До утра скорее всего было еще далеко. Она спустила с кровати ноги и села. Комната сразу же завертелась, и стал куда-то крениться пол. С трудом сдерживая поднявшееся к горлу виски, она нетвердой походкой двинулась к тому месту, где стоял ночной горшок, и, оказавшись там, больше не боролась с приступом тошноты. Ее рвало долго, нещадно, и даже тогда, когда ей стало казаться, что у нее вывернуты наизнанку все внутренности, позывы не прекратились.

Ей было так плохо, что вся она покрылась холодным, липким потом, и ночная рубашка, словно мокрая простыня, прилипла к ее телу. Но тошнота прошла; стянув с себя рубашку, она, едва передвигая ноги, направилась к умывальнику, стараясь так держать голову, чтобы пульсирующая в висках боль чувствовалась как можно меньше.

Виски лучше вина — так утверждал Маккриди. Куда там лучше — в ее случае оно оказалось гораздо хуже, сделав ее, по выражению отца, пьяной как «зюзя». Она хорошо помнила это слово по его ссорам с матерью, когда он приходил домой выпивши, а она, Верена, пряталась под одеяло из страха попасться им на глаза.

Налив в тазик из кувшина воды, она намочила тряпочку и обтерла ею лицо, пытаясь уговорить себя, что ей уже лучше. Чувствуя на лбу влажную прохладу, она принялась вытирать пот со всего тела, а затем бросила тряпку в таз, оставив ее там до утра.

Теплый ночной воздух, касавшийся ее кожи, казался почти приятным. Теперь, после того как ее организм очистился от этого ужасного виски и она вытерла всю себя, ей и в самом деле стало гораздо лучше.

В этот момент ее внимание привлек блеск оставленного Мэттом «кольта», и некоторое время она стояла, не сводя с оружия глаз. В терзаемую болью голову хлынули мучительные воспоминания о том, что произошло между ними, и ей невозможно было представить, как она сможет смотреть ему в глаза. Но если он поедет с ней до Сан-Антонио, ничего другого ей не останется делать.

Боже праведный, до чего же легкомысленно она себя вела! Как она могла позволить ему обнимать себя так страстно, так откровенно, бесстыдно отвечая ему жаркими поцелуями! Распутное, непристойное, безрассудное — всех этих слов было недостаточно, чтобы описать ее поведение. И все же, подумала она, закрыв глаза и вновь переживая эти моменты, она не может не признаться себе, что ей самой хотелось всего того, что было между ними, и если бы ее не остановили в последнюю минуту остатки благоразумия, она бы позволила ему делать с собой все, чего бы он только ни захотел в эти пьянящие греховные мгновения.

Нет, ей нельзя об этом думать — по крайней мере, сейчас. Может быть, через несколько дней, но только не сейчас. Возможно, тогда, когда она доберется до Сан-Анджело, а он отправится в то место, на котором в конце концов остановит свой выбор. Ну а сейчас она казалась себе слишком легкомысленной, слишком распущенной, чтобы всерьез думать о случившемся. И когда она увидит его утром, наверно, лучше всего будет делать вид, будто между ними ничего не было.

Увидев на полу свой саквояж, она подняла его, отнесла к кровати и раскрыла. Внутри был полный беспорядок, все было не на своем месте. Вздохнув, она вынула из него все вещи и разобрала их, чтобы найти свежую сорочку. От той все еще исходил запах грубого хозяйственного мыла Сары Брассфилд — точно так же, как и от панталон.

Одевшись, она подошла к окну и сразу поняла, что ошибалась, когда решила, будто на дворе глубокая ночь. На самом деле близился рассвет, и уже сейчас было видно слабое розовое зарево, готовое оттеснить темную ночь с неба. Пройдет несколько часов, и они с Маккриди, купив билеты, сядут в дилижанс, идущий в Сан-Антонио. И одна только мысль о том, что ей снова придется находиться в темном, душном пространстве и трястись по ухабистой дороге, еще больше усилила ее головную боль. Это будет ничем не лучше, чем то ужасное путешествие в повозке после слишком обильных возлияний у Сета Брассфилда.

