В «Лидо» он не был больше года, в последний раз отмечал тут свой день рождения перед отъездом на стажировку в Германию. Собираясь в ресторан, он решил сообщить Наргиз и Икраму Махмудовичу, что намерен уступить им свой пай в «Лидо», чтобы они стали полновластными хозяевами престижного заведения. На территории ресторана он заметил изменения – появилась плат­ная, хорошо оборудованная автостоянка, наверняка, как и большинство их в Ташкенте, контролируемая мафией. Артур Александ­рович не стал въезжать во двор, а оставил «Мазерати» на стоянке. Швейцар на входе не был знаком Шубарину, не был знаком ему и новый метрдотель, любезно встретивший его у лестницы. Как стремительно все меняется, подумал Артур Александрович, от­мечая и новый интерьер, и новые занавески, а главное – новых людей, сновавших взад и вперед и не признававших его. Когда он поднялся на второй этаж, его уже поджидал Талиб в золотистом дакроновом костюме, при бабочке, в белых штиблетах – ну прямо эстрадная звезда. Он любезно поздоровался с Артуром Александ­ровичем, по восточному ритуалу расспросил о житье-бытье и ши­роким жестом показал в сторону закрытой кабины, где их ждали.

Шубарин, сказав, что подойдет туда минут через пять, направил­ся в кабинет Наргиз, надеясь встретить там и Икрама Махмудовича, с которым некогда начинал в Лас-Вегасе. Но никого из них он не нашел. В приемной исправно работал огромный телевизор «Шарп», его подарок на день рождения Наргиз, новая секретарша тоже на знала его, и он не стал ей представляться, почему-то пришла в голову неожиданная поэтическая строка:

Я никому здесь не знаком,

А те, что помнили, давно забыли.

В кабинете за щедро накрытым столом Артура Александровича дожидались трое мужчин: Талиба он знал в лицо, полноватого, лысеющего блондина лет тридцати пяти он отгадал по голосу, а третий, высокий, накачанный парень, смахивающий на отставно­го регбиста, выходит, был немцем. Талиб представил обоих: чело­век, говоривший с ним по телефону, назвался Станиславом, а не­мец – Юрой, и объяснил, что восемь лет назад эмигрировал из Актюбинска, судя по небольшой наколке между большим и указательным пальцами, в молодости он имел судимость за хулиганст­во. Разлили шампанское и выпили за знакомство и начало делово­го сотрудничества. Закусывая, стали обговаривать условия сделки, и опять, как в Милане, на Артура Александровича посыпался шквал вопросов, задаваемых прежде всего лысеющим блондином Станиславом. Время от времени вставлял свой вопрос и немец Юра, он тоже владел ситуацией, но почему-то намеренно уступал инициативу толстяку, молчал лишь Талиб. Шубарин еще тогда, при первой встрече на стадионе в Мюнхене, понял, что тот всего лишь связной и представляет уголовный мир в чистом виде.

В этой кабине, с окном, выходящим во двор, Артур Александ­рович сиживал не раз, особенно любил ее Сенатор, ее и называли прежде сухробовской, ведал ли об этом Талиб или он избрал ее случайно? – мелькнула почему-то вдруг мысль и тут же прошла. Немец задал главный вопрос – он касался процента за отмывание. После поездки в Милан, где Шубарин окольными путями и из судебных хроник узнал цену таких сделок в Европе, он решил не уступать, потому сказал твердо – треть суммы. Как тут взвились его сотрапезники! Даже долго молчавший Талиб заговорил, види­мо, они низким процентом хотели привлечь капиталы преступного мира в Азию, после некоторых препирательств и взаимных усту­пок сошлись на четверти. Да и четверть от суммы, которую Юра-немец обещал перевести через три дня, была огромной. Тол­стяк не удержался, достал карманный калькулятор, тут же под­считал. Цифра в свободно конвертируемой валюте впечатляла, даже не перемноженная на дикий курс обесценивающегося рубля. Артур Александрович увидел, как жадно блеснули и забегали вороватые глазки Талиба, наверное, он подумал, как выгодно иметь банк – раз-два, и миллионы, он получал наглядный урок, как делаются деньги.

