Судорогой свело шею, и Данька понял, что не сможет даже повернуть голову, чтобы разглядеть неведомого врага - что-то большое и грязное, вонявшее пивом и псиной, шумно прильнуло к нему сзади, урча и клацая зубами у самого уха. "Господи, если он не отпустит плечо, я потеряю сознание", болезненно подумал Данила. Внезапно сбоку, со стороны леса, донесся чей-то окрик - и жестокая лапа поспешно соскользнула с Данькиного плеча, лишь незначительно ободрав ему рубаху. "Потап, прекрати немедля! Не смей драть гостя, хрен берложный!" - проорал из лесу чей-то перепуганный голос, и Данька тихо обернулся. Всем телом. Медленно - чтобы не мутило от жара в плече.
      Он увидел мохнатую задницу, поспешно удиравшую прочь в березняк огромный и запыленный ворох бурой шерсти на коротких кривых ножках. Устало провожая взглядом убегавшего медведя, Данила не сразу различил вдали среди берез силуэт рослого человека в белой сорочке до колен - мужик гневно потрясал в воздухе березовой лесиной, громовым голосом охаивая невежливого зверя. Осторожно прикасаясь кончиками пальцев к искореженному плечу, Данька расслабил напряженные колени и, оползая спиной по бревенчатой стене, опустился задом в траву у крыльца. Он даже нашел в себе силы ухмыльнуться, наблюдая, как пристыженный медведь кланяется хозяину, с размаху тыкаясь ему в грудь кудлатой головой. Хозяин матерился, тряс бородой и даже пару раз приложил увесистой лесиной косолапому по ребрам. Получив свое, медведь перестал кланяться и, довольный, заковылял вослед мужику к избушке.
      - Ох ты и невежа, Потап! Негостеприимная ты сволочь! - зычно восклицал меж тем хозяин, потряхивая кудрявой бородой и с интересом поглядывая на Данилу. Он шагал быстро, легко прыгая через поваленные стволы, - только теперь Данька разглядел у него за поясом ловкий лесорубный топорик, а на спине - тяжелую связку крепких березовых дров.
      - Ты уж прости моего Потапку, добр человек! Непонятливый он у нас. Оставили мишку баньку топить, а он давай дурня валять. На дурака надеялись - а дурак-то поумнел! - Весело зубоскаля и подбрасывая на горбе березовую ношу, хозяин приблизился.
      Данька разглядывал его исподлобья, разминая плечо: мужик был молод и весьма дороден: рубаха только не трещит на плечах, а шею из-за ушей видать, как говаривал покойный дед. Рывком низвергнув оземь загрохотавший ворох бревен, хозяин покрутил крупной головой, вытряхивая из кудрей березовую крошку, и троекратно чихнул, запрокидывая сожмуренную морду к небу, с удовольствием вытирая небывалым кулаком мокрую бороду.
      - А-ар-р-чхи! Господи прости, а здоровым буду! А-а-ар-р-чхи! И вам благодать троекратно чихать! А-а... а-а... а-АР-Р-ЧХИ!!! Ох... полегчало. На здоровье чихнул - ровно чарочку глотнул! - Сожмурив курносую харю, лесоруб подмигнул серым глазом и протянул Даниле лопатообразную пятерню. - Давай-ка приподниму тебя, добр человек, а то вид имеешь как будто сонный. Добро пожаловать к нам на огонек, на добрый парок! Жрать будешь или бражку натощак предпочитаешь?
      Данила уцепился за протянутую ладонь и тяжело поднялся на ноги - в ту же секунду дверь избушки разом отворилась, с лету ударив Даньку в изломанное плечо! Мигом слабея в коленях, он вновь завалился спиной о стену, краем глаза уловив сбоку мелькание влажных бедер и незагорелой девичьей попки, Бустя! Прямо с порога прыгнула бородатому мужику на шею! Повисла, подогнув ножки и отчаянно вереща что-то про хитрых недругов в железных масках...
      - Он это и есть, вражина подлючая! Из тех, что на починке у нас засели!
      Услышав визг перепуганной Бусти, Данила криво ухмыльнулся.
      - Вторая Смеяна, честное слово! - пробормотал он. - Сейчас попросит, чтобы мне оторвали голову...
