14. НЕ ПОНИМАЮТ!

На следующий день, в субботу, Катя неохотно шла на занятия. Раньше она думала, что плохое настроение бывает лишь тогда, когда живот болит или грипп начинается. Но теперь со всей этой кутерьмой убедилась — плохое настроение бывает, оказывается, из-за переживаний. Нет, согласитесь! Столько переживаний сразу — кто бы мог это вынести?

Об этом она размышляла по дороге в школу.

В школе ожидались новые переживания. Предстояло неприятное свидание с Дорой Абрамовной: у нее ведь такой обычай — она приносит результаты контрольной на следующий день. Все равно есть у нее урок или нет — приходит на переменке и отдает листки дежурному, чтобы роздал, а к уроку чтобы все могли разобрать свои ошибки. Ночью она контрольные проверяет, что ли?

Катя тяжело, со вкусом, вздохнула. Еще она обманула вчера Ленку Пирогову. Четыре месяца не виделись, и вот пошла к ней и не дошла…

…Катя миновала толпу первоклашек-второклашек, мелюзги. Обошла двух крошечных девочек в белых фартучках — утренник у мелюзги намечается. Девочки держались друг за дружку пухлыми, младенческими ручками, подпрыгивали и пели: «Какие мы ха-аро-ошии!»

— Хорошие-хорошие! — неожиданно для себя сказала Катя.

Младенцы оторопело посмотрели на нее — такая большая, а разговаривает ласково! Нет ли подвоха?

Катя выдала им по конфете «Барбарис». Это была ее вторая мечта — когда она вырастет и будет сама зарабатывать, у нее в карманах всегда будут конфеты. Угощать она любила. Она себе так представляла, что в карманы лётного кителя конфеты можно укладывать незаметно.

Ладно! Стоит ли будущей летчице огорчаться из-за житейских мелочей? Подумаешь, двойка…

Лена Пирогова как раз подходила к химическому кабинету. Катя решительно догнала ее.

— Ленка, я взаправдашняя свинья! Честное слово, я вчера уж из дому вышла… И вот… Понимаешь? Не дошла. Ты не сердись, Ленка!

— Вообще-то я сержусь, Катька. Ждала-ждала, шоколад берегла…

— «Так ждала, так ждала»! — передразнила Катя.

В прошлом году они с Ленкой много смеялись над Мариан-Иванной, которая приходила жаловаться, что «она его так ждала, так ждала, а он пошел в кинотеатр с этой толстухой, заведующей почтой».

Посмеялись. Они с Ленкой друг на дружку не сердились подолгу.

— Как она, Мариан-Иванна? Все страдает?

— Страда-ает, ох, страдает! — сказала Катя. — Никто не поймет ее превосходных качеств.

— Вот и моих тоже! — сказала Лена.

Шутили они немного натянуто, как бы по обязанности. И Катя сознавала свою вину. Сегодня уже нельзя рассказать Ленке о перемещениях. Вчера она еще не понимала, что «дело государственное». Игорь так вчера глянул на Садова, что Митька съежился весь, будто воздушный шар на третий день после праздников. Нет, он болтать не станет, побоится Квадратика.

В класс они вошли самыми последними. Кое-кто зашумел:

— У-у! Пирогова явилась! Ленка, привет! Пирожок, привет! Как там в Свердловске?..

Анечка Масленникова присела бочком на задней парте — смотрела в сторону. С задней парты плохо видно ее обожаемого вэ-эф. Нечего смотреть тоскливо!.. Предупреждали тебя — место свободно, пока Пирожок не вернется. А вон Шведов тоже смотрит грустными глазами, думает, что Катя не видит. Спохватился, сделал Ленке ручкой… Неужели он раскаивается, красиво подумала Катя и сейчас же запрезирала себя за эту красивость…

В общем, голова у нее шла кругом, вроде бы она два часа крутилась на «гигантских шагах» — не голова, конечно, а ее хозяйка.

