— Послушайте, если вы посмеете притронуться ко мне хоть пальцем, я подниму на ноги весь дом. Буду кричать до тех пор, пока сюда не придет лично шериф Гуд.

Видя, что на Маккриди это не производит ни малейшего впечатления, она пригрозила:

— Скажу ему, что вас разыскивает полиция — что вы силой пытались мной овладеть… что в…

— Я принес вам жареного цыпленка, — негромко проговорил он.

— Да вы меня совсем не слушаете! Повторяю — я раздета, и вам здесь не положено находиться! Это, в конце концов, неприлично!.. — И тут до ее сознания наконец-то дошел смысл сказанных им слов; после короткой паузы она недоверчиво спросила: — Вы что, принесли мне еду?

— Там у меня три куска цыпленка. — Уже не пряча улыбки, он окинул Верену неторопливым взглядом и проговорил: — Никогда не мог понять, почему это женщины считают себя голыми, если на самом деле все у них остается прикрытым.

— Будь у вас хоть какое-то представление о благопристойности, вы бы и сами догадались, — отозвалась Верена. — Так где же она?

— Что именно — моя благопристойность или еда?

— Еда, конечно.

— Я положил ее на стул. Можете пойти и взять, — произнес он небрежным тоном, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.

Видя это, она на какой-то момент даже лишилась дара речи, но быстро пришла в себя и холодно произнесла:

— Может быть, я и голодна, мистер Маккриди, но не до такой же степени.

— Как вам будет угодно. Раз вы отказываетесь, я и сам могу это съесть — где-нибудь поближе к вечеру, до того как отправиться на боковую. Накормив такую ораву, миссис Гуд вряд ли станет сегодня готовить еще что-нибудь существенное.

— Ну так знайте, отправляться на боковую — что бы вы под этим ни подразумевали — вы будете где угодно, только не здесь.

Он посмотрел сначала на кровать, потом на нее и деловито произнес:

— Знаете, хоть я и говорил, что вы малость тяжеловаты, много места, пожалуй, вы не займете. Давайте сделаем так — берите с собой в постель эту вашу булавку и, если я во сне перекачусь на вашу половину кровати, вы меня ткнете ею, и все будет в порядке.

— Что, что? — ошеломленно выдохнула она. — Неужели вы хоть на секунду могли предположить, что я?.. Так вот, сейчас же выбросьте эти глупости из головы. Это моя комната, мистер Маккриди! Не знаю, что вы там еще задумали, но со мной такие номера не проходят!

Заметив в углу, за пустой круглой печкой, ржавую кочергу, она потихоньку стала к ней приближаться. Краем глаза она видела, что он снимает рубашку.

— В последний раз спрашиваю: вы уйдете отсюда?

— Сначала я должен умыться.

— Умывайтесь где-нибудь в другом месте. Уверена, у них во дворе есть водяной насос. А потом можете отправляться под какое-нибудь дерево и там ложиться — глядишь, и успеете до нашего отъезда проспаться после всего, что вы выпили.

— Кроме лимонада, я ничего не пил. Шериф, естественно, не стал бы давать этой и без того уже развеселой компании чего-нибудь более крепкого.

— Мне безразлично, что вы там пили, — отрезала она. — Меня, к вашему сведению, интересует сейчас одно: поскорее бы вечер, когда я наконец-то доеду до Колумбуса!

Схватив кочергу, она резко повернулась к Маккриди, но тот и не думал уходить из комнаты; рука его потянулась к кувшину с водой. Она занесла над собой свое оружие, а у него лишь слегка приподнялась бровь:

— Знаете, прежде чем вы начнете размахивать этой штукой, хотел бы вам сообщить, что линию смогут починить не раньше, чем завтра днем. Оказывается, покоробился один из этих чертовых рельсов.

— Что, что? — почти взвизгнула она.

— Должен заметить, что для образованной девушки вы слишком любите переспрашивать.

— Не хотите же вы сказать, что после всех жутких мучений — а иначе эту поездку не назовешь — мы еще вдобавок застряли в каком-то богом забытом месте?