      - Хватай его, дядька Потык! - Соскочив в траву, Бустя вцепилась мужику в рукав, как звереныш блестя посветлевшими от ненависти глазами. Это коганый, он по моим следам из починка дорыскал...
      - Цыц, стрекоза! - Потык вдруг сдвинул брови и стряхнул с рукава раскрасневшуюся девчонку. - Не видишь разве - добрый человек в гости пришел! Без оружия, устал с дороги... Надобно гостю хлеб-соль предложить. Ступай-ка поищи чего на стол метнуть, Бустенька, да послаще! Постой... что там у тебя за грамотка - никак, Малкуша мне весточку прислала? Давай сюда... А теперь беги в домик, похозяйничай!
      - Дюже озорная девка. На лицо красива, на язык - крапива! - весело пожаловался он Даниле, разворачивая в пальцах берестяной свиточек. Быстро, будто невнимательно пробежал взглядом по строкам. Не изменившись в лице, сунул за пазуху. - В добрый час к нам пожаловать, удалой молодец. Меня батька с мамкой Потыком нарекли, а тебя как звать-величать?
      - Данька я. Коваль из Морама, - почти простонал Данила, чувствуя, как болезненный жар заливает ребра и растекается по руке до локтя.
      - Неужто тот самый?! - Потык прихлопнул себя ладонями по бокам и вытаращил серые глаза. - Тот ли будешь Данька-коваль, который антавентову стрелу изобрел и в Престол-город ездил великому князю ее показывать?
      - Не исключено, - выдавил из себя Данька, борясь с темью в глазах.
      - Да ты совсем помертвел, добрый человек! - склонилось над Данилой перепуганное бородатое лицо. - Прости меня, дурня: не накормил, не напоил, а с вопросами подступаюсь! Ну... идем-ка банькой тебя полечим, дубовым веником почешем! - Подхватив в траве обмякшее тело гостя, Потык разом взвалил его на плечо - в меркнувших глазах Данилы криво отразились перекошенный от натуги курносый профиль хозяина, узкий фрагмент проплывающей сверху деревянной притолоки, пучки солнечных игл, слепящих из щелей меж досок, и по-прежнему недобрые девичьи глаза за дверью... Кажется, от пульсирующей боли в плече он ненадолго потерял сознание - а проснулся уже на раскаленной, стонущей и звенящей от жара березовой полке... Уф-ф! кисло-пахучая волна кваса желтой пеленой развернулась перед глазами, накрывая с головой, забивая глаза и уши радостными брызгами, ядреным духом перехватывая горло! Фыркая, слепо мотая головой, Данька завозился на горячих досках - и сразу широкая ладонь густого веника как лопатой накрыла его по черепу: лежи, не дергайся! - Киселем, киселем лежи! - пророкотал, содрогая стены, зычный голос, и тут же разом яростно зашипело из печи, повалило колючим хлебным паром. - Тебе какого парку, Данько? Лесного аль полевого? Вешня либо зимня? А может - древесно-стружечна, с можжевеловой колюкой? Куда там отвечать! - Данька едва успел выплюнуть набившиеся в зубы березовые листья, как обжигающим игольчатым дождем жестоко хлестнуло по разогретым пяткам. А! Потык, сука! пощади! Ха-ха, сейчас! Пощажу пониже спины да наотмашь! - Снова бьет, фашист, по пяткам, да с оттяжкой, придерживая на коже мягкий дожигающий веничек... Не лежи комом, лежи россыпью - иначе спечешься, равно пирог с яйцами! - Да бес с тобой, Михайло: жги насквозь! Все равно спина уже пыхает изнутри пузырями, словно блин на сковороде, и в щеках игристо покалывает расходившаяся кровь... Дх, прижигает кожу на груди дотла раскалившийся ключ на цепочке, и самые дорогие члены организма только что не скрипят от жары, прижатые к пылающей лавке! Жги, жги, Михайло, - чтоб те черти так жигали на том свете! - Ха, черти тако-то не научены - по-нашему, по-русски... Да не прикрывайся ты ручонкой - ягодица не малина, не опадет! Больно, говоришь? На то и бьют, что больно! Потапушка, угости гостя кваском, а то разболтался совсем...
