— Почему же, представляю, — проговорил он вполне серьезно. — Когда со мной это случилось в первый раз, причиной было теннессийское виски, и я тогда целых два дня был сам не свой. Готов поклясться, что добрый год после этого я и капли в рот не брал, да и потом старался не выпивать лишнего.

— Я даже не могу голову держать прямо.

— Тогда обопритесь о мое плечо, — предложил он, — и вам не надо будет ее держать.

— И не подумаю…

В этот момент колеса наехали еще на один пенек, и Верена чуть не выпала из повозки. Ее многострадальная голова мотнулась вперед, отчего глаза пронзила острая боль, и Мэтью поспешил подхватить ее, а затем притянул к себе, подставив ей под голову плечо. Не в силах больше сопротивляться, она ухватилась за него обеими руками и прильнула к нему. Это было не очень-то благопристойно с ее стороны, но она уже не думала о приличиях. Хотела она это признать или нет, но ей было так хорошо в его объятиях.

Повозка дернулась — на сей раз оттого, что остановилась, — и мальчик что-то прокричал по-испански. Верена, вздрогнув, проснулась и, выпрямившись, огляделась вокруг. Первым, что предстало перед ее глазами, была река.

— Где мы?

— Будем сейчас переправляться через Колорадо, — ответил Мэтт. — Колумбус сразу же за рекой. Как только высадимся с парома на том берегу, пойдем и возьмем себе пару комнат. А после этого, пока вы будете отсыпаться и таким образом избавляться от остатков похмелья, я схожу за нашими вещами.

— Понятно.

— Вам лучше?

Некоторое время она сидела молча, а затем, разобравшись в своем самочувствии, ответила:

— Такое впечатление, что шея наполовину сломана, а голова по-прежнему так болит, как будто меня ударили чем-то тяжелым между глаз.

— Что, эти полтора часа сна не помогли?

Она осторожно повернула голову, и в шее у нее что-то хрустнуло.

— Даже не знаю — все еще чувствую себя такой усталой.

— Скоро организуем вам настоящую постель, вам будет спокойно и уютно, — пообещал он. — А утром вы проснетесь в полном порядке.

— Это и есть паром? — вдруг спросила она, мгновенно забыв о боли.

— Ну да. Не слишком просторный, хотите сказать?

— Да он же попросту допотопный, вот он какой.

Посудина была слишком мала, чтобы иметь право называться паромом, и управлял ею один-единственный человек, использовавший в качестве источника энергии потрепанный канат, пропущенный через лебедку и систему блоков. Подплывая к берегу, чтобы забрать новых пассажиров, все это сооружение издавало скрипящие и стонущие звуки, и продолжалось это до тех пор, пока паром не уткнулся в небольшой причал, после чего замер и затих.

— Возможно, это та самая ложка, в которой переплыл Колорадо Стивен Остин[29]. Это место, знаете ли, своего рода колыбель Техаса. Вон там, на том берегу, высадились первые три сотни поселенцев, превративших этих земли в двадцатые годы в гомстед[30], — и Мэтью показал рукой на большие дубы с той стороны реки.

— Вот как?

— Да, так.

— А вы разве бывали здесь раньше?

— Только раз, вскоре после войны, когда я искал хоть какое-то место, где не хозяйничают янки. Но Техас в этом смысле не очень-то отличался от остальных южных штатов — там, куда не добрались «мешочники»[31], не было житья от набегов индейцев. Так что я отправился в Новый Орлеан, где мало что меняется с годами. Кто только его не захватывал — и испанцы, и французы, а потом и мы, но вместо того чтобы подчиняться пришельцам, он как бы поглощал и переваривал их. И я считал, что, может быть, он проглотит и янки. Так оно в известной степени и было. Новый Орлеан, — заявил он убежденно, — всегда останется Новым Орлеаном.

— И вы что, до недавнего времени там постоянно и жили?

— В общем-то, да, более или менее. Иногда я садился на пароход и отправлялся вверх по реке до Натчеза и Виксберга, занимаясь там своим ремеслом.

