На его берегу расположена живописная деревня Балдипур. Николай Константинович Рерих обратил внимание жены: «Посмотри, Лада: как гармонично сливаются эти хижины с ландшафтом». — «Действительно, дорогой, прелесть». Между тем от этой деревни начиналась стратегическая трасса через Гилгит на Сарыкол, а дальше прямой путь в соседний Кашгар и к границе с Советским Союзом. Но эта дорога для наших путешественников была закрыта. В своем дневнике Рерих — наверно, со вздохом — записывает: «Гилгит и Читрол берегутся особо. Если трудно идти на Ладак, то Гилгит и Читрол всегда под особым запретом».

Нет, невозможно удержаться! Давайте посмотрим, в каком идиллическом и, надо сказать, отлично написанном тексте растворены две фразы, ключевые для понимания происходящего: «На северо-востоке озера Вулар горы сходятся. В этом проходе какая-то зовущая убедительность. Само селение Балдипур уже имеет какой-то особый характер. Когда подходите к почтовому отделению, вы поймете значительность места. Здесь поднимается в горы дорога на Гилгит. Вы проходите до первого подъема и следите за извивами восходящего пути. На вершине перевала первый ночлег. Потом путь сперва идет по самому гребню, где еще белеет снег полоскою, а потом окунается в первое преддверие. Гилгит и Читрол берегутся особо. Если трудно идти на Ладак, то Гилгит и Читрол. всегда под особым запретом. Лиловые и пурпурные скалы, синева снежных вершин. Каждый всадник в чалме привлекает внимание: не с севера ли? (То есть не со стороны ли советской границы — И.М.)

Каждая вереница лошадок тянет глаз за собою. Значительный угол!»48

Вернемся к заключительным словам из письма Рериха Шибаеву: «…масса препятствий. Сражаемся…»

Надо сказать: в буквальном смысле. Получив наконец разрешение из Лондона на продолжение пути, экспедиция покинула Сринигар, и однажды ночью на караван путешественников произошло вооруженное нападение. Несколько караванщиков из нанятых местных жителей ранены. Среди нападавших Николай Константинович опознал шофера сэра Вуда…

Тем не менее по древнему пути через Маулбек, Лама-юре, Базг, Саспуле караван Рерихов, состоящий из многих лошадей и верблюдов, дошел до города Леха, столицы княжества Ладак.

Этот переход начался 26 мая 1925 года.

В Ладаке экспедиция застряла на два месяца.

И вот… NB! Дамы и господа, внимание! Очень скоро воссоединятся в один поток два времени: ретроспективное, начавшееся в 1923 году, шестого декабря, когда Николай Константинович Рерих со своими спутниками из Бомбея отправился в княжество Сикким (и это было стартом Трансгималайской экспедиции) — и события последовательного развития сюжета, которые происходили в Москве 7 августа 1925 года.

Напоминаю: Яков Григорьевич Блюмкин, подавленный отменой уже подготовленной экспедиции в Тибет на поиски Шамбалы во главе с мистическим ученым Александром Васильевичем Барченко (а он в этой несостоявшейся экспедиции политкомиссар), вызван в кабинет начальника спецотдела Глеба Ивановича Бокия.

Вот несколько фраз из состоявшегося тогда диалога:

Блюмкин: Неужели ничего нельзя сделать? Экспедиция окончательно загублена?

Бокий: Нет, Яков Григорьевич, экспедиция состоится. Вернее… Она уже состоялась. Мы с вами тут разговариваем, а в это время караван продолжает путь в буквальном смысле этих слов.

Блюмкин: Ничего не понимаю…

Бокий:…Так вот, Яков Григорьевич, вам предстоит дальняя дорога… Ваш псевдоним в этой операции — Лама.

Здесь необходимо сказать, что начиная с 1922 года, разрабатывая план экспедиции в Тибет в поисках Шамбалы во главе с профессором Барченко, начальник спецотдела готовил и второй вариант экспедиции, параллельный, во главе с Рерихом, зная, какое сопротивление в предстоящем мероприятии ему могут оказать заместители Дзержинского Ягода и Трилиссер. Так и случилось. Глеб Иванович знал также, что Николай Константинович рвется в Индию и Тибет, что стоит только открыть финансовый шлюз и обеспечить экспедицию всем необходимым, как этот гигант действия сразу, без раскачки двинется в путь, что и произошло. В середине 1923 года Бокий почувствовал первое противостояние двух замов главы ОГПУ, а когда оно стало нарастать, необходимые финансовые потоки в США были направлены в распоряжение Рериха. Золотоносный шлюз был открыт, как известно читателям, в 1924 году, когда наш неутомимый живописец, надо сказать, не по своей воле, второй раз отправился в Америку.

