Вот в зеленом знамени что-то есть, зеленое знамя привлекает многих, оно генетически сидит в каждом мусульманине, этого марксисты не учли. Да откуда им было понять восточные народы, когда они толком не знали русской нации, для которой в тиши, уюте и комфорте Запада готовили революцию. А семьдесят лет унижения религии му­сульман только способствовали ее твердости. Мусульманская религия аскетична, для нее необязательны роскошные храмы и мечети, для нее важна компактная среда обитания единовер­цев. Ошибка марксистов, все-таки бравших за модель будуще­го западные государства и Россию, состояла в том, что они не учли, что мусульманские народы живут компактно на своих исконных, исторически сложившихся землях, миграции коренного населения в другие районы практически нет, и вытра­вить отсюда ислам невозможно, с ним можно лишь мирно со­существовать.

Да, в зеленом знамени, долго стоявшем в углу, что-то есть, это сродни партии зеленых, неожиданно возникшей во всей Европе, в исламе привлекательно многое, особенно для тех, кто делает ставку на мораль, единство. Вот им поперек дороги, наверное, стоять не стоит…

Мысли его все время кружатся вокруг власти, кто дальше будет представлять реальную силу? Останется ли КПСС пра­вящей партией или появятся новые политические силы в стране? Какой будет КПСС, или какие люди будут определять ее линию, такие, как Тулкун Назарович, или искренние сто­ронники нового генсека Горбачева, чьих рьяных последовате­лей в крае он еще не видел, особенно в верхних партийных эшелонах? А может, если послушать новых пантюркистов, чьи листовки с программами уже появляются в Коканде и по всей Ферганской долине, Узбекистан будет развиваться самостоя­тельно, вне союза с Россией?

Тогда кто же придет здесь к власти? Столько лет рваться к власти и вдруг у самой вершины ее остаться у разбитого коры­та. Нет, этого он не должен допустить. Значит, ему всячески надо способствовать перестройке, чтобы КПСС оставалась в крае по-прежнему единственной правящей партией? Но уве­ренности в этом у него нет. Наверное, мешает все-таки вечная раздвоенность души, желание сидеть на двух стульях одновре­менно. Да, потерпи КПСС поражение, ему несдобровать, тем более сегодня, когда он так высоко в ней поднялся, рассуждает с волнением Сенатор. А если Узбекистан каким-то образом получит самостоятельность вне федерации с другими союзны­ми республиками, и прежде всего Россией, не означает ли это, что КПСС автоматически теряет силу в крае и переход в дру­гую партию будет осложнен прежде всего его нынешним поло­жением в рядах правящей? А может быть, новые силы в Узбе­кистане вовсе не допустят ни одного коммуниста к власти, скажут: хватит, нахозяйничались, довели, чего не коснись, до развала, в таком благодатном крае, где можно снимать три урожая в год, дехканин не может прокормить семью. Вполне возможны и такие аргументы, горестно вздыхает он. Наверное, приходят ему на память первые коммунисты областей, как Анвар Абидович Тилляходжаев, соливший золото про запас, и каратепинский хан, любивший, чтобы его скромно называли «наш Ленин».

Да, такие коммунисты долго не выветрятся из памяти на­рода, горестно вздыхает прокурор.

Но тут же лицо его светлеет, и он даже улыбается и с об­легчением переводит дух, как же он раньше не догадался. Нет, любой власти без коммунистов никак нельзя, ведь в партии в Узбекистане состоит прежде всего артистократическая часть нации, ее белая кость, голубая кровь, какой человек из рода ходжа не имеет членского билета КПСС, покажите мне его, внутренне горячится прокурор Акрамходжаев, сам он, понят­но, гордится своим происхождением. А эти люди всегда пра­вили и будут править в крае при любой системе, при любом цвете знамени, а уж при зеленом тем более. Все партбаи сдадут членские билеты КПСС, долго служившие им надежным при­крытием и допуском к кормушке, и дружно вступят в любую другую, но тоже только правящую. Как он сразу об этом не по­думал? Так же, как и все, поступит и он, и при таком раскладе никто даже не припомнит, кем был во времена правления КПСС некий Сухроб Акрамходжаев.

