Он допил кофе. Встал, проговорил сочувственно:

— Неважная история, а? Ну, как-нибудь обойдется.

Из третьего уровня рубки доносились голоса — экипаж собрался по его приглашению. Все? — спросил себя Хайдаров. Все. Можно идти. И он пошел вниз, по дороге внушая себе, что надо остерегаться приступа болтливости, почти неизбежного после сеанса по Ямпольскому.

Уима он узнал сразу. Весь космос знал это желто-коричневое лицо с треугольным, лихо приплюснутым носом и дьявольски умными и живыми глазами. Сущий бес. Сейчас он скромно помещался в левом гостевом кресле, рядом — словно бы для пущего контраста — с бело-розовым, румяным, синеоким Красновым, первым штурманом, тот дружески кивал Хайдарову. Справа сидел седой щеголь Бутенко — врач, пассажирский помощник, кибернетист. Восседал, подбоченившись, словно опираясь на. невидимую саблю. Напротив, в кресле подвахтенного штурмана, рядом с Жерменом, торчал, как Будда — прикрыв глаза, — необыкновенно крепкий японец, мускулистый до уродливости. Первый инженер и физик, Киоси Такэда… А какая любопытная команда, словоохотливо подумал Николай. Словно их нарочно подобрали по принципу внешней несхожести, даже вот Уим и Албакай, малийцы, будто принадлежат к разным расам — и нос, и Глаза, и цвет кожи другой. Да что внешность — характерологически все они совершенно разные, эк они сидят рядом, рыжий живчик Марсель и каменный Будда Такэда, думал Хайдаров.

Вежливым до изысканности, мановением руки Грант Уим направил его к почетному командирскому креслу. Проговорил:

— Рад приветствовать вас на борту, куратор… Несколько секунд, если разрешите… где танкер. Марсель?

Так и есть, ресурс на исходе, подумал Николай, скандалят теперь с Заправочной базой… Давно я не видел такой синтонной группы — внутренне согласованной, гладкой. Что же, лучшим экипажем Межплатранса не становятся за здорово живешь. Полная синтонность, думал он. разглядывая космонавтов профессиональным кураторским взглядом — бесстыдным взглядом, как он сам считал, всегда стараясь смягчить и замаскировать его. — улыбкой, прищуром, поворотом головы, Асы. Биллиардеры. Вон — у Краснова уже два значка, два миллиарда километров. И у командира два. Вся команда — с личными значками: «Грант Р. Уим, командир», «Ксаверы Д. Бутенко, пасс. помощник, врач» и так далее. Впервые вижу, чтобы весь экипаж носил личные значки. Каски — форменные и новые, комбинезоны первого срока и так далее, и так далее. Безупречная стрижка. У всех. Черт знает что! Нельзя же предположить, что все шестеро — одинаковые аккуратисты, на шестерых мужчин обязательно окажется один неряха, минимум…. А, вот и он. Марсель. Нечисто брит, и ногти… Но тянется, тянется… За кем? По-видимому, за Уимом. «Серого кардинала», — неофициального лидера —здесь нет, вы уж извините… Если судить по стрижке, каскам и манжетам, командира Уима любит его экипаж, а если судить по другим приметам, то и Оккам, и еще, наверно, половина пассажиров. Счастливчик Уим… Шерну тоже считали счастливчиком…

— Заправочная, здесь командир «Мадагаскара», — говорил Уим. — Где танкер, будьте любезны ответить?

Его голос и лицо были так же безупречно вежливы, как и слова, с которыми он обращался к Заправочной базе, должно быть, изрядно ему надоевшей. Он всегда таков. Понимает ли он, что его безупречность обернулась скверной стороной, педантизмом, спутником любой безупречности?.. Заправочная загудела низким контральто: «Дорогой Грант, ваш внеочередной запрос поступил всего два часа назад, мы здесь не волшебники!» А, блондинка-англичанка, диспетчер, узнал Хайдаров. Как ее зовут? Грейс? Айрин? Что-то классическое, с буквой «р»… Она права, вот что интересно! Не Грант Уим, а юная Айрин с Заправочной. Они не волшебники и они не виноваты в том, что Уим подвесил на орбите семьдесят человек и требует внеочередной танкер, требует срочно, и правильно делает. Космос беспечности не прощает. В космосе нельзя жить на неприкосновенном запасе, а после рейса на «Мадагаскаре» Остался только эн-зе рабочего тела и, не дай бог, кислорода.