Сейчас — вот-вот сольются в одно русло два временных потока — с Трансгималайской экспедицией Рериха все резко волшебным образом изменилось: теперь на нее дружно работали, забыв на время распри и взаимную ненависть, два зама Дзержинского, Ягода и Трилиссер, и начальник спецотдела Бокий, то есть ОГПУ в тандеме с наркоматом иностранных дел, возглавляемым Чичериным.

Все это случилось после того, как в оба ведомства поступила одинаковая директива:

В чем дело? Почему мы упускаем инициативу на Востоке-в Китае, Тибете, Индии? Как осуществляются предложения китайских и индийских товарищей о создании там Восточного Интернационала и сокрушении английского колониального ига?Действуйте энергично, не считаясь с затратами. Докладывайте регулярно.

Сталин

В середине августа 1925 года в районном центре, селе Гарм, расположенном в южном Таджикистане, появился необычный приезжий, на которого все сразу обратили внимание: смуглый молодой человек, коренастый, крепкий, в летнем легком костюме, в гетрах и горных ботинках из мягкой податливой кожи на толстой ребристой подошве (они в серо-белой пуховой пыли на дороге оставляли затейливые следы, которые с изумлением рассматривали мальчишки); в руке у него был дорожный саквояж, явно тяжелый; соломенную шляпу с широкими полями он держал в руке, обмахиваясь ею — был полдень, невыносимый зной при полном безветрии, и обступившие горы тонули в сиреневом мареве.

Незнакомец стоял на единственной площади села и зорко оглядывался по сторонам. Он заметил все сразу: домик милиции, райсовет, который занимал единственное каменное двухэтажное здание, чайхану (на ее открытой веранде за низкими столиками сидели, по-турецки скрестив ноги, старики в пестрых халатах, с темными лицами, с пиалами в руках и, полные достоинства, молча смотрели на чужестранца, казалось, не проявляя к нему никакого интереса).

Рядом с чайханой расположился «Дом приезжих» — с плоской крышей, старый и ветхий. Все вывески здесь были на двух языках — русском и таджикском.

Молодой человек начал с «Лома приезжих», в котором снял двухкомнатный номер, заплатив за обе «койки» — он свободно говорил по-персидски (а таджикский лишь разновидность этого языка), и сия поразительная новость мгновенно распространилась по всему Гарму.

Следующий визит был в милицию, где незнакомец представился, предъявив паспорт и командировочное удостоверение: Петровский Вадим Никитович, сотрудник акционерного общества «Шерсть».

— Прибыл для закупок сырья, — сказал он местному милицейскому начальству. — Расскажите, как у вас тут с шерстью, посоветуйте, где закупать. Как с интересующим меня товаром в самом Гарме?

— Можно и в Гарме, — ответили ему. — Но уже был тут закупщик от вас с месяц назад. Надо по кишлакам ехать. С проводником поможем.

— Спасибо, товарищи. Я у вас на день-другой останусь, осмотрюсь. Может, проводника сам найду.

Действительно, два дня Вадим Никитович пробыл в селе: гулял по пыльным улицам, любовался окрестными горами, на базаре приценивался к фруктам, овечьему сыру, прочей снеди, но ничего не купил. Поговорил с несколькими проводниками, знающими тропы в Памир, но никого не нанял. На почте отправил несколько телеграмм…

А на третью ночь товарищ Петровский, расплатившись в «Ломе приезжих» с заспанной дежурной, вышел, сказав, что отправляется на закупки в кишлаки, и больше никогда в Гарме не появился.