Уяснив для себя крайние случаи в будущем, он философ­ски подумал – нигде в мире к власти не приходят мудрые и дальновидные, а только хитрые и коварные, живущие одним днем. После меня хоть трава не расти, после меня хоть по­топ – это прежде всего о политиках, рвущихся к власти. Муд­рецы и философы вопрошали во все времена: почему не учи­тываются уроки истории? Да потому, что историю делают не­учи, недоучки. За примерами далеко ходить не надо, недоучка аксайский хан, бывший учетчик тракторной бригады, долгие годы влиял на судьбу Узбекистана больше, чем весь Верхов­ный Совет вместе взятый. И, отталкиваясь мысленно от Акмаля Арипова, он продолжал философствовать дальше.

Если в просвещенных европейских государствах к власти приходят порою беспринципные люди, что же ждать у нас в самостийном Узбекистане, если все эти годы правили бал Тилляходжаевы да Ариповы, наверняка придут к власти или им подобные, или если Акмалю-ака удастся вывернуться и на этот раз, то он при зеленом знамени никогда не уступит ли­дерства, на это у него и денег, и компромата на всех хватит.

Так рассуждал он почти каждый день, взвешивая ситуа­цию «за» и «против», но ясности выбора не представлялось, си­туация менялась на глазах, тут действительно требовалось стать хамелеоном, чтобы угодить всем сразу: и левым, и пра­вым, неформалам и националистам, либералам и радика­лам – у него голова шла кругом, все, казалось, набирали силу, все имели перспективу. Вот когда пригодилось его умение быть сыщиком и вором в одном лице. Каким умением надо обладать, чтобы прослыть в среде прикомандированных следо­вателей одним из немногих в крае, на кого можно положиться, и вместе с тем через Шубарина и Тулкуна Назаровича у пико­вых валетов числиться своим парнем, засланным казачком в прокуратуру.

Но и тут и там он прежде всего преследовал свои интере­сы, никакие идеи, идеалы в расчет не принимал, он попросту их не имел. Не волновало его ни красное, ни зеленое знамя, никакое другое, даже в полоску, он хотел быть всегда, при лю­бой власти наверху, как его любимый политик Троцкий, труды которого он тайно изучал в Белом доме в служебное время.

Но на кого бы ни ориентировался Сенатор, все равно упи­рался в аксайского хана, в его архив, в его деньги, в своих пла­нах на будущее он не мог никак его ни обойти, ни объехать. Следовало рисковать, вступать с ним в контакт, подать ему ру­ку в трудную минуту, может, удастся заручиться его поддерж­кой и стать если не наследником его архивов и миллионов, то хотя бы совладельцем. И миллионы, и архивы хороши и по­лезны при любой власти, при любом знамени.

Но и риск нешуточный! Узнай кто, что он ищет подходы к аксайскому хану, при нынешнем к нему отношении офици­альных властей и правовых органов это стоило бы Сенатору не только поста, к которому он так долго стремился, но и партби­лета, и свободы. Он знал столько тайн, служебных секретов, и выдача их другой заинтересованной стороне иначе чем предательством государственных интересов не квалифицировалась бы, об этом он хорошо знал, юрист все-таки, доктор юридиче­ских наук. Это еще только часть потерь, лишался всего: дома, семьи, капиталов, положения в обществе. Лишался перспек­тив, впереди вполне светило звание академика, а при опреде­ленном раскладе он мог и за пятый этаж Белого дома повое­вать. Это ли не риск? Он настолько всерьез замыслил встречу с Акмалем Ариповым, что не делился планами даже ни с Тулкуном Назаровичем, ни с Шубариным, хотя был уверен, те мог­ли подсказать что-нибудь дельное и, может, даже неизвестное ему, они знали, что дела у аксайского Креза неважные и им занимаются следователи КГБ.