— … Дорогой Грант, мы стараемся, — сказала Айрин.

— Благодарю. Ждем, — сказал Уим и устало улыбнулся Хайдарову. — Простите меня, куратор. Итак, мы в вашем распоряжении. Прошу вас, задавайте вопросы, какие считаете нужными.

— Спасибо, командир. Начнем. Доктор Бутенко. Оккам меня информировал, но я хочу знать ваше мнение. Смерть наступила до или после закрытия последнего люка?

— До, — сказал Бутенко.

— А, вы тоже так считаете… Признаки смерти были явными?

— Нет, — сказал Бутенко. Он высоко держал седую голову, в его позе по прежнему было что-то кавалерийское. — Нет, — повторил он.

— Поясните, если можно..

Врач, наконец, повернул голову и посмотрел на Хайдарова.

— Можно. Я, специалист, не сразу установил. Был разрыв артерии. Сердце еще билось. Мозг был обескровлен, но сердце работало.

— Удастся его оживить?

Врач сжал губы, встал и несколько секунд смотрел поверх голов, на ходовой экран, высвеченный Млечным путем.

— Вряд ли. Замораживали поздно, долго. Шансы плохи, куратор.

Шан-сы-пло-хи-шан-сы-пло-хи, отстукивал хлопотливый насос во втором уровне, и Хайдаров увидел внутренним зрением громадный ледяной ящик и ледяные очертания Шерны в глубине, и глухо постукивающее искусственное сердце на особом столике: и тесный строй хирургов-реаниматоров, стоящих наготове, с традиционно поднятыми руками, вокруг ящика. Да. сейчас, наверно, с ним уже работают. Шан-сы-пло-хи. Не надо думать об этом. Надо работать. Они — свое, мы здесь — свое.

— Да. Если признаки не были явными, то проступок налицо, — заговорил он. — Раненого бросили в аварийном отсеке, таковы объективные факты… Вот что, коллеги… — он нарочно говорил медленно. Чуть запинаясь, чтобы в его словах не мерещилось такого, чему мерещиться не следует. — Вот что. Сейчас я работал с компьютером, три минуты назад. Делал проверку на мой взгляд ненужную, но формально необходимую. Так вот, члены команды решительно исключены из числа подозреваемых. Решительно… Это первое. Дальше… Почему бы нам не десантировать пассажиров? Попросим их оставаться в поле зрения Межплатранса, проведем расследование…

Замедленность речи позволяла ему наблюдать, за всеми — переводить глаза с одного на другого. Когда он сказал, что экипаж вне подозрения, никто и бровью не повел. Гордецы, гордецы; подумал Хайдаров. А ведь кто-то из них голосовал против расследования на месте… Албакай, наверняка — Бутенко… И еще он подумал, что обе стороны, он и экипаж, заранее знают очередную реплику, словно говорят по готовому сценарию. И ему, как всегда, захотелось перепрыгнуть через формальный диалог людей, принадлежащих к одной группе,-договориться сразу, немедленно. Но — «размерен распорядок действий, и определен конец пути»… Каждый, и он тоже, обязан проиграть свою роль, и в том почерпнуть удовлетворение. Забавно, что он тоже…

Куратору Хайдарову отвечал корабельный куратор, Марсель Жермен:

— Дорогой Никола. Вино уже налито, не правда ли? О расследовании на Земле мм, как ты можешь догадаться, уже говорили. Мы его отвергли. По техническим и этическим причинам. Технически трудно будет обследовать пассажиров на Земле. Значительная часть пассажиров следует транзитом дальше. На Джуп, к примеру. Двое идут ловить астероиды… Ты же понимаешь, экспедицию на Юпитер не откладывают. Вот что еще важней: перенеся следствие на Землю, мы подвергнем пассажиров бесчестию подозрения. Себя — бесчестию некомпетентности. Упустили. Не сумели справиться. Экипаж на это не согласится.

