– Добрый вечер, Хуршид Азизович, – раздался приятный деви­чий голос. – С Новым годом, здоровья, счастья, благополучия вам, – вполне искренне желал незнакомый человек, и прокурор силился вспомнить, кто бы это мог быть. На другом конце провода почувствовали это. – Вы, наверное, не узнали меня. Звоню вам впервые, я была у вас две недели назад в больнице. Татьяна Георгиевна, Таня меня зовут, помните…

– Помню, конечно, Танечка, помню. С Новым годом вас, пусть год Лошади принесет вам удачу, счастье…

– Спасибо, рада вас слышать. Я приходила поздравить и очень огорчилась, не застав вас в больнице. Но полчаса назад, дома, я вдруг почувствовала, что вы у себя, один, хотя я знаю, у вас многочисленная родня в Ташкенте, и довольна вдвойне, что интуи­ция не обманула и мне удалось поговорить с вами…

В этот момент часы начали медленно отбивать двенадцать, и Камалов, спохватившись, сказал:

– Таня, с Новым годом, слышите, у меня часы бьют, вы можете поднять сейчас бокал?

– Да, у меня на столе бутылка вина, и я слышу бой старинных часов…

– А я сейчас, одну секунду, – заторопился прокурор и плеснул себе в бокал чуть больше обычного. – Вот и у меня бокал в руке. Раз так вышло, давайте выпьем вместе и пожелаем друг другу удачи, мы ведь служим одному Богу – правосудию! – И они в разных концах Ташкента одновременно опорожнили бокалы.

– Где вы сейчас работаете? – спросил Камалов неожиданно для себя.

– В Куйбышевском районе, в прокуратуре.

У него созрела мысль, и он поспешил ее высказать.

– В прошлый раз вы сказали, что хотели бы работать рядом со мной. Не передумали?

– Нет. Вы заняты настоящим делом, и я хочу быть полезной вам.

– После праздников зайдите в прокуратуру, в новый отдел по борьбе с организованной преступностью, к Уткуру Рашидовичу, он уже знает о вас. Там много секретной документации, и я хотел, чтобы она находилась в надежных руках. Не боитесь? На Востоке говорят – чужие секреты укорачивают жизнь.

– Не боюсь, я боялась до встречи с вами, и ваше предложение принимаю как новогодний подарок… – И вдруг по-девичьи озорно, лукаво добавила: – Как быстро начинают сбываться ваши ново­годние пожелания, я уже счастлива…

Пожелав приятно провести новогоднюю ночь, она попрощалась. Стоило покинуть больницу – сколько сразу важных событий произошло, подумал Хуршид Азизович, и, рассуждая о последних часах, понимал, что в «Лидо» он погорячился с отчаяния. В тот миг ему казалось, что он один противостоит хорошо организованной мафии, у которой, куда ни глянь, везде свои люди. Выходит, ошибся. Он не один: и Нортухта, водитель, не оставил его, хотя уж он-то видел, как профессиональные убийцы охотились за ними во время ферганских событий, и Татьяна Георгиевна, Таня, вычислив­шая предателя в республиканской прокуратуре, тоже готова со­трудничать с ним, зная, какому риску отныне может подвергаться и ее жизнь. А начальник уголовного розыска республики полков­ник Джураев, а ребята из его нового отдела по борьбе с организо­ванной преступностью – все они прошли проверку во время задер­жания аксайского хана Акмаля, не подвел генерал Саматов из КГБ, надежных людей передал своему бывшему учителю, на них он мог положиться вполне. И впервые за долгий день на его лицо набежала улыбка, и он мысленно поздравил всех их с праздником, пожелав удачи, непростой и для них Новый год уже вступил в свои права.

Вот и кончился для меня праздник, подумал прокурор, вставая из-за стола, и взгляд его упал на пистолет. Следует спрятать его снова в тайник, решил Камалов и вернулся к серванту, но что-то внутри удерживало его от разлуки с оружием. Мистика какая-то, в больницу с пистолетом, спорил он мысленно сам с собой. Он вспомнил вдруг, что интуиция розыскника, когда он служил в мили­ции, никогда его не подводила, и он решил оставить оружие при себе.

