Я вскочил, озираясь: меча не было видно - очевидно, его несли вместе с доспехами девушки-служанки. Я наклонился выдернул корявый поцарапанный кинжал из ножен у одного из Славкиных дружинников, храпевших под столом.
      - Переполох в городе, княже, - быстро сказал Лито. Он уже в кольчуге и сжимает в левой руке секиру. - Горожане наших бьют. На постоялом дворе твоего дружинника зарезали, гречанина...
      Я похолодел. Где Босята? Неужель неспроста затеял пьянку хитрый посадник? Решил перебить нас хмельными? Но нет - вот он, прикорнул на скамеечке, спит как младенец... А рядом, разбросав по ковру мощные конечности, запрокинув багровое лицо, лежит князь Мстислав - его Лито так и не сумел растолкать.
      - Сколько наших воев погибло? - переспросил я, спросонья путаясь в древнерусской грамматике. Лито дернул плечом:
      - Не знамо. Пока нашли одного, с перерезанным горлом... У постоялого двора, что на рву. Двое твоих всадников после пира туда ночевать пошли, там их и осадили.
      - Много ли бунтовщиков?
      Лито не мог ответить. По его словам, к месту происшествия только что устремились трое "боевых жаб" из его десятка. Остальные просто не в силах подняться в седло. Я отшвырнул стул и, на ходу оправляя на груди золотую цепь, бросился к выходу.
      - Разбуди Босяту! Пусть собирает своих дружинничков и на всякий случай вооружит челядь! Попробуй привести в чувство еще хоть кого-нибудь!
      Через несколько секунд туповатые сонные пальцы уже распутывали узел на кольце коновязи - наконец я залез на чью-то немолодую, раскормленную кобылу. Следом за мной из терема выпрыгнул маленький, всклокоченный человечек - я узнал десятника Неро.
      - Десятник! Отыщите ваш доспех и поспешайте вслед за мной! - крикнул я, не оборачиваясь, и вдавил пятки в кобылий пах. Обезумевший за ночь привратник едва успел растворить ворота, и я вылетел из гостинца на дорогу, ведущую ко рву.
      Я сразу различил постоялый двор в ряду одинаковых светлых теремов, выходящих к дороге крытыми высокими крылечками. Над одной из крыш нежно расползалось в небо легкое облачко сизого дыма,, а напротив, у ограды светлели неподвижные пятна - привязанные лошади. Я выпрыгнул из седла поспешно и несколько неудачно - потянул ногу. Прихрамывая, подбежал к забору: здесь в траве залегли несколько "союзников" - невыспавшиеся Славкины дружинники. Ярко-алое пятно привлекло внимание: у одного из них голова перевязана кровавой тряпкой. Сосредоточенные лица; рядом с каждым в траве - пара заготовленных дротиков, моток веревки или пучок метательных ножей.
      - Не спеши, княже Лисей! - грубовато окрикнул меня ближайший из "боевых жаб". - Вражина из окон стрелами бьет. А ты и кольчужки не накинул, недобро это...
      И верно, я позабыл про доспех. Пригнулся у плетня и посмотрел на задымленный терем в щель между жердин.
      - Видать, человек пять их там засело, - невозмутимо продолжал широкоплечий дружинник. - Метко бьют, и гляди-ка: дыму напустили, дабы нам не видать.
      Бесполезно вглядываться: за легкой переливчатой завесой (не то дым, не то пыль) различим только общий контур терема, а что за окнами творится - не разобрать. Я обернулся на шорох: пригибаясь к земле, подбежал мой катафракт, Харитон Белоликий. Лицо почему-то перепуганное: почти касаясь губами уха, стал шептать о каком-то желтоглазом демоне, засеваем в проклятом тереме.
      Я прислушался: Харитон всерьез говорил о том, что один из славян-постояльцев внезапно превратился в страшного упыря с волчьей мордой и напал на него в тот момент, когда Харитон уже готовился ко сну. Напарник Харитона, катафракт Савва Фригиец атаковал оборотня сзади - но чудовище успело обернуться и перегрызло ему горло... Харитон ухитрился выпустить в желтоглазую нечисть тяжелую стрелу из своего арбалета - но тут изо всех углов бросились на него какие-то мохнатые твари... Пришлось выпрыгивать в окно и сзывать подкрепление.