— Да. Похоже, что из-за жары на целом участке пути повело рельс — так, по крайней мере, объяснили ремонтники. Если не удастся выпрямить, им придется ехать за новым рельсом в Харрисберг. Так что, моя дорогая Бесс, ничего не остается, как примириться с этим и устраиваться здесь на ночь.

— О нет, только не это! Я не останусь в одной комнате с вами ни за что на свете, мистер Маккриди!

Ухватив кочергу обеими руками, она угрожающе замахнулась ею и ровным голосом отчеканила:

— Спрашиваю — в последний раз: вы — уберетесь — отсюда — или — мне — проломить — ваш — тупой — череп — этой — кочергой?

Прежде чем она успела сообразить, что происходит, он схватил ее за руку и силой вынудил опустить кочергу. При этом он так близко наклонился к ней, что она почувствовала на своем лице его теплое дыхание:

— Ну, знаете, если ваша мамочка была такой же, как вы, то мне становится понятно, почему ваш родитель бросил ее.

От этих слов у нее округлились глаза, а он кивнул головой и неумолимо продолжал:

— А теперь, мисс Верена, давайте-ка проясним кое-что. Во-первых, я так же устал и так же раздосадован, как и вы. Во-вторых, соблазнять такую фурию, как вы, меня и под дулом пистолета не заставишь. В-третьих…

Она вскинула подбородок:

— Вам вовсе не обязательно быть таким грубым и так оскорблять меня, мистер Маккриди.

— В-третьих, если вам так хочется поднимать шум, — пожалуйста, сколько угодно, но я бы советовал прежде хорошенько подумать. Когда начнет темнеть, каждый уголок, каждая щель в этом доме заполнятся недовольными, раздраженными пассажирами. Уже сейчас пришли к выводу, что придется разместить от тридцати до сорока пассажиров на передней веранде. Пока что вы вызываете у всех — за исключением, конечно, меня — жалость и сочувствие, но если по вашей милости станет известно, что мы не муж и жена, вы влипнете в большие неприятности, оказавшись одна во власти целой оравы неотесанных и необузданных ковбоев.

Закончив свой монолог, он отпустил ее руку и насмешливо спросил:

— Ну как, вы и сейчас хотите ударить меня этой штукой?

— Хочу, но не ударю. — Ее вдруг охватило отчаяние, и кочерга выскользнула из безвольно повисшей руки. — Ладно, можете укладываться на полу.

Затем она отвернулась в другую сторону и, прислонив голову к стене, добавила:

— Я, мистер Маккриди, совсем не такая, как моя мама…

Пожалуй, он в этой партии сдал не те карты — теперь он хорошо понимал свою оплошность. Он подошел к ней сзади и, чувствуя себя довольно неловко, вздохнул и смущенно произнес:

— Не надо плакать, Верена. Мне не стоило всего этого говорить, тем более что я не знал ни вашей матери, ни вашего отца.

— А я и не плачу, мистер Маккриди, — ответила она устало. — Я вообще никогда не плачу. Мама пролила столько слез, что их с лихвой достало бы на двоих.

Она закрыла глаза — было так приятно прижиматься виском к прохладной штукатурке!

— Просто я выбилась из сил и изнемогаю от жары, голода и одиночества. Мне все здесь чуждо, и я не понимаю, зачем сюда приехала. Разве что только плюнуть на его могилу — не знаю…

От его гнева не осталось и следа; положив ей на плечо руку, он сказал:

— Видимо, вам просто хотелось закрыть эту страницу своей жизни. Знаете, у меня у самого есть такое правило: я никогда не выхожу из игры, пока не увижу последней карты в колоде.

Повернув ее к себе лицом, он ладонью сдвинул со лба и пригладил ее влажные каштановые волосы:

— Когда начинается полоса невезения, нужно все равно продолжать игру и надеяться, что завтрашний день будет лучше. И рано или поздно, Ре-на, этот день наступит.

— Вы так думаете?

— Я уверен в этом.