Не имел он я никаких гарантий успеха, куда ни кинь – риск. И реакцию на добрый жест, участие в его судьбе невоз­можно предугадать, все знали, какой Арипов самодур. Можно и вовсе не вернуться домой, убьют и бросят труп в пропасть на радость шакалам, гиенам и горным орлам. Ни могилы, ни следа не останется на земле, по этой части он большой дока, а может, придумает еще более изощренную смерть – кинет из­битого и связанного в клеть к голодным свиньям, боровы и сгрызут до последней косточки, никаких вещественных дока­зательств не оставят, и такое он практиковал. А то запрет в подвал и напустит туда змей, говорят, от ужаса тут же сходят с ума или случается разрыв сердца. Кровожадный народный де­путат, обласканный и обвешанный государством орденами, обладал невероятной фантазией, как отправить на тот свет че­ловека, тут равных ему не сыскать.

Конечно, все «против» могли испугать кого угодно, но Сухроб Ахмедович так верил в свою удачу и понимал, что «за» в этом деле решают проблемы на все случаи жизни, хоть при красных, хоть при белых, тем более при зеленом знамени. Ва­риант, что называется, беспроигрышный, в случае успеха, ра­зумеется. И опять ему припомнилась присказка Беспалого: «Кто не рискует, тот не пьет шампанского!» Он, конечно, и се­годня без риска мог пить шампанское до конца дней своих, но теперь он, как и аксайский хан, одержим манией величия, ему больше, чем шампанского, хотелось власти. Вот какая жажда его мучила, она и толкала его в Аксай.

Долго взвешивать не приходилось, все подвигалось к аре­сту Арипова, он понял это после двух последних совещаний в КГБ и в кабинете у первого секретаря ЦК и решился на отча­янный шаг, и вот тайная поездка в горы, в резиденцию аксай­ского хана.

Сейчас в поезде Ташкент – Наманган прокурор все-таки пожалел, что не оставил жене письма на тот случай, если он в понедельник не вернется домой. Ей следовало немедленно связаться с Артуром Александровичем и назвать место, куда он тайно отбыл. Шубарин, конечно, тут же примчится на выруч­ку, ему нет смысла терять своего человека на таком посту, да и аксайского Креза он хорошо знал, бывая с Тилляходжаевым там в гостях, смотрел редкие по нынешним временам схватки бойцовских псов и злых двухгодовалых жеребцов, забытые же­стокие развлечения римских патрициев и ханов Золотой Ор­ды. Ехал он почти на авось, никакой четкой программы не имел, никого, кроме себя, не представлял, ничьих поручи­тельств и рекомендаций не вез, все должно было решиться в ходе разговора. Все зависело от того, как примет его аксайский хан, посчитает ли фигурой, человеком, на которого можно рас­считывать, довериться.

Поезд продолжал грохотать на стыках, по-прежнему его кидало из стороны в сторону, но било об стенку уже реже, он как-то наловчился владеть телом. Человек из ЦК посмотрел на часы, до нужной станции оставалось еще почти два с полови­ной часа, сон ушел окончательно, и вялости он не чувствовал, может, воспоминание, где все пока складывалось удачно, бод­рило его? А может, чай? Не мешало еще заварить чайник крепкого, дело шло к тем самым трем часам ночи, лучшему времени для преступлений, высчитанных доктором юридиче­ских наук, но в эти же часы человек теряет над собой контроль, сегодня расслабляться он не имел права. Он взял чайник, осто­рожно вышел в коридор, титан не остыл, но он на всякий слу­чай открыл топку и пошуровал кочережкой, тлеющие угли за­жглись огнем, он не спешил, мог и подождать, пока закипит.

Купе проводника оказалось распахнутым настежь, сам он, раскинув руки, безбожно храпел, на столике лежали ключи. Сенатор взял их, вышел в тамбур и беззвучно открыл дверь на левую сторону по ходу поезда, потом вернул связку на место, все это заняло минуты две, не больше. Он даже покопался в шкафчике у хозяина вагона, нашел-таки пачку индийского чая из личного запаса.