      Я отвернулся. Это полный бред: очевидно, мои всадники были настолько пьяны, что спровоцировали драку со славянами, да во хмелю перепугались их грязных бородатых рож. Позади на дороге всхрапнула лошадь - со стороны гостинца к нам приближалось еще несколько верховых: я без труда узнал темную кобылку Дормиодонта Неро. Рядом, придерживая у бедра секиру, скакал слепой Лито. За ними от ворот крепости двигалась толпа пеших воинов нам на помощь - очевидно, отряд посадника Босяты. Не прошло и минуты, как Неро опустился рядом со мной на землю - выставил вперед арбалет и прищурился на высокие окна терема, накручивая рычагом тетиву.
      - Эх, жаль не захватили с собой катапульты. - Он пытался шутить. Сейчас бы уронить на крышу один камень - и цель достигнута!
      Я не успел ответить: внезапный порыв крепкого ветра туго ударил по траве, по деревьям - и на мгновение разорвал плотный дымовой занавес вокруг дома; всего на миг ясно очертились шагах в пятидесяти бревенчатые стены, крыльцо, темный провал окна - и в окне возник силуэт человека: неподвижно стоит, опершись обеими руками о подоконник!
      "Боевые жабы" среагировали мгновенно: легкий шорох, и рокот разом сорванных тетив! - три или четыре стрелы стаей рассекают воздух... вот он, человек в окне, виден как на ладони! Кто-то из "жаб" даже успевает усмехнуться - не уйти ему, гаду, от острого наконечника!
      Но - такого я еще не видел: легкие летучие черточки, вспоровшие воздух, уже едва достигли окна, почти ударили таинственного человека - и вдруг, бессильно вильнув вбок, вяло попадали на землю возле самого дома! Стрелы будто натолкнулись на невидимую стену, защищавшую темную фигуру в окне...
      Это, конечно, уже магия. Я обернулся: лица "боевых жаб" посерели непростой, видать, противник засел в оцепленном доме.
      Дормиодонт Неро так и не успел выстрелить из своего арбалета - новый бесшумный взрыв сизого дыма вспенился где-то внутри терема, распух и повалил изо всех щелей, из окошек и дымоходов наружу. Грамотно обороняются эти твари - совсем как кавказские сепаратисты. Очевидно, так просто их оттуда не выкуришь. И все же сделать это необходимо до рассвета, прежде чем проснутся горожане - чтобы не провоцировать новых беспорядков.
      - Зови своих Гречанинов, княже Лисей! - бесцветным голосом пробурчал из травы ближайший "боевой жаб". - А мы на приступ не пойдем. Там, видать, нечисть затворилась - колдуны да оборотни... И стрелой не возьмешь.
      Я полез в дорожную сумочку - кожаный кисет, привязанный к поясу достал продолговатый кусочек серебра и повертел в пальцах.
      - Серебряную гривну тому, кто бросит мне в ноги голову этого колдуна, - холодно сказал я и демонстративно швырнул гривну в кусты у забора. И не стал оглядываться на "жаб" - потому что трава уже зашуршала и несколько ловких теней скользнули сквозь провалы в плетне к задымленному дому. "Жабы" пошли на приступ - и, кажется, наперегонки.
      Тут-то началась настоящая магия. Сухо взорвавшись желтой опилковой пылью где-то у самой земли, затрещало и накренилось дерево у забора угрожающе распахнув ветви над нашими головами... Вслед за ним еще несколько немолодых лип, буйно колыхнув кроной, повалились на землю, словно подрубленные под корень - перегораживая путь к терему, накрывая атакующих Славкиных дружинников... И уже совсем как в фантастическом фильме, разорвавшись косым пучком бенгальских искр, распахнулись взломанные перепонки чердачного окошка! - горячий скрежет, уже почти свист: он перекрывает даже треск проседающих к земле деревьев - и какая-то адски блестящая, стремительная мерзость в остром полумесяце распахнутых железных крыл маленьким заостренным диском выстреливает из терема параллельно земле... ракета или просто пучок зазубренных ножей? Она приближается!