— То есть играя в карты?

— А это одно и то же. Как только человек начинает чем-то зарабатывать себе на жизнь, это перестает быть игрой и превращается, как и все подобные занятия, в нечто вроде работы. Чтобы получить доступ туда, где играют по-крупному, нужно обзавестись подходящей одеждой, подходящими манерами, подходящими связями, а оказавшись там, нужно научиться чертовски хорошо считать свои карты, иначе ты быстро проиграешься в пух и прах. — Он снова посмотрел на противоположный берег реки и покачал головой: — Нет ничего хуже, чем проигравшийся профессиональный игрок, Рена. Он ведь должен делать ставки, в ином случае он не сможет играть. И каждый раз, когда он садится за стол, у него должно хватать духу, чтобы идти на риск и не бояться все дочиста проиграть, иначе он никогда не выиграет. Да, это ад, а не жизнь.

— Тогда я не понимаю, зачем кому-то нужно так жить.

— Но разве есть что-нибудь на свете, подобное выигрышу?! Ни виски, ни женщины — ничто не может вызвать у человека тех чувств, которые он испытывает, выиграв. Когда играешь в покер, ты как бы вступаешь в захватывающий поединок с теми, кто сидит с тобой за столом, и оружием служит твое искусство и твоя выдержка.

— А также везение?

— Да, и везение тоже. Но везению всегда можно немного помочь.

— То есть, насколько я понимаю, начать жульничать.

— Нет, Рена, я блефую, и мне это чертовски здорово удается.

— Если с повозкой, то в два захода, мистер, — крикнул им паромщик. — По доллару с каждого! За повозку — отдельная плата!

— По доллару с каждого из нас за переправу на этой развалине? — не веря своим ушам, спросила Верена. — Только за то, чтобы оказаться на том берегу?

— По-другому не переберетесь, — самодовольно заявил паромщик, — разве что вплавь.

— Не хватало еще этого. — И она, хоть и была потрясена непомерной стоимостью переправы, принялась развязывать шнурки на кошельке.

— Я обо всем позабочусь, — остановил ее Мэтт. — Спрячьте свои деньги — они вам еще пригодятся, чтоб заплатить за дилижанс.

— Нет, так не годится. Я еще не в таких стесненных обстоятельствах.

И все же, добавила она про себя, это настоящий грабеж. Она понимала, что по всей справедливости должна разделить все расходы поровну, включая и плату Эдуардо за его повозку. Но она просто не могла себе этого позволить.

— А знаете, — пришло ей вдруг в голову, — мне кажется, нет никакого смысла платить за то, что не понадобится нам в Колумбусе. То есть, я хочу сказать, мы можем прекрасно добраться от лодочной станции до города и пешком.

— А как же ваша голова?

— Если идти, она скорее всего меньше будет болеть, чем если ехать. По крайней мере, я смогу обходить всякие рытвины и ухабы.

— Что ж, ладно.

Мэтт спрыгнул с дощатого сиденья и достал из кармана пиджака деньги. Отделив десятидолларовую бумажку, он протянул ее изумленному пареньку:

— Вот, держи — per Eduardo.

Мальчишка молча смотрел на него, пока тот не повторил свои слова. Тогда Эдуардо взял бумажку, перевернул ее несколько раз, словно хотел удостовериться, что это не сон, а затем сунул ее между подметкой сандалии и подошвой ноги. Как только Вере-на слезла с повозки, он щелкнул кнутом над спинами своей диковинной пары мулов и, сделав широкий круг, направил повозку в обратный путь по оставленной ею колее. Громыхая и тарахтя, повозка исчезла в облаке пыли под возгласы «Пошел, Джейк! Давай, Ворон!».

— Не кажется ли вам, что это было чересчур уж щедро? — проговорила, откашливаясь, Верена. — Десять долларов — это больше, чем платят за две недели учительства.

Мэтт пожал плечами:

— Каждый должен получить свою долю в игре.

