"Слагать из встречных лиц один портрет..."
      (Интервью с писателем Раулем Мир-Хайдаровым)
      - К своему 60-летию Вы успели многое: заслуженный деятель искусств, ваши избранные собрания сочинений вышли и в России, и на Украине, причем и там, и там дважды, роман "Пешие прогулки" выдержал 18 изданий. В Мартуке есть улица вашего имени и литературный музей, вы вошли в энциклопедии нескольких стран, переводились на другие языки, общий тираж книг достиг пяти миллионов. Вы собрали значительную коллекцию современной живописи, знакомы и дружны со многими сильными и известными мира сего. Вы счастливый человек? Считаете ли вы, что ваша жизнь состоялась?
      Р.М. - При кажущейся прямоте и ясности вопроса, он по-восточному полон философии и скрытого смысла. Тут односложным "да " или "нет" не отделаться, ответ в любом случае получится многомерным. Сразу на выручку приходит поэзия, в которой, как я не раз заявлял, есть ответы на все вопросы бытия: "... и все сбылось...и не сбылось". Но если всерьез, ответ и будет колебаться между "сбылось" и "не сбылось". В амплитуде этих жизненных качелей - и вся моя судьба... Успехи, неудачи, потери, обретения, нежданные радости, признание земляков и любовь читателей.
      Поколение, к которому я принадлежу, называют военным, к нему близки по духу родившиеся лет на пять раньше войны и чуть позже - лет на 6-7. На мой взгляд, люди этих поколений, очень высоких задач перед собой не ставили, на несбыточные фантазии не замахивались. Получить высшее образование, достичь успехов в профессии, быть полезным Отечеству, народу - в этом мы видели свою цель. Наверное, я должен уточнить, что, говоря о поколении, я имел в виду ту среду, из которой вышел сам, хотя надо отметить, что общество в пору моего взросления было более однородным, уровень жизни во всех его слоях не сильно различался, как стало это заметным в 70-х, не говоря уже о сегодняшних днях. Я не слышал, чтобы в моем кругу юноши 50-х годов мечтали стать дипломатами, писателями, послами, кинорежиссерами, банкирами, не рассчитывали объездить мир, иметь загородные особняки, мерседесы, отдыхать на Ривьере и в Ницце. Оттого, наверное, в моем поколении меньше людей, разочаровавшихся жизнью. И если некоторые из нашего поколения достигли высоких материальных благ, они пришли к ним закономерно, за них не рвали и не закладывали душу, не перешагивали через трупы. Другое дело - поколения, идущие вслед за нами. Они родились в эпоху расцвета и мощи советского государства и изначально рассчитывали на очень высокое качество жизни - тут мечты не знали предела. Но развал СССР сыграл с ними злую шутку, большинству из них никогда не достичь даже уровня жизни их родителей, ибо те жили в одной из двух сверхдержав мира. Оттого у многих нынешних сорокалетних апатия к жизни, душевная опустошенность. Слишком высокую планку они ставили перед собой, слишком радужной видели свою жизнь в будущем.
      Отвечаю на ваш вопрос вопросом: "Мог ли мальчик, один из 112 сверстников, единственный из трех параллельных седьмых классов, решивший поступать в железнодорожный техникум, рассчитывать, что некогда будет известным писателем и сегодня, в канун своего юбилея, давать вам это интервью? Конечно - нет! Такое не только не снилось, но о таком даже не мечталось. Но в каждом из нас природой, Всевышним заложено многое, и таланты в том числе. Уже тогда, в юности, уезжая в техникум из Мартука, никак не связывая свое будущее с литературой или искусством, я чувствовал в себе жажду приобщения к культуре. Я знал: чем бы я ни занимался в жизни, у меня в доме непременно будут книги, музыка, картины, я буду ходить по музеям, на концерты, обязательно стану театралом. Я уже говорил в одном из своих интервью, что книги и кино в определенной степени сформировали мое мировоззрение, вкусы, отношение к жизни. Человек начинается с детства. Это не мной сказано, но это так. До перестройки книгами и кино не были обделены даже самые захолустные уголки нашей родины, важно было душой тянуться к прекрасному, духовному. Даже сейчас от волнения меня бросает в дрожь, когда я слышу фразу: " Театр у микрофона...". Лет с десяти постоянно слышал эти слова, уносившие меня в волшебный мир искусства. Мое первоначальное знание о театре, опере, классической музыке пришло из эфира. Только потом, через годы, я увидел "живьем" знакомые театральные и оперные постановки, слушал знаменитые оркестры и выдающихся исполнителей. Я до сих пор помню голоса мхатовских корифеев: Качалова, Комиссаржевской, Мордвинова, Степановой, Яншина, Грибова, Яблочкиной, Якута, Пруткина, Кторова, Книппер-Чеховой. Записывая спектакли на радио, они знали, что адресуют свое искусство массам, приобщают нас к прекрасному, вечному. В детстве все западает прямо в сердце и навсегда. Если бы меня спросили в школьные годы, что такое Отечество, государство, власть, я бы, наверное, ответил: это спектакли театра у микрофона, симфонические концерты Чайковского, Скрябина, Прокофьева, Рахманинова - так я ощущал далекий, в рубиновых звездах Кремль. То послевоенное государство мне многого не могло дать, но, оказывается, дало главное - открыло дверь в мир искусства, а через культуру пришло ощущение отечества, своего народа.
