- Пусть не беспокоится об этом, - по возможности надменно произнес я. - Спроси у него, Неро, сколько человек он хочет от меня на каждую лодью.
      Молодой хотел троих, но старшие товарищи набросились на него, призывая быть экономным. Старый купец (я расслышал его имя - Путезнав) так разволновался, что даже вновь нахлобучил на голову шапку, забыв о правилах приличия. Очевидно, в шапке ему ловчей думалось.
      - Много ли князь желает получить в дело69 за охрану? - спросил Путезнав, выпячивая в мою сторону рыжую промасленную бороденку. Все купцы как-то разом притихли, стараясь не смотреть мне в глаза и напряженно вслушиваясь. Я не стал их разочаровывать.
      - Много, - честно сказал я. - Но и взамен предлагаю полную гарантию сохранности грузов. Решайте, что вам выгоднее: гореть от разбойничьих стрел или цивилизованно оплачивать законной власти ее расходы на вашу безопасность.
      Путезнав прищурился, оглянулся на товарищей, вторично сорвал с плеши шапку, подбоченился и заявил:
      - По гривне сребряной плачу с лодьи. - Трое купцов позади него синхронно вздохнули, словно пораженные масштабом цен. - По моему изумлению70 буде тако: я князю плачу гривну с кормы, а князь погоду заключает со мною, да быть ему будну71 супротив разбою. Кроме того, князь силою своей пресече буну 72 всякую злочинную и западню воровскую...
      Я рассмеялся. Я пока не знал, что такое серебряная гривна - много это или мало. Зато я прекрасно знал, что с купца можно и нужно взять в три раза дороже.
      - Переведи этим наивным предпринимателям, любезный Неро, что по моим условиям они заплатят в княжескую казну три серебряные гривны с каждой кормы плюс десять процентов от общего размера братчины после продажи товара. - Я опустился на скамью и неторопливым движением руки приблизил кувшин с медом. - И объясни им, что князья не любят торговаться. Это мое последнее слово.
      Купцы чуть не накинулись на несчастного Дормиодонта с кулаками, когда он (не без некоторого злорадства) сообщил им мои условия контракта. "По три гривны на корму - курам на смех! Да я лодью продам за три гривны!" наперебой возмущались они.
      - Княжье дело буде гривны три, да десятина с выгодной братчины, медленно говорил меж тем Дормиодонт, слегка касаясь пальцами рукояти меча. Мне стало немного не по себе, когда я увидел, как бешено двигаются у него желваки под кожей - он был раздражен поведением этой варварской толпы.
      Купцам было явно жаль трех гривен. Они продолжали шуметь, обсуждая дело промеж собой и гневно поглядывая в мою сторону, - наконец, разгоряченный Путезнав, вынырнув из толпы товарищей, заявил, что братчине необходимо поразмыслить над княжьим словом. "Уж больно ты крут, господине, - покачал он головою. - И хочется с тобой сладить, а едва ли выйдет". Деловые люди тронулись к выходу, даже забыв со мной попрощаться.
      - Даю вам время до вечера! - выкрикнул я им вослед, позабыв о том, что не умею говорить по-русски. По счастью, разволновавшиеся купцы не заметили этой оплошности. Зато оторопевший Дормиодонт Неро уставился на меня так, словно на лавке сидел уже не князь Геурон, а некий проходимец, колдовским обманом занявший его место.
      - Успокойтесь, Неро. Это одна из немногих фраз, которые я успел выучить, - поспешно сказал я по-гречески.
      Говоря по совести, я не был вполне доволен ходом переговоров с купцами. Кажется, мы заломили слишком высокую цену за свои услуги. Хотя... мне показалось, что молодой купец, уходя из горницы, как-то странно подмигнул мне, довольно улыбаясь... Может быть, он готов заключить сепаратную сделку? Что ж, подождем до вечера.
      - Дружинник Неро, подай мне письменные принадлежности, - сказал я, приближаясь к вожделенному сосуду на столе и раздумывая над тем, как много смородинового меда можно выпить до вечера, если быть князем и ни в чем себе не отказывать. - Положи на стол. Ты свободен до вечера: скажи Варде, что я отпустил тебя отдохнуть. Хотя нет - у меня к тебе новое секретное поручение. Прогуляйся в деревню и узнай, хороши ли местные девки. Утром доклад мне на стол, понял?