      Сбоку всхлипывает Неро, накрытый зеленой мятущейся сетью ветвей рухнувшего дерева - а черная стальная тарелка, красиво накренясь набок, с разворота пикирует к земле - я на миг теряю ее из виду... - вот! снова, будто выпрыгнув из другого измерения, вспыхивает страшно близко... Едва успеваю рывком броситься на землю, пригнуться - горячий шум проносится над головой! Оторвав лицо от земли, смотрю вслед: наискось сбривая верхушку забора, сквозь жженый дым и суету разлетающихся обломанных жердин, уходит ввысь - на разворот...
      В двух шагах впереди кто-то из моих катафрактов - кажется, Харитон Белоликий - с колена, выбросив вперед руку, отсылает в мутное рассветающее небо арбалетную стрелу... Я не смотрю ей вслед - оборачиваюсь назад, на толпу Босятиных дружинников: испуганные лица, и все глядят на меня. "Она исчезла, улетела", - будто сквозь ватные пробки в ушах доползает чья-то фраза, произнесенная по-гречески... Слепой десятник Лито медленно вертит головой, из-под волос тупо глядят незрячие глаза Курта Кобейна. Я поднимаюсь на ноги - еще успеваю вновь пожалеть о забытом доспехе - и... что-то черное мелькает на границе поля зрения! Все происходит одновременно: пока я поворачиваю голову, крылатая нечисть успевает снизиться и пронестись добрых двадцать шагов над землей... И я вижу ее совсем близко - она нацелена в меня. Невозможная скорость...
      Я понимаю, что это смерть - уже потому, как вязко пробуксовывает время... текущая секунда замедляется, звуковой фон оползает вниз, октавами обрывается в рокочущий протяжный гул... Три или четыре пылинки перед лицом останавливаются в воздухе и замирают как в застывшем стекле, я успеваю увидеть и почти рассмотреть их... Странное, ледяное спокойствие окатывает с ног до головы - летающее лезвие движется совсем медленно, неровными толчками; прежде, чем оно долети-ит, я успею очень многое почувствовать, промыслить... Нет, это не диск, не ракета - почти с интересом я смотрю и понимаю, что это железная птица: тупой грязный клюв и расперенные острые крылья в бурой кровавистой корке. Какой глупый взгляд у этого стального убийцы, и как тягостно, замедленно отталкивается он крыльями от пыльного воздуха... Я, конечно, смогу увернуться от удара - но странно: не могу пошевелиться, тело не слушается меня - и не успеваю даже зажмуриться!..
      И снова странная, липкая пленка, шелестя и потрескивая, разворачивается перед глазами - что за необычное ощущение, должно быть, предсмертное? По-прежнему вижу угол дома, вялый зигзаг песчаной дорожки, застывшую кустарниковую стену за забором и впереди, совсем уже близко, - жесткий крылатый серп страшной птицы... но картинка остекленевает, расползается мыльными каплями растаявшей краски, зрение утопает в трескучей суете посторонних линий, ломких штрихов... Что это?! - вдруг в голове невыносимо светлеет, и все ярче - кажется, внутренний свет сейчас разорвет меня изнутри...
      Как-то свысока и чуть сзади я увидел фигуру всадника на маленькой, схематично нарисованной лошади - изображение было ясное и грубовато-четкое, как карандашный эскиз... Я захотел рассмотреть лицо человека - картинка мгновенно, будто по волшебству укрупнилась, как если бы лист бумаги поднесли к глазам. Я узнал всадника, это был царь Леванид. Желтое облако светлело у него на груди - золотое ожерелье Цепи. Я понял, что царь спешит мне на помощь... и думает обо мне.
      Я внутренне улыбнулся, и пожалел царя Леванида - его лошадка была слишком маленькой, коротконогой и глупенькой - художник нарисовал ее такой: поэтому я сразу догадался, что Леванид не успеет меня спасти. Тогда я перестал смотреть на всадника. Сбоку из чернильного вороха виньеток и клякс вынырнул другой эскиз - он тоже стремительно увеличился и задергался, как живой, перед глазами. Что-то похожее на избушку... я напряг зрение и заглянул в оконце - внезапно увидел всю комнату: на печи спит голодный путник, он так устал, что даже не снял дорожного костюма... На груди золотится Цепь, она снизу подсвечивает холодное лицо путника, похожее на собачью морду. Ах, конечно: это Берубой. Он спит, он не помнит обо мне.
