– У вас позже изменилось мнение о нем? – бесстрастно спросил Шубарин, хотя ответ его очень волновал.

– То, что он человек хваткий, неглупый – это точно, но не более. Позже, работая с ним, я не однажды поражался широте его взглядов в нашумевших статьях и узости мировоззрения в конкретных делах. Я ведь ожидал, что с его приходом и с пе­рестройкой мы основательно переворошим законодательство и даже Конституцию Узбекистана – какие же толковые были у него статьи о правовом нигилизме властей!

Позже я понял, что за него, так же как и за меня в свое время, какой-то умный человек написал докторскую диссерта­цию. Я даже однажды попытался узнать по своим каналам – кто? Но мне ответили, что скорее всего это человек не из республики, но хорошо знающий наши проблемы.

А скажи, Артур, зачем тебе понадобилось узнать, как и каким образом Сухроб оказался в Белом Доме? – спросил вдруг Тулкун Назирович. Старая лиса, дремавшая в нем, проснулась.

Артур Александрович знал, с кем имеет дело, и не обольщал­ся временной эйфорией собеседника, догадывался, что тот обязательно задумается, почему вдруг он заинтересовался Сенатором. Он даже обрадовался этому вопросу: лучше уж тут, в приятные минуты, получить ответ из первых рук, чем строить догадки наедине или наводить справки через треть­их лиц.

– Я не знаю, вы в курсе или нет, но он недавно вернулся из тюрьмы. Сейчас он не у дел, хотя мечтает занять прежнее положение, а пока хотел бы поработать в моем банке на достойной должности. Вот почему я хотел знать, каким образом, какой ценой он овладел креслом в Белом Доме. Да, я помог ему и Миршабу заполучить ключевые посты в Верховном суде. Но, беря вас за горло, он не мог не знать, что мы с вами давние приятели, мне не нравится, когда за моей спиной шантажируют моих друзей, – закончил на патетической нотке Шубарин.

– Не огорчайся, Артур, дело давнее, я забыл эту историю. Вся жизнь состоит из компромиссов. Он бы, наверное, далеко пошел, если бы не прокурор Камалов. Думаю, что по большому счету ему уже не подняться, опять же из-за Камалова. Пока он прокурор республики, Сухроба считать свободным человеком нельзя, хотя он и на свободе. Я знаю Камалова, компромиссы его не устраивают, и я вот что думаю: не спеши официально приближать его к себе. Другое дело помощь, деньги, личные контакты. А там видно будет, нынче события быстро разворачи­ваются: или арба развалится, или ишак умрет… – И гость поднялся, видимо, временем он не располагал: рейс на Стамбул был раз в неделю, в среду, завтра.

Как только гость ушел, Шубарин глянул на платиновые стрелки «роллекса». До обеда было еще далеко. «Ну и денек, а точнее деньки», – подумал Шубарин, такого старта в Ташкен­те он не предполагал. Шел всего пятый день по возвращении его из Мюнхена. «Да, старый политикан отработал тысячу дол­ларов сполна», – рассуждал Артур Александрович. С Сенато­ром все становилось на место: знаменитая диссертация и нашу­мевшие статьи в прессе – украденные труды его бывшего юрисконсульта, это и Тулкун Назирович подтвердил, и догадка его, что Сенатор снял копии с документов из кейса убитого Азларханова – верная, только пользуясь сведениями из секрет­ного источника, он сумел взять за горло такого скользкого человека, как Тулкун Назирович, и заполучить пост в Белом Доме. Все сомнения, версии, варианты, предположения в отно­шении Сенатора отпали сами собой.