      ЗАПИСКА НОМЕР 4 ДЕСЯТНИКА ВАРДЫ ГОНЧЕГО КНЯЗЮ АЛЕКСИОСУ ГЕУРОНУ
      (немедленно передать):
      "Высокий господин мой!
      Срочное сообщение получено от дозорного отряда, исследовавшего юго-восточную дорогу на Золисту Похоть и далее к Ярице. Сегодня около четырех часов пополудни большая группа жителей деревни Золиста Похоть (всего около 100 крестьян-узолов) собралась за околицей своего села, обсуждая страшную новость. Некий путешественник, побывавший совсем недавно в святилище Мокоши на реке Санде, рассказывал, что видел бездыханное тело старухи по имени Колута. Колута обреталась при святилище в качестве жрицы, посему гибель ее взволновала узолов. Вскоре выяснилось, что со своего места исчез идол Мокоши (очевидно, похищенный тем, кто убил старуху-жрицу). Собравшиеся крестьяне весьма возбудились и, вооружившись косами и дрекольем, выступили на юго-западную дорогу по направлению к деревне Санда. Твои дозорные дружинники (всадник Стефан Этафилиос и меченоша Андреас Гигос) были остановлены крестьянами на дороге у Золистой Похоти, причем дружинник Этафилиос, не успев оказать сопротивления, был силою спешен и задержан восставшими жителями, а меченоша Гигос смог оторваться от преследовавших его узолов и вернулся в Тверятину Заимку, где находятся основные силы дозорного отряда. По его словам, крестьяне-узолы донельзя возбуждены исчезновением кумира Мокоши и готовы обвинить в этом жителей деревни Санда, где обитают преимущественно стожаричи, то есть народ, поклоняющийся "богам" Дажьбогу и Стожару, а потому ненавидящий Мокошь. Тебе ведомо, что племя узолов известно тихим и незлобивым нравом, и необычное ожесточение этой толпы говорит о действительно тяжком оскорблении, нанесенном племенным верованиям.
      Толпа ожидается в окрестностях Санды к вечеру после захода солнца. Сам я нахожусь сейчас в Тверятиной Заимке вместе с двумя всадниками дозорного отряда и меченошей Гигосом. Жду срочных указаний. Человек, доставивший это письмо в Санду, - славянин из Тверятиной Заимки. При нем должны быть также два голубя, взятые мною из-под дворовой крыши, - полагаю, что твой приказ удобнее переправить к нам по воздуху.
      Варда".
      "Князю Лисею Грецкому челом бьем селища Санды старейшие люди Бобряха, Поперкун, Володун, Куцый Хвост, Зацепа.
      Узолы из Пахоти попятно буну чинят противу племени нашего Стожарова А днесь косами зарезали жреца нашего Полуврана, койи по нуждам праведным путешествовал по шумам и полям вдоль опалы Санды-реки И терпети нам невмочно уже, уж ты нас, княже, прости Полуврана нам больно жаль, вещий был жрец А узолы крамолят на нас, будя мы Мокошь с места сперли и Колуту прибили, однако лга и неправда Посему узолов мы будемо бить, уж ты нас прости Ибо решено нам скупо идти мужью всему сельскому и срести узолов на дороге и бити их А ты, княже, не путай нам и не мешай, челом тебе бьем Впрочем же здравствуй и правь нами, княже нас Лисей Грецкий Писано в Санде купцом Веретенником".
      Тяжело и медленно вздохнув, я поднялся с лавки, подошел к стене и снял с огромного негнущегося гвоздя свой легкий меч с малоазийскими пальметками, серебристо перевивающими перекладину. Смешно: едва успел греческий княжич прибыть в свою новую вотчину, как тут же - гражданские распри, трайбализм и племенная месть, разгневанные узолы с косами в руках и жители Санды с дубинами.