Она была такая хорошенькая, такая беззащитная, что он не смог совладать с собой и, плохо соображая, что делает, склонил к ней голову и коснулся ее соленых губ. Она не оттолкнула его, и он обнял ее за плечи и привлек к себе, ощущая сквозь тонкую ткань тепло ее тела.

На какое-то мгновение непривычное, пьянящее наслаждение от поцелуя заставило ее забыть обо всем на свете. Но она тотчас же встрепенулась, с ужасом осознав, что касается его голых рук и плеч. Она вся напряглась, и, продев руки между собой и Маккриди, оттолкнула его.

Нельзя сказать, чтобы она была так уж возмущена, скорее — шокирована. Отступив на шаг назад, Маккриди провел рукой по волосам, а потом с трудом выговорил:

— Простите, Рена, — сам не знаю, как это получилось.

Она пристально на него посмотрела широко раскрытыми глазами, вздохнула и, чувствуя, как к горлу подкатывается комок, прошептала:

— Меня называл Реной папа. Он один — и никто больше. Для мамы я всегда была Вереной.

Очарование момента окончательно рассеялось, и он произнес совсем другим тоном:

— Поешьте, а то совсем ослабеете. А после того, как я приведу себя в порядок, можем, пока не стемнело, прогуляться и осмотреть окрестности — какой смысл сидеть взаперти?

— Куда я пойду в нижнем белье, мистер Маккриди?

— Ах да, совсем забыл. Об этом я позабочусь.

— Не понимаю, каким образом.

— Думаю, у вас забрали одежду из-за меня, — признался он и, прежде чем она успела возмутиться, поспешил объяснить:

— Прекрасно понимая, что здесь достать платье взамен вашего невозможно, жена шерифа предложила попробовать снять самые заметные пятна с помощью сукновальной глины[13] и пекарной содовой воды. Зная, как вы расстроились из-за своей одежды и учитывая, что испортить ее еще больше просто невозможно, я сказал ей — пусть попробует: может, хоть немного приведет ее в порядок.

Трудно было понять этого человека. Каждый раз, когда ей казалось, что она раскусила его, он делал нечто совершенно неожиданное, и это полностью сбивало ее с толку.

— Неужели вы отдали мое платье чистить? — В это невозможно было поверить.

— Я понимаю, что ему уже не возвратить прежнего вида, но все-таки оно будет выглядеть получше, чем раньше. А если это и не получится, то последняя смена ремонтников должна захватить с собой ваш саквояж.

Проведя рукой по отросшей щетине, он сокрушенно покачал головой:

— Знаете, не вы одна терпите неудобства. Я рассчитывал, что еще до наступления темноты смогу вымыться и побриться, а потом еще и сразиться в покер с достойными обитателями Колумбуса. А вместо этого вынужден провести ночь в тесной, душной комнатушке с молодой особой, которая только и делает, что не спускает с меня свирепого взгляда, искренне считая, что стоит ей только на секунду ослабить бдительность, как я тотчас же этим воспользуюсь и позволю себе вольности. Так вот, этого не произойдет — можете быть спокойны.

— Если вы ночью хотя бы попытаетесь встать с пола, я подниму такой крик, что и мертвые проснутся, — предупредила она его. — И мне все равно, что обо мне подумают.

— Давайте бросим на картах, кому достанется кровать, — неожиданно предложил Маккриди.

— То есть как это?

Он нагнулся и достал из кармана пиджака потрепанную колоду карт, а затем, с виртуозной ловкостью перетасовав их перед изумленным взором Верены, протянул ей колоду и промолвил:

— Выбирайте.

— Вы хотите, чтобы я вынула карту? Любую?

— Да.

Ей стало любопытно, чем это закончится; она вытащила из середины колоды карту и перевернула ее:

— Пятерка.

Он поднес к колоде левую руку и, тоже вынув одну карту, показал ее Верене:

— Пиковый валет. Что ж, моя дорогая Элизабет, — победоносно провозгласил он, — похоже на то, что кровать досталась мне.