Но визит человека из Белого Дома был ценен и тем, что тот свое отношение к Сенатору определил четко: его нельзя счи­тать серьезной фигурой в сегодняшней борьбе за власть до тех пор, пока Камалов занимает пост прокурора республики. А ведь Артур Александрович считал, что за время работы в Белом Доме Сенатор крепко сблизился с Тулкуном Назировичем и сейчас, выйдя на свободу, может рассчитывать на его поддержку в борьбе за возврат утерянных позиций. Сенатор без такой поддержки многое терял. Косвенно гость прояснил и положение Камалова. С прокурором, видимо, считались всерьез, чувствова­ли силу. Конечно, Артура Александровича так и подмывало расспросить всезнающего человека как можно больше о гене­ральном прокуроре, час назад сидевшем в том же кресле, но боялся вспугнуть, насторожить Тулкуна Назировича, тот мог и сказать напрямик: «Слишком многое ты хочешь знать за тысячу долларов». Однако радовало, что неожиданная коман­дировка в Стамбул вновь сблизила его с таким всесильным во все времена политиком, как Тулкун Назирович.

«Обязательно надо захватить его с собой в Европу, и в самое ближайшее время, там в долгой дороге и уюте первоклассных отелей, возможно, удастся прояснить положение Камалова и, может, даже узнать про тех, кто положил глаз на мой банк», – решил Шубарин, возвращаясь за письменный стол, на котором разом зазвонили все телефоны.

После неожиданного звонка Газанфара Сенатор на время поте­рял интерес и к чемодану, и к долларам. Шубарину помог Камалов… Что бы это могло значить? – задумался он надолго в глубо­ком кожаном кресле. Вырвал из рук мафии, продолжал рассуждать он, значит, не обошлось тут и без Джураева, не стал же он сам его отбивать, дело это рискованное, восстанавливал он ход неизвест­ных ему событий.

Джураев хорошо знает Шубарина, и у них был общий друг – покойный прокурор Амирхан Азларханов, чьи труды дали мне возможность стать самым известным юристом в крае, а ныне начальник уголовного розыска тесно сотрудничает с Камаловым, и тандем этот представляет для меня грозную силу, констатировал Сенатор, – а значит, Японец вошел в контакт с тем и другим. Оставалось узнать: давно ли они нашли точки соприкосновения и почему прокурор и полковник помогли банкиру? Что за этим кроется? Состоялся ли этот неожиданный альянс до поездки Шуба­рина в Германию или это вышло случайно, выкрали все-таки гражданина США. Как юрист, он не должен был сбрасывать со счетов столь важный факт, тут вполне мог возникнуть вопрос о чести нового суверенного государства, отсюда и помощь. Все это предстояло выяснить и не спеша, осторожно: ныне и Шубарин с его финансовой мощью, и прокурор республики, и начальник уголов­ного розыска, чью кандидатуру, говорят, прочили в министры внутренних дел и даже шефом Министерства национальной безопасности, представляли силу. Но как, каким образом вызнать об этом? – мучился хозяин дома, скрипя добротной кожей старого австрийского кресла. Вдруг нашелся и ход. Надо найти тех, кто дерзнул выкрасть гостя всесильного Японца, – это мог быть или сумасшедший, или человек, считающий себя ровней Шубарину и даже сильнее его. Да, да, сильнее его, вряд ли ровня рискнет тягаться с Артуром: в Ташкенте преступный мир хорошо знал, какой силой обладает Японец. Коста с Кареном после гибели Ашота и жестокой расправы с бандой Лютого упрочили свое положение в столице. И если Артур Александрович втайне от него и Миршаба вошел в контакт с Ферганцем, следовало сблизиться с теми, кто решил в самом начале помешать банковской деятель­ности Японца. Но это только в том случае, если американца не выкрали какие-нибудь сумасшедшие, новые волчата; ошалевшие от вида розового чека почти в полмиллиона долларов, выписан­ного небрежно Гвидо Лежава. Могло быть и такое: ныне и в Таш­кенте полный беспредел. После убийства Нарика Каграняна и Вали вместе с телохранителями у ресторана «Ереван» в столице нет единого хозяина уголовного мира, хаос, как и во всем, что ни день, зарождается новая банда, причем из вполне добропорядочных, казалось бы, граждан, еще вчера ни в чем незамешанных и не замеченных в уголовной среде. Или заезжает в благополучный город на гастроли залетная компания крутых рэкетиров, в таком случае и вовсе ищи ветра в поле. Поистине смутное время. Бес­предел. Поэтому следовало не спешить, осторожничать, Шубарин не тот человек, на котором можно без раздумий ставить крест, правильно говорят русские: не руби сук, на котором сидишь. Но если выяснится, что Артур действительно спелся за его спиной с Ферганцем и против него действуют серьезные люди, вот тогда и переметнуться от него не грех… А пока… нужно встретиться с Миршабом, рассуждал уже более спокойно Сенатор, рассказать обо всем, если надо будет, и через Газанфара, и через уголовные связи следовало выйти на тех, кто решил тягаться с Шубариным и выкрал его американского гостя.