      Гуляя босоногим мальчишкой по улицам Мартука, носившим имя Ленина, Сталина, Буденного, Ворошилова, я и представить не мог, что улица Красноармейская будет некогда носить мое имя, и на ней появится красавица-мечеть, первая в столетней истории поселка, в строительство которой и я вложил немало средств. В каждый приезд я навещаю мечеть и не спеша прохожу по "своей" улице. Признаюсь, задай вы вопросы в эти минуты, я, безусловно, ответил бы, что я человек счастливый и считаю свою жизнь состоявшейся. За всю историю Мартука только четыре героя Советского Союза и я удостоились чести, чтобы нашими именами назвали улицы нашего детства, Пожалуй, этой наградой общества я горжусь больше всего.
      Я был очень счастлив ,когда мой первый рассказ "Полустанок Самсона" опубликовали в Москве, когда вышла первая книга, когда стали приходить письма от читателей. Когда я лежал в больнице после покушения и ко мне вдруг потоком пошли люди, прочитавшие "Пешие прогулки",- их любовь, поддержка окрылили меня. И я вновь почувствовал себя счастливым, ибо привела ко мне людей сила искусства, значит, я сумел достучаться до сердец читателей. Наверное, постоянно счастливым человек быть не может, а если такой все-таки найдется, видимо, он будет смахивать на идиота. Разве можно быть покойным душой и счастливым, если оглянуться вокруг. Если улица твоего имени находится в поселке, переживающем жесточайший кризис: безработица, кругом бедность, упадок, люди бросают дома и уезжают в неведомое. А ведь совсем недавно, до горбачевской перестройки, это был цветущий райцентр, где в каждом дворе стояла машина, а то и две. Работали 4 завода, несколько автобаз, две фабрики, 20 детских садов, с 6 утра до полуночи, с интервалом в полчаса, ходили в город переполненные "Икарусы". В лучшие годы на первенстве Мартука играли до 16 футбольных команд! А районные спартакиады превращались в настоящие праздники. Открою и тайну, которой поделился со мной в конце 70-х управляющий местным сбербанком: у 500 вкладчиков Мартука лежали на книжке по 100 тысяч рублей у каждого! Чтобы было понятно нынешнему поколению, переведу в доллары - это более 130 тысяч! Вот такие горбачевские качели вышли - одним махом из богатства в нищету.
      А каково молодежи?! Мы тоже вступали в жизнь не в лучшие для страны годы, но у нас было гарантированное будущее, перспективы. В своем будущем мы нисколько не сомневались, нам поистине были открыты все пути. А каким мы оставляем мир после себя, какую экологию? В годы моего детства Илек был не только кормильцем и поильцем, но и красою края, десятки поколений выросли на его берегах, тысячам и тысячам он снится в снах. Сейчас эта загаженная заводами река губит все живое на своем пути, в Мартуке уже давно отравлены подпочвенные воды. Подумайте, колодезная вода, воспетая в сказках, легендах и песнях, стала отравой.
