Разумеется, сначала мне хотелось бы поблагодарить Сидни и Эйлин Миллингтон, которые, как недавно выяснила наука, оказались самыми лучшими на свете родителями.
      За ними следует Ханна Гриффите – лит-агент по профессии, балдежница по призванию, – я бы отдал десять процентов гонорара только за возможность зависать вместе.
      Уважительный кивок мистеру Джонатану Нэшу, на чьем примере я постоянно учусь не сдаваться. Джонатан – веселый и умный, он без устали хлопотал в поисках приюта для слепых животных, где из них потом делали дешевый изоляционный материал и пирожки с мясом на экспорт за пределы ЕС.
      Наконец, огромнейшее спасибо моей названной сестре и фее Хелен Гарнонс-Уильяме, чудесной издательнице, прекрасному человеку, продвинутому, пусть и не главному в мире, историку рок-н-ролла.

      – Куда, черт возьми, подевались ключи?
      Ну вот. Уже опаздываю. А десять минут назад у меня был вагон времени.
      Я болтался без дела в промежутке между «рано» и «поздно», выдумывая одно за другим пустяковые и никчемные занятия, добродетельно сопротивляясь зуду самовольно приблизить заветное «пора». Дети, мигом смекнувшие, что на несколько минут я обречен бессмысленно и бесприютно топтать землю, тотчас прилепились к моим ногам – по одному к каждой. И я ходил по дому, волоча ноги, словно на них были башмаки на магнитных подошвах, а мелюзга, подыхая от хохота, брызжа слюнями, палила друг в друга из пальцев-пистолетов, укрывшись за моими голенями, как за колоннами.
      А через каких-то десять минут меня трясло в лихорадке опаздывающего. И виной тому были вовсе не дети, но ключи от машины; вернее, ответственный за них – моя подруга Урсула.
      – Ну куда, черт побери, куда подевались ключи? – прокричал я в очередной раз с лестницы.
      Разум давно покинул меня. Я беспорядочно шарил там, где ключи уж никак не могли заваляться. Проверив все эти невозможные места, я прочесал их по второму кругу – на случай, если в первый раз меня поразила истерическая слепота.
      Задыхаясь от изнеможения, глянул через перила, попросил мелюзгу отцепиться и проверил в третий раз. На подходе была последняя стадия бешенства, когда поиски сводятся к распотрошенным подушкам, развороченным половицам и обращенным в труху гипсокартонным перегородкам.
      Так и не добившись успеха, я кубарем скатился по лестнице на кухню, где Урсула, укрывшись в коконе невозмутимого безразличия, неторопливо заваривала в кружке чай.
      – Ну? – буквально выплюнул я, так меня трясло.
      – Что – ну?
      – А как думаешь – что? Я тебя уже в третий раз спрашиваю!
      – Я не слышала, Пэл. Тут радио работает.
      Урсула кивнула на карманный приемник, бубнивший на полке.
      – Оно тебя оглушило, да? Где чертовы ключи от машины?!
      – Там, где всегда.
      – Убью!!!
      – Меня? Не думаю, что получится. – Урсула выдержала театральную паузу, медленно размешивая молоко в чае. – Во всяком случае, выхлопными газами меня не одолеешь.
      – Р-р-р-р!
      И еще одно «р-р-р-р!», чтобы до конца очистить организм от всякой скверны. Вот теперь можно и продолжить спор – с чувством и со вкусом.
      – Похоже, ты уверена, что я не смотрел там, где они обычно лежат. Господи, ведь это так пошло – искать ключи там, где они должны быть! Однако, золотце мое, чтобы мы могли взахлеб посмеяться над моей глупой наивностью, скажи, наконец: ГДЕ КЛЮЧИ ОТ МАШИНЫ? ГДЕ ЭТО ТАМ-ГДЕ-ВСЕГДА?!
      – В прихожей. На полке за лампой из вулканического стекла.
      – По-твоему, они всегдатам лежат? Ты не находишь противоречия в том, что «всегда» – странное слово для обозначения места, в котором ключи до сегодняшнего дня ни разу не лежали?
      – Я каждый день их туда кладу.
      Я кинулся в прихожую, цапнул ключи и бросился к двери, на ходу судорожно натягивая пиджак. Рука, торопливо нашаривая рукав, взметнулась вверх, как у первоклашки-отличника.
      – Наглая, беспардонная ложь!
      Секунда – и моя вторая рука захлопнула входную дверь, но Урсула успела-таки крикнуть вслед:
      – Хлеба купи!
      Часы показывали 9-17.
      История, в обманчиво спокойное русло которой вы только что ступили, трагедией не является. Спросите, откуда я знаю? Трагедия – это история о человеке, который носит в себе семена собственной погибели. Я же нахожусь в совершенно иной ситуации – семена моей погибели носит в себе кто угодно, но только не я. А я просто стараюсь высовываться поменьше и надеюсь, что карты лягут поудачнее, – большего мне и не надо. Поэтому технически моя история на трагедию не тянет.
      Однако не будем забегать вперед. Ткнем пальцем в любой день календаря – почему бы и нет? – и начнем вместе со мной обычное воскресенье, сразу после того дня, что был отмечен утренней победой в схватке за ключи. Ни малейших предчувствий грядущих событий – ну разве что носится в воздухе нечто неуловимое. Прискорбные случайности не загромождают мою жизнь – полный штиль.
      – Пап, сходим на «Лазерные войны»?
      – Джонатан, сейчас полседьмого утра, «Лазерные войны» еще закрыты.
      – Папа сходит с вами на «Лазерные войны», после того как подстрижет газон.
      Значит, сегодня я стригу газон. Во как!
      – Газон! Газон! – Питер прыгает на кровати, с каждым прыжком подбираясь все ближе к моим гениталиям.
      – Пап, иди стриги газон. Ну, давай скорей! – командует Джонатан.
      «Скорей» не получится. Наша газонокосилка питается не столько электричеством или бензином, сколько моим потом. Урсула настояла – она т природы настойчивая – на покупке допотопного тяжеленного железного монстра, изобретенного еще во времена Диккенса для приобщения узников долговой тюрьмы к христианским ценностям. Эта штуковина, видите ли, экологически чище, чем косилки на природном топливе, предохраняющие работника от грыжи. Почему-то всегда так-то, что хорошо для экологии, для меня – смерть.
      Тем не менее… Надсадно хрипя, я сражаюсь с травой, дети вертятся вокруг и хохочут, не обращая внимания на угрозу остаться без ног, подруга предлагает заварить чаю, когда я закончу работу (в смысле, чтобы я для неезаварил чай), – чем не образчик семейной идиллии? Человек никогда не ценит прозу жизни, пока ей вдруг не наступит конец.
      – Закончил?
      Урсула наблюдала из окна, как я прислонил косилку к забору, направился к дому, перехватил ее взгляд, вернулся, уныло очистил ножи и шестерни от намотавшейся травы, направился к дому, перехватил ее взгляд, вернулся, смел обрезки травы в кучку и высыпал в мусорный бак и, наконец, с решительным видом вошел в дом.
      – Да, закончил.
      – Значит, подравнивать секатором не будешь?
      – Совершенно верно. Ты правильно понимаешь значение слова «закончил».
      – Вечно одно и то же. Если начал работу, почему не сделать ее как следует?
      – Потому что так проще.
      Телефонный звонок избавляет Урсулу от позора – ведь ей нечего возразить на столь весомый аргумент, – и она пулей уносится к телефону. Внезапно дела принимают воистину путающий оборот – в такие моменты начинаешь сомневаться в самых незыблемых истинах – к телефону просят меня. В нашем доме никому, кроме Урсулы, никогда не звонят. Бедняжку, наверное, чуть не хватил удар.
      – Это Терри, – сообщает Урсула, уступая мне трубку с деланной беззаботностью, с какой бросают «привет» парню, накануне смотавшемуся к другой.
      Кстати, Терри Стивен Рассел – мой начальник.
      – Привет, Терри, сегодня воскресенье.
      – А то я не знаю. Послушай, у тебя найдется время встретиться?
      – Может, и найдется. Кроме похода на «Лазерные войны» примерно через час, других дел не намечается. (На кухне Урсула выгибает бровь, типа: «Не намечается, говоришь?»)
      – «Лазерные войны»? Отлично. Лучше не бывает. Там и увидимся. Пока.
      – Да, н-но…
      Терри уже повесил трубку.
      – О чем думаешь?
      – Ни о чем.
      – Врешь.
      Урсула испытывает, на мой взгляд, нездоровый интерес к содержимому моей головы. Она постоянно спрашивает, о чем я думаю, вряд ли это можно счесть нормой. Лично я уверен, что это ненормально, потому что я – нормальный человек – никогда не спрашиваю, о чем думает она.
      Урсула не верит, что можно думать «ни о чем». Довольно странно, если вспомнить, сколько раз во время ссор или когда я делал что-нибудь не так, меня стыдили: «О чем ты думал в этот момент? Ни о чем?» По правде говоря, мне чрезвычайно легко удается думать «ни о чем». Даже не надо прилагать усилий, чтобы погрузиться в «дзен». Возможно, «дзен» – мое естественное состояние. Усадите меня в кресло, оставьте в покое и – дзинь! – у меня уже «дзен».
      Однако моя безупречно убедительная аргументация отскакивает от Урсулы и уносится далеко-далеко за горизонт, точно пули от танковой брони. Думать «ни о чем» совершенно недопустимо. Одно время я пытался делать домашние заготовки. НЗ, так сказать. Список отговорок, которыми можно прикрыться, если тебя застанут в ментальном неглиже. Например:
      – О чем думаешь?
      – О, я размышлял, удастся ли человечеству разработать подлинно единую физическую теорию. Неужели различия между ньютоновскими принципами, теорией относительности и квантовой механикой так и останутся непреодолимым препятствием на пути всеохватывающего математического метода, применимого ко всем случаям?
      – Врешь.
      И еще одна блестящая идея летит в мусорный бак.
      Впрочем, должен признаться, в тот раз, пока я наслаждался короткой передышкой перед походом с Джонатаном на «Лазерные войны», в моем мозгу колыхалась и лизала прибрежную гальку вполне конкретная мысль. Не «ни о чем», а скорее «ни о чем особенном». Я вяло гадал, зачем я понадобился Терри Стивену Расселу так срочно, ведь в понедельник мы все равно увидимся на работе.
      – Хорошо, тогда о чем я думаю на самом деле? – перехожу я в оборону.
      – Не знаю, поэтому и спрашиваю. О доме, который мы вместе смотрели?
      – Да.
      – Врешь.
      Медленно и долго выдыхаю. По-настоящему долго. Вначале это усталый выдох, но чем дольше он затягивается, тем яснее становится: в конце придется что-то сказать. Отодвигаю этот момент, напрягаю все мышцы живота, выдавливаю из легких последние остатки воздуха. Наконец, словно пловец, вынырнувший из глубины, быстро хватаю ртом воздух и насилу выговариваю:
      – С чем будешь чай?
      Согласен, можно было придумать что-нибудь и позатейливее.
      – Мы, кажется, говорили о доме.
      – Нет, не о доме.
      – Нет, о доме.
      – Нет, не о доме. Ты всего лишь спросила, думаю ли я о нем.
      – И ты сказал, что думаешь.
      – А ты сказала, что я вру.
      – Так ты думал или нет?
      – Уже не помню.
      – Врешь.