Хайдаров кивнул.

— Не согласитесь, значит не согласитесь. Подумаем, как ускорить расследование. Почему бы не спросить у пассажиров прямо — кто был в кают-компании?

Тогда заговорил командир.

— Пассажирская инструкция предписывает пассажирам сообщать экипажу о каждом происшествии, причем сомнение должно толковаться, как наличие факта происшествия.

Не удивлюсь, если он держит в голове оба тома «Корабельного свода», подумал Хайдаров.

— Здесь нет аутсайдеров, — продолжал Уим. — Здесь космический персонал. Знание правил и традиций, навыки. чувство локтя у моих пассажиров — неизмеримо выше, чем у тех людей, для которых составлен катехизис. Пассажирская инструкция. — Он сделал острое, внезапное движение всем корпусом, — Куратор! Я не мог оскорбить шестьдесят своих коллег-подозрением в бесчестии и предательстве. — Он вытянул руку. — У меня язык бы не повернулся.

— Шестьдесят и не требуется, —флегматично возразил Хайдаров. — Субъект, о котором идет речь, вернулся в каюту через нижний люк. Следовательно, его каюта в четвертом ярусе? Ведь путь дальше вниз — люк между четвертым и пятым — был уже перекрыт, не так ли?

Сверху ответил Албакай.

— Перекрыт.

— А сколько кают в четвертом?

— Пятнадцать, — сказал Бутенко.

— Из шестидесяти пяти, — сказал Хайдаров. — Конечно, от вашего внимания не ускользнула еще одна деталь. В момент аварии вне своих кают находились пять пассажиров. Номера… Тридцать четвертый — Линк, тридцать седьмой — Гльданский, сорок первый — Томас, сорок второй — Стоник. Все из четвертого яруса. Я не ошибаюсь?

— Так есть, — сказал Бутенко. — Ярус содержит каюты с тридцать четвертой по сорок восьмую включительно.

— Пятый, Савельев, — из первого яруса, — сказал Хайдаров. — Он будто бы вне подозрении, однако… Что скажет экипаж, если я предложу для начала вызвать этих пятерых пассажиров? — и он посмотрел на всех по очереди.

Уим хмуро улыбнулся — сверкнули зубы, нос еще сильней приплюснулся, но глаза глядели пристально-печально. Краснов и Жермен кивнули. Бутенко проговорил: «Так можно…» Такэда, глядя в пол, сказал: «Делать нечего. Ты — специалист, куратор». Албакай почти демонстративно отвернулся от экрана.

Да-да, все вернулось на круги своя, сценарий разыгрывался дальше, разыгрывался плавно. Экипаж, мол, не вправе подвергнуть пассажиров допросу, но куратор Хайдаров, старший специалист ИКП, член Совета космокураторов — он имеет право на все: Сценарий разыгрывался, но Хайдарову чем дальше тем больше хотелось кончить эту игру, высадить пассажиров, вернуть их к земной безопасности, на которую они, черт побери, имеют право…

Он мог еще раз обратиться к экипажу с увещеванием. Объяснять еще и еще, что они вместе с водою выплескивают ребенка. Что чувство чести — не безупречный пробный камень для поведения. Что есть эн кодексов чести и эн взглядов на каждый поступок. С точки зрения земного жителя преступно рисковать пассажирами во имя их чести — вопреки даже собственному мнению пассажиров. Вопреки разумному опасению, что в космосе неизвестный трус может натворить совершенно страшные дела…

— Пока куратор размышляет, — сказал Жермен, — взгляни-ка на кормовой экран. Лев Иванович… Во-он, за маяком…