      В начале 50-х годов была успешно выполнена одна из самых грандиозных программ по озеленению страны. Леса были необходимы степным краям, и более чем на треть программа реализовалась именно в Казахстане. Высадили сотни тысяч километров лесополос вдоль железнодорожных, автомобильных, проселочных дорог и колхозных полей. За 50 лет у нас зашумели настоящие леса со зверьем, ягодами, грибами, сенокосом. И вот сегодня этот рукотворный лес, высаженный и выросший на моих глазах, вокруг Мартука, да и по всему Казахстану, нещадно вырубается. Людям нечем топить, и через два-три года весь лес может быть изведен на корню. А это грозит неминуемой экологической катастрофой. Люди от безысходности лишают себя будущего, а ведь у нас под боком и высыхающий Арал.
      Отвечая на ваш вопрос, можно бесконечно говорить о радостях и удачах, их за жизнь выпало немало, и если их перечислять, упоминать, с кем знался, где бывал, что видел, то это может показаться банальным хвастовством. Но причин, поводов, от чего душа болит и на сердце неспокойно, к сожалению, гораздо больше, чем радостей, сколько их не перечисляй. На фоне невзгод страны, лишений людей, тупика, в которое зашло общество, кризиса, всего и вся личные успехи кажутся несущественными, мелкими, несвоевременными даже в юбилей. И мне остается лишь вернуться к поэтической формулировке, высказанной в начале, она наиболее адекватна моему настроению и обстоятельствам и лишний раз подтверждает мудрость поэзии: "... и все сбылось и не сбылось...".
      В перестройку, когда открылись границы, многие писатели, артисты подались на Запад, другие дружно повалили в политику, во власть. Не было ли у вас мысли осесть где-нибудь в Европе или, используя имя, популярность, стать политиком? Ведь ваши романы - об экономике, политике, власти? На иных страницах и сегодня можно прочитать готовые, не принятые до сих пор законы или программы для целых партий, а люди из спецслужб считают вас крупнейшим аналитиком, точно просчитавшим ситуацию на десятилетия вперед.
      Да, было такое время. Многие в ту пору уезжали в Израиль, Америку, Германию. Выросшие на голосах западных радиостанций, они и впрямь верили, что нужны там, что только там оценят их талант, особенно материально. К сожалению, интерес к ним подогревался только политикой. Упал железный занавес, кончилась победой Запада война идеологий, интерес пропал не только к ним лично, но и ко всей нашей культуре и к стране в целом. Вернулись домой без шума, без помпы, почти все. Остались из известных только Александр Межиров и Наум Коржавин, люди преклонных лет, получающие, на наш взгляд, огромные пенсии. К сожалению, сейчас у Запада окончательно пропал интерес к России, там ясно видят наш тупик, и не только экономический. Кого можно из выдающихся музыкантов, певцов, они уже перетянули: постоянно живут там Хворостовский, Казарновская, Кисин. Осели на Западе известные шахматисты, футболисты, хоккеисты, боксеры, тренеры, а исполнители блатных песен Шуфутинский и всякие там Ляли Черные, Саши Рыжие - вернулись, они и правят бал в новой России. В 1988 году, за три года до развала страны, после выхода романа "Пешие прогулки", на меня было совершено покушение. Вероятно, первое из политических покушений. Уже потом, через 2-3 года, начнут убивать почти каждый день, и не будет понятно, то ли из-за политики, то ли из-за больших денег, как, например, с В. Листьевым. Но в моем случае деньгами и не пахло. Роман вызвал огромный интерес, сразу появилось и второе, и третье издание, вышедшие невероятными тиражами. В больнице появился корреспондент американской газеты "Филадельфия инкуаэр" Стивен Голдстайн, который сделал огромный материал про меня на целую полосу под названием "Исследователь мафии". Позже эта статья привлекла внимание многих крупных европейских газет и телекомпаний, интересующихся русской мафией. Чуть позже появились и другие американцы, они предложили мне грин - карт, то, о чем мечтают миллионы граждан бывшего СССР. Но я, к их невообразимому удивления, отказался. У меня и мысли не было уезжать из страны, хотя в больнице я уже понимал, что покидать Ташкент придется. Я ни в коем случае не связываю отказ стать американцем с идеологическим патриотизмом, это, прежде всего, связано с моей ментальностью. Я хочу жить на родине! И останусь при любом режиме. Даже если он мне и очень сильно будет не нравиться. В моем первом рассказе "Полустанок Самсона" есть фраза : "казахи редко покидают родные края". Это главная казахская ментальность отчасти и моя. Возможно, кто-то с издевкой заметит, что более 2 миллионов казахов проживает в Астраханской, Оренбургской, Волгоградской, Омской, Томской областях. Им я отвечу, что это исторические места проживания казахов, ведь не зря первая столица Казахстана была определена Лениным - Оренбург. Мечта миллионов - грин-карт - меня нисколько не прельстила, не жалею об этом и сейчас, спустя 12 лет, хотя жизнь эмигранта в Москве я познал сполна, и будущее России видится мне совсем не радужным.