Но Талиба в этот момент волновало совсем другое. Юра-немец предложил открыть еще одну бутылку шампанского, чтобы об­мыть главный пункт соглашения, и в этот момент в кабину не­слышно вошел официант с подносом, на котором стоял обыкно­венный сифон для газированной воды, работающий под давлени­ем. Встав за спиной Талиба, он склонил сифон над его стаканом, как вдруг могучая струя нервно-паралитического газа ударила в лицо Артура Александровича, сидевшего за столом прямо напро­тив, и он, не успев вскрикнуть, тихо сполз со стула на мягкий ворс ковра. Откуда-то появилось большое покрывало, и сотрапезники в мгновение ока закатали в него банкира, обвязав припасенными альпинистскими веревками, уже использованными во время пос­леднего покушения на прокурора Камалова. Аккуратно спустили его в распахнутое окно, прямо на высокую крышу японского джипа «Ниссан патруль», оттуда другие люди тотчас перенесли его в са­лон, и машина рванула в сторону Луначарского шоссе, на днях переименованного в улицу Тамерлана.

Газанфар Рустамов в последнее время сильно разочаровался в своей работе в прокуратуре республики: надоели вечные неуют­ные командировки, бунты и побеги из тюрем, каждая поездка в зону становилась рискованной. Исчез весомый приварок за рабо­ту «почтальоном», теперь и в зону, и из зоны носили все кому не лень, кто ж сегодня станет отстегивать тыщи, да и тыщи нынче перестали быть деньгами. Раньше, до перестройки, сама зарплата в прокуратуре что-то значила, а теперь, по сравнению с некоторы­ми заработками, даже на заводах и фабриках, похожа на пособие по безработице, а требования, особенно с приходом Камалова, резко повысились, тот сам работал сутками и от других требовал предельной отдачи. Газанфар решил уйти из прокуратуры, пока Сенатор с Миршабом не довели до беды или не поймал его кто-нибудь с поличным в прокуратуре, а работая там, он не мог отказать «сиамским близнецам», слишком глубоко сидел у них на крючке, хотя понимал, что и они у него тоже в руках, он про них знал такое!.. Но «сдать» их он, наверное, сам, добровольно, никог­да не решился бы – у них руки длинные, и до Парсегяна в под­валах КГБ добрались! В эти же дни ему пришла и другая, более страшная мысль – что он, столь многое зная, представляет реаль­ную угрозу Сенатору с Миршабом, и заподозри они его в чем или испугайся такой перспективы, просто-напросто уберут его. Ведь война с прокурором Камаловым не кончилась, зачем же ему давать в руки такого свидетеля? От неожиданного поворота рас­суждений ему стало страшно – нужно было бежать из прокурату­ры, и как можно скорее. Особенно сейчас, когда узнал еще одну опасную для себя тайну, – что Сенатор с Миршабом хотят расправиться с Шубариным руками Талиба. Нет, работая в проку­ратуре, он только наживал врагов с каждым днем. С его юридичес­ким опытом и со связями нужно устроиться в какую-нибудь част­ную фирму, коих и в Ташкенте расплодилось без числа, тогда и Сенатор сразу отстанет, и заработок будет во много раз больше.

Рабочий день близился к концу, на него напала такая тоска, что вдруг захотелось где-нибудь посидеть, выпить, отметить мудрое решение – расстаться с опасной прокуратурой. Как и большинст­во южан, Газанфар был человек эмоциональный, нетерпеливый, не особо раздумывая, он набрал номер Татьяны Шиловой и пригла­сил ее сразу после работы в ресторан.

– В «Лидо»? – радостно спросила Шилова, как раз сегодня утром Камалов предупредил ее, что наступили ответственные дни и желательно находиться поближе к Газанфару.

– Я тоже давно не был в «Лидо». Как там вкусно начиняют перепелок свежей бараньей печенкой – объеденье! – сразу заго­релся Рустамов. – Решено, идем ужинать в «Лидо». Я сейчас же закажу столик у Икрама Махмудовича, вечером к ним без записи не прорваться, и насчет перепелок обговорю.

