Когда по дороге в правление встречавшие обходили боль­шую чинару, он увидел, как они дружно склонили головы над его визиткой. Как только скрип двух пар ухоженных сапог пе­рестал доноситься до райского местечка в тени памятника Ле­нину, гость по привычке достал из кармана сигареты, зажи­галку и положил рядом на пустую тарелку из английского сер­виза со сценами охоты. Потом отыскал взглядом среди застав­ленного дастархана пепельницу, которую приметил раньше, сделав при этом вывод, что хан курит, и придвинул ее поближе к себе.

Солнце начинало пригревать, утренняя свежесть прошла, и он поспешил снять пиджак и, оглянувшись вокруг, сладко потянулся. За завтраком они сидели чинно, по-восточному скрестив ноги, Сенатор дома жил по-европейски, и такая поза давалась с трудом, и, оставшись один, он с удовольствием вы­тянул ноги и сгреб под себя подушку, такая вольность еще до­пускалась. Тут наверняка чтили традиции и любая промашка оценивалась бы не только хамством, но и оскорблением хозя­ев. «Не задремать бы», – подумал он и закурил.

Сладкий дым табака из Вирджинии привычно успокаивал, настраивал на размышления, но что-то сковывало его изнут­ри, не было привычного ощущения свободы, присущей ему раскованности. «Неужели на меня так действует воздух Аксая», – улыбнулся прокурор, но чувство тревоги не покидало, хотя причин для волнения пока вроде нет, встретили вполне любезно.

Хотелось мысленно отрепетировать хотя бы несколько первых фраз для хана Акмаля, но ничего путного в голову не приходило. Сухроб Ахмедович придвинул к себе чайник, он оказался пустой, беспокоить старика ему не хотелось, но он на всякий случай оглянулся, стараясь понять, откуда же достав­ляли чай из родниковой воды, но высокие стены тщательно подстриженной и ухоженной живой изгороди, оплетенной еще и ярко цветущей лоницерой вокруг айвана, не позволяли ниче­го увидеть. Тем большим оказалось его удивление, когда через несколько минут перед ним вновь возник Сабир-бобо и опять же безмолвно поставил чайник. Не успел он кивком головы поблагодарить, как старик опять незаметно исчез. Еще больше он поразился, когда налил себе чай, он действительно хотел попросить старика, чтобы ему заварили черный, в Ташкенте все-таки ему отдают предпочтение, хотя пьют и зеленый.

Когда он заканчивал с чаем, услышал шум сбоку, прямо по Красной площади со свистом пронеслась черная «Волга». Наверное, хан Акмаль пожаловал на службу, подумал гость, и не ошибся. Сиявшая лаком машина подъехала к башне-при­стройке, и он слышал, как со скрежетом распахнулся грузовой лифт и лимузин исчез в его чреве. День в стране чудес начался.

Прокурор не спеша допил чай, затем выкурил еще одну сигарету, забрал свои пожитки и сошел с айвана. Ему казалось, что сейчас его сотрапезники доложат о визите неожиданного гостя с вертолета и его пригласят в управление, а может быть, к нему поспешит и сам директор агропромышленного объеди­нения, все-таки человек из ЦК?

Гость не спеша прохаживался вдоль стены живой изгоро­ди, изредка незаметно поглядывая в сторону управления, куда беспрестанно входили и выходили люди, он понимал, что за ним могли и наблюдать из окна, но никто к нему не спешил, не окликал. Так прошло довольно-таки много времени, чело­век из ЦК, не выдержав, даже глянул на часы, с тех пор, как ди­ректор явился в свою резиденцию, прошло больше часа.

«Спокойно, спокойно», – твердил себе Сенатор, с беспеч­ным видом вышагивая вокруг айвана, дымить он перестал, чтобы не дать понять, что волнуется, хотя курить хотелось. Он вполне допускал, что у хана Акмаля могло быть совещание или какие-нибудь срочные звонки в Ташкент. А может быть, экстренно наводили справки о нем? Так прошагал он еще час и, устав, вновь забрался на айван.