Артур Александрович Шубарин уже восьмой месяц находился в Германии, в Мюнхене, где изучал современное банковское дело. На Германии его выбор остановился не случайно; в школе изучал немецкий, в институте – английский, и владел обоими языками довольно-таки сносно, но не это было определяющим. Когда-то он разъяснял Коста, что нам подойдет не всякая финансовая и кре­дитная система, методы даже преуспевающих в этом деле стран у нас могут не дать плоды, нужно перенять опыт государств, у которых с Россией издавна существуют культурные, географиче­ские, исторические, экономические, политические связи и тради­ции. И тут, на взгляд Шубарина, Европа подходила больше всего, хотя он не сбрасывал со счетов ни Америку, ни Азию с феноме­нальной Японией и азиатскими драконами – Тайванем, Гонконгом, Южной Кореей, Сингапуром, ни Латинскую Америку с Бразилией и Мексикой в первую очередь, но в основание банковского, валют­ного дела, он считал, должна быть заложена только европейская система. В Европе Россия крепко связана тысячами уз со многими странами, и прежде всего с Францией, но он остановил свой выбор на Германии, ибо понимал, что с воссоединением обеих немецких территорий на европейском континенте, по существу, возникло новое государство с огромными перспективами, и не исключено, что именно она, новая Германия, потеснит в ближайшие годы по экономической мощи и Японию, и Америку. В Европе такой рас­клад сил первыми почувствовали англичане, уж они-то на конти­ненте явно будут оттеснены немцами, но это историческая реальность, с которой необходимо считаться, как и с закатом нашего государства, на удивление так долго противостоявшего Америке и всему западному миру. Да, воевала Россия с Германией со времен тевтонских рыцарей неоднократно, но многое их связыва­ет, даже правящие династии Габсбургов и Романовых в течение нескольких веков находились в родственных связях, а начиная с царицы Екатерины немцы были званы в Россию на жительство, и ныне в пределах нашей страны их проживает более двух миллио­нов. И хотя в последние годы идет мощный отток российских немцев на свою историческую родину, они заметная нация в Рос­сии, и это имел в виду Шубарин, отправляясь изучать банковское дело в Германию. Он знал – «Иван, не помнящий родства» – пословица уникально русская, вряд ли в другом языке можно отыскать ей подобную, и никогда в Германии не забывали о нем­цах, живущих в России.

Желая основать свой собственный коммерческий банк, Шубарин с самого начала хотел ориентировать его на прочную связь с Германи­ей, и в местах компактного проживания немцев в Казахстане, Киргизии, Узбекистане уже мысленно видел филиалы своего банка, через них он напрямую вывел бы немецких промышленников и банки­ров на соотечественников, чтобы они могли открыть там предпри­ятия, построить эффективные заводы малой мощности, оказать реальную помощь на месте, и тогда прекратился бы хаотичный отток их из России, что создает проблемы для обоих государств, и тут, в Германии, он уже находил понимание своих планов.

Шубарин много бывал на Западе и в застойное время, он был «выездным», водил дружбу с такими людьми, чье слово легко открывало любые двери. В ту пору боялись одного – чтобы не сбежал. А за Артура Александровича можно было поручиться, знали, что на Запад его никакими калачами не заманишь; поехать, посмотреть – одно, а жить, для русской души Шубарина, – невоз­можно ни при каких обстоятельствах. Пользуясь неразберихой первых лет перестройки, он раньше других мог перевести свои капиталы за границу, многие его компаньоны еще в семидесятые годы уехали на Запад и там, даже разбогатев, ощущали, как не хватает им финансового гения Шубарина, его чутья, железной хватки, недюжинных инженерных знаний. Они предлагали проект за проектом о создании совместных предприятий, крупных сделок, чтобы Японец, как называли они его в своем кругу, мог, сохранив капитал, перебраться за кордон. Немало процветающих ныне на Западе людей были обязаны в свое время благополучием Шубарину: одни кормились возле него, другим он помог подняться, кому деньгами, кому советом, чаще и тем и другим. А кое-кого, пользу­ясь связями, вытащил из петли, а такое вряд ли забудешь. И узнав, что он находится в Германии, они, не утратив еще русских тради­ций и привязанностей, частенько навещали его в Мюнхене. Так сложилось, что редко какой уик-энд он проводил в Мюнхене, обычно друзья заезжали за ним, и они отправлялись то в Голлан­дию, то в Швейцарию, то в Австрию.

