© Художник Весела Христозова 1990

Эта химическая история произошла в далекой стране чудес – где-то в Соединенных Штатах. Если не ошибаюсь, в Милуоки. Или в Чикаго. Или в Вашингтоне. Да-да, именно в Вашингтоне. Один известный ученый пришел к заключению, что ткани человеческого тела состоят из шестнадцати химических элементов, образуя двадцать два основных химических типа, определяющих характер человека. А поэтому, как утверждал уважаемый ученый, существуют кальциевые, кислородные, водородные, азотные и другие люди.

Надо сказать, что мы полностью согласились с этой теорией. В конце концов, почему бы не поверить и в нее, раз мы твердо знаем, что спичка была известна еще во времена египетского фараона Аменхотепа III? Более того – мы поздравляем выдающегося ученого мужа с тем, что ему в голову пришла блестящая идея немножечко позаниматься нашей тленной плотью, так сказать, подвергнуть ее исследованию с биохимической точки зрения и в конце концов доказать нелепость утверждения о ее божественном происхождении. Может, ты, дорогой читатель, и не согласен с нами, может, тебя оскорбляет, что автор так недвусмысленно восхищается открытием американского ученого, но ничего не поделаешь: ведь мы с тобой современные люди и как таковые уважаем науку. И оба прекрасно знаем, что время пудреных париков и менуэтов давно кануло в Лету.

Долгие годы человек потратил на изучение наших с тобой тканей и сделал вывод, отсылающий ко всем чертям все прежние исследования в этой области. Так скажи, разве не заслуживает он не только похвалы, но и Нобелевской премии? По румянцу на твоем лице, дорогой читатель, догадываюсь, что тебе нечем возразить. Ты глубоко убежден в правоте моих слов и лишь из гордости или просто из некоего эгоистического самолюбия не хочешь признать себя побежденным. Но именно теперь, когда ты полностью разделяешь мое мнение, я намереваюсь восстать

против открытия вышеназванного ученого или, вернее, не против самого открытия, а против его применения на практике. Понимаешь? Против безразборного претворения теории в практику, против вызывающей доверительности науки, которая всюду сует свой нос – даже в священную сферу любви.

Да, речь пойдет о любви! Итак, снимите шляпу и слушайте меня внимательно!

После того, как наш ученый всесторонне развил свою теорию о химическом составе тканей человеческого тела, в голову ему пришла мысль, что сочетаться браком может лишь та пара, „химические" типы которой совпадают. Охваченный этой навязчивой идеей, он пошел еще дальше: предложил подвергать предварительному химическому анализу всех желающих вступить в брак. И поскольку Америка – страна скорых радикальных реформ, идею химического анализа врачующихся быстро восприняли все круги общества и воплотили ее в особом законе, в силу которого будущие супруги обязывались явиться на осмотр в созданную с этой целью химическую лабораторию. На первый взгляд, в этой реформе нет ничего плохого, особенно, если учесть, что цель ее – улучшение здоровья нации или же устранение возможных недоразумений между супругами. Но ежели ее рассматривать под несколько иным углом зрения, то можно заметить, что она чревата поистине роковыми последствиями, которые требуют от нас самого жестокого ее осуждения, если мы хотим сохранить свою совесть чистой.

Но, как говорится, перейдем к фактам. Иными словами, расскажем вам подлинную историю о водородном господине и кислородной барышне.

Итак, жили-были двое молодых людей, которые безумно любили друг друга, являя собой пример юному поколению. Нечто вроде Ромео и Джульетты, разве что в условиях совершенно иной действительности: они танцевали румбу, мечтали о Голливуде, с затаенным дыханием следили за всеми сенсациями в мире спорта и сами были отличными спортсменами. Ни одна тучка не омрачала тенью их радужную молодость, словом, они имели полное право считать, что рождены друг для друга. И, совершенно естественно, в один прекрасный день они решили пожениться.

Безумная любовь не помешала им повести разговор о свадьбе трезво, без того романтического пыла, что ослеплял наших предков, впоследствии ввергая их в пучину семейных раздоров, с той практичной прозорливостью, что свойственна современному человеку, который смотрит на брак бесстрастным взором математика. Итак, будущая супружеская пара уселась за стол и приступила к расчетам. От родителей в наследство – столько-то, от теток – столько-то, от дядюшки-склеротика, что доживает свой век в Калифорнии, столько-то. Иными словами, для совместной жизни вполне хватит. Придя к этому радостному заключению, влюбленные приступили к составлению брачного договора. Определили взаимные права и обязанности: кто, где может бывать и с кем встречаться, какие граммофонные пластинки приобретать, какой формы должны быть усы супруга и брови супруги (первые – в стиле „Менжу", а вторые – в стиле