— Ну, знаете ли, это нечестно! Я ведь ни разу в жизни в такие игры не играла, и вам это хорошо известно.

— А сейчас вот сыграли — и проиграли.

— Мне даже и карт не доводилось держать в руках, — продолжала протестовать она. — У нас в доме их просто никогда не было.

— Так знайте, что карты отличаются друг от друга по старшинству, начиная от двойки и кончая тузом. Итак, двойка, тройка, четверка, пятерка, шестерка, семерка…

— Я и сама умею считать, мистер Маккриди, — оборвала она его.

— Восьмерка, девятка, десятка, валет, дама, король и туз, — невозмутимо продолжал он. — Стало быть, мой пиковый валет выше по значению, чем ваша пятерка, а в игре со снятием колоды, которую я вам предложил, побеждает старшая карта. Поэтому я буду спать на кровати, а вы можете взять покрывало и располагаться на полу.

— А может быть, мы сделаем вторую попытку? — с надеждой спросила она. — Если я на что-то играю, имею право хотя бы знать, что именно я делаю?

— Игра основана на везении, а не на знании.

— В таком случае мне тем более нужно было это знать, — проговорила она, — потому что мне никогда не везет.

Их разговор прервал громкий стук, и чей-то голос за дверью возвестил:

— Миссис Ма-крей-ди, я принесла ваше платье.

Дверь открыл Мэтью. За порогом стояла тоненькая белокурая девушка. Она посмотрела на него снизу вверх и, увидев, что он голый по пояс, расплылась в глуповатой улыбке и спросила:

— Вы что, хозяин будете?

— Да, — ответил он и, повернувшись к Верене, сообщил:

— Прибыло твое платье, дорогая.

Взгляд девушки переместился на Верену, и ее улыбка сразу погасла:

— Оно не совсем в порядке, но Хуана и так старалась, как могла.

Девушка критически осмотрела Верену с головы до ног и, кивнув в сторону смятого покрывала на постели, понимающе кивнула:

— Видать, одежда не очень-то была вам нужна.

— Я так не думаю, — ответила Верена, покраснев, а затем, понимая, что это не совсем удачный ответ, добавила: — Он зашел сюда буквально минуту назад.

Нет, это звучало еще хуже.

— И, кроме того, до вечера еще достаточно далеко.

Что ни фраза, то новая глупость, досадливо поморщилась она и, сменив тон, холодно процедила сквозь зубы:

— Можете положить на кровать. За работу я заплачу, как только прибудут мои вещи. Боюсь, сумочку с деньгами я оставила в поезде.

— Я позабочусь об этом, любовь моя, — вмешался Мэтью и, опустив руку в карман и вынув серебряный доллар, щелчком бросил его девушке. Та ловко поймала монету и, окинув обоих дерзким взглядом, проворно выскочила из комнаты.

Закрыв за ней дверь, Мэтью устремил взгляд на Верену; одна бровь у него слегка приподнялась, зато противоположный уголок рта опустился:

— Если вы считаете, что такие вещи происходят только в темноте, то у вас весьма туманное представление об обольщении — вы ведь не станете этого отрицать?

— Разумеется, не стану, — с вызовом ответила она, покраснев до корней волос, — и у меня нет ни малейших сожалений на этот счет.

— Знаю.

То, как он это произнес, чем-то задело Верену:

— Интересно, что вы хотите этим сказать?

— Когда я впервые вас увидел, у меня создалось впечатление, что имею дело со взрослой женщиной, что вы, если можно так сказать, вполне созревший, спелый плод, но при более близком знакомстве с ват ми, — и Мэтью, слегка вскинув голову, как-то сразу посерьезнел, — оказалось, что плод-то еще совсем зеленый.

— И к тому же кислый, не правда ли? — лукаво спросила она.

— Нет, просто зеленый. А я, — добавил он, вздохнув, — не отношусь к тем, кто срывает зеленые плоды.