      - Р-раз! - тут же жахнуло в голову мягкой пахучей волной, накрыло по плечам теплыми росплесками; мокрый похудевший медведь, отбросив в угол трехведерную шайку, грозно надвинулся к изголовью, перебрасывая в когтях кустистый веник в росяной испарине.
      - Куда?! Лежать! - Тяжелой бестрепетной дланью взволновавшегося было Даньку придавили обратно к дымящейся лавке. - Ишь, вскочил как пузырь от дождя... Отдыхай, здоровьица набирай - зараз мы тебя в четыре руки постегаем (продольный удар веником по спине "с прикладом" ладони сверху). Потревоженное плечико залечим (еще один...)! На распаренные кости и мясо глаже льнет (серия звонких ударов внахлест по пояснице)! А как же: и в бане не без добрых людей. Вот и Потапушка у меня знатный костоправ, даром что самоучка!
      - По... пощады... - Слабый стон Данилы задохнулся в веселой чехарде ударов, в шуршании листвяных, капельных, колючих ворохов. "О, ужасная смерть!" - подумал он, когда сверху нависла жуткая, перекошенная от старательного сосредоточения сил клыкастая медвежья пасть, сочащаяся слюной, - с завидной энергией зверь методично и часто лупил Даньку по плечам, то и дело неловко задевая веником по онемевшим от жара ушам. В ушах звенело громче, чем из гудящего жерла печурки, - вдруг хлопнула, вылетев наружу, тесная входная дверца, и столб холодного воздуха снаружи рванулся навстречу погибающему Даниле.
      - Аида в реку! Быстр-р-ро! - заревел под потолком голос Потыка, и Данька помолодевшей птичкой спорхнул с лавки за порог, босыми ногами в нежную изумрудную траву - за плечами ни следа прежней боли и тошноты, только урчание поспешающего вослед медведя! Рывком, бурливым цветным потоком мелькнули деревья, деревянные перильца, белый куст у самой воды - и ах! распахнулась под ногами темно-зеленая переливчатая пропасть с солнечной рябью по волне, только бы успеть перегнуть тело головой вниз, в обожаемую сине-холодную свежесть... - Полевее сигай, мимо коряги! - истошно орет вослед Потык, но уже поздно: взрыв искристого холода сладко обнимает Данилу и на миг уводит прочь из этого и всякого мира... Но тут же морда фыркает в воде, и ноги взбалтывают под собой перетревоженную глубину - вверх! вверх! наружу к солнцу, к воздуху! Ух и холод... В голове светло и гулко бездумным зверем поспешно карабкаешься наверх по раскисшей глине ступеней, а у входа уже медведь с веником наперевес... вдруг - что это?! Белым дымящимся комом пронеслось мимо, от порога к обрыву - да это ж Потык, сверкнув голой задницей, завертелся в лихом прыжке и упал вниз, за обрыв берега... хлоп! словно бомба рухнула в болото!
      А в бане посветлело, однако жар по-прежнему висит под потолком, и косолапый приятель, виновато клоня долу клыкастую морду, вежливо подает чистое полотенце. А кто мне давеча в плечо вцепился, а?! Косолапая сволочь прячет оловянные глазки и по-суседски громоздится рядом на полке, прижимаясь размокшей жесткой шкурой. "Бес бы тя драл, хрен берложный!" - устало думает Данька, радостно размякая на скамье... И жар будто в радость идет начинаешь чувствовать тонкий медовый припах кваса, звонкую струю березового душка от подсохшего веника и темные полутона в аромате дубовой закваски в шайке на полу...
      - Чаво расселся, гость дорогой?! Чаво опечалился?! Не грусти: горе только рака красит! - снова загудели стены, и русский дух клубами пара и брызг ввалился в избушку гораздо прежде самого Потыка. - На-кось тебе веничек в лапы, нынче твой черед крыльями махать. Будем зараз медведя мыть!
      Медведь с потрясающей живостью полез под лавку. Однако от добрых людей не уйдешь: в четыре руки огромная туша с усилием извлечена за задние лапы обратно - под струи воды и пара, под агрессивный прессинг молодых веников! Лупи, лупи мохнатого! Бей мельчей - собирать ловчей! Мыльная волна накрыла его с головой, и на зубастой голове со слипшимися ушами мигом выросла косматая шапка пены - помолодевший Данька ободрился: запрыгал вокруг ревущего зверя, примеряясь к шерстяным бокам тяжелыми ворохами дубовой листвы.