      В таких беседах мы с Урсулой способны провести целый день. А она еще жалуется, что мы мало разговариваем, поди, пойми этих женщин… Но сегодня мне и впрямь везло: меня опять спас телефонный звонок. Урсула предприняла достойную уважения попытку просверлить меня взглядом, мол: «Телефон звонит, ну и что? Пусть звонит. Я с тобойсейчас разговариваю». Она выдержала три звонка, потом сдалась и рванула к аппарату.
      Навостряю уши, чтобы уловить первые звуки, определяющие весь ход разговора.
      – Алло? – Потом еще раз, с ноткой узнавания в голосе и немецким акцентом: – Альо?
      Урсуле звонят друзья-немцы. Уф-ф. Эдисон, дай я тебя расцелую.
      Итак, Урсула. Располагайтесь поудобнее, уберите откидной столик, проверьте, надежно ли закреплен багаж на верхней полке, и внимайте.
      Урсула родом из Южной Германии, из-под Штутгарта. Рост – метр семьдесят четыре. Полагаю, это весьма солидный рост для женщины. В туманных воспоминаниях о доурсуловой жизни мои подружки обычно довольствовались ростом метр шестьдесят пять – метр шестьдесят семь. По словам Урсулы, так было потому, что я, трус и лентяй, гулял только с англичанками (она произносит «англичанки», как Троцкий – «лакеи империализма»), Урсула непоколебимо уверена, что метр семьдесят четыре – средний рост для женщины, даже чуть-чуть ниже среднего, и что англичанки – а это всем известно – искусственно задерживают свой рост в угоду английским мужчинам, большинство из которых – пьянчуги и бездельники.
      Мы живем вместе уже много лет, и, понятное дело, я не особо часто смотрю на Урсулу. Нужды нет – достаточно ощущения, что фигура подруги маячит где-то поблизости. Но для вас, так уж и быть, я пороюсь в захламленных подвалах моей памяти и постараюсь отыскать куда-то задевавшиеся черты моей лучшей половины.
      Глаза у нее голубые. Не льдисто-голубые, какими редакторы женских журналов с помощью фотошопа малюют глаза моделям на обложках (так что, когда проходишь мимо полок с журналами, чувствуешь себя словно в «деревне проклятых» ), а нежного оттенка, какой, скажем, бывает у жидкостей для мытья унитазов.
      Пониже глаз у Урсулы, по современной моде, находится нос. Маленький такой, немного вздернутый. Нос Урсулы я вижу как наяву, даже зажмурившись. Должно быть, оттого, что она вечно сует его в мои дела.
      Рот Урсулы – большой, и форма соответствует качеству. За пухлыми бледно-розовыми губами прячется ряд крупных, белых-пребелых, безукоризненных зубов, которых не касалась рука калифорнийских кудесников стоматологии. Помните, какие рты у королев красоты из Америки? У тех, что выходят на сцену в крошечном бикини и щебечут, как благородно было бы сводить слепых детей в зоопарк, а потом включают улыбку, яркость которой наносит зрителям ожоги третьей степени? Возьмите такую улыбку, наложите на нее губы французской актрисы, и у вас получится часть Урсулы от носа до подбородка.
      Вот вам мгновенный снимок Урсулы (какое счастье, что фотографии не умеют говорить) – высокая голубоглазая блондинка с губами как у героинь из «Спасателей Малибу».
      Совершенно не мой тип. Но никаких проблем – у меня достаточно глубокая натура, чтобы не шарахаться от бесспорно красивых женщин.
      – Теперь мы можем пойти на «Лазерные войны»? Мы ждали сто тысяч часов. – Джонатан стоит передо мной с выражением страдальческой серьезности на лице. На нем резиновые сапоги, гавайская рубаха, верх от костюма Бэтмена, полицейская каска на два размера больше, чем следует, и накидка, которую он смастерил сам из двухметрового куска цветастой занавески. В руках – лазерный меч. Малый рост Джонатана только усиливает впечатление, будто кто-то поставил жуткий научный эксперимент и сжал бойца из «деревни проклятых» до минимальных размеров.
      – Да, думаю, теперь можно. Только оденься поскромнее.
      – Но почему? Я – джедай!
      – А, ну тогда другое дело. Все же накидку оставь дома. Запутаешься в ней и упадешь, а отвечать потом мне.
      – У-у-у-й. Я пока в ней побуду, потом в машине сниму. А то Питер заберет и ему достанется вся моя сила.
      – Соображаешь.
 
      Терри Стивен Рассел (в просторечии – TCP) возбужденно расхаживал по фойе «Лазерных войн».
      – Опаздываешь? – TCP изумлен.
      – Только на две минуты, мы…
      – Не трать время на объяснения, надо спешить. Пошли. Привет, Джонатан. – Терри оглядывает наряд моего сына. – Что ж, по крайней мере один ошеломительный эффект мы произведем.
      «Лазерные войны» – командная игра. На нашей стороне – я, TCP, Джонатан и розовощекий папашка с двумя розовощекими сынишками. Вряд ли на них можно рассчитывать. Уже ссорятся, кому какой пистолет взять, хотя все пистолеты одинаковые. Дилетанты чертовы. Стоит нам ступить на арену, как Джонатан исчезает из виду. У этого ребенка утонченная натура, он предпочитает прятаться в засадах и охотиться на противника в одиночку. TCP присаживается рядом со мной на корточки, слева от него розовощекое семейство продолжает выяснять отношения.
      – Вы заткнетесь или нет? – шипит на них TCP. – Нас всех из-за вас поубивают.
      Розовощекий отец хмурится:
      – Полегче. Это всего лишь игра.
      Мужик не понимает. Нам с TCP остается только недоуменно переглянуться, покачать головой и коротко, отрывисто рассмеяться. Хэ-х, ну и ну. Держись, солдат. Они не шутят.
      Из-за укрытия выбегает ребенок противника и, стреляя без остановки, бросается к нашей позиции. Через секунду воздух пронзает одиночный лазерный луч, розовощекий мальчишка ранен прямо в нагрудный датчик.
      – Аи! – разочарованно пищит пацан.
      – К мамочке беги, – откуда-то из темноты раздается голос Джонатана.
      Мы с TCP, поочередно высовываясь из-за низкого цилиндра, который нам служит укрытием, короткими очередями прижимаем противника к земле. После очередной серии выстрелов TCP опускается на пол рядом со мной и, прищурившись, говорит:
      – Ты у нас все знаешь…
      Отнекиваться не имеет смысла. В ответ я лишь вздергиваю брови, приглашая босса продолжать.
      – Как насчет договоров о выдаче преступников? У Британии ведь нет такого договора с Бразилией?
      Порывисто поднимаюсь над баррикадой и насылаю лазерную смерть на противника. Один из них в панике ныряет за картонный ящик, словно ему восемь лет от роду (на вид так оно и есть), но я попал в плечо его напарнику одиннадцати лет. Сразил наповал. Нет страшнее зверя, чем поверженный ребенок.
      – Фигня какая-то! В меня не попали даже. Не датчик, а говно!
      – Да-да… – кричу я из-за укрытия. – Я тебя сделал!
      Повернувшись к TCP, облизываю палец – «один есть».
      – С Бразилией вроде бы такой договор уже подписан. Но на рассмотрение дела уходит уйма времени. Даже из Америки, с которой мы общаемся почти на одинаковом языке, пока кого-нибудь выдадут, несколько лет может пройти. Начинаются бесконечные юридические споры, а если в документах пропустят какую-нибудь запятую, волокита затянется еще на полгода.
      – М-м-м… – мычит TCP, аккомпанируя своим мыслям.
      На левом фланге разыгрывается прелюдия грядущей катастрофы. Розовощекий отец никак не может разобраться, куда целить. Между тем розовощекий ребенок № 1 и розовощекий ребенок № 2, не сговариваясь, бросаются в атаку. Великий бог неуклюжести с улыбкой принимает их жертву – они стукаются лбами и валятся на пол, с воем хватаясь за ушибленные места.
      – А в Азии как?
      – Ну, в Китае вообще никаких законов нет. Каждый день после обеда решают по-новому, в зависимости от политического момента. В остальных странах – чем дальше от столицы, тем глупее кажется мысль о какой-либо правовой системе.
      – Ясно. А какова лучшая форма защиты?
      – Разумеется, нападение, маэстро.
      – И то правда. Ур-р-а-а, прикрой!
      TCP выкатывается на открытый участок Из-за винилового цилиндра поливаю карающими алыми лучами любого, кто смеет поднять голову, на стороне противника. В моей ли стрельбе дело или в хладнокровной меткости Джонатана (он все еще где-то прячется – одинокий воин средь неведомых земель), но TCP добирается ползком до позиций противника целым и невредимым. Наш огонь косит людей неприятеля как тупой домашний скот, они не успевают ни толком прицелиться, ни опомниться. Такие моменты бывают только раз или два в жизни. Даже теперь, вспоминая, я глотаю слюну от возбуждения.
      Словом, битву мы выиграли с заметным перевесом. Я бы сказал, полный триумф. Радость победы несколько омрачил рыдавший белугой девятилетний пацан. Его привели на игру в день рождения, а беднягу то и дело убивали, он не успел сделать даже полдюжины выстрелов. Что ж, жизнь – суровая тетка! Ну ничего, в следующий раз повезет.
      Прежде чем разойтись по машинам, TCP стрельнул в нас, сложив пальцы пистолетом:
      – Классно сработано, джентльмены.
      Не много пройдет времени, и TCP исчезнет из моей жизни.

      До падения стены в Восточном Берлине вокруг вокзала на Фридрихштрассе теснились лавчонки, где можно было накупить всякой дряни – сувенирных ложек, социалистических ирисок, брелоков с надписью «Моя вторая машина – привет от загнивающего Запада» и т. п. За прилавками восседали толстомясые бабищи неопределенного возраста, которые, если судить по внешнему виду, предыдущие двадцать пять лет глушили дубиной скот на государственных бойнях. Лавки им не принадлежали, поэтому им было без разницы – продать две тысячи магнитных значков в память о сталинских чистках или весь день смолить сигареты, крепкие, как Варшавский договор, дожидаясь выхода на пенсию. Но даже на беглый взгляд они превосходили меня в трудовом энтузиазме на тысячу двести пятьдесят процентов.
      О таких вещах нелегко говорить, поэтому я не стану ходить вокруг да около, ладно?
      Я работаю в библиотеке. Во-о-т. Сказал, и на душе полегчало. Теперь главное не останавливаться и пояснить, что библиотека – не государственная. Ах, как сладостна мечта о работе в госбиблиотеке. Старички с термосами тихо дремлют в зале периодики, старушки дрожащими руками нарезают материалы для посиделок в местном клубе здоровья для женщин, работников включают в списки очередников на лакомства от Кэтрин Куксон. В таком месте можно потихоньку сойти с ума, и никто даже не заметит. Увы, я не попал в нежные объятия госбиблиотеки.
      Наверное, в прошлой жизни я убивал маленьких щеночков суковатой палкой, потому и кисну теперь в библиотеке Университета Северо-Восточной Англии, известного среди его радетелей как УСВА (радетелями, как минимум, были проректор по хозчасти, финансовый советник проректора по хозчасти да владелец соседнего винного магазина, находившегося в двух шагах от дома проректора по хозчасти).
