Глава 1

МОСКВА, 5 МАЯ 1921 ГОДА

Двадцатого августа 1920 года народный комиссар иностранных дел Российской Федерации Георгий Васильевич Чичерин в официальном письме, напечатанном на бланке Наркомата, среди самой разнообразной информации сообщал главе советского государства Ленину:

Иностранные правительства имеют более сложные шифры, чем употребляемые нами. Если ключ мы постоянно меняем, то сама система в настоящее время известна многим царским чиновникам и военным, находящимся в стане белогвардейцев за границей. Расшифровку наших посланий я считаю поэтому вполне допустимой.

Прошел почти год, прежде чем поднятая наркомом иностранных дел проблема государственной важности была решена: 5 мая 1921 года на заседании Малого Совнаркома отдельным постановлением была создана советская криптографическая служба — Специальный отдел при Всероссийской чрезвычайной комиссии. Тогда никто из членов Малого Совнаркома не обратил внимания на это словечко — «при». А если и обратил, то не обмолвился и словом. По этому постановлению новый отдел получил статус определенной автономии — по сравнению с другими подразделениями уже тогда многослойного и громоздкого ведомства Феликса Дзержинского: собранную отделом информацию надлежало адресовать непосредственно Политбюро или Центральному комитету партии, которым он и подчинялся напрямую, то есть новая служба выводилась из-под руководства ВЧК. Этот пункт в принимаемом решении был записан по горячей рекомендации Владимира Ильича. Он и вел то заседание Малого Совнаркома. И когда возник вопрос о кандидатуре руководителя спецотдела, вождь молодого государства рабочих и крестьян поднялся со стула и зорко, с прищуром осмотрел всех, кто сидел за длинным столом, покрытым темно-бордовой плюшевой скатертью. Он сказал:

— Товарищи! Есть мнение… И я его полностью разделяю. Давайте поручим новый отдел Глебу Ивановичу Бокию! Все мы его давно знаем как замечательного работника, преданного нашему делу. На всех постах, которые поручала ему партия, он работал самоотверженно, умело, по-боевому. — Владимир Ильич помолчал с полминуты. — Или есть другие кандидатуры? Предлагайте!

Других кандидатур не было. Владимир Ильич встретил только быстрый, напряженный взгляд рысьих глаз Сталина, и что-то зловещее почудилось ему в этом взгляде.

Проголосовали за товарища Бокия дружно, единогласно. Сталин, как заметил вождь мирового пролетариата, поднял руку одним из первых.

В повестке заседания Малого Совнаркома 5 мая 1921 года вопрос о Спецотделе был последним.

Ленин решил еще поработать, хотя был уже восьмой час вечера, и по длинным кремлевским коридорам отправился в свой кабинет.

Секретарю он сказал:

— Позвоните, пожалуйста, товарищу Бокию, пригласите ко мне. Глеб Иванович у себя, мы с ним договорились о встрече.

Глеб Иванович Бокий (1879 — 1937)34

Появился на свет в Тифлисе, в семье интеллигентов из старинного рода, и Грузия стала его второй родиной. Его предок по отцовской линии Федор Бокий-Печихвостский, третейский судья в Литве, упоминается в переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским. Прадедом Глеба Ивановича был известный русский математик Михаил Васильевич Остроградский. Отец Глеба Иван Дмитриевич Бокий, действительный статский советник, ученый и преподаватель, был автором учебника по основам химии — по нему училось несколько поколений русских гимназистов.

Старший брат и сестра нашего героя пошли по педагогическим стопам отца. Борис Бокий окончил Горный кадетский корпус, впоследствии переименованный в Горный институт имени императрицы Екатерины II, получил квалификацию инженера, несколько лет работал по специальности, потом стал преподавателем в этом же институте; он считался одним из основоположников отечественного горного дела. Сестра Наталья выбрала специальность историка, несколько лет преподавала в Сорбонне и, когда грянул «Великий Октябрь», навсегда осталась во Франции.

