— У школьных учительниц, как правило, мало поводов появляться в таких роскошных нарядах, — грустно проговорила она, а затем, не зная, как лучше выразить свои чувства, порывисто воскликнула:

— Ах, Мэтт, это было словно чудесное приключение — просто повстречать тебя и быть эти дни с тобой!

Ему было видно, как в полумраке блестят ее влажные глаза.

— Боже мой, ты ведь не плачешь, Рена?

— Конечно, нет, — прошептала она, отворачивая от него лицо. Глаза ее наполнились жгучими слезами, готовыми в любую секунду перелиться через край. И в этот момент она почувствовала на плечах его теплые руки; он повернул ее к себе, и она, не в силах больше сдерживать себя, горестно простонала:

— Ах, Мэтт!

Он заключил ее в объятия и крепко прижал к себе. Его жаркое дыхание ласкало ей щеки, и она, не в силах бороться с собой, обвила руками его шею, беззастенчиво напрашиваясь на поцелуи. И он не обманул ее ожиданий.

Он целовал ее самозабвенно, пылко, полностью завладев ее губами. Она отвечала ему с такой же страстью, и это заставило его забыть обо всем, кроме ощущения ее близости. Оторвавшись от ее губ, он стал нетерпеливо покусывать мочки ее ушей, чувствуя, как по ее спине прошла дрожь ответного желания. Собрав остатки благоразумия, он сказал себе, что должен остановиться, что не простит себе, если она его возненавидит после этого.

— Я должен идти, Рена, — тебе это совсем ни к чему.

— Останься со мной, Мэтт, прошу тебя. Держи меня всю ночь в своих объятиях.

— Послушай, Рена…

— Я не хочу умереть старой девой, так и не узнав, что такое любовь. Я хочу, чтобы сегодня, только одну эту ночь, ты любил меня.

Ее глаза, словно огромные черные озера, затягивали в свою пучину, грозя поглотить его, и в голове у него в который раз промелькнул образ зыбучих песков. Ударом ноги он захлопнул за собой дверь и снова стал ее целовать — а завтрашний день пусть катится к черту! Чего бы это ему потом ни стоило, он отдаст этой единственной ночи с Вереной всего себя без остатка.

Его руки не уставая гладили ее плечи, спину, бедра; он крепко прижимал ее к себе, и его губы скользили по ее подбородку, шее, а затем ниже — по гладкой, шелковистой коже плеч, оставляя всюду жаркие, лихорадочные поцелуи. Мантилья беззвучно соскользнула на пол.

— Скажи, что я должна делать, — прошептала она. — Я хочу знать, как мне любить тебя.

Вместо ответа он повернул ее спиной к себе, а затем, прежде чем она успела что-то сказать, уткнулся в ее волосы, вдыхая сладкий аромат роз, и тихо проговорил:

— Прошу тебя об одном — только ни о чем не жалей.

— Не буду, но все же…

— Тсс.

Его губы нашли чувствительное место на ее шее, и по всему ее телу пробежала дрожь. Он привлек ее к себе и начал расстегивать крючки на лифе платья, затем расслабил шнурки на корсете и высвободил грудь. Когда его пальцы коснулись ее сосков, она задохнулась.

— Я хочу прикасаться к тебе, ко всему твоему телу, Рена, — прошептал он, прижимаясь губами к ее обнаженному плечу. — Я хочу ласкать тебя всю, с головы до ног.

Закрыв глаза, она откинулась назад, полностью отдаваясь сладостному ощущению от прикосновения его рук. Ее груди трепетали под его ладонями, а соски между его пальцами налились и стали тугими. Никогда раньше, за всю жизнь, ей не приходило в голову, что возможно такое. Казалось, все ее существо сосредоточилось в тех местах, которых касались его руки.

Возясь с ее корсетом, он готов был проклясть все эти пластинки из китового уса, в которые заключали себя женщины. Наконец, поддавшись его усилиям, корсет упал к мантилье у его ног. Она осталась обнаженной по пояс, и он чувствовал руками лихорадочный жар ее тела.