      - Ишь, грязи накопил! - торжествовал Потык, охаживая косолапого по раскисшему загривку. - Землей зарос, хоть репу на шее сей! Ну да это не беда. Грязь не сало: потер - отстала! Кваском его попотчуй, Данька!
      Нет, не успел Данила обрушить на животное заготовленную бадью с темно-янтарной жижей - слепо тыкаясь в стены, медведь наконец нащупал узкую дверь и с порога сиганул в воду - река всколыхнулась от края и до края, и Даниле показалось, что высокий берег сейчас обрушится в воду вслед за ревущей кучей намыленной шерсти.
      - Дело бывает - и медведь летает! - удовлетворенно подытожил Потык, отдуваясь и присаживаясь рядом.
      - Только не в гору, а под гору! - подхватил Данька, вдруг припомнив вторую часть этой поговорки. Наверное, в детстве слыхал от деда. И вот на тебе - кстати пригодилась.
      - Банька и червяка живит, - хмыкнул Потык, косясь на разомлевшего гостя. - Никак, зажило плечо твое, Данька-коваль? Погоди, мы его еще доброй похлебкой поправим... Бус-тя! Бу-стя!!
      В дверь просунулась светлая головка, заморгала синими глазами.
      - Бустька, неси скорей варево! Гость изголодался. Не евши и дятел помрет. Только ты это... надела бы чего? Возьми там рушник, на липе сохнет.
      Гордо тряхнув косицей, почти швырнула дымящийся горшок об лавку коротко глянула насквозь, как пионер-герой на немецкого оккупанта: чтоб те подавиться, недобрый гостюшка! А вышитый петухами рушник обернула вокруг бедер, по-детски не беспокоясь об обнаженной груди: отошла в угол и замерла, скрестив руки на животе.
      - Напрасно ты его кормишь, дядько Потык! Ведь коганый он, в личине ходил по починку...
      - Ты б лучше о похлебке пеклась: уж больно жиденька вышла! Крупинка за крупинкой бегает с дубинкой, - в шутку гневаясь, проворчал бородатый хозяин. - Ох, Господи Боже, каждый день то же: полдень приходит - обедать пора! - посетовал он, поспешно приближая свою миску. Задумался на миг, коряво перекрестил тарелки растопыренным двуперстьем и - замолк, размеренно стуча в донце деревянной ложкой.
      Данила не заметил, как прикончил свою долю - однако Потыка обогнать не удалось. Обсосав последнюю косточку, тот старательно вытер бороду кулачищем и смежил веки:
      - Ох, жизнь тяжела. Погано мне донельзя: так от сытости ко сну и клонит! Ужас.
      - Спасибо. - Данька склонил голову и отодвинул миску.
      - Все полезно, что в рот полезло. - Потык, протянув длинную руку, сгрудил в кучу грязную посуду. - Бустенька, ангел мой, ступай ополосни плошки, а мы с гостюшкой потолкуем по-искреннему, по-богатырски.
      Напрасно Данила приготовился к расспросам - под искренним разговором хозяин подразумевал всего лишь обращение к крепкому меду в особом горшочке с выцарапанным на боку крестиком. С первым глотком терпкого травяного запаха Данька безошибочно узнал первоклассный продукт с пасеки деда Пошуха - тот, что по гривне за братину.
      - Так и есть: дедушкин подарочек, - подтвердил Потык, подливая. Два дня тому заходил ко мне в гости, оставил черепок отведать. Нет меда лучше боярского да с пасеки дядьки Посуха - у него пчелы песни поют! Сам слыхал. Между первой и второй перерывчик небольшой. За встречку.
      - За встречку, - промычал Данька, уже от края чарки отрывая губы. Сглотнул. Поморщился. Выдохнул: - Дед Посух - это старичок такой, в нахлобученной шапке?
      - Он. Шапка и верно знаменитая - в такой, говорят, и коленям тепло. Ты его, никак, на ягоднике встретил? Он там обычно шныряет. Муравьям шляхи прокладывает да птицам дупла мастерит! Хе-хе.
      - Строгий он, этот Посух. Меня наругал, - пожаловался Данька.
      - Значит, поделом. Ну - за легкий парок! Эх, нет луковицы закусить.