Вначале все говорило о том, что Глеба Ивановича Бокия ждет блестящая карьера на государственной службе: он, как и старший брат, после окончания реального училища в 1896 году поступил в Горный институт.

Но дальше… Как говорится, угораздило: на втором курсе он становится членом петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». И этот шаг определил выбор жизненного пути Глеба Бокия. Некоторую роль тут сыграл старший брат Борис: в 1898 году он предложил Глебу и Наталье, их сестре, принять участие в студенческой демонстрации. Произошло столкновение с полицией, все трое были арестованы, а Глеб, оказавший при задержании сопротивление, был жестоко избит. Брата и сестру освободили по ходатайству отца, но больное сердце Ивана Дмитриевича не выдержало позора и спустя несколько дней после злополучной демонстрации он скончался.

Потрясенные общим горем, братья, однако, приняли диаметрально противоположные решения: раскаявшийся Борис, который считал себя виновником гибели отца, навсегда порвал с политикой и революционной борьбой; Глеб, наоборот, встал на путь профессионального революционера, бесповоротно и навсегда.

Вот краткая хроника этого пути Глеба Ивановича Бокия до 1920 года.

1900 год — вступает в Российскую социал-демократическую партию (РСДРП).

1902 год — первая ссылка в Восточную Сибирь за подготовку демонстрации.

1904 год — Глеб Бокий введен в состав Петербургского комитета РСДРП как организатор объединенного комитета социал-демократической фракции высших учебных заведений.

1905 год, апрель — арестован по делу «Группы вооруженного восстания РСДРП»; амнистирован по октябрьскому царскому манифесту.

1906 год — очередной арест по делу «Сорока четырех» («Петербургского комитета и боевых дружин»).

Всего Глеб Бокий подвергался арестам двенадцать раз. Провел полтора года в одиночной камере, два с половиной года — в сибирской ссылке, от побоев в тюрьме получил травматический туберкулез. Но каждый раз, оказавшись на свободе, он вновь и вновь яростно включался в революционную борьбу. На протяжении двадцати лет (1897-1917) Глеб Иванович являлся одним из руководителей петроградского большевистского подполья.

Период с 1914 по 1915 год оказался для подпольщиков особенно трудным. Правительство, учитывая тяжкие уроки русской революции 1905 — 1907 годов, усилило репрессивные меры по отношению к революционным организациям. Чтобы оградить себя от участившихся провалов, петербургские большевики организовали так называемую «Группу 1915 года при ЦК», куда вошли самые надежные, много раз проверенные люди. В их числе был Бокий. Ужесточилась партийная дисциплина, самые серьезные требования предъявлялись к соблюдению конспирации. Именно тогда проявилось одно качество Бокия, которое безусловно учитывал Ленин, рекомендуя его на должность руководителя спецотдела.

Из воспоминаний старой большевички, члена партии с 1915 года Алексеевой:

При аресте Глеба Ивановича забирали и его по виду самые обыкновенные ученические тетради, исписанные математическими формулами, а на самом деле записями о подполъных делах, зашифрованными математическим шифром. Шифр этот являлся изобретением Глеба Ивановича, и ключ к нему был известен ему только одному. Лучшие шифровальщики, какими тогда располагала царская охранка, ломали головы над этими «формулами», подозревая в них шифр. Однако раскусить этот орешек они так и не смогли.

— Сознайтесь, — говорили Глебу Ивановичу следователи, — это шифр?

А Глеб Иванович невозмутимо отвечал:

— Если шифр, то расшифруйте.

С досадой следователь возвращал ему «загадочные тетради».

1916 год, декабрь — Бокий введен в состав Русского бюро ЦК РСДРП. Сразу после падения самодержавия он в Русском бюро возглавляет отдел сношений с провинцией.

1917 год, декабрь — Глеб Иванович Бокий — член петербургского военно-революционного комитета, один из руководителей вооруженного восстания.