И тут вошла химичка, классный руководитель седьмого "Б", Анна Серафимовна. К ней в общем относились неплохо. Звали Ванной Керосиновной, без злости, но с некоторым сожалением. Она не понимала. Дора Абрамовна понимала все, Владимир Федорович — кое-что. Завуч Шахназаров, историк, тоже понимал все, но притворялся, что не понимает. Катя не могла бы объяснить взрослому человеку, что значит «понимать». Например, выпал снег в конце сентября или, наоборот, весной, а дверь на улицу закрыть забыли. И вали, ребята! Кто хлипкий — берегись! Снежки идут разные: и рыхлые, и льдистые — и летят отовсюду, заполняют воздух, как будто дышишь снежками. Дежурные бросают классы и коридоры, в общем, праздник, а звонок-то не ждет… Уже учитель в классе, а мы еще вбегаем, влетаем, гремим партами, и тут начинается понимание. Дора в таком случае сидит за своим столиком и поглядывает, пока все не соберутся. Потом скажет: «Каков снег выпал!», и все заорут, заорут, а она чуток нажмет: «Прекрасно… Яковлева, Гайдученко, Титов, — рекомендую вытереть руки… грязь в тетрадях… лишние неприятности». И все. В классе тихо. Ванна же Керосиновна в таком случае стучит по столу, старается перекричать: «Ти-ихо, тихо! Мол-чать! Садов, сядь немедленно!» и так далее. Не понимает! Каждому ясно, что человек не может остановиться сразу, то есть каждому невзрослому.

Вот и сейчас. Анна Серафимовна поздоровалась:

— Здравствуйте, дети!.. — и увидела Лену. — О, Лена Пирогова вернулась в класс? Поздравляю, Леночка! — Это все как человек, но сейчас же портит свои хорошие слова, добавив неизвестно зачем:

— Между прочим, Пирогова, прежде чем являться в класс, надо было зайти ко мне в учительскую. Ты пропустила почти две четверти!

Ленка сидит изжелта-бледная, всем неловко и стыдно. Может, Ленка все глаза изревела, что отстала и придется быть второгодницей… Шведов говорит вполголоса:

— Ничего, Анн Фимовна, подтянем Пирогову!

Химичка смутно чувствует, что-то не так, и переводит разговор:

— Титов, иди отвечать, что было задано из повторения пройденного.

Титов идет «париться». Они с Садовым действительно кандидаты во второгодники. Пока он вытирает доску, Катя показывает Пирожку в учебнике — повторять было задано соли азотной и соляной кислот.

— Ты в больнице занималась, Ленка?

Ленка кивает.

— Кислоты помнишь? Вызовись отвечать, покажи ей керосин-бензин!

— Гайдученко, не разговаривай! — реагирует Ванна Керосиновна, и возмездие обрушивается на Катину бедную голову:

— Садись, Титов. Два! Опять придется вызывать родителей… Гайдученко, к доске!

Катя начинает бойко:

— Главная соль азотной кислоты — селитра, она встречается только в одном месте на земном шаре, в Чили.

Ванна Керосиновна кивает, довольная, и назидательно смотрит на Титова.

— Хорошо растворяется в воде. Удобрение.

— Четче, четче, Гайдученко!

— Удобрение! — повторяет Катя и закрывает рот — формулу она забыла. — Селитра белая, кристаллическая… — «Господи, как же пишется эта формула?! Забыла, как дура последняя».

— Надо четче, Гайдученко! Напиши формулу.

Катя стоит у доски и переминается, как Садов. Не помнит она формулу, и всё…

— Я не помню, Анна Серафимовна.

Химичка растерянно моргает — Гайдученко не помнит формулу селитры! Неизвестно, кто растерян больше: она или ученица.

— Х-м… А скажи, Гайдученко, какую селитру добывают в Чили?

Катя пожимает плечами — не помнит и этого.

— Калиевая или натриевая?

— Натриевая, — вспоминает Катя, — натриевая!

И тут же перед ее глазами рисуется формула: натрий-эн-о-три, и она пишет ее на доске. Еще два вопроса… Пятерка! Собственно, все уже привыкли, что Ванна Керосиновна ставит отличникам пятерки не за дело. На то они и отличники.

Вот с какой глупой истории начался этот день, последняя суббота апреля.

Катя внезапно встала, дергая себя за косу от ярости, и заявила:

— Я не согласна на пятерку. Я плавала! Садов за такой ответ получил бы три…

Наступила жуткая тишина, на секунду всего, а через секунду Тося Матвеева выкрикнула:

— Правильно! Молодец Гайдученко!

