1

Колька Карпов проснулся, как всегда, мгновенно. Он перемахнул через границу сна и яви, словно прыгнул через планку. Вспомнил вчерашнее и открыл глаза. В зрачки радостно ударило зеленое сияние.

Так оно и есть. Вчерашнее не приснилось.

Он лежал голый, в коричневых плавках мягкой кожи. Под ним была восхитительно упругая лежанка из живых мелких листьев.

Николай хмыкнул. Осторожно опустил босые ступни в траву, и она спружинила под пятками. Трава лежала на полу, как зеленый ковер, очень плотный. Колька осторожно вышел на середину хижины, наклонился — никаких следов от ног. Вот это ковер…

Он стоял как бы внутри большой пещеры, метра в три высотой и метров шесть в поперечнике, не совсем круглой, а чуть овальной, с куполообразным сводом. Все это — свод, стены, пол и длинная лежанка, огибающая стены, — было живое и зеленое. Колька попробовал запустить руку в стену, между листьями. Не вышло. Листва оказалась спрессованной, скрученной, как табак в сигаре.

Черт знает что… После вчерашнего он мог бы и не удивляться этому дому, вырубленному в зелени, как пещера в скале. Не такое видели… Но Колька вдруг заподозрил, что дом не вырублен, а выращен. Как настурция на клумбе.

Он вздохнул, оглянулся на спящего Володю и по пружинящей траве пошел к выходу. Раздвинул занавес из тонких зеленых нитей, заменяющий дверь. Выглянул наружу.

Наверное; он еще не проснулся как следует и был наполовину отрешен от реальности. Он смутно помнил, что Рафаил ранен и где-то оставлена без присмотра баросфера. Что положение экспедиции в высшей степени странное, непонятное и даже опасное. Но сейчас его интересовало только одно: построен «зеленый дом» или выращен? И Николай, перебирая пальцами по листьям, обследовал стену в проходе толстая стена, около метра. По внешней ее стороне были живые листья другого сорта. Глянцевито-кожистые, крупные, заходящие один за другой, как черепичная кладка. Между ними рука прошла довольно легко и нащупала свободное пространство… Ага, ветви… так… — он задвинул руку по плечо — и опять внутренние листья, спрессованные…

По руке пробежал кто-то маленький, с когтистыми лапками — Колька выдернул руку и и услышал тихое грозное рычание за спиной. Похолодев, он оглянулся. Рядом стоял большой, тощий леопард и смотрел на него, сморщив нос. Колька попятился, рукой нащупал вход — леопард перестал рычать. Одним прыжком Колька подлетел к лежанке; схватил пистолет, навел его на дверь. Зеленые нити еще качались, и сквозь их зыбкую завесу было видно, как леопард неторопливо, на прямых ногах, удаляется от входа и как играет солнце на его оранжевой шерсти. Выждав некоторое время, Николай подошел к двери и выглянул в щелку — пистолет для твердости держал обеими руками… Вот он, зверюга… Разлегся под пальмой, вытянул шею и смотрит.

Колька тоже вытянул шею и шагнул за порог — зверь тут же поднялся. Коля вернулся — зверь опять лег. Он был метрах в двадцати.

— Сторожишь, — пробормотал Колька. — А если мне по нужде, тогда как?

Он машинально похлопал себя по голому бедру, отыскивая карман с сигаретами. Усмехнулся — брюки и прочая одежда остались у «коричневых», а курить он бросил два месяца назад, когда начались тренировки. Он вдруг развеселился. Эти «коричневые» все делают по-своему, понимаете? Дома строят из живых кустов, вместо пробирок и колб для анализов употребляют каких-то тварей — тут его передернуло. Щетинистые клубки, розовые, как слепые безногие поросята, — гадость… Ну, это их, дело. Только бы лечили как следует. И, наконец, взамен сторожей или тюремных решеток у них леопарды. Неплохо, ничего не скажешь. Придется ждать, пока «коричневые» сами не вспомнят о пришельцах, а Володька — пускай отсыпается.

Он поднес к глазам часы — девять… Что — девять? Эти золоченые стрелки на белом кружочке не имели смысла.

