Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Минутко Игорь / Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Чтение (стр. 7)
Автор: Минутко Игорь
Жанры: Биографии и мемуары,
История

 

 


Но погода была великолепной весь день: безоблачно, солнце, еще жаркое, легкий южный ветер.

И вот мы на «смотровой площадке». Сразу изумление — смотрим на черного человека. Да, он на своем месте, на отшлифованной грани скалы. Расстояние до этого своеобразного наскального изображения — сажен двести пятьдесят, может быть, триста. Он на месте. Но — и это заметили сразу все — другой. Вернее, что-то изменилось в его позе, таинственный пугающий незнакомец вроде бы чуть-чуть повернулся налево и — самое невероятное — на его голове был черный котелок. По форме очень даже модный, современный котелок. Вчера его точно не было. «Надо подойти ближе и как следует рассмотреть», — предложила Лада. «И вообще исследовать ту гору», — подхватил Глеб.

И мы двинулись к скале полевому берегу Сейдозера, очень медленно, часто обходя болота или преодолевая их — хорошо, что по совету Ильи взяли несколько широких досок, которые нашлись на паруснике Саши: клали их на неглубокие болота как мостки, преодолев несколько сажен, перемещали дальше. Наконец подобрались к скале.

Но нас ждало разочарование: вблизи черный человек исчез, мы могли видеть, подойдя вплотную, только темные пятна на каменной скале сероватого цвета. Кстати, скала с изображением не купалась в озере, как это казалось издали, со «смотровой площадки», между водой и отвесной каменной гранью было сажени три. Словом, черного человека можно было увидеть только издали. Или, может быть, с лодки, если к скале плыть через озеро. Интересно, с какого расстояния изображение черного человека начало бы исчезать? Но у нас не было лодки.

Дальше нас ждали другие, более чем странные открытия.

Мы решили обойти скалу вокруг и, если найдем тропу, подняться на ее вершину, что, впрочем, представлялось маловероятным: почти вертикальные гранитные уступы встретили нас. Скала оказалась в основании огромной, верст пять-шесть по окружности. Скалу или, наверно, это будет правильнее, гору рассекали глубокие ущелья. И в одном из них мы обнаружили… Ее первой увидела Лада, закричав: «Смотрите! Что-то белое и высокое! Как свеча!» И действительно, в каменном гроте стояла большая желтовато-белая колонна, примерно в два человеческих роста, выточенная из однородного камня, очень похожего на мрамор, но без прожилок. Свеча, только гигантских размеров.

Рядом с ней лежал темный кубический камень. Абсолютно вымеренный до миллиметра куб!

Сейчас я думаю: мы попали в древнее капище17 или аборигенов-лопарей, что маловероятно, или тех, кто здесь жил когда-то, в доисторические времена.

Необходимо зафиксировать: вид и бело-желтой колонны, и камня вселил в нас безотчетный ужас: взглянув на Ладу, я увидел, что она близка к обмороку или вот-вот может начаться приступ. Мы поспешили покинуть ущелье.

Следующее открытие, не менее загадочное, ждало нас на северной стороне горы: мы увидели, что на высоте примерно двухсот сажен зияет огромная черная пасть пещеры, и к ней ведет очень круто вверх вполне отчетливая тропа. «Поднимаемся?» — нетерпеливо спросил Глеб. «Я не пойду! Ни за что не пойду!» — закричал Святослав. «Я останусь с ним здесь, — сказала Лада, — а вы поднимайтесь. Надо понять…» Она не договорила, но я понял жену, свою верную спутницу, — это было нашим правилом во всех путешествиях: встречается что-то новое, непонятное, неразгаданное — надо приложить все усилия, чтобы узнать о нем все возможное, максимально, до предела.

Мы поднялись: Юрий был молодцом, он, я видел, преодолел страх. Горжусь своим старшим — он в меня. И в маму.