1918 год, февраль-март — Брестский мир еще не подписан, немецкие войска наступают на всех направлениях; Глеб Бокий — член комитета революционной обороны Петрограда. С марта он заместитель петроградской ЧК.

После убийства председателя петроградской Чрезвычайки Моисея Урицкого в 1918 году его пост занимает Бокий, бескомпромиссный и жестокий. По решению ЦК партии он становится организатором красного террора в Петрограде и на всем европейском севере, где власть находится в руках большевиков.

1919 год — Г.И. Бокий возглавляет Особые отделы ВЧК Восточного и Туркестанского фронтов.

Наконец, в 1920 году он уже в Москве, работает в центральном аппарате ВЧК.

И теперь необходимо сказать об одной тайной страсти, которая завладела этим незаурядным человеком в дореволюционную пору, на заре самостоятельной жизни, когда он еще был студентом Горного института. И страсть эта не отпускала его всю жизнь, до смертного часа, и пожалуй, была даже сильнее главного дела жизни — профессиональной революционной работы (если это работа — все-таки замечу я в скобках).

Всю сознательную жизнь Глеб Иванович Бокий увлекался всякого рода тайными восточными учениями, мистикой и историей оккультизма. Его наставником в десятые годы в области эзотерических опытов стал Павел Васильевич Макиевский, врач, теософ, гипнотизер. Известный столичной публике как заведующий отделом философии научно-публицистического журнала «Русское богатство», он был членом масонской ложи мартинистов, куда в свое время рекомендовал, представьте себе, Александра Васильевича Барченко, и мистический ученый стал ее членом, правда, успев взойти лишь на низшую ступень посвящения.

Читатели уже знают, что к этой же ложе принадлежал Николай Константинович Рерих, накануне большевистского переворота занимая в ней одно из руководящих мест.

В 1909 году Макиевский ввел Глеба Ивановича Бокия, который вернулся в Петербург из очередной ссылки, в свою ложу, скорее всего таким образом надеясь отдалить молодого друга от «поганой», как он выражался, революции. В Глебе Ивановиче он усмотрел недюжинные способности эзотерического, оккультного плана. В этой связи интересен такой эпизод: в 1906 году полиция — в который раз! — арестовала студента Горного института Бокия, создавшего под прикрытием бесплатной столовой для студентов большевистскую явку. Макиевский внес за него залог в три тысячи рублей, после чего неутомимого молодого революционера выпустили на свободу.

Итак, до «Великого Октября» в петербургской масонской ложе мартинистов, пусть и с разными степенями посвящения, оказываются три основных персонажа нашей истории: Рерих, Барченко и Бокий. Опять случайное совпадение, скажете вы? Или «мир тесен»? Нет, дамы и господа! То промысел не высших божественных сил, а оккультно-мистических, где переплелись цели белой и черной магий.

Глеб Иванович Бокий живет в двух, внешне не пересекающихся мирах: реальном, физически и зримо существующем, в котором сейчас бушует революционная стихия, и в оккультно-эзотерическом, где выхода на материальную поверхность пока нет. До поры, до поры! Ждать осталось недолго. То есть миры, в которых существует наш герой, только внешне не пересекаются.

С такой двойственностью в душе входит Глеб Иванович Бокий в ленинский кабинет вечером пятого мая 1921 года.

Время 19 часов 45 минут…

— А! Вот и вы! — Ленин стремительно поднимается со стула, покинув письменный стол, на котором круг от настольной лампы под стеклянным колпаком освещает разбросанные листы бумаги, исписанные мелким неразборчивым почерком, кипу газет с абзацами и строками, сильно, раздраженно подчеркнутыми красным и синим карандашами, и быстро шагает навстречу Глебу Ивановичу, слегка набычив лысую голову. — Прошу! Жду вас, батенька, с нетерпением.

— Добрый вечер, Владимир Ильич…

— Добрый! Даже очень!

Хитрый прищур глаз, пронзительный, резкий взгляд, в котором недоверие смешалось с язвительной усмешкой. Крепкое рукопожатие с энергичным встряхиванием.