      Как и положено по уставу, УСВА имел свою эмблему: буквы У, С, В и А едко-оранжевого цвета на темном фоне, а ниже – девиз, написанный якобы от руки с наклоном, предполагающим «современность» и «порывистость»: «Принимаем абсолютно всех». А также список учебных курсов, среди которых фигурировали «Теория лотерейных билетов», «Яйца и блюда, которые из них можно приготовить», а также новаторский курс «Фуфловедение».
      Простите, не сдержался. Считайте мои слова шуткой.
      Заявив, что работаю в библиотеке УСВА, я невольно сорвался на нормальный человеческий язык. На самом деле я работаю в «учебном центре». С болью в сердце вспоминаешь, что библиотека – это место, где хранятся книги. В «учебном центре» книги – дело десятое. Кроме книг там есть, например, компьютеры. Еще не поняли, к чему я клоню? К примеру, вы приходите в паб, а там – во блин! – сплошь телевизоры, принимающие кучу спутниковых каналов. Все ваши познания о семантике на глазах закручиваются воронкой, превращаясь в неразмеченный хаос. По такому же принципу спросите дорогу в библиотеку – и какой-нибудь шут гороховый укажет вам, как пройти в учебный центр, шок от посещения которого может вызвать облысение, заикание и утрату навыков общения до конца жизни.
      Моя работа в учебном центре состоит в надзоре за компьютерной техникой. Не подумайте чего дурного – я не технарь и не заклинатель компьютеров. Нет уж. Я даже горжусь тем, что ни черта не смыслю в своей работе. Запомните несколько ключевых фраз – и блестящая карьера в сфере информационных технологий вам обеспечена. Например, фраза «похоже, что неисправность надо искать на сервере» позволяет многим технарям годами торчать на одном и том же рабочем месте. Еще один ценный трюк – присвистнуть и прочитать вслух написанное на компьютере прямо у вас перед носом: «Да-а, версия Ти-Экс, как же, как же, известное дело…» Годится на любой случай – от неработающей мыши до небольшого пожара. Если вы всерьез решили сделать карьеру в ИТ, потратьте несколько минут на заучивание расшифровки дюжины сокращений. Эти знания способны превратить человека из придурка с дипломом по социальной географии и подружкой-немкой в могущественного шамана. Небрежно оброните, что http в адресе веб-страницы означает не что иное, как «протокол пересылки гипертекста», и ваш начальник сразу поймет, что вы – не какой-нибудь лох, понятия не имеющий, как действует этот самый протокол пересылки, и уже никогда не осмелится спросить у вас, почему во всем учебном корпусе не работает ни один компьютер.
      Так случилось, что мой непосредственный начальник – TCP – оказался мастером подобных манипуляций, человеком, признанным в ИТ чемпионом по словоблудию. TCP умеет нарисовать столь яркую и всеобъемлющую картину какой-нибудь неисправности электронной почты, что публика расходится, не только безоговорочно веря сказанному, но чуть не плача от умиления. Его способность мгновенно вылепить из третьестепенных фактов, полуправды и сочиненных на ходу небылиц убедительную аргументацию вдохновляла и вела за собой всю компьютерную группу. Будь TCP капитаном «Титаника», он забрал бы себе все спасательные шлюпки, а люди, брошенные им на борту тонущего лайнера, с улыбками махали бы ему вслед.
      А еще TCP похож на Сатану, хотя это к делу не относится. Трудно сказать, подражает ли он дьяволу намеренно. Природа, конечно, тоже постаралась, но бородку клинышком и усики, с которыми Князя тьмы изображали на гравюрах четырнадцатого века, он выбрал себе сам.
      Кроме того, TCP самый нетерпеливый человек на свете. Еще ни разу в жизни Терри Стивен Рассел не дослушал до конца троекратный писк микроволновки, сообщающий о готовности блюда.
      TCP и я составляли пульсирующий мозг компьютерной группы. Ступеньку ниже занимала троица полураскаявшихся хакеров – Радж, Брайан и Уэйн. На собеседовании при приеме на работу о всех троих сложилось одинаково сильное впечатление: если не направить их энергию на пользу УСВА, в недалеком будущем они устроят всемирный компьютерный обмен ядерными ударами. За все время работы из их бесед я понял от силы дюжину-полторы слов. И не только потому, что они несли сущую белиберду «Как провел выходные, Уэйн?» – «Настраивал стек ти-си-пи-ай-пи – буфер гнезда знатно пофиксил, есть свидетели», но и потому, что они просто не умели разговаривать.Обычно они что-то бормотали, уткнувшись носом в грудь, и замолкали, потеряв мысль в самом начале предложения. Каждый из них, вне всяких сомнений, гениален. И все-таки им крупно повезло, что еду теперь можно заказывать через Интернет, – я не верю в их способность зайти в магазин и внятно произнести: «Дайте мне вон тот суп в банке».
      Еще ниже в служебной иерархии стояли студенты-ассистенты. Студенты – самые обыкновенные, им платят почасовую ставку за труды на первой линии техподдержки. К счастью, неизбывное желание стибрить хоть что-нибудь из подсобки побуждает их не пропускать ни одной смены.
      Смысл четкого распределения обязанностей в компьютерной группе сводится к ликвидации кризисов. Обычная группа поддержки ИТ в Великобритании сталкивается с серьезными проблемами в среднем дважды за восьмичасовую смену. В УСВА мы гордились тем, что регулярно перекрывали этот показатель вдвое. Очередная утренняя катастрофа разразилась из-за отказа почтового сервера.
      – Сервер! – скомандовал TCP трем хакерам-волшебникам. «Исправить» в его вселенной не помещалось.
      Я начальственно протянул:
      – Э-м-м, как нам кажется, в чем проблема?
      – Думаю, это – инопланетяне, – откликнулся Уэйн. – Программа поиска внеземного разума много лет подряд тайно стирала сигналы бедствия, идущие из космоса. Теперь они мстят.
      – Хорошо. Брайан?
      – Блок сервера, похоже, полетел.
      – Радж?
      – Я согласен с Уэйном, точно инопланетяне.
      TCP за моей спиной дышал все более отрывисто и жарко. Я возвел очи к небу – ну за что мне такое наказание? – и, собрав в кулак всю свою трудовую энергию, начал загибать пальцы:
      – Брайан, сходи проверь блоки в серверной. Радж, проверь, есть ли у кого-либо еще в сети «Супер Джанет» проблемы или только у нас. Уэйн… проверь версию с инопланетянами.
      Работники вприпрыжку выскочили из офиса, оставив на командном пункте только меня и TCP.
      – Этот цирк меня задолбал, – сказал TCP, тыча пальцем себе под ноги (я догадался, что он имеет в виду университет в целом, а не конкретную половицу).
      – Угу, – осторожно согласился я. – И клоуны страшные, правда? Не представляю, как раньше люди могли смотреть на клоунов и кричать: «Ха! Глянь на эту раскрашенную рожу. Ой, сейчас живот надорву!» Возможно, когда «семейный отдых» превратится в посещения публичных казней, эти ребята смогут повеселить публику, но пока что они нагоняют на меня только ужас.
      – Мог бы просто ответить «да», а не травить мне душу.
      – Ну конечно, спасибо за подсказку, теперь я вижу, что ты прав. И кстати, раз уж мы тут занялись лингвистикой, как насчет вчерашнего разговора о выдаче преступников?
      – Каких преступников?
      – Вот именно, каких? Верно, моя жизнь не богата модными тусовками, но обсуждать международное право в павильоне «Лазерных войн» – это, пожалуй, круто.
      – Я просто спросил, вот и все.
      – Просто спросил? О правилах выдачи преступников? В воскресенье, с утра пораньше?
      – Чего пристал? Как будто на тебя никогда не находило.
      – Ладно, решил в загадочность поиграть, только какой в этом толк?
      – Толк в бабах. Бабы любят загадочных.
      – А-а-а. Мне такие дешевые примочки уже ни к чему. Я больше в рыночной конкуренции не участвую. У меня есть Урсула, и мы вместе доживем до глубокой старости.
      – Думаешь, так лучше?
      – Ага. И намного эффективнее. С Урсулой я доживу до глубокой старости гораздо быстрее.
      – Как знаешь. Пойду я, мне к Бернарду пора. Некогда языком молоть, надо Бернарду отчет о происшествии предоставить, чтобы ему было чего сказать спецам, когда те начнут ныть.
      Бернард Доннелли, менеджер нашего учебного центра, страдал маниакальной тревожностью.
      – И что ты ему скажешь?
      – Господи, откуда я знаю? Начну говорить, тогда и узнаю. Все остальное ведь в порядке? Не хочу, чтобы меня опять дергали.
      – Вроде бы. Два студента поменялись ночными сменами. Вроде бы.
      – Так поменялись или нет?
      – Студенты из Полинезии, изучают сельское хозяйство. В их речи я понимаю примерно каждое пятое слово, но они наверняка понимают в два раза больше, когда я провожу инструктаж. Кивают и снова погружаются в безмолвную стоическую грусть, как почему-то принято у всех студентов из Полинезии.
      Пристально глядя на меня, TCP пробормотал:
      – Да-а… А нам-то какая разница?
      – Ну…
      Но TCP уже слинял из кабинета – будто кто-то выключил газ под кастрюлькой с кипящим молоком. Когда меня не подогревают извне, мое естественное состояние – едва теплое. Я спокойно дрейфую при комнатной температуре, держась на равной дистанции как от трескучего пламени холериков, так и от ледяной проруби флегматиков. Но когда рядом находится TCP, моя нервная система начинает работать с двойной нагрузкой. Некоторые люди просто источают флюиды нервозности. Кое-кто называет это харизмой. У меня харизмы нет. Зато у меня есть двойные суставы – я могу отгибать большие пальцы назад так, что они касаются запястья. Ничуть не хуже харизмы. По крайней мере, мне так кажется.
      Спустя несколько минут на экране компьютера появилась надпись «217 непрочитанных сообщений». Сервер снова заработал. Классно.
      Однако мне не удалось понежиться в теплых лучах апатии, навеянной успешным устранением неисправности. Сквозь стеклянную перегородку я заметил приближение Карен Роубон.
      Завидев Карен, не успеваешь даже впасть в уныние – с такой устрашающей скоростью она летит навстречу. Когда чужое тело быстро-быстро несется в вашем направлении, очень трудно подавить инстинктивное желание закрыть лицо руками. У Карен коротко стриженные черные волосы, отчего она похожа на горелую спичку. Такую коротышку никто бы и не заметил, если бы не стремительность, с которой она передвигается. Ее должность именуется «сотрудник учебного центра по связям со студентами», а попросту СУЦСС. Хотя по образованию Карен – библиотекарь и психолог, ничем конкретным она не занимается, но обеспечивает «общую поддержку учебного процесса по ряду направлений». Карен считает себя главнее всех не из-за должности. Главнее всех она считает себя от рождения, а должность лишь дает ей возможность об этом заявить.
      – Пэл.
      «Карен, ты вошла в дверь? А я-то думал, что упыри не способны войти в помещение без особого приглашения ».Выдержав яростную схватку с самим собой, я сумел промолчать.
      – Карен? – отозвался я после паузы.
      – Пэл, ты не поверишь, ха-ха-ха…
      Карен из тех людей, кто умеет смеяться без повода. Мне вдруг до жути захотелось засунуть ее в бочку с муравьями-людоедами и засмолить крышку.