      В сердцах поддав ногой легкую дверь горницы, я вышел на мосты и на ходу цинично плюнул сквозь щели пола в подклеть. Мне бы, подколенному князю Лисею Вышградскому, дипломатическую переписку завязывать и пограничные заставы возводить - так нет же: садись верхом на коня и срочно предотвращай межнациональный конфликт. Итак, узолы-мокошисты обнаружили исчезновение драгоценного идола, нашли труп старухи-жрицы и в отместку зарезали жреца-стожарича Полуврана, мирно собиравшего травы на берегу Санды-реки. Условия задачи просты: из пункта А (Золиста Пахоть) в пункт В (деревня Санда) вышла группа вооруженных крестьян-узолов в количестве ста человек. Навстречу им из пункта В в пункт А отправилась группа вооруженных крестьян-стожаричей (200 человек). Встреча произойдет после захода солнца в районе Тверятиной заимки. Спрашивается: сколько крестьян останется в живых к половине шестого утра? Дополнительный вопрос для отличников: сможет ли удержаться на своем троне удельный князь, в вотчине которого поданные вырезают друг друга сотнями?
      Где-то на середине шаткой лестницы, ведущей в нижний нежилой этаж, мне показалось, что я знаю, как решается эта задача. Тощий подросток по имени Мяу. Один из похитителей кумира Мокоши, непосредственный виновник, задержанный лично князем Геуроном на месте преступления. Он сейчас где-то на кухне, помогает повару готовить обед для моей дружины.
      ...Повар (или, точнее говоря, "наварщик") со звучным именем Пуп сидел на подоконнике кухни ("наварной подклети"), опираясь широкой спиной об оконницу, и сосредоточенно обсасывал кончик длинного желтого уса, вымазанного в чем-то сладком. Наварщик Пуп был еще очень молод и втайне любил сладкое. Заметив, что в подклеть вошел сам греческий княжич, он непроизвольно вытаращил глаза и, забыв вытащить ус изо рта, вскочил с подоконника. Говоря по совести, последние полчаса Пуп провел у окна, пробуя маленькими порциями княжеский мед из полуведерного жбана и наблюдая, как в небольшом окошечке соседской бани мелькают смуглые плечи и гибкие спины двух сенных девушек. Теперь наварщик Пуп вспомнил, что поросенок, зарезанный еще поутру жестоким десятником Вардой, уже должен лежать, подрумяненный и сочащийся золотистым соком, на большом серебряном блюде в гриднице. Чувствуя на языке мокрый мочалистый кончик собственного уса и инстинктивно пригибая голову под взглядом иноземного княжича. Пуп судорожно подумал про самого себя нечто неприличное.
      - Ну, почто уставился будя труп? - вдруг быстро и деловито спросил иноземный княжич на довольно чистом Стожаровом диалекте. - Кликни мне паробка Мяу, да живче. - Недовольно покосившись на полупустой жбан с медом, княжич ловко присел на подоконник. Наварщик Пуп, выронив ус изо рта, уже двигался к черной двери, чтобы выйти на внутренний двор и кликнуть Мяу. При этом Пуп как-то сразу решил, что не будет задумываться, откуда княжич Лисей знает местное наречие. Сказано кликнуть Мяу - значит, поворачивайся и не размышляй.
      А Алексиос Геурон сидел на подоконнике, пытаясь понять, кому и зачем понадобилось нанимать двух полудиких мохлютов, убивать престарелую жрицу и похищать кусок племенного кумира. Человек в отъявленно темном плаще. Смоляная бородка торчком и странное имя - Ку... Куруяд. Скорее всего, речь идет о заранее спланированной провокации. Кому-то нужно поссорить два племени между собой, заставить князя Вышградского увязнуть в разборках внутреннего конфликта, связать его дружину по рукам и ногам, измотать в карательных операциях и патрульных рейдах. Врагу нужна распря узолов и стожаричей - это значит, что ее нужно предотвратить немедленно, любой ценой.
      - Ну, братец Мяу... давай продолжим наш разговор! - весело пробормотал себе под нос князь Вышградский, когда тощий паренек несмело протиснулся в дверь и замялся на пороге. Придется, видимо, еще немного поупражняться в актерском искусстве... - Раскажи-ка мне про своего хозяина Ку-куруяда.
      АЛЕКСИОС ГЕУРОН - ДЕСЯТНИКУ АЛЕКСАНДРОСУ ОЛЕ
      "1. Срочно выяснить у местных жителей, как выглядит ритуальный кумир богини Мокоши. Что за изображения? Какие размеры? Возможно ли изготовить точную копию?