Положив трубку, он посмотрел на часы. В связи с обретением независимости Узбекистан перешел не только на свое время, не сдвигая его по весне и по осени, но и изменил часы работы государственных и правительственных учреждений – они начина­ли работать так же рано, как заводы и фабрики. Восток вообще рано встает, голос муэдзина призывает правоверных на утренний намаз с первыми лучами солнца. До конца работы оставался целый час, и он начал рыться в письменном столе, шкафу и вдруг минут через пятнадцать поймал себя на мысли, что отбирает бумаги так, словно завтра же освобождает кабинет и навсегда покидает прокуратуру, где проработал столько лет, эта мысль приободрила, и он с усердием стал складывать в угол бумаги, которые следовало сжечь. Он делал это так рьяно, что забыл про время. Оторвал его от дел неожиданный звонок. Звонил Талиб, прежде никогда не звонивший ему на службу.

– Очень хорошо, что застал тебя на работе, – сразу заговорил Талиб. – Тут сложились неожиданные обстоятельства, и Японец оказался у меня в руках, опасения твоих дружков подтвердились. Но в последний момент мы тут решили, зачем нам всю ответствен­ность брать на себя, за Японцем стоят серьезные люди, вместе будет легче отбиваться. Найди и Сенатора, и Миршаба и передай, чтобы они сегодня, когда стемнеет, приехали ко мне, но не в Рабо­чий городок, а в Келес, я там загородный дом, виллу, построил. Запиши адрес: улица Восточная, 13. Если заплутают, пусть к чай­хане завернут, она до глубокой ночи работает, там подскажут, как к дому Талиба подъехать. Время конкретно не оговариваю, но ты должен поднять их хоть с постели, но доставить обязательно.

– Почему доставить?! – чуть не завизжал в испуге Газанфар, нервы у него были на пределе.

– Успокойся, я оговорился, твое дело сказать, они сами при­мчатся, у них есть интерес, я чую, – и разговор оборвался.

«А если бы меня прослушивали?» – с ужасом подумал Газан­фар и достал из сейфа прослушивающее устройство «Сони», чтобы забрать домов, больше он в прокуратуре не работал и никого прослушивать не хотел. И последнее, то, что будет связывать его с «сиамскими близнецами», – приглашение Талиба на встречу в Келесе. Уже пора было спускаться вниз, заводить машину, но он задержался, хотел избавиться от неприятного поручения. Позво­нил Сенатору – того не оказалось дома, набрал номер Миршаба – он, оказывается, отбыл на совещание в Министерство юстиции и сегодня уже не будет.

«Что ж, позвоню из «Лидо», – решил Газанфар и, захватив бумажку с адресом в Келесе, быстро сбежал вниз. Татьяна под­жидала его возле машины.

Когда через полчаса они оказались в «Лидо», предупрежденный Икрамом Махмудовичем метрдотель провел их в дальний угол зала за двухместный столик, кабины сегодня, в большие, и малые, и банкетные, все были заняты. По какому поводу? – подумал Газанфар, но тут же нашел ответ: пятница, самый загульный день в больших городах.

Плохое настроение, возникшее среда дня, не покидало Газанфара, и он предлагал тост за тостом, Татьяна не сдерживала, чувствовала, что Рустамова мучает какая-то проблема, но затро­нуть ее трезвым он не решался. Когда принесли долгожданных перепелок, Газанфар вдруг вместо тоста объявил:

– Татьяна, я решил оставить прокуратуру.

– Почему? Зачем? – не показывая особого интереса, спросила Шилова.

– Устал. Запутался. Заврался. Да разве это сейчас работа! Ты ведь не знаешь, что значило раньше служить в прокуратуре респуб­лики! – ответил с пафосом Газанфар и, безнадежно махнув рукой, как несмышленышу, выпил залпом очередную рюмку коньяка.