      – Завтра я читаю вступительную лекцию для студентов гуманитарного факультета. Мне нужно, чтобы ты установил лэптоп, проектор, подключил сеть и позаботился о доске для наглядных пособий. Еще нужно принести шесть коробок с учебными материалами для раздачи студентам. Я начинаю в девять утра, в аудитории на втором этаже, номер 24 «А», это в самом конце коридора. Кстати, не мог бы ты захватить кое-что в офисе Пьера? Ха-ха-ха. У него там несколько скульптур, наглядно демонстрирующих разницу между свинцом и чугуном. Уборщики наотрез отказываются, в прошлый раз у одного из них позвонок треснул, теперь им профсоюз не разрешает. Гордые все стали. Я им сказала: «Ну и хрен с вами, Пэл мне все сделает, никаких проблем». Они словно нарочно выдумывают всякие причины, лишь бы не работать.
      Пьер преподает «скульптуру ужасов» на гуманитарном факультете. Я видел его всего пару раз, но хорошо запомнил, потому что Пьер имеет привычку буравить собеседника взглядом и разбавлять разговор длинными неуютными паузами. Надо понимать, это и есть признаки «яркой личности».
      «Хорошо, я все доставлю и установлю завтра утром», – хотел сказать я, но успел выговорить только «хо…», как вдруг левая сторона стеклянной перегородки взорвалась, брызнув мелкими осколками. Стекло засыпало стол, усеяло ковровое покрытие. Но внимание мое было приковано не к осколкам, а к парочке студентов, ввалившейся через дыру в перегородке. Клубок из двух тел снес монитор, смел со стола записи о покупке расходных материалов и плюхнулся прямо мне на колени. Сила инерции отшвырнула мое кресло на колесиках к металлическому стеллажу у задней стены. Мощный удар – куда более оглушительный, чем можно было ожидать от столкновения трех человек и одного офисного кресла с металлическим стеллажом, – сотряс стеллаж до основания и сбросил двух придурков на пол. И между прочим, им здорово повезло: принтер «Хьюлит Паккард 84 °C», сорвавшийся с верхней полки, мог запросто проломить котелки этим двум обалдуям, но они ловко откатились в сторону, так что принтер всего лишь угодил мне промеж ног. Я не упустил такой славной возможности – немедленно сполз на пол и ну корчиться на все лады.
      Несколько секунд полной отрешенности от мирской суеты дали отличный результат – мне удалось встать на четвереньки. Студенты расплывались перед глазами из-за выступивших слез, сливаясь в сплошную гиперактивную амебу, которая перекатывалась и пузырилась на полу офиса.
      – Эй, вы, – просипел я, – что вы делаете?
      Вытер глаза рукавом, чтобы лучше их видеть.
      – Этот гад стер мою контрольную! – пропыхтел тот, что был наверху, и несколько раз двинул напарнику по зубам, давая понять, кого он имеет в виду.
      – Февестань! – прошамкал тот, что снизу.
      Хотя его ответу недоставало четкости, обильное кровотечение было красноречивее всяких слов. Впрочем, нарождавшееся сочувствие растаяло без следа, когда он сграбастал пластину для подачи листов от разбившегося принтера, и от души вмазал ею сопернику по голове. Пластина была рассчитана всего на пятьдесят листов, так что соперник легко отделался.
      Краем глаза я заметил, что Карен ковыряет носком туфли битое стекло.
      – Неплохо бы вызвать охрану, – напомнил я, прежде чем вновь заняться претендентами на приз Всемирной федерации рестлинга. – Ну-ка, прекратите, вы оба! Здесь вам не студенческий профсоюз!
      Борцы отпихнули друг друга и неуклюже поднялись. Хотелось верить, что именно мой командный тон положил конец схватке, но, скорее всего, они просто выдохлись.
      – И что это все, – я обвел рукой помещение, – значит?
      Мне скормили обычную историю про то, как двое не поделили компьютер. Когда я только начинал работать в библиотеке, она была открыта с девяти до пяти, в ней стояло пять компьютеров, а число желающих воспользоваться ими обычно не превышало восьми человек. Теперь, хотя численность студентов не изменилась, учебный центр открыт круглые сутки, насчитывает триста семьдесят компьютеров, а в очереди томятся до пяти сотен студентов. И каждого из пятисот, разумеется, распирает от нетерпения – умник даже не помышлял воспользоваться компьютером, пока до времени сдачи контрольной не осталось пятнадцать минут. Это вовсе не означает, что студенты не сидят за компьютерами в остальное время, еще как сидят! Иногда они столько времени проводят в чате, что не успевают поиграть или посмотреть порнуху. Но до контрольных руки у них доходят исключительно за четверть часа до сдачи. Думаю, виной тому гормоны.
      И неизбежно происходит следующее: студент, корпящий над заданием, на минутку отлучается в туалет (покурить, купить новый пакетик таблеток от усталости и пр.); студента, ждущего в очереди, при виде «свободного» компьютера с беспризорной контрольной на экране охватывает лихорадочная жажда деятельности, ведь до сдачи его собственной контрольной остается всего ничего; он подскакивает к компу, выходит из системы (теряя контрольную работу прежнего студента, который, разумеется, и не подумал ее сохранить), снова входит и начинает работать над своей контрольной. Первый студент возвращается, возникает потасовка, и клубок орущих, царапающихся и кусающихся студентов с треском пробивает перегоррдку моего офиса. А ведь мы внедрили систему предварительных заявок, но ею пользуются только безнадежные зубрилы.
      Когда прибыли двое охранников, парочка заканчивала до боли знакомый рассказ. Охранники только что прослушали курс межличностного общения, который шустрая бабенка из отдела кадров читала прямо по электронной классной доске. Помня наставления кадровички, они повели себя мудро и не проявляли агрессивности, чтобы не усугублять положение. Охранники вышли из лифта прогулочной походкой, засунув руки в карманы и болтая о результатах последних футбольных матчей.
      – Ц-ц-ц, – поцокал языком один из них, окинув взглядом офис. – Пошли, ребятки.
      Группа медленно побрела к выходу.
      – Значит, договорились – завтра в девять утра? – спросила Карен.
      – Да-да. Можешь не беспокоиться.
      Карен вылетела из офиса, едва не сбив с ног Раджа, Уэйна и Брайана, возвращавшихся после устранения неполадок на сервере и угрозы инопланетного вторжения. Троица молча таращилась на разгром в кабинете, пока Уэйн не изрек:
      – Прикольно!

      Голова Первенца представляет собой почти идеальный овал. По ней расстилается пелена белесых волос – под цвет материнских; волосы тоньше самых тонких нитей, они реагируют на малейшее движение воздуха и переливаются радугой, когда в них застревает солнечный луч. В бумажнике у меня лежит фотография Первенца. Иногда я разглядываю его лицо, чтобы освежить память. В оригинале мне доступен только затылок – с тех пор как шестилетний Джонатан (ватага друзей зовет его Джон) год назад склонил свое лицо под углом 45 градусов над геймбоем и с тех пор уже его не поднимал.
      Голова Последыша (Питер, возраст – три года) круглее. Он еще более отъявленный блондин, чем Первенец, но его волосы ведут себя увереннее. Они отвергают покорность и воздушность волос старшего брата, торча из головы во все стороны непослушными протуберанцами. Мне видна лишь макушка Последыша, потому что он еще мал. Вертлявый зверек снует в своем мире где-то пониже моих ягодиц, движимый постоянной тягой к перемене мест.
      У детей столь разный темперамент, что сторонний человек, не имея справочной информации, легко примет Джонатана за отпрыска поэтов XIX века, а Питера – за воспитанника волчьей стаи. Джонатан эмоционален и склонен к самосозерцанию, Питера больше всего интересует, как убить человека одним большим пальцем. Я отчетливо вижу в них себя и Урсулу – поровну. Урсула утверждает, что они оба – вылитый я, неважно, произносится ли это шепотом, с улыбкой или гневно выкрикивается, когда от тычков пальцем в грудь никакого результата.
      Урсула, Джонатан, Питер и я жили в трехкомнатном викторианском доме, составлявшем с другими домами-близнецами один длиннющий общий фасад. Поскольку район, где находится дом, имеет некоторое отношение к грядущим событиям, лучше объяснить, как мы туда попали.
      Чуть меньше восьми лет назад мы с Урсулой вернулись из Германии, нашего прежнего места обитания. Урсула – физиотерапевт и нашла работу с полоборота. В Британии в то время не хватало квалифицированных физиотерапевтов, а немецкие, то есть те, которые не гнушались мучить больных стариков, выкручивая им конечности, пользовались особым спросом, ибо садизм и есть главное в профессии физиотерапевта. Вопреки ожиданиям (учитывая, что пиком моей карьеры были диплом по социальной географии и игра на гитаре в ресторане), я тоже быстро нашел людей с чувством юмора, развитым настолько, что они согласились взять меня на работу. Так я поступил в библиотеку медучилища.
      Оставалось уладить последнюю проблему – мы с Урсулой жили врозь, причем не в переносном смысле. Урсуле выделили комнату в общежитии медсестер при больнице, где она работала. Я попробовал выпросить комнату при медучилище и наткнулся на стену из понимающих взглядов: мол, ишь, чего удумал. Пришлось поселиться у друзей – Марты и Фила. Они только что купили свое первое жилье, и дополнительный доход был им очень кстати, тем более что они относились ко мне как к члену семьи – разрешали есть бутерброды с рыбой, сидя на их диване, и переключать каналы телевизора, спрашивая для проформы: «Это кто-нибудь будет смотреть?» Нам с Урсулой явно был нужен собственный угол, арена гладиаторских боев для закалки духа.
      Изучив ситуацию, я пришел к интересному выводу: дома, оказывается, стоят страшно дорого. Нет, правда, они стоят десятки и даже сотни тысяч фунтов. Я провел много времени, пялясь на витрины агентств по торговле недвижимостью и водя черным от типографской краски пальцем по газетным разделам о продаже собственности, надеясь наткнуться на объявление вроде «Четырехкомнатный дом на спокойной улице в популярном районе. Владелец сошел с ума в связи с заболеванием гипофиза и отдаст дом первому встречному, кто явится с мешком таблеток от глистов и проволочной мочалкой для чистки кастрюль». Не в состоянии найти ничего подобного, я не по дням, а по часам старился от злости.
      Наконец, по классической английской традиции, я встретил нужного человека в пабе.
      Нужный человек без стыда и совести жульничал, играя в бильярд, но важнее было то, что он работал прорабом на подряде у жилстройтовари-щества. Правительство выделяло субсидии на ремонт зданий, которые в противном случае потихоньку развалились бы, пропитавшись мочой слоняющихся без дела юнцов. Оно поощряло частные компании выкупать эти дома, обеспечивать минимальный для выживания уровень электро– и газоснабжения и т. п., замазывать стены свежей краской, крепить булавками к полу дешевое ковровое покрытие, а потом продавать жилье по себестоимости. Доход компания получала от субсидий, а не от продажи домов. Такой дом даже не требовал отделки, поселяйся хоть сразу, все удовольствие стоило 18 000 фунтов. Вот спасибо, заверните, пожалуйста.