— Проходите! Проходите, товарищ Бокий! — Ленин слегка приобнял вечернего посетителя за плечи. Он кряжистый, крепкий, ниже Глеба Ивановича на полголовы, и если бы некто невидимый, находящийся сейчас в кабинете, наблюдал эту пару, могло бы возникнуть сравнение двух партийных функционеров с Дон-Кихотом и Санчо Пансой. Бокий, высокий, худой, с удлиненным бледным лицом — Дон-Кихот, Ленин — Санчо Панса. — И расположимся мы с вами вот здесь, на диванчике. Беседа у нас неординарная, без свидетелей…

Они садятся на уныло-казенный диван, обтянутый черной кожей, полуобернувшись друг к другу, и беседовать так не очень-то удобно.

— Что же, дорогой Глеб Иванович, прежде всего — поздравляю! С сегодняшнего вечера вы возглавляете спецотдел.

— Спасибо, Владимир Ильич. Приложу все усилия…

— Знаю, знаю! — перебивает коммунистический вождь. — И все у вас наипрекраснейшим образом получится. Ни я, ни другие товарищи… Мы в этом не сомневаемся. Статус нового отдела вам известен. Хотя он будет находиться в структуре товарища Дзержинского, непосредственное подчинение — ЦК партии и Политбюро…

«И лично вам», — мысленно перебивает Ленина Глеб Иванович.

«Совершенно верно!» — угадывает его мысли Владимир Ильич.

— И вот что еще, батенька. — Ленин вдруг проворно вскакивает с дивана и начинает быстро прохаживаться из угла в угол своего небольшого скромного кабинета, заложив руки за спину. — Круг ваших обязанностей и забот вам известен, вчера мы на сей счет подробно беседовали..

— Да, Владимир Ильич.

— Экий вы сегодня, Глеб Иванович, неразговорчивый… — Ленин останавливается напротив Бокия и смотрит на него пристально, напряженно, не мигая. — В связи с вашим новым назначением, Глеб Иванович, — главный коммунист Российской Федерации понижает голос, — у меня к вам будет поручение… Архиважное поручение. — Хозяин кремлевского кабинета опять садится на диван рядом с новоиспеченным начальником спецотдела. — И об этих наших с вами делах, — на словах «наших с вами» сделано ударение, — никто не должен знать. Ни одна живая душа. — (И мертвая тоже, следует добавить. Впрочем, воинствующий атеист Ленин не верит в бессмертие душ человеческих.) — Надеюсь, вы меня понимаете?

— Я не подведу вас, Владимир Ильич.

— Видите ли, — Ленин начинает явно волноваться и нервничать. — Древняя истина: власть развращает. Чистота наших рядов… Мы первое в мире и истории человечества пролетарское государство. Не запятнать… Архиважно не запятнать имена вождей, руководителей рабочих и крестьян. А человек слаб… Вы со мной, Глеб Иванович, согласны?

— Еще как согласен, Владимир Ильич! — Бокий уже понял, чего от него хочет новый владыка московского Кремля и России. — Слаб во все времена.

— Слаб! Слаб! — Ленин вдруг радостно, коротко рассмеялся. — И вот ведь в чем незадача: победить, побороть эту слабость чрезвычайно, немыслимо трудно! Архитрудно!

«Ее вообще невозможно победить», — думает Бокий.

«Вынужден с вами согласиться», — вновь угадывает ход его мысли Ленин.

— И еще, Владимир Ильич, в руководстве нашей партии, — тихо, но твердо говорит новый начальник спецотдела, — и в правительстве государства нельзя допускать интриг, раскола, соперничающих между собой группировок.

