело. Крестик был на месте, но рядом с ним, широко охватывая шею и расслабленно распластавшись грубо спаянными звеньями по груди, грузно лежала металлическая цепь. Она была нестрашная и... знакомая. Оторвав затылок от смятой травы и коснувшись груди подбородком, я глянул на гроздья кованых колец, разбросанных поверх одежды.
      Цепь тихо лучилась мягким золотом. Острый луч, протянувшийся сквозь туман прохладной стеклянной нитью, случайно ударился в золотое звено - и, испуганно разбрызгивая оранжевые горячие отблески по рубашке, ожил и замигал по тугоплавкому металлу.
      Скользнув пальцами по нагретому золоту на груди, я улыбнулся. Кажется, колокол сработал.
      День первый, условно понедельник. Около десяти утра.
      Передо мной огромный дубовый стол. Темное дерево столешницы сплошь в скрученных обрывках бересты. Грамотки собираются в трубочки, с легким шорохом опадают по краям на выскобленный пол горницы. Прямо посреди стола грубый приземистый сосуд из древнего стекла, отливает землистой зеленью. В сосуде жидкий и теплый мед - на всю комнату сладко пахнет смородиной. Я сижу на неширокой лавке, спрятанной в мягких складках дорожного плаща и вглядываюсь в плетение строчек на бересте. Я бессилен разобраться в этих рукописных крючках и ломких линиях, отдаленно напоминающих неаккуратный мазок осциллографа.
      Три с половиной часа назад я проснулся где-то на самом дне глухого леса и понял, что колокол сработал. Прежняя одежда осталась в будущем: вместо почти новых "Дарк Валентино" - тесные штаны из плотной темной ткани с тонкой медной цепочкой вместо пояса... Светлая холщовая рубашка навыпуск до самых колен - совсем не похожа на ту, что изображают в учебниках древнеславянской истории. Первое, что я увидел, - толстая золотая цепь на груди, настолько тяжелая, что я с трудом оторвал спину от холодной земли. Остался сидеть в траве, обхватив руками колени и слегка поводя глазами из стороны в сторону. Темно вокруг. Отовсюду свешиваются ко мне острые травяные лезвия в мутных камешках молочной росы, и только голова торчит наружу.
      Золотая цепь - это значит, что вокруг уже совсем другая Россия. Даже страшно: неужели пьяная затея четверых студентов передернула огромную страну, на полном ходу развернула гигантского медного коня истории? Тысячи имен, города и книги - все перевесил небольшой серебряный колокол... Не может быть.
      Но... цепь? И рядом со мной - нет, не знакомый рюкзак цвета хаки, не алюминиевая банка походного примуса или планшет с топографической картой области. Свернутый дорожный плащ и торчащий из него продолговатый и плоский наконечник кинжальных ножен - когда я увидел его, мне стало смешно. Именно такой показывали в Севастополе на выставке музея военной истории: две деревянные пластинки обтянуты кожей, а между ними вставлен железный уголок наконечника с маленьким распаявшимся кольцом сбоку. Не торопись разглядывать растительный орнамент из переплетенных пальметок - теперь это твой кинжал, Алексис.
      Итак, судя по кинжалу и мягкому плащу коричнево-красного цвета, в новой жизни я буду человеком обеспеченным. А эта цепь и вовсе заставляет о многом задуматься. Странно: в XX веке я был всего лишь сыном дипломатического работника, немного заученным "православным студентом", как ругательно сказал бы господин Херцен. Если следовать логике всеобщего перевоплощения Руси в формах древности, теперь я должен стать кем-то вроде молодого дьячка, а отец мой будет, соответственно, работником посольского приказа или же вестовым дружинником - в зависимости от того, какой сейчас век на дворе.
      Кстати, это неплохо бы выяснить немедля. Я протянул руку и вытащил кинжал из-под плаща. Рукоятка уже не плоская, а полушаровидная, усыпанная множеством продавленных в металле ячеек... Маленькая ровная перекладина, железные пластинки переплетены серебряной проволокой, а сбоку, в торце крестовины - красные вкрапления меди - то есть X-XII столетие. Легко и привычно полезло из ножен светлое полотно клинка - и я вздрогнул. Кинжал был довольно длинный, почти меч. Поэтому с каждой стороны лезвия я ожидал увидеть тонкие неглубокие бороздки, но... не было никаких бороздок, и лезвие не славянское и не франкское - ровное и стройное, с туповато-округлым концом... Византийский меч!