Как только он расположился удобно на мягких курпачах, опять возник из небытия Сабир-бобо, он принес огромный медный поднос, где на большой тарелке из того же английско­го сервиза со сценами охоты истекали жиром горячие, только с мангала, шашлыки, а рядом другая, более глубокая тарелка с мелко нашинкованным репчатым луком, посыпанным крас­ным корейским перцем, шашлыки прикрывали две румяные, еще хранящие жар тандыра лепешки.

«Наверное, это значит, что меня еще не скоро примут», – подумал прокурор и принялся за еду, шашлыки выглядели вполне аппетитно. Он пожалел лишь о том, что оставил фляж­ку с коньяком в машине, сейчас она пришлась бы кстати и к обеду, и к настроению.

Баранина оказалась молодая, нежная, жарили на саксауле, и повар знал свое дело, Сухроб Ахмедович не очень увлекался шашлыками, но аксайские ему понравились. Не успел он расправиться с первой порцией, как принесли вторую, поначалу удивил странный изгиб шампуров, но по аромату он догадал­ся, что это тандыр-кебаб. Шашлыки в специальной раскален­ной печи без открытого огня в Ташкенте почти не делают, ос­тались кое-где мастера в Ферганской долине, видимо, такой и обслуживал привередливого хана Акмаля. Вместе с тандыр-кебабом безмолвный старик принес глубокую чашку с острым салатом аччик-чучук и два чайника чая, после шашлыков всег­да жажда мучает.

«Кормят здесь прилично», – отметил про себя с иронией прокурор, тайком посматривая в сторону правления, но там вроде как о его визите и не знали, хотя айван у памятника хо­рошо просматривался из окон четвертого этажа. «Загнал я себя в тупик, – рассуждал спокойно Сенатор, – ведь теперь обратно свободной дороги нет, если не впускают, то уж отсюда тем бо­лее без воли хана и шагу не ступить». Страха он не испытывал, да и раздражение прошло, мелкое чванство хана даже пошло ему на пользу, тот так очевидно выставлял свои слабости. Се­годня ли, при его положении, выдерживать полдня на площа­ди заведующего Отделом административных органов ЦК?

Акрамходжаев сразу почувствовал свое превосходство над человеком, въезжающим на четвертый этаж в черной «Волге». Теперь, точнее уяснив ситуацию, он понимал, что ни совеща­ние, ни срочные звонки ни при чем, мелкая тактика, блажь, желание подавить гостя, мол, знай, к кому приехал, наверняка он по старинке думает, что я приехал к нему за советом или помощью, а может, даже за благословением на пост, анализи­ровал прокурор события, спокойно попивая чай, и задавался вопросом, как такой человек мог стать самым близким челове­ком Рашидова?

Когда он закончил с шашлыком, вместе с безмолвным стариком появилась молодая девушка, она принесла кумган с тазиком, и гость вымыл руки, она тщательно прибрала дастархан, поставила свежие фрукты, обновила посуду, и даже ваза с цветами появилась. Убрав посуду, она через некоторое время вернулась с пачкой газет, с девушкой он перекинулся несколь­кими ничего не значащими фразами. Разговаривая с ней, он держался, как обычно, раскованно, знал, ее будут подробно расспрашивать о самочувствии гостя. Газеты дали лишний раз понять, что наверху о нем не забыли и что-то лихорадочно предпринимают. Сенатор всегда в любой игре оценивал пер­вый ход, теперь он считал, что дебют за ним.