И началось!

Садов корчил рожи и пустил по парте белую мышь.

Тося, не умолкая, кричала:

— Правильно!

Близнецы Поверманы стучали ногами.

Шведов аплодировал, бахая ладонями над ухом Иры Яковлевой, а Ира затыкала уши и визжала, как центробежная пила.

Лена Пирогова сидела как кролик — отвыкла в больнице от крика — и только смотрела, как бушует класс и мечется перепуганная химичка. Она открывала рот, как диктор в телевизоре, если выключишь звук, а ребята грохотали и грохотали, пока не прихромал завуч Шахназаров. Он долго стучал своей палкой по доске и все добивался, кто зачинщик, но никто Катю не выдал, конечно, и даже Анна Серафимовна ничего не сказала.

Но от волнений и шума Кате стало нехорошо. Кисловатый запах химкабинета, казавшийся раньше приятным, вызывал тошноту, и очень хотелось спать. Нынешней ночью она заснула поздно, много позже бабушки Тани, — впервые в жизни, наверное. А день предстоял еще такой длинный!

Так еле-еле она дотянула до большой перемены. Если кто подходил посочувствовать, вздергивала нос. В сочувствиях не нуждаемся. Подумаешь! Пусть Ванна меня возненавидела, мне все равно… Наконец после звонка на большую перемену в класс вошла Дора Абрамовна.

Она вошла, как всегда, неторопливо и обвела глазами парты. Все были на местах, кроме Титова и отчаянных братьев Поверманов. Тося Матвеева стояла в проходе, держась за пунцовые щеки. Дора Абрамовна посмотрела на эту картину с неуловимой усмешкой, и загадочно изрекла:

— Полный сбор, как на концерте Пантофель-Нечецкой… Представление не состоится. Я была занята в институте… Контрольные раздам в понедельник.

Кто-то с передней парты оглянулся на Катю. Почти неслышимый, но определенно недоверчивый вздох пронесся по партам. Занята была? Как бы не так! Отличница написала на двойку, вот и тянет резину Дора Абрамовна…

Катя с внезапным равнодушием смотрела, как Дора поднимает тяжелый портфель и поворачивается к выходу. Взрослые! Что они сегодня — сговорились не понимать? А может, будет лучше, если Дора выдумает какую-нибудь штуку и спасет ее от тройки за четверть. Может, так будет и справедливо — она знает физику на крепкую пятерку…

Справедливо?! Тогда зачем Катя валяла дурака на контрольной?

— В понедельник после уроков… детки, — ядовито сказала Дора Абрамовна и вышла из класса, не попрощавшись.

Никто и оглянуться не успел толком. За дверью уже рычала, как тигр, большая перемена, а седьмой "Б" потихоньку, с недоумением выбирался в проходы между партами. Лишь Тося заявила:

— Подумаешь!

Да Витя Аленький гнусавил:

— Хе-хе-хе…

Удобнее всего было не замечать этого словечка Доры. Ну оговорился человек… Возможно, такое молчаливое соглашение и было бы принято, если бы не хулиганы Поверманы. Они, оказывается, подслушивали за дверью и теперь с хохотом втиснулись в класс, толкая друг друга, как известные конферансье-близнецы. Катя забыла фамилию этих конферансье. Поверманы вечно им подражали.

— Детки! — хохотал Мотька.

— Де-е-е-тки! — блеял Борька.

— Доберман-пинчеры у ковра! — пробасил Шведов.

На следующем уроке в классе висела угрюмая, как история средневековья, тишина. Историк, завуч Шахназаров, пилил их минут двадцать.

Он сказал:

— Вы оскорбительно, с детской жестокостью, третируете[4] Анну Серафимовну!

«С детской жестокостью»? Кто им сказал, что дети жестоки?

Не правда!

И этот тяжелый школьный день закончился еще одним неприятным разговором. Катя рассказала Пирожку историю с Дорой, а потом, покраснев не хуже Тоськи, отбарабанила:

— Ленк, ты меня прости, я побегу, у меня свидание…

И убежала. Митька Садов потрусил за ней. На приличном расстоянии. Белую мышь он держал в кисетике за пазухой.