Колька проснулся окончательно, подумав, что вчерашнее утро отделено от них необъятными массивами пространства-времени. Отныне для них не существует «вчера». Есть только завтра, послезавтра и так далее…

— Тик-так, тик-и-так, не стучите громко так, — прошептал он и устроился в ногах у Володи, чтобы держать вход под наблюдением.

Рано или поздно за ними придут, а в крайнем случае он бабахнет в воздух, чтобы напомнить о себе, а пока он сидел, упираясь лопатками в упругую стену, посматривал на сторожа-леопарда и думал.

Сначала он думал, что это неправильно — сидеть и ждать. Долг обязывал его, не теряя ни секунды, отыскать вчерашний дом или другое место, где «коричневые» лечат Рафаила, и проследить, чтобы все было как надо. Потом он подумал: «А почему я не должен доверять „коричневым“? Потому что они темнокожие и ходят без рубашек? Мало я видел сволочей в модных рубашках? Название-то какое придумал: „коричневые“, словно они фашисты… Правда, зверюгу они к нам приставили. Ну, посмотрим. И в этом может найтись какой-то смысл. Нарвались же мы вчера на гориллу…»

Не подоспей вовремя охотники, эта самая горилла оставила бы от экспедиции Института Совмещенных Пространств три кровавые лепешки, м-да… Если бы не охотники… Она весила полтонны, как минимум. А что, красивые ребята — охотники. И лица у них умные и добрые…

Так он думал, а Володя спал, комфортно раскинувшись на лежанке. Володя был некрасив — толстый, слишком белый, курносый. Зато лицо у него было очень доброе и во сне. Доброе и озабоченное.

…Таким оно было в «момент ноль», когда Колька прикрыл иллюминатор заслонкой, — отсвечивающий стеклянный конус смотрел на его любимый плакат с улыбающимся синим чертиком и английской надписью, неразличимой на таком расстоянии, и от волнения невозможно было вспомнить эту надпись, и Володя понял, что он волнуется и похлопал его по коленке. Они трое сидели, пристегнутые к креслам, и в динамике внешней связи хрипело дыхание шефа, который набирал воздух, чтобы произнести «ноль!», а за броней баросферы оставались решетки энергоприемников, и бледные лица инженеров стартовой команды, и бетонные стены, и асфальтовые дороги, и вся Земля, застроенная бетонными коробками, — перепаханная, дымная, бензиновая. Оставался шеф в своей прокуренной вельветовой куртке, и его прокуренный голос рявкнул: «Н-ноль!», и прежде чем потерять сознание, из-под каски, беспощадно давившей на темя, Колька увидел лицо Володи, и ему было легко терять сознание…

…Солнце заметно поднялось, круглые пятна легли на зеленый навес и обозначили стрельчатую арку входа. Колька подергал друга за руку — вставай, вставай… Володя открыл глаза и спросил:

— Где Рафа?

2

Рафаил Новик, Владимир Бурмистров и Николай Карпов стали друзьями, мягко говоря, неожиданно. Первую встречу Колька не любил вспоминать, хотя с тех пор прошло четырнадцать лет. Нехорошая была встреча. Скорее вопреки, чем благодаря ей, они подружились и вместе пошли на физтех и вместе начали работать у профессора Большакова, известного под международной кличкой Рыжий Тигр.

…Предание говорит, что теория Совмещенных Пространств была заложена поздней ночью, в операционном зале большого ускорителя под Серпуховом. Шестнадцатью часами раньше профессор Большаков — тогда его еще не звали Рыжим Тигром — в очередном приступе ярости выгнал лаборантов и сам спаял и собрал диковинную приставку к ускорителю. Затем положил на столик остаток припоя и умиротворенным голосом попросил «включить машинку». Позже он клялся и божился, что совершенно ничего не предвидел и саму приставку спаял, чтобы посрамить косоруких лаборантов. Так или не так, однако два грамма оловянно-свинцового сплава со следами канифоли исчезли со столика. И в ту же ночь, в операционном зале, поглощая в невиданных количествах черный кофе, Большаков дал основные формулы теории СП.