Фирма, организовавшая банковские курсы, снимала для Шубарина меблированную квартиру в хорошем районе, недалеко от места занятий, куда он добирался пешком через ухоженный муни­ципальный парк. Но сегодня он перебрался в пятизвездочный отель «Риц» на респектабельной Кайзерштрассе, всего на три дня. На игру мюнхенской «Баварии» и повидаться с ним прилетал его старый компаньон, уже тринадцать лет живущий в США, бывший московский грузин Гвидо Лежава, теперь уже мистер Лежава. Правда, Гвидо прилетал не из Америки, а из Португалии, где имел свое дело и приобрел шикарный особняк в пригороде Лиссабона, рядом со знаменитым океанским пляжем Эшториаль, столицу он называл несколько непривычно для нашего слуха – Лизбон. Запад не убил в Гвидо одной давней страсти – футбола, он болел за тбилисское «Динамо» и мюнхенскую «Баварию» и приурочил свой приезд к финальной игре на кубок европейских чемпионов люби­мой команды с португальской «Бенфикой», в раздевалку которой он входил как к себе домой. Гвидо и оплатил два роскошных номера в «Рице», и билеты на хорошие места, стоившие на черном рынке почти тысячу долларов.

Благодаря прежним связям в Мюнхене Артур Александрович в деньгах не нуждался и, на взгляд своих коллег по курсам да и руководителей банка, жил на широкую ногу. Он был единствен­ным, кто за дополнительную оплату попросил заменить двухком­натную квартиру на трехкомнатную – сработала старая привычка к простору. Через неделю после приезда приобрел чопорно-белый «Мерседес», позволял себе частые поездки во франкфуртскую оперу и штутгартский балет, и его уже не раз приглашали в закры­тые клубы деловые люди Мюнхена, внимательно присматривав­шиеся к прибывшим на стажировку в знаменитый Баварский банк. Русский с замашками западного бизнесмена, быстро освоившийся в чужой стране, вызывал доверие и уважение. К нему в последнее время вдруг стали обращаться за консультацией солидные люди, знакомства с которыми ищут годами, ловят случай, а они сами зазывали его в гости, в этом, пожалуй, и была главная удача поездки, на которую он с трудом решился. Иногда Шубарин думал: стань он только консультантом по советскому рынку для западных бизнесменов, уже нажил бы себе капитал и имя, но он верил, что наступят лучшие дни и для России, и там пригодятся его опыт и знания.

Он подъехал к «Рицу» на собственном «Мерседесе» за несколь­ко часов до прилета Гвидо, зная, какой в этом отеле дивный бассейн и массажные комнаты; уже вторую неделю не мог выр­ваться ни на корт, ни поплавать, насыщенные выпали дни. Когда он, назвавшись, получил ключи от апартаментов на восьмом эта­же, портье протянул ему еще и жетон, пояснив:

– Для вас в отеле повсюду открытый счет, об этом распоря­дился мистер Лежава, только следует показать эту карточку. В «Рице» есть все для отдыха, желаю приятно провести время.