Вернувшись в купе, Сенатор долго вглядывался в набегаю­щие в ночи разъезды, полустанки, станции, с трудом разобрал название одной из них на пустынном перроне и сличил по па­мяти с тщательно изученным расписанием, скорый шел по графику. Оставшееся время пролетело быстро, прокурор даже его не заметил, может, оттого, что он начинал мысленно стро­ить разговор с директором агропромышленного объединения. Вариантов начала беседы он перебрал великое множество, и ни один его не устраивал, с ханом Акмалем нельзя говорить ни в подобострастном, ни повелительном тоне, и тот и другой путь губителен, обречен на провал. Он понимал, как не хватало ему перед поездкой консультации с Шубариным, тот бы вы­строил ему разговор четко по компасу. Но в том-то и дело, что связь с аксайским ханом он желал держать в строжайшей тай­не, он не сказал о поездке даже Хашимову. Если в будущем у него случится взлет, он не хотел, чтобы его связывали с ханом Акмалем. Как в случае с докторской, свалившейся как снег на голову всех знавших его людей, он и тут готовил сюрприз. Он хотел внушить всем, что его сила в нем самом, а сильный че­ловек, судя по всему, скоро мог понадобиться. Поезд начал двигаться медленнее, тормозить, на маленьком, ничем не при­мечательном полустанке он делал двухминутную остановку, пропускал спешивший навстречу скорый «Наманган – Таш­кент», глухой разъезд как нельзя лучше устраивал прокурора.

«Пора», – сказал он вслух и рассовал по карманам сигаре­ты, зажигалку, расческу, носовой платок. Из портмоне достал трешку и положил краешек ее под чайник так, чтобы сразу можно было увидеть, это на тот случай, чтобы не привлекать внимания, вроде как прошел в соседний вагон, сознательный жест. Выходя, он еще раз присел на полку, как обычно перед важной дорогой, а она, считай, у него только начиналась, сде­лал «аминь» и только тогда мягко притворил за собой дверь купе.

Проводник продолжал храпеть, но уже на другом боку, и Сухроб Ахмедович, пройдя мимо него своими вкрадчивыми шагами, вышел в тамбур, открыл дверь, глянул вдоль состава, как и перед посадкой, выждал почти минуту и, когда состав чуть тронулся с места, спрыгнул на щебеночную насыпь. Туск­ло освещенный перрон разъезда находился впереди, и его уди­вило, что даже дежурный не вышел на перрон. Такой вольно­сти нравов на транспорте прокурор не ожидал, о железной до­роге он по старинке думал гораздо лучше.

Скорый, сияя цепочкой огней в коридорах купированных вагонов в середине состава, плавно тронулся, и три красных сигнальных фонаря хвостового плацкартного некоторое время болтало из стороны в сторону далеко за входными стрелками, но скоро и они исчезли в ночи.

Сухроб Ахмедович продолжал стоять на обочине пристан­ционных путей, то и дело поглядывая в темноту по обе сторо­ны разъезда, мелькала тревожная мысль, неужели прокол на первом же этапе? И когда уже начали брать отчаяние и злость, слева от вокзальной пристройки дважды мигнули фары машины. «Наконец-то», – облегченно выдохнул Сенатор и шаг­нул с насыпи, «Жигули» медленно шуршали ему навстречу. Не доезжая, машина включила свет ближних фар, и он узнал бе­лую «шестерку» Шавката, двоюродного брата своей жены, он в прошлом году и хлопотал за нее в Автовазе. Свояк намеревал­ся выйти из машины, обняться по традиции, но прокурор жес­том остановил его и сам распахнул переднюю дверцу.

– Ты что, опоздал? – вместо приветствия спросил он.

– Нет, что вы, я давно уже здесь, – поспешил оправдаться Шавкат. – Я видел даже вдали огни приближающегося поезда и в это время задремал, наверное, минуты три-четыре, не больше, открыл глаза, а состав уже хвост показал, и я включил свет, извините…

– Да, время между тремя и четырьмя ночи самое ковар­ное, – сказал удовлетворенный ответом прокурор, лишний раз получив подтверждение собственной теории.