Затем, взяв Верену за локоть, он обратил ее внимание на паром:

— Кажется, нас ждут.

Подойдя к самой воде, она с сомнением глянула на посудину:

— Вы уверены, что он выдержит?

— Вы ведь сами видели, как он переплыл реку, не так ли?

Речная вода выглядела красной и мутной.

— Хотелось бы знать, здесь очень глубоко? — поинтересовалась Верена.

— Два билета, — сказал Мэтт паромщику, протягивая два серебряных доллара.

— А какая разница? — ответил паромщик на вопрос Верены. — Кажись, мы не собираемся переходить ее вброд.

Оказавшись на пароме, Верена заняла место посередине, ухватившись за опорный столбик лебедки. Паромщик тем временем принялся крутить рукоятку, натягивая таким образом канат. Не переставая скрипеть и стонать, паром нехотя отделился от берега и поплыл, оставляя за собой широкий след из невысоких красных бурунов с белой пеной сверху. Под ногами чувствовалось сильное течение, пытающееся сбить паром в сторону.

С другой стороны реки под видавшим виды причалом вода встречалась с красным, как кирпич, глинистым берегом. Во все время переправы Верена не сводила с него глаз.

— Чго делает землю такой красной? — спросила она.

— Это та же самая глина, что окрашивает реку. Между этими местами и восточной Джорджией — сплошная красная глина.

— Кажется, у нас в районе Филадельфии ничего подобного нет.

— Вероятно, вы правы. Ну а эти полосы глины идут до индейских резерваций, а потом и дальше, выше реки Канейдиан, через пустыню и всю территорию штата Нью-Мексико.

— Ну, и на этой глине что-нибудь растет?

— Да, если хватает воды. Во всяком случае, можно заниматься скотоводством.

— Интересно, возле Сан-Анджело такие же места? — пробормотала Верена.

— Сан-Анджела, — поправил ее паромщик. — Не Сан-Анджело, а Сан-Анджела.

— Но у меня есть письмо с почтовым штемпелем «Сан-Анджело», — уверенно сказала она.

— Что вы хотите — такое уж у нас правительство. Представляете, Де-Витт называет этот свой городишко Сан-Анджела в честь свояченицы, монашки по имени Анджела, а они берут и меняют это имя на мужское, потому как кто-то там подумал, что Анджела звучит неподходяще. Как будто им не все равно. Это все одно, как если б я назвал какое-то место Гусыня, а они б решили, что Гусак звучит лучше.

— А там земля красная?

— Не знаю, не бывал. Когда-то это место называлось Заречье, а потом мистер Де-Витт переименовал его, — добавил паромщик.

— Судя по тому, что я слышал, там нет ничего стоящего внимания — только несколько jacals[32] и парочка хибар.

— Насколько я знаю, шакалы здесь не водятся, — пробормотала Верена.

— А в них и не живут индейцы, — заявил он уверенно. — В основном мексиканцы и немного белых.

Она решила не продолжать этот разговор. Очевидно, он не имел в виду диких собак, живущих в Африке и Азии. А просветить его на этот счет до окончания переправы уже не оставалось времени. Увидев, что берег совсем близко, она вся подобралась, готовая ступить на землю. Паром ударился о сваи и дернулся, отчего Верену пронзила острая боль, стрельнувшая в шею, а затем в голову. На мгновение у нее появилось ужасное ощущение, что она может оскандалиться и ее вот-вот вырвет; и хотя паромщик привязывал веревку, ей казалось, что они все еще движутся.

— Ну вот, не так уж и страшно это было, — негромко проговорил Мэтью и тут же заметил, какое у нее зеленое лицо. — Быстренько перегнитесь через борт и пошире откройте рот, — посоветовал он.

— Я в порядке, — выдавила она сквозь стиснутые зубы.

Потихоньку разжав руку, стискивавшую столбик лебедки, Верена, осторожно переступая, сошла по перекинутой с парома доске на причал.

— Фу-у, — с облегчением выдохнула она, когда прошел приступ тошноты.