Это решение несколько успокоило Сенатора, и он, вспомнив про чемодан, резко сорвался с места – сколько же ему положили долларов и положили ли вообще? Судя по весу, «деревянных» денег ему не пожалели, чемодан, перехваченный вверху бельевой веревкой, сегодня был куда тяжелее, чем в первый раз. Откинув крышку, Сенатор ахнул – чемодан до верха был заполнен… конфетами, редкими ныне шоколадными конфетами. На минуту он растерялся – что бы это значило? Но он лихорадочно сунул руку в глубь чемодана и вытащил плотную банковскую упаковку, она оказалась пачкой долларов, в тысячедолларовых купюрах. Судя по толщине пачки – он привычно оценил – сто штук! Сто тысяч долларов! А может, это еще не все?

От волнения, нетерпения он не стал рыться, а вывернул содер­жимое чемодана на ковер, но среди пачек новых двухсот – и пяти­сотрублевых купюр долларов больше не было. Но рублей было гораздо больше, чем в прошлый раз, миллионов пятнадцать, как прикинул на глазок Сенатор; хотя мог и ошибиться; его визуаль­ный опыт все-таки строился на сторублевках, а тут купюры были покрупнее, к которым он еще не привык. Но в любом случае – пятнадцать миллионов или двадцать – количество радовало, он ведь рассчитывал на сумму гораздо меньшую, а о долларах даже не мечтал, не предполагал, что хан Акмаль, оказывается, давно знал им цену. А при нынешнем курсе «зеленых» это огром­ные деньги – с такой суммой можно было размахнуться.

Сенатор повеселел, и мысль об альянсе Японца с его кровными врагами перестала тревожить душу. Власть и деньги магически действуют на человека, философствовал он, укладывая вновь в че­модан миллионы из Аксая. Доллары он определил в особый ящик старинного двухтумбового письменного стола, ловко переобору­дованного под домашний сейф, чувствовал, что они скоро приго­дятся. Ведь он обещал Сабиру-бобо после встречи с московскими адвокатами самому выехать в первопрестольную, чтобы на месте руководить операцией по вызволению хана Акмаля из подвалов КГБ – с такой пачкой долларов и с миллионами «деревянных» можно было рассчитывать на успех.

Упрятав «деревянные» в чемодан, доллары в сейф, он раздумывал: то ли самому собрать конфеты с ковра, то ли вызвать кого из домашних, как вдруг снова раздалась настойчивая трель звонка, очень похожая на междугородный, и он рванулся к телефону. Но звонок оказался местным, звонил Миршаб, он, даже не расспросив о здоровье, поездке, так же как и Газанфар час назад, сказал с тревогой:

– У меня есть важная новость. Не возражаешь, если я подъеду через полчаса?

Сенатор машинально обронил «да», и разговор тут же оборвал­ся. «Ну и денек, что ни новость, то какая-нибудь пакость…» – чертыхнулся Сенатор и поспешил на кухню, чтобы распорядиться насчет завтрака и насчет конфет, разбросанных на полу.