Машина отъехала от разъезда и через несколько минут уже катила по асфальтированному шоссе, ведущему в Наман­ган. Шавкат, расспрашивая о здоровье, о доме, о детях, сестре, одной рукой настраивал приемник – хороший концерт луч­ший помощник водителю в ночной езде.

Гость невольно поежился, и это не осталось незамечен­ным.

– Да, ночи в наших краях прохладные, чувствуется бли­зость гор, да и осень на дворе. – И Шавкат, открыв «бардачок», протянул родственнику хромированную фляжку, которая в большом ходу у авиаторов и военных людей. – Согреет, я за­хватил на всякий случай.

– Спасибо, молодец, – повеселел Сенатор и, отвинтив крышку, с удовольствием отхлебнул несколько раз. – И конь­як неплохой…

– Я же знаю ваши вкусы, настоящий армянский, – зау­лыбался свояк, он уже думал, что гость обиделся на него.

– Как с вертолетом?

– Все в порядке, и даже сегодня есть одна путевка в Пап­ский район, ее я и оформил Баходыру, и вылет его раньше других не бросится в глаза, самая дальняя точка для нашего авиаотряда.

– Как ты объяснил ему столь ранний вылет?

– Проще простого. Он знает, что в Аксай постоянно наве­дываются большие люди, комиссия за комиссией. Хозяйство Акмаля Арипова словно визитная карточка Узбекистана, мы ведь тоже газеты читаем. Я сказал, что сегодня там с утра ка­кое-то совещание выездное, а вы не смогли прибыть со всеми вчера, оттого и спешите появиться там чуть свет, чтоб до нача­ла переговорить кое с кем.

– Молодец, вполне логично…

– Впрочем, доставил бы и без всяких объяснений, я же главный диспетчер, и от меня зависят все выгодные рейсы, – сказал самодовольно Шавкат. Он знал, что родство с челове­ком из ЦК позволяет ему иметь особое положение в области.

– Не зазнавайся, – мягко пожурил Сенатор, но остался доволен хваткой свояка и подумал, что непременно надо как-нибудь поохотиться в горах с вертолета. – А что собирается Баходыр делать в Папском районе?

– Как что? Дефолиация в полном разгаре, опыляем с воз­духа хлопчатник.

– Значит, травят народ не только с земли, но и с возду­ха? – спросил гость.

– Мы люди маленькие, нам что скажут, мы то и выполня­ем, это вам, в Ташкенте, с вашими коллегами в ЦК решать. А вообще-то беда, конечно, в дни опыления столько жителей страдает, особенно дети. А скот, которого и так мало в сельских подворьях, сколько его травим.

– Белое золото! Хлопок – гордость узбекского народа! – съязвил мрачно Сенатор и больше на эту тему не говорил, он-то знал, что хлопок стал бедствием, проклятием для всех: и селян, и горожан. Он еще раз отхлебнул из фляжки, откинулся на спинку сиденья, чуть отбросив ее назад, с удовольствием за­курил, перед этим любезно протянув длинную дымчато-серую пачку сигарет свояку.

– У, «Кент»! – Шавкат потянулся за зажигалкой.

Перед Сухробом Ахмедовичем невольно мелькнули ог­ненно-красные неоновые буквы на фронтоне вокзального зда­ния столицы. И тут он вспомнил об оплошности, что допустил перед отъездом. Он достал портмоне, где имелся вкладыш с записной книжкой, вырвал оттуда страничку и написал своим четким, каллиграфическим почерком: «Артур Александрович Шубарин». И протянул бумажку Шавкату, мурлыкающему под нос какую-то мелодию.

– Если до понедельника не дам о себе знать, позвони сест­ре в Ташкент, пусть свяжется с этим человеком и скажет, что я поехал к аксайскому хану.

– Это так опасно? – с тревогой спросил свояк.

– Нет, страхуюсь на всякий случай, ты ведь знаешь харак­тер Акмаль-ака, – поспешил успокоить Шавката прокурор.

– И знать не хочу, тут его вся округа боится, вплоть до секретаря обкома…

– Светает, – произнес зевая и потягиваясь пассажир, и разговора об Акмале Арипове не поддержал, хотя мысли его и крутились вокруг Аксая.