— Вам лучше?

— Намного, — и, переведя взгляд на красную дорогу с глубокими колеями, она решительно распрямила плечи. — Как только получу свой саквояж, приму ванну, а потом — в постель, и буду спать до тех пор, пока не проснусь сама, пусть это будет даже через сутки.

— А я-то думал, что, поселившись в гостинице, мы сначала где-нибудь поедим, а потом я сразу пойду выяснить, как там дела с нашим поездом.

Он взял ее за руку, и они пустились в путь. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их не слышал паромщик, Мэтью наклонился к Верене и тихо произнес:

— Если поезд не ушел, мы по-прежнему супруги Маккриди, если ушел — я все-таки считаю, что вам не мешало бы иметь и другое имя, кроме Верены Хауард — так, на всякий случай.

— Ничего подходящего мне сейчас в голову не приходит.

— Лиззи или Бесси ведь вам не нравятся?

— Нет.

— А как звали вашу маму?

— Мэри Вероника — и я от этих имен тоже не в восторге.

— Кэролайн?

— Звучит слишком по-южному.

— Джульетт? Уж более типичного для северянки имени не придумаешь.

— Нет.

— Как насчет Харриет? Той, которая Стоу[33]? — предложил Мэтью.

— Нет.

— Ну, на Марту вы не слишком похожи.

— Это уж точно.

— Кэтрин? Шарлотт? Энн? Маргарет? — Не услышав ответа, он вздохнул и спросил: — Ну хорошо, а как вы назовете своих детей?

Она бросила на него быстрый взгляд и сухо ответила:

— Поскольку я почти окончательно решила не выходить замуж, о таких вещах я просто не думаю.

— Куклы у вас были?

— Две — Эйми и Луиз.

— Так в чем же дело — выбирайте из них.

— Имя Луиз дала кукле мама, я не скажу, чтобы оно так уж мне нравилось. Ну а при мысли об Эйми я начинаю представлять себе какое-то маленькое, хрупкое существо.

— У меня есть сестра Мэгги, — предложил он очередное имя.

Она сделала глубокий вдох, а затем, выдохнув, сказала:

— Придумаю что-нибудь, когда будем регистрироваться в гостинице.

— Не кажется ли вам, что я должен знать первым?

— Ну а как насчет вас? За кого вы выдадите себя на сей раз? — ответила она вопросом на вопрос.

— Жду ваших предложений.

— Как вам нравится Ралф? Или Хейвуд? А может быть, Орсон?

— Хейвуд?

— Мой двоюродный дедушка — отец моего дяди Элиота.

— О, нет. Я бы предпочел что-нибудь более выразительное.

— Джордж? Хенри? Фрэнк? Джон?

— Неужели я вам кажусь похожим на какого-то Хенри? — спросил он, делая вид, что оскорблен.

— Настолько же, насколько я кажусь вам похожей на Лиззи, — ответила она с милым выражением лица.

— Ну хорошо, на кого же я, по-вашему, похож?

— В данный момент? Скорее всего на какого-нибудь Эла — заметьте, не Альберта, а Эла.

— На Эла!

— Если честно, то вы сейчас больше всего похожи на уличного драчуна. — Несмотря на жуткую головную боль, она едва удержалась от улыбки. — А вы небось думаете о себе как о Стивене?

— Ну, он был слабым королем[34].

Сначала она не поняла, о чем он, но потом быстро сообразила:

— А, вы о сопернике Матильды?

— Ну да.

— А как насчет Ричарда Львиное Сердце[35]? Возможно, он не вызывает особенного восхищения, но в те времена никто, кажется, так не думал — за исключением, может быть, Леопольда, герцога Австрийского, и сарацинов[36]. А братец Ричарда Джон[37] был, без сомнения, еще похуже.

— Ричард… — После недолгого раздумья он кивнул: — Ладно — думаю, мне это подойдет. Хотя Беренгария[38] — имя малость устаревшее, на мой вкус.

— Вы же не могли все это узнать за карточным столом? — сказала она. — Равным образом как и на ферме в Теннесси.