Теоретики взвыли — надо было спасать святая святых физики, принцип сохранения энергии и массы. Вещество не могло исчезнуть никуда. Следовательно, огрызок припоя переместился куда-то, Большаков объяснял, куда — в пространство, втиснутое между ячейками нашего — пространства-времени. Ему отвечали: все может быть, и ваше «совмещенное пространство» тоже имеет право на существование. Но теория ваша базируется на искусственных приемах, на математической эквилибристике… Рыжий Тигр — он уже был Тигром и академиком, и почетным, доктором десяти университетов

— Рыжий Тигр рявкал: «Эквилибристика?! Займитесь лучше квантовой теорией! Вот уж где полно р-рецептурных приемов…» Скандал… Новый генератор Совмещенных Пространств, построенный уже по всем правилам инженерной физики, выбросил в никуда последовательно: брусок победита, морскую свинку в стальном боксе, батарейный радиопередатчик, ампулу с меркаптаном. Скептики пытались поймать сигналы передатчика и унюхать меркаптановую вонь. Безрезультатно… И Большакову разрешили построить баросферу — защитную скорлупу для сверхмощного генератора СП, приборов и подопытных животных.

И тогда разгорелся новый скандал. Совмещенные Пространства фатально не желали быть исследованными и не желали вступать в какой-либо контакт с нашим пространством-временем. Институт тратил чудовищные количества энергии, забрасывая баросферу в СП — раз за разом, день за днем. Результаты были разнообразно-бессмысленными. Кинопленка возвращалась либо засвеченной, либо нетронутой, а приборы фиксировали то абсолютный вакуум, то огромное давление за бортом — настолько огромное, что баросферу должно было сплющить, а она возвращалась целой. И прочее в том же духе. Через день стальной шар исчезал неизвестно куда и полтора часа спустя возникал из этого «нечто» или «ничто», доставляя очередную порцию бессмыслицы. Утешало одно явление: мыши, кролики, собаки и, наконец, шимпанзе отлично переносили путешествия в СП и дали науке первый экспериментальный факт. За полтора часа отсутствия животные успевали прожить несколько суток. То есть в Совмещенных Пространствах время текло быстрее, чем на Земле. Но даже этого факта многие ученые не желали принимать, и на «тигрятниках», семинарах Большакова, обстановка накалялась невыносимо. Рыжий Тигр молчал, ждал. После пятого опыта с шимпанзе, на очередном семинаре поднялся Рафаил Новик. Смущенно улыбнулся, покашлял и сказал: «Наша группа — Бурмистров, Карпов и я — готова пойти в СП. Медицина не возражает. Товарищи, надо посмотреть своими глазами».

Рафаил умел добиться своего. Спокойный, холодно-настойчивый, он колотил в одну точку: автоматика ненадежна, поэтому следует посылать троих. «Не разместимся? Извините, мы изготовили макет кабины… Пожалуйста… Один работает с энергоаппаратурой, второй — с научными приборами, третий ведет визуальные наблюдения». И через полгода они заняли свои места в кабине баросферы: Рафаил у генератора СП, Володя — у приборов контроля и Колька — в верхнем кресле, у иллюминатора. Это было вчера утром. В двенадцать ноль пять Колька очнулся после перехода и увидел через слегка запотевшее стекло зеленые земные растения, и коршуна, парящего в темно-синем стеклянном небе…

Они ощутили страшное разочарование. Синее небо, пальма, коршун! Значит, нет никаких Совмещенных Пространств. Баросфера перемещалась в иные точки земной поверхности — только и всего. Рыжий Тигр открыл взамен новой Вселенной новый вид транспорта…

Они кинулись к приборам. Давление, состав атмосферы, магнитное поле, температура, сила тяжести, радиоактивность, микроорганизмы и бог знает что еще. Приборы подтвердили: Земля, Земля, Земля, тропическое солнце бушевало в зените. Через иллюминатор было видно, что, баросфера покоится на круглой поляне, с которой уходит в пальмовый лес прямая, как стрела, дорога, вполне ухоженная, с дренажной канавой. Следовательно, места цивилизованные. И экипаж баросферы, подавленно ругаясь, собрался на волю, чтобы снять координаты и документально подтвердить гибель теории СП. Правда, была одна странность — квантовые бортовые часы стояли практически на нуле, и запас энергии в аккумуляторе не уменьшился ни на йоту, но этому имелось готовое объяснение — приборы барахлят при переходе.