Мы оказались возле пещеры, это была расщелина, которая вела в глубь земли. Три, хотя и стертые временем, каменные ступени шли вниз, а дальше начинался полный мрак. У нас не было ни свечей, ни фонаря. И я видел: не только меня — всех охватило давящее ощущение… Сейчас я определяю его так: противодействие незримых сил. Кто-то не хотел, чтобы мы шли дальше, в глубь земли. А может быть, нас — или меня — испытывали?

Едва заметная тропинка от пещеры вела направо, и, пройдя по ней недолго, мы остановились: перед нами был тупик — нагромождение непроходимых каменных глыб. Зато с того места, где мы стояли, неожиданно открывалась широкая панорама на восток: ровная заболоченная тундра, в маленьких озерках поблескивало солнце, и посреди этой северной пустыни возвышались три невысокие сопки, которые, если их соединить линиями, образуют равнобедренный треугольник. Но самое удивительное заключалось в том, что сопки были похожи по конфигурации на пирамиды, их равные грани были кем-то искусно сделаны: такие осмысленные, совершенные формы природе не под силу. Впрочем, смотря что понимать под природой.

Мне, когда я рассматривал сопки-пирамиды, пришли в голову мысли о том, что скорее всего мы оказались среди обломков могучей просвещенной цивилизации, когда-то существовавшей здесь и исчезнувшей, оставив о себе загадочные, обрывочные напоминания.

Мои размышления прервал возглас Глеба, который прошел еще немного вперед, протиснувшись меж каменных глыб: «Идите скорее сюда!»

Кое-как мы по очереди пролезли в узкую щель между камней и оказались у замурованного входа или в пещеру, или в склеп: отчетливо были видны «швы» между камнями, заполненные неким веществом темно-коричневого цвета. Но это была не глина, вещество оказалось тверже камня. Но… «Вы смотрите сюда!» — прошептал Глеб. Я не поверил своим глазам: на замурованной поверхности, в левом углу был виден… Нет, правильнее сказать — вырос цветок лотоса! Самый почитаемый в Индии цветок, только каменный, вырос, вернее, образовался из того же вещества, которое скрепляло камни, замуровавшие вход в подземелье. Цветок был барельефом, как бы выдирающимся из кладки, его питали те силы, которые находятся ТАМ, в подземелье. Некое усилие присутствовало в позе цветка — другого слова не нахожу: он вырос только что! И даже кусочки этого темно-коричневого вещества были под ним, на земле, корни каменного лотоса, продираясь к нам, разрушили породу.

— И я испытал мгновенную смесь сладостного восторга, и не менее сладостного ужаса: я понял, что цветок каменного лотоса пророс совсем недавно, может быть, этой ночью. И он явлен здесь мне. Он — вестник, знак.

Я поймал себя на чувстве что сейчас я брошусь на эту замурованную стену, вырву из нее каменный лотос и за ним будет проход… Я знаю, куда он ведет…

«Папа, папа…— услышал я голос Юрия. — Что с тобой?..»

Оказывается, все смотрели на меня. У всех были испуганные лица.

«Давайте спускаться», — я попытался сказать это спокойно, но голос мой был хриплым, слова вырывались резко. «Может быть, попытаться извлечь из камней этот цветок?» — предложил Владимир. «Нет! Нет! — запротестовал я. — Мы не сумеем, а только разрушим его. Спускаемся!»

И наконец последнее событие, вернее, видение этого дня. Мы вернулись на «смотровую площадку», в которую упирается «звездная дорога», окончательно измотавшись, преодолевая болота полевому берегу Сейдозера. Солнце висело над горизонтом и, похоже, совершенно не собиралось за него опускаться. Между тем был уже одиннадцатый час вечера. На площадке оказалось сухо, мы расстелили войлочную подстилку, мальчики на нее тут же плюхнулись — хоть немного отдохнуть перед последними двумя верстами — преодолев их, мы наконец окажемся в своем базовом лагере. Мы с Ладой тоже присели на мою куртку.