— Нет, конечно. В общем-то, когда я попал в Новый Орлеан, я был просто-напросто неотесанным деревенщиной, и единственным моим достоинством была неплохая внешность.

— И самомнение.

— Пожалуй. Я глазел по сторонам и видел огромные дома, шикарные экипажи на улицах, быстрых лошадей…

— И шикарных женщин, — вставила она. — Я уверена, их было великое множество.

— Да, не без этого. Так вот, я понимал, что, если я захочу когда-либо попасть в общество джентльменов, мне нужно будет выглядеть, говорить и вести себя так, будто я из их числа. Я наскреб сколько мог, вывернув все карманы, отправился в район доков и нашел себе партнеров для игры в покер. А на следующий день, взяв с собой выигранные деньги, я нанес визит портному, приобрел абонемент в платную библиотеку и начал учиться вести себя как джентльмен. — Он прервал свой рассказ, взглянул на Верену с высоты своего роста и произнес: — У меня могут быть какие угодно недостатки, но я никогда не отступаюсь от поставленной цели. Через два года после того как речной пароход доставил меня в Новый Орлеан, я уже танцевал с первой светской красавицей на балу в одном из тех огромных домов.

— И вы вели такой образ жизни за счет игры в карты, — предположила она.

— В общем-то, да.

— Я вам не верю. Если бы вам так везло, вы бы не шли сейчас по дороге к захолустному техасскому городку.

— Что я могу сказать — видно, Госпожа Удача решила взять временный отпуск. Но мы слегка отвлеклись, как вы сами видите. Итак, мы с вами — Ричард и Элинор, ну а фамилия у нас какая?

— Вы говорите, Элинор?

— Ну да — в честь Элеоноры Аквитанской[39]. Она была сильная женщина, Рена, и вы этого не можете отрицать.

— Да, но…

— Как вам нравится фамилия Геррик?

— Тот, кто написал «Коринна стремит свой бег на майские луга»?

— Как видно, вы преподавали английский?

— Историю тоже — впрочем, как и почти все остальное. Это была школа-восьмилетка — всего одна комната и девятнадцать учеников от шести и до двадцати лет.

— Двадцати?

— Да, двадцати. Этот парень бросил школу в двенадцать, но после того как я была представлена на общем городском собрании, он сразу же объявил о своем намерении продолжать образование. К сожалению, он хотел скорее давать, чем брать уроки.

— Пылал к вам страстью?

— Да, и был слишком глуп, чтобы понимать слово «нет», так что в конце концов пришлось запустить ему в голову ведром с золой.

— Небось с горячими углями?

— Да, а потом я сама заявила об уходе, прежде чем меня выгнали.

— Что ж, за все, чему мы учимся в жизни по воле божьей, приходится платить.

— Чьи это слова? — поинтересовалась она.

— Мои. Кстати, мы уже пришли, так что давайте решайте. Думаю, ничего страшного не случится, если вы станете на один день Элинор, сестрой Ричарда.

— Смотрите, Ричард, — надпись «Колумбусский дом». Нам здесь ни в коем случае нельзя останавливаться.

— Но это же гостиница. Там так и написано — «гостиница».

— Да, но это гостиница «Колумбусский дом», почему я и не хочу здесь останавливаться. Сара Брассфилд сказала мне, что, когда они с Сетом прошлой зимой ездили сюда, в город, чтобы оформить на мальчиков опеку, они останавливались именно здесь.

— Не понимаю, о чем вы.

Схватив его за руку, она приблизила губы к его уху и прошептала:

— Клопы.

— Клопы?! — воскликнул он.

— Толку от того, что я шептала! — проворчала она. — Да, клопы. Сара сказала, что ни она, ни Сет не смогли сомкнуть глаз целую ночь, так что я здесь останавливаться не собираюсь. Ричард Геррик, если ему так хочется, может идти туда и поселяться, а Элинор пойдет дальше по улице, пока не найдет подходящего пансиона.