      Я нарыл координаты жилстройтоварищества и наведался на их последний объект. Была среда, ясный солнечный день, и я впервые обозревал наше будущее семейное гнездо. На ничем не примечательной улице вереницей тянулись одинаковые дома, прижатые друг к дружке, с крохотными палисадниками перед входной дверью. При ярком солнечном свете все это походило на декорацию из детской телепередачи. Дома кончались там, где улица отважилась обогнуть больницу – огромный викторианский особняк. Викторианская архитектура как бы говорила: «Я здесь на века» – словно сам Господь Бог обернулся темным параллелепипедом и врезался в грунт. Здание напоминало большой черный гроб, при одном взгляде на который плечи сами собой опускались от ощущения тяжести. В противоположном направлении дома расступались, давая приют двум обращенным друг к другу фасадами продуктовым магазинам. Первый был стандартной городской лавкой, торгующей прессой, выпивкой и едой, в то время как второй был стандартной городской лавкой, торгующей прессой, выпивкой и едой. Как они умудрялись выживать? Загадка, да и только.
      Человек из жилстройтоварищества (забыл, как его звали, ну и черт с ним, пусть будет Сэкстоном) ждал меня перед домом № 74 на Сент-Майклз-роуд. Ему было лет под пятьдесят, и, похоже, он таким и родился. Внешний вид Сэкстона шел в разрез с его психологическим складом – этот амбал сутулился, будто какой-нибудь робкий долговязый малый, старающийся лишний раз не привлекать к себе внимание.
      Сэкстон ввел меня в дом через парадную дверь, сбивчиво долдоня всякую ерунду. Он наверняка готовил речь заранее, но по пути половину забыл. Внутри я обнаружил дворец – девственное палаццо, оклеенное коричневыми обоями, выкрашенное эмульсионкой цвета магнолий и застеленное ярко-синим ковролином, до такой степени лишенным каких-либо натуральных волокон, что после короткой прогулки по нему можно было обеспечить электроэнергией все микроволновки Северной Англии. Когда я добрался до гостиной, моя шевелюра стояла дыбом, как у африканских негров.
      – Если дом вам понравился, мы его придержим, пока вы не разберетесь со ссудой. Правда, нужно будет внести залог. – Сэкстон нервно закусил губу. – Сто фунтов.
      Я попытался равнодушно хмыкнуть. У меня получился восторженный писк.
      – Нашел нам крышу над головой, – сообщил я Урсуле, специально не употребляя слово «дом». Это слово женщин чрезвычайно нервирует.
      – Где?
      – Совсем недалеко от центра. Съездить за каким-нибудь миксером – пара минут.
      – А центральное отопление там есть?
      – Там есть для него место.
      Я взял немного молока для чая из общественного холодильника на кухне общежития и фломастером, который специально носил с собой для этой цели, сделал отметку на чужой бутылке.
      – Хоть сейчас можно вселяться и садиться смотреть телевизор. Отделка закончена. Электричество подключено, окно имеется, ну и все прочее.
      – А как будем расплачиваться?
      – Ха! Восемнадцать тысяч фунтов. Если, конечно, инфляция нас не обгонит. Если попросить ссуду на пять лет, скажут, что мы тянем кота за хвост.
      Урсула принялась всерьез обдумывать возможные последствия. Такие попытки следовало пресекать в зародыше.
      – И спальня большая. Просто огромная спальня. Хоть вечеринки устраивай.
      – Сколько спален?
      – Две. Но ощущение такое, что три.
      – Каким образом, позволь спросить, две спальни могут ощущаться как три?
      – На эмоциональном уровне.
      – А-а.
      – Послушай, главное, что район приличный и просят всего восемнадцать тысяч. Восемнадцать. Тысяч. Фунтов. Есть дома, которые и после пожара дороже стоят. Ну, что скажешь?
      – Ох… Хорошо-хорошо, я согласна. Но заруби себе на носу: если что-то окажется не так, виноват будешь ты.
      – Все будет отлично.
      – Я не шучу. Вся ответственность – на тебе.
      – Дорогая, пока ты меня обнимаешь, я готов вынести любую ответственность.
      – Отцепись, я сейчас чай разолью.
      Вещи из комнаты, в которой жила Урсула, заполнили весь дом. Ее коробки раскрывались парашютами: перережешь тесемки – и над тобой взвивается облако вещичек. Причем каждая – абсолютно бесполезный хлам.
      Урсула не такая, как я. Я считаю, что энергия – не бесконечный ресурс, потому ее следует расходовать, только когда не остается другого выхода. Для меня «работать в полсилы» означает затрачивать сил на четверть больше, чем хотелось бы. Урсула же принимается за любое дело с бескомпромиссным азартом спринтера, рвущегося к финишной ленточке. В моем представлении обустройство дома – купить диван и сидеть на нем, в представлении Урсулы – пристроить к зданию крыло.
      Начнем с того, что во дворе обнаружился сад. Осматривая дом вместе с Сэкстоном, я даже не удосужился выглянуть в окно. Ну не садовод я. Когда мы отправились в наше будущее жилище вместе с Урсулой, и я по ее команде выглянул во двор, сразу стало ясно: дебри во дворе не возьмет никакая газонокосилка – только несколько месяцев ковровых бомбардировок.
      – Ладно, – сказал я, осознав, что работы не избежать. – Возьму мачете, вырублю все подчистую и застелю «Астроторфом».
      – Не говори глупостей.
      – Это не глупости. «Астроторф» стоит не дороже обычного дерна.
      – Мне нужна настоящая трава.
      – «Астроторф» лучше настоящей травы, он так задуман. Единственный смысл его существования в том, чтобы превзойти по качеству настоящую траву.
      – Просто ты не хочешь косить газон.
      – И кто я после этого? Исчадие ада?
      – Не набивай себе цену. Ты всего лишь лентяй. Но это не новость, а я не желаю иметь сад с искусственной травой, это противоестественно.
      – Да кому нужна естественность? Вот она, – я театральным жестом обвел сад, – твоя естественность. Еще неизвестно, какие твари прячутся в этой чащобе. И что такого ужасного в нежелании постоянно стричь газоны? Ведь я не возражал против покупки стиральной машины. Не сказал «просто ты ленивая баба, не хочешь колотить белье о камни», ведь правда?
      – Не называй меня бабой.
      – А я и не называю. Никогда. Даже когда ты стираешь.
      – У нас будет настоящая трава.
      Мы приняли компромиссное решение – то есть завели настоящую траву.
      Обустройство дома вылилось в долгую историю. Я допускал, что придется приобретать кровать и холодильник. Но не знал, что, купив дом, необходимо также накупить для него чудовищное количество бесполезных причиндалов – держатели туалетной бумаги, абажуры, набор из трех – один другого меньше, какая прелесть! – канделябров, подставки под пивные бокалы с рисунком а-ля Мондриан. Воистину, очень тонкая грань отделяла меня прежнего от человека, который бродил среди мебели ИКЕА с желтым гигиеническим пакетом для рвоты и потухшими глазами.
      В итоге мы достигли состояния более-менее комфортабельного равновесия. Я установил игровую приставку, Урсула – телефон. Встречались мы у микроволновки, где обменивались информацией на фоне тихого уютного гудения, с которым подогревалась лазанья. Даже попав впросак с автомобильной страховкой (район считался неспокойным, и страховка «фольксвагена-поло» сразу подскочила до четырехзначной цифры), мы не сильно проиграли в деньгах, потому что проценты по ссуде были очень низкими. В сильный дождь под кухонную дверь натекала вода, но мы обзавелись непромокаемой обувью, и наш дух ничто не могло сломить.
      Неспешной трусцой пробежали несколько месяцев. И вот однажды субботним вечером, когда я сидел на диване и обводил ручкой интересные передачи в телепрограмме, Урсула вошла в комнату и остановилась прямо передо мной, как она всегда делает, когда ей нужно отсечь мне путь к бегству. Я некоторое время продолжал изучать программу передач, не поднимая глаз (в конце концов, существуют определенные правила). Когда я поднял глаза, Урсула спокойно и четко произнесла:
      – Я беременна.
      – Ух ты. Слава богу. Я уже начал думать, что мы зря стараемся.
      Урсула скрипнула зубами.
      – Отлично, просто превосходно. Я столько раз мысленно представляла себе эту сцену, и вот она – та самая реакция, на которую я так надеялась.
      – Хорошо. Войди снова, а я упаду в обморок или еще что-нибудь придумаю. Я действительно рад… нет, правда, очень-очень рад. Мы приложили немало сил… ну, во всяком случае, я приложил, помнится, и ты при этом присутствовала, так зачем делать вид, будто ребенок взялся невесть откуда.
      – Ах, прости за столь банальное зачатие.
      Наступила короткая пауза. Я кашлянул, как зритель перед началом представления в театре.
      – Ну? – спросила Урсула. – Ты меня обнимешь, наконец?
      – Легко.
      Я обнял. Мне почудилось, будто в этот момент зазвучала музыка. Урсула же, видимо, сделала мысленную зарубку, потому что три года спустя, объявляя о грядущем прибытии Последыша, она выразилась следующим образом: «Я беременна. Ребенок не от тебя». Ну, разве можно не восхищаться женщиной, которая выжидает три года, чтобы поквитаться?
      Вот так мы вчетвером здесь и поселились. Должен согласиться с Урсулой: это не совсем то место, где нам следовало жить. Вы уже, вероятно, догадались, что подвох состоял в месторасположении нашего дома – район в Северо-Восточной Англии был настолько ужасен, что правительство обратилось в Евросоюз за деньгами, чтобы ввести у нас военное положение. Магазины здесь хорошие, и лично мне больше ничего и не надо, но Урсуле не нравились банды подростков, которые угоняли машины, грабили квартиры и временами устраивали уличные мятежи. Я никогда не признаюсь, что Урсула всегда и во всем права, но, по крайней мере, в одном пункте даже я с ней согласен – наш район не из тех, где хорошо растить детей. Дайте детям картонную коробку с нарисованными колесами, и Джонатан с восторгом сообщит Питеру: «Классно, ты закоротишь провода и заведешь движок, а я взломаю замок рулевой колонки».
      За завтраком, то бишь в течение сорока минут, Урсула успела несколько раз напомнить о своем желании переехать. На работе, в ожидании перерыва на обед, я вяло обмозговывал эту проблему. Каждый день ровно в час дня мы обедали вместе с Трейси и Ру. Каждый день, начиная с утра, я продирался к этому заветному рубежу, обламывая ногти. Поразительно, какой изнурительной может быть имитация бурной деятельности. Иногда к наступлению перерыва на обед мое лицо уже ныло от хмурой гримасы, призванной изобразить сложные мыслительные процессы по ту сторону лба. Порой я срывался и действительно принимался за работу, чтобы отвлечься. После чего неизменно осыпал себя горькими упреками, ведь в университете имелось предостаточно людей, единственная обязанность которых состояла в том, чтобы найти для меня работу. Если я находил ее сам, значит, другие впустую тратили время и ресурсы, с чем решительно боролось вышестоящее начальство.
      Вот с какими трудностями мне приходилось сталкиваться ежедневно до наступления обеденного перерыва. Серьезно обдумывать при этом еще и переезд – чересчур для любого работника.
      – Если бы тебе разрешили убить человека, кого бы ты убил? – Я поставил чай и бутерброд с беконом на столик, за которым уже сидели Трейси и Ру.
      – Папу Римского и Зои Болл, – выдал ответ вместе с облаком табачного дыма Ру.
      – Не выйдет, – прищурилась Трейси. – Два человека получается.