— Я хочу раздеть тебя, Рена, — пробормотал он, стаскивая платье с ее бедер. — Я хочу видеть всю тебя, совершенно всю.

Она медлила, охваченная внезапно нахлынувшим страхом, и, удерживая его руки, остановила его:

— Нет, не надо… пожалуйста.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — мягко спросил он.

— Нет, что ты!

— Тебе будет хорошо, вот увидишь, но ты должна доверять мне.

Снова поцеловав ее в шею, он продолжал ее раздевать. Наконец платье и нижняя юбка с шелестом соскользнули, а затем упали к ногам. Закрыв в смущении глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом, она почувствовала, как его руки проскользнули под эластичный пояс ее панталон.

— Ты прекрасна, Рена, — прошептал он. — Ты даже не знаешь, до чего прекрасна.

Она не в силах была сказать хоть слово в ответ. От каждого прикосновения его рук, гладивших ее кожу, касавшихся ее талии и бедер, проводивших по ее плоскому животу, у нее перехватывало дыхание. Ее тело казалось ей натянутой и готовой лопнуть тетивой лука, и все же ей не хотелось, чтобы он останавливался. И в тот момент, когда она почувствовала, что больше не выдержит ни секунды, он отступил от нее и сбросил с себя пиджак и ботинки. Затем, опустившись перед ней на колени, расшнуровал и снял с нее туфли. Выпрямившись, он прошептал:

— Расстегни мне рубашку.

Ее пальцы коснулись его груди, нащупывая петли и высвобождая из них пуговицы. Его грудь порывисто вздымалась и опускалась с каждым прикосновением ее пальцев. Она положила руки ему на грудь и почувствовала его мощное твердое тело, его теплоту.

Теперь ее наготу прикрывали лишь панталоны, а он остался в одних только брюках. Снова повернув ее к себе спиной, он коснулся губами ее шеи, шелковистого плеча, отчего по всему ее телу разлились сладкие волны возбуждения. Его руки обхватили полушария ее грудей, а кончики пальцев вновь теребили упругие соски.

Когда его рука снова проскользнула под пояс ее панталон и опустилась ниже, к мягким завиткам волос, и стала ее там ласкать, из груди Верены вырвался низкий, протяжный стон. А когда он почувствовал, что там, под его рукой, стало влажно, его пальцы скользнули еще дальше, и она запрокинула голову, выгнула спину и откинулась всем телом назад, к нему на грудь, полностью вверяя ему всю себя.

Чувствуя, что она более чем готова, он приподнял ее и отнес к кровати. Положив ее на покрывало, он быстро сбросил с себя брюки и тоже лег. Когда его мужское естество коснулось ее живота, у нее широко раскрылись глаза, выдавая охватившее ее смятение.

Проклиная себя за нетерпение и излишний пыл, он коснулся руками волос на ее висках и, склонившись к ней, нежно поцеловал в губы.

— Успокойся, Рена, все хорошо, — прошептал он. — Впереди у нас целая ночь.

Губы ее приоткрылись, готовые принять его дразнящий язык, и ее ответный поцелуй зажег в Мэтте огонь желания с новой силой, заставляя забыть обо всем, кроме лежащей рядом женщины. Он отвел губы от ее рта, чтобы на сей раз покрыть поцелуями ложбинку на шее, округлые холмы грудей, набухшие соски. Когда его рука вновь отыскала заветное влажное место, ноги ее расслабились и слегка раздвинулись.

Она лежала, закрыв глаза, и ее веки казались в полумраке темно-фиолетовыми. Дышала она часто, порывисто и, извиваясь под ним всем своим телом, требовала новых и новых ласк, а ее пальцы, судорожно сжимаясь и разжимаясь, гладили его густые волосы.

Когда он стал входить в ее влекущую, влажную глубь, она протестующе застонала, но в следующий момент девственная преграда, стоявшая на пути их страсти, была сметена, заставив все ее тело напряженно застыть на мгновение. Затем ее плоть вобрала в себя всего его, и он, шепча бессвязные слова любви, стал двигаться, сначала медленно, а потом все быстрее. Ее ноги взметнулись вверх, руки порывисто обхватили его спину и крепко прижали к себе, ногти впились в его тело, в то время как он, забыв обо всем, полностью отдался кипевшей в нем всепоглощающей страсти.