      Я совсем не торопился разглядывать эти рисунки; все время думал, почему они вдруг танцуют перед глазами и куда подевалась реальность - где теперь железная птица, что делают мои катафракты и колдун в осажденном доме? Я почему-то не видел их - хотя чувствовал, что по-прежнему стою в высокой траве у забора, на поясе тяжело провис меч и золотая цепь привычно покоится на груди...
      Ах, ну конечно - цепь. Это все она: Леванид говорил, что цепь помогает старцам общаться друг с другом в важнейшие минуты их жизни. Значит, я сейчас переживаю одну из таких минут. Неужели - последнюю?..
      Смешно... электрические черточки перед глазами становятся все ярче - я увидел человека, сидящего над письменным столом в ворохе разлетающихся, клубящихся обрывков бумаги... Человек поднял лицо, и я увидел испуганные, горячие глаза за стеклами очков - это был мой друг, мой университетский товарищ Стенька Тешилов. Он сидел за столом среди мельтешения оживших карандашных эскизов, и я видел, что плечи его согнуты под тяжестью знакомой мне Цепи. Он совсем сгорбился над ворохом рисунков - кажется, золотые звенья придавливают его к столу... Я понял, что Стенька сейчас очень далеко от меня, он не может броситься мне на помощь, он не может пошевелиться... только взгляд, этот страшный взгляд... он напоен восхитительной силой соучастия... Я помню это выражение: два года назад светлой августовской ночью у него были такие же глаза, когда мы вместе выбирались из оцепления... В ту ночь конная полиция давила на Сухаревской демонстрацию промонархически настроенных студентов - у Стеньки с собой оказалось журналистское удостоверение, и он вывел меня из кольца: заставил повесить на шею фотоаппарат и назваться его фотокорреспондентом. Вот и теперь, совсем как в ту страшную московскую ночь, Стенькино лицо было некрасивым и нервным только во взгляде была какая-то сила, беспробудная и злая уверенность в том, что Небо нам поможет.
      И я не стал зажмуриваться. Я открыл глаза в промозглое утро, навстречу налетающей крылатой смерти. Мне стало смешно и любопытно. Как возможно: я, огромный крещеный человечище, ходящий под Богом и под Покровом Богородицы, корнями переплетенный с судьбами моих ближних, моих прекрасных, добрых, могущественных друзей - вдруг испугался безмозглой вонючей твари на крыльях? Конечно, на все воля Божья... Но я сильно сомневаюсь, что эта порхающая сволочь долетит до меня живой!!!
      Не было времени перекреститься - я просто вслух подумал про себя: "Господи, помилуй грешного раба Твоего!" Просто открыл глаза и всерьез захотел увидеть, как свистящая железная тарелка разорвется в воздухе пыльной вонючей гнилью и болезненно рухнет в траву, ломая свои остро заточенные крылья...
      И я не удивился, когда все получилось именно так. Даже показалось, будто я сам нарисовал в воздухе красочный, изящный эскиз грядущего мгновения - того самого мгновения, когда стальная птица, дернувшись вбок и вниз, глухо содрогнулась и - вяло, уже на излете, ударила мне в грудь слабым бесформенным комком ржавой жести... Медленно оползла, царапая колени переломанными перьями, в затихшую росистую траву под забором. Отвратительная тварь... железный ворон.
      Вот тут-то я по-настоящему перекрестился - вдумчиво и благодарно. И почувствовал, что стало теплее и чище вокруг - может быть, потому, что рассеялся дым...
      - Вперед, ребята, - на приступ! - устало прокричал я дружинникам, попрятавшимся в траве. Теперь бояться нечего: магии больше не будет. Отбросив ногою железного ворона - прочь! - я не спеша пошел к терему, вытягивая меч из ножен.