…Следующее раннее утро, еще свежее, с призраками тумана в распадках, застало караван паломников-исмаилистов, состоящий из пяти человек, уже далеко от Гарма. Путь предстоял дальний — в Индию, к святым местам. Ехали на местных лошадях, и дорожная поклажа у искателей божественных истин была изрядно тяжела, поэтому двигались неторопливым шагом. Вели караван два проводника: памирец Назар-Шо, прекрасно знавший тропы Горного Бадахшана, через который пролегал путь, и монгольский лама в длинном оранжевом халате (приходилось, садясь на лошадь, подпихивать под седло полы), с наголо стриженной головой. Это был товарищ Петровский, а еще точнее — Яков Григорьевич Блюмкин собственной персоной.

Советский Памир тогда примыкал к северной Индии: несколько километров по Афганистану и — Индия. Поскольку в последнее время отношения между Советским Союзом и Англией были накалены до предела, граница здесь охранялась индийской стороной жесточайшим образом, особенно в районе административного центра Читрол, через который шла удобная дорога в глубину Индии: ни один человек с «той стороны» не мог здесь беспрепятственно пересечь пограничную черту. («Гилгит и Читрол берегутся особо» — Николай Рерих, помните?) И лишь паломники-исмаилисты могли пересечь границу, не опасаясь ареста — таково было распоряжение английской администрации, которое беспрекословно выполняли туземные пограничники.

Вот и последний советский кишлак Кизил-рабат… Узкая полоса афганской земли… Перевал Вахджир… Индийская пограничная застава.

Помолились, воздев руки к небу. Двинулись вперед. Прошли!

…Семнадцатого сентября 1925 года «монгольский лама» Блюмкин появился в столице княжества Ладак, в Лехе.

Здесь уже больше месяца находилась экспедиция Рериха. Изучались достопримечательности, делались наброски картин, совершались походы в окрестности, производились раскопки, выяснялись отношения с местной администрацией — необходимо было получить разрешение на продолжение пути.

Но особо не спешили, потому что ждали.

Ждали гонца из самого «центра», то есть из Москвы, о чем сообщил тайный связной, который постоянно сопровождал экспедицию, то появляясь, то исчезая. Об ожидаемом гонце знали только три человека: Николай Константинович, Елена Ивановна и Юрий Николаевич Рерихи.

И — наконец-то! Энергичный стук в дверь номера местной гостиницы, который занимало путешествующее семейство:

— Разрешите? — Мужской голос произнес это слово по-английски.

Вот как Николай Константинович описывает появление «ламы»:

Приходит монгольский лама, и с ним новая волна вестей. В Лхасе ждут наш приезд. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама. Уже побывал от Урги до Цейлона. Как глубоко проникающа эта организация лам!

Не кажется ли вам, господин Рерих, что «глубоко проникающа» совсем другая организация? Нет, какая выдержка! Ни один мускул не дрогнул на лице уважаемого маэстро. Он наверняка сразу узнал «ламу» — ведь они встречались в Лондоне в 1920 году, беседовали на значительные темы, и потом художник неожиданного соотечественника, появившегося в маленьком кафе возле зала, где Дягилев репетировал свои балеты, назвал «стальными челюстями». И откуда пожаловал «отличный лама», тоже известно Рериху.

Согласитесь, не зная истории сотрудничества живописца с ОГПУ и факта его знакомства с суперагентом Блюмкиным, ничего не извлечешь из процитированного текста. Он фальшиво-радостен, индифферентен, не несет никакой информации. Скорее всего эта невнятная для непосвященного запись сделана по принципу: потом прочитать и вспомнить подтекст.

Но давайте проследим дальше путь «ламы» — по дневнику Николая Константиновича.

Экспедиция из Ладака продолжает двигаться по намеченному маршруту — к Хотану.

Рерих восхищается своим новым спутником (стал-таки Блюмкин комиссаром в экспедиции, цель которой — Тибет, Шамбала):

Нет в ламе ни чуточки ханжества, и для защиты основ (интересно, каких? Впрочем, мы знаем, какие «основы» может героически защищать Яков Григорьевич — И.М.) он готов и оружие взять. Шепчет: «Не говорите этому человеку — все разболтает», или «А теперь я лучше уйду». И ничего лишнего не чувствуется за его побуждениями. И как легок он на передвижения!

Что легок, то легок…

В первую же ночь после выхода каравана из Леха «лама» покинул экспедицию, сообщив только Николаю Константиновичу и его сыну, что появится вновь через три дня и будет их ждать на конспиративной явке в приграничном монастыре Сандолинг.

Да, уже рядом китайская граница.