«Ни в коем случае, — Ленин вскакивает с дивана и быстро ходит из угла в угол кабинета. — Ни в коем случае не допускать… Но ведь уже… Постоянно… А сейчас?.. Демократический централизм… Рабочая оппозиция… Новые коммунисты…»

Вождь мирового пролетариата вдруг резко останавливается и медленно, осторожно приближается к письменному столу, садится на свой стул, наклоняет голову, и в блестящем лысом черепе отражается мертвенный свет настольной лампы. В кабинете повисает тягостное молчание. За окнами, на которых не задернуты шторы, темно-синий, поздний майский вечер, и в небе, кажущемся черным, мигают редкие весенние звезды.

— Вот мы с вами почти обо всем договорились, Глеб Иванович, — Ленин поднимает голову, и, наверно отражая стеклянный колпак лампы, глаза его, устремленные на Бокия, светятся зеленым светом. — Словом, специфика новой работы позволяет вам разными путями… Конечно, прежде всего, занимаясь главным делом… Позволяет собирать любую информацию… В том числе, вынужден подчеркнуть я, негативную информацию о первых лицах и партии, и государства… Во имя торжества коммунистической идеи, победы наших великих идеалов…

— Я выполню ваше поручение, Владимир Ильич! — страстно воскликнул товарищ Бокий. — Я его выполню!

— Я очень верю вам, Глеб Иванович. Абсолютно верю. И еще раз: этот наш разговор был…

— И его не было! — осмеливается перебить вождя начальник спецотдела при ВЧК.

Какой огромный смысл, оказывается, заключен в этом «при»…

Ленин легко рассмеялся, и это было полной неожиданностью.

— И прекрасно! Прекрасно! — Владимир Ильич, сорвавшись со стула, мгновенно оказался возле дивана. — По рукам.

На этот раз рукопожатие было долгим, по-прежнему крепким; рука казалась горячей, даже жаркой.

«Как будто он ее из печки вынул», — подумал в тот миг Глеб Иванович Бокий.

— Сейчас мы с вами, батенька, выпьем крепкого чайку с сухариками. Пойду распоряжусь, — Ленин направился к двери, но на полпути обернулся. — И давайте наше с вами тайное решение назовем так: «Черная тетрадь».

— Почему черная? — удивился Бокий.

— Ну… Вы заведете толстую общую тетрадь в черном переплете. Будете в нее заносить собранные сведения о товарищах, кои напроказничали. Может быть, в алфавитном порядке… По-моему, есть что-то революционно-романтическое в этом названии — «Черная тетрадь»!

«И зловещее», — подумал начальник спецотдела.

«А мировая пролетарская революция — это вам не праздничный фейерверк и брызги шампанского, батенька!»

На загородную правительственную дачу в Кунцеве, спрятавшуюся в темном угрюмом' ельнике, за высоким забором, выкрашенным густой зеленой краской, он приезжал редко, всегда поздно вечером, чаще ночью, и только для конспиративных встреч, о которых никто из членов Политбюро и правительства не должен был знать.

Узкий круг людей — все они были грузины (и объединяло их одно общее качество: умение передвигаться в любой обстановке абсолютно бесшумно) — организовывал по его заданию эти встречи: привозили и отвозили «гостя» или, случалось, «гостей». Как правило, ночных.

На этот раз яркие луны фар автомобиля возникли на пустынной лесной дороге в начале двенадцатого.

— Хозяин, — тихо сказал один из двух стражников, стоявших у ворот дачи.

— Этот «Меченый» третий час ждет, — откликнулся второй.

Говорили по-грузински.

Быстро распахнули ворота. Длинная черная машина, английский «Роллс-Ройс», притормозила, фары погасли. Но ярко светили подфарники и красные габаритные огни, мощно, жарко, но тихо работал мотор. Один из стражников бросился к машине, наклонился к окну. В салоне было темно. Стражнику что-то тихо сказали.

— Так точно! — тоже тихо ответил он.

Машина медленно поехала по старой липовой аллее — почки на деревьях лопнули совсем недавно, поэтому сквозь ветки можно было увидеть темное небо; шины шуршали по гравию.