Газеты оказались недельной давности, большинство из них, за исключением местных, прокурор читал. Он лениво пе­ребирал страницы, тайно поглядывая на четвертый этаж, поблескивавший свежевымытыми стеклами, и заметил, что вре­мя от времени то к одному, то к другому окну подходили люди и смотрели в сторону памятника. Конечно, их не интересовала штампованная скульптура Ленина, зовущего массы трудя­щихся вперед. Наверное, даже глядя на вождя в упор, они ви­дели на пьедестале все-таки своего хана Акмаля, тут все: и власть, и идеалы, и нравы были ариповскими, других автори­тетов, даже ленинских, не допускалось, хотя опять же все дела­лось от имени вождя, застывшего в порыве на безлюдной пло­щади Аксая. Поистине страна чудес, Зазеркалье кривых зер­кал! Мельтешение вокруг окон говорило ему, что директор агропромышленного объединения на месте и он все-таки озабо­чен его приездом или, скорее всего, обескуражен его терпени­ем. Наверное, он не понимал, почему бы гостю не встать с айвана и не подняться пешком, без привилегированного лиф­та на четвертый этаж в служебные апартаменты выдающегося хозяйственника Узбекистана, как нарекла его наша щедрая на эпитеты и словоблудие пресса, в том числе и центральная. Но прокурор был не так прост, не позвал сразу по приезду, теперь уж он сам туда не пойдет, пусть поломает голову со своими со­ветниками, зачем пожаловал без приглашения, да еще тайно, прокурор Сухроб Акрамходжаев в Аксай? Не из простых за­дачка, не из простых, с чем он приехал, не догадаться никому, сочтут за безумие, за дерзость делать такие предложения все­могущему хану Акмалю.

Солнце припекало, и на айване становилось душно, тень от скульптуры вождя сдвинулась правее, и он решительно по­смотрел на часы и подумал, если через полчаса никто не по­дойдет и ничто не прояснится, то встану и попытаюсь уехать из Аксая, тогда уж точно зашевелятся. Наверное, жест его ис­толковали правильно, отпущенное на испытание время исте­кало, минут через двадцать он опять услышал скрип знакомых сапог и у айвана появился улыбающийся как ни в чем не бы­вало один из утренних сотрапезников.

– Извините, дела, хлопоты. Я доложил о вашем приезде, Сухроб-ака, но директора срочно вызвали по депутатским де­лам в обком, и он уже час как выехал в Наманган, но распоря­дился принять вас как следует.

– Как выехал? От управления машина не отъезжала, скрип грузового лифта я бы услышал, – спросил строго Сена­тор.

– Извините еще раз, вы у нас впервые в Аксае и не знаете, что попасть в наше здание, как и выйти, можно разными путя­ми, да и черных «Волг», скажу вам по секрету, с одинаковыми номерами несколько, иногда они сбивают людей с толку. Хо­зяин сказал, что будет ужинать с вами, пойдемте, я отведу вас в гостевой дом. Отдыхайте с дороги, покупайтесь, сейчас там как раз к вашему приходу сменили воду в бассейне и включи­ли прогреться финскую сауну.

Прокурор опять вспомнил, что он находится в королевстве кривых зеркал, забыл о подземных бункерах, катакомбах, тон­нелях, выходящих к реке и шоссе. Хан любил путать следы да­же без причины, наверное, чтобы держать свой народ в вечном страхе. Говорят, иной раз в поселке появлялся его двойник, он подолгу сиживал на айване, перебирал четки, вроде напоми­нал – я здесь, я все вижу! Хотя сам в это время находился где-нибудь в Москве на сессии Верховного Совета или уезжал в го­сти к своему другу Шарафу Рашидовичу.

А черные «Волги» с одинаковыми номерами постоянно шныряли вдоль полей и строек, внушая страх, – все-таки помнили, что машина время от времени останавливалась и из нее выходил хан Акмаль с настоящей кожаной камчой, и горе тому, кто попадался на его пути без лопаты или кетменя.

Гостевой дом оказался не рядом, как предполагал проку­рор, пришлось ехать. Располагался он в колхозном саду, вер­нее, вычурный особняк с собственным садом декоративных деревьев и редких кустарников находился внутри большого яб­лоневого массива и был обнесен густой сеткой-рабицей высо­той почти в два метра, несмотря на то что владения тщательно охранялись.

Со всех сторон внутреннего парка вдоль изящного забора тянулась проволока для сторожевых волкодавов. По тому, как суетилась обслуга во дворе, он понял: приказ о встрече гостя поступил недавно.