Они сбросили тяжелые каски, открыли люк и выбрались наружу, в мокрую, банную жару. Колька машинально подхватил с собой пистолет, навязанный им комиссией по технике безопасности.

Он стоял, злобно оскалясь, и вертел пистолет на скобе, вокруг пальца. Рафаил работал с угломером, Володя быстро строчил в бортовом журнале, свободной рукой прижимая к глазам очки. Солнце жарило сквозь куртки, словно утюгом. И, как бывает всегда, события повернулись мгновенно и необратимо: затрещали деревья, мокро шлепнул упавший ствол — долю секунды пустовало его место в зеленой стене — опять затрещало, и на солнце выдвинулась чудовищная обезьянья морда. Володя тонко вскрикнул. Черно-бурое тело вздернулось на дыбы, как паровоз, подброшенный взрывом, и тогда загрохотал пистолет, и Колька видел удары пуль о живое тело, и вдруг все кончилось. Что-то подняло его в небо и ударило о землю.

Вот как это случилось…

Он очнулся, когда Рафаила уже уносили охотники — бегом, оскальзываясь по мокрой дороге. Володя был цел и даже не потерял очки. «Догоняй!» — крикнул Колька, захлопнул люк баросферы, подобрал с земли пистолет и ринулся следом за охотниками. Потерял их из вида — мчался вслепую, волоча Володю за руку… Откуда-то выскочил еще охотник, привел их к поляне, на которой валялась окровавленная Рафаилова одежда. Их тоже заставили раздеться, вымыться в ледяной, пахнущей анисом воде. Втолкнули в зал, освещенный странным зеленым светом…

Там прохладно. Посреди зала — два низких стола желтого блестящего дерева. На дальний положили Рафаила. Охотники ушли с носилками, и четверо голых людей с двух сторон придвинулись к столу. Раненый лежал обнаженным… Но почему эти — голые, в одних лишь плавках? Колька схватился за пистолет и вдруг опустил руку. Четверо так подошли и наклонились, таким движением, что привиделись халаты, марлевые маски. Будто вспыхнула бестеневая зеркальная люстра над столом, и матовые блики пробежали по резиновым перчаткам. И Колька, уже дрожащий от возбуждения и страшной усталости, узнал эту уверенную повадку. Над Рафаилом, в желтом свете лиственных стен, стояли врачи.

На пришельцев никто не оглянулся — вынимали из зеленых корзиночек щетинистых, розовых, пищащих тварей, кормили их кровью из локтевой вены. Безглазые твари чавкали. Трубочку в вене придерживала молодая кудрявая женщина — Кольке показалось, что он видел ее среди охотников на поляне…

Колька стоял, держал Володю за руку и смотрел, как безглазых поросят раскладывают по корзинкам. И как они растут в корзинках — словно тесто в опаре. У некоторых прорезывались глаза. У одного выросли четыре лапки. Штук двадцать их было, и все изменялись по-разному.