Сейчас мне кажется, что мы все одновременно посмотрели на огромную фигуру черного человека, изображенного на скальном обрыве горы на противоположном берегу Сейдозера. У кого-то вырвался возглас изумления. И немудрено… Черный человек был другой: он стоял, повернувшись к нам в профиль, и на нем был длинный плащ с капюшоном, закрывавшим лоб, наверно, до бровей, утреннего котелка не было, а глаза, вернее, там, где на лице должны быть глаза, отчетливо светились два малиновых пятна. На гору с фигурой черного великана падали лучи закатного солнца. Может быть, они создавали это жуткое зрелище? Но так я думаю сейчас. Л тогда… Никто не проронил ни слова. Все вскочили и начали собираться, стараясь не смотреть на противоположный берег Сейдозера. Я взглянул на Святослава, он был бледен, но не плакал, молчал и — может, мне показалось? — был крайне сосредоточен, похоже, думал о чем-то, очень важном для него. Всю дорогу до «дома» никто не проронил ни слова.

После ужина — есть не хотелось никому: не было аппетита, все валились с ног от усталости, Святослав, таинственно поманив рукой, вызвал меня из палатки и мы отошли в сторону, где нас никто не мог слышать. «Папа, я знаю, что есть Бог, — тихо сказал Слава. — И я верую, честное слово — верую! Но папочка, ведь он… Ну черт или дьявол… Он тоже есть?» И я ответил своему младшему сыну: «Да, он есть, темный князь мира сего. Но если ты веруешь в Бога, и Он живет в твоем сердце, дьявол не страшен тебе: он никогда не сможет завладеть твоей душой».

Бело-розовый туман давно рассеялся, и в перспективе была видна горная гряда, над которой возвышались четыре вершины в снеговых шапках, отдаленно похожие на стариков, сидящих в позе лотоса. Да, да! Все они, оказывается, похожи на стариков…

Ощущение полного счастья, легкости. Именно это чувство необыкновенной легкости, отсутствие физического тела, полная свобода (от чего?) переполняли художника. И вдруг неведомая сила сорвала то, кем он был, с места — ничего подобного с ним еще не происходило в этих снах — и стремительно понесла к горной гряде; внизу под ним по зеленой долине струилась медленная неторопливая река, и он ясно видел, как в ее хрустально-прозрачной воде плавают большие золотистые рыбы. Но — дальше, дальше!

Стремительное, упоительное чувство полета! И кажется, что горы тоже летят ему навстречу: все ближе, ближе четыре вершины-старика, все отчетливее. И вот он сначала смутно, потом все ярче и ярче видит, что между правой крайней вершиной — старик в остроконечной шапке и с белой бородой, и второй вершиной, она с двумя каменистыми кряжами по бокам, раньше он их не мог рассмотреть, а сейчас, подлетая все ближе, думал: «Эти кряжи походят на старческие натруженные руки, они…» Он не успел довести свое сравнение до конца, отчетливая широкая тропа вела в распадок между этими двумя вершинами. Победа, ликование, восторг! — сейчас эти чувства, переполнившие его до краев, разорвут эфирное тело на части. «Тропа ведет… Я знаю, знаю! Туда…»

«Да, милый, она ведет в Шамбалу», — звучит в его сознании.

Николай Константинович Рерих открывает глаза. Всполошенно, лихорадочно бьется сердце. Бисеринки пота покрывают лицо.

Он лежит в своем спальном мешке. Над ним склонилась Елена Ивановна, она внимательно, добро, с еле уловимой тревогой смотрит на него.

— Тебе снилась твоя долина в Гималаях?

— Почему в Гималаях?

— Ты же знаешь: и долина, и четыре вершины — там, в Гималаях.

— Да, в Гималаях…— «Но откуда ты знаешь? Ведь я никогда не рассказывал тебе об этом сне! Впрочем, чему я удивляюсь?..»

— И ты увидел сейчас тропу в Шамбалу?

— Да… Но сначала нужно найти эту долину с рекой, в которой вода, похоже, не течет. И горную гряду с четырьмя вершинами.