Надо надеяться, что билет стоит не слишком дорого. За эти три дня она истратила по меньшей мере восемь долларов, и если так будет продолжаться, то к тому времени, когда она доедет до Сан-Анджело, она окажется не только без спутника, но и без денег. И если мистеру Хеймеру не удастся за короткое время найти ей покупателя, то… страшно было даже подумать об этом. Он должен найти. Просто обязан. Пусть даже за полцены. Лишь бы ей хватило добраться домой, в Филадельфию.

Подсчитывая в уме свои расходы, она стала опасаться, что, возможно, с тех пор, как села на поезд в Галвестоне, истратила даже больше, чем восемь долларов. Может быть, и ненамного больше, но это было слабым утешением. Так или иначе, не мешало бы все-таки пересчитать деньги. И в этот момент в уме у нее промелькнула довольно постыдная мысль, что ей все-таки не стоило отказываться от денег, которые два дня назад предлагал Мэтью Маккриди… Нет, это, конечно, было бы просто неприлично.

Хотя, с другой стороны, две ночи подряд в одной с ним комнате — это тоже не верх приличия. Но в случае с деньгами ее останавливало то, что она не хотела быть ему чем-то обязанной. Она не смогла бы возвратить ему деньги, получая зарплату учительницы, а что касается фермы отца, то у нее не было даже уверенности, что ей дадут за нее достаточно для покрытия собственных расходов, не говоря уже о возвращении долга Мэтту Маккриди.

У нее должно оставаться где-то пятьдесят восемь — пятьдесят девять долларов. Нужно проверить, окончательно решила она, и стала искать кошелек. И вдруг у нее возникло новое, еще более ужасное опасение. А что, если, пока она, как последняя гулящая девка, целовалась здесь с Маккриди, кто-то проник в ее комнату и стащил кошелек? Насколько она помнила, ее дверь оставалась открытой и как бы приглашала зайти и унести деньги.

Может быть, сходив за саквояжем, Мэтт принес сюда и кошелек? Вот его «кольт», вот ее саквояж, вот ее порванная сорочка, но кошелька нигде не было, и, если его нет в ее комнате, значит, он исчез.

Забыв о головной боли и даже о своем смущении, она быстро оделась и, открыв дверь, осторожно выглянула в коридор. Фонарь уже успел догореть, и было темно, но она с уверенностью могла сказать, что в коридоре никого не было. Она возвратилась за «кольтом», а затем, выскользнув из комнаты, на цыпочках прокралась к соседней двери и негромко постучала.

— Мэтью! — шепотом позвала она.

Никакого ответа. Скорей всего он ее не услышал, но она не хотела поднимать на ноги весь пансион. Она постучала громче. Снова молчание. Вот, значит, как он чутко спит! Она взялась за ручку и повернула ее. Подумать только — после всего, что случилось, он даже не потрудился запереться. Стараясь не разбудить его, она осторожно открыла дверь и, готовая в любую секунду отскочить назад, заглянула внутрь.

Кровать была пуста. Комната тоже. Его там не было. Охваченная паникой, она подбежала к кровати и, опустившись на колени, принялась ощупью искать под ней кошелек, надеясь, вопреки здравому смыслу, что он упал на пол. И вдруг ее пальцы нащупали шнурок. Она потянула за него и, к своему огромному облегчению, вытащила из-под кровати свой вязаный кошелек.

С нетерпением открыв его, она поспешно подошла к окну, чтобы пересчитать деньги при свете раннего утра. Гребешок и письмо мистера Хеймера были на месте, маленький кошелек для мелочи тоже, но пачка сложенных банкнот исчезла. У нее кровь застыла в жилах. Она перевернула кошелек и стала трясти его над кроватью. Но из него вывалился лишь один десятицентовик.

Выходит, они приходили снова и на сей раз ограбили ее. Хотя в таком случае Маккриди уж сумел бы дать им достойный отпор и она бы, конечно, что-то услышала. Но он тоже исчез, а она просто боится сознаваться себе в очевидном. Итак, он покинул ее и, что еще хуже, прихватил с собой ее деньги.