Штурман поднялся с места. Хайдаров рассеянно следил за ним. Чувство чести! В нем-то и заковыка. Если смотреть на дело объективно, куратору Хайдарову было бы на руку, чтобы следствие затянулось, а пассажиры подвергались опасности. Всей Космической службе это было на руку. Несомненно, несомненно! Поэтому Директор и послал его, а не Смирнова, Ранке, или кого угодно — директор тоже психолог, и знает Хайдарова, и рассчитывает на его чувство масштаба. Ведь в космосе заняты сотни тысяч человек, в космос вкладывается половина планетного дохода, и давно пора вложить настоящие средства в психологический контроль, вести его; как на Земле — непрерывно» всеохватывающе, с активным воздействием на психику, с системой машин, скользящими критериями, — как на Земле, и еще более тщательно. В космосе это нужней, и вот вам очевидное доказательство — гипертрофированная реакция космонавтов на единичный проступок, члена корпорации, и результат — шестьдесят пять человек в космосе без необходимости… Реакция, угрожающая более серьезными бедствиями, чем сам проступок… Примерно так и выступил бы директор на Совете Межплатранса. Нужны миллиарды? Что из того — у Земли они есть!.. Чтобы придти к решительным результатам, желательным директору ИКП, надо было следствие сорвать. Или затянуть до безобразия. «На это он и рассчитывал, Маккиавели, — беззлобно подумал Хайдаров. — Не выйдет… У меня тоже гипертрофированный стандарт чести…»

— … Не узнаю, — говорил Краснов. — Раньше такого не было. Разве новый телескоп подвесили…

— Телескоп, у маяка? — командир тоже поднялся и стал смотреть на экран. — Реестр запрашивал, Марсель? Запроси…

Жермен сказал «Есть», и сверху донесся писк позывных — Албакай соединился с центральной диспетчерской Межплатранса.

— В самом деле, чиф, мало ли здесь понавешали за два месяца, — примирительно сказал Краснов. — Телескоп, конечно…

— Вот и запросим, — сказал Уим. —Итак, куратор? — Вызываем четверых пассажиров?

— Пятерых. Всех, кто был вне кают. Но я, повторяю, остаюсь при своем мнении. Ладно. Выделяйте помещение, начнем, — сказал Хайдаров,

В конце концов, так будут волки сыты и овцы целы, подумал он. Директор получит Повод для нажима на Межплатранс, экипаж найдет предателя, а я…

Я буду козлом отпущения. Экие у тебя зоологические сравнения, Николай, тебе зоопсихологией бы заняться, подумал он и пошел за Уимом.

Командир провел его через кают-компанию в свою каюту. Только в ней можно было разместиться вдвоем. Уим откатил дверь, взглянул на. Хайдарова внимательными, несколько воспаленными глазами, и ушел.

Хайдаров прошелся по пустой кают-компании. Он был недоволен собой, и как всегда в таком состоянии, его захлестывала тревога, которая — врачу, исцелися сам, — мешала ему, как всякому астеничному обывателю. Причины и следствия, тревога направила его мысли к Инге, ласковой, веселой, ласково-ненадежной, к которой он слишком привязался.

Он передернул плечами, вздохнул, постоял над местом, где нашли Шерну и решительно двинулся в каюту. В тесноте его голос прозвучал Глухо.

— Оккам! Николай. Пригласи в каюту номер три семнадцать пассажира тринадцать.

— Николай, я Оккам. Пассажир тринадцать, Константин Савельев, подтверди.

— Подтверждаю, конец.

Он присел на командирскую койку. Над его головой, почти касаясь затылка, висел распяленный под потолком скафандр, такой же, как пассажирский, только с оранжевым диском на груди. Скафандр был вмонтирован в аварийный колпак, опускающийся на койку при разгерметизации каюты. Все вместе выглядело гробом, перевернутым и подвешенным к потолку. Впечатление портили лишь весело растопыренные рукава скафандра. Обычно к этой штуке привыкают и перестают ее замечать — вроде бы перестают — но первый симптом неблагополучия у пассажиров всегда одинаков: попытка снять скафандр с аварийного колпака и убрать подальше. Хайдаров брезгливо посмотрел на «гроб», пожал плечами. Совет кураторов безуспешно добивался, чтобы инженеры затянули скафандр шторками, избавив пассажиров от отрицательных эмоций. Инженеры резонно возражали, что каждая лишняя деталь в системе безопасности недопустима. Что будет, если шторка вовремя не откроется?..