…Кажется, его тошнило. Какие-то процедуры он совсем не запомнил, все это тянулось очень долго. Он помнил, как один из врачей — могучего сложения, бритый — отвернулся от корзинок, подошел к Рафаилу и, играя бицепсами, поставил на место сломанную ногу — Володя заскрипел зубами и застонал. Бритый усмехнулся. Другой врач повозился под столом, и, как во сне, тот выпустил зеленые побеги, и они поползли, извиваясь зелеными гусеницами, оплетая вправленную ногу. Потом врачи стояли, опустив руки, а бритый кормил Рафаила — тот жевал, не открывая глаз. Потом и бритый встал рядом с остальными. Они все смотрели в одну точку — на огромный синий отпечаток обезьяньей лапы у Рафаила на животе. Полчаса или больше прошло в молчании, в ожидании чуда. Где-то за зелеными стенами взлаивали собаки, глухо трубил неизвестный зверь. Вдруг женщина торжествующе вскрикнула, протянула руку, и Колька увидел, что синяк бледнеет и уходит, как тень облака на земле. Сейчас же бритый врач вывел их с Володей наружу, что-то сказал веселому бородатому охотнику — тот смеялся и кивал, поправляя зеленую униформу. Лук и колчан висели у него за спиной, и из тени на все это смотрели еще несколько охотников, и Колька увидел очень близко лицо врача. Он стоял перед Колькой, трогая себя за подбородок. Бицепс надулся на его руке — страшно было смотреть — и глаза как бы надулись, огромные, бычьи, с зеленоватыми белками, — глядели и не видели. Потом пальцы отпустили подбородок, взгляд вышел изнутри на свет, и глаза дрогнули и ожили. Пробежали сверху вниз и снизу вверх по бледному потному лицу, исцарапанным рукам, по пистолету, задвинутому за пояс. Остановились — глаза в глаза. И Колька понял, что сию секунду заснет. И заснул. И проснулся уже в этом доме, по-прежнему без одежды, но почему-то с пистолетом. А теперь проснулся и Володя Бурмистров и спросил: «Где Рафа?»

3

— То-то и вопрос, где Рафа, — сказал Николай. — Видишь, зверь на поляне? Не выпускает наружу. И людей — никого, будто вымерли.

Володя всмотрелся и рассеянно отметил:

— Это гепард. Они легко приручаются.

— А ты выйди, попробуй…

— Давай заорем, — сказал Володя. — Свистни, вот что!

Свистеть Колька был мастер. Детдомовское его прозвище было Колька-Свисток. Он грянул в два пальца, так что гепард подпрыгнул и приложил уши, а сверху кто-то заухал и захохотал.

— Концерт… — сказал Володя. — А знаешь, Свисток, это не Земля.

— Глупости, брось, — быстро сказал Колька.

У него похолодели руки. Насколько вчера утром ему хотелось, чтобы здесь было Совмещенное Пространство, настолько сегодня была необходима Земля. Ведь Рафаил не выдержит обратного перехода в баросфере, его и здоровые еле выдерживают: А энергия из «Криоля» утекает… Если здесь СП, то экспедиция останется в нем навсегда. «Криоль» сохраняет стартовый запас энергии не больше суток.

«Криолем» они называли гелиевый аккумулятор.

— Ты понимаешь, что говоришь, Володька?

— Понимаю, естественно…

— Да почему? Откуда в СП возьмутся люди, пальмы, гепарды?

— Ума не приложу, — признался Володя. — Я вот о чем: если на Земле есть такая… — он пошевелил пальцами, — страна, что ли, то мы знали бы о ней.

— Экий прыткий! — с облегчением сказал Колька. — Да мы по специальности всего прочесть не успеваем, а география там, этнография… Брось!

Володя посмотрел на него внимательно.

— Я-то брошу. Но ты проверь сейчас же… на всякий случай.

— Каким образом?

— Ты у нас полиглот. Проверь, знают ли здесь хоть один из четырех языков.

— А если не знают, тогда — не Земля? Чепуха, — сказал Колька. — Смотрите-ка…

Гепард вскочил и пробежал мимо входа. Зашуршали шаги, зеленый занавес раздвинулся, и в дом вошел вчерашний веселый охотник. Парни смотрели на него, не мигая.

— Су-убх'а нараоа? — проговорил охотник.

Колька спросил:

— Ду-ю спик инглиш? Парле ву франсе? Парлата иль испаньола? — и больше для порядка: — Шпрехен зи дойч?

Охотник засмеялся, прикоснулся к Колькиному плечу и выговорил:

— Ко-лия… — потом к Володе: — Во-олодзия… О, хум-м!

— Су-убх'а нараоа, хум-м, — повторил Колька. — Коля, Володя… — он тоже тронул охотника за плечо, над перевязью.

— Джаванар! — крикнул охотник в восторге от Колькиной понятливости. — Джаванар, Джаванар! Колия — адвеста, — сказал он убедительно и засмеялся, теребя бороду.