Приехали в авиаотряд, расположенный в районном центре Китаб, когда уже почти рассвело, но до рабочего времени оста­лось еще часа два. Все шло по графику, вертолет все равно не стал бы подниматься в темноте. Шавкат предложил позавтра­кать в ближайшей чайхане, где он заранее договорился с чай­ханщиком, но гость отказался, сказал шутя:

– Не хочу перебивать аппетит, позавтракаю вместе с аксайским ханом, поэтому поспешим, ты же знаешь, он не ста­нет меня дожидаться, если я опоздаю, и сядет за дастархан один. – И они оба рассмеялись.

Шавкат подъехал прямо к вертолету, занявшему старто­вую площадку. Баходыр находился в кабине и проверял нави­гационные приборы, машину он увидел уже рядом, почти на взлетной полосе. Он хотел спрыгнуть на землю, но Шавкат ос­тановил его жестом, мол, не до церемоний, гость опаздывает. Неожиданный пассажир и впрямь спешил, он торопливо по­дал руку диспетчеру, своему родственнику, и без робости, уве­ренно поднялся в кабину рядом с пилотом. Тут они и обменя­лись приветствием под шум заработавших лопастей. Минут через пять тяжелая винтокрылая машина взмыла в воздух и взяла курс к горам.

Вертолет оказался старый, герметичность никудышная, и шум в пилотской стоял невозможный, они едва слышали друг друга, но все же несколькими фразами успели перекинуться.

– Баходыр, сколько лететь до Аксая?

– Минут сорок, не больше, но сейчас попутный ветер, и я думаю уложиться в полчаса, вы ведь опаздываете?

– Нет, успеваю вполне, просто любопытно, я впервые пользуюсь вертолетом. Думал, что у вас работа куда комфорт­нее.

Баходыр рассмеялся.

– Мы те же шоферюги, только воздушные.

– Вы летали раньше в Аксай?

– Да, неоднократно. Я доставлял в загородный дом высо­ко в горах охотников. Солидные люди, из Москвы, у всех такие ружья, закачаешься – «Зауэр», «Винчестер», «Манлихер» и новейшие автоматические, пятизарядные «Беретта» и «Франци», итальянские.

– Высоких гостей на таком драндулете? – удивился высо­кий гость.

– Нет, конечно, на другом. У местного начальства есть вертолет для особых случаев, я на нем тогда летал. Проштра­фился, пришлось вот в сельхозавиацию перейти, бутифосом поля обрабатывать. Честно говоря, там тоже работа не сахар, стой всегда навытяжку, выслушивай пьяные бредни, да еще поддакивай. Вас прямо у правления высадить?

– Не знаю, как тебе удобно, можно у какого-нибудь поста у въезда в Аксай, говорят, он со всех сторон не однажды шлаг­баумами перекрыт.

– Да, шлагбаумы его страсть, не хуже Гитлера забаррика­дировался, бетонных бункеров под землей настроил, от кого таится? Но я вас у поста ссаживать не стану, там любого не­знакомого человека вопросами замучают, а если станете права качать, дерзить, могут и по шее дать, нукеры у него всегда руки распускают… Уж лучше я вас на лобном месте высажу, прямо перед правлением объединения. Там памятник Ленину, возле него есть айван, он там частенько на виду сидит, думу великую думает. Я однажды ему из Намангана какой-то мешок срочно доставил, не приземляясь, прямо к его ногам на айван бросил. Видимо, что-то важное в мешке было, он туг же через своего холуя сообщил, что жалует меня бараном, пришлось сесть, там как раз рядом площадь для демонстраций, она, как и в Москве, называется Красной, он говорит, у меня все должно быть по-ленински.

– Что, хороший баран? – живо заинтересовался пасса­жир, о жизни по-ленински в Аксае он давно знал.

– О да! Настоящий каракучкар, один курдюк потянул на полтора пуда, иногда он намеренно щедр, любит о себе леген­ды.