Каюта командира была чуть шире остальных — за счет переборки, отодвинутой на двадцать-тридцать сантиметров в кают-компанию. В широкую часть каюты конструкторам удалось втиснуть кресло, а изголовье койки отгородить от двери шкафчиком. В ногах, на броневой стене, помещались репитеры основных ходовых приборов. Каюта была безукоризненно чистой, словно бы покрытой тончайшим слоем лака, только клавиш диктофонного бортжурнала выглядел потертым. Тонко, торопливо посвистывал динамик радиомаяка.

— … Приветствую вас, куратор!

Пассажир номер тринадцать, Константин Савельев, главный врач-диетолог Марса. Хайдаров почувствовал, что его лицо само собой расплывается в улыбку — диетолог оказался живым воплощением своей профессии. Он был румян, белорозов, щеки его походили на пончики, а пухлые губы складывались в трубочку, словно он снимал пробу со сладкого блюда. Кивая и улыбаясь, он уютно устроился в кресле и приготовился слушать. Ну и хитрый мужичок! Можно подумать, что в корабле постоянно возникают кураторы со значками члена Совета, и Савельев уже попривык с ними толковать о том, о сем, а когда не о чем говорить, то и помалкивать… Да, диетолог никак не мог быть «субъектом „Х“, зато наверняка был сплетником. Уютным таким, всеми любимым: „ А вы слышали, коллега? На борту гость, представьте себе!“ Напрасно я его вызвал, думал. Хайдаров, приятно улыбаясь. Ну и пончик. Он сказал:

— На борту «Мадагаскара» происшествие — метеорная атака. Об этом вы осведомлены. Имело место нарушение пассажирской инструкции…

— Ай-ай-ай! — пропел Савельев. — Какое безобразие!

И на Хайдарова пахнуло ванилью. И тут же выяснилось, что Савельев, будучи врачом — космическим врачом! — с многолетним стажем, безукоризненно соблюдает требования инструкции. Он привык следить за своим здоровьем, и посему регулярно производит небольшой моцион в башмаках-утяжелителях, очень советую, коллега, знаете ли, влияние ослабленной гравитации на организм до сих пор не раскрыто полностью. Да-э-э… Тридцать кругов по коридору — неутомительно и достаточно. Да-э-э… Итак он делал двадцать третий круг, и прозвучал тревожный сигнал, по которому следовало лечь в амортизаторы, что он и выполнил неукоснительно… Да, К сожалению, атака застала его еще в коридоре, он открывал дверь своей каюты… Что? В коридоре никого не было, ни-ко-го. Вот выйдя на прогулку, он встретил доктора Шерну — конечно, куратор знает его — известный, известный человек, главный космокуратор станции Марс-2… Приятнейший человек! Последнее время — несколько замкнутый. Всегда в одиночестве. Они обменялись парой слов, и доктор Шерна удалился. Кажется, он спешил. Когда это было? Д-э-э, минут за десять до метеорной атаки…

Когда Савельев покинул каюту, он знал не больше, чем до разговора с Хайдаровым, но его бледно-голубые глазки сияли огнем бескорыстного любопытства. Вентиляторы боролись с запахом сдобы повышенной калорийности. Хайдаров вызвал следующего — Марту Стоник. Вот и верь свидетельским показаниям — Шерна оказался «несколько замкнутым»…

Марта Стоник вошла с надменно вздернутой головой. Поздоровалась, швырнув два пальца к козырьку каски — ладонью наружу. Комбинезон сидел на ней, как влитой. Он был склеен из какого-то особенного материала, мягкого и уютного на вид. Экая малютка, подумал Хайдаров. сантиметров… сто шестьдесят. Возраст определить трудно — не меньше двадцати пяти. не больше сорока. Губы юношеские, руки-детские, с глазами что-то неясно. Глаза, скользнув по Хайдарову, уперлись в оранжевую стенку шкафчика с личным оружием командира и в них, мелькало. Что-то с ней нехорошо, подумал Хайдаров и напомнил себе, что здесь он следователь, и надо отодвинуть сострадательность и добропомощность… «Да что с тобою сегодня, — сказал он себе, — ты Куратор, и оставайся им. С ней что-то происходит скверное. Какое интересное лицо — не греческое, как можно бы ожидать по фамилий, скорее египетское, коптское. Оно было бы красивым, если бы не мрачность — обрати внимание, не сиюминутная мрачность, а постоянная, характерологическая… Да что она там увидела, на этом шкафчике?»