— Откуда бы ему знать наши имена… проворчал Колька. — Его-то зовут Джаванаром… Ра-фа-ил, — произнес он по слогам.

Охотник прямо-таки засиял, повторил: «Рафаи, Раф-фаи, хум-м!» — и показал на дверь.

Жара была крепкая. Они, как из предбанника, шагнули прямо в парную — волосы зашевелились на голове. Гепард, привязанный к дереву, облизывался и басисто мяукал. Поляна была точь-в-точь похожа на вчерашнюю: такие же мощные деревья с перистыми кронами, и густой жестколистый подлесок, в котором сейчас же спрятался дом, стоило лишь отойти от него на десяток шагов.

Джаванар не повел их к Рафаилу. На краю поляны, у ручья, он стянул через голову перевязь и нагрудник, развязал пояс и остался в неизменных коричневых плавках. На его выпуклой груди висел сухой красный жук с толстыми лапками…

— Теперь он будет купаться, — нетерпеливо проговорил Володя и ошибся.

Джаванар не собирался купаться. Он показывал гостям, что с утра надо бы умыться. С низкорослого кустика над ручьем он сорвал комок зеленых путаных нитей, окунул в воду и потер руками — пошла пена. Мыться было отлично. Вода текла в меру прохладная, чистая, без песчинки. Полотенец этикет не предусматривал. Кожу, скрипящую от чистоты, сушили на солнце, а тем временем причесывались веточками хвоща, похожими на пластмассовые ершики, Но мало того! Подсохнув, Джаванар полез в кусты за ручьем, словно в комод. Поиграв могучими лопатками, выудил сочный корешок толщиной в мизинец, ополоснул его в воде, отломил кончик и стал водить под бородой, ощупывая пальцами кожу. Корешок он осторожно держал, растопыривая свободные пальцы. Волосы сыпались на траву. Колька принял корешок, побрил Володю, а тот в свою очередь, почистил ему щеки и шею под бородой, причем едва не испортил всю красоту, засматриваясь на Джаванара.

Неподалеку чернел гладкий ствол, уходящий вверх, за лиственный купол. Охотник подбежал к стволу, отбил по нему дробь ладонями. Сверху насморочным басом отозвалось: «Э-хе-хе-ее-е». Джаванар отошел и уселся, поджав ноги. Сейчас же сверху полетели оранжевые мячики, мягко плюхаясь на траву, потом зеленые — покрупнее, и, наконец, по стволу вниз съехала здоровенная обезьяна. Под мышкой она держала мохнатую рыжую дыню. Черная морда нахмурена, губы трубкой…

Прямо на траве принялись за еду. Ели оранжевые медовики, маслянистую дыню, запивали кисленьким молоком из зеленых грушевидных плодов. Даже Володя признал, что пища отменная. Колька, набив рот дыней, поддразнил:

— Как нашчет белковой нешовмештимошти в эшпэ? Скончаемша в штрашных штраданиях?

— За такое готов скончаться, — ответил гурман Бурмистров.

Их аппетит доставлял видимую радость Джаванару. Он торопливо разделывал дыню охотничьим ножом, единственным стальным предметом, который они здесь видели. Корки и объедки прямо из-под рук хватали черные жирные крысы. Кольке они изрядно портили удовольствие… А обезьяна-официант сидела невысоко на стволе и дразнила привязанного гепарда. Потом пробежала по поляне, смешно подпрыгивая, уморительная в своих серых пушистых шароварах, и ушла вверх по дереву.

Володя вздохнул:

— Земной рай… Только жара убийственная.

Наконец, сытые и чистые, они прошли за Джаванаром короткую аллею и попали на поляну перед лечебницей.

…К добрым чудесам люди привыкают быстро. Увидев Рафаила, парни не удивились, хотя раненый командор встретил их улыбкой и даже помахал свободной рукой. Все остальное, кроме головы, было упаковано в чехол из живой зелени. Впрочем, выглядел Рафаил плоховато — лицо землистое, у рта глубокие складки, глаза ввалились.

Володя сразу подошел к нему, присел и — деловым тоном:

— Ну, вот и отлично… Выкарабкиваешься, издали видно!

