– Я не высовываюсь, просто отодвигаюсь от твоих лыж.
      – Нет, ты… следи за палками! Если ты меня перевернешь, клянусь, я убью тебя.
      – Держи свои лыжи вместе, черт возьми. Мне тесно.
      – Смотри, мы уже наверху, выходи… выходи… Да уходи же с дороги!
      Меня захлестнули эксгумированные воспоминания. Здесь, в горах, время будто потекло вспять и перенесло меня в ту эпоху, когда мы с Урсулой жили в Германии – в крохотной квартирке в крохотном поселке на Рейне. Нас перфорировали комары (точнее, одного меня, Урсулу они не кусали – боялись), за нормальным хлебом приходилось таскаться за сотни миль. В те дни мы орали друг на друга на фоне потрясающих пейзажей, да и легкие у нас были моложе и сильнее.
      – Поехали. – Урсула оглянулась на меня, опираясь на лыжные палки.
      – По-моему, надо перебраться во-он туда.
      – Нет, спустимся прямо здесь.
      – Но это экстремальный склон.
      – Ну и что?
      – Если я съеду по такому, костей не соберу.
      – А ты попробуй. Когда вконец замучаешься, сбрось лыжи – докатишься на заднице.
      – Я понял, к чему ты клонишь. Думаешь, не понял? Лыжи – единственное, в чем ты меня превосходишь, поэтому решила поизгаляться.
      – Нам дня не хватит на перечисление того, в чем я тебя превосхожу. Я лучше тебя даже в том, в чем ты тренировался дольше и прилежнее всего, – в мастурбации. У меня явно лучше получается, иначе бы ты не просил тебе помочь.
      – Хорошо залепила… Улыбайся, улыбайся. Здесь холодно, улыбка примерзнет к твоим губам, и их придется раздвигать стамеской.
      – Слушай, на тот склон идти неинтересно. Там полно новичков, родителей с детьми, слепых, хромых, загипсованных и дряхлых.
      – Я не говорил тебе, что в лыжном костюме твой зад кажется невероятно массивным?
      Так мы дискутировали несколько дней кряду. Обычно Урсула соглашалась перейти на склон попроще, чтобы «подобрать меня, если поскользнусь», но жажда романтики и острых ощущений (из-за которых она, кстати, согласилась жить со мной) взяла свое и выманила ее на экстремальный склон. Катаясь среди детсадовской ребятни и неуклюжих визгливых баб среднего возраста, прибывших из графства Кент, я наблюдал, как Урсула утирает мне нос, поднимаясь наверх к экстремальному склону на пару с каким-то густо загорелым чуваком, рядом с которым меркли даже герои Олимпиад. Урсула непрерывно смеялась и картинно трясла гривой.
      – Это еще кто? – спросил я, небрежно кивнув в сторону придурка в зеркальных очках и с модной небритостью, помахавшего Урсуле, когда они разъехались в разные стороны в конце трассы.
      – Да так, лыжник, с которым я вместе ехала на подъемнике.
      – Лыжник, говоришь?
      – Его зовут Бернт. Он доктор, у него своя практика в Базеле, каждые полгода берет отпуск – горные лыжи, скалолазание, сплав по горным рекам и все такое.
      – Кажется, я созрел, чтобы спуститься с тобой по экстремальной трассе.
      – Я не настаиваю.
      – Нет, я должен.
      Площадка на выходе из подъемника была усеяна людьми, неподвижно взиравшими вниз на трассу. Я присоединился к толпе, все мы молча думали одно: «Это – пиздец!» Спуск скорее напоминал отвесный обрыв, стиравший разницу между горными лыжами и прыжками с парашютом.
      – Ух ты! Посмотри, какой вид! – воскликнула Урсула, указав на ломаные линии гор, гряда за грядой сплетавших сверкающий ковер шириною от нас до самой бесконечности.
      – Да-а, – протянул я, видя перед собой только место своей скорой кончины. – Теперь я понимаю, почему люди говорят, что в горах человек ближе к Богу.
      Нагнувшись, я покрепче затянул застежки на ботинках – так затягивают жгут при переломе.
      – Готов? – Урсула пританцовывала на месте от нетерпения.
      – Сейчас.
      Прошло минуты две-три. Брови Урсулы удивленно выползли из-под очков.
      – Сейчас-сейчас, – повторил я. И еще крепче застегнул ботинки.
      – Езжай первым, чтобы, если что случится, я вовремя заметила.
      – Хорошо.
      – Давай.
      – Хорошо.
      – Ну давай уже.
      – Поеду. Не гони. Я как раз собирался, а ты меня отвлекаешь.
      – Ладно, молчу.
      Я набрал полные легкие воздуха, выпустил его медленно-медленно, сложив губы трубочкой. Урсула кашлянула.
      – Все, пора.
      Минуту-другую я собирался с мыслями.
      – Все, пора. По-ра. Пора-а-а… Эй, видишь того мужика внизу?.. Он вроде машет руками. Сигнал, наверное, подает, что трасса закрыта.
      – Нет, он просто другу машет.
      – Уверена?
      – Может, тебе лучше спуститься на фуникулере?
      – Еще чего. Не говори ерунды.
      – Просто предложила.
      – Итак, пора. По-ра. По… Что-то не похоже. Так друзьям не машут.
      – Я начинаю замерзать.
      – Ладно-ладно, сейчас поеду.
      Я постучал лыжами о грунт, сбивая снег. Главное, настроиться на позитив. Настроиться на позитив, и все будет отлично. Я обернулся к Урсуле:
      – Передай детям, что я их люблю. – И оттолкнулся.
      Спустя две секунды я уже несся вниз со скоростью восемьсот миль в час. Хлесткий ветер рычал в ушах и бил по лицу, сковывая кожу холодом. А я продолжал набирать скорость, лыжи начали вибрировать. Ноги не дрожали, они просто одеревенели от ужаса. Вот от такой же вибрации в прежние времена разваливались самолеты, приближаясь к звуковому барьеру. Впереди кто-то выпендривался, делая зигзаги. Лыжник мотался туда-сюда прямо у меня под носом.
      – С дороги! – крикнул я по-немецки. Встречный ветер затолкал слова мне обратно в глотку, но рисковать, сворачивая в сторону, я не решился, поэтому оставалось только орать. Тут из-за моего правого плеча вынырнула Урсула.
      – У-у-у-х! – пропела она, подняв руки в воздух.
      – Отвали на хрен! – пролаял я, стараясь сохранить позу враскоряку, будто на толчке сидел.
      – Что? – переспросила она, подъезжая ближе.
      – Отвали на хер! Отвали-и-и!
      – Не слышу!
      – От… аи! – Я налетел на пригорки, на которых асы отрабатывают технику и которые Пэл пролетает кувырком, ломая колени, спину и жалобно вскрикивая.
      Когда до меня дошло, что я каким-то образом проскочил препятствие и остался не просто жив, а даже на ногах, я чуть не захлебнулся адреналином. Я летел со скоростью, близкой к скорости света, мое тело, должно быть, создавало свое собственное гравитационное поле, и, тем не менее, я принялся истерически хохотать. Хохот полностью овладел мной, от него тряслись плечи и наворачивались слезы. Урсула снова замаячила у моего плеча.
      – От-ха-ха-вали на-ха-ха хер! – попытался еще раз крикнуть я, но дыхалка уже отказывала.
      – Что? Что ты говоришь?
      Урсула приблизилась почти вплотную. Я попытался отодвинуться в сторону, но, не успев толком начать маневр, испугался, что зацеплюсь за каменистый край трассы, и вернулся назад. Возвращаясь, я переборщил с наклоном, в результате меня понесло в противоположном направлении, прямо наперерез Урсуле. Она проехала поверх моих лыж. И тут случилось чудо.
      Обычно человек, переехавший через чьи-то лыжи, ощущает лишь слабый толчок и катится себе дальше, зато его жертва кубарем летит прямиком в преисподнюю. Уж не знаю как, но я сумел устоять на ногах, слегка изменив курс, и, в конце концов, выкатился в зону для начинающих, где осторожно затормозил, целый и невредимый. Зато Урсула обратилась в ком мелькающих рук и ног.
      Я дожидался ее в самом конце трассы. Она появилась спустя несколько минут, медленно подъехала ко мне. Я хотел было отпустить замечание – мол, до чего же интересно и захватывающе внезапно поменяться местами, как вдруг она двинула мне по зубам. К счастью, удар ей пришлось наносить левой рукой, правую она повредила при падении. Так она потом сказала.
      – Идиот! Козел вшивый! Ты меня подрезал, козел вонючий! Что тебе взбрело в голову? Я налетела на тебя и упала. На плечо упала. Болит адски.
      – А у меня, видимо, треснул зуб. – Я сунул в рот палец. – Зуб… Какого черта, прекрати! Палки же металлические! Ой! Кончай!
      – Плечо! Ты что, вообще не слушаешь, что тебе говорят?
      – Слушаю, конечно. Мы тебя доктору покажем… Но твое плечо пострадало случайно, а вот ты меня ударила преднамеренно. А что, если я обращусь в суд… Господи! Ты прекратишь или нет? Они же металлические!
      В тот день Йонас и Сильке остались дома с детьми, которым надоело вставать и одеваться по утрам, поэтому машину вел я. Дорога заняла всего три четверти часа, очень мало, по разумению Урсулы, чтобы объяснить мне, какой я вонючий козел. Иногда лучше дать ей выговориться. Я достаточно хорошо знаю Урсулу, чтобы понимать – когда ей попадает вожжа под хвост, бесполезно останавливать бестактное словоизвержение контрдоводами, фактами и прочей ерундой. Я не пытался заткнуть фонтан, пусть себе бьет, пока не спадет напор. Однако протяжные вздохи, покачивание головой, цоканье языком и отрывистые иронические смешки правилами допускались. Мне даже показалось, что они действуют на Урсулу умиротворяюще.
      Дома мы застали Йонаса на четвереньках. Дети с визгом и хохотом висли на его загривке, как львы, пытающиеся завалить слена. Сильке сидела на диване и читала журнал. Она подняла глаза, и тревога разлилась по ее лицу.
      – Что случилось? – спросила она.
      – У меня треснул зуб.
      – Урсулочка, ты такая бледная, плохо себя чувствуешь?
      – Я повредила плечо.
      – Как?
      – У нас еще будет время рассказать как, – вмешался я. – Сейчас важнее показать Урсулу доктору. Ей необходимы успокоительные таблетки.
      На горнолыжном курорте, где травмы чуть ли не входят в планы отпускников, найти доктора – раз плюнуть. Йонас и я остались с детьми, по очереди отражая их набеги, Сильке повезла Урсулу в местную клинику. Они отсутствовали полчаса, а когда вернулись, рука Урсулы покоилась на изощренного вида перевязи. В Англии доктор, если он продрал глаза после выходных и явился на работу, смастерил бы обычную петлю из бинта или просто посоветовал засунуть руку в карман и не вынимать пару недель. Местные доктора, завидев английский страховой полис, явно решили показать, насколько немецкая медицина опередила свою тезку-неумеху из Англии. Бандаж состоял из пластмассовых пластин, не натирающих кожу широких прокладок и набора диагональных лямок на липучках, снабженных для большей эластичности прорезиненными креплениями. Не иначе, над перевязью потрудился весь персонал больницы.
      – Ну? Что сказал доктор?
      – Сухожилие. В плече порвалось сухожилие.
      – Уф-ф. Значит, кость цела?
      – Кретин, порванное сухожилие хуже перелома.
      – Неужели? Надо же. Лекарства какие-нибудь выписали?
      – Сухожилие, слава богу, не полностью разорвано.
      – Уф-ф.
      – Какое, к черту, «уф-ф»! Разрыв-то все равно есть.
      – Надо благодарить судьбу, разорвано не до конца.
      – Представь, что посреди ночи я крепко треснула тебя по яйцу, но только по одному. Ты бы стал благодарить судьбу?
      – Так что с лекарствами? Тебе дали что-нибудь или нет? Если вытолкали, не дав болеутоляющего, то я сейчас же поеду к ним разбираться.
      – Дали, дали.
      – Тогда прими таблетку.
      – Не хочу.
      – Тебе сразу станет легче.
      – Не хочу, чтобы мне становилось легче, мне этого мало.
      – Ага. Понятно… Тогда можно я приму?
      – Еще чего. Будешь страдать вместе со мной.
      Урсула обладает способностью к регенерации, какой наделены в научно-фантастических фильмах инопланетные твари, приканчивающие по одному членов экипажа. Ее плечо заживало быстро, как на собаке. Мало того, она заявила, что не намерена обращаться к английским физиотерапевтам: «Шутишь? Да они все – садисты и маньяки», а на предложение самой себе сделать массаж ответила: «В жизни не слышала ничего глупее». Уже к исходу следующего дня – если Урсула не шевелила рукой и не поднимала тяжести – травма, хотя еще и вызывала боль, особого беспокойства не доставляла. Смешно, но я без каких-либо разрывов сухожилий, проведя на трассе всего день, ужасно страдал от боли в ногах. Сказал об этом Урсуле, она не нашла в моих словах ничего забавного, но принялась судорожно царапать ногтями спинку стула.
      – Когда мы поедем обратно в Англию? – спросил Джонатан, укладываясь спать вместе с братом.
      – Через несколько дней.
      – Не хочу возвращаться в школу.
      – Почему?
      – Там постоянно заставляют что-нибудь учить. Не хочу больше учиться, я уже и так много всего знаю.
      – Нет, ты должен учиться, чтобы потом устроиться на работу и осознать, как хорошо было в школе.
      – Не хочу опять в школу. Это жестоко. Это супержестоко. Хочу сидеть дома.
      – Я бы тоже не прочь оставаться дома.
      – А я хочу хрустящих хлопьев, – вставил Питер.
      – Есть хлопья уже нельзя, – ответил Джонатан. – Ты уже зубы почистил.
      – Но я хочу.
      – Перехочешь.
      – Тихо, – пресек я перепалку. – Питер, хлопьев ты не получишь. А ты, Джонатан, будешь продолжать курс обучения по крайней мере еще лет десять. А теперь оба – спать.
      – Несправедливо. Раз мне придется возвращаться в школу, то и Питеру нужно не давать хлопьев десять лет.
      – Но я хочу!
      – Оба спать немедленно. Повозникайте у меня тут – завтра заставлю смотреть программы для фермеров по баварскому телевидению.
      Дети, понизив голос до приемлемого предела, продолжали обмениваться угрозами и обидными прозвищами, я же двинул на кухню – приготовить чего-нибудь выпить. Йонас и Сильке отправились ужинать в ресторан и, если обнаружат какое-нибудь чудо местной тяжеловесной кухни, вряд ли скоро вернутся. Урсула была в ванной. Я щелкал кнопками, перебирая телеканалы, ожидая, пока вскипит чайник. Начались новости, в заставке трижды мелькнули британские политики – намек на то, что в середине выпуска они постараются, чтобы я сгорел за них от стыда и смущения. Выключил телевизор.
      – Пэл? Ты здесь? – позвала из ванной Урсула.
      Я только-только собрался заварить чай.
      – Да-а.
      – Иди сюда. Ты мне нужен.
      Я понуро поплелся. Обычно Урсула вызывает меня в ванную, чтобы задать вопрос: «Ты что, так этои оставишь?» – поэтому спешить было некуда. Оказалось, однако, что она, вытряхнувшись из одежды и освободившись от многолямочного чуда бандажной технологии, стояла в душе.
      – Мне нужна твоя помощь, – призналась Урсула, отчего, наверное, испытала почти физическое страдание. – Одной рукой не получается, а другой шевелить еще очень больно.
      – Я промокну и воду везде расплескаю. Придется залезть к тебе под душ… или бросать мочалкой с порога, пока не попаду.
      – Давай быстрее. Тратить воду и электричество впустую – экологическое преступление.
      Я разделся и шагнул к Урсуле. Мыла в кабинке не было, только гель для душа. Я выдавил немного жидкости ядовитого желтого цвета на ладонь.
      – Здесь я уже помыла, – вздохнула Урсула, когда я начал тереть ее левое бедро.
      – О черт, извини. Теперь ты там будешь слишком чистая, подожди, сейчас найду грязь пожирнее.
      – Поторопись. Воду отсюда не используют для орошения, знаешь ли, она просто уходит в сток.
      – Правда?
      Мысль, что я вот-вот нарушу круговорот воды в природе, прибавила мне активности. Став на колени, я намыливал Урсулу снизу вверх, оглаживая ее ладонями и проворно работая пальцами. Первым делом обработал ступни, особенно пальчики на ногах. Добравшись до живота, на несколько секунд замер в нерешительности – то ли намылить живот снизу, то ли встать и намылить его сверху. Выбрал верхнюю стойку, но меня по сей день преследуют сомнения, не сделал ли неверный выбор, потеряв лишних четверть литра воды.
      Урсула, видите ли, блондинка. Кошмар, конечно, но, несмотря на масть и на то, что она родила двоих детей, моя подруга остается поразительно красивой. После стольких лет расхолаживающей близости я нет-нет да ловлю себя на том, что смотрю на нее с восхищением. К примеру, посреди супермаркета Урсула громко обличает меня в постыдном нежелании приобрести садовую мебель, а я стою и думаю, как чисты и выразительны ее голубые глаза, какая у нее гладкая и мягкая кожа. Как нежно галогеновая лампа, установленная на фонтанчике («не требует трубопровода, предоставляется скидка»), подсвечивает пушок на ее руках. Как мило круглятся ее плечи, приглашая обвести их силуэт ладонями. Хотя красота Урсулы может ранить, более очаровательного взрывного устройства мне не встречалось. В такие минуты улыбка благодарности блуждает по моему лицу и меня охватывает приступ безудержного приапизма. Однако следует напомнить, что я находился отнюдь не в магазине – только не подумайте, что пытаюсь принизить эротичность супермаркетов, – с двумя пластиковыми мешками покупок, врезавшимися в ладони так, что костяшки побелели. Я стоял в душе. Мы оба были голые, наши тела иногда случайно соприкасались, я намыленными руками разглаживал кожу Урсулы. То есть чего еще можно было ожидать?
      – Это… – Урсула выставила руку, как барьер, и показала пальцем туда, куда смотрела, – что?
      – Э-э… я бы назвал это эрекцией, но, если хочешь, я сбегаю к соседям, спрошу.
      – И какого черта у тебя сейчасэрекция?
      – Извини, я не знал, что надо заранее подавать заявку.
      – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. У меня травма. Ситуация совершенно не располагает к сексу, тебе полагается заботиться обо мне, оказывать мне помощь, потому что мне больно. А это… – она снова показала пальцем, – это – как если бы врач обманул доверие пациента.
      – Ты что, из Спятилбурга приехала?
      – У меня в голове не укладывается, что тебя может возбуждать подобная ситуация. – Урсула поморщилась от боли и невесело рассмеялась. – У меня разорвано сухожилие, ты мне помогаешь с личной гигиеной, и это тебя заводит?
      – Мы голые в душе…
      – Господи, может, мне перевязь надеть? Если я ее на себя напялю, тебе это еще больше понравится?
      А вот тут надо поосторожнее. Возможно, это не предложение, а чисто риторический вопрос.
      – Гм… Почему нет? – неуверенно ответил я.
      – Знаешь, ты настоящий извращенец.
      – Но ты ведь голая, голая женщина. Я же тебе не детские книжки одной рукой листать помогаю.
      – Ну и что с того, что я голая?
      – Для обитателей планеты Земля это важный фактор.
      – Когда я в Германии загорала голышом или парилась в сауне, по-твоему, все мужчины вокруг, глядя на меня, думали о сексе?
      – Конечно.
      – Да ты что? Контекст совсем не сексуальный. Ты утверждаешь, что мужчина, увидевший на пляже голую женщину, будет думать о сексе?
      – Мой ответ – «да».
      – Ха! Какая ерунда! Может, английские мужчины такие, немецкие мужчины не нашли бы в этом ничего возбуждающего.
      – Ну да.
      – Не нашли бы.
      – Тебе виднее.
      – Не нашли бы.
      – Я с тобой не спорю, ясно?
      – Скажи, что я права.
      – Ладно. Они бы не нашли ничего возбуждающего, ты права.
      – Нет, не так. Как следует скажи.
      – Я уже сказал как следует.
      – Нет, ты не от души сказал.
      – Слушай, вода зря течет. Давай домоем тебя и на этом закончим. Я уже устал.
      – Тогда почему у тебя эрекция не проходит?
      – Не обращай внимания. Она тебе ничем не угрожает. Пожалуйста, не надо доносить на нее властям Германии, хорошо?
      – Извращенец… Намыль мне грудь.
 
      Из-за недочетов в расписании движения автобусов мне пришлось отправиться в Англию на несколько дней раньше Урсулы с детьми. Когда мы поцеловались на прощанье, Урсула вложила мне в руку конверт. Я собрался его вскрыть, но Урсула покачала головой и удержала меня. Глядя в окно, я видел, как они машут мне с платформы Центрального автобусного вокзала, и махал в ответ, пока автобус не повернул и моя семья не скрылась из виду. Медленно разжав ладонь, я прочел надпись на конверте: «Не открывай, пока не вернешься домой». Германия для меня – второй дом, поэтому я надорвал конверт, стоило автобусу отъехать метров на пятьдесят. Внутри лежал дважды свернутый лист бумаги. Я развернул его и разгладил на коленях. Вот что написала Урсула: «Пэл, пропылесось дом сверху донизу. Вымой пол на кухне и в ванной. Протри пыль во всех комнатах. Почисти туалет. Закажи машину для переезда. Перепроверь, уплачено ли за газ, электричество и воду в обоих домах. Свяжись с будущими жильцами, заключи с ними письменное соглашение. Почисти туалет. Разбери кровати. Разбери садовую скамью. Все упакуй (только осторожно, пометь, куда положил шайбы, а куда винты). Разберись с переадресовкой почты. Возьми у юриста ключи. ПОЧИСТИ ТУАЛЕТ».

Эй, кто – нибудь, помогите мне слезть со стола