      Теперь о возможности моего вхождения в политику, во власть. Судьба и тут представляла мне реальный шанс, билет в сытую жизнь подавался, как говорится, на блюдечке с голубой каемочкой. Придется вернуться опять в 1988 год, в больницу. В ту пору свободно избирался Верховный совет- первая ласточка долгожданных демократических свобод. Страна бурлила, кипела, ночами просиживала у телевизора, ходила на митинги. Однажды в палату ко мне пришла, почти в полном составе, избирательная комиссия одного из столичных округов, а конкретнее - авиазавода. Они и предложили мне выставить свою кандидатуру. "Пешие прогулки" в ту пору зачитывались до дыр, передавались из рук в руки, я получал мешки писем. Сам роман служил избирательной программой, а моя судьба на тот момент не нуждалась в рекламе, поистине это был мой звездный час. Я подходил в депутаты по всем параметрам. Конечно, предложение обрадовало меня, подняло дух, но я попросил два дня на размышление. В эти дни я многое передумал и, как мне кажется, принял правильное решение отказался. В ту пору я не предполагал, что политика настолько грязное занятие, хотя особых иллюзий на этот счет не питал никогда. Чем я мотивировал отказ прежде всего для себя? В перестройку литература имела колоссальное влияние на умы людей - "Пешие прогулки" тому подтверждение. Я был убежден, что имею трибуну гораздо более эффективную, чем депутатский мандат. Читатели ждали моих новых книг, где были и рецепты новой, свободной жизни. И я знал, что напишу такие книги. Я крепко огорчил людей, уже видевших меня своим депутатом, но с ними у меня надолго сложились глубокие личные отношения, и я им до сих пор признателен за то, что они поддержали меня в трудную минуту. Я не обманул ожидания своих читателей, написал один за другим, в рекордно короткие сроки, еще 4 романа, зафиксировавшие хронику смутного времени и предугадавшие наш нынешний, увы, не победный путь. Романы и сегодня не потеряли актуальности, читаются с интересом, продолжают переиздаваться, ибо оказались провидческими. Депутатский мандат, который почти был у меня в руках, получил молодой офицер В. Золотухин. Я пытался следить за его судьбой, но след его с развалом государства для меня затерялся.
      Жалею ли я о том, что не попал в первый свободно избранный Верховный совет вместе с Собчаком, Бурбулисом, Ельциным? Нет, тем более, что время показало: единомышленников у меня там было бы не много. Говорить о том, что я упустил шанс воспользоваться высокой трибуной, - смешно. Даже великому и мудрому Сахарову не давали рта раскрыть - об этом и сейчас горько вспоминать. Зато в романе "Масть пиковая", вышедшем в начале 90-го года, когда Михаил Сергеевич как раз затыкал рот Андрею Дмитриевичу, я показал Горбачева Геростратом своего Отечества. Сегодня с моей оценкой согласны многие, большинство. И напоследок - об аналитике. Я убежден, что литература прозорливей любых аналитиков и политических предсказателей. Хорошо написанные книги становятся самой историей и воспринимаются адекватно реальной жизни, по ним судят о прошлом. Пример тому - великий роман Мухтара Ауэзова "Путь Абая" - там вся история, быт казахов. Ни один научный трактат не дает такого объемлющего знания о казахах, как этот гениальный роман.