Пассажирка взглянула, наконец, на него:

— Представляться не нужно, надеюсь?

— Давайте проверим, — сказал Хайдаров. — Вы — доктор Марта Стоник. Физик?

— Химфизик, специалистка по ударным волнам. Институт Систем Жизнеобеспечения, Луна-Северная.

— Полетите вы с Марса.

— Тонко подмечено, — сказала Марта Стоник,

— Летали на испытания систем? Всегда завидовал вашей службе…

— Ах, вот так… Я всегда завидовала вашей.

— Почему?

— Э, сначала вы объясните, почему.

— Пожалуйста, — сказал Хайдаров. — Я делю цели на первичные и вторичные. Вот, скажем, наша служба. Мы…

— Пастыри, — сказала Марта Стоник.

Я, знаете, побаиваюсь Теологических выражений. Но пусть будут пастыри. Овцам прежде всего необходимы пастбища, водопои. Овчарни, а потом уже — пастухи. Вы даете пастбища, вы — необходимы. А мы-третий эшелон.

— О Господи! И это говорит психолог!

— Очень понимаю, — с удовольствием согласился Хайдаров. — Нисколько не спорю, все изложенное могло быть изложено в семнадцатом столетни. В девятнадцатом — наверняка. Но каждый имеет право на собственные заблуждения, не правда ли? Я заблуждаюсь, и знаю это, и мало того — буду упорствовать в своих заблуждениях до конца.

— Любопытно, — сказала пассажирка.

— Да что вы, ничего любопытного, — сказал Хайдаров. — Моя основная цель — быть адекватным моим обязанностям. Для этого я должен любить и почитать вас. И я стараюсь любить и почитать все вам принадлежащее, даже ваши профессии.

Пассажирка щелкнула пальцами и засмеялась. В каюте было темновато, и она наклонилась, чтобы разобрать надпись на значке.

— «Николай Хайдаров», — прочла она. — Ладно. Можете называть меня Мартой. Это вы каждому пациенту рассказываете? Насчет любви и почитания?

— Каждой пациентке, — протяжно сказал Хайдаров. — Иногда подношу цветы.

— Простите, — сказала Марта Стоник. — Язык мой — враг мой. О чем будем разговаривать?

— О пристрастиях. Почему все-таки вы завидуете нашей профессии?

— Власть. Кураторы для меня — олицетворение власти.

— А, снова пастыри и овцы…— сказал Хайдаров.

Он не стал объяснять, что власть — космического психолога в частности — существует лишь тогда, когда есть две стороны. Готовая ее осуществить и готовая ее признать. Что в XXI веке немного найдется властолюбцев и почитателей власти, а поэтому они подозрительны для психолога, как люди, отступающие от нормы. Ему уже было ясно, что властная, резкая и самолюбивая женщина вряд ли могла быть «субъектом X». Скорее, оказавшись один на один с раненым, она бы голову сложила, но его бы вытащила из аварийного отсека, — не только из человеколюбия и чувства долга. Ведь Шерна был огромный и здоровенный мужчина, а она — маленькая и слабая. Вытащив его. Марта лучшим образом удовлетворила бы свое самолюбие.

— Вы возвращаетесь в свой Институт, на Луну? — спросил он.

— Да.

— Скоро ли у вас отпуск?

— Я только что из отпуска. Но в чем дело, куратор? Вы лучше скажите прямо, что вас интересует.

— Пожалуйста. Где вы были в момент метеорной атаки?

— Ах, вот так… — сказала пассажирка. — Вы из Института космических психологов? Что за дело ИКП до метеорных атак и прочей прозы?

— Я говорю с вами от имени экипажа.

— Экипаж… Ах, вот так. Чем же интересуется экипаж: метеорной атакой, или мною?

— Вами.

— Тогда я отказываюсь говорить.