Подойдя к стулу, он взял сверток и протянул его Верене:

— Пока я буду мыться, вы принимайтесь за еду, а после этого мы с вами выйдем прогуляться — слава богу, еще до темноты далеко. Можете начинать — по крайней мере, вам будет чем заняться, кроме рассматривания раздевающегося мужчины.

— Вы это о чем?

— Я ведь уже сказал, что мне нужно помыться — разве не понятно?

— Пока я здесь, даже и не думайте об этом — а я, между прочим, никуда не собираюсь уходить.

— Как вам угодно. — И он, нагнувшись и расстегнув свою сумку, вынул из нее сложенную рубашку, затем поднял ее, встряхнул, чтобы расправить, и, увидев, как она помята, недовольно заметил: — Если бы здесь был сейчас Жан-Луи, он бы разрыдался над этой рубашкой.

— Жан-Луи? Кто это? — спросила она с интересом, забыв о том, что ей следует изображать негодование.

— Мой портной.

— Вот как, у вас есть собственный портной… — протянула она с удивлением. — Небось бриллиантовая булавка для галстука у вас тоже есть?

— Жан-Луи шьет только из тончайшего французского батиста, и такой великолепной строчке могли бы позавидовать даже парижские модистки. Его рубашки — лучшие во всем Новом Орлеане. Ведь хорошо шить рубашки — это настоящее искусство… Ну а что касается бриллиантовой булавки для галстука, у меня ее нет — во всяком случае, в данный момент.

— Наверное, проиграли в карты? — предположила она, но, видя, что его руки движутся вниз, к брюкам, не стала ждать ответа, вместо этого встревоженно спросив:

— Хотела бы я знать, что это вы делаете?

— Неужели не ясно? Раздеваюсь, чтобы помыться.

— О нет, вы не посмеете.

— Но не стану же я надевать чистую одежду на немытое тело! — возразил он. — А вам совсем не обязательно все время смотреть на меня. Достаточно повернуть стул в другую сторону, и вы ничего не увидите. Через каких-нибудь пять минут я буду в полном порядке, а части тела, которые могли бы оскорбить ваш взор, будут достаточно прикрыты.

— Вы оскорбляете не только мой взор, мистер Маккриди, — взорвалась она. — У вас нет ни малейшего понятия о том, что существуют какие-то приличия или моральные устои; более того, вы…

Он расстегнул первую пуговицу на брюках, и гневные, бичующие слова замерли на ее устах. Она поспешно отвела от него взгляд и, торопясь переставить стул, чуть не упала, запутавшись в собственных ногах. Держа сверток с едой в руках, она опустилась на стул лицом к грубо оштукатуренной стене и, не осмеливаясь поднять глаза, принялась развязывать салфетку.

— К тому времени, когда вы поедите, я буду уже готов, — уверил ее Маккриди.

В салфетке оказались три куриных куска с золотистой, поджаристой корочкой — две ножки и еще один кусок странной формы непонятно из какой части цыпленка. Все это выглядело так аппетитно, что больше противиться чувству голода она не могла и, вымещая весь свой гнев на бедном цыпленке, яростно вонзила зубы в одну из ножек.

— Когда доберетесь до косточки везения, будьте осторожны и не переломите ее.

— А что это такое? — спросила она, с трудом выговаривая слова.

— Это такая диковинная на вид косточка, которую, после того как ее освобождают от мяса, один человек берет за один конец, а другой — за другой, а потом оба тянут в разные стороны, пока косточка не разломится на две части. У кого останется конец длиннее, тому должно в чем-то повезти.

— Что ж, я… — В этот момент она слегка повернула голову, и ее взгляд упал на зеркало, причем она смотрела на него под таким углом, что в нем полностью отражался Маккриди. Оказалось, он был в чем мать родила.

Удивленный тем, что она так внезапно, буквально на полуслове, замолчала, он повернулся в ее сторону, и она впервые в жизни имела возможность видеть мужчину во всем его великолепии.

— Что случилось? — поинтересовался он.

Она стремительно нагнула голову, не зная, куда деваться от стыда:

— Ничего, ровным счетом ничего… Не помню, что я начала говорить… Впрочем, это не так уж важно.