То, что он делал, отзывалось в ней острым взрывом наслаждения, и она, следуя за ним, вздымалась и извивалась в такт его движениям. Для нее не существовало ни вчера, ни завтра — ничего, кроме того, что происходило сейчас. И в тот момент, когда она, как ей казалось, готова была достигнуть последнего предела, он, судорожно подхватив ее снизу и крепко сжав ей бедра, двигаясь еще быстрее, еще неукротимее, громко вскрикнул, и все вдруг закончилось.

Утолив свое неудержимое желание, он положил ей голову на грудь и в изнеможении замер, все еще не в силах отдышаться. Ему подумалось, что если и есть рай на земле, то он только что побывал в нем. А затем, спустя некоторое время, он вдруг заметил, что она лежит как-то слишком тихо, хотя ее сердце под его ухом бьется часто и гулко. И внезапно, словно его окатили холодной водой, к нему пришло осознание того, что он сейчас содеял, и ему страшно было встретиться с ней взглядом. Он лишил ее невинности, он совершил непоправимое.

А она смотрела на его темные, взъерошенные волосы, на его обнаженное тело, кажущееся почти белым в тусклом свете луны, и думала, что он теперь считает ее ничем не лучше какой-нибудь девушки из салуна. Если даже и так, она все равно больше никогда его не увидит. И от одной только. мысли об этом у нее потекли по щекам слезы.

Между тем, набравшись храбрости, он оперся на локти и посмотрел ей в глаза. Они влажно блестели в полумраке, и он почувствовал себя последним негодяем на свете.

— Рена, прости меня — я совсем потерял голову…

Слышать это было невыносимо больно, и она, чувствуя острый стыд, сдавленным голосом пробормотала:

— Нет, я сама бросилась тебе в объятия.

— Ты даже не успела все испытать до конца, ведь так?

— Может быть. — Она попыталась улыбнуться и, решившись встретиться с ним взглядом, продолжала: — Пусть это звучит нескромно, но я не жалею ни о чем. Ты позволил мне почувствовать себя любимой женщиной, а это так много значит.

— Боже мой, Рена, да если бы ты захотела, любой, на ком ты ни остановила бы взгляд, рад был бы броситься к твоим ногам.

— В том-то и дело, что я никогда этого не хотела, — прямодушно ответила она. — Не знаю почему, но ты единственный, на ком я действительно остановила взгляд. А сейчас мне хотелось, чтобы наша близость длилась как можно дольше, но…

— Я знаю, мне следовало бы сдержаться, но я полностью потерял над собой контроль, — признался он.

— Ты хочешь сказать, что мог бы сдержаться?

— Да, и мы бы почувствовали друг друга одновременно… Но я был слишком нетерпелив.

Глядя на ее спутанные, разметавшиеся по подушке волосы, в ее сияющие глаза, он почувствовал, как к нему снова возвращается желание. И он знал — на этот раз все будет прекрасно, она почувствует себя по-настоящему счастливой.

— Рена…

Она видела, как в его глазах снова разгорается огонь страсти, и по ее спине вновь пробежала дрожь предвкушения. Но на этот раз она уже знала, куда он поведет ее. Она обвила его шею руками.

— Помни, ты обещал мне подарить всю ночь! — прошептала она.

Он должен был чувствовать радость и облегчение, но не чувствовал. Напротив, на душе у него было сейчас очень скверно. Он сидел, вертя в руках стакан с янтарно-желтой жидкостью, уставившись в его дно, и думал, какой же он все-таки идиот. Более того, полное ничтожество.

— Уж очень много вы пьете, да еще с утра, — обратился к нему бармен за стойкой.

— Да.

— Хотя если бы мне пришлось расставаться с такой красоткой, как эта, то, глядишь, и я напился бы до чертиков.

— Скорее всего.

— Она вернется — готов поспорить, — уверил его бармен.

— Нет, не вернется.

— Да она так на вас глядела, что я могу…

— Нет, не можете, — бесцеремонно прервал его Мэтт.

Ему не хотелось разговаривать. Не хотелось ни на кого смотреть. Тяжело встав на ноги, он схватил почти полную бутылку и свою новехонькую винтовку и направился к двери.

— Я не собирался вас обидеть, мистер! — крикнул ему вдогонку бармен.

Возвращаться в гостиницу тоже не хотелось. Сам не зная как, он оказался у реки; то и дело прикладываясь к бутылке, побрел по берегу, пытаясь понять, как могло получиться, что он попал в такой переплет. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним возникала Верена: она лежала на перине, ее волосы рассыпались по подушке… А утром она села в дилижанс и, обернувшись, бросила на Мэтта полный любви прощальный взгляд. А он стоял и смотрел, стоял и смотрел, как этот чертов экипаж увозит ее от него, хотя всем своим существом он хотел быть с ней рядом.

Но это было бы все-таки большой ошибкой. Даже большей, чем то, что случилось между ними ночью. Может быть, она сейчас и нуждалась в нем, но он явно не тот человек, кто ей нужен, и рано или поздно она бы это поняла. Теперь, уехав от него, она сможет продать свою ферму и отправиться к себе в Пенсильванию. Она найдет приличного человека, выйдет за него замуж и будет растить детей. Вот кто нужен такой женщине, как Верена Хауард, а вовсе не он — человек, которого разыскивают за убийство, человек, которого могут повесить.

Поэтому он и настоял на ее отъезде, оставшись с одними воспоминаниями о ней.

Сидя на берегу реки, он вдруг заметил, как к нему верхом на лошади приближается какой-то человек. Присмотревшись внимательнее, он узнал в нем того блондина, который им встретился на ранчо Гуда, а затем вчера вечером в ресторане. И он почувствовал некоторое облегчение — по крайней мере, тому нужна не Верена. Но он тут же заподозрил, что этот тип скорее всего играет с ним в кошки-мышки, и облегчения как не бывало. Придав лицу более или менее добродушное выражение, он приветствовал незнакомца кивком головы.

— Здорово, — ответил тот, слезая с лошади. Затем, подойдя к Мэтту, он присел рядом с ним на корточки. В этом человеке, когда он был рядом, больше всего поражали глаза: льдисто-голубые, абсолютно холодные. — Рановато вы начинаете пить.

— Когда кому пить — это личное дело каждого, — буркнул Мэтт.

— Где эта особа по фамилии Хауард? — спросил без обиняков незнакомец.

Вопрос застал Мэтта врасплох, и он было собрался отрицать, что знает ее, но передумал и негромко ответил:

— И это, дружище, не ваше дело.

— Меня зовут Райдер — Бен Райдер. Я техасский рейнджер.

Понимая, что его берут на пушку, Мэтт тем не менее не подал виду.

— Райдер, — повторил он, давая понять, что это имя ему ничего не говорит.

— Слушайте, я не собираюсь ходить вокруг да около.

— Пока что вы еще ни о чем не спросили, — пробормотал Мэтт.

— Я также не люблю, когда мне грубят, — предупредил его рейнджер. — Отвечайте точно и ясно — где она?

— Уехала сегодня утром.

— Но она была с вами от самого Галвестона?

— Да.

Рейнджер помолчал, переваривая эту информацию, а затем коротко спросил:

— Вы хорошо ее знаете?

— В тех местах, откуда я родом, знать женщину не преступление.

— Вы оба выдавали себя за мужа и жену, а затем за брата и сестру. Зачем?

Мэтт пожал плечами:

— Просто хотел ей помочь. Ее преследовали двое, а то и трое темных личностей, и она боялась ехать сама. Вот и все. Нужно было показать, что она не одна. А до этого я ее и в глаза не видел.

Сделав из бутылки глоток, Мэтт посмотрел незнакомцу прямо в глаза и спросил:

— А в чем, собственно, дело?

— Ее ждут неприятности — большие неприятности. Вам чертовски повезло, что она поехала дальше без вас. А то мне пришлось бы привлечь вас в качестве сообщника.

— Сообщника в чем?

— Прежде всего в хранении похищенного имущества. — Щурясь от утреннего солнца, рейнджер рассеянно посмотрел на реку. — Она когда-нибудь рассказывала о своем папаше?

Первый мыслью Мэтта было, что она все-таки одурачила его, но ему не хотелось в это верить. Нет, он ни за что не поверит в это.

— Нет, — солгал он, — а что?

— Он украл очень большую сумму денег, после чего скрылся.

— А какое отношение это имеет к ней?

— Он на том свете, Маккриди — или, может быть, Геррик? — обманчиво мягким голосом спросил он. — Как вас все-таки называть?

Райдер повернул к нему свои холодные глаза, и Мэтью понял, что нужно быть очень осторожным в ответах. Он не может чувствовать себя в безопасности, пока не достигнет мексиканской границы.

— А вам какая разница? — парировал снова он. — У вас же нет ордера ни на арест Маккриди, ни на арест Геррика, разве не так?

— Нет, но мне ничего не стоит послать телеграмму в Остин, и я получу ордер. Странная вещь с этими вымышленными именами — каждый, кто носит их, как правило, разыскивается полицией.

— Если бы носить вымышленное имя было преступлением, то в Техасе не хватило бы тюрем, чтобы всех посадить.

— Так кто же вы все-таки — Маккриди или Геррик? Я не собираюсь тратить на разговоры с вами целый день.

— Маккриди. — Видя, как у Райдера сузились глаза, он добавил: — Мэтью Джеймс Маккриди.

— А какие у вас были причины называть себя Герриком?

— Во всяком случае, таких, которые могли бы вас заинтересовать, не было. Я по-крупному играл, слишком по-крупному, и вынужден был бежать, когда не смог отдать долг. Мне показалось, когда я остановился в «Колумбусском доме», что я увидел одного человека из Нэшвилла[46], и тогда я решил назваться Герриком. Вот и вся история.

— Вы из Теннесси, что ли?

— Ну да.

— Что-то далековато вы от дома, как я погляжу. Должна быть чертовски серьезная причина, чтобы заставить человека так далеко рвануть.

— Нажил себе там пару врагов, — признался Мэтт. — Я отлично знал, что если попаду им в руки, то мне придется поплавать в Камберленде[47] с камнем на шее. — Надеясь, что Райдер поверит его истории, он добавил: — Они не из тех, кто будет утруждать себя получением ордера на арест; они предпочитают сами решать такие дела и хотят, чтобы все знали об этом.

— Да, мне попадались такие, — согласился с ним рейнджер. — Значит, она уехала сегодня утром? — спросил он, возвращаясь к интересующему его предмету.

— Да. Я так понимаю, она отправилась домой — сказала, что по горло сыта Техасом.

— Домой? Черта с два!

На какое-то мгновение рейнджер помрачнел, затем лицо его разгладилось.

— Если даже это так, значит, она знает, что мы хотим с ней побеседовать. Отсюда вывод: она уехала, чтобы избежать ареста. — Снова меняя тактику, Райдер пристально посмотрел на Мэтта и спросил: — Вы ехали с ней от самого Галвестона?

— Еще раньше. Мы вместе пересекли на пароходе Мексиканский залив. И я чертовски бы удивился, если бы мне кто-то сказал, что она знает об этих деньгах. Готов поставить хоть сотню долларов, что она и слыхом не слыхала о них.

— Так я и поверил.

— Да у нее, считай, и цента за душой не было. Пришлось даже занять ей немного в Колумбусе. — Отпив еще глоток виски, Мэтт вытер рукавом губы и продолжал: — Если у вас есть ордер, почему же вы не арестовали ее? Вы ведь следуете за ней, начиная с ранчо Гуда.

— Я ждал, пока она выведет меня на золото.

— Мне показалось, что вы вели речь о деньгах.

— Золотые слитки. Хауард украл их во время войны.

— Вот как?

— Ну да. Он и возглавляемый им патруль солдат Армии союза подстерегли и захватили партию конфедератского золота[48], которое и оставили себе. И все до одного дезертировали. — Райдер прищурился на солнце и, глубоко вздохнув, добавил: — Так вот, я хочу найти это золото и возвратить его тому, кому оно принадлежит.

— Но Конфедерация приказала долго жить — я лично присутствовал на похоронах.

— Золото разыскивает штат Техас, Маккриди. И я уже почти вышел на Хауарда, да он взял и отправился на тот свет. Так что теперь наша единственная надежда — эта девица.

— В таком случае у вас нет ни малейших шансов.

— С чего вы взяли?

— Она, по сути, даже не знала отца: когда он ушел на войну, она была совсем еще девчонкой, и за все это время он не подал ей о себе ни одной весточки. А потом ей сообщили, что он умер. Насколько она знает, он ей не оставил ничего, кроме какой-то там жалкой фермы.

— Для человека, который не разговаривал с ней об отце, вы слишком уж много о нем знаете.

— А она ничего о нем и не говорила, кроме того, что он не вернулся домой. Насколько я понял, она не слишком о нем высокого мнения.

— Что, он действительно никогда ей не писал?

— Думаю, нет. — С усилием закрыв бутылку пробкой, Мэтт ухватился за низко свисающую ветку и с ее помощью поднялся на ноги. Глядя вниз на сидящего рейнджера, он, переходя из защиты в нападение, заявил: — Знаете, если бы это конфедерат-скос золото пришлось искать мне, я бы начал с тех, кто исчез вместе с Хауардом. Не вижу большого смысла гоняться за девушкой, которую он бросил столько лет назад.

— Большинства из них уже нет в живых. Они убиты. Насколько я могу судить, их осталось не больше трех, и, где они сейчас, неизвестно.

— Понятно.

— Ну а если они найдут девицу раньше меня, то, поверьте мне, уж сумеют выколотить из нее это золото, а когда с ней разделаются, кем-кем, но красавицей ее уже никто больше не назовет. — Он сделал выразительную паузу, чтобы сказанное произвело должное впечатление, затем продолжал:

— Это настоящие головорезы, Маккриди. Думаю, они-то и убрали из-за золота своих дружков. — Поднявшись с корточек, Райдер посмотрел Мэтту в лицо и добавил: — Ну а насчет ее отъезда домой, так я этим сказкам не верю. Да разве она сможет повернуться и укатить отсюда, если ее ждут припрятанные пятьдесят тысяч долларов, а то и больше?

— Думаю, что нет.

— Значит, она укатила в Сан-Анджело, а не назад, в Галвестон. Что на это скажете?

— Если вы так уверены, зачем спрашивать у меня?

— Знаете, Маккриди, вы мне не нравитесь, совсем не нравитесь. И хотите знать еще кое-что? Сейчас я поеду в кассу и выясню, покупала ли она билет на дилижанс, а после этого отобью телеграмму в Остин. Если ордера на ваш арест еще нет, то я позабочусь, чтобы он был. И раз вы не хотите ничего говорить, значит, вы занимаетесь в этом деле пособничеством. Если это не так, то вы всего лишь простофиля. Что скажете, Маккриди, — то или другое?

— Это ваши слова, не мои — вы и разбирайтесь.

— Думаю, что вы все-таки не простофиля и остались здесь только для того, чтобы сбить меня со следа. А потом, когда золото будет у нее, вы к ней присоединитесь.

— Ошибаетесь. Лично я направляюсь в Остин. Человек не должен терять уровня в своем ремесле, вот я и сыграю там партию-другую с богатыми техасскими политиками. Ну а сейчас, если вы не возражаете, я намерен пойти и хорошенько напиться. — Изобразив на лице в высшей степени приятную улыбку, Мэтт нагнулся за своей винтовкой и проронил: — Отличное ружьецо, не правда ли?

— Новое?

— Новехонькое. — Сунув бутылку под мышку, он повернулся и собрался уходить.

— Кстати, Хеймер встречать ее не будет. Он мертв. Его убили.

Мэтт почувствовал, как у него по спине поползли мурашки.

— Какой еще Хеймер?

— Юрист, занимавшийся от ее имени имуществом Джека Хауарда. Его связали, а потом вышибли ему мозги. Скорее всего из двустволки.

— А к чему вы мне это говорите?

— К тому, что тот, кто это сделал, не станет больно церемониться с вашей дамочкой.

Видя, что от Мэтта ничего больше не добьешься, рейнджер подошел к своей мышастой лошади, вскочил в седло и, тронув поводья, бросил напоследок:

— На вашем месте, Маккриди, я бы забыл об Остине. Не советую туда ехать. Я бы прямиком двинул к мексиканской границе.

— Может, я так и сделаю.

Глядя ему вслед, Мэтт вдруг обратил внимание на вытесненные на седельных вьюках рейнджера инициалы, и, когда он понял, что они не соответствуют имени Бен Райдер, у него все похолодело внутри: там стояло Г. X. — и Г. означало Гиб.

Вместо того чтобы возвратиться в город, незнакомец резко повернул свою лошадь в другую сторону и поскакал по той же дороге, что и дилижанс, на котором уехала утром Верена, — на запад, в направлении Сан-Анджело. Сразу сообразив, чем это может обернуться, Мэтт выпустил из рук бутылку с виски и сломя голову понесся к платной конюшне.

Дилижанс был набит битком, внутри было жарко и душно, стоял тяжелый запах чеснока и пота. Напротив Верены сидела толстая женщина по имени Айда Пикенз. Неустанно жуя беззубыми деснами твердую корку оставшегося от завтрака хлеба, она в то же время умудрялась без умолку болтать с сидящим рядом с ней маленьким мальчиком. Малыш, которого звали Джимми, от скуки колотил ногами по доске под сиденьем, делая это монотонно и без передышки. По другую сторону от женщины стояла плетеная корзинка (с такими обычно ездят на пикники), внутри которой что-то повизгивало и скулило, выдавая присутствие незаметно пронесенного в дилижанс существа из собачьего племени. Женщина время от времени резко постукивала по крышке корзинки, выговаривая несчастному созданию:

— Блэки, сиди спокойно! Хочешь, чтобы нас высадили?

Сидящий рядом с Вереной человек по имени Тернер, с худым лицом и в сильно помятом костюме, наконец не выдержал и возмущенно спросил:

— Почему бы вам не выпустить вашего мерзкого щенка на волю? Он тогда бы сразу замолк.

— Возить животных не положено, мистер, это правда, но…

— Так вот, если он сейчас же не перестанет выть, я пристрелю его!

Малыш, сидящий напротив, скривил рот и заплакал.

— Вот видите, что вы наделали! — накинулась женщина на Тернера.

— Мне только этого рева не хватало! Хотите, чтобы я и его пристрелил? — пригрозил сосед Верены. — Разве заснешь в таком шуме? — И он подтолкнул Верену в бок.

— Не знаю, — устало ответила она.

— Вы не знаете?! Где же тогда, черт возьми, вы были все это время, если не слышали, какой они устроили здесь базар? — Он чуть ли не орал на нее. — Да они превратили это место в зверинец!

— Не сочиняйте! — громко запротестовала женщина. — Это всего только щенок моего малыша!

— Мне он совсем не мешает — правда, — сказала ей Верена.

Снова повернувшись к окошку, она возвратилась к своим печальным раздумьям. Потеря Мэтью Маккриди была для нее большим ударом, и ей еще не скоро удастся оправиться от этого потрясения, если вообще удастся.

Закрыв глаза, она переживала в памяти каждый сладостно греховный момент прошлой ночи, проведенной в его объятиях. И теперь она понимала, что все эти годы обманывала себя. Она вовсе не чопорная школьная учительница и не хочет всю жизнь оставаться старой девой. Она живая женщина, со всеми присущими ей страстями и слабостями. Она открыла для себя то, чего ей так раньше недоставало, и тут же навсегда утратила это. Навсегда! Во всяком случае, так хорошо ей уже никогда не будет.

И все же у них была эта ночь — одна-единственная, но, Боже, что за ночь! В эти предутренние часы она узнала больше о своем теле, чем могла бы когда-нибудь ожидать. И как много узнала о его теле! Одна только мысль об этом возбуждала в ней томительное желание.

Когда ранним утром она спускалась вниз по лестнице «Менгер-Хауса» с саквояжем в руке, у нее было такое ощущение, что ее губы были опухшими от его поцелуев. Даже теперь, когда она осмеливалась приоткрывать глаза, ей казалось, что миссис Пикенз по одному лишь виду может догадаться, чем она занималась прошлой ночью. Интересно, что бы она сказала, если бы догадалась?!

Но это уже не имеет значения. Если даже ей придется провести всю оставшуюся жизнь в искуплении своих грехов, она все равно никогда не пожалеет об этой ночи. Вот только все дело в том, вздохнула она, что ночь эту уже никак не возвратить. Если не вмешается само Провидение, она уже никогда не увидит Мэтью Маккриди — никогда в жизни!

Вдруг прозвучал выстрел, резко возвращая ее к реальности, и дилижанс рванулся вперед с такой внезапностью, что ее швырнуло прямо на худого соседа, отчего тот снова проснулся.

— Извините, — пробормотала она, принимая прежнее положение.

— Господи! — выдохнула миссис Пикенз, хватаясь за свою корзинку. Но прежде чем она успела это сделать, с корзинки слетела крышка и оттуда выскочил довольно крупный, большелапый щенок. Недолго раздумывая, он задрал заднюю лапу над штаниной Тернера и оставил на ней мокрую полоску и лужицу на полу.

— Блэки! — взвизгнула женщина.

Тернер резко нагнулся, пытаясь схватить животное обеими руками, но не успел — мальчишка опередил его.

— А ну-ка давай сюда этого проклятого зверя, — прорычал Тернер, — и я вышвырну его в окно!

В этот момент в нескольких сантиметрах от его головы в дерево обшивки врезалась пуля. Забыв о луже под ногами, он бросился на пол и, сжавшись от страха, припал головой к ногам Верены. Не на шутку встревожившись, она с лихорадочной поспешностью распахнула свой саквояж и выхватила оттуда револьвер Маккриди. Помня, чему он ее учил, она повернула барабан, удостоверилась, что все пять пуль на месте, и, подняв глаза, увидела, что бледная миссис Пикенз сидит, крепко обняв малыша, а тот изо всех сил прижимает к себе щенка. Глаза женщины не отрывались от револьвера.

В дилижанс выстрелили еще два раза, послышался крик «Стой, а то всажу в тебя пулю!», а затем ответный крик «Только не стреляйте!», после чего экипаж замедлил свой ход, а затем остановился.

— Не видать ему моего обручального кольца! — провозгласила миссис Пикенз и, сунув кольцо в рот, с трудом его проглотила. Затем, обнажив белую полную ногу, она взяла свой кошелек и спрятала его под юбку, торжествующе заявив: — Ежели ему понадобятся мои деньги, пусть попробует их достать!

Мальчик с жадным любопытством выглянул из окна, а затем объявил:

— Грабители! Их двое — слышишь, мама, два грабителя! У них носы закрыты платками!

Их сосед, который по-прежнему сидел на полу, довольно нескромно ухватился за колено Верены и горестно запричитал:

— Они заберут мои золотые часы! Я отдал за них целых пять долларов!

— Давайте их сюда, — велела ему миссис Пикенз. — Я запрячу их в панталоны.

Верена трясущимися руками взвела курок и опустила тяжелый «кольт» между собой и стенкой дилижанса, держа его так, чтобы не было видно. Затем она взглянула на сиденье: ее кошелек исчез.

— Не волнуйтесь, дорогуша, — успокоила ее миссис Пикенз. — Он у меня тут, в надежном месте.

— Если только вам не придется встать с места, — пробормотал их сосед с пола.

— Договоритесь вы у меня! Вот возьму и вышвырну им ваши паршивые часы, — огрызнулась толстушка.