      Меня обогнал кто-то из "боевых жаб" - эти головорезы не забыли об обещанной гривне. Перепрыгивая через поверженные деревья, Славкин боевик проворно добежал до терема, тяжело и шумно перекатился под самое крыльцо, замер на миг... Покосился на меня, облизал зачем-то губы - и, перебросив в правую руку топор, прыгнул вверх, через ступени, в темный провал двери. В тот же миг послышался короткий вскрик, хруст стали, пропарывающей кольчугу... В дверном проеме мелькнула узкая тень отлетевшего в сторону топора, и - "жаб" спиной вперед вылетел из терема: кубарем прогрохотал по ступеням и, сдержанно подвывая, пополз в сторону, оставляя в пыли темный дымящийся след. Судя по всему, колдун оказался неплохим воином - теперь он встретил противника не волхвованием, а хорошим ударом меча.
      Что ж, настала моя очередь: я вплотную приблизился к крыльцу... После железного ворона уже ничего не страшно. Стиснув рукоять и выставив вперед узкий клинок, шагнул вперед - и увидел колдуна. Он появился на пороге: что-то крупное и рукастое, в клочьях ржавой кольчуги. В цепких лапах огромный двуручный меч, уже направленный мне в грудь закругленным тяжелым концом. Я поначалу не узнал его из-за кольчужного капюшона, наброшенного на голову и скрывавшего верхнюю часть лица. Только ясные глаза светятся сквозь переплетение крупных железных колец.
      "Колдун" остановился в дверях - и осторожно опустил долу свой меч. Устало прислонился к дверному косяку и левой рукой стащил с головы кольчужный капюшон... спутанные железно-желтые волосы смешно растрепались на ветру.
      - Ты уж извини меня, Алеша... - В голосе Данилы Каширина блеснула ирония. - Кажется, я поранил кого-то из твоих друзей?..
      ДНЕВНИК ДАНИЛЫ,
      богатыря Казарина, избранного из воинов,
      и повелителя железного врана
      (продолжение)
      IX
      Как из того ли города Мурава
      Не ясен сокол вылетывал.
      Не белый кречет выпархивал.
      Выезжал удача добрый молодец.
      Богатырь Данило Казарин сын Денисьевич.
      "Сказание о богатыре Даниле Казарине"
      Колокольчик в твоих волосах
      Звучит соль-диезом.
      "Чиж & СВ?"
      16 июня, ок. 23:00
      Вот уже несколько часов Данила ехал верхом. Темная кобыла убитого Данэила шла ленивым шагом, осторожно обходя деревья на редколесье - сзади плелся освобожденный от поклажи Волчик. Спать Даниле не хотелось вовсе, и он не удивлялся этому: разве во сне может клонить ко сну? Он просто расслабился в седле, перестал напряженно вертеть мордой по сторонам и вздрагивать от каждого лесного шороха. Он думал о том, что к утру, скорее всего, доберется до Малкова Починка - и встретится еще с пятерыми воинами коганого подполья. Даниилу надлежало явиться в Починок не позднее полудня завтрашнего дня и спросить некоего Свища. Этот Свищ, по словам пьяного Жереха, был руководителем операции по обезвреживанию Колокира и перехвату императорских статей, перевозимых царьградскими беглецами на Русь...
      Когда лошадь вдруг задергалась и захрипела, приседая на задние ноги и бешено выгибая шею, Данила поначалу подумал, что впереди разбойничья засада - быстро выпутал ноги из стремян, ожидая, что кобыла вот-вот завалится на бок, раненая воровской стрелой. Однако густой кустарник не шелохнулся: никто не спешил выбегать на лесную тропу навстречу жестокому навороту Данькиного цепа. Что-то странное творилось с лошадьми: кобыла наотрез отказывалась идти вперед - да и вмиг проснувшийся Волчик начал вдруг похрапывать и бешено косить глазом, словно почуяв притаившегося в кустах волка. Сквозь узкие прорези в чужой маске Данила быстро огляделся: вот здесь, в буреломе, легко можно укрыть троих лучников, а в густой кроне ближайшего дерева без труда могли спрятаться еще двое.