И тогда он обратил внимание на зеркало над небольшим туалетным столиком?

— Ах, вот в чем дело… Мисс Верена, как вам не стыдно!

— Если бы мне так уж хотелось любоваться вами, я бы не стала бросать украдкой взгляды на ваше отражение, мистер Маккриди, — язвительно парировала она его обвинение, — я бы попросту повернулась к вам лицом и рассматривала бы вас во всех подробностях. Но я не сделала — и, разумеется, никогда не сделаю — этого. Если хотите знать, я даже…

Она вскочила со стула и, держась к Маккриди спиной, боком двинулась к кровати, где лежало ее платье, торопливо натянула его на себя и обратилась к Мэтью:

— Не знаю, куда я пойду отсюда, но, как только найду гребенку, которую мне любезно дала миссис Гуд, меня здесь не будет. И мне абсолютно безразлично, как к этому отнесутся люди, — я не останусь в этой комнате ни минуты.

Над ее головой пролетел гребень и шлепнулся на кровать. Она схватила его и ринулась к двери.

Когда рука Верены была уже на дверной ручке, голос Маккриди остановил ее:

— А вы ничего не забыли?

Она глянула на распахнутый верх платья и вся зарделась от смущения:

— Ах, боже мой!

Поспешно застегнув маленькие пуговички, она собралась было выходить, но его голос не отпускал ее:

— Да, это тоже, но я имел в виду их.

Нет, она ни за что на свете не обернется!

— Кого это — их? — резко спросила она.

— Ваши туфли. Если не хотите нашпиговать свои ноги занозами, лучше-ка обуйтесь. Вот, держите.

И ее черные, с высоким верхом туфли, пущенные его рукой, проскользили через всю комнату и остановились у двери. Нагнувшись, Верена быстро схватила их и, рванув дверь, выскочила из комнаты. Оказавшись в узком, тесном коридоре, она сжала гребенку зубами, оперлась для равновесия о стенку и, помогая руками, втиснула сначала одну, затем другую ногу в туфли. Не успела она завязать шнурки, как за углом раздались чьи-то голоса, услышав которые она так и застыла на месте:

— Гибу это страшно не понравится, но эта девчонка Хауард точно сквозь землю провалилась!

— Да-а-а. Но я и раньше считал, что ее нет в этом поезде.

— Если б не моя доля в этом деле, Ли, я бы сейчас все бросил и подался домой, а он пусть сам разгадывает эту шараду.

— Как ты думаешь, шериф ничего не подозревает?

— Не-е… Я ему наплел то же самое, что и другим на той остановке — ну, что вроде я разыскиваю свою сестру на всем этом участке железной дороги и рано или поздно надеюсь ее найти. А он мне говорит, что без ордера или другой такой бумажки он мало чем сможет помочь, разве что будет начеку, если она появится.

— Ну а что ты скажешь Гибу?

— То же самое, что и ты говоришь — в этом поезде нет никакой девицы по фамилии Хауард, и точка. Черт подери, если не считать той доходяги и другой, у которой целый выводок ребятни, то в поезде нет больше ни одной женщины от пятнадцати до сорока лет.

— Знаешь, пусть себе Гиб говорит что хочет, а я больше не собираюсь ходить и приставать ко всем с расспросами. Он мог бы и сам делать хоть какую-то черновую работу.

— Если откажешься, он тебя выведет из игры, и ты потеряешь свою долю — как пить дать потеряешь.

— Понимаешь, не по нутру мне охотиться за женщиной, чтобы потом ее убить. А я знаю, что дело этим кончится, вот увидишь. Когда она ему больше не будет нужна, он ее живой все равно не отпустит. Он поступит с ней точно так, как с тем чертовым законником, и кости ее смогут отыскать одни только койоты.

Того, что Верена успела услышать, было более чем достаточно, и, в ужасе от одной только мысли, что они могут ее увидеть, она на четвереньках поползла к своей комнате. На ноги она осмелилась встать, лишь только когда нащупала дверную ручку, после чего молнией вскочила в комнату.