      И рубашка на мне - я вскочил на ноги - не рубашка, а хитон! Ну конечно. Плащ - вот он, расправились мягкие складки, отороченный золотом подол опустился поверх травы, наклоняя ее к земле - Господи, застежка над правым плечом! Прямоугольная блестящая бляха с едва различимым орнаментом два льва пожирают огромного тельца. Я устало опустил руки и медленно перевел взгляд выше, к сосновым верхушкам. Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты. Азиатский телец и раздробленная империя. Византия эпохи заката. Кажется, я - грек.
      Верхушки сосен угрюмо маячили в вышине. Лес был густой и холодный, а в воздухе отнюдь не веяло близостью Мраморного моря. Пожалуй, в Греции никогда не бывало таких сосен: я, может быть, и грек, но Константинополь отсюда не близко. Значит, я пришел в эти края войной. Или... очень может быть - с дипломатической миссией. Наконец, меня могли попросту изгнать в чужие края, сюда, под северное небо - подальше от милой родины, стонущей под копытами азиатского тельца...
      Сбоку сухо треснуло, встрепенулась из травы испуганная птица, и в ту же секунду я заметил, что в десяти шагах от меня - тропа! Торопливо подобрав подол плаща в тесный тяжелый сверток, сунул кинжал в ромбический разрез ножен и - под мышку. Тропа была едва заметная, но все-таки не звериная. Быстро двинулся в сторону - туда, где стеклянно плескался небольшой ручей, спрятанный в мокрых корнях. Здесь на влажной земле... нормальные человеческие следы - три или четыре аборигена прошли, аккуратно ступая след в след. Непростые, видать, пешеходы: не хотят, чтобы я знал, сколько их было.
      ...Под соснами, мимо гулких стволов, по мягкой земле. Совсем нездешний, нетеперешний человек, а иду себе и дышу этим воздухом. Чувствую, что я не один. Что мыслят обо мне эти... глаза, эти невидимые существа, что смотрят тихо из-под земли, сверху сквозь переплет ветвей? Притихли и насупились, молча глядят, как чуждый им, незнаемый, непугаемый человек в сапогах и узкой неловкой рубахе движется на длинных ногах, вглядываясь с высоты своего роста в пыльные следы на тропе... Я разогнул плечи и оглянулся - взгляд получился какой-то властный - лес редеет, и пахнет большой водой. Сейчас выйдем к реке.
      Внизу, в размыве светлого берега - черная гнилая скорлупа лодки. Вот отсюда они вылезли наверх и пошли по тропке к лесу. Скорее трое, чем четверо: лодочка маловата. Придерживая под мышкой кинжал, я спустился к воде. Челнок не привязан - вытащили на берег и оставили лежать кожаным днищем на песке. Совершенно архаическое судно, не позже девятого века, ни уключин, ни руля... отверстия для мачты, понятное дело, тоже нет. Вещички лежат на дне, мокнут в зеленоватой лужице - какие-то тряпки и горшок, обмотанный... боже мой, куском льняного полотна! Волокна лежат плотно, добротная ткань... Анахронизм какой-то.
      А вот и весло с обломанной истертой ручкой - зачем же такое толстое? Это ж какая должна быть кисть? Пора мне отсюда уплывать, потому что хозяин представляется человеком крупного телосложения. Сказано - сделано: лодочка, по счастью, совсем легкая - скользнула в родную жидкость и заюлила кормой по течению. Тихо-тихо, я еще не запрыгнул. Вот теперь бесшумно, без плесков - первый гр-ребок... Я покачнулся, стоя на скользком лодочном полу что-то тупо стукнуло в борт, мутно пробурлив по зеленой глади горбатую полосу пены... И сразу липкий туман холодным облаком опустился к воде - где там берег? Что за бурление справа - удар хвостом, раз-два! Из-под воды в глаза - золотом чешуи! Рукой в борт - ох, до чего ж неустойчива лодка... Веслом вглубь, пальцы в воду. - нету дна! Прямо в глаза ледяные колкие брызги - будто чье лицо мелькнуло! Человек там, что ли? Да где ж тут берега?.. Везде, как в косяке крупной рыбы - слева, сзади - вода хлопает, но в просветах тумана ничего, только расходятся пузыри кругами... Подводная тень проскальзывает наискось под лодкой, с треском задевая днище!