      – А мне по фигу. Я бы рискнул. Выбрать между ними нереально – полный тупик. Если бы я убил только одного из них, меня бы потом загрызли сомнения и я стал бы эмоциональным калекой.
      – Не могу сказать, что слежу за теологической модой, – заговорил я, набив рот хлебом, – но ты, кажется, католик. Убийство Папы Римского для католиков типа грех?
      – Был бы грех, не будь я католиком. Тогда я бы видел в Папе Римском всего лишь старикана в шляпе! Убить старикана в шляпе – действительно грех, тут церковь права. Но я – католик, и любая идиотская мысль, которая приходит ему в голову, по идее должна прямиком влиять на мою жизнь, в таком случае убийство Папы Римского значит не более чем выступление в прениях.
      Ру работал в магазине комиксов неподалеку от университета. Наверное, вы уже рисуете в воображении стереотипный образ продавца магазина комиксов? Сразу замечу: вы правы по всем статьям. Для Ру люди были не более чем бумажными куклами. Положим, у нас была реальная жизнь, семьи, биография – Ру допускал такую возможность, – но в значимости, выпуклости и оригинальности мы безнадежно уступали тому же Проповеднику или Стронциевому Псу. Сам Ру был неопределенного возраста – где-то между 19 и 52, – на его фигуре, мосластой, целиком состоящей из острых углов, болтался неизменный ансамбль из джинсов и футболки. Когда вы сидели рядом с ним, у вас возникало нехорошее чувство, что сама природа высасывает из вас молекулы жира, чтобы хоть как-то исправить жуткий дисбаланс в теле соседа. В придачу Ру смолоду облысел. Как и многие мужчины, в чьих действиях трудно обнаружить логику, Ру решил скрыть этот факт, сбривая начисто все волосы. Его голова напоминала крупный, лишенный красок плечевой сустав со вставленной в него сигаретой.
      – А мне Папа нравится, – вставила Трейси.
      – Еще бы, ты ведь любишь наряжаться монашкой. Но конечно, не это главная причина твоей любви к Папе, да? – на секунду опередил я Ру.
      – Мне кажется, что он добрый. И на всяких разных языках говорит.
      Ру вздохнул.
      – Представь себе человека, бегущего по улице, – начал он.
      – Чего-чего? – Трейси сморщила нос.
      – Представь себе человека, бегущего по улице.
      – Ну, представила.
      – Он бежит во всю прыть, отчаянно пытаясь догнать автобус, который от него за двести метров и вот-вот отъедет от остановки.
      – Ага.
      – Человек делает последний рывок, машет руками, аж мелочь летит из карманов.
      – Угу.
      – До автобуса остается еще добрых сто пятьдесят метров, и тут человек спотыкается о маленькую собачку – хотя бы йоркширского терьера, – которая невозмутимо переходит дорогу. Человек падает. Неуклюже летит на мостовую посреди оазиса бездушия, образованного отскочившими в стороны прохожими. Какая досада! Напрасно старался. Только рукав на локте порвал. Водитель автобуса, ничего не замечая, трогает с места. Полный пролет.
      – Ну и?
      – А теперь на месте человека представь себя, а на месте автобуса – «здравый смысл».
      – Вот спасибо! Как я сама не догадалась. А ты еще и трепло, оказывается.
      – Кому какое дело, что Папа говорит на ста языках? Он – Папа. А хренотень, она и есть хренотень на любом языке. Я бы предпочел, чтобы Папа знал один корнуэльский диалект, но не порол всякую чушь.
      – Боюсь, тут я согласен с Ру, – признал я.
      – Ты-то согласен. Но – вот сюрприз! – атеистов не допускают к выборам Папы.
      – Цыц. Дело не в Папе, дело в принципе. Совершенно неважно, что он лингвист-самородок. Представь себе парня…
      – Если этот парень опять побежит за автобусом, я сразу уйду.
      – …и парень говорит: «Эй, я знаю, у меня завтра тяжелый день, ну да черт с ним, как-нибудь выкручусь, а сейчас – айда на дискотеку, но сначала нарежемся до поросячьего визга!» Из такого парня получится ценный друг, но вазектомию я бы ему не доверил делать. Теперь понятно? Разные функции требуют разных качеств.
      – Начинаю подозревать, что вас грызет зависть. Вы так ловко умеете разводить байду, а в Папы все равно не берут, вот вас и корчит.
      – Странно, как Терри Стивена Рассела еще Папой не сделали. Он разводит байду на международном уровне, и не первый год.
      – Может быть, уже сделали. Из университета же он уходит, – ответила Трейси, прихлебывая чай.
      – Что? TCP уходит?
      – Да-а-а, вроде бы другую работу нашел.
      Я посмотрел на Ру, тот утвердительно кивнул.
      Вечно так в УСВА. Любая действительно полезная информация всплывала в кафе «У Патрика» задолго до того, как попадала в одну из тысяч проектных групп, созданных в университете специально для обеспечения быстрого обмена информацией на всех уровнях. То в очереди окажешься за стайкой болтливых секретарш, то за соседним столиком труженики из пенсионного отдела обсуждают какое-нибудь скорое нововведение. Многие намеренно назначали деловые встречи в кафе, на нейтральной территории (где разрешалось курить). Если УСВА – это Вторая мировая война, то «У Патрика» – это кафе Рика в «Касабланке». Трейси и Ру проводили там уйму времени за кофе и пассивным подслушиванием, поэтому они были жутко информированы, а ведь Трейси даже не работала в университете. Она работала продавщицей в магазине, специализировавшемся на «одежде для досуга» – униформах медсестер, резиновых корсетах и кожаных штанах с большим вырезом между ног. Не могу вообразить, кто покупает такие вещи, но на этом рынке явно царило оживление. Пару раз я попробовал купить Урсуле в меру приличное кружевное белье, но получил по носу. Урсула держала бельишко двумя пальцами на отлете, будто носок бездомного бродяги, и чеканила: «Неужели где-то в закоулках твоих мозгов могла возникнуть мысль, что я такоенадену?» Однако прорва продаваемой «одежды для досуга» означала, что каждая третья встречная женщина спешит домой, чтобы быстренько переодеться в прорезиненную форму стюардессы. Когда я пытался угадать, кто именно эта каждая третья, становилось немного не по себе.
      – Когда вы узнали о том, что он увольняется? И куда уходит?
      Трейси пожала плечами:
      – Куда – не имею понятия, но что уходит – об этом всем известно уже неделю или больше.
      Ру невпопад завел разговор о том, чем бы он намазал тело Анны Николь Смит, но, хотя он разглагольствовал с великим энтузиазмом и обилием экспрессивных подробностей, я слушал вполуха. TCP увольняется? И никому ни гуту.
      Вернувшись на работу, я попытался найти самого TCP, но он никак не давался в руки. А потом стало не до того: компания студентов стащила огнетушитель, чтобы поливать друг друга на вечеринке, и он у них нечаянно сработал в лифте. Когда двери лифта разъехались, за ними открылась пещера Санта-Клауса, населенная злобными троллями. Меня закрутило в водовороте перебранки. Студенты возмущались, что огнетушители слишком легко включаются, и, если пена испортит их вещи или одежду, грозили подать на университет и меня лично в суд и пустить нас по миру. Юридические дебаты продолжались до тех пор, пока – какая жалость! – не настало время идти домой.
      – Как на работе?
      Урсула, ухватив Последыша за подбородок, чистила ему зубы. Она делала это с такой быстротой и остервенением, что пена лезла у мальца изо рта, как у заболевшего бешенством животного. У Последыша был обреченный вид котенка, которого, держа зубами за шиворот, тащит кошка-мать. Умение сохранять безучастное выражение при манипуляциях с его физиономией пригодится парню, когда лет через шесть тренер будет накладывать ему швы в перерыве поединка на звание чемпиона мира по кикбоксингу в тяжелом весе, которое Питер завоюет в пятый раз.
      – А то ты не знаешь – как обычно. Урсула наклонила Питера над раковиной и скомандовала:
      – Аусшпукен!
      Питер аусшпукнул – часть выплюнутого даже попала в раковину – и тут же засучил ногами в воздухе. Как только его опустили на пол, он со свистом пронесся через две двери, разражаясь смехом, когда на что-нибудь натыкался.
      – Заботливый партнер теперь спросил бы, как япровела день.
      – Даже если партнеру хватает такта, чтобы не грузить подругу разговорами о собственной работе? Даже тогда?
      – Ванесса на планерке в финотделе опять всех достала.
      – Ясно.
      – А тебе плевать, верно?
      – Не дури, я…
      – Выходит, я дура?
      – Я не называл тебя дурой, просто предложил не дурить в конкретной ситуации.
      – Это одно и то же.
      – Нет. «Дура» – это одно, «не дури» – совершенно другое. Так, с этим мы разобрались, теперь вернемся к «ясно», которое вовсе не означает, что «мне плевать», скорее «я понял, но мы уже говорили на эту тему раньше, обсосали ее до косточек, и я не вижу, что бы еще можно добавить к прежним двадцати дискуссиям, поэтому, наверное, не стоит начинать все сначала .,а лучше позволить Пэлу спокойно посмотреть новости».
      – У тебя, я вижу, совсем нет никаких навыков межличностного общения.
      – Нет, есть.
      – Нету.
      – Есть.
      – Нету.
      – Есть!
      – Нету!
      – Давай прекратим, мы ведем себя как дети.
      При этом я прошептал «есть», но так, чтобы Урсула не услышала.
      – Ванесса…
      – Хорошо, что там с Ванессой?
      – Ванесса велела мне переписать всю статистику за последнюю неделю и смылась, прежде чем я успела ей возразить. Даже не объяснила почему…
      – Просто она тебя терпеть не может.
      – Это не повод.
      – Ты возбуждаешь в людях сильные чувства, мне ли не знать. Но не в этом дело. Дело в том, что Ванесса страшна как бабуин.
      – Разве? Нет, дело в том, что эта работа мне надоела до чертиков. – Урсула взяла с холодильника миску с капустным салатом. – Хочу бросить работу и посидеть дома с детьми.
      – Понимаю, но мы на эту тему уже говорили, не правда ли? Помнишь фразу «умрем голодной смертью»? Она очень часто звучала. Ты что, собираешься есть этот салат?
      – Собираюсь.
      – Ну-ну.
      – А в чем дело?
      – Ни в чем. Все нормально. Кажется, этот салат в основном состоит из лука и сырой капусты?
      – Ну и что?
      – Я тут думал, что вечером можно было бы заняться сексом…
      – Ты и меня планировал привлечь?
      – Ну…
      – Знаешь, чего я больше всего не люблю?
      – Ладно тебе. Я об этом всего-то раз попросил.
      – Больше всего я не люблю не то, что ты пытаешься контролировать мой рацион ради собственных сексуальных прихотей, а то, что ты не можешь сказать без уверток, что имеешь в виду. Начинаешь издалека: «А-а, я вижу, ты ешь карри», потом: «Ведь там есть чеснок?» – а мне полагается дотумкать: «Постой, чеснок! Как же я сразу не сообразила!» Короче, я намерена тебя игнорировать. Сейчас съем всю миску салата, и если ты меня действительно любишь, тебе будет без разницы.
      – Ага, «любовь сильнее лука» – убойный аргумент. А я вот что сделаю: буду носить эти трусы две недели, посмотрим, как ты запоешь.
      – Если бы я не стирала белье, ты бы всегда носил трусы по две недели, и мы оба это знаем.