— Мы найдем и долину, и четыре вершины, — Елена Ивановна сдержанно улыбается. — Вернее… Мы можем найти. Это зависит от нас. Он промолчал.

— Но и здесь, на берегу Сейдозера, есть вход, через который можно попасть в Шамбалу.

— Я знаю это…

«Только он проходит через подземные лабиринты», — подумала она и сказала:

— Ты там, перед каменным лотосом почувствовал…

— Да! — поспешно перебил он.

«Но тебя… Нет, правильнее сказать — нас… Нас под землей не пропустят, задержат. Во всяком случае, пока. Или ДРУГИЕ заберут к себе».

— Мы найдем дорогу в Шамбалу! — страсть, воля, непоколебимость были в его голосе. — Дорогу под небом и солнцем.

— Может быть…

Глава 3

АНГЛИЯ, ГАСТБОРН, СЕНТЯБРЬ 1918 ГОДА

Тюрьма в этом маленьком городке на берегу пролива Ла-Манш была построена в средние века для знатных узников, включая членов королевской семьи (там тоже случались преступники, особенно во времена смут и дворцовых переворотов), и представляла собой по внешнему виду маленький замок, обнесенный высокими крепостными стенами со сторожевыми башнями на углах. Южная стена обрывалась прямо в море, и узник просторной холодной камеры № 12 слышал, особенно по ночам, как там, на воле, внизу, размеренно и неустанно бьются волны, накатываясь на неприступную каменную преграду, — шум моря долетал через маленькое окно под самым потолком, с разбитыми стеклами, без решетки; добраться до него по стене в пять метров было совершенно невозможно.

Пошел третий год заточения, и узник одиночной камеры начал замечать в себе странные, пугающие перемены: ярость, бешенство, неистовая жажда свободы — сейчас, немедленно! — которые обуревали его в первые дни и месяцы, незаметно сменились апатией и полным безразличием к своей судьбе: ничего не хотелось… Так бы и лежать на своем жестком ложе, состоящем из деревянного топчана, войлочного матраца и ветхого, захватанного по краям, одеяла: лежать на спине, закрыв глаза, слушать глухой мерный шум морских волн и… Что «и»? Мечтать? Грезить? Вспоминать минувшее?

Иногда он вяло думал: «Мне сорок шесть лет. Собственно, жизнь прожита, лучшие годы позади. Можно, конечно, написать мемуары. Есть что вспомнить. Но зачем? И потом… Мемуары — любые — это тщеславие».

Он закрывал глаза. Где-то там, вне его жизни, шумело море, ко всему безразличное. Нет, определенно все, что происходило за тюремными стенами, не интересовало узника двенадцатой камеры. Он уже давно отказался от газет, которые в первые месяцы заточения жадно читал. Теперь, если тюремщики предлагали ему свежие номера «Таймс» или «Еженедельного обозрения», он брезгливо отвергал их, говоря, впрочем, без всякого раздражения:

— Не надо. Все это суета сует и чушь. Лучше отведите меня в библиотеку. Выберу какой-нибудь роман из жизни «рыцарей круглого стола» короля Артура.

Надо сказать, что в тюрьме Гастборна были вполне приличные условия: администрация, охрана и узники — всего здесь было пятнадцать камер-одиночек и две общие (которые уже многие десятилетия пустовали) — питались из общего котла; прогулки, библиотека, цветник и огород — если есть желание потрудиться на земле, свободное посещение родственниками и друзьями (к обитателю камеры № 12 никто никогда не приходил); единственное неудобство — собачий холод в каменных склепах.

В этой тюрьме с середины прошлого века содержались те, кто был осужден королевским судом Великобритании за политические преступления. В сентябре 1918 года здесь находились всего шестеро заключенных, а обслуживали их, включая администрацию и охрану, сорок восемь человек. И поэтому своих узников они «любили»: не будет их — не станет работы.