Сердце ее бешено колотилось, молотом отдаваясь в висках, и каждый удар отзывался в голове пульсирующей болью. Бессильно опустившись на стул с высокой прямой спинкой, она всеми силами старалась заставить себя успокоиться, чтобы хладнокровно обдумать этот ужасный поворот событий. Без денег она попросту пропадет. Ей нечем оплатить счет мистера Хоулмстеда, не на что купить билет на дилижанс до Сан-Антонио, не говоря уже о почтовой карете до Сан-Анджело, не на что даже поесть. Всей мелочи, оставшейся в кошельке, не наберется, наверно, и на доллар.

Вспомнив красивое лицо Мэтью Маккриди, его привлекательную улыбку, она готова была проклясть себя за легковерие. Разве можно было доверяться такому опасному человеку?! Что ж, это стоило ей слишком дорого. Боже, какой же дурочкой он, должно быть, ее считает!

Затем к ней снова возвратилась способность рассуждать здраво. Если бы он хотел ее ограбить, у него было до этого сколько угодно удобных случаев. Кроме того, ему хватало собственных денег, он даже готов был поделиться частью с ней. Нет, ему не было смысла красть у нее такую небольшую сумму — по крайней мере, ей хотелось в это верить. Но в таком случае где же он? И где ее пятьдесят девять долларов?

На сей раз, чтобы хоть как-то успокоить себя, она обвела внимательным взглядом всю комнату. Следов борьбы нигде не было видно, впрочем, и его пиджака тоже. Но его дорожная сумка, как она помнила, была на месте, в другой комнате, а такой аккуратный и чистоплотный человек, как он, вряд ли мог обойтись без всех этих вещей и не взять их с собой. Кроме того, у него нет даже лошади… Куда же он в таком случае мог подеваться в такой ранний час?

Ответ на этот вопрос вряд ли мог особенно ее порадовать. В Техасе, как следовало из случайно услышанных ею слов какого-то ковбоя в поезде, есть только три вещи, которые можно получить в любое время дня и ночи: шлюхи, виски и партия в покер. Хотя она и не так хорошо знала Маккриди, но готова была побиться об заклад, что из этих трех соблазнов он выбрал последний. И в то время как она здесь с ума сходит от беспокойства, он сидит в каком-то игорном притоне и в свое удовольствие развлекается. Впрочем, это все равно не объясняло, почему ее кошелек оказался пуст.

Встав со стула, она подошла к окну и, выглянув из окна, окинула взглядом улицу внизу. Все было тихо, спокойно, и не видно ни одной души, если не считать нескольких лошадей у коновязи через пару домов от пансиона. В бледно-розовом утреннем свете можно было разглядеть вывеску над дверью дома, возле которого стояли лошади. На ней было написано большими буквами: САЛУН, а несколько ниже и помельче: ЛЮБЫЕ ИГРЫ НА ЛЮБОЙ ВКУС.

За эти последние пять минут она испытала целую гамму чувств — от страха до гнева, от облегчения до раздражения, закончив снова гневом. Как только он мог ради собственного удовольствия отправиться куда-то резаться в карты, бросив и ее саму, и ее деньги на произвол судьбы?! А может быть, он все-таки взял с собой ее пятьдесят девять долларов?..

Первым, что остановило на себе ее внимание, когда она отошла от окна, был его «кольт», который она положила на стол, когда вошла, и в ней внезапно созрело решение. Она теперь знала, как ей следует поступить. Возвратившись в другую комнату, она надела туфли и, найдя его пояс с кобурой, пристегнула его вокруг талии. Он тут же съехал на самые бедра и косо на них повис. Должно быть, она выглядит совершенно нелепо, но это ее мало волновало. Она же не может выйти на улицу одна, не имея никакой защиты, особенно после того, что произошло ночью. Зная, что Гиб и его дружки где-то близко, она должна быть особенно осторожной.