Миршаб появился чуть раньше назначенного срока, еще в окош­ко Сухроб Ахмедович увидел, какое озабоченное лицо у его верно­го соратника, заметил он, и как тот нервно хлопнул дверцей новенькой «девятки», а ведь Салим умел держать себя не хуже Шубарина, чья манера поведения у них почиталась за образец. Но, войдя в дом, Миршаб любезно поздоровался с женой Акрамходжаева, пошутил с детьми, и, глядя на этого улыбчивого, с иголочки одетого человека, вряд ли можно было сказать, что его одолевают проблемы, заботы… Салим прекрасно держался, и хозяин дома порадовался за своего друга. И тут Сенатор вспомнил однажды оброненное Шубариным: мужчина должен нести тревогу в себе, хранить ее тайну, не расплескав из нее ни капли, ибо тревога, словно ртуть, опасна для окружающих, особенно для близких, домочадцев. Но как только они остались одни, у него в кабинете, беспечность, любезность, радушие пропали с лица Салима. Он, конечно, сразу приметил чемодан у письменного стола, даже при­поднял его, понимая, что там деньги из Аксая, но расспрашивать о поездке не стал.

Миршаб устало плюхнулся в кресло и поспешил сообщить явно беспокоившую его новость.

– После твоего неожиданного отъезда в Аксай вечером я узнал из неофициальных источников сногсшибательную весть, что в «Лидо» во время презентации выкрали важного гостя Шубарина, того самого американца, что сидел на банкете рядом с тобой. В тот день, когда ты встречался с Сабиром-бобо, Шубарин пере­тряс весь город, но тщетно, американец словно сквозь землю провалился. И тут происходит любопытное: прокурор республики и начальник уголовного розыска тоже каким-то образом узнают об этом факте, хотя официальных сообщений о пропаже граж­данина США нигде не было. Ко мне, как и к Камалову, поступают сводки происшествий и по линии КГБ, и по линии МВД. Но Камалов и Джураев знают не только о похищении, но даже располагают сведениями, кто решился испортить Артуру празд­ник, и выручают Шубарина. И я насторожился сразу: с чего бы это Камалову проявлять столь щедрый жест в отношении Японца, ведь он не может не знать, что мы с тобой состоим у него в друзьях, а мне на Новый год в ресторане он сказал прямо: «Я включил счетчик, слишком много вы с Сенатором мне задол­жали». Так не спелся ли за нашей спиной Артур с прокурором и с этим вездесущим полковником Джураевым? Если так, мы должны быть с Японцем предельно внимательны и ни в коем случае не делиться планами в отношении Ферганца. Судя по весу чемодана, судьба Камалова решена, для Сабира-бобо смерть про­курора равна жизни хана Акмаля…

Миршаб вдруг замолк и потянулся к чайнику, о котором они забыли.

– Да, деньги на это Сабир-бобо не пожалел, – ответил Сена­тор, как бы освобождая себя от отчета за поездку в Аксай, а главное, от упоминания о пачке тысячедолларовых купюр, но вдруг словно разгадал какую-то тайну, встрепенулся и спросил:

– А не может быть так: Камалов сам специально подстроил похищение, чтобы найти зачем-то ход к Артуру, внести между нами разлад. Тем более если в деле замешан полковник Джураев, большой мастак по части головоломок для криминальной среды. Тут все надо взвесить – теряя Артура, мы теряем многое, особен­но сейчас, когда он стал банкиром, вышел на Европу.

Миршаб как-то странно посмотрел на своего однокашника, но тут же без раздумий ответил:

– Рассуждаешь ты логично, я тоже об этом подумал, но, наверное, я не стал бы тревожиться, беспокоить тебя с дороги, если не позаботился узнать, кто же попытался наступить на хвост Шубарину.

– И кто же такой дерзкий? – вырвалось нетерпеливо у хозяина.

– Некий Талиб Султанов, вор в законе. Живет в Рабочем городке, где и Наргиз, там и держали этого американского грузи­на.

– Значит, Артур отказался платить выкуп за своего гостя? Обычный рэкет – зачем же Талибу иначе рисковать?

– Не спеши. Я тоже так думал вначале, но в том-то и дело: никто выкупа и не требовал, Артур не стал бы рисковать жизнью друга, ты ведь знаешь его щепетильность, заплатил бы. Хотя потом, после отъезда гостей, устроил бы крутую разборку – Коста с Кареном нынче в большом авторитете. Кроме того, известно: ночью Артур давал двести пятьдесят тысяч только за след своего друга, а к утру уже полмиллиона. Нет, тут не в деньгах дело.