Однажды под вечер — была середина сентября 1918 года, под крепостной стеной глухо, но мощно рокотал осенний шторм — в замочной скважине загремел ключ, дверь камеры, скрипя петлями, открылась, и перед жильцом темницы, лежавшем на своем топчане, предстали двое: знакомый охранник, толстый и ленивый, похожий на одетого в мужской костюм медведя, и некто в длинном черном плаще и широкополой, тоже черной, шляпе.

— К вам посетитель, — сказал охранник.

— Вот как? — произнес заключенный без всякого интереса и не меняя позы (он лежал на спине, положив руки под голову).

Молчание. Некто в плаще, сняв шляпу, деловито прошелся по камере, зачем-то стукнул несколько раз по стене с окном на волю костлявыми, сжатыми в кулак пальцами и, повернувшись к охраннику, сказал глуховатым голосом — вежливо, но холодно и надменно:

— Оставьте нас, пожалуйста, одних, — в его английском присутствовал явный акцент.

«Немец, — подумал узник. — Или австрияк».

Охранник щелкнул выключателем, и когда под потолком загорелась тусклая электрическая лампочка, вышел. За окном смеркалось.

Дверь, ржаво проскрипев петлями, закрылась.

Незваный и неожиданный гость взял табурет, стоявший у грубого деревянного стола с множеством вырезанных на нем имен и изречений (над одним из них обитатель камеры часто размышлял, пытаясь разгадать тайный глубинный смысл этих шести слов «кто много теряет, тот много находит», и не мог докопаться до него), незнакомец поставил табурет рядом с топчаном, прочно сел, широко расставив ноги; под полами плаща обозначились худые колени.

— Здравствуйте, господин Линкольн, — сказал вечерний гость.

Поскольку ответа на приветствие не последовало, некто в плаще спросил:

— Может быть, вам предпочтительнее другое обращение — господин Требич?

Сердце узника забилось чаще.

— Кто вы? — жилец камеры № 12 повернулся, чтобы лучше видеть странного визитера.

На худом аскетическом лице с впалыми щеками напряжением и волей мерцали жгучие, притягивавшие к себе глаза.

— Я послан к вам господином Николаи.

— Как? — заключенный уже сидел на своем топчане. — Вальтером Николаи?

— Именно так.

— Но почему я должен вам верить? Гость усмехнулся:

— Хотите — верьте. Хотите — нет. Но чтобы развеять ваши сомнения, напомню один эпизод из вашего бурного прошлого. Двенадцатый год, София. Вы в тюрьме. Открывается дверь камеры, в которую вас заточили болгарские власти, заподозрив в том, что вы работаете не только на них, но и на Турцию, то есть они увидели в вас двойного агента, — некто в плаще скупо улыбнулся. — Что, скорее всего, соответствовало действительности. Не так ли, господин Требич-Линкольн? — Ответа не последовало. — Словом, картина такая: открывается дверь вашей камеры, и в ней появляется господин Николаи собственной персоной. Вы беседуете, вам делается некое предложение. Вы его принимаете. И через несколько дней выходите на свободу. Мой друг Вальтер просил напомнить такую деталь: он принес вам передачу — бутылка анисовой водки, ветчина, еще что-то. И яблоки. Они были сладкими, сочными, но очень крепкими, уж такой сорт. Вы попробовали одно и сказали: «Не угрызу. Зубы…»

— Верно! — нетерпеливо перебил господин Требич-Линкольн. — Я у этих вонючих болгар маялся цингой. Отвратительное питание, не хватало витаминов. А зубы вообще моя вечная проблема, — предчувствие возможной свободы обуяло узника.

— Но… Кто вы? Что вам от меня нужно?

— Разрешите представиться: генерал-лейтенант Фридрих фон Остертаг, военный атташе германского посольства здесь, в Великобритании.

— И…— сердце билось часто и сильно. От недавней апатии и безразличия к собственной судьбе у заключенного не осталось и следа. — И… что же дальше?

— Вы уже наверняка догадались, господин Требич-Линкольн… Или вы предпочитаете какую-то одну вашу фамилию при обращении?..