На цыпочках спустивших по лестнице, чтобы не разбудить других постояльцев, она вышла на улицу и направилась прямиком к салуну. Утренний воздух, коснувшийся ее разгоряченных щек, показался ей почти прохладным, но не настолько, чтобы охладить пылавший в ней гнев. Дойдя до салуна, она ступила на скрипучий дощатый настил. Подойдя к решетчатой двустворчатой двери, она некоторое время стояла в нерешительности, а затем, встав на цыпочки, заглянула внутрь. Обведя взглядом комнату, она увидела несколько грубых, угрожающего вида ковбоев, и ей стало несколько не по себе. А потом она увидела его.

Он сидел в задней части помещения, прямо под жестяным фонарем. Шляпы на нем не было, пиджака тоже, рукава рубашки были закатаны почти до локтей. Она видела, как он, хлебнув чего-то, похожего по виду на виски, ленивым взглядом окинул свои карты. Затем, наклонившись вперед, пододвинул к центру стола кучку смятых банкнот. Что ж, она увидела больше чем достаточно. Забыв о пьяных ковбоях, она вытащила из кобуры тяжелый «кольт», взвела курок и с яростным выражением лица переступила через порог салуна.

— Хорош телохранитель, нечего сказать, — язвительно сказала она, подойдя к Мэтту. — Меня могли умыкнуть, а ты бы даже не заметил. Да тебе было бы и наплевать на это.

Прежде чем он успел что-нибудь сказать в ответ, она показала «кольтом» на груду денег на столе и полюбопытствовала:

— Там есть и мои?

— Какого черта? — возмутился один из игроков, посмотрев на Маккриди. — Кто она такая, черт побери?

Мэтт ограничился лишь быстрым взглядом в сторону Верены, и этого было вполне достаточно, чтобы понять — перед ним была до предела разъяренная женщина. Она стояла совершенно прямо, словно жердь проглотила, и взирала на него с таким видом, будто была самой богиней возмездия, готовой ринуться с небес и покарать его смертью.

— Моя сестра, — ответил он, как ни в чем не бывало.

— Вы что, разрешаете ей носить с собой пушку таким манером? — поинтересовался другой.

Делая вид, что не замечает их, она, не сводя глаз с Маккриди, отчеканила:

— Мои деньги исчезли, Мэтью. Где они?

Он даже не взглянул на нее:

— Итак, джентльмены, я сделал свою ставку — повышайте ее или уравнивайте[43].

Ее взгляд перешел на груду денег на столе.

— Сколько там моих? — повторила она свой вопрос с угрозой в голосе.

Он и на этот раз не ответил.

— Постойте-ка, приятель, — возразил первый, — вы же, надеюсь, не играете на украденные деньги?

— Уже нет, — отозвался Мэтью. — Последние два часа — только на свои.

Ей трудно было поверить своим ушам. Он, можно сказать, сознался! Крепко держа «кольт» обеими руками, она направила его на Маккриди:

— А ну-ка, давай их сюда — мне нужны мои пятьдесят девять долларов прямо сейчас.

Поскольку он даже не шелохнулся, она резко двинула револьвером из стороны в сторону, заставив троих партнеров Мэтта нырнуть под стол, и проговорила:

— Ты что, оглох? Я хочу забрать свою долю немедленно.

— Эй, послушайте, юная леди, — сказал один из игроков, выглядывая из-под стола. — Это не его деньги, и он может их отдать только потом — если выиграет. Там ведь и наши ставки.

— Мне наплевать на вашу дурацкую игру! Мне нужны мои деньги!

— Знаешь, ты мне до чертиков надоела, — проронил Мэтт, а затем, снова сосредоточившись на игре, сказал более спокойным тоном:

— Итак, джентльмены, кто из вас будет уравнивать мою ставку?

— Знать бы, что там у вас на руках, — пробормотал один из игроков, рослый, дородный мужчина, недовольно глядя в свои карты. — Проклятье!

— Хотите узнать — уравнивайте мою ставку, — напомнил ему Мэтт.

— Ну хорошо. — И дородный игрок выдвинул два столбика серебряных монет. — Я ставлю, как и вы, двадцать и еще десять сверху.

— Я воздержусь, — решил его сосед слева. — Пас.