Поплавав, побыв недолго в сауне, навестив массажиста и па­рикмахера, он поднялся к себе в апартаменты. Он собирался позвонить в Ташкент, в Москву, возникла необходимость срочно связаться и с «Лас-Вегасом», требовалась консультация бывших членов его мозгового треста Кима и Георгади. Оба они в молодые годы работали в частных банках, и сегодня, как прежде, он хотел иметь их рядом с собой, спешил заручиться согласием на переезд в Ташкент, в таком случае Коста должен был быстро найти две кооперативные квартиры в одном подъезде, они, как сиамские близнецы, в последние годы никогда не разлучались. Но позвонить он никуда не успел, раздался зуммер, и, подняв трубку, он услы­шал Гвидо:

– Здравствуй, Артур, я уже в Германии, звоню из аэропорта, отсюда до «Рица» почти час езды, но сегодня забиты все дороги, я видел это с воздуха. Стадион, словно священный мусульманский камень Кааба, притягивает немцев. Паломничество, да и только, трудно придется нашей «Бенфике». Пожалуйста, спустись вниз, найди итальянский ресторан, он в правом крыле. И закажи стол, по-русски, с закусками, плотными блюдами, десертом, а вина там напоминают наши, грузинские, ты знаешь в них толк, помню… Соскучился я по тебе, по ночным разговорам, застольям… Тут живут по-другому, и нам никогда не привыкнуть, будь даже трижды миллионером, – закончил он грустно.

До стадиона знаменитого футбольного клуба «Бавария» они добирались дольше обычного, хотя Шубарин хорошо ориентировал­ся в городе. Улицы Мюнхена превратились в сплошной поток машин, и каких тут только номеров не было: и итальянских, и французских, и греческих, и турецких, не встречались только из нашей страны, нам теперь не до футбола. Бросив машину далеко до цели, пробивались они в людском потоке пешком еще почти полчаса и успели к самому началу матча.

Игра выдалась нервной, жесткой, в первые пятнадцать минут удалили по одному игроку из каждой команды, но страсти не утихали, и первый тайм закончился вничью – 1:1. Едва прозвучал свисток на перерыв, Гвидо вскочил разгоряченный:

– Артур, ты побудь один, я схожу в раздевалку «Бенфики», я обещал ребятам. Они сегодня ночью возвращаются домой, через два дня важная календарная игра в Лизбоне. – И он по-мальчише­ски ловко побежал вниз, они находились в секторе, под которым располагались футбольные раздевалки обеих команд.

В перерыве матча произошла странная встреча, на минуту заставившая его почувствовать себя неуютно. После плотного обеда в «Рице» Шубарина мучила жажда, и он окликнул лотошни­ка, появившегося в проходе, попросил передать ему минеральной воды. Бутылку французской «Перрье» услужливо донес ему муж­чина, двигавшийся в его сторону. Передав воду, он без разрешения уселся рядом, на место Гвидо, и вдруг на чистейшем узбекском языке, улыбаясь, сказал:

– Добрый день, Артур Александрович, как вам живется в Мюн­хене, нет ли проблем?

Выручила обычная сдержанность, он молча допил воду и, повер­нувшись, оглядел странного человека, говорившего по-узбекски.

Мужчина лет сорока, в модном мешковатом костюме, дорогом и чрезмерно ярком галстуке, наверняка приобретенном в одном из французских магазинов на Кайзерштрассе, по выговору и внешно­сти вполне походил на ташкентца. Так с уверенностью можно сказать в Москве или Ленинграде, но встретить земляка в Мюнхе­не, да еще в самом дорогом секторе стадиона… Взгляд Артура Александровича неожиданно упал на руку собеседника, и тяжелые безвкусные перстни с крупными бриллиантами, называемые дома «болванками», выдали в нем с головой «нашего» человека, к тому же отбывавшего срок, о чем говорила татуировка у запястья, которую неудачно пытались вывести.

Мысль о том, что перед ним представитель нашего посольства, консульства, других официальных учреждений или журналист, при­бывший освещать финал кубка европейских чемпионов по футбо­лу, мгновенно пропала, он уже знал, с кем имеет дело. Шубарин пытался вспомнить это узкое, нервное лицо с тонкой ниточкой холеных усов, с неожиданно срывающимися в бег глазами, никакая респектабельная одежда не могла скрыть в этом человеке нечто порочное, блатное. Японец ясно видел несмываемое тавро пре­ступного мира, на этот счет он никогда не ошибался, слишком хорошо все это было знакомо ему.