Приблизились к горам, и вертолет стало болтать, порою он попадал в воздушные ямы и проваливался всей тяжестью вниз, словно терял управление, но всякий раз Баходыр контро­лировал положение, он, видимо, действительно был хороший пилот, если ему вверяли жизнь охотников из загородного дома Акмаль-ака. Неприятная и ненадежная штука вертолет, думал в эти минуты Сухроб Ахмедович, но понимал, что иного пути добраться в Аксай незамеченным у него нет. Как прорваться сквозь частокол шлагбаумов, оставаясь неузнанным, там и среди нукеров есть люди, что стучат в оба конца.

А с тех пор, как аксайским ханом занялись вплотную не только работники прокуратуры, но и следователи КГБ, навер­няка взяли на учет тех, кто наведывается к дважды Герою Социалистического Труда. Оставался только путь по воздуху, тем более если рядом обрабатывают поля дефолиантом. Нет, на этом этапе он рисковать не мог, оттого и выбрал геликоптер. Летели высоко, и Сухроб Ахмедович почти все время видел внизу петляющий серпантин дороги, ведущей в Аксай, и на­считал уже три ряда охраняемых шлагбаумов, заметил, как за­дирали головы постовые вслед раннему вертолету, по их реак­ции Сенатор понял, они знали, чем занимается сельхозавиация. Но на шлагбауме у въезда постовой увидел, что вертолет будет пролетать над поселком, тут же кинулся в будку опове­стить кого-то, что нежданный гость появился в небе Аксая.

Последнее не осталось незамеченным и Баходыром, и он прокомментировал:

– Видели, как шустро нырнул человек в чапане в сторож­ку, видимо, разгадал, что кто-то летит в Аксай, а это уже ЧП, сюда прибывают только по приглашениям, званым, таков незыблемый порядок, установленный для всех ханов Акмалем.

– Да, гости все уже в Аксае, а меня, конечно, с воздуха не ждут, – ответил как можно беспечнее человек из ЦК, подтвер­ждая версию Шавката, ему не хотелось настораживать пилота.

Показалась длинная тополевая аллея, над которой и шел Баходыр. Поселок еще спал, но в некоторых дворах на огоро­дах уже копошились люди, копали картошку.

– Вот и прилетели, – сказал пилот, и Сухроб Ахмедович сразу увидел и величественный памятник Ленину, и помпез­ное здание объединения с какой-то непонятной башней-при­стройкой в торце, он-то знал, что это грузовой лифт.

Хан Акмаль въезжал в него на машине и поднимался на четвертый этаж, по-иному гордость и положение не позволя­ли. Прокурор не удивился бы, если кто-то в шутку сказал, что у лифта его дожидались носилки под балдахином с четырьмя дюжими членами партии, иным, наверное, верный ленинец не доверял, которые доставляли директора агропромышленного объединения в его роскошный кабинет. Сенатор понял, что по­пал в королевство кривых зеркал, увидел он и площадь, явно не по масштабам поселка, приметил и айван, где «наш Гречко» любил думать наедине великую думу о судьбах края, о том, как жить по-ленински. Над нею и завис Баходыр, и через минуту он уже стоял на айване, покрытом дорогим ярко-красным ков­ром.

Сухроб Ахмедович помахал пилоту, и геликоптер с ревом взмыл вверх и развернулся к хлопковым полям. Еще спуска­ясь по шаткой стремянке, он заметил, как от здания управле­ния спешили к нему два человека. Прокурор сошел с айвана, неловко было стоять на текинском ковре ручной работы в грязных башмаках, и, не глядя в сторону приближающихся людей, достал сигареты и не спеша закурил. «Официальный визит начался», – попытался он мысленно пошутить, но шут­ливого настроения не было и в помине.

– Ассалом алейкум, – раздалось вдруг у него за спиной, и Сенатор вальяжно обернулся, увидел двух расплывшихся в улыбке крепко сбитых мужчин в добротных заморских костю­мах, купленных как бы навырост, и мягких удобных шевро­вых сапогах, за которыми чувствовался уход.