      - Я там с девкой одной гулял - вот Посух и осерчал. Держи луковицу, у меня заначено. Всегда ношу. С легким паром.
      - Ух. Гриб да огурец в брюхе не жилец. Вон под лавкой возьми еще в кадушке - жаль, не успели просолиться. Никогда не успевают. За девку осерчал? Небывалое дело - он обычно поощряет, если девка хорошая.
      - Вот я не уверен, что хорошая - в лесу ее встретил. Посух сказал: полуденица.
      - Ха! Еще б не осерчать! Ну ты порхнул, не обдумавши. Пригрел змейку на свою шейку. Небось Блуду подцепил? Хотя... откуда бы ей в лесу взяться, она больше по посадам да по селам свирепствует.
      - Не, не Блуда. Метанка.
      - Ну, это еще ничего. Это ж медвянка-лихоманка! По мне, так и замуж брать - весь век медок пивать! Хе-хе! Наливай, не дрожи рукой. У нас так: глаза боятся, а рот радуется. Ну - за нашего брата, за добрых молодцев.
      - Угу. Ух. Действует медок-то.
      - Лечит. Слухай, ты мне расскажи про это, про изобретенье твое, а? Ну страсть как любопытно. Правда ли, что твоя антавентова стрела коганую броню насквозь проницает с трехсот шагов? Неужто? А верно ли, будто когань за это изобретенье тебя со свету сживала, кузню твою спалила? Якобы ты секрет свой кузнечный на медной табличке выковал да припрятал, а они за этой табличкой теперь день и ночь рыщут?
      Данила тихо замер, отставив опустевшую чашу. Потык тоже замолк, хлопая ресницами - закусив вымазанный в меду ус.
      - Не исключено, - проговорил Данька. - Скорее всего, так и было.
      - Знаешь, давай-ка за тебя выпьем! - Михайло Потык хлопнул непросохшей чаркой по столу. - Я как услышал, что ты этакое страшное средство против хваленой коганой брони выдумал, сразу решил: найду молодца и сердечно медом напою - вдоволь, самым наилучшим! А ты и сам ко мне гостями - тут как тут. Молодец Данька!
      Данила поежился на лавке и даже открыл рот, чтобы объясниться - но Потыка не остановить.
      - Просто чудо как рад встрече! Не верится даже: сам Данька-коваль в гости забрел. Вот он медок - а вот и добрый роток! Ха-ха! Признаться... ведь я, грешник, поначалу поверил Бусте, будто ты от когани ко мне прислан. Будто со Свищем и Скарашем с утра только шептался, совет держал! Вот ведь дура девка - чего придумала! Врет, что блины печет - только шип стоит!
      - Это правда, насчет Свища. - Данила сказал и испугался внезапной тишины. Даже слышно, как охнула в голос подслушивавшая под окном Бустя, - а Потык чуть не облился медом из занесенной чаши: бросил чарку о стол, словно обжегшись. Ух, мерзкая тишина, поморщился Данька. Даже обрадовался, когда за дверью послышалось хрюканье и сопенье вздымавшегося вверх по обрыву медведя.
      - Потапушка... слышь, чего Данька врет? - Потык обернул обескураженное лицо к двери. - Дескать, он и впрямь со Свищем нынче завтракал да противу нас с тобой коварное умышлял! А Свищ-де его за своего поделыцика принял, во всем доверился как собрату!
      Мокрый медведь замер на пороге, будто принюхиваясь к услышанному, потом вперил в Даньку удивленный взгляд желтых глаз и почесал затылок.
      - Неужто правда? - Михайло в замешательстве намотал обслюнявленный ус на палец. - Тогда... как же ты сумел Свища да Скараша с толку сбить, коли ты по рождению - дубрович? Ваше-то племя и в торговом ряду лгать не научено - не то что коганого каменошу обхитрить!
      - Да вот удалось, как видишь! - быстро сказал Данька, зачем-то заглядывая в свою чарку. - У меня... заклинание одно было, волшебное снадобье. С его помощью и врать научился.
      - Потап, стоять!!! - вдруг заорал Потык, бросаясь с места наперерез бурой туче, метнувшейся от порога к столу.
      Данила вздрогнул: рядом жарко разверзлась клыкастая звериная пасть! Загребая по столу страшными лапами, медведь с ревом бросился на Даньку - но бородатый Михайло успел как раз вовремя: заслонил широкой спиной, упираясь толстым локтем в мохнатую шею зверя.
      - Стоять, леший! Тихо! Шутка это была, пошутил наш Данька! - быстро проговорил он, судорожно нащупывая свободной рукой что-нибудь съедобное на столе; ухватил недоеденную луковицу, с лету обмакнул в мед и затолкнул в хрипящую пасть: - На-кось, Потапушка, полакомись немного! Закуси горе луковицей...
      Медведь, ощутив в пасти лакомое, тихо застонал и обмяк. Потык осторожно развернул его мордой к выходу:
      - Поди, ангел мой, в лесочек - собери нам малинки к ужину...
      Ощущая, как стекает по ребрам холодный пот, Данила одним махом осушил остатки меда в чарке.
      - Забыл тебя предупредить... - Михайло вернулся к столу, ободрительно похлопал по плечу: - Потапка никакого вранья на дух не выносит. За триста шагов лжеца пронюхает и враз норовит голову откусить. Молодость у него была тяжкая, с малолетства при прежних хозяевах вранья наслушался досыта. Вот разум и мутится теперь, чуть слово не по правде сказано. Я-то привык уже, а гостям, конечно, неудобно...
      - Ничего-ничего, - выдохнул Данила. - Если ты не против, я себе вот сюда немного добавлю... Жаль, нет больше луковиц. Я сам виноват, что неправду сказал. Хотел солгать, чтобы проще - да придется, видно, правду рассказать. Долгий это разговор. Дело в том, что...
      - Будь здоров! Ух... Хорош медок.
      - Да... Дело в том, что я - не настоящий дубрович. Я из другого века дубрович. То есть родился и правда в этих краях, только... не теперь. А через тысячу лет. Поэтому и соврать могу без труда - там, в будущем, все лгать научились, даже
      дубровичи. Получается... я не местный, понимаешь? Точнее - не теперешний.
      Наверное, от пережитого страху пробило Данилу на откровения. Он с опаской заглянул в лицо собутыльника и вдруг не узнал его: впервые круглые глаза Потыка - светло-серые с ярким темным ободком, как у волчонка, посмотрели совершенно серьезно. Хотя... возможно, показалось нетрезвому Даньке.
      - В прежней жизни тоже звали Данилой. И родился в окрестностях Мурома - по-вашему, Морама. Жил себе жил, добра наживал, о вашем времени только из книг узнавал: разные там богатыри и князья... Вдруг все помутилось, какая-то путаница... Чудом поменялся местами со здешним Данькой-ковалем. Вчера утром проснулся на вашей земле, и здешние меня за Даньку принимают - видимо, одно лицо... А мне что делать? Надо как-то жить!
      Михайло спрятал взгляд, недовольно насупился - ухватил пальцами горшечное горлышко, опрокинул в чарку. "Дурак, зря проболтался", - Данька вытер ладонью сухой лоб.
      - Я слыхал про такое, - спокойно кивнул Потык. - Серебряный Колокол?
      XIII
      Полковник Васин приехал на фронт
      Со своей молодою женой.
      "Аквариум"
      Так Данила узнал странную историю отца Леонтия - ростовского миссионера, создавшего в начале XVI века единственный в человеческой истории Серебряный Колокол.
      Потык рассказывал тяжело, будто нехотя: да, был у нас похожий случай. В честном городе Ростко, где самого Потыка воспитали приемные родители, несколько лет назад возникла небольшая христианская община - одна из первых на диком залесском севере Руси. Всего-то дюжина домов объединились в новорожденный приход полуподпольной церкви - во многом благодаря воодушевленной деятельности священника Леонтия, весьма известного и состоятельного человека. Этот Леонтий в юности попал в плен к крещеным варягам и много странствовал за Вирянским морем, побывал в Ледяном городе, Царьграде и Млетоке. Вернулся на родину православным священником, будучи рукоположен в гордом царстве Марко-Королевича, что в стране белых србов. В отчем городе Ростке немедленно приступил к проповеди христианства: в числе прочих батюшка крестил всю семью Михайлы Потыка - его самого и родителей-восприемников. С течением времени прихожан становилось все больше, чему немало способствовала добрая слава Леонтия; его дом всегда был полон гостей - даже странники из далеких стран забредали к главе ростокских христиан на ночлег и честную беседу. Вскоре деятельный священник обустроил себе новый терем, женился и обзавелся первенцем - поповича назвали Алешей.
      И вот... три года назад с обожаемым батюшкой случилось несчастье: глухой ночью в начале зимы он исчез из собственного дома - словно похитили злые люди, кто-нибудь из многочисленных недругов христианской общины. Исчез будто по волшебству. Ни прощальной весточки, ни следов схватки не удалось обнаружить в опустевшей спальне. Верные друзья и простые прихожане день и ночь искали следы пропавшего священника - однако все усилия были тщетны. Наконец, к исходу третьего дня Леонтий сам постучался в двери своего дома исхудавший и оборванный, с незнакомым пламенем в очах... Говорил странные речи и размахивал руками как полоумный, в лицо не узнал собственного сына. Прогнал из дому жену, отказался даже обняться с ней после тяжелой разлуки! У попадьи оступилось сердце, едва выходили... Священника будто подменили однако прихожане, поплакав и помолившись, просили его возобновить богослужения и вернуть жену обратно в дом.
      И тут Леонтий, собрав весь приход у себя на дворе, произнес страшную речь. Он признался, что вовсе не является тем отцом Леонтием, который жил прежде среди этих людей. Он прислан сюда из грядущего века силою небывалого волшебства, пробужденного к жизни ударом Серебряного Колокола. Он - всего лишь двойник истинного батюшки Леонтия, его зеркальный потомок из страшно далекого будущего, из немыслимого, гремучего и пламенного 15... года по Рождеству Христову! Поэтому он не прикоснется к жене прежнего, здешнего отца Леонтия. И не признает своим сыном босоногого сорванца Алешку-поповича. Он - всего лишь гость в этом времени и явился сюда с важной и непростой целью, которую необходимо достичь для большой русской победы в будущем.
      Там, откуда он явился, новый Леонтий принял обет - и готов выполнить свою задачу любой ценой, даже если ради этого придется переворошить грязное белье прошлого и песчинка за песчинкой пропустить сквозь пальцы солнечный поток времени.
      Прежний, здешний и любимый ваш батюшка скоро вернется, говорил новый Леонтий. Как только будет выполнен мой долг в вашем диком времени, я вновь ударю в волшебный Колокол. Тогда все обернется на свои места: каждый возвратится в родное время. Так сказал этот небывалый человек и ушел из города Ростка, ушел от соседей-христиан куда-то на полдень, по Прямоезжей дороге на Престол. А прихожане, погоревав, разошлись по домам - молиться и ждать, когда вернется их обожаемый батюшка, чтобы возобновить богослужения в потайном храме.
      С тех пор прошло уже более трех лет. Никто не пришел в Ростко к тамошним христианам. Ни прежний отец Леонтий - ни новый. Видно, непросто оказалось гостю из грядущего века исполнить свой неслыханный обет. Всякое бывает в жизни: не дай Бог, конечно... Человеческим костям недолго сохнуть под жарким солнцем на обочине Прямоезжей дороги.
      Видимо, Михайло и самому не понравилась эта грустная шутка. Он прервал рассказ и поспешно опустил усы в свою чарку, прикрыл тоскующие глаза ресницами - густыми, как у гусарских офицеров на полотнах эпохи Александра I. Данила поежился: в баньке становилось свежо; он сполз с лавки на пол, поближе к каменной печке - там тихо дотлевали пепельно-розовые угли, совсем изредка подергиваясь последними струйками оранжевой плазмы.
      "Стало быть, и мы с Данькой-ковалем поменялись местами... Жаль мне парня: к московской жизни будет непросто привыкнуть, - подумал Данька и невесело улыбнулся: - А еще больше жаль Радая Темурова. Боюсь, мой двойник-язычник при случае не станет церемониться".
      - Ну а ты-то чего к нам прилетел? - Потык обернулся на стуле, подпер кулачищем щеку. - Тоже, никак, важное задание выполнять - для спасения будущего?
      - Да нет... - Данька бросил в печку последнюю березовую щепку. - От прежней судьбы сбежал. Надоела. Захотелось спокойной жизни на природе.
      - Ха! Ну ты недолго думал, да ладно порхнул! Спокойная жизнь... Пожелал молочка от бычка. Аль у нас тут вместо мух жарены куры в рот залетают? Да ни разу в день! Та же щука, только с хреном.
      - Да уж я понял. Успел заметить. Только очнулся - дом подожгли. Пошел к селянам в батраки - прискакал десятник с тремя дурнями в шлемах, стали в меня невесть за что стрелы метать. Едва сбежал... Ладно, думаю: уеду в дальние края, буду жить один в лесу. Не тут-то было: на первом же постоялом дворе хозяин меня за коганого воина принимает, начинает петуньей угощать. Удрал от него в лес - на первом же дереве лихоманка в платье сидит. Отдохнул я за эти два дня!
      - А у вас там, на завтрашнем-то веку, неужто не слаще нашего житье? Или теперь все ваши к нам побегут - на природе отдыхать? - Потык покосился жалостливо и, подумав, достал из-под лавки еще один горшок с боярским медом. - Подь-ка сюда, Данилко, да чарочку прихвати. Надо ж тебя побаловать, гость нездешний. Блин не клин, брюха не расколет. А мед - не в счет, он по печени не бьет.
      - У нас и верно несладко живется. По всему видно: последние времена. - Данька оживился, завертел в пальцах непросолившийся огурец. - Народ сам себя насквозь пропил, а в столице одно ворье поганое прижилось. Земля хлеба не дает, зимой снег не выпадает. Бабы рожать отказываются, а мужики страшно сказать - с мужиками спят.
      - Эка невидаль! - Потык и бровью не повел. - Мужики с мужиками, подумаешь! Я вон зимой с медведем завсегда сплю. От него жар ровно от печки, и мохнат изрядно - если на снегу спать, так самое первое дело с медведем. А насчет баб - это мне непонятно. Ежели ты девку уже, к примеру, приласкал... то есть по-хорошему и неоднократно - как же ей не родить? Ха! Это вы чего-то неправильно делаете, честно слово... Ты, кстати сказать, хоть тут время не теряй - наши-то девки редко отказываются. То есть, по правде сказать, никогда. Только смотри: когда родит, придется в жены брать! Ха-ха! А ты как подумал?
      - За них и выпьем! - предложил Данька, по самую пупырчатую пупочку окуная солоноватый огурец в напоенную медом чарку.
      - Добро, за баб еще не пили. Хоть и нет на земле твари глупей да продажней русской бабы - а без нее, родимой, и вовсе житья нет. Вот я с жинкой только с утра расстался - а уже тоска ломает, по голосу ее соскучился.
      - Жену домой отправил? - сдавленно поинтересовался Данька, мотая головой от жара в глотке. Что за хрен: никак не выловить в рассоле огурчик помоложе!
      - Не, не домой - к Малке в ближний починок. Да она сама ушла. Жинка у меня гордая, балованная - калинского хана племянница... В шелках да в сметане взлелеяна - а тут ей со мной в лесу жить пришлось. Не хочу, говорит, в этой лачуге томиться! Пойду от тебя в починок к людям, а когда дело сделаешь - приходи за мной и забирай до дому. Так и ушла, ослушница...
      - В починок ушла? - прохрипел Данила.
      - Как есть целиком и ушла. Удержать не смог... нрав у нее ханский, огненный. Да пусть поживет в починке денек-другой. Я дела-то свои скоро кончу - нынче либо завтра. Вот только дождусь заморского дружка с гостинцами...
      - Твоя жена - ушла сегодня утром в Малков починок?! - Данила вскочил, отбросив чарку. Навис над столом, стиснув Потыка за локоть: - А ты знаешь, что в починке полно вооруженной когани? Что они всех жителей в сарае под замком держат?
      - Тихо, тихо... Не пугайся так, добрый молодец! - Веской рукой Михайло придавил его обратно к лавке. - Знаю я и про когань, и про Свища со Скарашем. Мне Малкуша весточку прислала: "Остерегись, мол, Лебедушку свою к нам на постой посылать - у нас нынче гости незваные, безликие, бессердечные!" Да только моя жинка всех перехитрит - она у меня затейница да умница. Нищенкой прикинется либо рабыней беглой - вовек не узнает никто.