      И вдруг - из-под взболтанной волны прямо в уши тихий отчетливый шепот! Как ясно просвистели слова - и растаяли без следа, только струйками холода ударило по спине: "Кто ты?!" И опять - "Кто ты? Да кто ж ты?! Чужой?!". Вперед и вверх, расцепляя пальцы и отскакивая от весла, взмывает моя рука, опережая мысли, - инстинктивно, закрывая глаза от удара, взлетает ко лбу... Пока волной ужаса приподнимаются волосы на затылке, пальцы этой руки складываются в устойчивую щепоть трехперстия! Зачем? Этой бы руке цепляться за весло, за прогнувшуюся волну, соскальзывать в воду, отбивая запястье о борт перевернувшейся лодки, беспомощно рассекать речную плоскость вглубь, потом судорожно вырываться из бурливой зелени обратно к воздуху... Так нет же: тяжело, усилием, словно оставляя в воздухе желтый след раздвинутого тумана, правая рука взлетает ко лбу и впивается щепоткой ] спутанные волосы - "Во Имя Отца!"... Потом вниз - "...и Сына!", и направо, словно отводя плечом проникающий тычок вражьего лезвия - "и Святого" - наконец железный блок локтем, жесткое движение к сердцу - "...Духа!".
      ...Ха! - как стекло нагрелась и вздулась река, оскальзываясь от лодочки к берегам. Словно горячий электрод ударился в реку - просветлела вода и посвежел воздух! Сквозь затхлый туман разом, отовсюду прорвался шум - а река-то журчит! а берега-то совсем близко - шелестят лесом, попискивают сероптичками и плюхают мирными жабами! Где ты, подводная тень, покажись? Ты была такой необычной в этом знакомом мире! Даже интересно взглянуть на тебя.
      Действительно интересно. Едва ли там, под водой, была акула или заблудившийся аквалангист. Я склонен думать, что это обычные среднерусские русалки... Господи, да какой же это век? Откуда столько непуганой нечисти? Теперь мне уже определенно кажется, что я видел, как промелькнул, туго изгибаясь, толстый рыбий хвост. И этот холодно-игривый, острый голос из глубины - прямо в душу... Очень похоже на русалок. Еще Афанасьев писал, что они разговорчивые и любопытные. Что ж. Если это была русалка, я дешево отделался - эти твари, по легендам, редко оставляют жертву в живых. И я почувствовал, как хорошо быть в живых: как быстро и солнечно просветлел утренний лес по берегам...
      Вот только весло напрасно упало в воду и плывет теперь в десяти метрах ниже по течению. И как это я умудрился его упустить? Ноги сами собой согнулись, и я тихо присел на мокрое дно, скрестив руки поверх золотой цепи. Ты чего это так рассиялась, подруга? Твои звенья прямо пылают в солнечном песке бликов!
      Лодка сама знала, куда плыть, тем более что без весла мне сложно было влиять на развитие событий. Я давно уже заметил этот дым прямо по курсу и теперь с любопытством ожидал того момента, когда, вывернув вместе с течением из-за очередного поворота, моя лодочка выйдет на траверс странного холма, мелькавшего то и дело сквозь деревья. Очень любопытный холм - настоящее городище.
      Первое, что я увидел, - это высокий колодезный журавль, наполовину окутанный желто-серым дымом. Вскоре уже можно было различить светлый уровень бревенчатого частокола, который начинался почти от самой воды и по спирали поднимался к плоской вершине холма. Наконец, самое главное - белые коротенькие столбики, охватывающие вершину сдержанным редким полукружием два, четыре... десять.
      Я кратко стиснул веки, нахмурился и еще раз пересчитал столбики. Десять. Десять детей богини Мокоши. Языческое святилище, девятый или десятый век. Добро пожаловать в беспробудную дикость некрещеной Руси.
      Все сходится: извилисто раздвигая кусты, речка выносила меня прямо к небольшой кумирне могущественнейшей из женских богинь древнего славянства. Приземистый истукан самой старухи Мокоши должен быть вкопан где-то внутри частокола, накрыт клочьями шкур и пластами черного мха. А вокруг мамашиного кумира выстроились - вот они стоят, чернея на солнце выжженными мордами и корявыми конечностями - строгие высокие столбики сынов и дочерей. Жестокий Стрибог и непослушный Яровит, Колзда и Индрик-зверь, Жива и Зимцерла, финские шаманки Летьгола и Зимигола, дикая Голядь и темная Мохлюта...
