7

Азбука был Наблюдающий небо. Минуло три лунных месяца с той ночи, когда Великая Память приказала ему стать Охотником. Он повиновался с готовностью — Врач Дэви предупреждала его, и он сам чувствовал, как сжигает его мозг бессильная ярость. Иногда в пещере Наблюдающих небо он поднимал голову и грозил Звезде оскаленными зубами, как волк. Да, он пошел в Охотники от бессилия, но уже с некоей мыслью, которая развилась в нем за эти три лунных месяца.

Прежде он думал, что Нараны подыскивают каждому подходящую дорогу.

Теперь он знал, что люди безразличны Наранам, как муравьи, бегающие у подножья дерева. Кому-то из них должно направиться за добычей, и выбор падает на самых суетливых.

Три луны назад Великие начали посылать людей на Границы. Одним из тысяч был Ахука, Наблюдающий небо. Он расстался с Дэви, расстался с местом в пещере Наблюдающих и с привычкой проводить рассветные часы перед Ухом Памяти. Но приобрел нечто другое. Возможно, более ценное.

Он понял, что может соперничать с Великими, — события последних месяцев он предсказал загодя, за две луны до их начала.

Семь месяцев назад в полночной части небосклона вспыхнула Звезда. Она вставала каждый вечер, прежде чем заходило солнце, и, мерцая, поднималась высоко, чтобы вспыхнуть с наступлением темноты невиданным, прозрачным, голубым светом, залить им дороги, вершины спящих деревьев, гнезда рабочих обезьян под широкими листьями. Звезда прокатывалась над плоскогорьем и садилась за Рагангой. Пять месяцев назад ее увидели все. Но прежде ее заметили Наблюдающие небо, те, что работали в обсерватории Высочайших гор. Они передали весть по гониям, и Ахука в следующую же ночь улетел туда, за полуночную Границу, в царство холода и света. Далеко за Границей обитания простирались горы, уступами вверх, и еще вверх, и небо здесь было бледно-голубым, как свет ночной звезды. Наблюдающие небо жили в пещерах, отвоеванных у малоголовых, поддерживали, огонь, как дикари, и закрывали тело звериными шкурами. И здесь Ахука впервые кое-что понял. Здесь, где ближайшая Великая Память отстояла на четыре часа полета и связь с ней по гониям была сложным и затруднительным занятием; где не было услужающих животных, и не было животных-строителей, и сотни разновидностей плодоносящих деревьев, и полусотни растений, создающих удобства. Где Наблюдающие небо сами шлифовали для себя стекла, а Охотники несли охрану без гепардов, обезьян и птиц… да, здесь Ахука кое-что понял.

Прежде всего он понял, что далеко за Границей обитания тоже можно жить — мерзнуть, страдать от однообразной пищи, но жить более плодотворно, чем там, в полуденной стране. По ночам к пещере обсерватории подкрадывались снежные барсы, и дежурные Охотники поражали их тяжелыми стрелами, а Наблюдающие небо не отрывались от своих труб, направленных на новую звезду, беседовали и спорили. И ничего не сообщали Наране об этих спорах. Предмет их был удивителен — Наблюдающие небо спорили о природе звезд!

Было установлено: звезды на Равновесие не влияют. Их лучи слишком слабы, чтобы искажать течение Равновесия. Тонкие опыты с нардиками подтверждали это — ни один нардик не отклонился в своем развитии под светом звезд. А под лучами Солнца нардики изменялись буйно и разнообразно, каждая разновидность на свой лад. По изменению десятка разновидностей можно было составить полную картину того, как Солнце в настоящую секунду влияет на Равновесие. Еще в воспиталище Ахука узнал, что первые опыты с нардиками делал тысячу лет назад Киргахан, великий ученый. В период больших солнечных пятен Киргахан вынес на свет нардика из разновидности «круглая ящерица». Нардик прозрел, пролежав полчаса под лучами великого светила.