– Зачем же тогда выкрали, если не из-за выкупа, как обычно?

– Вот этого я пока понять не могу, и при случае нам не мешает знать ответ – почему? Слишком много появляется у Артура тайн от нас, хотя ясно, что прокуратура с уголовным розыском к похи­щению отношения не имеют.

– Да, дела… Хотя, признаться, за полчаса до твоего звонка я уже знал об этом, – ошарашил Сенатор вдруг гостя.

– Как знал? – удивился Миршаб. – И даже знал, кто выкрал?

– Нет, этого я не знал, но очень заинтересовался людьми, дерзнувшими стать поперек дороги Артуру. При определенных обстоятельствах они могут нам с тобой сгодиться или мы сможем разыграть эту карту в своих интересах.

– Кто же тебе сообщил? – перебил нетерпеливо Миршаб.

– Газанфар.

– А я про него как-то забыл. Молодец! Вот ему и следует поручить тщательнее присмотреться к прокурору, может, и найдем тогда отгадку тайны – почему Камалов помог банкиру.

Газанфар Рустамов не обрадовался возвращению из «Матрос­ской тишины» Сенатора не только из-за того, что понимал, что отныне работы, и рискованной, у него прибавится. Он был в обиде, что тот не выполнил своего обещания, когда работал в ЦК, тогда, занимая такой высокий пост, он легко мог продвинуть его на место одного из районных прокуроров столицы, а если в ка­кую-нибудь область, то и прокурором города. А теперь он сам без портфеля, а сведения из прокуратуры все равно будет требовать и даже в большем объеме, чем прежде, ведь пока Камалов проку­рор республики, и не может чувствовать себя свободным челове­ком, хотя и вырвался на волю. Как юрист Газанфар догадывался об этом, ибо знал грехи его, и даже за часть своих прегрешений Сенатору «светила» высшая мера. Вряд ли со смертью Парсегяна, главного свидетеля, Камалов опустит руки, не тот человек. Пока Сухроб Ахмедович пребывал в «Матросской тишине», Миршаб редко беспокоил его, может, оттого, что с первого дня он работал как бы на Сенатора, а может, человеку из Верховного суда было не до него, Камалов наверняка сел и ему на хвост, ведь он-то знает, что Сенатор с Миршабом неразлучные друзья со студенческой скамьи, сподвижники, так сказать, а прокурор поставил цель сде­лать их сокамерниками, об этом многие догадываются.

Узнав от Татьяны Шиловой сногсшибательную новость о похи­щении американского грузина, а главное, о неожиданной помощи прокурора Камалова банкиру Шубарину, он тут же позвонил Сенатору, ибо знал цену сообщению. Важной информацией он напоминал о себе, что работает, не дремлет, но имел он и дальний прицел, думал, Сенатор переключится на Японца, заподозрив его в связи с прокуратурой, и надолго оставит его в покое, но не тут-то было.

Уже на другой день раздался у него звонок на работе: Сенатор пригласил его в гости, давно, мол, не виделись, не ели плов из одного лягана, но Газанфар представлял, что за угощение предсто­ит, хотя плов приготовили на самом деле, из красного риса «девзера» и мяса свежезабитого каракучкара. В гостях он оказался не один, был там и Миршаб.

За дастарханом о делах не говорили, вскользь поминали собы­тия минувших дней, беседовали больше о личном, о женщинах, кулинарии, благо щедро накрытый стол позволял поддерживать эту тему. Нарочито избегала политики, а значит, дня сегодняшнего и завтрашнего. Но как только перебрались в просторный кабинет Сенатора, куда на заранее сервированный стол подали зеленый китайский чай, словно перевернули пластинку. Разговоры пошли только о политике, о насущных проблемах, о дне сегодняшнем, но больше о завтрашнем… И Газанфар, уже было засомневавшийся за пловом, что его пригласили по делу, понял сразу, что зван ради какой-то конкретной акции. Он не ошибся. Сухроб Ахмедович вдруг без перехода спросил:

– Перед самым моим арестом мы говорили с вами о новом отделе по борьбе с организованной преступностью в прокуратуре, куда Камалов набрал сотрудников из КГБ, пользуясь связями с руководством этой организации. Этот отдел нас и тогда интере­совал, интересует и сейчас, он – главная опора Камалова в проку­ратуре. Удалось ли вам сблизиться с работниками отдела и есть ли у вас шанс каким-то образом перевестись туда?