Однако когда экспедиция через три дня появилась в буддийском храме монастыря, на вопрос Юрия Николаевич, был ли здесь монгольский лама, последовал ответ:

— Был. И ушел еще рано утром по дороге к границе.

22 сентября 1925 года. Последний ночлег в Индии в селении Панимик, на берегу реки Нурба. И днем, и ночью ремонтируют мост через реку: идет подготовка к переправе регулярных войск. Рерих заносит в дневник: «Таинственная починка пути встречалась нам и в других пограничных местах». Явно англичане в возможной войне готовятся наступать. В противном случае водные переправы разрушались бы.

… Ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое сентября. Огромная луна стоит над могучим и загадочным миром гор, полная тишина. Неожиданно в лагере появляется «лама». «Чтобы миновать мост, его провели где-то через поток».

— Вы бы отдохнули, — тихо говорит ему живописец. — Поспали.

— Нет, мне надо идти.

И он опять исчезает. «На перевал лама пойдет ночью…» Да, у Блюмкина ночная, опасная и ответственная работа: он бесшумно уходит к границе, он до рассвета пройдет многие километры, на карту будут наноситься пограничные кордоны, блокпосты, места сосредоточения войск и военной техники, высоты, удобные для огневых позиций; будут уточнены пограничные участки, где могут пройти пехота и техника…

Утром «лама», свежий и бодрый, появляется в расположении экспедиции:

— Продолжим путь?

Рерих от изумления сразу не может ответить: «лама» в новом обличий — на нем костюм уроженца китайского Туркестана, по документам он теперь купец-мусульманин из Яркенда.

— К чему такая перемена?..

— А как же, Николай Константинович? — победно-радостно говорит на чистейшем русском языке товарищ Блюмкин. — Завтра мы уже в Китае!

Тем не менее в дневнике живописца появляется запись, полная «удивления» (никуда не уйти от ее оценки — фальшивая): «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей…»

Эти друзья — Агван Дорджиев, бывший агент российского Генерального штаба в окружении Далай-ламы, затем консультант советской разведки; второй — нарком иностранных дел СССР товарищ Чичерин.

Впрочем, в путевом дневнике эти примечательные персоны, естественно, не упоминаются. Зато следует заключительный восторженно-неискренний пассаж об агенте ОГПУ «ламе»:

Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклом разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия как корнями пронизана этой странствующей организацией49.

Уверяю вас, Николай Константинович, «пронизана» не только Азия, но и другие страны и континенты. Впрочем, вы это прекрасно знаете. Только давайте уточним, что собой представляет восхищающая вас «организация лам». Ее главный штаб находится в Москве, на Лубянке, не так ли?

В нашем повествовании опускаются все перипетии многомесячного пути экспедиции Рериха по Китаю — вплоть до прибытия в Урумчи, фактически пограничный китайский город — Советский Союз, «родина», куда, похоже, так неудержимо рвутся наши отважные путешественники и исследователи, рядом…

Позади вынужденное сидение в Хатоне — полтора месяца, и за это время Николай Константинович создает давно задуманную серию картин «Майтрея, или Будда Грядущего», фактологическая основа которой — самая распространенная в Центральной Азии легенда о владыке Шамбалы, с приходом которого на земле воцарится справедливость и мир. Достижение Шамбалы — это стремление владеет живописцем постоянно, днем и ночью… Да, сейчас выбран другой путь. Так надо… Но потом…

Позади противостояние с китайскими властями Хатона, переписка со столицами европейских стран — Москвой, Лондоном, Нью-Йорком: воздействуйте на Китай, помогите продолжить «нашу мирную экспедицию». Переписка осуществляется через советского консула в Кашгаре Макса Франковича Думкаса, с ним пока установлена заочная связь. Вот начало первого письма Рериха соотечественнику с дипломатическим статусом:

Уважаемый господин консул! Из прилагаемых телеграмм Вы увидите, что наша экспедиция, о которой Вы уже могли слышать, терпит притеснение со стороны китайских властей Хатона. Мы уверены, что во имя культурной цели экспедиции Вы не откажете в своем просвещенном содействии. Не найдете ли возможности сообщить соответственно власти Урумчи, а также послать прилагаемые телеграммы через Москву…

Помощь и содействие оказаны быстро и решительно, Еще бы! Макс Франкович, агент ОГПУ по совместительству с дипломатической деятельностью, получил из «центра» соответствующие директивы. Потом, когда экспедиция достигнет Кашгара, шестого декабря 1925 года, Николай Константинович горячо поблагодарит «нового друга» за оказанную помощь.