– Спасибо. У меня нет проблем. Правда, скучаю по Ташкен­ту, – ответил он кратко, желая закончить разговор до прихода Гвидо, тот ведь тоже мог догадаться, кого представляет неожи­данно объявившийся земляк; человек, затевающий банковское дело, не должен якшаться с уголовкой, банк с плохой репутаци­ей – нонсенс.

– Да, мы знаем, что дела у вас в Германии идут блестяще, к вам проявляют интерес многие солидные люди, вы пользуетесь доверием известных бизнесменов, и не только немецких. И мистер Лежава, кажется, готов вложить деньги в ваш банк?

– Мы об этом еще не успели переговорить, – обрубил Шубарин, торопя гонца сказать главное. Тот, видимо, тоже догадывался, что времени у него в обрез, и продолжал:

– Вы самостоятельно и удачно внедряетесь в банковскую си­стему Европы, и ваша ставка на немцев по обе стороны границы проста и гениальна одновременно. При вашей хватке вряд ли кто сумеет вклиниться рядом, приоритет за вами. К тому же ваши приятели, включая мистера Лежаву, уже занявшие определенное положение в западном бизнесе, тоже вряд ли останутся в стороне, если увидят успехи на германском фронте.

Артур Александрович не хотел прерывать собеседника, чув­ствовалось, что тот говорит заученными фразами, до конца не владея ситуацией, его, как школьника, заставили выучить урок. От усердия у него взмок лоб, он спешил высказаться, боясь упустить какую-нибудь деталь.

– Вы понимаете, в Европе, особенно при ее сегодняшней инте­грации, все труднее и труднее отмывать определенные деньги, не говоря уже о том, что это становится слишком дорогим удоволь­ствием. К тому же известные вам недавние скандалы с крупными банками в Англии и Америке толкают моих немецких друзей на сотрудничество с нами. Банковское дело для нас новое, а перед любой конвертируемой валютой такое преклонение, что рады любому источнику, не до проверки тут, да и кому контролировать? Дома знаем всех контролеров в лицо, а точнее, знаем, кому какая цена, а если появится вдруг несговорчивый, это уж наша забота. Нужен авторитетный банк, через три-четыре года его работы мои немецкие друзья готовы вложить в него во много раз больше, чем все, с кем вы уже переговорили. Они в курсе ваших дел. Надеюсь, вы понимаете меня? – спросил незнакомец, теряясь из-за долгого молчания Шубарина.

– Вполне, – ответил Шубарин, лишний раз получая доказа­тельство своему утверждению, что в нашей стране соответствуют международному уровню только две отрасли – проституция и пре­ступность. Вот они первыми появились и на международной арене: пока другие разглагольствуют о суверенитете – подлинном и мни­мом, о статусе, они свои «деревянные» рубли мгновенно превратят в конвертируемую валюту, а со своих закордонных коллег сорвут за отмывку не меньше, чем где-либо, зря они на щадящие процен­ты в России рассчитывают…

– Мои немецкие коллеги выписали вам пять чеков по сто тысяч марок каждый, используйте их во благо своего дела. Кстати, мистер Лежава может получить наличные по этим чекам, на всякий случай, за вами возможен догляд.

– Я вполне вас понял. Но деньги мне не нужны, я могу их взять у своих друзей, у мистера Лежавы, например. А что касается банка, мы, кажется, делим шкуру неубитого медведя. Поговорим об этом попозже, в Ташкенте…

Он говорил мягко, спокойно, хотя все в нем клокотало от ненависти, хотелось взять неожиданного визитера за ультрамод­ный галстук и оттащить в первый же полицейский участок. Но мафию голыми руками не возьмешь, его приняли бы за сумасшед­шего. Гость, видимо, готов был и к такой реакции, имел на этот случай резервный вариант.