15. ЛЕПЕСТОК

Аккуратист Квадратик пришел к мостику в двенадцать пятьдесят пять. Катя, обычно не отличавшаяся точностью, пришла в то же время. Они столкнулись на шатучем мостике и покраснели оба. Оказывается, и Квадратик был в задумчивости, и тоже не заметил Катю, пока мост не закачался под ногами.

— Соблюдаешь уговор, Катерина!

— А ты как думал?

Игорь пожал плечами. Не сговариваясь, ребята повернули к Верхним Камням. На ходу их портфели раскачивались и стукали друг друга. Игорь лез по краю откоса, молча посвистывал, пока не добрались до камней. Уже стоя на берегу, он предложил:

— Садись, Катерина. Поговорить надо, с рисованием.

Он был ужасно забавный парень! Поговорить с рисованием?

— Ты с моим батей не познакомилась, — пояснил Квадратик, открывая портфель. — Как он с флота вернулся, всегда говорит: с рисованием… Что означает? Технический разговор надо пояснять чертежом. Вот что означает — поговорить с рисованием…

Он уложил портфель на откосе, подпер кусками песчаника — получился стол. На портфеле разместилась папка для черчения, два листа бумаги и шариковая ручка «Союз».

— Значит, послал я депешу, — ровным тенорком говорил Игорь. — Предупреждение будто есть… текст по правилам, поймут они текст. Теперь будет вопрос другой. Поскольку дело государственное, надо в институте предупредить. Насчет Верхних Камней. Вот так, Катерина.

— Ты не мог бы звать меня Катей?

— Могу. Теперь будет так… Надо твоего батю достать хотя бы из-под земли. Предупредить. Мало ли кто на камни заберется…

Катя с горечью осмотрела скельки — всё, прощайте перемещения! Этот мальчишка сам был, как кремешок. Квадратик! И он был прав. Кате захотелось сказать ему что-нибудь обидное и неприятное. Тоже по-взрослому. Что у него ботинки все извохренные или другую гадость, — с трудом пересилила себя, смолчала. К тому же явился Митька и вытащил из-за пазухи полуживого мышонка.

— Все я обдумал. Полночи обдумывал. От института все исходит, это точно. Вот смотри… — говорил Квадратик.

Он щелкнул ручкой «Союз» и вычертил на листке что-то вроде листа клевера, но сильно вытянутого. Вот так:

Посреди сооружения он провел пунктирную линию и надписал над ней: «Ос передачи». Затем продолжил пояснения:

— Ежели человека передавать как радиограмму, нужна антенна. Как при радиолокации. Понимаешь ли, не знаю…

Антенна — ясное дело! Какая же передача без антенны?

— Антенна должна быть остронаправленная, чтобы волны шли пучком. Как луч прожектора. Вот луч я нарисовал, по оси передачи.

— Так это ось, — догадалась Катя, — а я-то думаю, каких «ос передачи»!

— У меня с грамматикой слабо, — твердо признался Игорь. — Борюсь. Ты слушай, однако. Вот луч по оси передачи. Однако по бокам обязательно есть боковые лучи. Лепестки, вроде как отростки. От них избавиться невозможно, понимаешь? Ты, однако, должна помнить, как они жаловались, что лепесток…

— …перегружен, — подтвердила Катя. — Так вот какой лепесток!

— Догадалась? — сказал Игорь, но для верности надписал на рисунке: «Лепесток».

— Почему же он перегружен, — восхищенно закричала Катя, — почему?!

— А ты в нем сидела.

— Я?!

— Конечно, ты, — невозмутимо окал Квадратик, — конечно! По оси передачи отправлялся этот… береза, а ты была вроде довеска. На боковом лепестке.

Катя осела, как тесто. Она смутно воображала, что ее передавали, так сказать, персонально — ради ее прекрасных качеств. И — нате вам. Довесок!

Игорь сказал с суровостью в голосе:

— А вот точка отправления. Смотри! — и поставил кончик ручки на хвостик, из которого расходились все три лепестка. — Это институт.

Они все разом посмотрели на бетонный забор — на простой бетонный забор, не слишком даже высокий. Виднелся оранжево-красный хобот подъемного крана и стеклянный угол нового корпуса.

— Точно?

— Иного быть не может! — отрезал Игорь, произнося «иного» не так, как читается, — «иново», — а так, как пишется.