Во всех переговорах с властями, хлопотах, конфликтах, которые возникают в пути с местными жителями — вплоть до вооруженных стычек, — постоянно участвует «китайский купец из Яркенда» — Яков Григорьевич Блюмкин, действуя умело, энергично, иногда в открытую, чаше тайно. «Политкомиссар» экспедиции постепенно превращается в телохранителя всех троих Рерихов, но прежде всего — Николая Константиновича; в одной из директив, полученных «ламой», говорится: «Он национальная ценность страны. Беречь как зеницу ока». И действительно, путь, которым следует экспедиция, опасен. Правда, пока еще не смертельно опасен…

Но — дальше, дальше! Скорее! Через Аксу, Куча, Карашар, Токсун — в Урумчи.

Одиннадцатого апреля 1926 года экспедиция Рериха прибыла в столицу Западного Китая. Ее уже ждали в советском консульстве, и прежде всего с нетерпением ждал лично консул товарищ Быстрое, Александр Ефимович Быстров-Запольский. С ним Николай Константинович тоже состоял в переписке, да и из Москвы соответствующие директивы были получены: «консул» являлся резидентом советской разведки в провинции Синьцзян (или в Западном Китае, что одно и то же). Но главная цель этой части Трансгималайской экспедиции еще не достигнута: в Урумчи, проводя свободное время в советском консульстве в дружеских беседах с Александром Ефимовичем и его коллегами, Рерихи, скрывая нетерпение, ждут. Ждут скорейшего оформления виз в Советский Союз. Да! Их заветная цель — попасть на родину! «В Москву, в Москву!» — мысленно произносят они вслед за чеховскими тремя сестрами.

И тут нам необходимо вернуться к одному прерванному диалогу.

Седьмое января 1925 года. Завтра пароход «Катари Мару» бросит якорь в порту Коломбо. А пока за иллюминатором каюты, которую занимают Рерих и его «научный секретарь» Шибаев, простирается безбрежный океан, и на нем полный штиль.

— Итак, Николай Константинович, — говорит Горбун, — наша цель может быть решена двояко, в зависимости от того, как будут складываться обстоятельства…

— Понятно! — раздраженно перебивает Николай Константинович. — Вы мне уже все это растолковали. И вот я вам отвечаю: я готов к дальнейшему сотрудничеству, к достижению этой вашей цели. Но при выполнении одного моего условия.

— В чем оно заключается?

— Оно заключается в следующем. Маршрут экспедиции по Северной Индии и Западному Китаю, как вам известно, завершается в Урумчи, а дальше — Монголия… Ну и по согласованному с китайскими и индийскими властями пути…

— Вы хотите сказать — с британскими властями, — усмехается Владимир Анатольевич. — Когда речь идет об Индии…

— Да, да! — Рерих раздражается все больше. — Так вот. Из Урумчи… Словом, надо изменить маршрут…

— Каким образом?

— Мы хотели бы попасть в Россию…— голос Николая Константиновича прерывается от волнения, — на родину.

— В Москву?

— Да, в Москву. Повидать родных, друзей… и…— живописец умолкает ненадолго. — У нас есть кое-что для передачи от индийского народа… Или… Впрочем, это уже на месте. Если… Если визит состоится. У нас есть также серьезные предложения для руководства страны. — Рерих прямо смотрит в глаза своего «научного секретаря». — Словом, таково мое условие дальнейшего сотрудничества с вами: сначала в Россию.

— Я думаю, — после некоторого раздумья отвечает Горбун, — ваше условие будет принято.

Итак, в Урумчи Рерихи ждут оформления советских виз. Горбун оказался прав: их условие принято. Они коротают свободное время в консульстве родной страны. Каково же их настроение, духовное самочувствие, о чем они говорят с любезным хозяином Александром Ефимовичем Быстровым-Запольским?

Обратимся к некоторым документам и текстам того времени.