– Зря вы не взяли чеки, это от души, полмиллиона марок – деньги. А в Ташкенте, должен вас огорчить, большие перемены. Ваш друг из ЦК Сухроб Акрамходжаев в московской тюрьме «Матросская тишина». Прокурор Камалов, кажется, сел на хвост другому вашему покровителю из Верховного суда – Миршабу. Давно умер Рашидов, благоволивший к вам, в тюрьме аксайский хан Акмаль, тоже питавший дружеские чувства к вам, а точнее, к вашим связям, осужден на пятнадцать лет Анвар Абидович Тилляходжаев, секретарь Заркентского обкома партии, первый ваш патрон, давший вам подняться. А в новейшее время, перестроечное, которое мы называем нашим, как определил его наш общий знакомый Артем Парсегян, вы, Артур Александрович, новых друзей не приобрели. С брезгливостью смотрели вокруг, все вам казались нуворишами, калифами на час, а зря… Вам не на кого теперь опереться в Ташкенте, мы, и только мы, можем оценить ваш талант. Вы мечтали стать банкиром, так будьте им, мы поможем, поддержим, защитим. – Гость неожиданно встал и, торопливо попрощавшись, исчез. По лестнице, отыскивая глазами свое место, поднимался мистер Лежава.

Аксай после ареста его хозяина, личного друга и советчика Шарафа Рашидова, директора агропромышленного объединения, дважды Героя Соцтруда, депутата Верховного Совета, лауреата многих премий, откликавшегося на кличку «Наш Сталин», которого многие просто и любовно величали «хан Акмаль», затих, замер, затаился. Кроме Акмаля Арипова, арестовали еще нескольких его приближенных, особенно лютовавших в округе. Возрадовался на­род Аксая, думал – наконец-то и к ним с перестройкой иная жизнь придет. Но шел месяц за месяцем, а лучшая, сытая жизнь в Аксай не заглядывала, даже наоборот, становилось все хуже и хуже.

Если в первое время народ на улицах, в чайхане, на свадьбах говорил о том, что наболело за долгие годы правления хана Акмаля, и ругал его приспешников, то теперь ситуация изменилась. Снова простые люди не поднимали глаз от земли. Реальность возвращения хана Акмаля чувствовалась во всем, и прежде всего в поведении его холуев. Вот кто ходил теперь с гордо поднятой головой и уже вновь угрожал – подождите, вернется Хозяин, он вам покажет и гласность, и перестройку, и плюрализм мнений, и демократию. Особенно неспокойно почувствовали себя жители Аксая во время ферганских событий, когда устроили погромы турков-месхетинцев. В эти дни на постаменте бронзового Ленина на Красной площади Аксая появился рукописный плакат: «Трепе­щите! Хан Акмаль вернулся!» Но тревога оказалась ложной, хотя вовсю рассказывали, что видели хана Акмаля то тут, то там, и со дня на день ждали его возвращения в Аксай на белом коне. Стихийные бунты удалось взять под контроль, но цена тому оказа­лась чрезмерно высокой. В одночасье турки остались без крова над головой и без нажитого годами добра, их спешно вывезли военно-транспортными самолетами за пределы Узбекистана. Целый народ за пятьдесят лет вторично лишился родины, и в разных слоях населения сделали разные выводы. Не нашлось, как обыч­но, и виновных, хотя организованность толпы поражала, в нужную минуту у нее и транспорт под рукой имелся, и связь, и с питанием и ночлегом проблем не возникало. Множество очевидцев подтвер­ждало, как толпе ящиками водку раздавали и баранов машинами подвозили, но нигде недостачи ни в магазинах, ни на складах, ни в отарах после событий не обнаружат.