— Я тоже, — присоединился к нему третий игрок. — У меня не так много бабок, чтобы швырять их на ветер. Я и так уже сколько продул.

Мэтью никогда не отличался малодушием и умел рисковать; он лениво откинулся на спинку стула, но вскоре с небрежным видом снова сел прямо и пододвинул все, что у него оставалось, к середине стола:

— Я ставлю ваши десять и еще пятьдесят сверху.

— Что-что? — У Верены даже перехватило дыхание. — Мэтью, как ты можешь — там же и мои деньги!

Один из тех, кто вышел из игры, глянул на сидевшего напротив верзилу и сказал:

— Будь я проклят, Билл, если ты не пожалеешь, что уравниваешь его ставку! Или у тебя такой классный расклад?

От этого карточного стола зависела вся ее дальнейшая судьба, а они себе сидят и перекидываются какими-то словами, словно ничего особенного не происходит.

— Эй, послушайте, вы, — все до одного! Часть этих денег — моя, но я вам не позволяла играть на них в эту… в эту идиотскую игру!

Ее слова были пропущены мимо ушей. Все с нетерпеливым ожиданием смотрели на Билла — что он станет делать? Лицо Билла от негодования покраснело:

— Черт вас возьми, мистер Геррик! Вы же сами видите, у меня нет таких денег. Если б вы были джентльменом, то хотя бы вернули мне ставки со стола!

Мэтт пожал плечами:

— Что ж, значит, я не джентльмен, так что играйте или пасуйте.

— Но это нечестно! — воскликнул Билл и повернулся к остальным за поддержкой: — Видите, что он вытворяет? Знает, что у меня нет ни шиша, и делает такие высоченные ставки! Это же чистое надувательство!

— Но он не должен тебе возвращать ставки со стола, — возразил кто-то из них. — Было бы страшно мило, если б он это сделал, но он не обязан.

Пробормотав что-то невнятное вроде «чертов жулик», Билл яростно швырнул свои карты на стол и рывком вскочил на ноги. Отходя от стола, он возмущенно процедил:

— Тоже мне игрок, сукин сын.

Самый младший из троих перевернул карты неудачливого игрока и воскликнул:

— Ничего себе! Ты только глянь — тройка тузов!

— А у вас что там, мистер? — произнес другой, посмотрев на Мэтга. — Должно быть, чертовски хорошая карта, раз вы пошли на риск при деньгах.

И он протянул руку за картами Мэтта.

— Минутку: хотите посмотреть — выкладывайте денежки, джентльмены.

— Неужто еще лучше, чем тройка тузов? — настаивал парень.

— Я ведь выиграл — так что вам еще надо?

— Все правильно, я просто хотел бы взглянуть, чем вы его побили.

— Хорошо, только вам нужно выложить восемьдесят долларов.

— Восемьдесят долларов?

Мэтт с невозмутимым видом кивнул.

— Если не ошибаюсь, ставка повышалась три раза — двадцать, десять и пятьдесят. Получается восемьдесят, так ведь, джентльмены? — спросил он, разглаживая и складывая в пачку банкноты. Запихнув деньги в карман пиджака, он встал из-за стола.

— Пойдем, Рена, я угощу тебя завтраком.

Видя, с каким недоумением она на него взглянула, он надел на голову свою черную фетровую шляпу и улыбнулся:

— Есть там клопы или нет, я не знаю, но зато из надежных источников мне известно, что в «Колумбусском доме» готовят лучшие в городе бифштексы с яйцами.

Проигравший верзила, дойдя до двери, остановился, а затем, резко повернувшись, наставил на Мэтта револьвер и пошел на него, злобно рыча:

— Я никому не дам надувать себя! Ты отлично знал, что я не смогу сделать такую ставку, потому и решил обтяпать меня. По-честному и в открытую ты не смог бы меня побить! Ну так вот, мистер, я тебе кое-что скажу о Билле Хоскинзе: я пристреливал жуликов, как паршивых собак!

— Успокойся, Билл, не стоит оно того, чтобы потом болтаться на веревке, — предостерег его один из дружков.