      Печально все это, очень печально. Кажется, я и мои друзья немного перестарались. Вернули страну слишком глубоко в прошлое. Боже мой, страшно представить: десятый век! Честно говоря, эта кровавая и беспокойная эпоха накануне крещения Руси - время ничуть не более симпатичное, чем конец XX столетия. Вот тебе и приехали в старую добрую Русь... Захотели променять испакощенную российскую республику на тихую гавань книжного средневековья! Не получилось.
      Я покосился на некрещеное славянское солнце и поежился. Там, в 90-х годах второго тысячелетия, в электронных джунглях московского мегаполиса еще оставались живые храмы и последние священники. Там были остатки русской армии и недобитые писатели, преподаватели, ученые... Здесь - нет ничего: Русь только народилась! Ее еще нужно донести до 988 года, до горячей купели крещения... Не уронить по пути, не потерять, не продать этого драгоценного младенца!
      М-да... Хотелось отдохнуть в тихом и мирном Московском царстве XV века... Или в золотом веке Империи Екатерины... На худой конец, при всеевропейской державе третьего Александра - но не тут-то было. Каникулы начались, но отдыха не предвидится.
      Прерывистый женский крик донесся из-за дымного частокола. Ну вот и первые люди: безумно визжа, откуда-то из-под колодезного журавля быстро и на четвереньках проползла женщина - я увидел длинные седые волосы, волочившиеся по земле. Она мелькнула и снова скрылась в дыму - только визг еще летел параллельно водяной глади, искаженно отражаясь в небо. А лодка продолжает бесшумно скользить, святилище все ближе - и я положил плащ и кинжал на дно челна. Как-то сразу приблизился, укрупнился пологий склон с частоколом, вырастающим из воды, стали видны сухие трещины на бревнах и обломанные сучки - и я тихо перегнулся через борт, осторожно соскальзывая в воду. Рука держится за теплое дерево кормы, а все тело в воде, и никто не увидит меня оттуда. Не надо им меня видеть.
      Визг прервался, и над водой запахло дымом. Smoke on the water... Нет, это не стук речной волны о бревенчатую плотину у подножия холма - это какое-то животное глухо бубнит сквозь потрескивание огня. И вдруг совершенно отчетливо: властный окрик! Мужской голос! Меня заметили?
      Затрещали ветки - лодка встряла в затопленный кустарник, и, легко оттолкнувшись от неподвижного борта, я погрузился в воду с головой. Неудобная вещь этот греческий хитон: затрудняет движения при плавании. Колени плотно ткнулись в илистое дно - здесь совсем мелко.
      Я смотрел из-за кустов в сторону святилища и видел, как в полустах метрах отсюда неторопливо выделился из горячего дыма рослый неандерталец в обрывках бурой шкуры на животе и бедрах. Жирный и кривоногий, он вышагнул на проплешину зеленой травы между кумирами и, наклонив голову, исподлобья посмотрел туда, куда уползла визжавшая старуха. Массивно качнулся в волосатой руке бесформенный каменный топор - весь в обмотках высушенных жил, притягивающих кремень к топорищу. Глухо рыкнув, вздохнула шерстистая грудь в толстых мышечных складках, и, подняв руку к лицу, человек ожесточенно впился зубами в собственное предплечье - это он так почесался, что ли?
      Нет, далеко не десятый век, с невнятным ужасом подумал я, когда на груди неандертальца тускло блеснули какие-то бляхи на длинных нитях, свисавших с концов жестких черных косиц - да-да, его волосы были стянуты в короткие косички, торчавшие из-за ушей. Амулет-полумесяц... каменный топор... неужели так выглядят теперь мои соотечественники? Интересно, они уже знают секрет бронзы?