— Что-то вы быстро по мне соскучились, — насмешливо проговорил Маккриди.

— Не произносите ни слова — слышите, ни единого слова, — прошептала она и, держась за ручку, прислонила голову к двери и стала прислушиваться. Но из коридора больше не доносилось ни звука. Решив в конце концов, что они пошли в другую сторону, она позволила себе немного расслабиться.

Она была бледна и явно потрясена. Подойдя к ней сзади, Мэтью с любопытством спросил:

— А в чем, собственно, дело?

Судорожно вздохнув, она пробормотала:

— Там были двое — они за мной охотятся.

— Вы их смогли разглядеть?

— Конечно, нет. Если бы смогла, то меня, я думаю, сейчас бы здесь не было.

— Небось опять эти ваши братья?

— Перестаньте без конца повторять одно и то же, — сердито ответила она. — У меня нет никаких братьев.

— Ладно, пусть будет так. Но, по крайней мере, те ли это, которых мы видели на станции, где обедали?

— Я не видела их на той станции, — напомнила она ему, — но, должно быть, это они. Во всяком случае, судя по тому, что мне довелось услышать, один из них сказал шерифу, что я его сестра.

— А они случайно не сказали, зачем им понадобилось выдавать вас за свою сестру?

— Вижу, вы мне не верите.

— Почему же, верю. Непонятно по какой причине двое молодчиков, называющих себя вашими родственниками, рыщут по всему восточному Техасу с единственной целью разыскать вас. Очень правдоподобная история, как мне кажется, особенно если учесть, что вы на ней так настаиваете.

— Я в голову не возьму, кому и зачем на этом свете я могла бы понадобиться, — упрямо заявила она.

— Зачем? Ну, учитывая вашу внешность, это вполне очевидно, — пробормотал он, вытаскивая револьвер из кобуры. — Хотя, если бы они узнали вас поближе, то еще хорошенько подумали бы.

Прижимая к себе револьвер, он легонько отстранил Верену в сторону и локтем приоткрыл дверь. Она, затаив дыхание, следила за каждым его движением, а он резким ударом ноги распахнул дверь пошире и, держа револьвер наготове, выпрыгнул в узкий коридор. Но он был пуст. Верена последовала за Маккриди.

— Где они были?

— Дальше по коридору, сразу за углом.

— Похоже на то, что их там уже нет, — сказал он, опуская «кольт». — Наверное, вы хотели бы, чтобы я их нашел и взглянул на них — я правильно понимаю?

— Куда вы пойдете в таком виде?

— Вы ведь не дали мне времени хотя бы натянуть штаны. Но на тот случай, если вы не успели заметить, спешу сообщить вам, что я прикрыт.

На нем была полузастегнутая рубашка, достаточно длинная, чтобы прикрывать бедра, но оставлявшая ноги голыми. Казалось, он должен был бы выглядеть нелепо, но это было не так. Слишком он был для этого высок, слишком широкоплеч, слишком угрожающе мужествен и хорош собой. Глядя в эти темные, почти черные глаза, она почувствовала, что чуть ли не лишается дара речи.

— Так или иначе мне нужно побриться и закончить свой туалет, — продолжал он как ни в чем не бывало, — но, пока вы завяжете шнурки и приведете волосы в порядок, я буду готов к прогулке. Может быть, погуляв, посмотрев, чем там занят народ, и послушав, о чем идет разговор, мы сможем с вами выяснить, какие намерения у наших симпатичных друзей. Во всяком случае, мне хотелось бы бросить на них еще один взгляд.

— Я бы предпочла не встречаться с ними — это слишком рискованно.

— Почему?

— Меня не так легко напугать, мистер Маккриди, но мне кажется, что некто по имени Гиб хочет меня убить.

У него поднялись брови, а она, кивнув головой, продолжала:

— Вот точные слова, которые мне удалось услышать: «Когда она ему больше не понадобится, он ее живой все равно не отпустит».