Впереди смутно обозначился большой двухэтажный дом, деревянный, с двумя террасами. Все окна были темны. Но когда машина остановилась возле одной из террас, озарились коричневатым светом три окна на первом этаже — они были задернуты тонкими шелковыми шторами цвета кофе с молоком.

На террасе открылась дверь — к машине спешили трое в черной полувоенной форме: брюки-галифе, сапоги, гимнастерки, подпоясанные широкими ремнями.

Один из них распахнул дверцу машины у места рядом с шофером. В неверном свете возникла нога в сапоге из мягкой эластичной кожи, в сапог была заправлена штанина гражданских брюк.

Прошло несколько тягостных секунд, прежде чем обладатель и сапога, и штанины, собравшейся гармошкой, выбрался наружу. Он был среднего роста, в шинели, накинутой на плечи. Лицо во мраке ночи казалось белым пятном с темными ямками глаз и темной линией усов.

— Добрый вечер, — сказал по-грузински человек, распахнувший дверь.

Ответа не последовало.

Приехавший молча постоял с минуту, и слышно было, как он глубоко, по-звериному засасывает в себя весенний воздух, пропитанный запахами пробудившейся к жизни земли.

— Он здесь? — наконец спросил по-русски, но с явным акцентом тот, кого называли «Хозяином».

— Да… Ждет. В комнате для…— говорилось по-грузински.

— Сколько раз я говорил, Сандро, — в голосе «Хозяина» слышались раздражение и злоба, — когда у нас дело, говори по-русски. Или ты не знаешь русского языка?

— Знаю, хозяин…

— Мы с тобой в России! Пошли!

— Может быть, сначала ужин? Стол накрыт. И мы привезли ту… Певичку из цыганского хора…

— Ты очень упрямый человек, Сандро! Сначала — дело.

«Хозяин» поднялся на террасу по ступеням, застеленным ковровой дорожкой, и шаги его были бесшумны. Он не любил резких звуков, громких голосов. А может быть, он вообще ничего на свете не любил — кроме себя и власти, причем власти абсолютной.

Хозяин и трое его сопровождающих оказались в просторной прихожей, неярко освещенной четырьмя светильниками по углам. Старинная мебель из черного дерева, возле резного шкафа для верхней одежды — овальное зеркало, сбоку — оленьи рога, на них кожаные фуражки и — так странно — детская белая панамка.

Тишину дома нарушила музыка: на втором этаже кто-то играл на рояле бравурную мелодию.

Хозяин вопросительно посмотрел на сопровождающих.

— Она не только поет, — сказал по-русски Сандро. — Она еще музыкантша. Ей скучно. Попросила разрешения…

— Пусть заткнется! — однако по рябому лицу — да, щеки «Хозяина» были покрыты мелкими оспинами, — скользнула тень легкой улыбки.

Один из сопровождающих умчался по лестнице, ведущей наверх, совершенно бесшумно прыгая через две ступеньки. Звуки рояля разом испуганно оборвались и что-то громыхнуло.

В ближнем углу была неприметная дверь, которую «хозяин» толкнул ногой. Вниз, в подвал вела крутая лестница. Он начал спускаться, наклонив голову, и во всем его облике было раздражение: почему такие неудобные высокие ступеньки? Почему низкий потолок — того и гляди лоб расшибешь? Почему пересыхает во рту и смертная тоска сжимает сердце?..

Двое в черной форме молча, осторожно ступая, шли за ним.

Узкий проход в несколько метров, тускло освещенный лампочкой под потолком, упирается в дверь, обитую коричневой кожей.

— Ждите здесь, — не оборачиваясь, без всякого выражения говорит он и сбрасывает с плеч на руки подоспевшего сопровождающего шинель, ногой толкает дверь, которая распахивается без единого звука.

Подвальная комната была ярко освещена сильной лампой под белым металлическим колпаком, висевшей над круглым приземистым столом, покрытым бордовой толстой скатертью с бахромой. Диван, два кресла — похоже, из старинного гарнитура, скорее всего принадлежавшего бывшим хозяевам дачи. Больше ничего, голые стены из гладко отполированных временем темно-коричневых бревен в глубоких трещинах.