— Не больно ли ты много знаешь? — недоверчиво сказала Катя.

Садов заглянул себе за пазуху — к мышонку, пощекотал его пальцем и спросил:

— Почему?

— Потому что потому, по ботве да по кочану, — ответил всезнающий Игорь. — Чтобы тебя показали по телевизору, ты пойдешь на студию или будешь на печке сидеть? Думаю, в институте есть какой-то передатчик. Думаю, Верхние Камни под него подпадают. Поняли? Был бы передатчик в Свердловске, цеплял бы свердловчан. В Дровне поставили — цепляет дровненских… Однако поздно уже. Пошли в институт.

Катя пошла неохотно. Лишь авторитет Игоря заставил ее пойти. Митя сочувственно пыхтел и пытался ее утешить своим мышонком. Безуспешно. Катя едва переставляла ноги и думала, что институт подводить нельзя. Что он — свой, почти как дом или школа. Из-за него сюда понаехало столько людей. Что надо пойти и все рассказать. Другое поведение — предательское поведение… Думала-то думала, но все надеялась, что хоть по дороге случится нечто и избавит ее от необходимости выдавать секрет взрослым.

По дороге не случилось ничего. Никто даже не встретился до самой проходной. Там уж послышались голоса и шаги. К элегантному бетонному козырьку спешили разные люди — прошла, например, группа десятиклассников. Зачем — неизвестно.

Втроем они вступили под козырек, нависший над стеклянными дверьми проходной. Почтительно посмотрели вверх — вся внутренняя поверхность козырька была в застекленных круглых окошечках, как речной откос бывает в ласточкиных гнездах. За стеклами можно было рассмотреть небольшие лампочки. Так необычно и модно освещалась проходная по вечерам! А в вестибюле проходной была еще стена из толстых переливчатых стеклянных блоков. Подтянутые вахтерши в полувоенных кителях стояли за никелированными турникетами-вертушками. Все проходящие небрежно показывали вахтершам коричневые плотные книжечки — пропуска. Здесь было гулко и чисто и пахло на свой особый манер: масляной краской, бетоном, пластмассой и щами с томатом из столовой.

Катя уже бывала здесь, встречала отца несколько раз. Справа, на стеклянной стенке, были специальные телефоны, внутренние. По ним можно было разговаривать с другими институтскими телефонами, а чтобы звонить в город, тут же висел телефон-автомат.

Катя важно подошла к внутреннему телефону и сказала:

— Два-три-три, пожалуйста.

Телефонистка ответила:

— Соединяю.

И запищал длинный гудок вызова, а после двух гудков ответил веселый голос:

— Теплякова слушает!

Тогда Катя произнесла второе заклинание:

— Будьте любезны пригласить Яков Иваныча.

На что последовало встречное заклинание:

— А кто его спрашивает?

— Дочь его спрашивает.

Голос стал опять веселым и ответил:

— Ваш отец, Катюша, в лаборатории, а звонить туда из города нельзя, а нам крепко-накрепко запрещено туда звонить. А что ему передать, когда он освободится?

— Спасибо, ничего. Он скоро освободится?

— Неизвестно никому, Катюша.

— Я звоню не из города, из проходной. Можно ему позвонить из проходной?

— Все равно нельзя, — сочувственно сказала Теплякова. — Что-нибудь дома случилось, что вы пришли?

— Ничего не случилось…

Катя не удержалась и спросила, откуда товарищ Теплякова знает, как ее звать.

— А мы тут всё знаем! — весело возразила товарищ Теплякова.

И они распрощались — одна весело, вторая довольно угрюмо.

— Ну что делать? — спросила Катя у Игоря.

Он поправил фуражку и сделал глаза щелочками. Скулы у него стали такими же квадратными, как плечи.

— Дай-ко мне трубочку… Девушка, пожалуйста, начальника института… Ну, директора, хорошо. Х-м… Пожалуйста, директора… Постой! — Он растерянно посмотрел на зеленую телефонную трубку. — Торопыга! Говорит: «Ушел на территорию», и трубку — хлысть!

Митя, про которого Игорь с Катей совсем забыли, подступил к ним и застенчиво промолвил:

— Хлопцы, если Квадратик догадался правильно… Хотя я не знаю… — Он замялся.

— Да говори, чего хотел! — зашипела Катя.