      Дымная завеса снова взволновалась, и наружу, глухо кашляя, вывалился тощий костлявый подросток лет шестнадцати - подломившись на колени в траву, он принялся тереть красное от дыма лицо грязными кулаками, продолжая при этом хрипло и жалобно мычать. Этот персонаж был совершенно обнажен - сизый загар покрывал безволосое тело, и только на голову была зачем-то нахлобучена рыжая лисья шапка: из-под нее высовывались характерные косички, но уже без блях-амулетов. Под мышкой подростка торчал небольшой лук - просто гибкая толстая ветка, стянутая перекрученной жилистой тетивой. Первый воитель попытался покоситься на младшего товарища, не изменяя положения тела, - но поскольку глаза у воителя были совсем маленькие и вдавленные, пришлось-таки повернуть голову и опять рыкнуть что-то невнятно-односложное.
      Мне стало скучно. Это не нация, а дикость - убежден, что у этих людей еще нет общего межплеменного языка, нет городов, нет письменности... Я не успел домыслить - дым вежливо раздвинулся, пропуская сквозь себя черный силуэт человека... в роскошном мрачном плаще, волнительно распахнувшемся на ходу. Сразу возникли города, и язык, и письменность - неандертальцы притихли, а высокий господин, высвободив из-под крыльев плаща сухую руку в темном рукаве с серебристым отливом, манерно помахал возле носа бледными пальцами, разгоняя дымные завитки перед своим лицом. Это было лицо совершенно цивилизованного человека - худое и продолговатое, с выпуклым шишковатым лбом, гладко переходящим в блестящую залысину. Черная острая бородка и, над ломкими губами, - до странности узкий нос с приплюснутым кончиком... Горячие глаза вцепились в жирного неандертальца - и бородатый джентльмен что-то тихо сказал ему, нервно дернув бровью.
      Сказал - и человек в шкуре, этот грозный Тор, этот пещерный гигант каменного века, мелко тряхнул кабаньей головой, подхватил покрепче свой молот - и, сильно сутулясь, послушно заковылял обратно в дымное облако, вверх по склону холма. Я немедленно предположил, что сухощавый воланд в плаще - начальник, и окончательно убедился в этом, когда прыщавый подросток молча метнулся к нему, забыв на траве свой первобытный лук, - почти на четвереньках, цепляя траву руками и подобострастно пытаясь уловить дрожащими пальцами тяжелое колебание черного подола. Высокий господин брезгливо отступил на шаг - и откуда-то из глубин его одеяния появился небольшой сверток, зажатый в жестких узловатых пальцах. Короткое движение черной руки - и сверток полетел в траву, разворачиваясь на лету, и посыпались из свертка какие-то темные дымящиеся куски... угли? нет: жареное мясо.
      Подросток согнулся над свертком, жадно приникая к земле головой и разбрасывая в воздух мелкие брызги горячего жира - а в это время на вершине холма снова кратко взвыла женщина... Четыре удара топором, помноженные на эхо, затем раздраженный треск подрубленного дерева - и я вижу, как нетерпеливо обернулся через плечо чернеющий господин, задрапированный в плащ. Ну, так и есть: на моих глазах трое злоумышленников разоряют святилище Мокоши. Еще сильнее, уже в огненных отсветах, повалил дым, а потом и жирный тролль вернулся - в правой руке каменный топор-мьелльнир, а на левом плече - вырубленное из земли толстое раскрашенное бревно. Обрубок длиной около метра - значит, основная часть идола так и осталась под землей, а неандерталец выломал только верхушку неприкасаемого кумира. Черно-зеленые разводы ромбического орнамента... Белой краской по бурой гнили - женская фигура из пяти-шести прямых линий: ноги под подолом треугольного платья расставлены широко - считается, что Мокошь помогает роженицам... Обе ручки ромбической женщины задраны кверху: каждая из них вцепилась в хвост лошади - по обе стороны от нее два всадника с копьями в руках. Страшна и мстительна старая Мокошь - редкая женщина на земле повелевает всадниками!
      Страшна - но не для всех: эти трое не признают божественного авторитета. Еще одно мановение начальственной руки - и толстый дикарь уже спускается к выходу из святилища - тяжело убегает, придерживая на плечах грязное ритуальное бревно. Тут же вслед за ним устремляется и господин в плаще - только подол заколебался по траве. Один лишь голодный подросток никуда не спешит. Забыв обо всем на свете, рвет зубами обгоревшее мясо, свой долгожданный завтрак - царская плата за услуги: ведь он, наверное, в одиночку греб всю дорогу, пока они втроем поднимались на лодке вверх по течению...