Газанфар понял, что не ошибся в своих предположениях. Сена­тор не успокоится до тех пор, пока не сведет счеты с Ферганцем, и в этой борьбе, как он видел, ничьей быть не может. Или – или. А для него подобное развитие событий становилось слишком опасным – Камалов не тот человек, кого можно легко поставить на колени, таких останавливает только смерть. Газанфару была хорошо известна судьба легендарного снайпера Арифа, погибшего в собственной западне, да и судьба «альпиниста», которого специ­ально привезли из Домбая, не успевшего произвести выстрел даже в больнице, нет… он хотел жить.

Но и отказать прямо не мог, «сиамские близнецы» Сенатор с Миршабом жалости не знали, от них тоже жди пули хоть в лоб, хоть в спину, поэтому он сказал:

– Важную информацию, что я передал вам накануне, я добыл в этом отделе. Помните, я говорил, что у меня там работает знакомая девушка – Таня Шилова, вы ее видели со мной когда-то в «Лидо», вот она случайно и проговорилась…

– Вот и прекрасно, значит, все-таки нашли лазейку туда, а сооб­щение действительно важное, и мы его оцениваем по достоинству, – сказал Сенатор и подал гостю запечатанную пачку тысячеруб­левок, оказывается, заранее лежавшую на столе и прикрытую салфеткой. – Возьмите, вы заслужили.

Газанфар, не рассчитывавший на такую щедрость, поблагодарил и спрятал деньги в карман пиджака. «Сто тысяч! Не мало, но это скорее аванс за что-то рисковое, надо ухо держать востро», – по­думал он, но вслух сказал:

– Да, мне казалось, что я нашел ключ к отделу, Таню там уважают, ценят, но случилось непредвиденное: в нее влюбился парень, ее коллега, тоже бывший сотрудник КГБ, Костя Васильев и, кажется, пользуется взаимностью. Вот этот капитан, возглав­лявший главную группу захвата при задержании хана Акмаля, любимец Камалова, и перечеркнул все мои труды. Эта неожидан­но сложившаяся обстановка напрочь исключает теперь возмож­ность перейти в отдел, разве что по личному приказу Камалова, иначе меня не поймут. А я у него не пользуюсь уважением, чует он что-то, иногда так посмотрит…

– Да, брат, ситуация… – вздохнули разом сотрапезники.

– Как близко ты был у цели!

– Не теряйся, не опускай руки, – продолжил Сенатор после долгой паузы, – женское сердце изменчиво, продолжай делать знаки внимания, цветы там, подарки, а вдруг… Тогда и переход в отдел будет закономерным, выстраданным.

Разговор как-то вдруг увял, поблек, скукожился, и Газанфар почувствовал, что приятели пожалели о щедром авансе, но деньги были в кармане, и это радовало, грело. Выпили еще чаю, вновь заговорили о достоинствах зеленого китайского чая «лунь-цзинь», и, когда все катилось к какому-то пристойному прощанию, завер­шению, Миршаб вдруг спросил:

– Газанфар, а вы не слышали, кто же все-таки подложил такую свинью Артуру?

Гость ответил, что не знает, не слышал. А тут Сенатор на всякий случай, как позже он объяснит Миршабу, спросил:

– А не знаете ли вы случайно Талиба Султанова, он недавно в Мюнхене побывал?

Оба невольно впились взглядами в гостя. Но Газанфар, уже видевший себя за карточным столом со ста тысячами в кармане и оттого не заметивший жгучего интереса собеседников, спокойно ответил:

– О том, что Талиб побывал в Мюнхене, не знаю, да и что ему там делать? Я его хорошо знаю, он человек авторитетный, в уго­ловном мире имеет вес.