На диване сидел пожилой, лет пятидесяти пяти, человек в летнем чесучовом костюме, при галстуке; в манжетах рубашки в запонках поблескивали оранжевые камешки. Интеллигентное нервное лицо с асимметричными чертами: крупный хрящеватый нос, впалые щеки, и левую пересекал от уха до уголка рта глубокий бордовый шрам; маленький подвижный рот с бледными тонкими губами, в глубоких глазницах быстрые испуганно-умные глаза, большой морщинистый лоб, совершенно лысый череп — не голова, а бледное ночное светило в период полнолуния. И невольно обращали на себя внимание руки, лежавшие на худых коленях, — большие, белые, с длинными чуткими пальцами.

При появлении «Хозяина» в этой странной комнате, весьма смахивавшей на тюремную камеру, ночной «гость» поднялся без особой суеты и торопливости. Довольно долго они молча смотрели друг на друга — «Меченый» не отводил взгляда.

— Здравствуйте, Борис Пэтрович, — сказал наконец «Хозяин». — Присаживайтесь, пожалуйста.

— Благодарю, — тот, кого назвали Борисом Петровичем, опустился в кресло, вполне непринужденно закинув ногу за ногу.

— Простите, заставил вас ждать, — «Хозяин» тоже сел во второе кресло, и теперь их разделял круглый стол. — Дела.

— Понимаю. Дела государственной важности. Только при наличии изощренного слуха и интуиции в последних словах «Меченого» можно было уловить иронию. Или намек на нее.

«Хозяин» уловил: лицо его окаменело и стало непроницаемо-сумрачным. Однако он продолжал вполне спокойно и ровно:

— Именно, Борис Пэтрович: дела государственной важности, — «Хозяин» извлек из кармана пиджака трубку и, не набивая ее табаком, не прикуривая, сунул в рот, «затянулся». (В течение всей их беседы трубка путешествовала изо рта в правую руку — он любовно держал ее большим и указательным пальцами.) — Давайте кое-что уточним. Итак, Брембэк Борис Пэтрович. Я верно назвал вашу фамилию?

— Почти. Вместо «э» оборотного — «е»: Брембек. Если вас интересует моя национальность, — я немец, предки переселились в Россию при Екатерине Второй из Восточной Пруссии.

— Прэкрасно, Борис Пэтрович. Но мэня больше интэрэсует ваша военная профессия. Если у нас верные сведения, в царской армии вы были шифровальщиком Генерального штаба?

— Да, в русской армии с тысяча девятьсот четвертого года и до шестнадцатого я был одним из шифровальщиков Генерального штаба.

Возникла пауза. «Хозяин» сидел в кресле, в трудной задумчивости, посасывая пустую трубку.

— Ну, а с Департаментом царской полиции, — наконец нарушил он молчание, — когда вы начали сотрудничать?

— В девятьсот седьмом, — последовал спокойный ответ.

— А что, Борис Пэтрович, привело вас к нам?

— Прежде всего нужда. У меня больная парализованная жена. Детей у нас нет.

— Понятно. — «Хозяин» пристально, не мигая, смотрел на ночного гостя. — Каково ваше воинское звание?

— Октябрьские события семнадцатого года застали меня в звании полковника.

— Ну, хорошо… Я довэряю вам, Борис Пэтрович.

— Спасибо.

— Довэряю, потому что еще больше уверен в тех людях, которые рекомендуют вас. Итак… При Всероссийской чрезвычайной комиссии создан специальный отдел — наша, советская криптографическая служба. Вам не надо разъяснять, что это такое. Работники только подбираются. Вы будете туда рекомендованы и вас зачислят в штат. Вы получите хорошо оплачиваемую работу по специальности. — «Хозяин» усмехнулся. — Это вам гарантирую. Но помимо ежемесячного оклада станете получать еще один. Особо важная информация будет оплачиваться дополнительно. Вас устраивают такие условия?