— Ничего я не хотел! — обиделся Митя.

Катя дернула себя за косу. Проклятый характер! Вечно кого-нибудь обидит нехотя!

— Ну, Митенька, — сказала она заискивающим голосом, — что ты, в самом деле?

— Хлопцы, — начал Митя заново и засмеялся, посмотрев на Катю. — Хлопцы та девчата, если они опять готовят радиопередачу? Они, наверное, все собрались там и смотрят, а?

— Точно! — вскрикнул Игорь.

И-у-у-х! — будто вихрь закрутился на кафельном полу вестибюля, взвизгнули и закачались на петлях тяжелые стеклянные двери! Вся тройка мчалась на речку, размахивая портфелями.

Еще сверху, еще с асфальтовой дорожки, они услышали команду к разводу караула и увидели тот же белый мяч над забором. А выбежав к камням, они услыхали уже: «Мяч направо! Два-два!»

— Опоздали, лешаки! — сказал Квадратик.

— Ничего! — крикнула Катя. — Вчера они позже начинали!

— Много позже! — пискнул запыхавшийся Митя.

И еще через полминуты компания сидела на Полудыньке, держась за руки, чтобы не скатиться в воду.

Сидела и смотрела с надеждой на стеклянные стены нового корпуса. С тщетной надеждой — перемещения не было.

Пять минут, десять, нет — все напрасно. Было уже пятнадцать минут третьего — ничего…

Первому надоело сидеть Мите. Он освободил мышонка из кисета, заглянул ему в мордочку и сообщил:

— Проголодался мыш-мышович, а звать его Панькой. Алле!

Мыш-мышович Панька исчез неведомо куда, и фокусник, опасливо посмотрев на Катю, прошептал:

— Перемещение… алле!

Панька появился, как исчезал, неведомо откуда. Никто не засмеялся, к Митиному огорчению, и он полез на берег, так как по беспечности бросил там портфель, а в портфеле у него был сыр для Паньки.

Катя немного позавидовала Митеньке. Груз ответственности нисколько не уменьшил его жизнерадостности.

— Ладно, — сказала она Игорю. — Пока объясни мне про батискаф и про атомные подводные лодки. А то я дура-дурой, ничего не знаю.

Квадратик еще вчера удивился. Профессорская дочка не знает про батискафы и подводные лодки! Но объяснять было вдвойне приятно. Игорь ни за что не признался бы, что Катя ему нравится. А может, и не нравится, а просто… Тут он запутался. Хорошая девчонка, в общем. Даже не очень задается. Мало ли кто не задается! Ему было приятно, что Катя запросто говорит: «Расскажи, я не знаю». Хотя и профессорская дочь.

Он снова устроил из портфеля стол, пощелкал шариковой ручкой и приступил к лекции. Они с Катей примостились на двух узких концах Полудыньки, а на желтом шероховатом ее горбе лежал портфель… Но вот что, дорогой читатель. Следующая глава будет вся целиком занята «лекцией Квадратика» и его же рисунками к этой лекции о батискафах и атомных подводных лодках. Кому неинтересно — может пропустить главу.

Ведь читателю лучше (или хуже), чем герою повести. Возможно, читатель никогда не побывает на атомной субмарине — знания ему не понадобятся.

16. ЛЕКЦИЯ КВАДРАТИКА

Игорь нахмурился, поиграл скулами и оглядел чистый лист бумаги, как шахматист оглядывает доску перед первым ходом. И начал с хода конем, с вопроса:

— Знаешь, почему подводная лодка ныряет на триста — четыреста метров, а глубже не может?

— Игорь, ты рассказывай по порядку. Я же совсем ничего не знаю, правда!

— Дивно… какое давление на глубине четыреста метров — знаешь?

— Это знаю, сейчас. Четыреста разделить на десять — сорок атмосфер. А что?

— А вот что: какое давление на глубине океана в двенадцать километров? Раздели глубину на десять. Будет тысяча двести атмосфер. Плюс — вода соленая тяжелее пресной, получается все полторы тысячи. Понимаешь?

— Нет еще.

— Если лодку построить с такими толстыми стенками, чтобы они выдерживали полторы тыщи атмосфер, то лодка — фью-ить! Потопнет.