      2. Две дюжины катафрактов собрать по боевому рогу к пяти часам на главной площади Санды перед кумирней Дажьбога в полном вооружении. Больше флажков, перьев и символики. Воинам выдать по ковшу лучшего боярского меда.
      3. Десятнику Барде Гончему отослать почтового голубя с запиской следующего содержания: "Срочно собирайтесь и уходите из Тверятиной Заимки вместе с остатками дозорного отряда. От встречи с бунтовщиками уклоняйтесь. Береги людей. Отходи в сторону Вышграда".
      В отрочестве я видел немало картинок, изображающих греческую конницу эпохи Львов и Ангелов. И потому знал, что шествие дюжины полностью экипированных катафрактов по улицам Санды произведет впечатление на местных жителей - подобное зрелище надолго придавит психику бунтовщиков и смутьянов... Но я не мог предположить, как сильно оно поразит меня самого.
      Как будто Европа узким клином прорвалась в сонную разнеженную Русь теплоцветная струя горячей бронзы, золота и ртути выхлестнулась по главной улице Санды! В кипении стягов, в тугоплавкой игре мышечных сгустков под тонкой кожей дорогих лошадей, в щелкающем ритме копытного перестука торжествовала Европа - южная, цивилизованная, прекрасная в своей жестокости и детской, напористой агрессивности. Их было совсем немного, этих всадников. Они не рассыпались роящимся черным полчищем, как кочевые тьмы, и не выдвигались из-за холма многолюдным медлительным косяком, как крестьянское ополчение. В этих седлах уже не люди, а сказочные полузвери в нестерпимо блестящих масках, полуптицы с хищными мордами личин в разлете пестрых перьев за плечами - и не конница это, а колонна тяжелых башенных танков!
      Я держался в седле немного необычно для греков - и видел их удивленные глаза в расщелинах шлемов. Глаза смотрели грустно: Господи! что же случилось с нашим князем Геуроном? Где его былая ловкость и цепкая посадка настоящего воина? Почему он не облачился, как обычно, в прекрасный доспех царского родственника? Зачем снова завернулся в дорожный плащ?
      Я обучался верховой езде в Англии, где три года жил в интернате Нортхоу Эббихилл - по настоянию отца, который был близко знаком с директором колледжа. Очевидно, катафрактам бросалась в глаза моя прямая посадка в непривычном седле с высокой лукой, а также неуверенное обращение с тяжелой уздой и зверскими кинжалоподобными шпорами... Поэтому я старался держаться в хвосте колонны - сзади сквозь полотнища золотистой пыли виднелись только пятна перьев и плащей, да лоснящиеся лошадиные крупы, да выброшенные высоко в небо наконечники копий, танцевавшие в воздухе.
      Вся деревня вывалила на улицы посмотреть на страшное войско князя Лисея. И князь Лисей прекрасно понимал, что значит этот жуткий восторг в глазах парней. И тягучая, подземная нега в выжидательном взгляде молодки, оцепеневшей у плетня с коромыслом в руке. Я понимал, что значит сухое, тревожное молчание в прищуре мужиков, и суетливый ужас в быстром моргании материнских глаз - чур меня! чур помоги! Куда это повел своих блескучих нелюдей князь Лисей? Уж не против ли наших мужичков, затеявших крамолу на соседей из Золистой Пахоти? Ох, не к добру это... Оборони Стожар от жутких карателей в чешуйчатой броне!
      Прекрасно помню: одна из старух - сухонькая и маленькая, по-детски ясноглазая - вдруг прямо посмотрела на меня, совсем в лицо... Словно знала, что я и есть князь. Как будто догадывалась, что именно в эту минуту очень важно встретить мой взгляд. И туг же отвела глаза, сердито зажевала губами.
      А я вдруг пронзительно заскучал. И остро пожалел о том, что сижу в греческом седле. Нахожусь здесь, в колонне катафрактов - а не там, в славянской толпе. И мне стало больно от того, как жестоко обманул меня серебряный колокол.
      Сделал иноземцем в родной стране.