— Переверни его карты, — не сводя с Мэтта глаз, потребовал Билл. — Если они не лучше моих, я прикончу этого подонка. — И в подтверждение своих слов он шагнул вперед и сделал револьвером угрожающее движение. — Ну-ка глянем, что там у него.

Затаив дыхание, Верена наблюдала, как младший из игроков переворачивает одну за другой карты Мэтта.

— Трефовая четверка. Бубновая шестерка. Трефовая двойка. Пиковая десятка. Трефовая десятка. — Он поднял голову и ошеломленно провозгласил: — Черт возьми, да у него только и есть что пара десяток!

Когда Билл взвел курок, у Маккриди не дрогнул ни один мускул, но Верена, услышав щелчок, поняла, что судьба ее денег теперь полностью в ее руках. Целиться уже не было времени; она вскинула «кольт» Мэтта и спустила курок. Звук от выстрела был оглушительным. Посыпались осколки стекла, из разбитого фонаря пламя метнулось и вихрем пронеслось по ручейку керосина на полу. Все четверо игроков, ища укрытия, нырнули под стол и стали отнимать друг у друга револьвер Билла. Кончилось тем, что оружие выстрелило, и пуля пробив столешницу, оставила в зеленом сукне дыру с опаленными краями.

— Пожар! — закричала Верена. — Здесь все горит!

— Что здесь происходит, черт возьми? — крикнул появившийся в двери черного хода толстяк. Увидев черные клубы дыма от горящего керосина, он больше ни о чем не спрашивал, начав вместо этого орать: — Несите воду! Эй, вы, черт вас подери, — вставайте с пола и тушите пожар!

Схватив первую попавшуюся бутылку, он стал поливать из нее пляшущие языки пламени. Алкоголь с глухим свистом вспыхнул, и толстяк, бросив бутылку на пол, побежал за ведром..

Первым из дыма выбрался — а точнее выполз на четвереньках — Маккриди. Не оглядываясь назад, он схватил Верену за руку и бросился к выходу. Когда он выталкивал ее через двустворчатую дверь на улицу, она, обернувшись, успела заметить, как оба приятеля Билла вытаскивают беднягу за ноги из-под стола.

Оказавшись на улице, она с жадностью глотнула свежий воздух.

— Твой «кольт»… я выронила его, — тяжело дыша, проговорила она.

— Он у меня. — Взяв ее за локоть, Мэтт поторопил ее подальше от салуна.

— Стрелок из тебя никудышный, — сказал он, — но соображаешь ты чертовски быстро, и я восхищаюсь тобой. А вообще дело чуть не кончилось скверно. Я боялся, что если я брошу в них Бетси, то смогу угодить в тебя.

— Бетси?

— Ну да, это мой нож.

— Неужели ты назвал свой нож в честь какой-то женщины? — с изумлением спросила она.

— Нет, это не имя конкретной женщины, — уверил он ее, несколько замедлив шаг. — Дело в том, что у многих живых существ самка более агрессивна и опасна, чем самец. Так что женское имя для ножа вполне уместно. Но главное не это, а то, что ты, можно сказать, спасла мне жизнь.

— Скорее, я спасла свои деньги, — ответила она. — Ты ведь их украл у меня, Мэтью Маккриди, или, что то же самое, взял их без спроса.

— А если бы я спросил, ты разве дала бы мне взаймы?

— Разумеется, нет, — выпалила она. — Это все, что у меня оставалось и что не давало мне умереть с голоду. А ты взял и украл их.

— «Я закончила, господа присяжные заседатели».

— Извини, не поняла.

— Скажи, ты с самого рождения такая норовистая, или в твоей жизни был какой-то ужасный случай, сделавший тебя такой?

— Ну, знаешь, тебе не удастся свалить с больной головы на здоровую. У меня есть все основания злиться на тебя, и ты это прекрасно знаешь. Я ведь, кажется, ничего у тебя не украла. Все было как раз наоборот.