– Ты хорошо подумай, может, все и образуется, – по-женски участливо произнесла Татьяна, – такие дела сгоряча не делают­ся…

В этот момент у столика оказался официант, он с улыбкой поставил перед ними две бутылки французского шампанского.

– Что же ты такое шампанское сразу не принес! – взвился Рустамов.

– Это подарок. Прислали ваши друзья, они нагрянули часом раньше, гудят по-черному. Так они позвонили в валютный мага­зин, он тут рядом, через площадь, оттуда три ящика привезли.

– Что-то в зале я не видел знакомых, – удивился Газанфар.

– Они в большом банкетном зале пируют, а Сухроб Ахмедович выходил звонить, вас и увидел. Презент вам от него.

– С кем он так широко гуляет и кто так валютой швыряется?

– Это хан Акмаль пирует, возвращение на свободу отмечает. Там желающих за него заплатить много, да вы их всех знаете, а Сухроб Ахмедович с Миршабом, как я понял, приглашены в гости.

– И этот здесь? – изумился Газанфар и пьяно рассмеялся. – А мне сказали, что он на совещании в Минюсте. Передай Сухробу спасибо и еще – пусть не уходит, не встретившись со мной, у меня к нему важное дело есть, а то любит он по-английски исчезнуть, особенно когда уже счет выписывают…

В зале загремела музыка, и самые нетерпеливые сорвались с мест. Ресторан дошел до кондиции – так любил выражаться его старший метрдотель Икрам Махмудович, как никто другой, тонко чувствующий публику.

Газанфар попытался открыть новую бутылку, но Татьяна ос­тановила его, сказала: давай потанцуем. Она видела, как Рустамов быстро пьянеет, кроме того, ей хотелось увидеть, кто же так щедро отмечает возвращение хана Акмаля из тюрьмы, большой банкет­ный зал как раз находился рядом с эстрадой. Оркестр играл почти без пауз, и за три танца подряд Татьяне удалось увидеть кое-кого из сановных лиц, входивших и выходивших из банкетного зала. Были среди них не последние люди из Верховного суда, и Мини­стерства юстиции, и Совета Министров республики, о них следо­вало немедленно доложить прокурору Камалову, он должен знать, на кого из нынешних власть имущих людей опирается хан Акмаль.

Шилова много слышала про легендарного хана Акмаля, и ей было интересно увидеть вблизи, каков он, оставивший с носом и хваленое КГБ, и могучую Прокуратуру СССР с ее умнейшими следователями, не вернувший казне и рубля, когда у каких-то завмагов сплошь и рядом изымали миллионы еще в доперестроечных рублях! Но ей не повезло, хан Акмаль ни танцами, ни танцующими не интересовался и свое тронное место во главе огромного, богато накрытого стола не покидал весь вечер – уж очень сладко было выслушивать тост за тостом о себе, о своем мужестве, мудрости. Какие тут могут быть перекуры, если к тому же учесть, что славили аксайского Креза не рядовые граждане.

Вернулись за стол передохнуть и открыли бутылку французского шампанского. Татьяна делала вид, что ей сегодня безумно хочется танцевать, она все-таки желала оставить в памяти побольше гос­тей хана Акмаля. Когда они допили первую бутылку, приятный мужской голос из-за спины Татьяны спросил любезно:

– Ну как шампанское?

– Спасибо, Сухроб Ахмедович, замечательное! – как-то суе­тливо, подобострастно, трезвея на глазах, ответил вскочивший Газанфар.

– Я не буду вам мешать, но бокал шампанского за приятный вечер с вами выпью, – добродушно сказал Сенатор, присаживаясь на стул, любезно приставленный официантом.

Сухроб Ахмедович уверенно, как хозяин, взял со стола вторую бутылку. Пока он снимал ножом сломавшуюся проржавевшую проволоку на пробке, Татьяна склонилась под столом, над туфель­кой, чтобы поправить сбившиеся в танце подследники, и в этот момент Газанфар сказал по-узбекски:

– Сухроб-ака, у меня к вам сообщение. Звонил Талиб и передал, что Японец у него в руках и что какие-то ваши опасения подтвер­дились. Он обязательно просил заехать к нему сегодня ночью, вот адрес… – И он, достав записку, сунул ее в карман пиджака Сенатора.