— Мне совершенно наплевать, — перебил обитатель двенадцатой камеры, — как вы будете ко мне обращаться. Выкладывайте: в чем суть вашего предложения?

— Скажите, господин Требич-Линкольн, вы ненавидите Англию?

— Не Англию — англичан. Впрочем… Да! Англию — тоже. Зажравшаяся страна. Ненавижу! — его лицо пылало, непроизвольно сжались кулаки. — Всеми фибрами души ненавижу!

— И прекрасно! Наше предложение заключается в следующем…

Исаак Тимоти Требич-Линкольн (1872-1943)

Наш герой родился в Венгрии в местечке Пэксе, недалеко от Будапешта, в семье преуспевающего кораблестроителя-еврея. Его небольшая, но успешно работавшая верфь располагалась на берегу Дуная, и с младенческого возраста Исаака окружали корабли, парусные яхты, речное раздолье, пестрая жизнь моряков, корабелов, бродяг, и наверно, уже тогда в нем были разбужены гены, питающие «синдром странствий», который заключен в древней и от этого ставшей банальной сентенции: «увидеть весь мир»; иногда это состояние души бывает выражено другими словами, но суть та же: «мир велик, а жизнь коротка». И это, скажете вы, банально. Но, увы, это так, дамы и господа…

Исаак Тимоти (второе имя, очевидно, дала своему сыну мать-венгерка) получил блестящее частное образование, в котором пальма первенства отдавалась изучению иностранных языков, и в шестнадцать лет юноша владел восемью европейскими языками, в том числе русским, став таким образом — по возможности общения с людьми — гражданином мира.

А на календаре 1896 год. Именно в это время у Исаака Тимоти Требич (пока что у него второй фамилии нет) возникают неприятности с полицией, на причины которых биографические данные и скудные архивные материалы не проливают абсолютно никакого света. Ну просто ни лучика. Зато доподлинно известно, что происходит размолвка с отцом, который отказывает сыну в материальной поддержке, и, преследуемый законом в лице полицейских чиновников, Исаак Тимоти без гроша в кармане покидает Австро-Венгрию.

Он перебирается в Англию. И начинается новый этап в его жизни. Яркий и непредсказуемый, Требич был авантюристом, лояльным только к самому себе. В разное время он был политическим шпионом, агентом, работавшим на многие государства, достаточно часто при этом давая одну и ту же информацию всем сторонам. Этот человек-хамелеон за свою жизнь перепробовал множество профессий, выступая в самых разных обличьях: журналиста, религиозного лидера, депутата английского парламента, фальшивомонетчика, буддийского монаха, китайского мандарина… Очаровательный и остроумный, лингвист и бизнесмен Требич-Линкольн исколесил всю Европу, Англию, Америку, Ближний и Дальний Восток. Его друзьями ненадолго — всегда ненадолго — бывали европейские короли и экзотические принцы восточных стран, американские государственные деятели и представители опасного «дна» крупнейших городов мира, взломщики и проститутки.

Оказавшись в Лондоне, шестнадцатилетний Исаак Тимоти находит себе пристанище в Уайтчепле, еврейском квартале английской столицы. Кстати, за восемь лет до появления нашего героя на грязных и запутанных улочках этой городской окраины совершал там свои кровавые преступления Джек-потрошитель. Да, да, любознательные читатели! Наш герой во времени Конан Дойла.

И вот случайно в столовой какого-то религиозного благотворительного фонда — у Исаака в карманах гуляет ветер — происходит знакомство с неким господином по фамилии Эпштейн, возглавляющим организацию, которая занимается крещением евреев. Исаак — страстная, увлекающаяся натура: новая вера! Новые горизонты! И главное, возможность попасть в высшие слои английского общества. Вынужденный эмигрант старательно готовится к превращению иудея в христианина. Однако — вот незадача! — его обвиняют в краже небольшой суммы денег из кассы в организации Эпштейна, куда он был принят пока на должность помощника секретаря (жалование — мизер). Сумма-то никчемная, как-то само собой получилось. Но впереди суд. И разоблаченный воришка тайно бежит из Лондона, зайцем пересекает Ла-Манш, забравшись на грузовую баржу и спрятавшись среди бочек с шотландской сельдью. Первый удар, нанесенный ему Англией…

Затем Исаак Тимоти Требич обнаруживается в Германии, в Гамбурге, старательно изучает богословие при методической церкви18, в которой работает ночным сторожем, и в ней же принимает крещение.

Проходит несколько лет европейской жизни нашего героя, о которых не существует никаких сведений.

В 1901 году наш двадцатидевятилетний Исаак Тимоти замечен в Канаде. Он весь в религиозных исканиях, которые заканчиваются вступлением молодого человека в лютеранство19 и занятиями в духовной семинарии: господин Требич собирается стать священником.

Правда, параллельно с приобретением духовных знаний происходит казус: темпераментный и пылкий Исаак Тимоти (согласитесь, соединение еврейской крови с венгерской — взрывоопасная смесь) соблазняет несовершеннолетнюю дочь капитана грузового корабля «Ганнибал». Действие происходит в порту Галифакс, куда начинающий священник прибыл читать первые самостоятельные проповеди среди погрязших в низменных пороках обитателей портовых притонов, ночлежек, публичных домов и прочих злачных мест. Отец девицы устраивает скандал, погасить который можно только единственным путем: женитьбой. Перспектива погубить карьеру священника в самом начале пути заставляет нашего героя смириться с судьбой: венчание, свадьба, растроганная телеграмма от матушки из далекой Венгрии: «Благословляю, горжусь, целую…»

И начинается миссионерская деятельность новоиспеченного священника, в котором обнаруживается незаурядный самобытный проповеднический дар: ему, затаив дыхание, внимает самая разная паства, жаждущая слова Господня. Вместе с юной супругой Исаак Тимоти Требич проповедует, разъезжая по канадским захолустьям: поселки лесорубов, рыбацкие станы, временные городки горнопромышленных рабочих, индейские резервации… Импозантный, несколько загадочный облик — молодость, длинные волосы, падающие на плечи, сверкающие верой и страстью глаза; зычный голос, блестящие ораторские способности… Он становится одним из самых популярных проповедников страны. Постепенно социальный круг его паствы расширяется: его уже хорошо знают государственные и политические деятели, финансовые и промышленные магнаты.

Продолжающиеся религиозные искания приводят к тому, что господин Требич порывает с лютеранством и переходит в англиканскую церковь20. В рождество 1902 года архиепископ Монреаля посвящает его в сан священника.

«Пора! — говорит себе наш герой. — Пора возвращаться в Англию и утвердиться там назло всем недругам».

Недругов вроде бы еще нет, но они наверняка появятся. Исаак Тимоти Требич принадлежал к тем натурам, которым для достижения поставленных целей необходимо постоянно сокрушать врагов.

Итак, наш герой в 1904 году покидает Канаду и после недолгого пребывания в Гамбурге, где занимается какой-то коммерцией и финансами (чем именно — установить не удалось) оказывается в Лондоне. У него прекрасные рекомендательные письма канадских церковных иерархов. Он принят архиепископом Кентерберийским, от которого получает лицензию на совершение богослужений. До 1905 года у него приход в Кенте. Но — захолустье, дамы и господа, развернуться негде такой масштабной фигуре, как господин Требич. Потом… Тесновато как-то в узком мирке религиозных проповедей. Тянет к большому: он трибун явно с социально-разоблачительным пафосом. Политический деятель — вот, если угодно, его призвание!

И неуживчивый, нетерпеливый Исаак Тимоти перебирается в Йорк, поближе к Лондону, на первых порах преподает в религиозной школе квакеров21, куда привело его стремление познакомиться с лидером местной квакерской общины миллионером Сибохимом Роунтри, который к тому же являлся одним из руководителей либеральной партии.

И они знакомятся. Надо сказать, господин Требич безусловно обладал ярко выраженными способностями гипнотизера. Местный толстосум в восторге от нового преподавателя школы, он попадает под влияние молодого священника: проходит несколько месяцев, и они уже друзья. Сибохим Роунтри делает нашего неистового героя своим личным секретарем.

В период между 1906 и 1909 годами господин Требич целеустремленно и результативно трудится — теперь больше на политическом поприще. Он перенимает у Роунтри все его связи, контакты с высокопоставленными персонами в политике и бизнесе; его высокий друг — кладезь знаний, и Исаак Тимоти жадно черпает из него — в новых научных, духовных и прочих приобретениях он ненасытен. Вскоре господин Требич становится членом радикальной партии в Дерминг-поле и официально меняет свою фамилию на Линкольн. Согласитесь, для Англии и всего англоязычного мира — звучит. Отныне он Требич-Линкольн. Или просто — Линкольн.

Ставится дерзкая цель: попасть в английский парламент. На предвыборную кампанию нужны средства, и немалые. Господин Линкольн умело обкрадывает своего патрона Роунтри. Блестяще проделанная банковская афера была вскрыта год спустя, но улик, чтобы привлечь нашего авантюрного героя к суду, оказалось недостаточно. Однако пути миллионера Сибохима Роунтри и парламентария Линкольна после финансового инцидента разошлись.

Но все это — потом. А в начале 1910 года господин Линкольн избран в английский парламент. Он готовится к своей первой речи — «О равенстве религиозных конфессий в Британской империи».

23 февраля. Наш герой поднимается на парламентскую трибуну и произносит свою первую речь. Она оказалась и последней — полный провал… Консервативно-традиционная среда парламентариев не приняла новичка — провинциальный франт, чужеродный элемент в их среде. «И потом, господа! Что за акцент?..» В кулуарах Линкольна передразнивают, третируют, он становится объектом постоянных насмешек.

Особенно изощряется подполковник Чарльз Мелл, представляющий в парламенте военное руководство Великобритании, — совсем еще молодой человек, высокий жгучий красавец с черными бакенбардами, дамский угодник с изысканными светскими манерами: он в кругу парламентариев, на вечерних приемах, в среде журналистов блестяще и издевательски пародирует Требича-Линкольна, в газетах печатает о нем фельетоны, не пропускает ни одной возможности уязвить неудачливого чужака и «венгерского выскочку», сунувшегося на политический олимп Великобритании.

Во второй раз Англия не приняла гордеца и пройдоху, растоптала его достоинство. Господин Линкольн унижен, но полон ярости, кипучей энергии и готовности отомстить: «Погодите, британские ублюдки, я еще с вами посчитаюсь! А тебя, скотина Чарльз, задушу собственными руками!..»

Он остается парламентарием, иногда появляется на заседаниях. Но к трибуне даже не подходит. Наш герой занят другим: он кропотливо и целеустремленно собирает компромат (как сказали бы в наше безвременье) на своих коллег.

И становится журналистом. Притом — блестящим. В лондонских газетах появляются его разоблачительные статьи о «власть делающих». Одновременно Исаак Линкольн (так он подписывает свои журналистские исследования), решает заняться нефтяным бизнесом: в Румынии, рядом с его родиной, открыто богатейшее месторождение «черного золота». Он берет деньги взаймы у Роунтри (их отношения еще дружеские, банковская афера пока не раскрыта), а также получает кредит — под мандат парламентария — в Лондонском банке. Получается порядочная сумма, которую новоиспеченный коммерсант вкладывает в румынскую нефть. И… терпит фиаско: разведанные месторождения оказываются блефом, фантазией умелых мошенников, которые, собрав деньги с акционеров, растворились в неизвестности. Словом, вор у вора дубинку украл.

Наш герой банкрот. К тому же братья-журналисты, с подачи парламентариев и прежде всего подполковника Чарльза Мелли, начинают разоблачать банковскую аферу господина Линкольна.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36