      Вы и в советское время издали немало книг, успели выпустить в "Художественной литературе" большой однотомник избранного. "Звезда Востока" и московский журнал "Мы", на своем пике, имел полумиллионный тираж фантастические цифры! Когда вам печаталось лучше - тогда или сейчас? Не тоскуете ли вы по прежним временам, когда писателю создавались почти идеальные условия для жизни и творчества? Коварный вопрос. Не хочется плевать в прошлое, - слишком многие заняты этим теперь, - но и вводить в заблуждение читателя не желаю. Писательская среда слишком специфична, о ее жизни бытует больше мифов, чем это есть в реальности. Чтобы не оставлять себе пути для отступления, сразу отвечу - нет, не жалею, нисколько. Возможно, о чем-то печалюсь, но это частности, а в главном, повторюсь, не жалею.
      Прежде всего, дам свою краткую оценку советскому периоду литературы. Я пришел в этот цех уже сформировавшимся человеком, со своим мироощущением, видением, успел даже состояться - избранное в "Худлите" тому подтверждение. Редкий советский писатель, тем более, с периферии, при жизни или после смерти сумел издаться в этом элитном издательстве, наверное, не более двух процентов всего списочного состава СП за всю историю издательства с 1936 года. А писателей было много, десятки тысяч, кстати, планы "Худлита" составлялись на 5 лет вперед и ежегодно, с боями, пересматривались, причем планы были "прозрачными", их можно было увидеть в любом крупном книжном магазине. "Худлит" печатал книги, только проверенные читателем и временем, и лучшие произведения писателей мира в том числе. На мой взгляд, советская литература - в большей степени литература должностных лиц, литература высоких кресел. Десятки лет существовал термин, такой как "секретарская литература", то есть литература литературных чиновников.
      Сейчас многие забыли, что Л. Брежнев был лауреатом высшей в государстве литературной премии - Ленинской. В новейшее время литературой "баловался" и Ельцин, - к премиям он был равнодушен, а гонорары любил, скопил легальное состояние. У всех еще свежо в памяти дело "писателей" Коха, Чубайса, Казакова и других, получивших по 100 тысяч долларов на каждого за ненаписанную книгу о приватизации. Не может, оказывается, западный читатель жить без книги о нашей приватизации, и все, готов миллионы за это платить. За это ли - вот вопрос... Особенно умилял меня А. Собчак, написавший две или три тоненькие брошюрки, которые, впрочем, никто в глаза и не видел. Свой загородный дом в три этажа, необычайной архитектуры, обставленный роскошной мебелью, увешанный картинами ( Зайцева нас, телезрителей, по дому долго и восхищенно водила), и городскую квартиру - целый подъезд на Мойке, - как объясняет Собчак и его жена Л. Нарусова, они приобрели исключительно на писательские гонорары. И всем советовали писать и писать. Как писатель отмечен и Б. Немцов, создавший "Записки провинциала", - назвать ее книгой у меня язык не поворачивается -, брошюра она и есть брошюра, никакой крупный шрифт не спасает. Пресса многократно объявляла, сколько Немцов заплатил с нее, и сколько на руки получил гонорара. Собчак с женой только намекали на прибыльность писательского ремесла, и правильно делали, иначе бы люди стали штурмом брать издательства, все бы кинулись писать брошюры. После обнародованных Немцовым гонораров некоторые мои знакомые, далекие от литературы и больших денег люди, стали очень нехорошо посматривать на меня. Судя по моим тиражам, толстенным томам, моей завидной производительности, они быстро подсчитали, что я уже если не долларовый миллиардер, то миллионер точно. И когда некоторые, не выдержав, спрашивали открыто о моих гонорарах, то мой ответ, судя по их лицам, не выглядел убедительно. Словно сговорившись, они ссылались на "скромные" гонорары Немцова. Однажды в компании я сказал: конечно, можно получить, как Немцов, 85 тысяч долларов за брошюрку объемом со школьную тетрадь, если отнесешь в издательство тысяч двести или окажешь услуги на подобную сумму. Все равно не поверили, хотя сомнения в их души я заронил. Но после дела "писателей" Коха и Чубайса меня больше расспросами про гонорары не донимают. Стали понимать, за что и сколько платят, поняли, что "писатель" писателю рознь. Брежнев, Ельцин, Немцов - одно, а Распутин, Маканин - дальше по своему вкусу - совсем другое. Но вернемся в советское время... Писательское сообщество даже тогда называли кастовым. Зеленый свет в литературу загорался прежде всего для деток, зятьев, сватьев, невесток, тещ, кумовьев писателей, и конечно, отпрысков крупных чиновников. И если появлялись среди них время от времени Шукшины, Беловы, Астафьевы или Вампиловы, то это скорее исключение, чем правило. Читатель, возможно, до сих пор не знает, что право на книгу имел не писатель, а издательство, выпустившее ее. Сегодня такое положение кажется абсурдным, но так было до 91-го года. Если книга выходила за рубежом, то гонорар получал не писатель, а государство, и на презентацию книги ездил, скажем, в Париж, не автор, а чиновник из министерства. Ныне все мы знаем историю голливудского Оскара за фильм "Москва слезам не верит" - режиссер Владимир Меньшов сумел взять в руки свой "Оскар" только через 10 лет после присуждения, да и то силой, со скандалом.