Вновь приободрился тихий, набожный старик в белом, Сабир-бобо, духовный наставник аксайского хана Акмаля. После ареста Сухроба Акрамходжаева, заведующего отделом административных органов ЦК, некогда получившего в Аксае пять миллионов налич­ными, чтобы попытаться спасти хана Акмаля от неминуемой петли и этими же деньгами пробиваться к высшей власти, Сабир-бобо несколько сник: если уж таких людей, как хан Акмаль и Сенатор, власти решились арестовать, несмотря на чины и должности, значит, борьба за наведение порядка и справедливости ведется всерьез. Мучила его душу и смерть любимого племянника-»афганца», которого он сам убил в день ареста хана Акмаля прокурором Камаловым. Парень вырос в его доме, что называется, с пеленок, он воспитывал его как сына и гордился, что тот стал сильным, волевым, с двумя орденами вернулся из Афганистана. И будущее у него намечалось прекрасное. Ведь все, чем владел Сабир-бобо, включая и просторный дом с большим садом, подвалами-склада­ми, автоматически переходило к нему, и парень знал об этом, догадывался, что старик имеет серьезное влияние на хана Акмаля, что он и есть главный хранитель огромного состояния, нажитого аксайским Крезом, как любил называть себя иногда Акмаль Арипов. И надо же, предал! Крепко изменился парень после возвраще­ния из Афганистана, стал иначе глядеть на мир, чувствовал это старик, но не предполагал, что дойдет до измены, думал, женится, обзаведется детьми, образумится. Крепко подкосила Сабира-бобо смерть племянника, целыми днями молился он за упокой души убиенного, да и своей тоже.

С перестройкой приходили не только беды, но и радости. В свя­зи с тысячелетием христианства на Руси власти стали терпимее относиться к религии, сначала к христианской, а затем и к мусуль­манской. Впервые за много лет состав паломников в Мекку форми­ровали не в ЦК и Совмине, в отделах по делам религии, а в духов­ном управлении мусульман Средней Азии и Казахстана. Задумал совершить хадж к священным камням Каабы и Сабир-бобо. Он даже загадал: если аллах допустит его в святые места Мекки и Медины, разрешит принести в жертву черного барана, значит, он простил ему убийство. Хадж в Саудовскую Аравию Сабир-бобо совершил даже дважды, и теперь был убежден, что аллах простил его и любимый племянник находится в раю.

Вернувшись после первого паломничества, Сабир-бобо объявил землякам, что вносит крупную сумму на строительство мечети в Аксае. Раньше в образцово-показательном хозяйстве, жившем по ленинским заветам, ни мечети, ни даже молитвенного дома не было, хотя негласный мулла, обряжавший односельчан в послед­ний путь, имелся, да и тот назначался ханом Акмалем и часто, по настроению хозяина, менялся. Самым удивительным для забитых дехкан оказалось место, выбранное Сабиром-бобо для постройки мечети. Начали ее возводить прямо на огромной Красной площади Аксая, напротив внушительного памятника Ленину, с протянутой, как оказалось, в никуда рукой. Видимо, далеко вперед смотрел Сабир-бобо: в дни больших мусульманских праздников редко какая мечеть способна вместить всех верующих, но на площади перед ней найдется место каждому правоверному, а что Ленин будет созерцать склоненных в намазе людей – не беда, и на него молились семьдесят с лишним лет, да результат налицо, аллах по крайней мере не обещал счастья и равенства всем. Да и вряд ли он долго тут простоит: в России, да и на Украине, в Молдавии, что ни день крушат памятники ему. Как аукнется – так и откликнется, гласит русская поговорка. В свое время по его приказу рушились церкви и расстреливались священники, а колокола из храмов переливали на сантехнику для унитазов и на памятники вождям, а теперь много тысяч его бронзовых скульптур, скорее всего, пустят вновь на колокола, ныне церкви, как и мечети, растут и множатся с каждым днем, а с медью туго…

Хадж – паломничество в святые места мусульман – для людей из нашей страны дело столь редкое, что вернувшихся оттуда почитают чуть ли не как пророков, а Сабир-бобо побывал там дважды, отмаливая грехи, еще и мечеть решил воздвигнуть в Аксае, и его авторитет в крае, особенно у простых людей, невероятно поднялся. Люди с положением, имеющие власть, на­верняка догадывались, что не в простых отношениях с ханом Акмалем находился молчаливый старик в белом, лишь редкие из них, особенно доверенные люди, знали, какое влияние он имел на хозяина Аксая и какая роль отводилась ему ныне.