– Вы с ним лично знакомы? – вырвалось одновременно у со­владельцев «Лидо».

– Да, конечно, а зачем вам Талиб понадобился, я знаю людей и покруче, – ожил вдруг Газанфар, ему хотелось быть ближе к уголовникам, чем к прокурору Камалову, и порадовать хотелось своих хозяев за щедрый аванс.

Миршаб с Сенатором вдруг быстро переглянулись, словно сго­ворились, обменялись какими-то знаками, как за карточным сто­лом, и Сенатор, получив «добро» компаньона, сказал жестко:

– Это Талиб выкрал гостя Шубарина.

Газанфар побледнел, он подумал, что опять вляпался в какую-то историю. Он ведь хорошо знал, чем были обязаны эти два челове­ка Шубарину. Значит, они подозревали его в сговоре против них.

– Зачем же он «наехал» на Шубарина? Японец мало кому по зубам в Ташкенте. В городе помнят, как Коста один из «узи» завалил всю банду Лютого, решившего обложить данью «Лидо», а потом сжег их всех, как собак…

– Вот мы и хотим знать, почему некто Талиб дерзнул поднять руку на нашего друга, а значит, и на нас. Кто стоит за ним? – вмешался в разговор Миршаб и вдруг неожиданно не только для Газанфара, но и для Сенатора достал из внутреннего кармана пиджака точно такую же пачку тысячерублевок и пододвинул их к «Штирлицу» со словами: – А это от меня лично. Постарайся узнать, что к чему, а главное, что он намеревается предпринять против нашего друга. Но… сведения, даже если они будут касаться жизни Артура, прежде должны поступить к нам, не стоит от­влекать и беспокоить Шубарина, он большие дела затеял, а Талибом мы займемся сами, понял?

– Да. Я знаю, что для вас значит Артур Александрович, он и мне глубоко симпатичен. И с Коста мы друзья, я часто выручал его, когда он сидел, – бормотал вконец растерявшийся Газанфар, но пачку денег торопливо прибрал.

«Что-то они сегодня слишком щедры», – мелькнула на секунду мысль, но думать – почему? – не хотелось, двести тысяч не давали сосредоточиться, приятно грели душу…

– Ну, теперь, когда у нас появился шанс обезопасить нашего дорогого Артура, мы можем сказать и «аминь», – подытожил встречу Сенатор, и они дружно встали из-за стола.

Таня Шилова, передав важную информацию для Газанфара, поняла, что и она втянулась в схватку, где ей отведена не послед­няя роль. Поняла она и то, что в борьбе, затеянной прокурором республики против сил, дестабилизирующих обстановку в крае, ничьей быть не может, все зашло слишком далеко: три подряд покушения на Камалова – подтверждение тому.

Не могла она не понимать и того, что отныне, в связи с суверен­ностью Узбекистана, пост Генерального прокурора страны приоб­рел невероятную значимость – ведь конституция нового государ­ства ставила во главе всего закон, права человека, отметала диктат любой идеологии и даже религии, и человек, занимающий боль­шой кабинет в здании на улице Гоголя, становился ключевой фигурой в политической и экономической жизни республики. От­того пост Камалова вдруг стал притягательным для многих кла­нов, желающих поправить свое общественное положение, поднять­ся на такую ступень власти, откуда можно было бы расправляться, опять же руками закона, с соперниками.