– Мог бы в наедине сказать, – недовольно заметил Сухроб Ахмедович тоже по-узбекски и тут же радостно произнес по-русски: – Подставляйте бокалы!

Татьяна, слышавшая всю беседу, подняла лицо к своим со­трапезникам и, мельком обронив – извините, подыграла Сенато­ру, с восторгом произнеся:

– Как приятно пить настоящее шампанское!

Как только Сенатор ушел, Татьяна, пытаясь хоть как-то перевес­ти разговор на Сухроба Ахмедовича, сказала льстиво:

– Какой приятный и умный человек этот Акрамходжаев! Мы в институте, в перестройку, зачитывались его знаменитыми статья­ми. Я рада, что у вас такие друзья, ведь не каждому он присылает подобные презенты, – и добавила после паузы: – А может, лучше с ним посоветоваться, уходить вам из прокуратуры или нет?..

Но Газанфар вдруг ответил:

– Да, наверное, не каждому, я ведь его давно знаю, но совето­ваться с ним не буду, у нас разные пути.

– Почему разные? Он – юрист, вы – юрист, – старалась втянуть она в разговор Газанфара, но тот вдруг улыбнулся трез­вой улыбкой и предложил:

– Давай лучше потанцуем, ты же хотела, а серьезный разговор оставим для другого раза. А что касается Сенатора, запомни, он далеко метит, мы для него всего лишь пешки, или, как говорят коммунисты, – винтики…

На танцевальной площадке перед банкетным залом теперь тво­рилось невероятное, публика, действительно дошедшая до кон­диции, с остервенением бросилась в пляс. Высокие двери зала, где гулял хан Акмаль, то и дело открывались и закрывались, но Татьяна из-за плотной стены танцующих вокруг людей не смогла увидеть на этот раз никого и потеряла интерес к танцам. Как только она вернулась на место, ее словно обожгло – вспомнила разговор, услышанный из-под стола: «Обязательно приезжайте сегодня ночью, Талиб сказал, что ваши подозрения в отношении Японца оправдались…» За окном стояли густые летние сумерки, и она поняла, что такую информацию до утра откладывать не следует и нужно срочно связаться с прокурором Камаловым.

Она тут же встала и сказала Газанфару:

– Мне нужно выйти на минутку…

– Куда? – вдруг слишком строго спросил Рустамов.

Татьяна нашла в себе силы кокетливо улыбнуться и капризно ответить:

– Я сегодня выпила столько шампанского…

Газанфар наконец-то понял и, рассмеявшись, махнул рукой – мол, иди.

Уходя с работы, Таня позвонила домой, чтобы предупредить мать, что сегодня задержится, но ее не оказалось дома, и она собиралась сделать это из «Лидо». Поэтому, когда поднималась с Газанфаром на второй этаж, высматривала телефон, но так и не обнаружила его.

Нынче содержание телефонного аппарата обходится дорого, и большинство заведений избавляется от лишних затрат, но в та­ком престижном ресторане, как «Лидо», телефон должен был бы быть обязательно.

Встретив в безлюдном холле официанта с подносом, полным коктейлями, поднимавшегося из бара первого этажа, она спросила:

– Где у вас тут телефон?

На что тот, подтверждая ее мысли, ответил:

– Раньше два автомата стояли внизу, и два тут, в холле, но нынче осталась одна кабина, о ней знают лишь завсегдатаи. Прой­дите в конец холла, сразу за колоннами приемная директрисы, в трех метрах от ее двери в стену встроена кабина такого же цвета мореного дуба, что и обшивка вокруг, оттого и незаметная.

Поблагодарив любезного официанта, она направилась в сторону приемной, ей казалось, что в безмолвном холле на вощеном паркете ее каблучки слишком громко цокали.