Хозяин Аксая в моде был консервативен, носил порою и полувоенный френч, и сапоги из мягкой козлинки, такого же стиля придерживались остальные.

– Ваалейкум ассалом, – ответил он и поздоровался с ни­ми за руку. По тому, как каждый из них улыбался полным ртом золотых зубов, на ночных сторожей они не походили, хо­тя он понимал, что на Востоке определить положение человека по внешнему виду, экипировке, задача безнадежная, тут живут по иным законам, как сказал кто-то из англичан, изучавших Среднюю Азию, «окнами во двор».

Как по волшебству из-за кустов вынырнул аккуратненький, поджарый старичок, весь в белом, и, безмолвно поставив на край айвана поднос с чайниками и горячими лепешками, тут же исчез с глаз, растворился. Хозяева великодушным жес­том пригласили гостя к столу. В дальнем углу просторного айвана лежали углом мягкие атласные курпачи и тугие подуш­ки, и в этот угол вписывался клетчатый дастархан, прикрытый двумя слоями марли. Один из мужчин сдернул марлю, и перед ранним гостем предстал живописный натюрморт: ваза с фрук­тами, конфетницы, хрустальные чаши с колотым орехом и миндалем в глубоких индийских чашах из меди, стояли и три разные по цвету и размерам закрытые фарфоровые маслени­цы, наверное, в них подавали мед к орехам, сметану к лепеш­кам и варенье, если, конечно, хан к нему не был равнодушен.

Сенатор сразу почувствовал, как проголодался, потому без особых церемоний снял обувь и занял предложенное у дастархана место. Как только разместились на прохладных с ночи курпачах, один из хозяев сделал «аминь», как бы проверяя на прочность атеизм гостя, и стал разливать чай. Пили чай с фруктами, ели обжигающие лепешки с густой домашней сме­таной и медом, обменивались ничего не значащими фразами, словно предоставляя друг другу возможность первым задать конкретный вопрос.

Сенатор хорошо разбирался в восточной этике и событий не форсировал, за ним теперь стояла и европейская школа осо­бой дипломатии, почерпнутая у Шубарина. Но все же проку­рор удивился терпению своих утренних сотрапезников, как не спросить, кто ты такой и зачем пожаловал, у человека, в пря­мом смысле свалившегося с неба на святое место у памятника Ленину. «Силен Восток, сильны люди хана», – подумал Сена­тор, не спеша отхлебывая прекрасный китайский чай «лунъ-цзинь», воду для самовара, как сообщили хозяева, доставляли специально из горных родников.

Между тем солнце уже заметно поднялось, на улицах Аксая появились люди, иные, пробегая мимо правления, с любо­пытством поглядывали на людей, сидевших на священном месте. Старичок в белом появлялся дважды, меняя быстро пу­стеющие чайники, опять он не проронил ни слова. Может, он глухонемой, подумал Сухроб Ахмедович, в королевстве кри­вых зеркал и такое требование могло предъявляться к обслуге.

Понемногу начали нервничать и суетиться хозяева, один из них даже среагировал на сообщение о времени, переданном по громкоговорителю «Маяком». Наверное, скоро должен был объявиться настоящий хозяин, хан Акмаль и золотозубый по­старше в конце концов, без обиняков, по-европейски, спросил:

– Как доложить?

Прокурор достал из верхнего кармашка твидового пиджа­ка стопку хорошо отпечатанных визитных карточек на мело­ванном финском картоне и молча протянул одну из них.

Искушение заглянуть в нее было велико, Сухроб Ахмедо­вич читал это по глазам, но человек в шевровых сапогах удер­жался от соблазна и, до конца выдерживая восточный церемо­ниал, сказал:

– Вы извините, мы должны оставить вас, скоро должен прибыть хозяин. А вы отдыхайте, пейте чай. Если захотите по­кушать, кликните Сабира-бобо, он вмиг организует шашлыки хоть из печени, хоть из мяса. Каждый день на рассвете мы све­жуем барана, зарезали и сегодня, так что не стесняйтесь, – и учтивые сотрапезники, пятясь спиной, отошли от айвана.