      Потеряв охоту к сексу, мы с Урсулой легли в постель и приняли «обиженную позу № 4». Поза напоминает букву «X», каждый из нас – половинка буквы. Но буква получилась корявая, потому что в середине у нее не было смычки. Для смычки мы должны бы касаться друг друга задами. Однако «обиженная поза» не дозволяет соприкасаться какими-либо частями тела, иначе она теряет всякий смысл. А вот издавать звуки, напротив, разрешается, и в некоторых позах они даже обязательны. К примеру, в «обиженной позе № 2», когда один участник образует половинку буквы «X» (лежит отвернувшись), а другой – строгую букву «I» (лежит на спине с широко раскрытыми глазами и глядит в потолок). Если человек в положении «I» не издает частых вздохов и не хмыкает, чтобы побудить половинку «X» спросить: «В чем дело?» – он теряет очки. Но чтобы прикоснуться к партнеру – боже упаси.
      Скрючившись и замерев, я, в конце концов, уснул. Засыпал я, разумеется, долго и мучительно. Человек в «обиженной позе» всегда так засыпает, потому что сопротивляется сну. Не хочется ведь заснуть и пропустить момент, когда другая сторона выскажет какое-нибудь замечание, на которое можно отреагировать притворным храпом. Мне снился подвал музея секса в Амстердаме. Передо мной стояла намазанная медом Хелена Бонэм Картер и, томно вздыхая, приговаривала:
      – Я тебя хочу, Пэл. Я всегда тебя хотела.
      В этот момент Урсула, тряся за плечо, вернула меня на Сент-Майклз-роуд, в липкую мутную действительность.
      – Слышал шум?
      – Нет.
      – Я уверена, что слышала, как хлопнула входная дверь.
      – Наверное, чья-нибудь собака.
      – Ну да, конечно. Будто лай собаки нельзя отличить от треска взломанной двери. Идиот.
      – Я же не лающую собаку имел в виду…
      – Тихо. Вот оно…
      Я прислушался. Тишина.
      – Ничего не слышу.
      – Сходи вниз и посмотри.
      – О-о, какого черта.
      – Сходи. Мужчина ты или нет?
      – Почему весь ваш феминизм мгновенно испаряется, когда надо вылезти из теплой постели и спуститься вниз в три часа ночи?
      – А если там кто-нибудь есть? Хочешь, чтобы меня убили?
      – А ты хочешь, чтобы меня убили?
      – Замолчи и сходи посмотреть. Там точно кто-то есть… Теперь-то слышишь?!
      Я действительно услышал. Снизу явственно доносились звуки шагов. Невозможно передать охватившую меня оторопь. Похоже, пока мы спали наверху, кто-то забрался в наш дом. Урсула оказалась права, и отрицать это не было никакой возможности. И не просто права – при мысли о том, сколько выгод она извлечет из своей правоты, меня бросало в противную тоску. Отныне, если ей посреди ночи почудится какой-нибудь подозрительный шорох, я буду обязанвстать и проверить. Мои вялые возражения будут безжалостно раздавлены доводом, словно червяк каблуком: «А помнишь тот случай…» Хоть плачь, ей-богу.
      Я выудил из-под кровати тренировочные штаны и начал красться к двери. Вот именно, красться. Почему – одному богу известно. Ведь это тот, кто был внизу, должен красться, мне же у себя дома положено передвигаться в полный рост.
      – Будь осторожен, – шепнула Урсула, когда я приоткрыл дверь спальни.
      – И как это понимать? Поконкретнее, пожалуйста.
      – Просто будь осторожен, и все. Он там, возможно, не один, у них может быть оружие, они могут оказаться маньяками или наркоманами.
      – А-а, теперь ясно… И ты по-прежнему настаиваешь, чтобы я спустился вниз?
      – Да-да, поторопись. – Урсула высунула руку из-под одеяла, которым прикрывала наготу, и указала на дверь.
      Я обреченно ступил на лестничную площадку; прищурясь, глянул вниз на уходящие в темноту ступени. Помедлив секунду, попытался собраться с мыслями, но процесс не занял слишком много времени, ибо все мои мысли сводились к одной: а пошло оно все. По мере моего приближения к двери гостиной посторонний звук становился отчетливее. Когда я спустился вниз и застыл у самой двери, звук стал распадаться на мелкие разновидности – шарканье, легкий скрежет, приглушенное кряхтение. Меньше всего я жаждал выяснить, что означает кряхтение. За дверью происходило невесть что, и мне не улыбалось стать свидетелем какого-нибудь действа, дающего повод кряхтеть. Как бы то ни было, шаг вперед выглядел намного предпочтительнее возвращения назад, к Урсуле. Я нажал дверную ручку и переступил порог.
      Боже, полный разгром! В гостиной будто порезвились сумасшедшие, повсюду раскидав детские игрушки и журналы… Но именно в таком виде я оставил комнату, когда пошел спать. Беспорядок мог бы меня успокоить, если бы боковым зрением я не углядел массивную тень, выскользнувшую из гостиной в тот момент, когда в нее вошел я. Тень нырнула в переднюю раньше, чем я успел повернуть голову.
      Я быстро выскочил в переднюю. В направлении входной двери шустро двигалась наша микроволновая печь, путешествуя под мышкой коренастого крепыша в неброском спортивном костюме. Он явно услышал шум сзади, потому что обернулся и встретился со мной взглядом. Я выбросил вперед руку с вытянутым указательным пальцем, словно подзывал такси.
      – Гм. Минуточку… Какой я смелый, а?
      Взломщика, очевидно, не интересовало, что я хотел сказать, он рванул через калитку и пустился бегом по улице. Крикнув «эй», годное на все случаи жизни, я бросился в погоню. Не иначе, Урсула следила сверху за развитием событий, потому что стоило мне выбежать во двор, как она высунулась из окна и завопила: «Сволочь!»
      Она продолжала выкрикивать похожие по смыслу слова, а я бежал по дорожке за грабителем. Урсула напоследок запустила в него тяжелой деревянной сандалией. Та угодила прямехонько мне в затылок.
      – Молодчина! – проорал я, не оборачиваясь. – Спасибо за помощь!
      Мужик бежал не останавливаясь, то возникая, то исчезая в свете редких уличных фонарей, тех, что уцелели после состязаний в камнеметании среди местной молодежи. Я пыхтел следом, исправно играя роль догоняющего. Вставал справедливый вопрос «а зачем?», потому что, догони я его, я бы не знал, что с ним делать. Скорее всего, пришлось бы умолять, чтобы не лишал меня жизни. Вор заложил вираж и скрылся в переулке. Я свернул за тот же угол и успел заметить, как вор метнулся в узкий проход между домами. Когда я добежал до проема, ноги ворюги тяжело топали по утрамбованной земле метрах в двадцати от меня в быстром, в такт моему сердцебиению, темпе.
      Теперь можно немного перевести дух. Зря я пренебрегал утренней зарядкой. Из узкого прохода мужику деться было некуда, но он значительно превосходил меня в скорости. А ведь он еще и микроволновку тащил. К моему дыханию начал примешиваться предсмертный хрип, а ноги словно опьянели. Мозг призывал: «Беги, беги как ветер!» – но ноги превратились в резиновые ходули и саботировали без зазрения совести. Придется остановиться. Я еще разок трепыхнулся и встал, сложившись пополам, как большая неровная буква «Р». Грабитель растворился в ночной мгле. В изнеможении потряс я кулаком и, еле дыша от натуги, чуть слышно прохрипел: «Поймаю – убью».
      Дома Урсула ждала на пороге в одной сандалии.
      – Ну что?
      – Его ждала машина, – махнул я рукой в неопределенном направлении.
      Я вызвал полицию и выполнил положенный ритуал. Оказалось, грабитель кроме микроволновой печи прихватил несколько ложек. Ящик кухонного стола был открыт, а лежавшие в нем ложки пропали. Возможно, где-то в тайном убежище наш грабитель встретится с удачливым напарником, стащившим кастрюлю супа, – то-то попируют. Местная полиция не стала прочесывать район на вертолетах, но через обычные расспросы пришлось пройти – страховая компания потребует назвать номер полицейского рапорта.
      Я тихо бесился. В самый поганый час ночи я сидел с кружкой холодного чая (отпив глоток, подумал: «Чай холодный, надо поставить на тридцать секунд в микров-а-а-у-у чтоб тебя!»), когда в гостиную вошла Урсула с сонным Джонатаном на плече и посмотрела на меня – жутко, жутко посмотрела. Мне захотелось попросить полицейских, чтобы они не уезжали. Питера не разбудил бы и взрыв магистрального газопровода, а вот Джонатан проснулся от голосов и мелкой возни. Он спустился вниз с выражением легкого, застенчивого удивления, какое бывает у детей, разбуженных посреди ночи. Полуприщуренные со сна глаза, а в них сплошное недоумение.
      Ох, как я был зол.
      Незваный гость проник в наш дом с помощью короткого куска арматуры, прихваченного на соседней стройке, саданув им с разбега прямо в дверной замок. Сам замок (и два других, которые мы по одному с церемониями добавляли после каждого предыдущего взлома) выдержал, а вот деревянная дверная филенка не устояла. Замки беспомощно свисали из косяка, как подбитые птичьи крылья. Полиция объяснила тонкости, открыв мне глаза на холодную расчетливость взлома. Взломать дверь ломиком в доме, где спят люди, вряд ли получится. Слишком много будет скрежета, треска и хруста. Если же вынести дверь одним мощным ударом, получится громкий, но одиночный звук, и потом сразу наступает тишина. Спящие жильцы отметят удар про себя в глубоком сне, но, не услышав продолжения, снова вернутся в бессознательное состояние, даже толком не проснувшись. Коварный вор терпеливо ждет. Если через пару минут никто не выходит, он считает, что опасность миновала, спокойно заходит в дом и делает свое дело.
      При виде столь неприкрытой и наглой самоуверенности у кого хочешь начнут ходить ходуном желваки, я же кипел от злости так, что чуть не взорвался. Попробуйте вломиться в мой дом в то время, когда я мирно сплю наверху, и я не пожалею, если вам перегрызет глотку свора собак, и плевать мне на последствия. Но в доме был не только я. Во-первых, там была Урсула. Представьте такую картину: она, совершенно не готовая к визиту незнакомца, в длинной, до колен, футболке с рекламой «Гиннеса» и дырками на подмышках, в разномастных шерстяных носках, лежит, ничего не подозревая, в постели, пока этот гад шурудит внизу. А дети? Мой гнев вспыхнул с двойной силой. Этот тип был внутри, когда мои дети – они вдруг предстали перед моим мысленным взором беззащитными крошками – спали наверху, открыв ротики, свернувшись калачиком, вверив нам свои жизни. При этой мысли мне почудилось, будто я мечусь внутри собственного мозга, пытаясь пробить дыру в плотине цивилизованности, которая трещит под напором моей ярости. Справедливости ради я попробовал пожалеть грабителя. Но все доводы, начинающиеся фразами о «социальном неравенстве» и «нехватке возможностей», почему-то очень быстро сменялись видением: злоумышленник привязан изолентой к стулу в заброшенном ангаре, а я охаживаю его куском кабеля. Страшны либералы во гневе.