Она отпустила его руку, подобрала свои заштопанные юбки и решительно зашагала прочь. А он остался стоять, не зная, предпочесть ли ЛУЧШИЕ К ЗАПАДУ ОТ МЕКСИКАНСКОГО ЗАЛИВА БИФШТЕКСЫ, которые рекламировала надпись под гостиничной вывеской, или Верену Хауард. «Ну и с дамочкой я связался! — пробормотал он вполголоса. — От тебя никакого проку, одни только неприятности».

И он двинулся вслед за Вереной.

— А ну, мистер, руки за голову и ко мне лицом, да помедленнее.

Приказ исходил от кого-то, неожиданно появившегося сзади из темного закоулка. Мэтью замер на месте, и его рука привычно рванулась за «кольтом», но в шею ему уперлось дуло пистолета.

— Только попробуй, и я вышибу тебе мозги, — прозвучал низкий голос.

Мэтью опасливо поднял руки, и у него мелькнула мысль: а не выхватить ли нож? Но, чувствуя прикосновение холодной стали, он решил, что не стоит. Одно неосторожное движение — и он на том свете.

Нападавший обхватил его рукой и, вытащив у него из кобуры «кольт», швырнул его на середину безлюдной улицы.

— Где они? — отрывисто спросил он.

— Что?

— Деньги.

Все еще надеясь незаметно вынуть нож из-под рукава, Мэтью тянул время:

— Какие деньги?

— Только не надо разыгрывать передо мной идиота, Геррик. Я знаю, у тебя с собой куча денег. Своими глазами видел, как ты их выигрывал.

— А, эти деньги.

— Ну да — где они?

— В кармане, — сказал Мэтт, опуская руку как бы за ними.

— Стоп! Думаешь, я только вчера родился? — прорычал голос. — А ну-ка вытяни руки к небу и поворачивайся ко мне, да не спеши, будь паинькой.

И для убедительности он взвел курок. Услышав щелчок, Мэтью понял, что здорово влип. Он медленно повернулся вокруг. Светлые глаза незнакомца поблескивали в лунном свете, лицо было угрюмым и непреклонным. Мэтью взвесил свои шансы и пришел к выводу, что пистолет с взведенным курком успеет выстрелить даже в том случае, если нож угодит в цель.

— Теперь скажи мне, в каком кармане, и, пока я буду доставать деньги, стой смирно.

— Послушай, приятель…

— У меня нет времени для разных игр, Геррик, — в каком кармане?

По крайней мере, у него был шанс сохранить хоть часть денег.

— В правом, — в конце концов сказал Мэтт.

Человек похлопал левой рукой по карману пиджака Мэтта, а затем сунул туда руку. Вынув объемистую пачку денег, он поднес ее к глазам, чтобы лучше рассмотреть в лунном свете.

— Будь человеком, оставь мне хоть немного из них, — проговорил Мэтт.

— Я не такой идиот, — коротко бросил незнакомец.

Он запихнул деньги за пазуху, а потом быстро проверил второй карман пиджака и нашел там аккуратно сложенные банкноты.

— Это все?

— Да.

Для верности грабитель прощупал карманы жилетки и брюк Мэтта, обнаружив там и вытащив три серебряных доллара и несколько монет по двадцать пять центов. Затем он дернул за цепочку с часами и оборвал ее.

— Давно мечтал о классных золотых часах, — изрек он, засовывая их вместе с мелочью в карман брюк. — Ну а теперь поворачивайся и шагай по этому переулку.

В его словах чувствовалась угроза, и Мэтт понял, что может получить пулю в спину — грабитель не собирался оставлять свидетелей. А кругом не было никого, кто мог бы прийти на помощь. У него на затылке зашевелились волосы.

— Двигай, тебе говорят.

Незнакомец не знал про нож, и это давало Мэтту единственный шанс. Сделав глубокий вдох, он шагнул вперед и, резко опустив правую руку, нырнул в тень, слыша, как пуля ударила в глинобитную стену над его головой. Пользуясь тем, что бандит взводит курок для следующего выстрела, Мэтт метнул в него нож. Вторая пуля зацепила рукав пиджака, чудом не задев руки. Оставшись без оружия, Мэтт перекатился за какие-то бочки, готовый спасаться бегством.

Но в переулке стояла зловещая тишина. Прошло несколько секунд, и он осторожно выглянул из-за укрытия. Затем, держась за верх бочки и готовый в любую секунду пригнуться, он высунул голову чуть дальше, чтобы получше присмотреться. Никого нигде не было видно. Его внимание привлек лишь блеск стали в лунном свете: на пыльной улице, на самом виду, лежали его нож и «кольт».

Это элементарная уловка. Ничем другим это не могло быть. Стоит только обнаружить себя — и ему конец. Снова спрятавшись за бочками, он решил некоторое время выждать.

В этот момент послышался топот бегущих ног, и кто-то закричал:

— Эй, что там такое? Кто стрелял?

В самом начале переулка стоял паренек лет шестнадцати-семнадцати и смотрел в его сторону. Мэтью поднялся из-за укрытия и, прежде чем выйти оттуда, отряхнулся.

— Вы в порядке, мистер? — спросил паренек.

— Да, — наклонившись, Мэтт поднял свой нож и несколько раз повернул, присматриваясь к нему в лунном свете. Лезвие было темным и влажным. — Да, я в порядке.

— А что случилось? Я как раз поворачивал за угол и вдруг услышал выстрелы.

Если он скажет, что его ограбили, ему придется беседовать с шерифом, а то и рейнджером, а ему это совсем не нужно.

— Да ничего такого, малыш, — ответил он. — Я сам толком ничего не видел. Должно быть, кто-то спьяну решил пострелять для потехи.

— Это ваш нож?

— Да. Я бросил его, когда тот тип пальнул в переулок.

И, прежде чем парень успел присмотреться, он засунул окровавленный нож в ножны, спрятанные в рукаве. Затем поднял с земли «кольт» и, поскольку юнец шел за ним не отставая, вынужден был объяснить:

— Должно быть, вывалился, когда я упал на землю.

— А почему вы его не пустили в ход?

— Не мог — бежал, чтобы поскорее укрыться.

Паренек, явно разочарованный таким ответом, заявил:

— Я на вашем месте поступил бы не так — я бы точно ухлопал того ковбоя.

Мэтт некоторое время молча смотрел на парнишку, а затем сказал:

— А если у него был дружок? Тогда бы тебя тоже пристукнули.

Втиснув «кольт» в кобуру, он быстрым шагом направился к пансиону. К его досаде, мальчишка увязался за ним и не отставал ни на шаг.

— Послушай, малыш…

— О, кобура у вас подвешена, как у настоящего ганфайтера[40], мистер.

— Да.

— А вы, часом, не Клэй Эллисон?

— Нет.

— Но все равно вы ганфайтер, правда?

— Нет.

— Какой на вас шикарный костюм!

— Слушай, парень…

— И все-таки вы ганфайтер!

— Нет.

— Вам приходилось кого-нибудь убивать?

— Да, на войне, — проронил Мэтт, останавливаясь. — Ну что, может, хочешь спросить еще о чем-нибудь, что тебя не касается, пока я здесь?

— Откуда у вас фонарь под глазом?

— Завалилась кровать. — И он стал подниматься по ступенькам на широкое крыльцо. — Пока, малыш.

— С вами точно все в порядке, мистер?

— Все.

Но это было не так. Он страшно устал, тело болело, в карманах было пусто. Обчищен до нитки! Проклятый бандюга и цента ему не оставил. А утром придется просить Верену Хауард расплачиваться за обе комнаты, хотя у нее и самой с деньгами не густо.

Собираясь хорошенько выспаться, он закончил играть довольно рано, имея в карманах больше трехсот долларов. А кончилось тем, что ему не на что выпить чашку кофе, не говоря уже о завтраке.