В приемной как раз находился Сенатор, он звонил со служебного телефона домой, предупреждал, чтобы не ждали к ужину и что сегодня вообще приедет поздно. Для него было ясно, что хитрый Талиб затеял официальную разборку вместе с «авторитетами», чтобы «законно» приговорить к смерти Шубарина, а такие дела скоро не решаются. Он уже собирался закрыть кабинет и вернуться в банкетный зал, как вдруг услышал в тишине холла дробное цоканье каблучков, кто-то явно спешил. Он подумал, что это Наргиз, директриса, приехала, и выглянул за порог. Из-за колонны он увидел девушку Газанфара, которая с тревогой в лице реши­тельно направлялась в его сторону, но он понял, что она торопи­лась к телефону. Рустамова поблизости не было.

Как всегда, профессиональное любопытство взяло верх – кому звонит, зачем звонит? И он, тихо прикрыв дверь, прошел в конец просторной приемной, где в закутке, за платяным шкафом, за обшивкой перегородки висели телефонные провода из кабины. Отсюда легко прослушивались разговоры, задумал этот трюк любвеобильный сердцеед, главный администратор ресторана Ик­рам Махмудович, подслушивавший своих любовниц. Девушка, с которой он любезно пил шампанское всего полчаса назад, быст­ро набрала номер, и мужской голос на другом конце провода по-служебному, четко ответил:

– Слушаю вас.

– Это Татьяна Шилова из отдела по борьбе с организованной, преступностью, пожалуйста, соедините с Хуршидом Азизовичем, – попросила она взволнованно.

– Не могу. У него генерал Саматов из КГБ, – ответил помощ­ник прокурора. Сенатор уже понял, куда она звонит.

– Все равно доложите, дело не терпит отлагательств, передайте, что это касается Японца. Завтра может быть поздно.

– Хорошо, я попробую, – ответили из прокуратуры, и было слышно, как помощник направился в кабинет.

Для Сенатора стало ясно, о чем она хочет доложить, и в тот момент, когда Камалов сказал: «Я слушаю вас», – он разъединил тонкие телефонные провода.

Напрасно она еще минут пять пыталась дозвониться в прокура­туру, связь прервалась.

Прокурор Камалов, положив трубку, сразу почувствовал недоб­рое и спросил помощника:

– Она не сообщила, по какому поводу звонит?

– Речь шла о каком-то Японце, она просила соединить немед­ленно, ибо завтра, сказала, может быть поздно…

Генерал Саматов, еще находившийся в кабинете прокурора, обронил вслух:

– Может, они что-то пронюхали? Стрельцов доложил, что Шубарина постоянно снимали скрытой камерой какие-то люди, – и после паузы сокрушенно добавил: – Вот что значат наша бедность и наша техническая отсталость, будь все телефоны в про­куратуре с определителем номера, мы бы без труда узнали бы, откуда звонила ваша Шилова по поводу Японца.

Потом, подумав, генерал попросил придвинуть ему спецсвязь – «вертушку» и позвонил к себе на Ленинградскую. Как только там подняли трубку, он представился и сказал:

– Пожалуйста, на ближайшие сорок восемь часов возьмите на прослушивание все телефоны прокурора Камалова: на работе, в машине, дома. Фиксировать не только, с какого номера звонят, но и устанавливать адреса звонков.

Попросив держать его в курсе событий, генерал откланялся. Камалов задержался на работе еще час, все надеялся, что Татья­на прорвется к нему откуда-нибудь звонком, но телефон молчал. Стараясь держать свой телефон свободным для Татьяны, Камалов из соседнего кабинета позвонил Шубарину на работу, в машину – никто не отвечал. Из дома сообщили, что после обеда он ни разу не звонил. Тогда Камалов вспомнил еще один телефон Шуба­рина, в старой «Волге», он пользовался им до того, как появилась у него «Мазерати». Этот ответил. Камалов назвался и объяснил, что разыскивает Артура Александровича. Человек, представившийся именем Коста, сказал, что все послеобеденное время находился в поисках авиабензина для «Мазерати» и только в конце рабочего дня появился в банке, где ему велели подъехать к «Лидо». На автостоянке он нашел сиреневую «Мазерати», но Артура Александровича нигде не было. Появлялся ли он один или с кем-нибудь в «Лидо» – в ресторане никто толком подтвердить не мог. Попросив Коста держать его в курсе дел, прокурор назвал ему свои телефоны.