Нет, он не сразу смирился с арестом хана Акмаля, уж слишком неожиданной оказалась акция прокурора Камалова. Сабир-бобо тут же послал гонцов в Ташкент, потребовал, чтобы Сухроб Акрамходжаев явился в Аксай и доложил, почему ничего не предпринял, не предупредил. Сенатор вновь совершил тайный визит в Аксай, встретился с Сабиром-бобо и объяснил, что прокурор Камалов, скорее всего, наделен в Москве особыми полномочиями, и оттого арестовал уважаемого в республике человека, не согласовав с ЦК, как принято. Вот тогда-то Сабир-бобо понял, что в стране нет единой власти, рухнула привычная субординация, и теперь расста­новка сил будет меняться постоянно. На той встрече Сабир-бобо выразил желание иметь подробное досье на прокурора республи­ки, на что Сенатор заявил с обидой, что он не сидит без дела и сейчас по его просьбе собирают такие данные на Камалова в Москве – ведь большая часть служебной карьеры прокурора проходила в столице и за рубежом.

Позже, когда копия досье на Ферганца поступила к Сабиру-бобо, он решил: прокурор опасный человек, его следует немедлен­но уничтожить, и денег на это жалеть не надо.

Возможно, столь суровый приговор человек в белом вынес оттого, что не мог простить себе, как явно он просчитался, недо­оценил прокурора Камалова, ведь они с ханом Акмалем были уверены, что Ферганца прислали в Узбекистан друзья и покровите­ли Рашидова, хорошо знавшие хозяина Аксая, не заинтересован­ные, чтобы распутался клубок из Средней Азии, отсюда в центре многие кормились. Они с ханом Акмалем настолько уверовали в то, что прибыл «свой» человек из Москвы, что даже заготовили прокурору дипломат с миллионом, на всякий случай, за приятное знакомство, и должен был внести его сам Сабир-бобо в конце беседы или застолья.

«Хорошо, что кейс с деньгами был не у Арипова под рукой, уплыл бы миллион ни за что в госбюджет, и мудро получилось, что я отказался участвовать в совместной беседе, о чем просил хан Акмаль. Камалов догадался бы о моей роли, и пришлось бы на старости лет обживать тюремные нары, но аллах велик…» – часто думал Сабир-бобо: было ему за что ненавидеть Камалова.

События в Ферганской долине застали Сабира-бобо врасплох, и он очень жалел, что слепая ярость толпы обрушилась на турков-единоверцев, как человек верующий, он искренне скорбел об этом. Но свою лепту в погромы внес, его посланники Джалил, Исмат, Ибрагим, Джафар поработали основательно, это они, не жалея денег, направляли опьяненную кровью толпу на поджоги райкомов и райисполкомов, на штурм отделений милиции. Нанятые ими горлопаны повсюду внушали толпе, что за народным восстанием (так велено было определять погромы, поджоги, мародерство) стоит хан Акмаль, сбежавший из московской тюрьмы. В последние дни беспорядков, когда власти уже частично контролировали си­туацию, по чайханам Ферганской долины пронесся ловко пущенный слух, что тайную штаб-квартиру хана Акмаля в горах атаковали с воздуха отборные части десантников и Арипова вновь вывезли в Москву. Дважды запущенный слух обрастал деталями, подробно­стями и уже легендой гулял по глухим кишлакам и прошлое Героя Соцтруда хана Акмаля, мордовавшего собственный народ, отодви­галось на второй план, казалось незначительным. Сабир-бобо не знал, что за прокурором Камаловым в дни беспорядков шла непрерывная охота, но о том, что на трассе Коканд-Ленинабад машина Ферганца попала в засаду и все трое нападавших погибли, он узнал раньше, чем начальник уголовного розыска республики полковник Джураев в Ташкенте. Вот тогда он получил подтвержде­ние, что люди Сенатора в столице не дремлют и что человек, поднявший руку на хана Акмаля и его преемника Сухроба Акрамходжаева, приговорен к смерти.