Елена Ивановна пишет в одном из «китайских» писем, отправленных в Советский Союз, с четким пониманием, что письмо будет перлюстрировано:

С восторгом читали «Известия», прекрасно строительство там, и особенно тронуло почитание, которым окружено имя учителя — Ленина. Очень поучительно после безумия и пошлости Запада. Воистину это новая страна, и ярко горит звезда учителя над нею.

За вечерним чаем в консульстве Рерихи читают свое, еще не законченное произведение (это «Община», скоро книга увидит свет в Монголии), над которым они сейчас работают. Вот цитата из него:

Ленин — это действие. Он ощущал непреложность нового строения. Монолитность мышления Ленина делала его бесстрашным, и не было другого, кто ради общего блага мог бы принять на себя большую тяготу.

Приближается Первомай. К весеннему празднику трудящихся в Урумчи привезли бюст Ленина — для того, чтобы установить его перед зданием консульства. Но не было постамента. Николай Константинович делает искусный эскиз, постамент устанавливают, но водрузить на него бюст вождя мирового пролетариата запрещают местные китайские власти. Рерих уязвлен и ироничен:

Перед юртами сиротливо стоит усеченная пирамида — подножие запрещенного памятника. Невозможно понять, почему все плакаты Ленина допустимы, почему китайские власти пьют за процветание дела Ленина, но бюст Ленина не может стоять на готовом подножии.50

Тогда же Николай Константинович создал такой панегирик товарищу Ленину:

«Он вмещал и целесообразно вкладывал каждый материал в мировую постройку. Именно это вмещение открывало ему путь во все части света. И народы складывают легенду не только по прописи его поступков, но и по качеству его устремления. За нами лежат двадцать четыре страны, и мы сами в действительности видели, как народы поняли притягательную мощь коммунизма. Друзья, самый плохой советчик — отрицание. За каждым отрицанием скрыто невежество. И в невежестве — вся гидра контрреволюции».

Каково! А вообще, ожидаючи виз, прямо-таки заклинились Рерихи на Владимире Ильиче. Как это еще Юрий Николаевич удержался? Неспроста все это. Неспроста…

Раньше виз принесли с почтой письмо младшего брата Николая Рериха — Владимира Константиновича, отправленное из Харбина. Оно причудливым образом совершило путешествие за Рерихами: Из Китая в Индию, и опять в Китай, настигнув их в Урумчи. Вот фрагменты из этого письма, написанного 14 августа 1925 года:

«…Но меня очень огорчило Ваше сообщение, что это будет последнее письмо из Индии, и если Вы даже адреса не даете, значит, ни мы не сможем вам писать, ни вы нам. Ваши оке письма я всегда ждал с нетерпением. Неужели Вы задумали идти через Гималаи, прямо почти на север? По Индии, конечно, пройдете, хотя этот путь очень тяжелый, но как пойдете по Монголии? Теперь монголы про-„товарищеского“ отношения стали другие, хотя, конечно, там, в глуби страны, куда их влияние не могло так сильно проникнуть, может быть, и остались прежние. Этим путем я очень интересовался в Чугучаке, чтобы выйти оттуда, но не имею средств на покупку верблюдов, мы отказались от этого пути и пошли по Монголии на своих лошадях, и на них же великолепно перешли Алтай от Широ-Сумэ до Кобдо, а там три снежных перевала. И если бы я знал, что Вы хотите сделать такое большое путешествие, то просил бы Вас взять меня с собою, хотя бы простым рабочим в Ваш караван, так как путешествовав столько, я мог бы быть полезным Нам в пути, а не обременительным.

Работать с Вами в Сибири я согласен, но когда это может быть? Только тогда, когда возродится Россия, не в СССРии. Меня очень удивили в письме слова Елены Ивановны: «Если бы Вы знали, как мы приветствовали бы возможность Вашего соглашения с новыми приехавшими monagr'aмu51. Из раздоров никогда никакого строительстве не выходило».

Эти слова можно объяснить только тем, что Вы все время были далеко от «товарищей» и Вы их совершенно не знаете, и что творилось, и еще сейчас творится и бедной России.

Из раздоров строительства не выходило — с этим я вполне согласен, но и из сплошного и постоянного разрушения строительства быть не может. Мне вспомнился рас сказ одного господина В.Г. Ш-ва (лично его знаю), как 1-го мая 1920 года Лейба Троцкий на митинге в Екатеринбурге предложил устроить субботники, чтобы разрушишь до основания старый Верхне-Жацкий завод как построенный руками империализма и капитала, и что после разрушении они, живые люди, коммунисты, выстроят чудо техники, новый завод.