– Опять всплыло это поганое «Лидо»! – сказал вслух Камалов, положив трубку. Для него стало ясно, что пропал не только Шубарин, но и Татьяна. Попросив дежурного по приемной перего­ворить с Шиловой, если та позвонит, и поставить его об этом тут же в известность, он отбыл домой.

Подъезжая к Дархану, он обратился к своему шоферу:

– Нортухта, чувствую, что ночь предстоит нам бессонная, поэтому ставь машину у подъезда, поужинаем, если удастся, вмес­те и будем ждать телефонного звонка хоть от Артура Александ­ровича, хоть от Татьяны, хоть от Коста, а может, люди Саматова позвонят. Мне кажется, генерал уже поднял на ноги своих сотруд­ников.

Не успели они в две руки приготовить ужин, как в доме раздался телефонный звонок, Камалов метнулся с невероятной скоростью от горящей газовой плиты к подоконнику, на котором стоял аппарат. В трубке раздалось тяжелое дыхание и невнятный, нечле­нораздельный звук. Ферганец подумал вначале, что какой-то пья­ный мужик ошибся номером и хотел уже положить трубку, как вдруг его озарило, и он крикнул:

– Артур, дорогой, говори, говори, я слышу тебя…

И тут он уловил слабый звук из разбитых губ: «я… я…»

Прокурор узнал какие-то оттенки голоса Шубарина, хотя назвал его по наитию. Видимо, у Шубарина не было сил или возможности говорить, и он слышал только тяжелое, больное дыхание и снова закричал:

– Артур, держись, я буду у тебя через двадцать минут, не клади трубку, брось ее, я все понял, я в курсе дел…

И как бы подтверждая, что его услышали, на другом конце провода замолчали, и прокурор уловил какой-то шум, словно звонивший упал.

Прокурор кинулся в другую комнату, к другому телефону, и на­брал номер на Ленинградской. Он еще не успел спросить, как дежурный офицер сразу выпалил:

– Товарищ Камалов, это тот самый адрес, заброшенный дом с телефоном-автоматом, откуда Шубарину не раз звонили, на Луначарском шоссе… – но Ферганец уже положил трубку.

– Быстро вниз, заводи машину, – приказал он Нортухте, а сам бросился вначале к серванту, оттуда достал именной пистолет, а затем к платяному шкафу, откуда вытащил автомат, оставшийся со дня покушения на него на трассе Коканд-Ленинабад, и кинул­ся вслед за шофером.

Включив на всю мощь милицейскую сирену, «Волга» рванула в сторону Кибрая. Минут через двадцать, выключив сирену и пога­сив огни, они подъезжали к дому, за которым полковник Джураев давно установил догляд, но после отъезда Шубарина в Италию никто сюда не наведывался и никто не пользовался хитрым теле­фоном. Сегодня, видимо, Джураев оплошал, ослабил бдитель­ность, снял наблюдение. Оценив обстановку во дворе, подошли к дому. Кругом стояла тишина, и ничто не напоминало засаду. Дверь оказалась крепкой, из толстой лиственницы, и на висящем замке. К тому же открывалась наружу, и вышибать ее пришлось бы долго и шумно. Нортухта, с автоматом в руках, показал взглядом на окно, его и решили выбить. В теплых краях рамы хлипкие, одинарные, от удара прикладом она вывалилась, и Камалов с Нортухтой нырнули следом в оконный проем. Ворвавшийся первым шофер отыскал в темноте выключатель. В просторной захламленной комнате с пустыми бутылками на неубранном столе никого не было, и они кинулись в смежную, откуда раздался стон.

Возле телефона-автомата давнишней конструкции, помнившего еще пятнашки пятидесятых годов, прибитого над обшарпанным письменным столом, чтобы можно было разговаривать сидя и де­лать записи, в луже крови почти нагишом лежал Шубарин. Следы пыток изменили его до неузнаваемости, но это был Артур Алек­сандрович. Камалов рывком оказался рядом и, положив голову Шубарина на колени, не обращая внимания на кровь, пытался привести его в чувство.