— Вы слишком начитались дешевых романов, милая моя, — заявил он небрежно.

— Вы будете меня слушать или нет?! — яростно воскликнула она. — Он также сказал, что мои кости смогут отыскать одни лишь койоты, как и в случае с каким-то адвокатом. Все это я слышала своими собственными ушами.

Он внимательно на нее посмотрел; глаза его сузились — он не мог решить, верить ли ей, или не верить. Но ее страх был, вне всяких сомнений, неподдельным. Наконец, глубоко вздохнув, он принял решение:

— Ну хорошо, пусть будет так. Но сперва вам придется расколоться.

— Расколоться?

— Ну да — сказать мне, чего они от вас хотят.

— Но я не имею ни малейшего понятия! Даже самого отдаленного, мистер Маккриди, — клянусь! Я вообще в этих краях никого не знаю. И уверяю вас, в моей жизни не было абсолютно ничего такого, что могло бы кого-нибудь хоть чем-то заинтересовать. До этой поездки я даже не бывала за пределами Филадельфии, если не считать того злосчастного семестра, когда я учительствовала в западной Пенсильвании. Нет, я уверена, они принимают меня за кого-то другого — этим все и объясняется. Иначе просто не может быть.

— Тот человек в поезде правильно говорил, что Верена — не очень распространенное имя, — напомнил он ей, — а сочетание с фамилией Хауард полностью исключает вероятность ошибки.

— И все-таки о том, что я направляюсь в Сан-Анджело, не знает ни одна душа на свете, кроме мистера Хеймера, ну и, разумеется, вас.

— Тем не менее, как вы сами видите, об этом знает кое-кто еще.

— Если даже и так, я не могу себе представить, кого это может интересовать. Нет, надо об этом сообщить шерифу Гуду, — решила она.

— Я бы на вашем месте не стал этого делать.

— Но почему?

— Прежде всего потому, что вам и сообщать-то ему толком нечего. Вы сами признаете, что во всей этой истории не видите ни малейшего смысла.

— А что, в таком случае, вы делали бы на моем месте? — спросила она язвительно. — Спокойно бы ждали, пока вас прикончат в постели?

Он не сразу ответил, а когда наконец заговорил, его слова удивили ее:

— Дайте мне все-таки завершить одевание и бритье, а потом мы с вами совершим прогулку на свежем воздухе. Если нам повезет, мы постараемся хорошенько рассмотреть наших приятелей, надеюсь, они не будут подозревать об этом. И учтите, пока что у вас перед ними есть несомненные преимущества.

— Например?

— Во-первых, они не знают, как вы выглядите, а во-вторых, они ищут Верену Хауард, а не Элизабет Маккриди. Кроме того, у вас есть я — по крайней мере, до Колумбуса.

Почему-то последнее обстоятельство не показалось ей таким уж большим преимуществом.

Беглый осмотр дома и прилегающей к нему территории ранчо не дал никаких результатов: таинственные преследователи Верены бесследно исчезли. И тогда Мэтт с Вереной присоединились к остальным пассажирам, чтобы под темнеющим небом поужинать бутербродами с холодной говядиной, домашними соленьями и сушеными абрикосами; все это запивалось довольно крепким, хорошо выдержанным сидром из собственных запасов шерифа. Разомлевшая от сытной еды и обильного питья публика собралась затем под старым дубом послушать старого музыканта, лихо наигрывающего на скрипке быстрые шотландские рилы[14], и посмотреть, как фермерские работницы танцуют с подвыпившими, но не утратившими прыти ковбоями.

Верена сидела на земле, охватив руками колени, с закрытыми глазами, и с тоской думала о доме, от которого была так далеко. Ей казалось, будто он где-то совсем в другом мире. И то, что это было узкое, безликое строение, втиснутое между двумя точно такими же домами, не имело сейчас никакого значения. Пусть ее дом ничем не примечателен, может быть, даже не очень красив, но он для нее родной, и в нем она чувствовала себя в безопасности. Не то что в Техасе.