      До выхода книги на нее обязательно писались открытая или закрытая рецензии, а после выхода еще одна - секретная. Рецензии писались случайными, но доверенными людьми, зачастую далекими от литературы. Работа эта хорошо оплачивалась, оттого не всякому она попадала. В одной отрицательной рецензии на мою книгу, вышедшую в "Советском писателе", отмечалось, что у меня плохо прописаны женские образы. Хотя в этом произведении у меня женщин не было вовсе. Человек, уносивший кипы рукописей на рецензию, уже имел установку кого миловать, а кого похоронить. Рецензии со знаком "плюс" и со знаком "минус" оплачивались по одной ставке, поэтому могли и не такое отписать.
      А выпуск многотомных собраний сочинений решался на закрытых правлениях СП СССР, а то и на уровне Политбюро ЦК КПСС. Из откровений Е. Евтушенко узнаем, что он свои миллионные тиражи поэмы "Мама и нейтронная бомба" решал на высшем государственном уровне. Сейчас все это воспринимается как бред, плохой сон, но так мы жили. Издательства были сконцентрированы в Москве, но и тут их можно было пересчитать по пальцам одной руки, а издательства в столицах республик так и назывались - периферийными. Перечень нелепых негласных установок. Правил можно было перечислять долго, и все они унижали писателя, заставляли его идти на компромисс, даже в мелочах. Так стоит ли жалеть о том времени, когда писатель всегда оказывался в положении просителя, а главное, приносил в жертву свой труд- тут перепиши, это убери, этого нельзя, это не годится, это не понравится...
      Рынок не избавил писателей от проблем, теперь они просто другие. Может, требования стали даже более жесткими, чем в советское время, но они связаны теперь только творчеством. И отношения писателя с издателями теперь совсем иные, без хамства, без подобострастия, без десятка прожорливых посредников.
      О чем же тогда та толика печали, о которой я заявил в начале? Переход писателей из привилегированного класса общества в никакой, падение в пустоту отразилось на мироощущении писателя. На сегодня, кажется, это единственная категория граждан, не нашедшая своего места в новой России. Люди, считавшие себя поводырями общества, властителями его дум, оказались самыми неприспособленными к переменам. В пустых склоках и раздорах они в мгновение ока лишились принадлежавшего им имущества, а оно, поверьте, было громадным, не стану перечислять, чтобы не травить душу обывателя уже прошлым непомерным богатством. Жалею о "Литературной газете", - она отражала культурную жизнь огромной страны, знакомила с новыми талантами и упоминала тех, кто покинул нас. Может, тогда мы этому не придавали значения, а теперь запоздало поняли, что потеряли.
      Жаль домов творчества, где мы вольно или невольно знакомились друг с другом, сиживали за одним столом и узнавали творчество собратьев по перу. Жаль дней советской литературы, проводившихся регулярно во всех уголках страны, декад национальных литератур. На таких встречах, форумах народ напрямую встречался со своими писателями, поэтами. Вот, пожалуй, и все.
      Остальное отмерло сразу, потому что было лживо изначально. Возродить советскую литературу невозможно, да и нужно ли? И кто ее возродит, если бывшие интеллектуалы не могут объединиться даже в профсоюз? Придут другие мастера слова, возможно, им захочется создать новое сообщество. А пока ... Пока мы - всяк сам по себе.