божественная Грета"). Разумеется, рождение детей в силу чисто физиологических причин было возложено на супругу, но зато супруг обязывался без зевоты каждый вечер по два часа тетешкать младенца, супруга же в это время имела неограниченную свободу – она могла посещать свой клуб и принимать участие в дебатах по вопросу о разоружении в Европе. Как видите, все было рассчитано умно и предусмотрительно, при этом учитывалась и гуманная сторона вопроса. Оставалось последнее: счастливые жених и невеста взялись за руки и отправились в химическую лабораторию. Она находилась на Третьей авеню и там всегда было полным-полно народу. Всевозможного, знаете ли, люда. Джентльмены в котелках и кепках, желторотые юнцы и перезрелые девицы с шелковыми ресницами. Все сидели на диванах в ожидании своей очереди на осмотр и разрешения на брак. Доведись этим людям дожидаться такого разрешения в каком-нибудь из наших учреждений, они получили бы его в старости. Просто-напросто сраслись бы с сиденьем и вообще позабыли бы, что когда-то имели намерение сочетаться браком. Американцы же, как известно, во всем действуют с молниеносной быстротой – не клеют гербовых марок на прошения, не заводят в толстых книгах входящих и исходящих номеров, не распивают кофе в своих оффисах. Не успеете вы войти туда по какому-нибудь делу, как тут же подлетает к вам чиновник и говорит: к вашим услугам. Надобна справка – вот вам справка. Требуется удостоверение – вот вам удостоверение. Вы возразите: небось, тут не обходится без мистики! Ол-райт, пусть будет мистика. Метод не главное. Главное, чтобы не торчать часами в учреждениях жалкими просителями, не становиться жертвой разных бюрократов и педантов.

Так вот, наша влюбленная парочка недолго дожидалась в приемной химической лаборатории. Они, можно сказать, едва успели перекинуться несколькими милыми сердцу словами, как дверь отворилась и американец трехметрового роста, с золотыми зубами выкрикнул их по имени:

– Мисс Хенкок!

– Мистер Клапингтон!

Жених с невестой вскочили со своих мест и вошли в небольшую комнатку, вся обстановка которой состояла из нескольких обитых кожей кресел и одной картины на стене, на которой был изображен заход солнца над озером Титикака.

– Прошу! – обратился золотозубый к юной мисс, указывая рукой на тяжелую бархатную портьеру, за которой, собственно, и находилась обозначенная лаборатория.

Мисс Хенкок с улыбкой сжала руку любимому и упорхнула за портьеру.

А мистер Клапингтон опустился в кожаное кресло и предался мечтам о будущем семейном счастье. Он живо представил предстоящее через несколько дней свадебное путешествие на Сандвичевы острова и сердце его исполнилось невыразимым блаженством…

– Мистер Клапингтон, ваша очередь! – неожиданно прервал его приятные мысли громкий голос трехметрового химика.

– Ах, стало быть, мисс Хенкок уже готова? – воскликнул удивленно жених. – Ну, и каков же результат?

– Ничего не могу сказать, пока не исследуем и ваши ткани! – ответил сухо ученый и быстрым шагом направился к портьере. Мистер Клапингтон со вздохом последовал за ним.

В это время мисс Хенкок сидела в третьей комнате, сообщавшейся с лабораторией с другой стороны, и сосредоточенно приводила себя в порядок, глядя в крохотное зеркальце пудреницы, – подкрашивала карминным карандашом тонкие губки. Закончив эту весьма нелегкую операцию, она ухватила двумя пальчиками локон, выбившийся из-под крохотной шляпки, и водворила его на место. Затем еще раз осмотрела себя в зеркальце и с довольной улыбкой защелкнула пудреницу.

В это самое мгновение к ней кинулся бледный и взволнованный мистер Клапингтон. В его широко раскрытых глазах читался смертельный ужас.

– Скандал! – вскричал жених. – Неслыханный скандал!

– В чем дело, – тихо спросила мисс Хенкок, невольно пятясь назад и роняя на пол сумочку из крокодиловой кожи.

– И ты еще спрашиваешь? – мистер Клапингтон словно обезумел. – В чем дело? О, несчастная, неужто не понимаешь?! Ты принадлежишь к кислородной группе, а я – к водородной!

– Ну что из того? – пролепетала несколько смущенная невеста, до которой все еще не дошел весь трагизм их положения.

– Господи, ты, верно, лишилась ума! Неужто тебе не ясно? Ты принадлежишь к кислородным типам, а я – к водородным! И всякий брак между нами исключается! Тебе следует выйти замуж за какого-нибудь кислородного идиота, а мне… нет, я скорее покончу с собой, чем женюсь на другой!

Мисс Хенкок оцепенела от ужаса, у нее остановилось дыхание и перестало биться сердце.

– Значит… значит, между нами все кончено? – прошептала она, и из огромных голубых глаз закапали слезы.

– Да! – взревел в припадке неукротимой ярости несчастный водородный жених. – Мы осуждены на вечную разлуку из-за какого-то идиотского закона, по которому наша любовь заключается в реторту, а наши самые светлые чувства подвергаются химическому анализу! Но я не стану терпеть это издевательство! Нет! Я не допущу этого! Я дойду до президента, обращусь за помощью к самому Аль Капоне, чтобы он взорвал ко всем чертям эту лабораторию вместе с ее отвратительным шефом!