      Эта новая жизнь подхватывает в мягкие складки терракотового плаща, завораживает сознание песчаным потоком бликов по звеньям золотой цепи... Боже мой, я уже привык к своему новому имени! Привык, что мне кланяются старики, издалека завидев высокую сухую фигуру князя Лисея. Лисей... это хищье прозвище почему-то плотно приклеилось ко мне, и кажется, даже греки скоро начнут называть меня так - вслед за славянами.
      А между тем вокруг меня Русь. Не безымянная былинная страна, не виртуальная реальность электронной игры. Вокруг - живые люди, и все они под Богом ходят. А я почему-то оказался властен над их судьбами...
      До сих пор не умею оценивать происходящее. Что за Русь такая эклектическая мешанина искаженных имен, мифических фабул, намеков на историческую достоверность... Просто сон, и пустая мечта, и побег из реальности двадцатого века куда-то в наркотическую плоскость сказочных образов? Если так, то я просто утопаю в грехе уныния, я отказываюсь от моей собственной судьбы Алексея Старцева, убегаю от божественной, единственно существующей для меня данности Москвы 1993 года по Рождеству Христову... Или это сон? Просто невинный сон... Но как реально перекатывается золотисто-желтковый сгусток солнечного зайчика в опустевшей чаше... Разве во сне можно чувствовать, как разминается между зубами крошечное малиновое зернышко... Вкус малинового меда во рту так тягуч, сложен и многозвучен... И потом, разве во сне можно опьянеть?
      Господи, научи меня остаться самим собой. Что, если это - сатанинская субреальность, липкая сеть галлюцинаций, натянутая скользкими демонами сюрреализма между звезд для того, чтобы заманивать романтиков в тенета греховного лицедейства в декорациях несуществующих миров? Среди подчеркнуто-ярких красок и фальшивых переживаний?
      Конечно, я слаб. Я просто слабый человек. Допустим, деревня Санда с ее кумирами, старухами и поросятами, и даже мои греки в доспехах от кутюр, и Варда Гончий, и вообще Залесская Русь - всего лишь одно большое искушение... Для того, чтобы проверить силу моего духа! Что ж... у меня есть моя воля. И нательный крестик. Он остается со мной даже в бреду... Из пучины греха воззвах к тебе, и в водах Меривы утопающа услышал меня...
      Хватит меда, я забываюсь. Князь Лисей... Отлично, я выбираю лисицу в качестве своего княжеского герба. Маленькую золотистенькую лисичку в самом центре белого креста - разрезающего, вспарывающего, четвертующего жирный черный фон. Сказать Варде, пусть изготовят щиты и стяги.
      Мало что может остановить змеисто-чешуйчатый клин византийской конницы. Этот человек смог. Когда гремучие дюжины Александроса Оле, утопая в аритмичном грохоте брони и копыт, в желтых ядерных грибах вспыленной земли, вдруг судорожно замедлила ход, этот человек даже не обернул бледного долгоносого лица. Не скосил светло-дымчатых глаз, чтобы удостовериться, что черная, как молодой локомотив, броненосная кобыла переднего катафракта все-таки остановилась в нескольких шагах и, пожалуй, не раздавит его тяжелыми коваными копытами.
      Он сидел на березовом стволе, переваленном поперек лесной дороги. Опираясь о глинистый срез колеи маленькой ножкой в модном дорогом сапоге, он мерно раскачивался на своем бревнышке, демонстрируя двадцати четырем вооруженным всадникам свой профиль. Далеко отставив от глаз, держал в руках скрученный кусок бересты. И вглядывался в него, с интересом разбирая резы славянского письма.
      Как только замерла колонна князя Лисея, сразу стало почти тихо. Только лошадь всхрапнула. Да пыль с легким звоном опадает сверху на железные щиты. И вот - не было никакой команды, но уже слышно, как один за другим вылезают из ножен длинные кавалерийские клинки... Двадцать четыре ровных ребристых лезвия выдвигаются из-под щитов, поверх лошадиных голов - выше к солнцу. Двадцать четыре раза раздается один и тот же скрежещущий взвизг стали - и негромко спрашивает Александрос Оле, полуоборачиваясь в седле к князю Лисею:
      - Высокий князь... Если позволишь, я выясню, какого цвета печень у этого наглеца.
      Князь легко тронул узду, и сбоку, по травке, задевая кусты, выдвинул коня вперед - еще два шага, и кобыла грудью нависла над телом незнакомца в темном дорожном костюме. Молча склонился Лисей набок, заглядывая через плечо наглеца в небольшой берестяной скруток.
      - Коль же занятно должно быть твое чтиво, браче! - усмехнулся Геурон. - Уж и смерть твоя близко, а все никак не оторвешься!
      - А ты не пророчь мне смерти, добрый путник! - Бледные губы наглеца вдруг улыбнулись. Легко и как-то незаметно человек вскочил со своего бревнышка и изящно поклонился князю - совсем по-европейски!
      ...Я внимательнее вгляделся в его наряд. Нет, на европейца все-таки не похож: широкий белый пояс на бедрах однозначно свидетельствует, что передо мной представитель доброго племени стожаричей. Костюм наглеца состоял из свободной темной рубахи с длинным воротником до самого подбородка и такого же цвета штанов - ткань дорогая, но кое-где видны неожиданные рваные прорехи. Более того - я улыбнулся - на спине незнакомца явственно отпечатался след чьей-то босой ноги.
      - Полюбопытствуй и ты, добрый путник! - Темный человечек быстро протянул мне клочок бересты. - Твоя правда, зело занятное чтиво!
      Последние слова заглохли в железном скрежете - реагируя на движение чужеродной руки в моем направлении, сбоку рванулся броненосный жеребец Александроса Оле - шарахнулась сверху вниз стальная зазубренная молния, и наглец едва успел отдернуть руку. Вовремя отдернул.
      - Ох! Уж сразу мечом махают! - искренне обиделся незнакомец. Он быстро обернулся в сторону Алескандроса Оле - колко блеснула серьга в ухе, - я заметил, что серые глаза нехорошо сузились. - Здравствуй и ты, добрый воин. Я гляжу, ты чужеземец... Законов наших не ведаешь... На безоружного клинком занесся! Нехорошо это.
      Я перехватил темный от ярости взгляд Оле, мерцавший в узкой щели шлема, и благодарно опустил веки. Перевел глаза на незнакомца - и увидел, что тот снова спокойно улыбается.
      - Ты, никак, и будешь новый князь Вышградский? - Улыбка расширилась почти до ушей, обнажая ровные мелкие зубы с выраженными клыками .
      - Почто тебе мое имя? Хочешь знать, чья рука снесет твою лихую голову? - Из соображений педагогики приходилось немного гневаться. - Ведай же, что пред тобою князь Лисей грецкий, повелитель славного града Вышграда.
      - А меня зовут Берубой. - Темный человек снова поклонился и, спрятав улыбку в уголки глаз, добавил: - Я сам никакой не князь, а человечишка простой буду. Пословный я человек. Весточки развожу.
      "Почтальон, значит", подумал я и коротким движением длани вырвал у него бересту. Развернул в пальцах - и обиделся: разумеется, я не мог разобрать ни слова. Это даже не глаголица. Снова мазки осциллографа.
      - Прочитай-ка мне. - Я вернул темному почтальону записку. Берубой торжествующе покосился на неподвижного десятника Оле и снова присел на березовый ствол, вглядываясь в надпись. Очевидно, сидя ему ловчей читалось.
      Болярину Катоме Дубовыя Шапка купца Алыберскаго саула слово.
      Аз купец алыберский Саул Сутра прошел тремя лодьями Жиробрег-Град ныне входяй в воды твоея реки прозванием Керженец. Везу товар заморский знаемый. В три дни буду у тебя во Властов-Граде торговлею. Пропуска прошу и милости Саул Леванидов сын Алыберски купец. Ведая про разбои многие на реках, прошу бы мне встречу охранную выслать, помня драгоценные мои товары.
      Писано в Жиробрег-Граде толмачем Ноздрятою.
      Вестовому человеку плачено в полдороги три кун.
      Я покачал головой. Неужели ради этого стоило, рискуя жизнью, останавливать на полном скаку две дюжины тяжело-вооруженнык всадников? Ощутив мое разочарование, Берубой вскочил - серый взгляд блеснул совсем тревожно:
      - Ты уж прости, княже Лисей, что я путь-дорожку тебе березовой лесиной перегородил. - Он сокрушенно тряхнул головой, и тугой хвост светлых волос мотанулся на затылке. - Однако дело поспешное. Поезд-то купецкий уже разбитчики бьют! Рогволод-княжич со братвой своей! Своими глазами видел! Здесь недалече совсем... Уж и лодьи алыберские подожгли, злотворцы! Разбой на твоих реках, княже!
      Скучно, подумалось мне. Плывет себе восточный купец на Русь с товаром. Ну, напали на него местные разбойники. Алыбер - значит, грубо говоря, грузин. С Кавказа то есть. Православный, кстати говоря...
      Стоп. Православный. Здесь, в десятом веке некрещеной Руси - живой православный человек! И на него напал какой-то гнусный языческий разбойник! Медлить нельзя: наших бьют. Решение было принято мгновенно.
      - Укажешь ли путь к реке? - Я посмотрел в стальные глаза Берубоя. Воля мне покарать разбитчиков и купцу помочь. Однако пути не ведаю, а потому зову тебя в проводники. Но гляди - коли обманешь, до утра тебе не дожить...
      Вместо ответа Берубой не торопясь обернулся к лесу, приложил ладонь ко рту и приглушенно просвистел трижды. Из трескучего волнения лещины на дорогу выбрался огромный желтый жеребец без седла - даже среди греческих лошадей он казался гигантом. Черная кобылка переднего катафракта потупилась.
      - Ово есть мой комонек добрый, послушливый. - Берубой потрепал животное по загривку. - Пора в путь, княже Лисей, - инако не застанем в живых купца-то!
      Конечно, это может быть ловушкой... сейчас он заведет нас сусанинскими тропами в чащу леса... Очень может быть. А главное, цель ясна: задержать мой карательный отряд на пути к Тверятиной заимке. Чтобы узолы и стожаричи благополучно успели встретиться в чистом поле и взаимно сократить популяции.
      С другой точки зрения... Надо спешить. Жизнь одного крещеного человека важнее судеб целого языческого племени. Жестом подозвав десятника, я негромко объяснил ему новую задачу, быстро проговаривая маслянистые греческие слова.
      - Но... высокий князь! А как же бунтовщики-узолы? - попытался остановить меня Александрос Оле. Поздно: я уже воткнул шпоры в тело своей кобылы. Берубой тоже не торопясь взобрался на спину мерина - и "послушливый комонек" обрушился с места в тяжкий галоп, мгновенно вырываясь в голову кавалькады.
      Недолго еще конная дюжина неслась сквозь сосняки по наезженному шляху - пришлось вскоре сорваться с дороги в сторону, по редколесью - вправо от дороги, на юг. Лошади пошли тише, катафракты опустили копья, чтобы не задевать ветвей. Мои греки как-то сразу притихли, один за другим перебрасывая со спины на грудь небольшие всаднические арбалеты. Алесандрос Оле догнал меня и повел лошадь рядом, косясь на каждое дерево и приподнимая на локте тяжелый щит.
      Солнце медлительно садилось в черную паутину крон, вызолачивая сосновые верхушки. Душной и липкой волной ударил комар - мошка полезла в щели доспехов, облепила немигающие темные глаза в прорезях шлемов. Из-под земли проступил теплый туман, растекся по опавшей хвое между корней, скрадывая удары копыт.
      Земля под копытами стала склоняться вперед и вниз - начинался, наверное, пологий спуск к реке. Желтое пятно впереди - жеребец Берубоя остановилось. Почтальон обернулся, взглядом отыскивая меня в броненосной толпе.
      - Отсель до реки с треть поприща станет, - громко сказал он и смахнул мошку со лба. - Край лесу близенько - вона, где просвета впереди. А дале безлесый спуск до воды, открытая пойма. Туда верхами нельзя - заметят нас.
      Никакого шума битвы с реки не доносилось. Может быть, схватка уже закончилась? В любом случае глупо было идти напролом, не разведав обстановки.
      - Дюжина останется здесь, - сказал я десятнику по-гречески. - Мы со славянином вдвоем отправимся вперед: посмотрим, что там происходит.
      - Это слишком опасно. - Александрос вскинул голову. - Дозволь мне ехать с тобой.
      - Мы пойдем пешком, налегке. - Я постарался улыбнуться по возможности более спокойно. - Твой доспех слишком тяжел, добрый Александрос. Ты не сможешь двигаться быстро. Прошу тебя остаться с дюжиной и ждать. Если возникнет опасность, я подам сигнал - и ты поведешь катафрактов в атаку на разбойников.
      - Я не верю этому славянину, - тихо сказал десятник. - Дозволь мне хотя бы обыскать варвара.
      - Не могу отказать тебе в этом удовольствии, - усмехнулся я, спускаясь с лошади на землю.
      Берубой с ошарашенной улыбкой стойко выдержал обыск.
      - Ох, еще поскребите мне спинку-то! - только и сказал он, когда два рослых катафракта ощупывали его с ног до головы.
      Я расцепил на плече бляху дорожного плаща, свернул его и бросил поперек седла. Вот моя цепь, мой кинжал... Я готов.
      Никакого оружия при Берубое не обнаружили. Александрос Оле вновь приблизился, протянул рукоятью вперед свой арбалет, уже заряженный короткой крепкой стрелой.
      - Дорожи собою, князь, - сказал он. - Мы будем ждать сигнала. Как только пожелаешь, чтобы дюжина тронулась в атаку, труби в рог.
      Я принял из рук десятника серебряный рожок, перекинул перевязь через плечо. Берубой уже легкими перебежками тронулся вниз по склону - туда, где лес редел и начинались заливные луга. Его прыгучая фигура мелькала шагах в двадцати впереди. Я заметил, что славянин успел снять свой белый пояс, и теперь модный дорожный костюм почтальона почти совершенно терялся в тени деревьев.
      На самом краю сосняка он остановился, поджидая меня и вглядываясь туда, где в низине сквозь туман мутнела плотная кустарниковая стена, отмечавшая изгиб неширокой речки.
      - Там они, разбитчики-то... Прямо в кущах и засели... - услышал я над самым ухом горячий и какой-то веселый шепот Берубоя. - Давно сидят, с полудня. И сам Рогволод с ними, я видел.
      - А где ж купецкий поезд? - Я удивленно приподнял бровь и невзначай сцепил пальцы правой руки на запястье Берубоя. - Почему не зримо лодий? Ниже огней? Ведь ты мне врал, будя разбитчики уже и судно подожгли!
      - Так отсель не видать, - по-прежнему весело ответил почтальон. Аида поближе к реке, там увидим.
      Я покачал головой и крепче сжал Берубоево запястье. Левой рукой приподнял арбалет - острие толстой стрелы, едва удерживавшейся на чутком крючке спускового механизма, вдавилось почтальону в ребра.
      - Ты не хитри, Берубоюшко... - Голос мой прозвучал неожиданно зловеще. - Отсюда не видно, говоришь... А почему шума не слыхать? Где перезвон оружный, да крики, да плески по воде? Что за тишина такая, а? Признайся мне: наврал ты все про купцов? Ну?
      - Ох, не гневайся, княже Лисей! - Маленькое хищье тело Берубоя как-то сразу обмякло. - Совсем немного и наврал... Я тебе сказал, будя битва уже в разгаре - неправда это. На подходе поезд купецкий. Погоди еще немного тогда услышишь и шумы, и крики!
      Берубою повезло: словно в подтверждение его слов где-то на дальнем краю горизонта внезапно вспыхнула алая искра - в закатных солнечных лучах розово заиграло полотнище далекого паруса.
      - Гли-ка! Уже ветрила видать! - Берубой мгновенно вырвался и отпрыгнул в сторону. - Плывут, плывут алыберы! - Он радостно замахал рукой, указывая на парус.
      - Потьше, не кричи! - Я опустил арбалет. - Идем ближе к реке. Хочу на разбойничков посмотреть.
      Мой спутник мигом рванулся вниз по склону, скользя сапогами по орошенной траве. Я прыгнул за ним вослед, придерживая на боку ножны кинжала, а под мышкой - боевой рожок Александроса Оле. К счастью, бурый греческий хитон не слишком выдает меня в сумерках - есть надежда, что дозорные княжича Рогволода не сразу заметят.