— Что от меня требуется? — спросил бывший полковник русской армии Борис Петрович Брембек.

— Еженедельная информация. Не только о том, как идет конкретная работа по дешифровке, с кем, на каком уровне и прочее. Нас интересует все, чем там займутся люди спецотдела. Буквально все! И будет у вас, Борис Петрович, особый объект внимания: заведующий отделом Глеб Иванович Бокий. У вас еще есть ко мне вопросы?

— Нет.

— Вы принимаете наше предложение?

— Да.

— Вас устраивает… э-э-э… материальная сторона дела?

— Пока устраивает.

— Прекрасно! Оформляйтесь на работу, осмотритесь. Через некоторое время получите все инструкции, пароли, явочную квартиру и прочее. Это уже не по моей части. Мы с вами будем встречаться в самых экстренных случаях…— опять «Хозяин» надолго замолчал. — И позвольте, Борис Пэтрович, последний вопрос, несколько деликатный.

— Пожалуйста.

— Откуда у вас шрам на щеке?

— След дуэли. Еще в юнкерском училище.

— Не поделили с соперником даму? Ночной гость промолчал.

— Интэрэсно, — как бы самому себе задал вопрос «Хозяин», — современная медицина может бесследно убрать такой шрам со щеки?

— Шрам мой, я с ним сжился. В некотором роде — воспоминание…

«Хозяин», казалось, не слышал этих слов. Он поднялся с кресла, сунул трубку в карман пиджака.

— Что же, Борис Пэтрович… Все мы с вами решили. И… Не согласитесь ли разделить со мной скромный поздний ужин? Скрепим бокалом вина начало нашего сотрудничества.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, с благодарностью принимаю ваше предложение.

Часа через два, а может быть, и три за обильным столом, на котором преобладали грузинские вина и кушанья (хотя присутствовала и водка — Борис Петрович по русской армейской традиции больше прикладывался к ней), когда уже было изрядно выпито, «Хозяин», наклонившись к уху ночного гостя, спросил игривым шепотом:

— А знаете, Борис Пэтрович, что бы случилось, если бы вы отказались от моего предложения?

— Понятия не имею.

— Вы бы живым из этого дома не вышли!

Глава 2

МОСКВА, 1921-1923 ГОДЫ

Глеб Иванович Бокий налаживанием многоплановой и сложной работы спецотдела занялся рьяно и с личным тайным интересом: в возможностях новой структуры при ВЧК, под ее крышей он усматривал в перспективе вероятность организации неких работ и исследований, далеких от криптографии или связанных с ней лишь формально, косвенно, с использованием и материальных, и технических возможностей, предоставленных государством в его распоряжение.

По прошествии полутора лет спецотдел уже функционировал на полную мощность. И вот какую производственную характеристику — с вторжением в морально-этическую сферу деятельности — можно дать «учреждению» Бокия, забегая несколько вперед, в начало тридцатых годов.

Размещался отдел не только в доме на Малой Лубянке, но и на Кузнецком мосту, в помпезном здании под номером 21, вотчине Народного комиссариата иностранных дел: два верхних этажа по распоряжению Малого Совнаркома — несмотря на сопротивление народного комиссара Чичерина — были переданы криптографам с очень вольной трактовкой этой профессии. Судите сами.

Главными, а точнее, официальными функциями спецотдела являлись масштабная радио— и радиотехническая разведка, дешифровка телеграмм, разработка шифров, радиоперехват, пеленгация и выявление вражеских шпионских передатчиков на территории страны. Пеленгаторская сеть камуфлировалась под безобидные надстройки на крышах многих государственных учреждений, и таким образом осуществлялась слежка за радиоэфиром Москвы. В сфере внимания спецотдела находились не только частные автономные передатчики, но и передающие устройства посольств и иностранных миссий. В них устанавливалась подслушивающая аппаратура и отслеживались телефонные разговоры. Отделу подчинялись и все шифроотделы посольств и представительств России за рубежом.