– Артур, я здесь… Артур, очнись, рядом я, Камалов…

Нортухта снова бросился к выбитому окну и вернулся с наша­тырным спиртом из автомобильной аптечки, Камалов показал ему взглядом на телефон с болтающейся трубкой и сказал:

– Срочно вызови сюда реанимационную машину, позвони Саматову, чтобы приготовили палату в госпитале КГБ и собрали консилиум, мы будем там через полчаса.

Видимо, сильный раствор нашатыря подействовал или Шубарин слышал разговор, он вдруг открыл заплывшие в страшном крово­подтеке глаза и прошептал:

– Спасибо, вы всегда успеваете вовремя…

Камалов понимал: пока Шубарин в сознании, надо что-то уз­нать, чтобы действовать, в еще раз поднес тампон к лицу Артура Александровича.

– Где мы просчитались? Почему?

– Не просчитались. Сенатор увидел Стрельцова в аэропорту, – выдохнул с трудом меж выбитых зубов Шубарин.

– Чего они хотели?

– Узнать, почему Стрельцов следовал за мной и что меня связывает с вами и с Саматовым, а еще их интересовало, почему оказался в Италии Анвар Абидович.

– Они добились своего?

– Нет. Вы же видите. Я сказал, что, может, КГБ пасет меня самого и что не знаю никакого Стрельцова. А насчет Анвара Абидовича я сказал, что за деньги устроил тому миланские канику­лы. Вы уж срочно переведите его куда-нибудь, иначе сегод­ня-завтра они доберутся до него, а он пыток не выдержит… Я думаю, дело с партийными деньгами мы еще провернем.

На краю жизни он думал о бывшем патроне и не забывал о своем долге, даже такие страшные пытки его не остановили. У Камалова от волнения навернулись на глаза слезы…

– Какие деньги, Артур, успокойся, а Тилляходжаевым мы с Са­матовым займемся, я обещаю. Потерпи, сейчас «скорая» прибу­дет…

Чувствуя, что Шубарин пытается что-то сказать, борясь с уходя­щим сознанием, Камалов вновь поднес тампон с нашатырем. Шубарин вздрогнул, чуть приподнялся и слабым, едва заметным движением поломанной руки показал в дальний угол.

– Там какую-то девушку час назад привезли, когда ее вносили, я и очнулся, увидел над собой телефон.

Прокурор, осторожно положив под голову Артура Александ­ровича свой пиджак, медленно направился в угол. Он уже до­гадывался, кто эта девушка. Когда он откинул грязное одеяло, увидел лежавшую навзничь Таню Шилову. Она была мертва. Он долго, в оцепенении, на время забыв про Шубарина, смотрел на ее прекрасное молодое лицо, застывшее словно в недоумении – за что? И вдруг, сжав кулаки, он дико, с надрывом, закричал:

– Ну все, гады, оборотни проклятые, теперь судить буду я…

Потом почти одновременно подъехали реанимационная и «ско­рая» из госпиталя бывшего КГБ, Нортухта монтировкой сорвал замок с двери, и Камалов сначала вместе с врачами вынес Шубари­на, а затем сам, один, Татьяну. Как только машины уехали, шофер спросил застывшего в прострации прокурора:

– Хуршид-ака, куда вас теперь доставить – к Саматову, он просил заехать или позвонить, или вначале в госпиталь, определим Артура Александровича окончательно?

– Ты разве не слышал, как я поклялся Татьяне? – ответил Камалов непонятно и продолжил: – Поезжай к моему соседу…

– К какому соседу? – испуганно спросил Нортухта, решив, что с прокурором случился нервный срыв. Камалов понял, отчего вдруг испугался шофер, и пояснил:

– К Газанфару. Он через дом от меня живет. Эта мразь может знать, как заманили Артура в ловушку, может, и про Татьяну что-то поведает, она ведь за час до смерти хотела меня о чем-то срочно предупредить.