      Старшие коллеги забыли о нем. Они спешат - с минуты на минуту прибегут с близлежащих полей крестьяне, которые, должно быть, слышали предсмертный крик удавленной седовласой жрицы. И горе тому, кого они застанут в черте оскверненного святилища! Местные жители, пожалуй, попробуют умилостивить оскорбленную богиню тем, что попросту принесут ей в жертву незадачливого подростка. Я осторожно скользнул вытянутой рукой через борт и нащупал на дне лодочки ножны. Через полминуты ветки кустарника уже мягко потрескивали тихонько раздвигая их, я почти вплавь приближался к невысокому деревянному частоколу, на манер дамбы отгораживавшему заросшее черемухой мелководье от священного берега.
      Уже слышно, как постанывает над жареным мясом юный дикарь. Возле бревенчатого забора течения вообще нет, и теплая вода стоит ниже колен. Аккуратно положив обе ладони на верхушки бревен, я напряг пальцы, осторожно подтянулся на руках и - разрывая хитон на животе об острую кромку сруба, оставляя по дереву мокрый след от штанов, - быстро перебросил на ту сторону ноги... Резко дернулись голые, облезшие от загара плечи подростка - но я уже здесь: подошвы в греческих полусапожках с мягким стуком опускаются на землю, и - вжи-и-изз! - заострился из ножен узенький светлый клинок.
      Подросток так и не успел обернуться - он замер, пыхтя над недоеденным завтраком и напряженно косясь на кинжальное лезвие, игравшее в моей руке правильными зеркальными бликами. Отшвырнув ногой грубый лук, валявшийся неподалеку, я сделал еще шаг вперед и коснулся округлым острием его плеча.
      - Как звать? - кратко спросил я, стараясь не щеголять московским акцентом. Мальчик сперва замер, потом бешено засопел носом, будто собираясь расплакаться. - Имя?! - Лезвие ткнулось в плечо, продавливая побелевшую полоску на коже. Я быстро глянул в сторону леса: два других разбойника уже совсем скрылись из виду. Скорее всего, направились к тому месту, где оставили лодку. Надо торопиться - минут через пять они добегут до места и обнаружат пропажу челнока.
      - Мяу... - неуверенно сказал подросток, и я увидел, что у него задрожала нижняя челюсть. Я сгреб свободной пятерней сразу несколько жидких косичек и рывком заставил его подняться с колен. Слегка прижимая небольшой клинок к пояснице моего пленника, шагнул обратно к частоколу - и парень послушно попятился следом: смешная рыжая шапка съехала набок.
      Вскоре мы уже оба сидели в лодке - вернее, я сидел, а парень полулежал на дне, прижимаясь носом к бортику, и судорожно икал от страха. Я развернул свой плащ и набросил его на это скрюченное тощее тело - странно было наблюдать, как из-под дорогого терракота выглядывают цыплячьи щиколотки в разводах засохшего ила. По счастью, утерянное весло тоже свернуло с основной протоки в стоячую заводь напротив святилища и застряло в кустах - двигаясь к лодке, я подобрал его и теперь мог корректировать движение суденышка вниз по течению.
      Время от времени я бросал взгляд на широкое толстоносое лицо пленника, повернутое в профиль. Чем дольше я смотрел на него, тем более утверждался в мысли, что передо мной - типичный представитель коренного финского населения Окско-Поволжского бассейна. Вот откуда взялась в десятом веке эта неандертальская дикость - действительно, судя по русским летописям, славянские колонизаторы, пришедшие на землю финнов, обгоняли их по уровню культурного развития на несколько столетий. Видимо, парень принадлежит к первобытному народцу вроде Мери, Веси, Еми или Голяди... Если это так, то мы едва ли найдем общий язык. Скорее всего, он не понимает по-славянски.
      - Мяу! - вполголоса позвал я, и парень на удивление живо обернулся ко мне. В мутно-голубых глазах уже не было прежнего страха - кажется, мой плащ не только согрел подростка, но и вселял в его рыбье сердце надежду, что неизвестный господин с кинжалом если и прикончит, то не сразу. - Мяу! повторил я и, отложив весло, ткнул себя в грудь. - Алексей. Я - Алексей.
      - Ялисе! Ялисе! - с готовностью воспроизвел мое имя финский мальчик. Я поморщился, осознав банальность ситуации: два представителя разных культур знакомятся в точном соответствии с голливудским сценическим каноном. Но делать нечего: других собеседников пока нет.