– Не стоит так волноваться, – сказал возникший словно из-под земли золотозубый. Улыбаясь, он встал между влюбленными.

– Волнения и тревоги лишь затрудняют правильное кровообращение.

– К черту ваши советы! – с еще большей силой закричал мистер Клапингтон и, сжав кулаки, принял боксовую позицию.

– Умоляю вас, скажите, неужто положение наше безвыходное?

– воскликнула кислородная мисс Хенкок, падая на колени перед человеком науки.

– Весьма сожалею, мисс, но ничем не могу вам помочь,

– прочувственно произнес химик, склоняясь над несчастной влюбленной и помогая ей подняться с пола. – Водородный состав вашего жениха имеет такую валентность, что я бы посоветовал вам вообще прекратить с ним всяческий контакт, если вам мила жизнь.

– Ошибаетесь, уважаемый мистер, если думаете, что моя невеста станет вас слушать, – желчно заметил незадачливый Ромео. Лицо его раскраснелось. – Она не только не перестанет со мной встречаться, более того – выйдет за меня замуж! Слышите? Назло всем вашим заключениям и химическим исследованиям, назло дурацкому закону! Вам ясно?

– Тогда не остается ничего иного, как еще раз подчеркнуть, что от такой любви, как ваша, нельзя ожидать ничего хорошего, – равнодушно поклонился ученый и скрылся в своей лаборатории.

– Идиот! – прорычал ему в спину мистер Клапингтон и, дернув невесту за руку, выскочил на улицу. И вскоре они затерялись в толпе.

Разумеется, мисс Хенкок и мистер Клапингтон недолго оставались под гнетом безграничного отчаяния, вызванного неумолимостью химического анализа. Стоило им покинуть лабораторию и исчезнуть в пестрой толпе на Третьей авеню, как все их мрачные мысли тут же испарились, а сердца еще сильнее запылали пламенем той стихийной любви, которая не признает никаких условностей и которую ничто не в силах сломить. Перед ними была жизнь во всем ее великолепии и ошеломляющей привлекательности. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, окрыленные слепой удалью молодости. Теперь, когда они осознали горькую истину, а именно, что химия объявила войну их законному браку, в обоих медленно, но с ужасающей и величественной силой зрела готовность к неслыханному подвигу – преступить закон, надсмеяться над академическим целомудрием науки, стремившейся обречь их на вечную разлуку. В порыве внезапно охватившей его трогательной нежности мистер Клапингтон сжал в своих объятиях невесту и страстно поцеловал ее на глазах сотен прохожих, а потом вынул бумажник и протянул банкнот в пятьдесят долларов полицейскому, собиравшемуся востребовать с него штраф за нарушение общественной морали.

В тот же вечер влюбленные уединились в облачных высях небоскреба и там, на шестьдесят третьем этаже, вкусили блаженство и ужас первой и последней ночи своего трагического супружества. Да-да, это именно я и хотел сказать – каким-то необъяснимым, загадочным образом наука и закон доказали, что они сильнее любви и что когда влюбленные на свой страх и риск осмеливаются сорвать запретный плод, они могут стать жертвой необыкновенного происшествия.

Приведу дословно сообщение из газет, которое проливает достаточно света на эту трагедию:

Помнишь ли ты, дорогой читатель, своих школьных учителей по литературе? Они рассказывали нам о Гомере, Байроне и мировой скорби, а потом, словно бы осуждая сей поэтический бред, принимались, чуть ли не с полицейским пристрастием, допытываться у нас, что автор хотел сказать своим произведением.

Припоминаю эту незначительную деталь из прошлого, дорогой читатель, с единственной целью, чтобы ты не ставил меня в то глупое положение, в которое я мог бы попасть, спроси ты меня – какова же идея этого рассказа.

Подумай и сам сделай вывод. Я же замечу лишь одно: отдаешь ли ты себе отчет в том, что значит восстать против священной неуязвимости однажды установленных истин, против так называемого правового порядка вещей?

Это значит – рисковать головой.

В конце же добавлю несколько слов – просто так, хотя бы потому, что мне не хочется откладывать в сторону перо. Знаю, ты упрекнешь меня, что я вышел за рамки родной действительности и рассказал тебе историю, которая произошла за тысячи километров от нас. Но разве у нас нет свободы слова в любом общественном вопросе, даже, если это связано с неким событием, имевшим место, скажем, на Марсе или на Нептуне? И разве, в конце концов, мы не являемся передовым народом, который не сегодня-завтра сможет полностью перенять американскую практику химического анализа новобрачных, не взирая на протесты благочестивых старцев из Синода?

Во всяком случае, дорогой читатель, прошу тебя лояльно отнестись к моему рассказу и вообще принимать к сведению все, что происходит на нашей земле.