Он вдруг резко остановился и, запустив руку в карман пиджака, вынул толстую пачку денег. Небо тем временем стало светлее, розовые оттенки уступили место голубым. Он начал пересчитывать свой выигрыш:

— Двести тридцать… двести тридцать один… двести тридцать два… двести тридцать три. Неплохо для каких-нибудь двух часов работы, не правда ли?

Воззрившись на деньги, она спросила:

— Неужели здесь двести тридцать три доллара?

— Да. — Затем он отсчитал половину и протянул ей: — Держи — будешь должна мне пятьдесят центов.

— Что, что?

— Здесь сто семнадцать долларов. Это твоя доля. Согласись: половина выигрыша — неплохая прибыль для вложенной тобой суммы, не правда ли?

— А знаешь, должно быть, сто сорок шесть.

Его черная бровь взметнулась вверх:

— То есть как это?

— Ты начал играть, имея мои пятьдесят девять долларов, верно?

— Ну, допустим.

— И если ты мне их вернешь, останется сто семьдесят четыре, так?

— У меня нет с собой ручки и бумаги.

— А они мне и не нужны. Так вот, на мою долю приходится половина этого выигрыша, а это составляет… — она прикинула цифру в голове… — восемьдесят семь долларов. То есть ты должен мне сверх моих пятидесяти девяти долларов еще восемьдесят семь. А поскольку ты мне уже дал сто семнадцать, с тебя, я думаю, причитается еще двадцать девять долларов.

Он долго и молча на нее смотрел, а затем тщательно отделил от своих денег десятку и двадцатку.

— Ладно, но теперь ты должна мне уже один доллар.

— Благодарю.

— Ты чересчур жесткая женщина, Верена. Иначе ты сообразила бы, что как раз ты мне должна, а не я тебе, за то, что мне пришлось блефовать там, в салуне. Покер, знаешь ли, — это не только карты; это нечто гораздо большее.

— А во сколько ты оцениваешь свою жизнь? — парировала она его выпад и, мило улыбнувшись, добавила: — Надеюсь, больше, чем в двадцать девять долларов?

На это ему, это уж точно, нечего было сказать.

— Знаешь, а ты не имел права брать эти деньги, — продолжала она. — Никакого права. А если бы оказалось, что у него все-таки есть эти пятьдесят долларов?

— Но их же не было.

— В таком случае он был прав? Ты его обманул, так как знал, что у него нет денег на ставку?

— Он мог бы их занять, если бы был уверен в своих картах. Я ведь занял.

— А что, если бы у него все-таки оказались деньги? — продолжала допытываться она. — Что бы ты тогда делал?

— Ты совсем не понимаешь этой игры.

— Ну ладно, скажи мне: если ты всегда выигрываешь, зачем тебе понадобились мои пятьдесят девять долларов? Что скажешь на это?

— Меня ограбили. — И, подняв руку, он показал ей дыру от пули в рукаве. — Посмотри — он испортил мне такой отличный пиджак.

— Тебя ограбили? — отозвалась она слабым эхом, — Да, когда я вчера шел назад. Должно быть, кто-то увидел, сколько я выиграл, ну и решил проводить меня.

— Почему же ты ничего не сказал мне раньше, когда мы… — Она почувствовала, как ненавистная краска заливает ее лицо, и смущенно проговорила: — Когда мы были в твоей комнате.

— Мои мысли были заняты в тот момент кое-чем другим, — произнес он мягко, но, видя, как на ее лице появилось чувство вины, сжалился над ней и добавил: — Ну, скажем, тем, как спасти твою жизнь. И если уж на то пошло, я думаю, ты мне все-таки должна возвратить эти тридцать долларов.

— Ты забываешь про поезд, — напомнила ему она. — И если уж на то пошло, это ты мне должен заплатить за платье как минимум десять долларов.

— Черт возьми, Верена, с тобой не поторгуешься!

Но он улыбнулся, и от этого теплого взгляда у нее по спине побежали мурашки. Чувствуя, как память о его поцелуях заполняет волнами все ее существо, она поспешно отвернула от него лицо. Она не должна ему показывать, как хорошо помнит эти мгновения.