      Он поднял глаза чуть выше - и оторопел: сверху, из черно-зеленого облака веток над головой свешивалась вниз длинная и тонкая... человеческая нога. С нежной поцарапанной коленкой и маленькой гладкой ступней. Тут же в листве что-то тихо пошевелилось, и Данила увидел ребенка, растянувшегося животом вдоль по толстой липовой ветке. Две босые ножки свешивались по обе стороны ветки - детеныш безмолвно и внимательно глядел на Данилу сквозь короткие перепутанные волосы, золотистой паутиной искрившиеся в лунном свете и почти закрывавшие бледную носатую мордочку. При этом ребенок подпирал голову руками и даже - Даниле показалось - как-то грустно ему подмигивал.
      Нет, Данила не стал выпускать из ладони толстой шероховатой рукояти цепа. По-прежнему удерживая в поле бокового зрения подозрительно неподвижные кусты у дороги, он осторожно покосился на детеныша:
      - Привет, пацан... Ты чей будешь?
      Ребенок не ответил - только нога перестала медленно раскачиваться в воздухе над Данькиной головой. Все еще не в силах совладать с перепуганной кобылой, Данила выругался про себя, крепче натянул поводья и переспросил громче:
      - Ты разговаривать умеешь? Отвечай, когда спрашивают, а то уши надеру!
      - Громко не ори, - сказал ребенок, не шелохнувшись и не меняя выражения лица.
      - Что ты сказал?! - Данила чуть на свалился с лошади. Опомнившись, с перепугу что есть сил вцепился в узду обеими руками и усмирил наконец нервно танцевавшую кобылу.
      - Я говорю: не ори, - внятно повторило существо на ветке. - А то сейчас волки набегут. Ты-то весь в металле, а меня сожрут заживо.
      Данила широко ухмыльнулся под железной маской: пацан ему нравился. Бойцовый у ребенка характер: наверное, отбился от мамки в лесу и теперь пытается выжить. Засел себе по-партизански на дереве и ночует... Однако кое-что в мальчишке не совсем понравилось Даниле. Да, этот странный голос... У ребенка как будто не было собственного голоса: Данька очень отчетливо слышал слова, но не мог припомнить, как они прозвучали. Каширин любил разгадывать людей по голосу - и теперь почувствовал себя неуверенно.
      - Давно тут висишь? - спросил он только для того, чтобы внимательней прислушаться к ответу.
      - Не знаю... часа два, - снова неуловимо и бесплотно прозвенело в воздухе, словно голос высокой травы. Ребенок кратко вздохнул: - Меня сестры избили и прогнали, они теперь меня насмерть заклюют. Вот я и прячусь.
      Существо еще раз вздохнуло, лениво завозилось на своей ветке - и ухмылка вдруг медленно сползла с Данькиного лица. Детеныш начал приподниматься на локтях... по-кошачьи мягко изогнулась узенькая спина, легкие ножки подтянулись к ветке, аккуратно сложились в коленях... Сонно колыхнулись светлые волосы, расправились тонкие плечи - и... остренькие груди попарно вздрогнули, веско колыхнулись под темной тканью платьица. "Девчонка", - вздрогнул и ужаснулся Данила. "Приманка!" - взвизгнуло в голове, и сам собой вылетел сзади из-за седла круглый щит, тревожно колыхнулся шипастый шар на цепи: "Ловушка... сейчас набросятся!"
      - Я очень страшная, да? - тихо спросила девчонка, когда кромешный рев крови в Данилином мозгу немного стих и стало ясно, что злодеи если и набросятся, то не сразу. - Бедненький, так перепугался... Я на самом деле гораздо симпатичнее - это просто кровь носом шла, потому что сестры на меня разозлились. И еще у меня косу отрубили. А потом... с вечера во рту медовой росинки не было.
      Данила вдруг вспомнил о недоеденной хлебной лепешке с медовым нутром.
      - Нет, нет - только без хлеба. Если можно, я лучше слижу весь мед, а хлеб тебе оставлю, - быстро сказала девчонка и заерзала на своей ветке. Мне обязательно нужно хоть каплю меда, иначе я к утру состарюсь и растаю. Хотя бы грамм сто...