— Простите, — смиренно проговорил Хайдаров. — Я думал, вы знаете. Во время атаки смертельно ранен человек.

— Кто?!

— Филип Шерна.

— Какое несчастье, — с едва скрытым облегчением пробормотала пассажирка. — Теперь я понимаю. Он безнадежен?

Хайдаров рассказал то, что знал: тело заморозили только через двенадцать минут после клинической, смерти, и в малой ракете-контейнере отправили на Землю. Смогут ли там оживить — неизвестно. Судовой врач полагает, что шансов нет.

— Жаль его, — сказала Марта. — Я была едва знакома с ним. Мне говорили — он выдающийся человек.

Николай всмотрелся в ее лицо и перевел взгляд на шкалу акселерометра. Первые три, цифры — 0, 11 — ярко и неподвижно сияли в темноте окошечка. Корабль неслышимо плыл по Корабельной орбите, чуть вытянутому эллипсу, увешанному маяками — по. темной дороге длиной в сто тридцать тысяч километров, которую он пробегай за двадцать четыре часа, оставаясь при этом как бы на месте, в зените западного побережья Африки, и если там сейчас была ночь и облака не застлали небо, то Люди, подняв глаза, могли Видеть яркую, медленно мигающую звезду, — корабль вертелся вокруг центра тяжести, поддерживая ускорение с точностью до одной сотой земной силы тяготения, о чем и свидетельствовал акселерометр. Ноль одиннадцать и что-то еще — четвертая и пятая цифры все время, менялись, особенно пятая, она в неистовой спешке стремилась сообщить о каждой десятитысячной доле «же», она отзывалась на каждый шаг вахтенного штурмана в третьем уровне рубки, на движение пневматического лифта, поднимающего из кладовой завтрак для пассажиров, и совсем, уже с безумной скоростью, так что цифры сливались в мерцающий голубой прямоугольник, пыталась успеть при включениях корректировочных двигателей.

Глядя на акселерометр, Хайдаров спросил:

— Иными словами, Шерна вам не нравился?

Она спокойно уточнила:

— Не понравился. Я видела его в кают-компании, счетом три раза. Или четыре.

Редкий случай, — сказал Хайдаров, — Филипа все любили..

— Именно, куратор. Поэтому он не понравился мне. Профессиональный обаятель, стрелок-без-промаха… Вас шокирует мой непочтительный тон?

Хайдаров пожал плечами. Он и сам недолюбливал Филипа. Куратор должен быть обаятельным — но в меру. Личность его должна быть концентрированной, как химикат. Без воды. Демонстрироваться могут лишь те качества, которые. повышают доверие к личности куратора. А Шерна был артистичен, шумлив — душа общества — и в нем было что-то мушкетерское или флибустьерское, каска и полускафандр сидели на нем, как широкополая шляпа и кафтан с кружевами. Он был пышен. Бедняга Филип, подумал Хайдаров. Я недолюбливал тебя, но твоя гибель оставит во мне зарубку. Ты был слишком красив и пышен, смерть не по тебе.

— То есть вам Шерна не показался замкнутым и надменным человеком? — спросил он.

— Замкнутым — ни в коем случае. Хотя… Он всегда был сам но себе. А в момент аварии я была в каюте Бориса Гольданского, своего коллеги с Деймоса…

Еще один долой, остаются двое, подумал Хайдаров. Борис Гольданский — в числе вызванных для беседам

— Послушайте, куратор. Что вы ищете в корабле? Искать надо в космосе.

Здесь Николай совершил поступок, для куратора непростительный. Он выкатил глаза и замер. Не потому, что его удивили слова Марты Стоник. Просто он понял, что остаются отнюдь не двое. Остаются все пятнадцать пассажиров, потому что Оккам «обегающий компьютер». Он непрерывно переключается с объекта на объект. Например, членов экипажа он обегает с интервалом в пять секунд, а пассажиров — с интервалом в сорок — шестьдесят секунд, смотря по ситуации в корабле. В интервалах люди не контролируются. Значит, любой пассажир четвертого уровня имел целую минуту, чтобы подняться в кают-компанию, попасть в аварию вместе с Шерной, и бросить его. «Ай-ай-ай… прокряхтел про себя Хайдаров. — Все-таки пятнадцать человек…» — и увидел, что на лице пассажирки появляется изумление.

— Виноват, поперхнулся, — бодро солгал он. — Виноват. Кого надо искать в космосе?.

Она подняла левую бровь. Это у нее великолепно получалось.

— Так уж сразу и «кого»,-сказала она, глядя на оружейный шкаф. — Установили, что пробило обшивку?

— Внесистемный метеорит, — сказал Хайдаров.

Стоник презрительно фыркнула.

— Извините, я профан, — сказал Хайдаров. — Мне было сказано мельком: внесистемный метеорит.

Стоник буравила его огненными левантийскими глазами.

— Вы гуманитарий, с вас взятки гладки. Но экипаж! Специалисты — «Голубая лента», кажется? Рекордсмены! Интересно, что у них на уме…

— Экипаж считается одним из лучших в Межплатрансе, — корректно заметил Хайдаров. Од определенно не завидовал тем, кому приходится работать с доктором Стоник.

Она снова сменила тон:

— Я знаю, я несправедливый человек. Но оставим это. Куратор, метеорит не подпадает под стандартную классификацию!

Будь у кураторов профессиональный девиз, он звучал бы кратко «Выслушай!». Хайдаров спросил:

— В чем же?

— Во всем, кроме скорости. Любая скорость свыше стольких-то километров в секунду считается внесистемной, что, я надеюсь, известно даже кураторам.

Хайдаров скромно поклонился, Стоник подозрительно спросила:

— У вас есть вторая специальность?

— Инженерная математика.

— О-а! Тогда вы поймете. Скорость у него была какаято чудовищная — почему и не подействовала метеорная защита. Не меньше двухсот километров в секунду. Слушайте дальше: входное отверстие в броне имело восемь миллиметров в диаметре. Вам ясно?

— Очевидно, метеорит был пяти-шести миллиметров в поперечнике, так я понимаю?

— Не больше пяти. Но метеорит обычной формы, шарообразной в первом приближении, весил бы при диаметре пять всего один грамм. И при любой, повторяю, при любой скорости, сгорел бы в наружной броне. А этот прошел внутрь, и сгорел в третьем слое, понимаете? Я проделала расчеты. Так называемый метеорит был стержнем, предпочтительно из карбида вольфрама или чистого вольфрама, диаметром четырнадцать миллиметров и длиной около сотни. Он весил двадцать-тридцать граммов!

— Ого, — пробормотал Хайдаров. — Космический снаряд…

— То-то и оно.

Скорее всего у вас сурдокамерная болезнь. доктор Стоник, думал Хайдаров. Да-с. Властолюбие, мерещатся пришельцы… Бывает. Куда чаще, чем принято думать. Но не с сотрудниками Луны-Северной, это во-первых, ибо там перманентный психологический контроль, как на Земле. Хотя — месяц она провела на Деймосе, плюс сорок дней одиночества в каюте — психоз мог и объявиться… Трехкратная смена кураторов… С другой стороны — откровенна и почти адекватна… Во всяком случае, надо поговорить с Жерменом.

Он спросил:

— Доктор Стоник, почему бы вам не обратиться к первому инженеру? Ваша информация ему интересней, чем мне.

Пассажирка энергично отмахнулась:

— Нет-нет-нет! Догадаются сами— их счастье. Не догадаются — приоритет останется за ИСЖО. Воображаю,

Такэда удивится, когда мы явимся на ремонтнике и вырежем место пробоя…

— Следовательно, я должен молчать?

— Рассчитываю на вашу профессиональную скромность.

— Мера за меру, — сказал Хайдаров. — Когда я начал говорить о гибели Шерны, вы испугались за кого-то другого. 3а кого?

Она вскинула голову.

Хайдаров мигал с самым простодушным видом.

Она вдруг щелкнула пальцами:

— Ладно. Мне померещилось, что… Нет. Ничего мне не мерещилось.

— Мне очень, очень важно — знать, — мягко сказал Хайдаров.