Когда он проходил высокой застекленной галереей, види­мо служившей в суровые времена года зимним садом, то уви­дел справа крытый бассейн, его стены, выложенные голубым кафелем, заманчиво оттеняли цвет воды. «Не мешало бы иску­паться, целую вечность не плавал», – подумал прокурор, сожа­лея, что не имеет купальных принадлежностей. Каково было его удивление, когда, войдя в отведенную ему комнату гости­ничного типа, он увидел на кровати мягкий банный халат при­ятного золотистого цвета, плавки в фирменной упаковке, бе­лое махровое одеяло и такое же полотенце – все абсолютно но­вое. Сенатор тут же облачился в пижаму, оказавшуюся ему впору, и отправился поплавать. Для начала он заглянул в сау­ну, дверями выходившую к бассейну, там уже хлопотал чело­век, ладил в предбаннике электрический самовар, загружал хо­лодильник чешским пивом.

«Вполне цивилизованно живет горный хан», – отметил гость, хотя и был наслышан о здешней роскоши и роскоши охотничьих домиков в горах, необыкновенных конюшен с мраморными колоннами и резными дверями, где содержа­лись десятки чистопородных скакунов, чьи цены на аукционе поражают воображение количеством нулей свободно конвер­тируемой валюты, но бассейн с подогретой водой и экипиров­кой к нему все-таки удивил прокурора.

Он долго и с удовольствием плавал, наслаждаясь комфор­том вычурного по форме и размерам бассейна, наверняка хан Акмаль скопировал свой купальный зал из какого-нибудь видеофильма о красивой жизни, слишком многое говорило о не­здешней архитектуре – и высокие стрельчатые окна среди стен, выложенные из красного необожженного кирпича, и стеклянный потолок, легко драпирующийся темно-вишневой плотной тканью, и пальмы в кадках, и редкие карликовые де­ревья, умело и к месту расставленные повсюду, и ковровые до­рожки, и паласы, и ковры, тщательно подобранные по цвету. Он, наверное, купался бы еще, но окликнул человек из сауны и спросил:

– Сухроб-ака, сто десять градусов вас устроят?

Пришлось, прихватив халат, перебираться в сауну.

Наверное, и от бассейна, и от сауны с богато накрытым столом в предбаннике он получил бы огромное удовольствие, если бы в самом конце не произошла одна заминка, в общем-то несущественная, расшатались нервы, но испортившая ему настроение, заставившая задуматься о том, где он находится. Из сауны он выбегал в купальный зал раза три, приятно было, раскрывшись, нырнуть в голубую раковину модернового бас­сейна с изумительной мягкой, прохладной водой, заполняе­мой все из того же источника, где брали и воду для самовара. Купаясь в последний раз, он поплыл в дальний конец бассей­на, где у изгиба находилась причудливо гнутая лестница из хо­рошо обработанной нержавеющей стали, таких металлических трапов имелось три, но с этого при его росте и комплекции выбираться из воды казалось удобнее всего. Подплывая, изда­ли он протянул руки к поручням, чтобы затем рывком подтя­нуть тело и сразу занести обе ноги на ступни, выложенные уз­кой полосой водоотталкивающего каучука, чтобы не сорвались ступени и чтобы гость не поранился. Едва он коснулся кончи­ками пальцев металла, как его будто ударило током, он в стра­хе вскрикнул, моментально захлебнувшись при этом, и рва­нулся на середину бассейна, он подумал, вот еще один изо­щренный прием аксайского хана, избавляющий его от недру­гов, подключил ток к поручням, и нет человека – красивая смерть в голубом бассейне. Но через секунду он понял, слу­чись такое, его уже не было бы в живых, вода и есть идеальный проводник электричества. И он оценил, как расшалились у не­го нервы и что не следовало ему в предбаннике увлекаться коньяком, несмотря на прекрасную закуску к нему. Хорошо, что толстая дверь сауны оказалась плотно прикрытой и чело­век из обслуги не слышал его испуганного крика.

Прокурор вновь подплыл к трапу и, уверенно взявшись за поручни, поднялся из воды, но тут же вынужден был сесть на широкий бордюр, опоясывающий бассейн, ноги от испуга предательски дрожали и отказывались идти. Желание продол­жить застолье у предбанника мигом улетучилось, и он, нето­ропливо распрощавшись с хозяином сауны, отправился к себе. Войдя в комнату, он быстро разобрал кровать и нырнул под простыню, перед разговором с человеком, обладающим двумя Гертрудами, необходимо было выспаться.

Проспал он непонятно сколько времени, несмотря на бес­покойство, охватившее его в купальном зале, заснул мгновен­но и спал крепко, наверное, и поднялся бы к ночи, но его раз­будил все тот же утренний сотрапезник в скрипучих сапогах.

– Вставайте, вставайте, Сухроб-ака, – теребил он его за плечо, – через час приедет хозяин, повара уже давно приня­лись за ужин, вставайте.

Прокурор нехотя встал, только когда золотозубый человек покинул комнату, до него дошел смысл слов – через час он увидит человека, к которому с таким риском добирался. Он вновь поспешно облачился в золотистый махровый халат и поспешил в бассейн, только вода могла вернуть бодрость и свежесть, так необходимые в предстоящем трудном разговоре с человеком крутого нрава.

Купался долго, ему даже захотелось, чтобы первая встреча произошла именно здесь, в бассейне, он бы с удовольствием протянул ему мокрую руку, но вскоре о подобном методе знакомства передумал и покинул купальный зал. В комнате имел­ся телевизор, но в четырех стенах ему сейчас было тесно, душ­но, хотя в окне и стрекотал мощный кондиционер, и он поспе­шил во двор гостевого дома. Решил прогуляться по парку, имевшему редкие деревья из ботанического сада Шредера, где он любил бывать.

Он видел, как в дальнем углу двора, на летней кухне, хло­потали два повара и им помогала уже знакомая ему Мавлюда, приносившая газеты, но безмолвный старик в белом пока не появился. Для прогулки он выбрал самые дальние аллеи пар­ка, чтобы не встречаться с Ариповым сразу, как тот войдет во двор, словно он поджидал его, но гулял по дорожкам, с кото­рых хорошо просматривались зеленые ворота гостевого дома. Уже смеркалось, и часть аллей перед приездом хозяина поли­ли из шлангов, обдали и деревья, особенно у беседок, и в саду чувствовалась свежесть, как после дождя. Сказывалось и окру­жение огромного яблоневого массива, запах спелых яблок до­летал сюда в парк, где фруктовых деревьев не было, но и от ди­ковинных деревьев и кустарников, частью еще цветущих, от розария и от малинника исходил волнующий аромат. С гор, где росли ореховые рощи и дикая алыча, ветер тоже носил свои запахи, и все это, смешавшись здесь, у дома, создавало неповторимую ауру, от которой дышалось легко и свободно.

Зажглись фонари на дальних и ближних аллеях, вспыхну­ло декоративное освещение у беседок и у густых кустов можжевельника, соседство которых, говорят, обещает долголетие, загорелись огни и у закрытых наглухо зеленых ворот – хозяи­на загородного дома еще не было.

Прокурор гулял по дорожкам, посыпанным на старый ма­нер влажноватым красным песком, и ему вспомнился вдруг ташкентский летний кинотеатр его детства «Хива», который, говорят, в эпоху немого кино назывался «Солей», он тоже имел удивительно ухоженный внутренний дворик с садом, и аллеи его тоже посыпались красноватым песком, и в этом далеком аксайском саду ему неожиданно почудились запахи детства. Но вернуться воспоминаниями в босоногое отрочество, когда он смотрел кино в «Хиве», уютно расположившись на ореши­не, свисающей над залом, ему не дали. С порога ярко освещен­ного дома его окликнул все тот же золотозубый человек в доро­гом костюме навырост.

– Сухроб-ака, пожалуйста, в дом.

Прокурор подумал, что хан опять что-нибудь выкинул, от­кладывает встречу на утро, но ошибся: когда он приблизился, человек в скрипучих сапогах, улыбаясь, сказал:

– Пожалуйста, следуйте за мной, хозяин ждет вас.

Следуя за плотным человеком, не назвавшим себя с само­го утра, Сенатор подумал, что и здесь, под загородным домом, туннель. Как же он объявился, не с вертолета же на стеклянную крышу бассейна опустился? Не стоило ломать голову, следова­ло лишь принять во внимание, что хозяин любит цирковые трюки, и вдруг он зло назвал про себя директора объедине­ния – Иллюзионистом, это имя аксайскому хану подходило более всего.

Они миновали купальный зал, прошли еще галереей – зимним садом и свернули налево в коридор с паркетными по­лами, застеленный ярко-красной ковровой дорожкой, и золо­тозубый постучал в первую же дверь с левой стороны. Сухроб Ахмедович не слышал, что раздалось в ответ на стук, но прово­жатый толкнул дверь внутрь и широким жестом пригласил войти первым.

Прокурор вошел в комнату с приглушенным, мягким ос­вещением, после яркого света в коридоре он даже на минуту как бы потерял остроту зрения, и не сразу разглядел человека, лежавшего в свободной позе на высокой курпаче у стены, как только он с приветствием направился к нему, тот, несмотря на свою грузную комплекцию, легко поднялся и тоже пошел навстречу, золотозубо улыбаясь.

Что Карден, Хуго Босс, Бернард ле Рой, Ги ля Рош, Карвен, успел усмехнуться в душе Сенатор – вот вам настоящий законодатель мод – Акмаль Арипов. Теперь он понял, откуда такая тяга к золотым зубам у аксайской номенклатуры. Они сошлись как раз посередине комнаты и обменялись рукопожа­тием.

– Пожалуйста, прошу к дастархану, – хозяин дома корот­копалой рукой пригласил на ковер.

Сухроб Ахмедович успел оглядеться, комната оказалась обставленной на восточный манер, ни одного стола, стула, ни­какой мебели вообще, кругом ковры, курпачи, подушки. Боль­шие окна, выходящие в розарий, распахнуты настежь, видимо, хан не выносил кондиционера, но в зале чувствовалась прохла­да, наверняка днем держали на полу ледяную воду в мелких корытах, – старый восточный способ охлаждать жилые поме­щения.

– Извините, ради аллаха, что заставил вас ждать, – сказал Акмаль-ака, заняв прежнее место у стены, – дела, заботы. Са­ми понимаете, непростое время, перестройка. Хотим и новой власти доказать, что не зря у нас знамена, и республиканские, и союзные. – И он кивком головы показал куда-то за спину гостя.

Акрамходжаев невольно оглянулся – вся стена, завешан­ная огромным кроваво-красным ковром, вплотную заставлена свернутыми знаменами, от стены до стены сплошь тяжелый бархат, шитый золотом, лишь по древкам на полу удавалось подсчитать, сколько их – но и без счета панорама впечатляла. «Ничего себе место для встречи организовал, – отметил про себя прокурор, – хочет авторитетом подавить?»

– Только доложили о вашем приезде, звонок из обкома, пришлось срочно ехать в Наманган, только вернулся. Не оби­жайтесь, у каждого свое начальство. Не мог же я сказать, что у меня человек из ЦК, начались бы расспросы, кто, откуда, за­чем, почему мы не знаем? – Иллюзионист внимательно по­смотрел на прокурора, проверяя, как среагирует гость.

Но Сенатор сделал вид, что не придал значения словам, но понял, как тот ловко зондирует ситуацию, пытаясь понять, кто стоит за его визитом. Сам он, глядя на мокрые волосы дирек­тора и отекшее от сна лицо, понял, что Акмаль-ака, так же как и он, отдыхал в этом доме и следом за ним купался в бассейне, возможно, и в сауну заглянул, но он сделал вид, что верит рос­сказням хозяина загородного дома.

– Я понимаю, Акмаль-ака, работа есть работа. У меня действительно частный визит. Я не в претензии, к тому же я приятно провел время, спасибо. У вас дивный бассейн и пре­красная сауна, таких и в Ташкенте мало.

– Стараемся. В Аксае всегда рады гостям, что же, Сухроб-джан, раньше не приезжали? – спросил опять же с намеком Иллюзионист.

Сенатор решил тоже в самом начале беседы поставить хо­зяина дома в тупик и ответил без обиняков:

– Раньше не мог. Должность не позволяла. Вы ведь не всех так радушно принимали? Сейчас я подумал, что и мне пришел черед наведаться в Аксай, посмотреть, как вы живете, много наслышан о вас…

Ответ его явно озадачил Иллюзиониста, он не сразу на­шелся что ответить, и в этом прокурор увидел слабость зако­нодателя мод Аксая и его окрестностей. Но он все-таки отве­тил:

– Гостям мы всегда рады, вы убедитесь в этом. Новое вре­мя, новые люди, жаль, не знал вас раньше. Правда, читал ваши статьи в газетах, они и тут много шума вызвали. Я рад за вас, горд, что и у нас правовая мысль не дремлет, не все должно приходить к нам из Москвы. Я всегда стоял горой за таких лю­дей, помогал. Вы правы, в том, что вы у нас не бывали, не ваша вина, а вина тех, кто вовремя не привез способного человека, здесь он всегда мог найти помощь и понимание. Зря думают некоторые, что Аксай утерял свое значение для Узбекистана, это недальновидные люди, и я рад вашему приезду, Сухроб.

И, понимая, что разговор на трезвую голову становится опасным, он похлопал в ладоши, и тут же в комнату вошли Мавлюда и еще одна девушка удивительной красоты. Они рас­торопно убрали чайник и пиалы, стоявшие перед хозяином, накинули поверх клетчатой скатерти еще одну, белоснежную, и стали дружно заставлять дастархан закусками, салатами, фруктами. В последний момент в комнату вошел безмолвный старик, обслуживавший утром, опять во всем безукоризненно белом, и на отдельном подносе подал две высокие бутылки коньяка и две рюмки к ним. Наверное, по каким-то законам шариата девушкам не велено прикасаться к вину. Какая целомудренность у хана, усмехнулся Сенатор, зная его замашки, он и Коран попрал сотни раз. Видимо, спектакль разыгрывал­ся для него, мол, учись, горожанин, настоящим народным традициям, которые так блюдет Акмаль-хан.

Директор объединения самолично разлил коньяк и, по­двинув гостю рюмку, налитую до краев, проникновенно ска­зал:

– Как бы там ни было, вы мой гость, и я рад, что вы на­шли дорогу к моему дому. За знакомство в столь трудное для страны время, вам ли не знать по должности, сколько врагов у перестройки. Но мы и этот этап одолеем, партии все по плечу! За знакомство, за партию, работающую в новых условиям гласности и демократии! – И хозяин протянул рюмку через щедро накрытый дастархан.

«Ничего себе, для начала лихо. То ли еще будет!» – отме­тил про себя гость, но с улыбкой поддержал тост. Едва он вы­пил, хозяин пододвинул тарелку с лимонами.

– Пожалуйста, свои, имеем лимонарий. Полмиллиона дохода в год, отправляли учеников в Ташкент к Фахрутдинову. Теперь сами платные курсы и продажу саженцев организова­ли – деньги кругом под ногами у предприимчивого человека, только завистники ходят по купюрам, а считают их почему-то в чужих карманах.

«К чему бы это? – мелькнула мысль. – Неужели думает, что я по поводу хищений в лимонариях?» Хотя и там суммы в сотни тысяч, лимонарий не волновал прокурора, но лимоном с удовольствием закусил. Он в самом деле, как и многие ташкентцы, отдавал предпочтение не итальянским, не мароккан­ским, не греческим, не грузинским, а лимонам Фахрутдинова, сочным, с мягкой кожурой, без горчинки, а какое варенье из них наладились делать ташкентские хозяйки!

Прокурор окинул взглядом обильный дастархан, разду­мывая, что бы положить на тарелку, как Иллюзионист предло­жил казы – конскую колбасу.

– Уже сентябрь, и мы забили молодого жеребца, уверен, такого казы, кроме Аксая, нигде нет, удесятеряет силы мужчи­ны. – И он громко и нарочито засмеялся, наверняка фраза служила дежурной шуткой сотни раз.

В лошадях аксайский хан, конечно, разбирался как никто другой и жеребцов для колбасы откармливал специально, по своей технологии, и он, поблагодарив хозяина, положил на та­релку несколько кружочков казы. Хозяин вновь налил рюмку до краев, видимо, ему не терпелось разогреть гостя как можно быстрее.

– Как поживает Тулкун Назарович? – спросил он вдруг, желая прояснить для себя кое-что перед новым тостом.

– На пятом этаже я нечасто бываю, высокие люди, высо­кие заботы. Но по работе приходится общаться, слава аллаху, жив-здоров, по-прежнему полон энергии, замыслов. Нам, молодым, есть у кого учиться, с кого брать пример, – ответил Сенатор уклончиво, не афишируя связь.

– Не скромничайте, Сухроб Ахмедович, знаем, что вы и на пятом этаже у многих открываете двери ногой, догадываем­ся, что вы сегодня один из самых перспективных работников ЦК. Хорошо, что не зазнались и о старых кадрах говорите теп­ло, теперь ведь молодые как о прошлом, – охаять да осмеять, а мы ведь тоже не сидели сложа руки, знамена за красивые глаза не присуждают, за труд… А еще вот что скажу, Сухроб-джан, го­ворят, мир стоит на трех китах, неверно, категорически не со­гласен с такой научной точкой зрения, мир стоит на дружбе, на крепкой сцепке мужских рук.

– На круговой поруке, – подсказал с издевкой сотрапез­ник, но Иллюзионист иронии не понял, он радостно подхва­тил, уловив суть:

– Молодец, юрист и за столом юрист, правильно – круго­вая порука, и поэтому давайте выпьем за наших друзей, когда-то мы помогли подняться Тулкуну Назаровичу, он, наверное, вам, вот на этом земля и держится…

«Неужели он успел переговорить днем с Тулкуном Наза­ровичем?!» – подумал прокурор, но тут же успокоился, Иллю­зионист по привычке крупно блефовал.

Выпили за друзей, а также за круговую поруку. Гость ста­рался хорошо закусить, он понял, для чего затеял гонку тостов хан Акмаль. Внесли горячие закуски, опять тандыр-кебаб и нарын, тончайше нарезанная крутая холодная лапша, смешан­ная с мелко нарезанной печенью, мясом, обложенная сверху кружочками казы и в толщину бритвенного лезвия нашинко­ванным репчатым луком и присыпанная черным перцем. Спустя минут пять Мавлюда внесла еще и дымящийся ляган с мантами, что-то среднее между русскими пельменями и гру­зинскими хинкалями, мелко резанная баранина с луком и курдючным салом, готовится на пару в специальной посуде. С такой закуской захмелеть сложно.

Обладатель двух Гертруд как бы случайно спрашивал то об одном, то о другом человеке, порою предлагал даже тост за ко­го-нибудь из них. Он усиленно зондировал почву, пытался выяснить, может, кто из его друзей-нахлебников послал к нему прокурора, он-то догадывался, что сгущаются тучи над голо­вой, хотя и не знал подробностей, разладилась связь с Ташкен­том. Порою Иллюзионисту казалось, вот уж за этой фами­лией… неожиданный гость скажет наконец: «А я к вам, Акмаль-ака, от него с поручением». Но фамилии людей, которые он все-таки остерегаясь выкидывал как карты из колоды, желае­мого результата не давали, все отскакивало от этого непроби­ваемого человека без галстука, в странном, на его взгляд, пид­жаке. Он хорошо понимал, что не выведывает, как он обычно привык, а раскрывается, но остановить себя уже не мог и потихоньку наливался злобой. Спросить напрямую, кто прислал, зачем, не позволяла гордость, и положение гостеприимного хозяина обязывало не торопить событий.

Сухроб Ахмедович умело поддерживал разговор, не отка­зывался выпить то за одного, то за другого, отмечая, как по крутой спирали нарастал список фамилий, интересующих Акмаль-хана. Сенатор понимал, что вот-вот прозвучит фамилия самого Первого, с которым он был в дружбе, как и с Рашидовым, наверняка он не забыл, как тот спас его два года назад от комиссии ЦК КП Узбекистана, но хан почему-то медлил, вы­кидывал другие карты.

Прокурор удивлялся краткой, но меткой характеристике многих, кого Иллюзионист вспоминал, и эти люди теперь по-новому открылись перед Акрамходжаевым. Двумя-тремя фамилиями он буквально поразил Сенатора, уж эти люди каза­лись ему такими неподкупными, строгими, принципиальны­ми, а, оказывается, давно водили дружбу с Иллзионистом, а эта дружба их ко многому обязывала. Поистине: скажи, кто твой друг…