— Что ж, ты ведь знаешь, как говорят в таких случаях о деньгах и дружбе, — сказала она.

— Представления не имею.

— Ну, например: хочешь потерять друга — займи ему деньги.

— А как насчет поговорки о том, что ради друга снимешь с себя и последнюю рубашку? — тут же нашелся он.

— У меня не найдется для этого последней рубашки. Я всего лишь школьная учительница и даже в лучшие времена едва свожу концы с концами. А до Сан-Анджело, а потом назад в Филадельфию предстоит еще долгий путь, и дай бог, чтобы мне хватило этих ста сорока шести долларов.

Все еще боясь встретиться с ним глазами, она двинулась дальше и, дойдя до угла, по диагонали перешла улицу. Он быстро ее догнал и показал на гостиницу на другой стороне:

— «Колумбусский дом» вон там.

— Знаю, но на тот случай, если на дилижанс много людей, я хочу быть первой, когда откроется касса.

— Да ведь еще и шести нет.

— Я все равно не ем бифштексов на завтрак. Тем более сегодня, когда даже думать о еде противно. Меня и так стошнило, а голова просто раскалывается.

Внезапно остановившись как вкопанная, она бросила на него сердитый взгляд и возмущенно проговорила:

— Знаешь, а ты ведь мне соврал насчет виски. Оно оказалось даже хуже вина.

— Ах вот, оказывается, что тебя волнует на самом деле.

— Нет, не это, а то, что ты бросил меня одну, не потрудившись хотя бы предупредить, и к тому же прихватил с собой мои последние пятьдесят девять долларов. Тебе было абсолютно наплевать, что меня могут похитить в твое отсутствие. Знаешь, я даже подумала, что ты от меня сбежал.

Он снова с удивлением поднял брови:

— Каким бы я был идиотом, если бы сделал это без своего «кольта» и без смены белья.

— Но мне было страшно, Мэтью.

В утреннем свете казалось, что ее светло-карие глаза испещрены золотистыми искорками, и он не мог понять, как можно было раньше не замечать их необыкновенной Красоты. У него захватило дух от того только, что он сейчас смотрит в них, и в нем пробуждались мысли, которых он не мог сейчас себе позволить. Чтобы унять бешеное биение сердца, он вынужден был отвести взгляд в сторону.

— Я ведь пообещал доставить тебя в Сан-Антонио, Рена, — наконец произнес он, — и я не знал, как иначе смогу сдержать свое слово.

После всех тягот и неудобств, испытанных Вереной со дня ее прибытия в Галвестон (Боже, неужели после этого прошло всего лишь несколько дней, а не целая вечность?!), гостиница «Менгер-Хаус» в Сан-Антонио казалась приятным исключением. Сам город был довольно старинный и носил явный отпечаток испанского влияния буквально во всем, и прежде всего в красивых старых домах, расположившихся в гуще тенистых садов.

«Менгер-Хаус» находился в самом центре города, на площади напротив знаменитого Аламо[44].

Гостиница и в самом деле была очень приятная, из тех, что обычно встречаются в более цивилизованных местах — с чудесным внутренним двориком, фонтанами, розами, магнолиями, олеандрами. Воздух был насыщен сладкими ароматами, которые, перемешиваясь, ласкали обоняние опьяняющим благоуханием изысканных духов. Здесь удивительно спокойная, безмятежная атмосфера, думала томно Верена, не торопясь выходить из пахнущей розами воды, хотя пора было одеваться к обеду. Неожиданно для себя она оказалась в чудесном оазисе, ожидавшем ее посреди самого утомительного и ужасного путешествия в ее жизни.

В дверь кто-то легонько постучал. Затем послышался голос горничной, произнесшей с сильным акцентом:

— Мисс Геррик! Senor ваш брат, послать вам кое-что. Мисс Геррик, вы есть еще там?

— Да, да — э-э-э — ипо momenta — одну минуточку! — ответила Верена, с неохотой поднимая разомлевшее тело из ванны. Торопливо обернувшись в огромное белое полотенце, она прошлепала босыми ногами к двери и, повернув ключ в замке, слегка приоткрыла ее: