– Но меня не было дома. Понятно.
      – Звонили из местных теленовостей. Они весь день сегодня названивают, пытаются тебя застать. Ты и так уже наговорил больше некуда. Кстати, квартплату еще надо забрать.
      – Что? Сейчас?
      Я подумал, не рассказать ли ей о других делах, которые наперегонки пытались завладеть моим вниманием. Но момент был неподходящий. Для начала, я не смог бы сохранить присутствие духа. Мое самообладание быстро упало бы до низшей точки, и я запросто перешел бы на крик, рыдания, а то и принялся рвать на себе одежду. К тому же обстановка не располагала. Лучше подождать пару дней, пока починят крышу, а потом разрешить детям привести друзей. Пока они будут играть, я спокойно все расскажу Урсуле. Да, детская тусовка – хорошая идея. Урсула не осмелится закатить сцену при малышне.
      – Я не виновата, что ты затянул с этим делом. Если хочешь, я тебя подвезу, – предложила Урсула.
      – Я сам себя подвезу, можешь не беспокоиться.
      – Я не беспокоюсь.
      – Нет, правда, я могу сам съездить.
      – Машина-то моя.
      – Ну и что? Боишься отпускать меня одного к студенткам? Настолько мне не доверяешь?
      – Нет, я вообще-то заказала ужин в китайском ресторане, заказ будет готов через пять минут. Поэтому я и хотела поехать с тобой. Но теперь – ты прав – я тебе не доверяю.
      Мы заскочили в ресторанчик забрать еду. Еды хватало на двоих, потому что Урсула заказала свои любимые блюда в двух порциях.
      – Видишь? Хотя от тебя не было ни ответа ни привета, я о тебе подумала – для двоих заказала.
      – Огромное спасибо. Могла бы выбрать для меня то, что нравится мне, а не вторую порцию того, что нравится тебе.
      – Ты же не позвонил, забыл? А если б ты попал под машину или еще чего, я бы осталась с кучей еды, которую ни за что не стала бы есть.
      – Ради интереса, представь, что тебе пришлось выбирать между моей смертью и расточительным отношением к еде, что бы ты выбрала?
      – Когда же ты вырастешь. Я не говорила, что хочу,чтобы тебя сбила машина. Я лишь сказала, что если бытебя сбило машиной, то весь жареный рис в мире не вернул бы тебя обратно.
      За разговорами мы быстро доехали до нашего старого дома. Снаружи он был такой же, как раньше, только сильно вибрировал. Вибрацию вызывали не сумасшедшие споры о том, кто последний брал пульт телевизора, а сумасшедшие звуки убойного «драм-н-бейс». В музыку помехами врывались голоса, крики и смех. Девочки устроили вечеринку. Хорошего мало. После очередной студенческой вечеринки в моеймолодости нам приходилось менять квартиру, оставлять ее в прошлом как помятый, изорванный, заблеванный кокон.
      Урсула забрала у меня еду и принялась шарить по коробочкам, пробуя содержимое на вкус.
      – М-м-м, как вкусно. Ступай забери квартплату. Поживее, я хочу вернуться домой, пока не остыло.
      На удары кулаком в дверь отозвалось существо с банкой пива в руках.
      – Анна здесь? – заорал я.
      – Что? – заорало в ответ существо.
      Мы еще несколько минут надсаживали глотки. Наконец контакт состоялся и существо вернулось в дом, выкрикивая: «Где Анна?»
      – Наверху. Кто спрашивает?
      – Мужик какой-то.
      В дверях появилась одна из студенток.
      – Ты кто? – прохрипела она.
      – Хозяин дома. Анну можно? – Невольно я пытался поймать ее расфокусированный взгляд.
      – Ага… естсно. – Студентка широко улыбнулась, отчего лишилась равновесия и ее повело куда-то в сторону. Когда ее опять занесло в коридор, девица уточнила: – Наверху она, в спальне. Иди по лестнице, потом…
      – Я знаю, куда идти, спасибо.
      Студентка сделала пируэт, убирая свое тело из прохода, и я ступил в дом. Я шел сквозь унылый Аид студенческого веселья. Танцы, вопли, хохот, уханье, нетвердо стоящие на ногах фигуры – как грустно. Мы, когда были молоды, тоже пускались в разгул, но это был нашразгул. А теперь студенты, выходит, занимаются тем же самым? Неужели им не ясно, как жалко они выглядят, подражая нам? «Вечеринки» изобретены моим поколением, зачем же слепо копировать? Прямо как дети. На кухне я заметил группку студентов, то и дело с серьезными лицами стряхивающих пепел с сигарет. Корчат из себя «уставших от жизни» и «видавших такое, что вам и не снилось». Господи, какая может быть усталость от жизни в девятнадцать лет? Шкура еще не наросла. Почему эти люди не занимаются учебой, не чистят ковровые покрытия и не вносят квартплату в срок? Тогда бы я их сразу зауважал.
      Как в игре в «классики», я прокладывал путь до лестницы между тел, пепельниц и банок с пивом. Удивительно, но по пути мне попалась всего лишь одна пара (парень, говорящий шепотом, девушка с мокрыми глазами, шмыгающая носом), погруженная в «серьезный разговор». Наконец я добрался до спальни и позвал, открывая дверь:
      – Анна?
      На звуке «а» я повернул ручку, на звуке «н» толкнул дверь, мне еще оставалось сказать «на», когда я увидел прямо перед собой пару ягодиц. В свете с лестницы ягодицы сияли лунной белизной между торопливо спущенными штанами и краем нетерпеливо задранной юбки. По обе стороны ягодиц, как воздетые кверху руки ресторанного конферансье, принимающего аплодисменты публики, торчали голые женские ноги. При звуке моего голоса ягодицы замерли, а их обладатель в отчаянии уткнулся лицом в матрас.
      – О боже, – глухо произнес он, голос утонул в матрасе, но раздражение прозвучало внятно и отчетливо.
      Из-за плеча мужика вынырнула голова Анны.
      – А-а, привет! – прощебетала она.
      – Извините, – пробормотал я, пятясь назад. – Я не хотел… Извините.
      – Вы, наверное, за деньгами пришли? – продолжала она без каких-либо признаков досады или смущения.
      – Да… – Разумеется, я пришел за деньгами, но требовать от кого-либо квартплату в разгар траха было несколько бессердечно.
      – Какие еще на хер деньги? – Партнер Анны приподнялся на руках и посмотрел ей в лицо. – Какие на хер деньги? – повторил он, поворачиваясь ко мне.
      – А-а-а-ой! – сказал я.
      – А-а-а-ой! – одновременно со мной сказал Колин Роубон.
      Анна, тонкое хэбэшное платье которой собралось комком над грудью, извиваясь, выбралась из-под Колина.
      – Спасибо, ребята. Девушке, конечно, лестно, но, если можно, пусть кричит только тот, с кем я занимаюсь сексом.
      Анна наклонилась через край кровати и подняла с пола неумело связанную сумку. Порывшись в сумке, она извлекла горсть банкнот.
      – За что деньги? – поинтересовался Колин треснувшим, как старая сухая дощечка, голосом. Похоже, он был готов расплакаться. – Она ч-что, заплатила тебе, чтобы ты был свидетелем?
      – Чего?
      – Сколько бы она ни заплатила, я удвою ставку, Пэл. Сразу же, в понедельник, честное слово.
      – Я вообще-то за квартплатой приехал.
      – Колин, остынь. Он – хозяин квартиры, – пропела Анна.
      Роубон перевернулся на спину и натянул штаны. Я старался не смотреть, еще поймут неправильно, хватит с меня потрясений на сегодня, но не удержался. Ага! А размерчик-то так себе. Я сразу почувствовал облегчение.
      Колин все еще путался в штанах.
      – Прошу тебя… Это не то, что ты… Господи, ты ведь не скажешь Карен, правда? Обещай, Пэл, что не скажешь. Она ни за что не поймет.
      Я подумал, что тут даже Карен поняла бы.
      – Это не мое дело, Колин. – Я отвернулся и скрестил руки на груди, как бы отгораживаясь от сцены в спальне. – Я всего лишь хозяин дома, приехал за квартплатой. Вот получил ее и уезжаю.
      – Значит, ты не скажешь Карен? Обещаешь? Скажи, что обещаешь.
      – Не скажу.
      – Скажи «обещаю».
      – Может, еще побожиться?
      – Просто скажи. Нет, я все понимаю… Просто мне хочется услышать, как ты обещаешь. Иначе мне… мне…
      – Хорошо, хорошо. Обещаю.
      – Обещаешь что?
      – Обещаю, что не скажу Карен.
      – Ты настоящий друг, Пэл. Правда. Я никогда не забуду.
      – Да ладно.
      – Мне так нравится мужская солидарность, – сказала Анна. – Вы просто душки!
      Она лежала в постели на спине со все еще задранным подолом и сосредоточенно грызла ноготь.
      – Нет, серьезно, Пэл… Спасибо, – с благодарностью произнес Колин.
      – Всегда пожалуйста. Ну, мне пора. Э-э… спасибо за все.
      – Да. Пока, Пэл.
      – До свиданья, – бросила Анна.
      Пятясь, я медленно вышел из комнаты. Поворачиваясь к двери, я заметил, как Колин вновь развернулся к Анне, на ходу расстегивая штаны.
      – Ты, я вижу, не спешил, – сказала Урсула. – Чем ты там занимался?
      – Болтал с Колином Роубоном.
      – Да ну? И Карен там была?
      Урсула бросила полуразграбленный мешок с китайской едой мне на колени и завела двигатель.
      – Вряд ли ее присутствие было бы уместно. Колин занимался со студенткой один на один, демонстрируя свое вводное устройство.
      – Ты о чем?
      – Ладно, проехали.
      – Прекрати! Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты отпускаешь какое-нибудь дурацкое замечание, а когда я прошу объяснить, говоришь «ладно, проехали» или «неважно». Раз начал, то говори до конца.
      – Это неважно.
      – Хочешь, чтобы я разозлилась? Это важно хотя бы потому, что ты темнишь. Рассказывай!
      Я вздохнул:
      – Ничего особенного… Колин был с девушкой, студенткой.
      – Был с?
      – Да, был с.
      – Что значит «был с»?
      – О-о, какого черта. Ну трахались они, ясно?
      – Не ясно! Ты откуда знаешь?
      – Ха! А сама как ты думаешь, откуда я знаю?
      – Ты их застал трахающимися?
      – Да.
      – Значит, девушка была голая? А ты стоял, разинув рот, и глазел на голую, трахающуюся дуру-студентку?
      – А дуру ты откуда взяла?
      – Ты мне зубы не заговаривай!
      – Успокойся. Это не я ее трахал. Я зашел забрать квартплату, ты сама настаивала, чтобы я сегодня забрал, помнишь?
      – Она была голая?
      – Нет, – сказал я как отрезал, сам удивляясь, как точно, буквально и абсолютно мой ответ передавал факты. – Кроме того, она была под ним.
      – Значит, ты все видел?
      Я откинул голову назад и фыркнул, как взмыленная лошадь.
      – Да, она задрала платье до подмышек и просто лежала и ждала, пока я приду. Ее образ навсегда запечатлеется в моей памяти. – Этой фразе я с крайним тщанием придал насмешливое звучание. – Видит бог, времени на полумеры у меня не оставалось.
      – Что будет, когда Карен узнает?
      – Понятия не имею. И откуда она узнает?
      – Разве ты ей не скажешь?
      – Ей? С чего вдруг?
      – Но ведь Колин – ее муж.
      – Ну и что? Это не мое дело.
      – Правильно. Ты будешь помалкивать, потому что он – мужчина.
      Ускорение вдавило меня в сиденье. Я протер глаза и обнаружил, что мы едем со скоростью в пятьдесят миль. Когда за рулем Урсула, спидометр точно отражает ее эмоциональное состояние.
      – Опять ты с этой фигней.
      – Значит, если бы ты застал Карен со студентом, ты бы ничего не сказал Колину?
      – Если бы я застал Карен со студентом, мне бы потребовалось тридцать лет специальной терапии, чтобы снова обрести дар речи. Нет, мужское начало Колина тут ни при чем.
      – Значит, если бы кто-нибудь застал тебя трахающимся с женщиной на вечеринке, ты бы тоже не хотел, чтобы мне сказали?
      – Начнем с того, что я бы не стал ни с кем трахаться.
      – Ну, предположим.
      – Но я не стал бы.
      – Предположим! Просто вообрази обстоятельства ради эксперимента, представь, что ты трахаешь кого-нибудь… например, Сильке. Мы уже установили, что ты к ней неровно дышишь…
      – Что за черт? Ты оставишь меня в покое?
      – Если тебя застанут с ней, ты не захочешь, чтобы мне рассказали?
      – Если бы – я подчеркиваю, если бы – это случилось, то нет, я не хотел бы.
      – Почему?
      – Потому что… это глупо и могло произойти, например, только один раз, под гипнозом, после крэка, либо когда ее сообщник держал в заложниках наших детей, пока я не пересплю с ней. В таком случае следовало все оставить в тайне. Если бы ты узнала, наши отношения пострадали бы значительно больше, чем от единичного факта неверности с моей стороны. Вот если бы я спал с другими женщинами каждую ночь, тогда стало бы ясно, что наши отношения дали трещину, но мы бы это поняли и без вмешательства третьих лиц. Как ни крути, мы бы ничего не выиграли, если бы тебе рассказали.
      – Значит, если кто-то застанет меня трахающейся с другим мужиком, ты бы тоже не хотел знать?
      – Это не то же самое.
      – Ха!
      – А вот и не ха! Не надо мне хакать, потому что это – фигня! Совсем не то же самое.
      – Потому что я – женщина.
      – Не потому.
      – Да. Ты думаешь, что, когда ты трахаешься с Сильке, это не то же самое, когда я трахаюсь с Брэдом Питтом, лишь потому, что я – женщина.
      – Нет, не так. Эй! С какой стати ты вдруг трахаешься с Брэдом Питтом?
      – Разве есть разница, с кем я трахаюсь?
      – Разница в выборе. Меня ты определила к Сильке, а себе позволила выбирать и предпочла Брэда Питта.
      – Неважно. Дело в принципе.
      – Раз дело в принципе, почему ты тогда не трахаешься с Лоном Чейни-младшим?
      – Лон Чейни-младший умер.
      – Ну и что? Дело же в принципе. Ты думаешь, реальный Брэд Питт обратит на тебя внимание?
      – Намекаешь, что я – уродина? Ты это хочешь сказать?
      – Я этого не говорил.
      – Ага, уродина, но не законченная, Лона Чейни я могу еще привлечь, но Брэда Питта – никогда. Вот спасибо! Может, мне на чердак переселиться? Буду жить на чердаке, чтобы никому на глаза не показываться, а ты станешь кормить меня через щель в двери.
      – Вряд ли тебя можно спрятать на чердаке. У нас нет долбаной крыши. Кроме того…
      – Смотри!
      – Что?
      – Вон там. Фургон.
      Я посмотрел в указанном направлении и увидел, как в переулок поворачивает фургон, принадлежащий людям, ремонтировавшим стоки в нашем доме. Урсула вперила в фургон недобрый взгляд.
      – Могу поспорить, что наша метла у них в фургоне, – прошипела она, вывернула руль, и машина устремилась вслед за фургоном.
      – Ты куда? – Я пытался уберечь пакет с едой от воздействия центробежных сил.
      – Я намерена вернуть нашу метлу. – Приближаясь к фургону, Урсула опустила стекло. – Или ты спустишь им воровство? – Она воткнула палец в клаксон и высунулась наружу: – Отдайте нашу метлу!
      – Пожалуйста, не надо. Я тебе новую куплю.
      – Я не хочу новую. Я хочу, чтобы они вернули ту, что украли. – Урсула опять надавила на клаксон. – Верните нашу метлу-у-у!
      Кошмар! Я вскрыл пакет и сунул в него голову, чтобы не видеть происходящее. Урсула распаляла свой гнев, громко рассуждая о метлах и нечистых на руку работниках. Вскоре машина дернулась и остановилась, я вынул голову из пакета. Мы стояли на перекрестке прямо за фургоном. Урсула отстегивала ремень безопасности, жала на клаксон и открывала дверь – все одновременно. Из окна фургона высунулась голова. На лице мужика было написано ленивое «кто там еще?», при виде Урсулы это выражение немедленно сменилось на «караул, спасайся кто может!». Голова исчезла внутри. Секунду спустя фургон с визгом сорвался с места и вылетел на перекресток на красный свет. Урсула уже одной ногой стояла на мостовой. На миг она застыла в изумлении, потом крикнула вслед фургону: «Вернитесь и отдайте нашу метлу, гады!» – плюхнулась на сиденье и резко включила передачу.
      – Давай не будем горячиться… – успел сказать я, прежде чем мой затылок вдавило в подголовник ускорением.
      Пролетая через перекресток, я заметил машину, направлявшуюся прямо нам в бок Ее водитель крутанул руль, машину занесло, мои уши поймали отлетающий вдаль рев клаксона. Урсула ничего не заметила, она не отрывала глаз от фургона, несущегося впереди и отчаянно пытающегося оторваться от преследователей.
      – Ах так? LaBt mal sehen wie gerne ihr diesen Besen wirklich wollt, – произнесла Урсула с улыбкой террористки, входящей в правительственное здание с поясом смертницы под одеждой.
      Двигатель визжал на высоких оборотах, как циркулярная пила, расстояние до фургона быстро сокращалось.
      – Урсула, – попытался я изобразить суровость, – останови… Я серьезно… Немедленно останови машину… Я больше не буду повторять… Ладно, уговорила, я тебе отдам деньги за метлу. Я согласен купить ковролин, который ты хотела, завтра же едем в магазин. Все; что пожелаешь. Только… а-а-а-а!
      Урсула вылетела на тротуар. Фургон свернул налево, и Урсула, заметив, что может срезать угол, не задумываясь, рванула через тротуар и небольшой газончик, отделявший его от дороги. Газон имел небольшой уклон, и мы взлетели как на трамплине. Полет был короток, не более двух секунд. Мне же показалось, что он длится сотни миль и несколько часов – дольше, чем в самой замедленной съемке. Все это время в голове у меня звучало одно протяжное «бля-а-а-а». Машина приземлилась так, что я клацнул зубами, Урсуле же пришлось бороться с вышедшим из подчинения рулем. Фургон, едва не перевернувшись, свернул в переулок. Урсула не отставала. Дорога в переулке представляла собой утрамбованную колею с травкой, растущей посредине. По бокам машину хлестали кусты.
      – Еда остывает.
      – Разогреем в микроволновке.
      – Она в алюминиевых контейнерах. Алюминий нельзя ставить в микроволновку.
      – Переложим в тарелку. Какие проблемы.
      – Тогда больше посуды придется мыть. Какой смысл покупать еду на вынос, если потом надо мыть посуду?
      – Боже! Я сама помою. Перестань хныкать.
      – Умирать уж очень не хочется.
      – Цыц. Кто тут собрался умирать?
      Машина заложила вираж, от которого похолодело внутри. Колея закончилась, мы выскочили на какое-то игровое поле. Местный совет, очевидно, получил землю, с которой не знал что делать, – старую засыпанную шахту или участок, где стояла фабрика, выпускавшая крысиный яд. Воткнули пару столбов, имитируя ворота, и наказали полю быть общественным стадионом. Поле было заметно неровным, напоминало поверхность Луны и в придачу пропиталось водой. Фургон сантехников двинул налево, поперек поля. Урсула устремилась было за ними, но вывернула руль слишком резко – машину закружило на жидкой грязи. Разбрасывая мутные брызги, она оставляла на поле шрамы, словно великан, выписывающий пируэты на гигантских коньках.
      – Ничего-ничего, я уже справилась… – выкрикнула Урсула, выводя машину из акробатического юза.
      – Меня сейчас стошнит, – пролепетал я.
      – Мы прямо едем, уже не крутимся.
      – Я образно выражаюсь.
      Фургон продвигался увереннее, но тоже испытывал трудности. На скользкой земле его зад бросало из стороны в сторону, водителю то и дело приходилось крутить руль, чтобы не сбиться с курса. Он явно направлялся к выходу – проему в высоких зарослях, обрамлявших поле. Фургон гнала вперед паника, вязкая, как в кошмарном сне. Сантехникам повезло, что мы в основном двигались боком. Урсула опять надавила на клаксон.
      – Фарами еще помигай. Удивительно, как они до сих пор нас не заметили.
      Мои скрюченные, потные пальцы пробуравили дырки в коричневом пакете с китайской едой. Я ухватился за пакет покрепче – другой опоры у меня просто не было.
      Стадион напоминал поле боя Первой мировой войны. Он скорее годился для соревнований по выращиванию корнеплодов, чем по футболу. Подтверждение моей догадки последовало незамедлительно – фургон, почти достигнув выхода, опять вильнул задом и задел штангу футбольных ворот. Штанга обломилась у самого основания и рухнула, увлекая за собой ворота. Однако удар выровнял фургон, и он пулей выскочил в проем между кустами на скрытый за ними проселок.
      Урсула зарычала, как львица, обнаружившая, что добыча ускользает прямо из-под носа. Она крутанула руль и переключилась на пониженную передачу. Опасаясь потерять фургон из виду, Урсула ломанулась напрямик через поле, но машина виляла, и мы явно не попадали в просвет между кустами.
      – Мы не вписываемся в проем, – заметил я.
      – Новый сделаю, – огрызнулась она.
      Я знал, что так оно и будет, но удивительно, как долго человек способен цепляться за призрак надежды.
      Я приготовился к мощному удару, но машина проскочила сквозь кусты без видимого сопротивления. Урсулу это тоже озадачило. Иначе мне трудно объяснить, почему она не попыталась выехать на дорогу, идущую вдоль кустов, но, проскочив ее, врезалась в орнаментальную арку, увитую розами и украшавшую чей-то сад. Арку выдернуло из земли и швырнуло на капот машины, розы засыпали половину ветрового стекла. Пока Урсула сдавала назад и выезжала на дорогу, попутно разрушая еще один двор, арка болталась на капоте, как киногерой, вцепившийся в машину удирающего злодея. Наконец хлипкая деревянная конструкция не выдержала, и резкий разворот машины сбросил ее на дорогу. Кувыркаясь и корчась, она замерла на обочине. Урсула бросила лишь беглый взгляд в зеркальце заднего вида.
      – Я такую же хочу, – прокомментировала она. – Симпатичная штучка.
      Хорошего настроения Урсулы хватило ненадолго, ибо фургон как сквозь землю провалился. Мы быстро приближались к развилке. Фургон мог уйти в любом из трех направлений. Урсула, высунувшись из окна, обозревала окрестности по обе стороны дороги.
      – ScheiBdreck! – прошипела она и саданула ладонью по рулевому колесу.
      – Неслабо прокатились, а?
      Подруга угрюмо включила передачу и тронула с места.
      – Для тебя это лишь повод позубоскалить?
      – А вот и неправда. Сначала казалось, что будет смешно, но потом шутка незаметно превратилась в жуткую пляску в обнимку со смертью, и рассудка я не лишился только потому, что сосредоточенно пытался не обделаться.
      – Завтра придется вернуться, объясниться и заплатить за розы, – мрачно констатировала Урсула.
      – Я сам заплачу, если разрешишь посмотреть, как ты будешь объясняться.
      Мы ехали домой, можно сказать, мирно беседуя, и лично я был доволен уже тем, что мы не разбили машину вдребезги и не убились насмерть. Мы такие разные. Мне исход представлялся хорошим, но Урсуле явно не хватало эффектной концовки. По этой ли, по другой ли причине Урсула из кожи вон лезла, чтобы не растерять пыл, и преуспела, доведя скорость до пятидесяти миль в час в густонаселенном районе.
      – Короче, без твоего разрешения мне и работу поменять нельзя? – вернулась Урсула к прежней теме, сжимая руль будто горло врага.
      – Я ничего такого не говорил. Я лишь заметил, что ты могла бы предупредить меня заранее о том, что увольняешься с работы.
      – Я тебя много раз предупреждала.
      – Нет, ты говорила, что собираешьсяувольняться. Это не то же самое, что взять и уволиться. Почти все в мире хотят уволиться со своей работы, но мало кто это делает.
      – Разве я виновата, что на работе тоска зеленая, а сотрудники грызутся как собаки?
      – Просто меня тревожит мысль, как мы будем жить на одну мою зарплату.
      – Значит, мне следовало терпеть, что бы ни случилось, только ради денег? Может, мне визитки с телефоном начать рассовывать по почтовым ящикам? И слюнявые извращенцы будут платить мне почасовую ставку, чтобы я играла с ними в лошадки?
      – Вот опять. Я постоянно твержу: какая связь между тем, что я говорю, и твоими ответами?
      – Самая непосредственная.
      – Самая непосредственная? Значит, фраза «У меня нет денег» или «У тебя нет денег» автоматически подразумевает, что я хочу, чтобы ты играла в лошадки с извращенцами? – Я ткнул пальцем в стекло: – Наш поворот.
      – Сама знаю. Принцип один и тот же – деньги важнее моих чувств. Ты просто не способен ничего воспринимать на уровне эмоций.
      – Твои эмоции никогда не бывают на уровне, они неуравновешенны.
      Мы смотрели друг на друга в упор.
      – Еще одна твоя глупая отговорка.
      То, что я смотрел на Урсулу, еще полбеды, но Урсула тоже смотрела на меня, при этом по памяти поворачивая за угол на нашу улицу, не снижая скорости.
      – И вовсе не глу… что-о-о-о!
      Приблизительно посреди предложения я отвел взгляд и заметил мужчину и женщину, стоящих посреди дороги. Мужчина держал на плече телекамеру, они, щурясь, вглядывались в окна нашего дома, словно пытаясь обнаружить внутри признаки жизни. Очень скоро они заметили несущуюся прямо на них машину, и вместо видеокадров у них перед глазами замелькали сцены из собственной жизни.
      – Боже! – воскликнула Урсула, всем телом увлекая рулевое колесо вправо.
      Мы проскочили мимо пары, ударились о бордюр с силой, способной поломать ось как спичку, вспахали дорожку, ведущую во двор, и хрустко врезались в лицевую стену дома. Леса немного ослабили удар, после чего полые стальные стержни посыпались на крышу машины со звоном церковного набата в Судный день. Ремень безопасности приковал меня к креслу не хуже удавки, но пакет с китайской едой вырвался из рук и лопнул, выплеснув содержимое на ветровое стекло. Что не прилипло к стеклу, отлетело назад. Лапша, ребрышки, креветки и смесь пряных соусов покрыли меня с головы до ног.
      Я вынул из глаза креветку и прошептал, обращаясь к Урсуле:
      – Ты цела?
      – Да. – Она щурилась, словно от близорукости. – Разве это моя вина?
      – Я ничего не сказал.
      – И не говори. Я не виновата, что они стояли посреди дороги.
      Торопливо отстегнув ремень безопасности, я наполовину вышел, наполовину выпал из машины. Репортеры уже бежали ко мне. Женщина держала в руках микрофон.
      – Мистер Далтон, вы в состоянии дать интервью? – крикнула она издалека.
      Я выпрямился, держась за покореженную машину. Оператор наставил на меня камеру, глядя в видоискатель. Тут он заметил полоски клейкой лапши и кусочки мяса, торчавшие из моей головы. Камера опустилась на уровень пояса, оператор открыл рот и повалился в обморок, опрокинувшись навзничь в куст форситий. Урсула выбралась из машины и встала рядом со мной. На ее лице было написано жгучее желание поведать репортерам, куда им следует пойти, но надо было что-то делать с оператором, совершенно исчезнувшим внутри куста. После секундного колебания журналистка протянула ему руку:
      – Дерек! Дерек! Вставай!
      Наклонившись вперед, она отчаянно тянула за руку лишившегося чувств напарника. Рука выскользнула, репортерша отлетела назад, идеальная прическа растрепалась, и журналистка обернулась невестой Франкенштейна.
      – Ах ты… – начала Урсула, но я схватил ее за плечи и потащил к входной двери. – Эй! – запротестовала она, но скорее по той причине, что я запачкал соусом ее рукав.
      Не обращая внимания на ее вопли «Пятно же останется!», я сумел запихнуть подругу в дом и захлопнуть дверь перед носом у догоняющей нас журналистки.
      – Черт возьми! – скривилась Урсула. – Что они забыли у нашего дома?
      – Не знаю, может, я приз какой выиграл.
      Я взглянул на часы. Общенациональные теленовости только что закончились, начинался местный выпуск. Роняя остатки китайской еды, как болотное чудовище тину, я зашагал в гостиную, но меня остановил телефонный звонок. Машинально я схватил трубку. Наверняка репортерша из «Новостей Северо-Востока» решила достать меня по мобилке.
      – Пошла на хер! – рявкнул я в трубку.
      – А если это мама звонит? – раздался голос Ру. – Смотри, допосылаешься.
      – Ру?
      – Да. Тебя где черти носили? Названиваю целую вечность. Дозвонился наконец, а тут посылают.
      – Извини, я не думал, что это ты.
      – Поздно извиняться. Слово не воробей… Послушай, Пэл, мне нужна твоя помощь.
      – У меня тут еще та карусель, Ру…
      – Трейси выставила меня из квартиры.
      – Что? Но ведь хозяин квартиры – ты.
      – Я ей то же самое сказал. Она еще пуще завелась. Долго рассказывать, да и, если честно, я сам еще до конца не понял, в чем дело. Короче, у нас зашел разговор об этой женщине, что иногда заходит в магазин. Даже разговором назвать нельзя – Трейси как бы невзначай задавала вопросики, я больше пожимал плечами, стараясь не отвлекаться от телевизора… ну, ты понимаешь… и не особо вникал. И вдруг на тебе: я – несносный человек, мои вещи летят из окна на улицу. Что на нее нашло? Моя догадка – ПМС, через пару дней успокоится… но до тех пор мне требуется место для ночлега.
      – Ру, ты со своей просьбой очень не вовремя.
      – Я бы не стал напрашиваться, если бы не приперло. По-моему, это понятно.
      Я вздохнул, признав поражение.
      – Ну ладно, заезжай. Дай нам только пару часов подготовиться, хорошо?
      – Отлично. Я в пабе посижу.
      – Ага. Значит, так в дверь позвонишь три раза, потом сделаешь паузу, потом один длинный и один короткий звонок.
      – А-а-а… ладно.
      – На то есть причины.
      – Не сомневаюсь. Спасибо, Пэл.
      – Не за что.
      Я подскочил к телевизору. Назим был явно доволен тем, что его показывают на экране. Выглядел он озабоченным, но собранным.
      – Вы можете это прокомментировать? – послышался голос женщины, которая преследовала нас у дома.
      – Да, – с серьезным видом ответил Назим. – Как уже говорилось в официальном заявлении, университет считает себя частью города. Естественно, мы стремимся отзываться на запросы общественности, поэтому приветствуем расследование, которое начал местный совет. Я подчеркиваю: не наше расследование, расследование ведет совет, и оно совершенно независимое. Я не хочу забегать вперед, но всем известно, что мистер Далтон в последнее время бьш несколько неуравновешен. Очевидно, он испытывал сильный стресс и, вопреки нашим рекомендациям, так и не обратился за помощью. Он стал крайне замкнутым…
      – И даже скрытным, – перебила журналистка.
      – Я этого не говорил, но в целом – да. Он принимал на себя все больше и больше обязанностей, отказывался, как мне сообщили, от контактов с прессой. Почти маниакальное поведение.
      – Урсула, – позвал я. Внизу под лестницей моя подруга выполняла какие-то манипуляции, требующие грохота и ругани. – Урсула, иди сюда, посмотри. Мне трындец!
      Репортерша на экране внимала словам Нази-ма, согласно кивая.
      – Отчасти поэтому мы рады факту расследования. – Назим приятно, но сдержанно улыбнулся.
      За моей спиной возникла Урсула.
      – Мистер Далтон сегодня продолжал уклоняться от интервью, – сообщила репортерша на фоне картинки с надписью «Архивное фото», на котором мое туловище наполовину торчало из окна туалета. – Но местный совет, проводя расследование, больше не позволит мистеру Далтону отмалчиваться. Стелла Фицморис для «Новостей Северо-Востока».