      "Мысли читает... - с тоской подумал Данила. - Ведьма. Надо уходить..."
      - Нет-нет, уходить не надо! - взвизгнула девчонка, всплеснув руками - тоненькое тело, потеряв равновесие, скользнуло вбок... Данила не стал смотреть, как ведьма падает с дерева прямо ему на голову: непослушная кобыла получила небывалый по силе удар пятками в пах и, ослепнув от боли, прыгнула вперед... Уже за спиной Данилы что-то негромко стукнуло оземь; пригнувшись и приподняв на руке щит, не оглядываясь и стараясь не думать вслух, он проскакал без остановки с триста шагов и опустил наконец поводья. Страшный игольчатый шар устало опустился в траву. "Ужас какой, - подумал Данька. В этом лесу полно нечисти".
      - Сам ты нечисть, - обиженно хмыкнул травяной голос за спиной, всего в нескольких шагах! Данька рывком обернулся, занося для удара руку с цепом - и едва не задел девчонку по носу концом дубины: она сидела совсем рядом верхом на бесчувственном от ужаса Волчике и сосредоточенно грызла ноготь на мизинце. - От нас, полудениц, еще никто не умирал. А я теперь и вовсе безобидная, потому как прогнали меня из тусовки. Поясок украли, и все мое волшебство на этом закончилось... Дай меду, а?
      На миг Данила всерьез задумался, не лучше ли сразу с размаху опустить железный шар на эту поникшую белокурую головку - без лишних слов, от греха подальше. Всего мгновение он промедлил, осознавая, каким образом девчонка очутилась в седле: когда Данила сорвал в галоп свою лошадь, она упала как раз на Волчика, привязанного к кобыле сзади и невольно подставившего ведьме свою широкую спину... Только на миг Данька задержал в воздухе десницу - и тут ведьмочка вдруг подняла лицо и нашла его взгляд в тесных прорезях личины. Прозрачно улыбнулась и робко помахала ладошкой незнакомому мужику в панцире и тупой железной маске. На узком запястье мягко звякнули какие-то цепочки и сети, паутинковые нити браслетов - странный ветер, невесть откуда поднявшийся в ночном лесу, отвел от ее лица золотистые кудряшки, и Данила замер.
      Он понял, что может влюбиться.
      И вздрогнул: что-то горячее тотчас мелькнуло в воздухе, резануло в глаза - и, беспомощно брякнув, отскочила от его шлема бронзовая личина, будто сорванная хлестким ударом когтистой лапы. Скользнула по складкам плаща вниз, в траву...
      Левой рукой выхватить меч и разрубить веревку, связывающую двух лошадей... Это последнее, что он успел подумать. Снова прозвенели браслеты на кукольном запястье - стеклянным переливчатым голосом. Странный земляничный ветер выскользнул из теплой травы, подбрасывая в воздух мелко закрученные пшеничные локоны и сумасшедший подол темного платья, горячим крылом задел Данилу и плеснул в лицо девочки; Даниле показалось: сразу ярче расцвели губы и медленно розовеют ее щеки, аккуратные ушки под перепутанными волосами... Этот взгляд восхитительно темнеет и обостряется, она почти невольно протягивает тонкую руку - на запястьях дрожат узкие ленточки лучистых браслетов, и разноголосый шорох золота сливается в голове Данилы в глубокий и сонный августовский звон. Девочка внезапно оказывается совсем вблизи, она свивается из седла прямо в руки... эмалевый ротик в крупинках сахарного пота раскрывается тесным жаждущим кольцом - Данила со сладким ужасом осознал, что сейчас поймает губами горячую и темную щель ее рта быстрый лепесток чужого языка отозвался пронзительно-солоноватым вкусом живых улиток, и тут же жгучие струйки женской слюны проникают в кровь, как пчелиный сок неизвестного растения. Нежной золотистой змеей она свешивается ниже, оплетая шею влюбленными руками и обволакивая своим запахом, сладко-лимонным туманом, который застывает на коже, на ресницах легкими каплями карамельного воска. Данила почти закрывает глаза. Чувствует, как дрожит эта тонкая кремовая кожа под ключицей, как по-птичьи жарко колотится ее сердце...
      Последнее, что он видит сквозь ласковую темень в глазах, врезается в угасающую память как взрыв фотовспышки: полный упругой телесной мякоти, медлительно раздвинут ворот платьица. Стонет в пальцах крутая шнуровка, и беленькие, свежие грудки вдруг разом выпирают наружу, мгновенно наливаясь сливочной прелестью, молодым лунным молоком. Обжигая пальцы. Поражая сознание жестким излучением обнаженной девственности и вместе с тем жадного, подвижного женского бесстыдства.
      Х
      Автостопом в небеса...
      Земляника в волосах.
      Море солнца и цветов
      И несказанных слов
      О том, что любишь
      Доброе утро всем. Доброе утро.
      "Чиж & СВ?"
      Содрогнувшись от промозглой утренней свежести, Данила открыл глаза и увидел прямо перед собой крупную пушистую пчелу. Пчела была очень похожа на ленивую и сосредоточенную на собственных мыслях каплю солнечного меда - не обращая на Данилу внимания, она потопталась немного на месте и вновь поволоклась, перебирая натруженными мохнатыми ножками по розовой, слегка облупившейся от загара коже, с самого кончика веснушчатого носа вниз по чуть более красноватому тонкому ободу ноздри - прямо на верхнюю губу девочки. Лицо спящей девочки - бледный размытый профиль в золотистом ореоле прически и с черным росчерком сомкнутых ресниц посередине - было настолько близко, что Данила не мог четко разглядеть его обоими глазами сразу. Пришлось зажмурить правый глаз, в который и так норовили уколоть прохладные травяные острия. Боясь растерять остатки тепла там, где в смятой муравистой зелени соприкасались их тела, он осторожно потянулся. И, помедлив немного, высунул кончик языка, чтобы коснуться легкой светлой пряди, прильнувшей к его щеке. Девочкины волосы были теплые и живые, но совершенно лишены какого-либо вкуса - словно это были тончайшие нити червонного золота.
      Звеня от внутреннего жара и оставляя по девичьей коже легкий след пыльцы, пчела поползла по мягкой верхней губе, то и дело приникая своим нежным хоботком и все чаще оскальзываясь неловкими задними ногами на холодные ровные зубки (девочка спала чуть приоткрыв рот, подложив под голову хрупкое запястье в тихой заверти множества тонких браслетов). Данила испугался и, махнув рукой, прогнал пчелу - та добродушно загудела, с трудом оторвала брюхо и на слюдяных крыльях потащила вверх теплое тельце с тяжело обвисшими задними лапами. Данила не захотел провожать ее взглядом; приподнявшись на локте, стал осторожно разглядывать это странное маленькое существо, свернувшееся калачиком у него под боком - среди россыпи мелких белых цветов в траве... Так вот почему так пахнет земляникой!
      - Бежображие! Вшю ягоду мне помяли-подавили, негодники! - послышалось за спиной негромкое ворчание, и Данька мгновенно обернул морду на шорох травы под ногами маленького мохового старичка, выросшего из светлой березовой тени. - Где ж такое видано, шобы прямо на ягоднике шпать-почивать?
      Дед был похож на старый, но еще крепкий подберезовик - и вылез так же внезапно, будто из-под земли. Данька поспешно оглянулся на спящую девочку, свободной рукой дернул вниз узкий подол ее платья, прикрывая обнажившийся молочно-белый задик с розовым рисунком от вдавившейся за ночь травы. Когда он снова повернул лицо к старику, тот был уже совсем рядом - шершавые лыковые лапти почти по колено, песочного цвета чистенькая рубаха в мелкий горошек и ухоженная борода от плеча до плеча. В руках у дедушки был, разумеется, длинный дорожный посох - только дед не опирался на него, а почему-то нес на плече, будто коромысло.
      - Вшю мою жемлянику обгадили, бежображники! - сокрушенно прошепелявил он из-под зонтичной соломенной шляпы, сосредоточенно тыкая в траву кончиком крючковатого посоха. - Тута, на пригорке, жавсегда шамая шочная да крупная попадалась - а теперя пошле вас одно варенье по траве ражмажано! Ни единой цельной ягодины не шышкать!