— Не понимаю и не понимаю! — горячо сказала Катя. — Я читала, что на линкорах броня по полметра толщиной, так ведь не тонут линкоры!

— Теперь линкоров не строят, — отозвался Игорь и посмотрел на Катю подозрительно.

Профессорской дочке полагалось быть пограмотнее, а Квадратик никому не прощал розыгрышей. Но Катя его не разыгрывала, смотрела вполне правдивыми глазами. Успокоенный Игорь отчеркнул двумя линиями четвертушку листа и надписал: «Рис. 2». Катя немедленно спросила, почему рисунок второй, если он первый. Игорь резонно напомнил о первом рисунке с лепестком. Пришлось согласиться. И на четвертушке появились два двойных кружочка, заштрихованных по-разному. Игорь додумал немного и внутри обоих кружочков нарисовал по человечку. То, что они вышли похожими на кривые столбики, его смутило, но Катя сказала — сойдет. Понятно, что люди нарисованы для масштаба.

Тогда Квадратик объяснил, что кружочек номер один — современная подводная лодка, ныряющая на глубину четыреста метров. В разрезе. То есть лодка, похожая на колбасу, разрезана поперек.

— Однако лодка больше похожа на яйцо! — вдохновился Игорь. — Глянь! Где я заштриховал — скорлупа. Поняла? У первого номера скорлупа выдерживает сорок атмосфер, а у второго — полторы тыщи атмосферов…

Он так радовался, что нашел хорошее сравнение.

Но Катя поправила его, чтоб не зазнавался:

— Атмосфер.

— Атмосфер. Смотри теперь. Поплывет вторая лодка?

Катя согласилась, что, пожалуй, не поплывет. Почему? Потому, потому… что по закону Архимеда тело плавает лишь тогда, когда весит меньше, чем вытесненная им вода. А такие толстые стальные стенки — ого! Они весят куда больше, чем вытесненная вода. Так много, что лодка упадет на дно подобно свинцовому грузилу.

Игорь одобрительно кивал, пока его ученица показывала, как лодка потонет. Но объяснением ее остался недоволен и сказал:

— Отец говорит: надо понять, а не поверить. Ты, сдается мне, поверила… Правильное объяснение вот какое. Внутри обеих лодок воздушный пузырь одинаковый. Видишь? Однако стенки разные. Плавучесть же задает воздушный пузырь. Тонкие стенки он удержит на плаву, а толстые потонут.

Пока Игорь объяснял то, что Катя уже поняла, она уговорила себя не перечить и не вякать: «Что стараешься, я уж поняла давно».

— Значит, поняла? — удовлетворенно закончил Игорь. — Воздушный пузырь получается маленький против веса.

— Поняла, поняла! А что такое батискаф?

— К тому и подвожу. Батискаф есть подводная лодка, у которой плавательный пузырь нарочно увеличили. Только не внутри корпуса пузырь, а снаружи. Нарочно прицепленный снаружи. Смотри!

Так появился третий рисунок. Над человечком, стоящим внутри скорлупы, Игорь нарисовал еще одну двойную окружность с надписью: «Паплавок». Катя немедленно спросила: почему же тонкостенный поплавок не раздавливается водяным давлением? Игорь ответил удовлетворенно: «Соображаешь!» — и проштриховал внутри поплавка редкими черточками и надписал дополнительно: «Бензин».

— Ну и что бензин? Пузыря теперь не получается!

— Потому и написано — поплавок, а не пузырь. Бензин-то легче воды. Вроде как водород легче воздуха, получается воздушный шар, только для плавания в воде. Вместо водорода — бензин.

— Хорошо, — не очень уверенно согласилась Катя. — Каждое тело, погруженное в воду, теряет в весе столько, сколько весит вытесненная им вода. Хорошо… Бензин весит меньше воды, значит, у него как бы отрицательный вес получается, так?

— Во! — подхватил Игорь. — Отрицательный вес и называют плавучестью. Зато у кабины — положительный вес, недостаток плавучести, значит. Вместе с поплавком получается так на так. Не всплывает и не тонет батискаф. Плавает на той глубине, на которой нужно.

Катя некоторое время обдумывала эти сведения. Так лучше запоминается и лучше понимается. Как после сытного обеда — лучше всего посидеть неподвижно, пока еда не уляжется.