…Везде ложь и везде обман! Сюда все время просачиваются люди из бывшей России, и приходится слышать их рассказы, и в общем жизни там нет — одно прозябание, все забиты и запуганы до невероятия. А что делается и как воспитывают и развращают ребятишек в своих приютах — это сплошной кошмар. Как будто специальная подготовка уголовных преступников. А потом, не странно ли — неужели пропали все русские люди, потому что почти везде стоят во главе или евреи, или инородцы?

Дай Боже, чтобы прошел скорее этот ужасный красный кошмар, и чтобы скорее возродилась Россия! Я ни одной минуты не задумываюсь отправиться, хоть верхом, опять тысячи верст, и согласен терпеть всякие лишения, чтобы работать на пользу России. Простите меня за это марание, но слишком все это наболело на душе.

Еще раз очень и очень прошу Вас — пишите чаще и подробнее.

…Если бы вы знали, как хочется с Вами увидеться!

Дай Бог, чтобы это скорее было, и дай Бог Вам счастливого пути, и от души желаю всего хорошего, крепко, крепко целую Вас всех, не забывайте!

Ваш Володя

P.S. Возрождение России и плодотворная там работа возможна только при удалении той кучки, которая царствует в СССР и которой нет никакого дела до блага Родины, они преследуют только свои интересы. Как они разоряют всех крестьян налогами, и этим всех обрекают на полуголодное существование, и какое развели шпионство и предательство, что мы, не живущие там, трудно даже себе это представляем. Если скоро должно быть возрождение Новой России, то следовательно, должны скоро придти и новые люди, вместо этой кучки коммунистов-грабителей.

А тогда и наше возвращение на Родину в Россию будет возможно, и всех возвращающихся на Родину будет ждать работа, а не тюрьма, как теперь!»

И все-таки — что так неудержимо влечет Рерихов в Москву?

Первый свет на эту интригу проливает генеральный консул СССР в Урумчи Александр Ефимович Быстров-Запольский. В своем дневнике 19 апреля 1926 года он записывает:

«Сегодня приходил ко мне Рерих с женой и сыном. Рассказывал много интересного из своих путешествий. По их рассказам, они изучают буддизм, связаны с махатмами, очень часто получают от махатм директивы, что нужно делать. Между прочим, они заявили, что везут письма махатм на имя тт. Чичерина и Сталина. Задачей махатм будто выявляется объединение буддизма с коммунизмом и создание великого восточного союза республик. Среди тибетцев и индусов-буддистов ходит поверье (пророчество) о том, что освобождение их от иностранного ига придет именно из России от красных (северная красная Шамбала). Рерихи везут в Москву несколько пророчеств такого рода».

Действительно… С такой, можно сказать, планетарной миссией будешь рваться в столицу первого в мире государства рабочих и крестьян.

2 мая 1926 года наконец пришли долгожданные визы… оказавшиеся просроченными. Из Москвы в Чугу-чаг (на эту железнодорожную станцию, с которой была телеграфная связь) трехдневные визы телеграммой поступили еще 2 апреля. Ее уже через сутки можно было нарочным доставить в Урумчи, но китайский чиновник на почтамте задержал ее ровно на месяц. Причина? Тут можно строить разные предположения…

Предстояли нелегкие хлопоты и переговоры с властями провинции Синьцзян: нужно было получить китайские паспорта, чтобы реанимировать право на выезд из страны с просроченными визами.

Генеральный консул Быстрое нервничал: из Москвы он получил строжайшую директиву — отправить «к нам» Рерихов как можно скорее.

Этого ни Николай Константинович, ни его спутники, естественно, не знали: игра сторон велась «под ковром».

В дело активно включился «политкоммисар» экспедиции, товарищ Блюмкин.

На семейном совете — председательствовала на нем Елена Ивановна — было принято решение: подстегнуть «новых друзей» в их хлопотах, да и в Москве об этом узнают быстро.

8 мая 1926 года появился на свет уникальный в своем роде документ — в его рождении и редактуре самое активное участие принимал Яков Григорьевич.

Он был написан Николаем Константиновичем от руки, под копирку, в трех экземплярах. Вот его текст.