Бледные губы шевельнулись, прошептали:

— А, парни… Здорово… Видите — запеленали меня…

— Больно? — спросил Николай.

— Не-е… Негры тут… да вы знаете… — он замолчал.

— Ну-ну?

— Они рисуют… Нарисовали, что через двое суток встану…

— Перелом срастется? — брякнул Володя, и испуганно закрыл рот.

Рафаил ответил равнодушно:

— Перелом… Я думал, вывихнул… Они долго… — опять замолчал.

— Рафа, что — долго? — мягко спросил Колька.

— Смотрели, гнули, — он прикрыл глаза и внезапно спросил полным голосом: — Перелом? Показалось вам с перепугу.

Колька пихнул Володю локтем — молчи. Незачем больному знать подробности. Скверные это были подробности, они оба видели, как правая нога Рафаила болталась, сломанная посредине голени. И видели кость, проткнувшую кожу изнутри.

— А почему ты знаешь, что показалось? — все-таки спросил Николай.

— Сегодня на рассвете смотрели… гнули… — Рафаил снова шептал. — Нарисовали… через двое суток… Где мы, парни?

— Не знаем, Рафа. Пока не идентифицировали, — сказал Володя.

Рафаил вдруг уронил голову.

— П-стите… Пр-остите, р-ребята… Я п-сплю… — он тихо захрапел, уткнувшись в листья, как в одеяло.

Тогда Колька воровато оглянулся и запустил руку под живую повязку. Горнолыжники поневоле разбираются в переломах, что твои хирурги. И Колька нащупал больное место на ноге и сказал себе без удивления: «Действительно, срослась. Чудеса продолжаются».

Он выпрямился и сказал Володе:

— Муфта — во, с кулак, — и показал кулак. — Срастили.

Володя открыл рот.

— Вре-ешь…

Он тоже знал, что такое «муфта» — костная мозоль на месте заросшего перелома. Когда Колька валялся в больнице, дружки ходили к нему каждый день и поднаторели в хирургии.

— Слишком много чудес, Карпов.

— Слишком много, — Николай поднялся с колен. — Пожалуй, ты был прав. Для Земли чудес многовато. Сутки еще не прошли. Попытаемся уйти в баросфере?

— Большой риск, Николай.

— Ладно… Рафаила беру на себя. Они его здорово подлечили.

Он крепко потер виски. Интересы науки и все такое прочее, и больного везти рискованно, и все-таки ему совсем не хотелось коротать свой век в Совмещенном Пространстве, в раю или не в раю, или где угодно. Он пойдет и подготовит баросферу к старту — здесь недалеко, за сорок минут обернется.

— Так я пошел к баросфере.

Володя пожал плечами. И увидев, как он придвинул лицо к неподвижному лицу Рафаила, Колька внезапно вспомнил то утро, четырнадцать лет назад, когда он впервые разглядел и понял их обоих.

Он дождался их в проходном дворе — культурных деток, — под облупленной кирпичной аркой. Прижал к стене. Они смотрели с нервной дрожью, но без страха. Толстый мальчик в очках защищал живот руками. «…»

— сказал Кила, детдомовский кореш, а Колька приказал: «Заткнись» и спросил: «Очкарь, что у тебя в пазухе?» — «Белые мыши, для живого уголка».

— «Покажи!»

Очкарь достал красноглазую мышку, показал с ладони.

Второй культурный мальчик — кудрявый, маленький — смотрел на обидчиков пристально и высокомерно, как бы отталкивая взглядом.