Ферганец, конечно, день ото дня ощущал нарастающее давление со всех сторон, но имел он и прочную, мало заметную для посто­ронних глаз поддержку первого законно избранного президента, человека достаточно жесткого, властного, видевшего далеко впе­ред, кстати, разгадавшего предательство Горбачева одним из пер­вых среди руководителей республик. Это он, экономист и финан­сист по образованию, имевший громадный опыт государственной и хозяйственной работы, своими конкретными, четкими вопроса­ми всегда ставил краснобая Горбачева в тупик, разбивая его маниловские мечты в пух и прах и иногда и вовсе ставя того в неловкое положение как человека некомпетентного. Мститель­ный Горбачев это заметил сразу и держал того на расстоянии, приближая к себе людей легковерных, необязательных, лживых, неверных, что и подтвердил август 1991 года. Но у президента были связаны руки-ноги каждодневными заботами: как одеть-обуть, накормить многомиллионный народ, живший все хуже и хуже из-за оборвавшихся хозяйственных связей – резуль­тата горбачевской «перестройки». Только его личным авторите­том в Узбекистане сохранялся межнациональный мир, быстро гасились возникающие то тут, то там на границах этнические конфликты, каждый из которых без твердой руки перерос бы куда в более мощный Карабах. Он хотел сохранить гражданское со­гласие любой ценой и добивался этого. У Камалова не было времени и обстоятельств, чтобы сблизиться с президентом, но как прокурор ощущал, что в тяжелые минуты, когда его окончательно загонят в угол, он может обратиться к нему и наверняка получит помощь. В этом Ферганец не сомневался. Часто на совещаниях со своим отделом по борьбе с организованной преступностью, на которых присутствовала и Татьяна, он говорил: «Я думаю, прези­дент одобрит наше решение». Догадывалась она и о том, что борьба подошла к какой-то решающей фазе, события набрали ход, и, видимо, ей придется теперь регулярно снабжать Газанфара дезинформацией.

Но тут, когда она понадобилась Камалову как никто другой, случилась неожиданная накладка, способная свести на нет все планы прокурора. В нее влюбился, и по-настоящему, она это чувствовала, ее коллега по отделу Костя Васильев, и это заметили все вокруг, включая Газанфара. Если он прежде остерегался захо­дить в отдел оттого, что не мог войти в контакт с ее коллегами, . кстати, в большинстве своими ровесниками, то теперь, когда все вокруг связывали ее имя с Костей, его визиты объяснять стало невозможным. Не могла же она сказать Косте, что Газанфар сотрудничает с мафией, что перед ней поставлена задача снабжать его ложной информацией, чтобы контролировать ход событий. Конеч­но, будь у нее иной склад характера, иная манера поведения, держать двоих молодых людей на дистанции, не выпуская обеих из поля зрения, не составляло бы особого труда. Девушки сплошь и рядом поступают так, но Шилова не была кокеткой, и ей приходилось трудно. Ей было уже двадцать пять, в этом возрасте в Средней Азии большинство ее одногодок готовили своих детей к школе, а она была только впервые серьезно влюблена.

Единственный мужчина, который ей нравился до сих пор, был Камалов, но эту влюбленность она воспринимала как любовь к киногерою или киноартисту, понимая, что их разделяет время, целая эпоха. В Косте она чувствовала цельную, себе подобную натуру, ценила в нем преданность долгу, безоглядную верность и даже любовь к Камалову. Гордилась тем, что он занят серьез­ным мужским делом и в своей среде пользуется авторитетом. Заметила она, что окружающие сразу единодушно восприняли их как пару, что еще более осложнило положение Шиловой, ибо она понимала, что не может сказать Камалову: извините, я не могу любезничать с Газанфаром, у меня иные личные планы. И Костю, который ей нравился, терять не хотелось, но и Камалова подвести не могла. Газанфар, впрочем, как и многие другие, видимо, знав­шие за собой какие-то грехи, враждебно встретил появление ново­го отдела, хотя, казалось, одним делом заняты, возможно, он чуял, что отсюда может исходить угроза и ему.

Отдел по борьбе с организованной преступностью, укомплек­тованный полностью бывшими работниками КГБ, существовал в прокуратуре как бы сам по себе, и потому частые контакты старых сотрудников с новичками бросались в глаза. И Газанфар, на чьих глазах развивался роман Шиловой, вдруг растерялся; он действительно побаивался ребят из отдела Уткура Рашидовича. Они казались ему куда опаснее больного Камалова, и обретать личного врага при его двойной жизни, да еще такого, как Васильев, ему не хотелось.