Теперь он вынужден будет торчать здесь, в Ко-лумбусе, пока не достанет денег хотя бы на одну ставку. Нужно раздобыть двадцать-тридцать долларов, а затем разыскать себе партнеров. Не имея этих денег, он не сможет даже сесть за игорный стол.

Войдя в пансион, он направился по узкому коридору к лестнице, которая вела в его комнату. Чувствовал он себя глупо и был зол на себя. Только полный идиот мог для сокращения пути пробираться задними дворами и закоулками с карманами, полными денег. Но он смертельно устал, и это его хоть как-то оправдывало в собственных глазах.

Поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, он раздумывал над положением, в котором оказался. Что ему теперь остается? Наняться к кому-нибудь на денек и хорошенько повкалывать за плату? Он не исключал даже такой возможности. Это уже не первый раз, когда он оставался без единого цента, и наверняка не последний. Легко приходят, легко и уходят — так, кажется, он говорил Верене о деньгах. Но настолько легко, как на сей раз, они давно от него не уходили. А уж каким образом они от него ушли — от одной мысли об этом он начинал себя чувствовать желторотым птенцом и придурком.

Он вошел в комнату, закрыл за собой дверь и развязал галстук. Сняв пиджак, он повесил его на спинку единственного стула и начал расстегивать рубашку. Дойдя до правой манжеты, он увидел пятнышко крови в том месте, где нож касался белоснежного батиста. Что ж, по крайней мере, он хоть что-то получил за свои деньги. Пусть он и не убил этого чертова подонка, проткнул он его, похоже, довольно прилично.

Хоть какое-то утешение, подумал он и, сев на край кровати, протянул руку за почти полной бутылкой, доставленной, по его просьбе, хозяином пансиона. Плеснув в стакан добрую порцию тен-нессийского виски, он залпом осушил его и лег, положив ноги в ботинках на спинку кровати. Заплатить за виски он тоже не сможет, зато залить им свои невзгоды уж постарается.

Боже правый, а что он скажет Верене?! Теперь он не сможет поехать с ней в Сан-Антонио, и мысль об этом, как ни странно, заставила его почувствовать острое сожаление. Что и говорить, за эти несколько дней он убедился, что восхищаться ею можно не только за ее внешность. Ему все больше нравился ее ясный, быстрый, критический ум. Он даже чувствовал, что ему будет недоставать всех этих словесных стычек между ними. Совершенно одна, почти без денег, она все же не поддавалась соблазну пойти по легкому пути, не стала использовать свою красоту в корыстных целях, предпочитая полагаться на свой острый язык и лишь с его помощью держать оборону против окружавшего ее агрессивного мира.

Но Техас — это не Пенсильвания, здесь дикий, жестокий Юг, где от острого языка не много толку, когда имеешь дело с такими похотливыми молодцами, как Большой Эл. А уж для тех головорезов, которые за ней гоняются, это и подавно детский лепет. Кстати, если бы у них, вместе взятых, хватало ума хотя бы на одного, они давно бы уже поймали ее. Но даже эти болваны рано или поздно поумнеют, и если его не будет на их пути, то это случится скорее раньше, чем позже. Что им стоит справиться с женщиной, если она одна!

Черт подери! Он не может позволить ей ехать дальше без него. Да он просто обманывал себя, когда думал, что сойдет с поезда в Колумбусе и исчезнет. Он обманывал себя даже тогда, когда собирался посадить ее в почтовую карету в нескольких милях за Сан-Антонио. Теперь ему было трудно сказать, когда это произошло, но в какой-то момент в глубинах его сознания созрело решение, что он должен доставить ее в Сан-Анджело. А после этого была лишь тщетная борьба, которую он вел с неизбежностью. Борьба, продолжавшаяся до того самого момента, когда вмешался Всевышний. Но теперь ситуация вышла из-под контроля Мэтта. Он не может доставить ее туда. И все-таки он должен. Для этого ему нужна лишь небольшая сумма денег на одну ставку — рычаг, с помощь которого он сможет выровнять свой безумным образом покосившийся мир.