Киргахан считался первым Наблюдающим небо — первым «голубым жуком». И поныне все Наблюдающие небо работали с нардиками. Тысячи безглазых в разные часы дня и ночи извлекались из пещер Нараны, их матери, и, урча и попискивая, вбирали в себя лучи. Некоторые разновидности начинали расти, другие оставались неизменными или погибали. И в том, как они росли и за какое время умирали, был глубокий смысл. Тысячи слов непрерывно сообщались Великой Памяти учеными: об открывшемся глазке, об отросшем когте, о каждом орехе, съеденном каждым нардиком. В двухстах поселениях пятьюдесятью тысячами ушей, выделенных для Ученых Равновесия, Великая Память выслушивала эти речи и связывала их с другим потоком сведений. О цветении деревьев и о слонятах в питомниках. И о том, сколько белок, носорогов и нетопырей пересекло Границу. В каком округе появились жгучие мухи. Хорошо ли слышно по гониям. Сколько стариков пришло к Врачам и по-просило смерти. В каком возрасте были умершие случайно, и сколько их было. Началась ли любовная игра у гепардов. В избытке ли пища у домашних обезьян. Охотно ли работают Художники, и на чем они рисуют сегодня — на листьях ниу или на скалах. Сколько крокодилов осмелилось подняться к левому берегу Раганги у излучины, что рядом с большим слоновьим питомником.

В этом потоке сведений нардики составляли самую важную часть, ибо Солнце влияло на все Равновесие. Каждая вспышка вызывала бесчисленные последствия, которые сами становились причинами. Первопричиной великого нашествия крии было Солнце. Тогда Граница была прорвана, и добрая треть Равновесия осталась изгаженной и опустошенной…

Солнце давало благо, и Солнце приносило беды, но за тысячу лет Наблюдающие небо не заметили, чтобы лучи от неподвижных звезд влияли на Равновесие.

Звезды безопасны. Поэтому звезды не следует наблюдать — это бесполезно для Равновесия. Поэтому звезды нельзя изучать — бесполезное вредно для Равновесия! Наблюдающие небо должны изучать Солнце. Только Солнце, во имя великого Равновесия! Так считали Нараны. И в этом Ахука усомнился уже шесть месяцев назад, под бледным небом и под буранами полуночных гор.

…Он поежился, вспомнив о буранах. Как трудно было на морозе затягивать чехлами инструменты, — любой Кузнец сказал бы, что в этих инструментах слишком много меди и серебра, что инструменты еретические…

Ахука, Наблюдающий небо, лежал в развилке древесного ствола над перекрестием трех дорог, ведущих к лечилищу. Он ждал своих друзей, Наблюдающих небо, чтобы отвезти пришельцев к Старым Кузнецам — если пришельцы согласятся. Великие дела замыслил Ахука… Но Земля уже отвернулась от Солнца, а друзья не шли. Привычным взглядом он отыскал яркую звезду. Сейчас она снова стала обычной яркой звездой, но дело было сделано. Равновесие погибало, сраженное ее светом. Погибало! Равновесие — это дети в воспиталищах, и не больше трех детей на одного Воспитателя. Это Врачи — один на восемь человек. Услужающие животные, животные-строители, птицы, гонии, боевые обезьяны, быстроходные слоны и лошади. И Нараны…

Утешься и успокойся, Ахука. Твои дети еще не увидят гибели Равновесия.

— Не все ли мне равно? — спросил Ахука самого себя. — Мои дети? Я их не видел. Они растут в воспиталищах.

Теперь он сомневался во всем. Так ли необходимо, чтобы все дети росли вдалеке от родительских глаз? Пятью месяцами раньше он считал такой порядок разумным и неизбежным. Воспитатели должны воспитывать, а Наблюдающие небо — смотреть в трубы, изготовленные Кузнецами, и облучать нардиков, выращенных Хранителями Памяти, и общаться по гониям, и есть плоды, и пользоваться дюжинами дюжин благ, даваемых Управляющими Равновесия. Каждому человеку — свое дело. Тогда почему твой голубой жук, Ахука, постукивает по поясу Охотника?

Равновесие рушилось.

По совету Нараны Ахука стал Охотником.

Он усмехнулся, лежа на гладком толстом суку. В недобрый час Нарана послала его к Охотнику Джаванару. Теперь он умеет подстерегать и хитрить, обучать собак и боевых обезьян. Он повел глазами к большому ручью, журчащему перед крайним домом лечилища. Над водой притаился Тан, его гордость — боевая обезьяна, приученная к услужению. Три собаки лежат веером в траве перед домом Раф-фаи. Ждут. А пришельцы ничего не знают, и он забыл дать им бахуша, но там — Врач Нанои, она позаботится о пришельцах. Кудрявая Нанои, она стала Врачом при Охотниках сразу после воспиталища. Она выбрала рыжебородого пришельца Колия, и это хорошо. Да, пришельцы… Другой мир! В одном их летучем доме больше железа, чем все Кузнецы перерабатывают за год…. воплощенная ересь, бессмыслица, имеющая для пришельцев глубокий смысл.

Он чувствовал радость при мысли, что первым оценил пришельцев по достоинству. Они — Большеголовые, хотя каждый знает, что Живые науки развили человеческий мозг, а железо и прочие рукоделья уничтожительно влияют на Живые науки.

Но, может быть, палочки из меди и железа, хранящиеся в железной игрушке Адвесты, — семена? И пришельцы в своих мертвых рукодельных Науках добились такого совершенства, что сеют железо семенами? Это меняет дело. Это изменило бы дело, если бы было возможно, поправился Ахука, зная, что это невозможно. Солнце не даст прохлады, железо не даст побега.

Железо не дает побегов, не выращивает пищи… И, может быть, он совершает губительную ошибку, пытаясь повернуть Равновесие.

Научившись сомнению, он стал сомневаться и в себе.

Врачи говорят: «Носящий в себе Раздвоение должен оставаться цельным, как плод». Сейчас Ахука мучительно ощутил Раздвоение и поспешил достать припасенный бахуш-ора. Мозг Ахуки яростно спорил сам с собою: «Он действует для блага Равновесия!» — кричал Ахука-Охотник. «Хитроумный, так же полагает и Нарана, якобы действуя для блага Равновесия!» — насмешливо отвечал Ахука-мыслитель.

Он сжал зубы, терпел. Наконец подействовал бахуш-ора.

Он снова Охотник. Он лежит на дынном дереве, следит за тремя дорогами и слушает дыхание гепарда. Зеленоватый свет проникает сквозь листья домов, светится желтым трава на дорогах, прохожие скользят по полосам света, беспечно улыбаются друг другу. Так он прождал еще часть дюжинной и понял, что далее ждать бессмысленно — его друзья не придут, и пришельцы не останутся в Равновесии. «Этого тебе не удалось предвидеть, о хитроумный. Слуги Великой сумели задержать твоих друзей», — подумал Ахука и спустился на дорогу. Луна, желтая как дыня, висела над деревьями. Ствол большой гонии — на холме Памяти — рассекал пополам лунный диск…

— Ахука, сын мой, — сказали за его спиной.

Он обернулся и увидел мудрые, воспаленные глаза старого Хранителя Памяти и улыбку, застывшую на его лице.

— Оставь пришельцев. Уходи, сын мой.

— Учитель, а ты с трудом говоришь на раджана, — сказал Ахука. — Ты отвык говорить с людьми… Значит, такова воля Нараны?

— Таков совет Нараны — оставь пришельцев.

— Нет, — сказал Ахука.

Тогда его схватили сзади, связали, поставили у дерева — он онемел от удивления и не пытался сопротивляться. Потом прохрипел:

— Поднявшему руку на Большеголового — изгнание!

Он видел, как несколько стрел вонзились в грудь Тана, бросившегося на слуг Памяти. Голос Хранителя проговорил:

— Сын мой, не ставь науки превыше Равновесия. Забудь о пришельцах. Их посадят на птиц, и они уйдут. Потом тебя отпустят.

Дрогнула земля. За деревьями, по дороге к лечилищу, шли гигантские нардики — ростом с крии, гигантскую обезьяну. Ахука перестал вырываться из лиан, опутавших его тело. Таких гигантов он никогда не видел. И никто в Равновесии не видел. Быстро распорядилась Великая Память… Бесстрашная, мудрая, великая… Крепко же она испугалась трех жалких пришельцев в Железной дыне…

— Приходи ко мне завтра, Ахука, — сказал старец. — Нарана ценит, что первое предупреждение о Звезде передал ты. Сын мой, не говори с людьми об этом деле, остерегись. Нарана не остановится ни перед чем для спасения Равновесия…

8

— Нанои! — звали от входа.

Девушка оттолкнула Кольку и длинным прыжком, как кошка, метнулась на голос.

— Прыжочки, — выдохнул Бурмистров. — Почему мы «Головастые», она спрашивала.

— И еще: «Почему мы не крии или не Пожиратели крыс». Одурела совсем!

— А если для них Нарана — нечто само собой разумеющееся, как письменность для нас? Эти Нараны…

— Да, в них что-то есть, — усмехнулся Колька. — Море обаяния! Постой-ка… — За дверью говорили. Он узнал басистый голос Брахака.

— …Опасно. Я не хочу брать сторону тех или других. Разбуди Раф-фаи, заставь подняться… Повтори утреннее лечение…

— Управляющий, ты боишься?

— Смири свой нрав. Приготовь раненого в дорогу. Теплой полуночи…

Именно в эту секунду Кольку и прихватило ощущение: влип. Бессмысленное такое, но безошибочное. Во что-то он ввязался или ввяжется, и будет ему очень нехорошо… Где же этот Ахука, интеллигент чертов? «Приготовь раненого в дорогу…» Хорошо, если к баросфере, а может, и еще кой-куда.

Он бы меньше беспокоился, разгуливай вокруг вооруженная охрана или толпы любопытных, пускай враждебные. Было не то что страшно, а чудно, как во сне. Плохого с тобой не делают, сам куда-то лезешь, и есть одна надежда

— проснуться…

Нанои вернулась, смотрит. Он кивнул ей, Володе сказал:

— Ты, значит, посиди, а мы потолкуем.

Подошел, присел на лежанку с нардиками.

— Мин, я слышал голос Брахака. Он говорил об опасности? Она смотрела на него, зажав руки между коленями.

— Опасно… сопротивляться тем… кто придет за вами… — мысленно переводил он ее слова, — чтобы отвести вас… к Железной дыне.

— Разве мы мешаем кому-либо?

Она покачала головой, не сводя с него глаз, и Колька злобно подумал, что такие глаза надо под паранджой прятать, наглухо, насовсем… Он разозлился — давно было пора. Он должен вернуться, и он вернется, понятно? Спросил четким официальным тоном:

— Кто желает нам зла?

Она ответила сдержанно:

— Раджаны никому не желают зла, Адвеста. Ученые Равновесия недовольны вашим пришествием.

— Это ваше Равновесие, это… охрана?

Слова «полиция» в языке не было.

— Охраняют Охотники… — Она прищурилась на Кольку, подняла ладонь выразительным движением: сейчас она объяснит именно то, что его интересует. — Они охраняют Равновесие от всего, живущего по ту сторону Границы, с чем не могут справиться наматраны.

— Наматраны?

— Животные и растения, охраняющие Равновесие на Границе.

«Граница — это мы понимаем», — подумал Колька и спросил:

— Но кто такие «Ученые Равновесия», Нанои?

— Что значит «Граница»? — перебил Володя.

Девушка ответила ему, а не Кольке:

— Граница отделяет Равновесие от диких пространств.

— Вокруг Равновесия дикие пространства? Да? А зачем вы их оставляете?

— спрашивал Бурмистров. — Николай, я путаюсь, переведи, пожалуйста…

Да, выходило малопонятное… Раджаны нарочно сохраняли вокруг Равновесия дикий лес, чтобы он вносил беспорядок в это самое Равновесие. Но Володя выслушал перевод, сказал: «Я понял, объясню потом», и спросил:

— Врач Нанои, почему Ученые Равновесия недовольны нашим приходом?

Помедлив, она ответила:

— Первая Заповедь Границы: «Случайное полезно, намеренное вредно».

— Не понимаю, — сказал Колька.

— Объясню, не перебивай, — снова предупредил Володя.

— «Намеренное вредно»… Мы, Охотники, намеренно ввели вас в Равновесие, ибо Раф-фаи был ранен, и нарушили первую Заповедь, — девушка всплеснула руками. — О-а, мы должны были прогнать вас, а я не позволила!

— Прогнать? — удивился Колька. — Но мы такие же люди, как и вы! В ваших заповедях нет мудрости, вредно случайное, а не намеренное!

Нанои нерешительно улыбнулась, словно он пошутил не слишком удачно, и потихоньку отошла к Рафаилу. Потом к нардикам. Из стены достала бесхвостого зверька с огромными глазами, перламутровыми, как у стрекозы. Поставила на лежанку. Зверек стоял на четырех тонких лапках, будто неживой.

— Еще один зверь, — буркнул Колька. — Так объяснись, ради бога, а то я сейчас рехнусь.

— Гомеостазис, — сказал Бурмистров. — Под Равновесием подразумевается гомеостазис. Динамическое равновесие, понимаешь? У них люди, животные и растения живут — ну, как это сказать, — в сообществе, да? В гомеостатическом равновесии, в общем. Правильно?

— Я остолоп, — сказал Колька. — А ты — гений.

— Ну, сразу уж и гений… Нас учили языку порознь, правильно? Словари у нас получились разные. Перевод понятия «динамическое равновесие» я случайно усвоил как «гомеостазис», а ты — как «равновесие». После я механически записывал, пока ты переводил в своей терминологии. А когда заговорил сам — понял.

— Орел, орел, — с удовольствием сказал Колька.

Некоторое время они молчали. Нанои возилась с нардиками, Володя конспектировал, а Колька думал, переваривая новую информацию.

Значит, гомеостазис — общество, которое находится в динамическом равновесии; человеческое общество вместе с природой. Даже не верится. И говорим, что текучка заела, о природе подумать некогда. Им легче, конечно

— у них вся жизнь заодно с природой, даже мяса не едят. Может, и правда — Равновесие? «Случайное полезно, намеренное вредно». Это же здорово придумано! Крепкая, хорошо уравновешенная система должна справляться со случайными воздействиями. На то она и уравновешенная система. Случайными, хаотическими толчками ее не повалишь. Нужен таран — намеренный, обдуманный удар. Намерения же бывают только у человека, потому что он сам — сложная система. Одна система действует на другую. Иными словами, нельзя допустить столкновения двух систем. Если Охотники станут пропускать через Границу кого-то по своему выбору — зверей там или «железных людей», то гомеостазис окажется под угрозой. Они могут пропускать вредных тварей, воображая, что делают полезное дело. Как у нас кроликов ввозили в Австралию, а потом они стали «проблемой номер один», «бичом божьим».

«Погоди, — подумал он. — При такой логике раджаны вообще не должны воздействовать на природу? Чепуха получается! Этот дом вырос не случайно. Следовательно, кому-то разрешено „намеренное“.

Кажется, он понял, кто здесь распоряжается. Открыл рот, чтобы спросить у Нанои, и увидел, что она не станет разговаривать.

Из-под стен выпрыгивали плоскохвостые крысы. Нанои, сжав губы, подталкивала переднюю к столу — ногой, кончиками пальцев. Сказала, не оборачиваясь:

— Земля отвернулась от Солнца. Пора.

Смеркалось быстро. Померк, погас внешний свет, пробивавший листья. Почернел прямоугольник входа. Зелень стен, медленно разгораясь, просияла холодным огнем.

На секунду Нанои и Колька встретились глазами. Теперь он отвернулся. Володя помогал снимать с больного «одеяло» — крысы срезали ветки, ковыляя на задних лапах. Лупоглазый зверек неподвижно сидел в своем углу.

— Это что за зверь? — спросил Колька.

— Немигающий, — угрюмо сказала девушка.

Да, так и приходится уходить, ни в чем не разобравшись… С этой мыслью он выглянул в черноту поляны. Увидел поверху, по кронам верхнего яруса, неясные блики, высветления — поднималась луна. Огромные переливчатые звезды мелькали между ветвями. Из темноты волнами наплывала музыка. Так мог играть только огромный мощный оркестр — казалось, что звуки катятся в глубине земли, как грохот отдаленного взрыва.

Крысы утаскивали последние клочки «одеяла». Володя, едва не уткнувшись носом в Рафкину грудь, пытался найти следы страшных синяков и царапин, притоптывал в восторге — кожа была как новенькая. Николай тоже приготовился в дорогу: осмотрел пистолет и так пристроил его за поясом, чтобы сидел неподвижно и легко вынимался. Потом спохватился, что пистолет не чищен, — почистил веточкой, вложил запасную обойму, добавил девятый патрон. «Девять выстрелов лучше, чем восемь», — подумал он и вдруг вспомнил надпись на плакате, которую перед стартом он забыл со страха:

I HAVE NINE LIVES YOU HAVE ONE ONLY THINK!

«У меня девять жизней, у тебя — только одна: ДУМАЙ!» Он подмигнул Немигающему. Зверек был похож на синего чертика с того же плаката — глаза, ушки. Ладно, зверь… Попробуем думать побольше, стрелять поменьше.

Человек с пистолетом думает иначе, чем безоружный. Колька внезапно вспомнил о разговоре Ахуки с Брахаком и решил выйти наружу, покараулить, посмотреть… А может, он просто нервничал.

…Поляна была замкнута по кругу, с единственным проходом влево — в сторону холма Нараны. Кроме двери, из которой вышел Колька, светились зеленоватым светом еще три.

«Еще лечилища, наверное. Ничего не успели увидеть», — подумал он и бесшумно, по плотной влажной траве, продвинулся направо. Луна поднялась довольно высоко и висела над просекой, как желтый фонарь. Из травы, в нескольких метрах впереди, послышалось ворчание, — оказывается, их уже караулили. Три собаки неподвижно лежали в траве. Одна повернула голову и чуть слышно прорычала, будто приказывая Кольке не шуметь.

Он стоял, поглядывая то в глубину леса, то на собак. Казалось, что трава на дороге светится. Музыка постепенно стихала, словно удаляясь, смолкла. Собака опять зарычала. Нанои! Она проскользнула к нему и положила на плечо горячую руку.

— Колия, — очень странно звучал шепот на раджана! — Колия, Раф-фаи немножко может ходить, а сидит совсем хорошо.

Он сказал:

— Ты сестра наша и мать, Нанои…

— Пойдем в лечилище? Здесь собаки Наблюдающего небо.

Нет. Он помнил испуганное лицо Ахуки и подрагивающий бас Брахака. Нет, он останется.

Рука скользнула по его плечу. Он опять был один на поляне. Глубоко вздохнул, вбирая в себя густые, как мед, запахи ночи, и внезапно три тени мелькнули перед ним — собаки ринулись и длинными прыжками унеслись по теневой стороне просеки. Колька подумал: «А, начинается. Чутье какое-то у меня есть…»

Потом задрожала земля под тяжелыми шагами, он подумал, что ведут слона. Потом, мелькая и раскачиваясь в лунном свете, у дальнего конца просеки появились бесформенные гиганты. Колька приподнялся, чтобы рассмотреть их. Охнул. С просеки волной прокатился формалиновый запах, и от него Колька потерял голову. Схватил тяжелый пистолет, выругался и выстрелил в правого — желтая глыба, качнулась на ребристом краю глушителя. Он вел мушку влево, нажимая спуск, когда светлый круг ложился на черный шпенек — есть! есть!

Они шли. Быстро. Во всю ширину просеки.

Вверху завыла обезьяна. Колька вздрогнул, дал еще серию выстрелов и каждый раз видел, как отшатывается чудовищная безглазая голова, а они шли. Как во сне. Оставалось три патрона, но уже не было сил наводить пистолет. Колька застонал, это было вне реальности, и он пытался проснуться.

Между чудовищами проскочила тонкая человеческая фигура, вскинула руки.

— Безумец, — проговорил человек.

Чудовища стояли за его спиной.

— Зачем ты привел их? — сухими губами прошелестел Колька.

— Чтобы вы ушли к Железной дыне.

Перехватило горло. Он просипел «ле-е…» — первый слог слова «зачем», но за него спросила Нанои:

— Зачем привел ты нардиков? Пришельцы сами спешат уйти.

— Возможно и так, о Врач… Однако Равновесие прекрасно, а железо несъедобно, — ты слышала, как пугал он посланцев Великой?

— Как и вы тщились испугать его, глупцы!

Колька молчал.

— Я спрашиваю пришельца: согласны ли вы уйти?

— Согласны, — выдавил Колька.

— Слово сказано. До рассвета вы опуститесь у Железной дыни. Врач полетит вместе с вами, если захочет.