«Беленькая, сволочуга!» — сказал Кила и вдруг ударил снизу по руке Володьки. Мышка шлепнулась в свежий потек мочи на асфальте. Пробежала к стене, под кирпич. Колька наклонился и увидел, что вместо глаза у нее выпуклая капелька крови. Тогда он сплюнул и приказал своим: «За мной…», и они поскакали через заборы к детдому…

Эх, напрасно Колька Карпов вспомнил давние дела! Напрасно остановился на полдороге, засомневался. Не пришло бы в голову воспоминание, он сумел бы выдраться из этого рая земного и увести друзей. А теперь не мог. Он остановился и подумал отчетливо: «Убьет Рафаила при переходе, я же руки на себя наложу». И, будто услыхав его мысль, в лечебницу вошел седой человек. Поднес руки к груди, приподняв красного жука на ней, — поздоровался. Картинно улыбнулся и отдельно поздоровался с Володей. Глубоким музыкальным басом произнес:

— Брахак…

Он улыбался, но прищуренные веки, морщинка около рта, беспокойный поворот головы… Нет, Брахаку не хотелось улыбаться… Врач? Как будто вчера его не было среди врачей. Инстинкт подсказывал Николаю, что Брахак — важное лицо. Он и по внешности был весьма представителен: могучее тренированное тело, холодные, очень живые глаза и тонкая улыбка. Под мышкой он держал, как портфель, стопку овальных листьев. Академик, да и только…

Он заботливо заглянул в лицо Рафаилу, присел на лежанку, а листья пристроил рядом. В руке у него, как у фокусника, оказался голубой мелок, и он зачиркал им по листу — рисовал. Пригласил жестом подойти поближе.

Рисовал он с необычайной быстротой — через минуту на листе была изображена баросфера с открытым люком… так… а вот кто-то лезет по скобам к люку.

В этот момент произошло сразу два события. Пришла кудрявая женщина-врач, и Колька на несколько секунд потерял всякий интерес к Брахакову рисованию — такой красавицей оказалась она. А пока он хлопал глазами, снаружи затопотали быстрые шаги и высокий голос прокричал, приближаясь:

— Ра-аджтам, го-ониа-а-а!

Брахак с сердцем бросил мелок. Развел руками — мол, некогда, извините

— и быстро заговорил с девушкой… Колька краем уха слушал незнакомые звучные слова и пытался сообразить, к чему была нарисована баросфера. Когда Брахак зашагал к выходу, Колька сказал Володе: «Я сейчас…» и побежал следом. Он боялся, что старик вернет его, а вышло как раз хорошо — Брахак вежливо подождал, и они пошли вместе.

Он запоминал дорогу. От выхода направо, по узкой аллее, до поляны, на которой суетились охотники — отвязывали больших огненно-рыжих собак. Посреди следующей поляны лежал слон в зеленой попоне, охотник сидел на бивне и промывал зверю глаз.

«Да как же не Земля, если слоны?» — подумал Колька на ходу и вдруг увидел совсем странное зрелище.

Все предыдущие поляны были закрыты поверху сплошным лиственным куполом. На этой же центр купола был открыт в небо — широким круглым отверстием, и по оси отверстия стояло дерево. Вокруг него сгрудились люди. Они стояли на коленях, прильнув к синему граненому стволу, похожему на старинную пушку, направленную почему-то в зенит. Брахак тоже опустился на колени и стал смотреть вверх. Что они там увидели?

Солнце сияло над самой верхушкой дерева, и Колька долго пристраивался, пока разглядел на многометровой высоте узкие раструбы, венчающие ствол. Они казались маленькими, как цветки душистого табака, а на деле… — Колька прищурился — на деле метра по три в длину. И вот что еще. В круглом просвете виднелись и другие высокие деревья — за краем поляны. Их верхушки пригибались и трепетали, там дул сильный верховой ветер, но граненое дерево стояло неподвижно. И люди вокруг него были неподвижны. Кто-то из них пел тихим, неприятно визгливым голосом. «Дикари!

— понял Колька. — Настоящие дикари, удивительно! Они же молятся. Полуденный молебен для руководящего состава». Он потихоньку стал пятиться, чтобы не оскорблять чувства верующих своим присутствием, но тут, сотрясая землю, прибежал бритый врач и бесцеремонно сунул голову между двумя молящимися. Простучала пятками целая толпа мужчин и женщин, окружили дерево вторым кольцом. Стояли, наклонившись, и слушали. У нас бы так слушался экстренный выпуск о полете на Венеру…

Странно. Охотников между ними не было. Один Джаванар. Вот все поднялись с колен, мягким басом Брахак произнес несколько слов, пауза, еще несколько слов.