      Разговор с Урсулой был неизбежен, но, к счастью, полиция, записывая подробности, задержалась почти на сорок минут, так что мою пылающую жажду мести слегка остудили формальности. Но настал момент, когда полицейские ушли. На выходе одна из офицеров остановилась, потрогала разбитый дверной косяк и посмотрела на нас.
      – Надо же вам было поселиться в этом районе!
      – Здесь магазины хорошие.
      Ответ Урсулы предназначался не офицеру – мне. А в придачу и взгляд, от, которого у меня волосы на голове едва не вспыхнули. Я закрыл дверь, подпер ее стулом и обернулся – Урсула молчала.
      – Знаю-знаю, – сказал я.
      Пока Урсула относила Джонатана наверх и укладывала его спать на нашей кровати, я улизнул позвонить дежурному слесарю. Когда я вполз на брюхе в комнату, она ждала, зависнув на краешке постели, руки туго сплетены на груди – жест, не предвещавший ничего хорошего.
      – По-моему, – начал я с серьезной миной, – уже поздно искать виноватых.
      Было так тихо, что я слышал звук собственного дыхания.
      – Нас всех могли забить насмерть во сне. А тебя, кстати, эта участь еще не миновала.
      – Чего в жизни не бывает. Ну, не повезло. Ладно, я согласен, в нашем районе такое нередко случается, но…
      – Иди на хер, ты хер…
      – Правильно будет «иди на хер» или «иди ты на хер» (ну не удержался я, не удержался).
      – Я, кажется, – и я с тревогой заметил, что она сжала кулачки, – ясно выразилась. Еще раз: иди на хер, ты – хер. Теперь понял?
      – Я… да.
      – Этот район, а мы живем здесь по твоей вине, не забывай, – самое запущенное отделение ада. С меня хватит. Более чем хватит. А теперь я… я…
      – Ты…
      – Попробуй еще раз договорить вместо меня, и я тебе язык вырву, клянусь. А теперь… С меня хватит. Завтра ты обойдешь всех риелторов в городе и возьмешь у них списки домов на продажу.
      – Хорошо.
      – Потом ты назначишь встречу по каждому подходящему варианту.
      – Хорошо.
      – Потому что мы не станем жить здесь ни одной лишней секунды.
      – Да.
      – Ты пойдешь к агентам завтра же.
      – Ну да, да. «Да» – это слово, означающее согласие. Можешь остановиться уже. Я говорю «да».
      – Завтра же пойдешь.
      – Р-р-р, хорошо, завтра.
      – Пойдешь. Не воображай, что у тебя получится отвертеться.
      – Может быть, хватит? Пойду, можешь больше не повторять.
      – И все это – твоя вина.
      – Моя.
      – Это ты уговорил меня купить этот дом, значит, твоя.
      – Послушай, я уже сдался. Да, ты права. Права! Не знаю, как еще яснее выразиться. Ты права, и я это признаю. Что тебе еще от меня надо? Чтобы я повесил плакат на шею и ходил с ним по улицам?
      – Такое только в Англии бывает. В Германии людей не грабят прямо у них дома.
      – Чего? А вот это ты загнула.
      – Не загнула. Меня там ни разу не ограбили, и никого из моих знакомых не ограбили. В Германии такого просто не бывает.
      – Прости, но ты, конечно, способна подтвердить это с цифрами в руках?
      – Завтра же начнешь обход риелторов.
      – Я думал, что мы эту тему уже обсудили.
      – Я от тебя не отстану.
      – Уже понял.
      – Помнишь, мы ходили смотреть дом, а потом ты долго мялся и жался, пока его не продали.
      – Я не мялся. Тот дом был нам не по зубам. За него просили сто пятьдесят тысяч фунтов. Нам бы даже на клумбу перед ним не хватило.
      – Он был такой красивый.
      – Остров Бали тоже красивый. Может, купим?
      – Завтра же пойдешь по агентам.
      – Да!
      – Потому что мы переезжаем – поставь точку.
      – Ты хотела сказать «мы переезжаем, точка»?
      – Я сейчас ударю тебя по лицу.
      На следующий день я взял больничный. Заболеть человеку не возбраняется, но если тебя ограбили – разбирайся как сумеешь. Итак, у меня был свободный день, чтобы уладить дела с замками и страховкой. Я также не исключал поход по риелторам.
      Всех риелторов следует посадить на списанный военный фрегат, отбуксировать в самую глубокую часть Атлантического океана и утопить. В последнее время риелторы вслед за юристами и торговыми агентами превратились в героев черной комедии. Всякий раз, стоит им сказать, кем они работают, люди либо осеняют себя крестным знамением, либо смеются. Я же смотрю на явление по-другому, в моем понимании риелторы с театральным закатыванием глаз и юмором никак не совмещаются. Поэтому вместо «ах уж эти риелторы!» я говорю «всех агентов по недвижимости следует посадить на списанный военный фрегат, отбуксировать в самую глубокую часть Атлантического океана и утопить». И все-таки мне пришлось бродить по центру города, собирая буклеты в их офисах, застеленных ядовито-кремовым ковролином и обставленных уродливой трубчатой мебелью. Мне предстояла тяжкая задача – выбрать одну конкретную компанию и поручить ей продажу нашего дома. Сначала следует продать свой дом, потом уж пытаться купить другой, это – прописная истина, поэтому я решил заткнуть фонтан эмоций и быстренько выбрать фирму.
      «А нужно ли продавать?» – вдруг подумал я, потирая подбородок. Ссуда почти выплачена. Мы внесли несколько крупных разовых платежей, самый крупный пришел из Германии. У Урсулы там имелась тетка, которая померла и оставила ей несколько тысяч фунтов назло собственным детям. Как я люблю злорадное хихиканье с того света! Однако продажа нашего дома натыкалась на две трудности: а) какой человек, если он в своем уме, станет покупать дом в нашем районе; б) придется иметь дело с риелтором, который за здорово живешь отнимет у нас сотни кровных фунтов, рассмеется в лицо как гиена и пойдет дальше обирать бедных сирот. Обе проблемы можно прихлопнуть одним ударом, если сдать дом в аренду. Появится регулярный доход, который пойдет на выплату новой ссуды. Кроме того, если продажа дома требовала вмешательства сверхъестественной силы, сдавать в аренду – гораздо проще. Можно пустить жить студентов. Студенты согласятся на что угодно. Да, лучшего решения не найти. Не будь вокруг людей, я расцеловал бы сам себя. Стоя на пороге «Службы по сделкам с недвижимым имуществом. Пиявкер и сыновья», я окончательно и бесповоротно решил – будем сдавать. Когда подойдет время, повешу предложение на доске объявлений в университете. Дело сделано. Теперь можно дать волю творческому импульсу – с недельку повоображать себя гением всех времен и народов.
      Благодаря мастерскому решению всех вопросов у меня оставалось в запасе несколько часов – я успевал вернуться домой и, поставив рядом пылесос, посмотреть телесериалы, действие которых происходило на мясокомбинатах и в швейных мастерских. Ключа от нового замка у Урсулы не было. Вернувшись домой, она заглянула внутрь через окно. Я вовремя почуял ее появление, и Урсула застала меня всецело погруженным в процесс чистки пола пылесосом. Чтобы привлечь внимание, ей даже пришлось стучать в дверь три раза. Я открыл, тяжело вздохнул и широким жестом вытер пот со лба.
      – Ты ходил к риелторам?
      – Ой! Как я мог позабыть!
      Выдержав паузу и убедившись, что ее неподвижный ледяной взгляд и молчание не сменятся смехом и тычком в плечо со словами «ну и шуточки у тебя», я направился в гостиную.
      – Все буклеты – на столе.
      – Ясно. Ступай забери детей, а я выберу дома, в которых мы будем жить.
      – Я думал, что одного вполне хватит, разве не так?
      – Спасибо за комментарий, но решения теперь принимаю я.

      На следующий день я вернулся на работу с новым зарядом энтузиазма, накопленным за короткую отлучку. С разочарованием отметив, что учебный центр не сгорел дотла в мое отсутствие, я попытался наверстать упущенное. Только я успел открыть почту («вам поступило 926 новых сообщений»), как вдруг зазвонил телефон. Звонили по местной линии.
      – Здравствуйте, Пэл. Это Бернард. Не могли бы вы на минутку заглянуть в мой кабинет, и чем скорее, тем лучше?
      – Сейчас буду.
      Бернарда я застал в мрачном расположении духа. Нет ничего более душераздирающего, чем расстроенный усатый мужчина – словно мало ему проблем с усами. Впрочем, уныние и подавленность не покидали Бернарда никогда. Родился он в графстве Даун, и, хотя его североирландский акцент почти улетучился, «нет» он произносил на прежний манер, будто блеял – «не-е-ы-т». А в минуты стресса и вовсе вдруг начинал говорить как ребенок на постэмбриональном этапе. С акцентом или без оного, Бернард неизменно сохранял вид человека, по ошибке приговоренного к пожизненной марокканской каторге.
      – Мне поступила жалоба.
      – На кого? От кого?
      – Об этом чуть позже. Заметьте, я вызвал вас, а не вашего непосредственного начальника. В обычной обстановке с вами бы говорил Терри Стивен Рассел. Но Терри Стивен Рассел ушел.
      – Ушел? Вы хотите сказать, что он уволился из университета?
      – Именно. Вчера утром он еще был здесь, а после обеденного перерыва его уже не было.
      – Он не объяснил, куда уходит?
      – Нет.
      – А вы спрашивали?
      – Я даже не видел его. Вернулся с обеда и нашел на дверях записку.
      Бернард подал мне бумажку-самоклейку. На ней было написано: «Увольняюсь с этой самой минуты». Для TCP записка довольно многословна, подумал я.
      – Я, конечно, зашел к нему в офис, – продолжал Бернард, – но его уже след простыл. В личном шкафчике пусто. Уэйн сказал, что перед уходом TCP наскоро попрощался с сотрудниками компьютерной группы и оставил каждому в подарок по степлеру.
      – Ух ты.
      – Разумеется, степлеры оказались собственностью учебного центра, пришлось вернуть их в шкаф для хранения канцелярских принадлежностей.
      – Быстро вы среагировали.
      – Видите ли, уход вашего начальника ставит нас в щекотливое положение. Я сегодня утром говорил с кадровиками насчет объявления о вакансии, но пока суд да дело, пройдет не меньше месяца. И это при самом оптимистичном раскладе. Если хоть один из трех комитетов, которые утверждают текст объявления, найдет к чему придраться, придется все начинать сначала.
      – Разумеется.
      – Поэтому хочу вас спросить, не могли бы вы замещать TCP и выполнять его работу, пока мы не найдем человека на его место? Сами понимаете – платить его зарплату мы вам не можем, но вы бы нас сильно выручили, да и полезный опыт приобретете.
      Я смутно представлял себе, в чем именно состояла работа TCP, но, если на то пошло, он и сам этого не знал, что его ничуть не смущало. Было бы глупо отказываться от повышения по службе, пусть даже на время и без оплаты.
      – А как быть с моей нынешней работой? Ее кто будет делать?
      – Переводить кого-нибудь на вашу должность всего на пару недель было бы неразумно. А что, если вы и ее сохраните? Обе должности требуют тесного взаимодействия, в определенном смысле вам же будет легче – в плане обмена информацией.
      Бернард явно все обдумал заранее.
      – А-а. Ну хорошо.
      – Прекрасно. Поздравляю, вы – новый МУКГЗПОиО учебного центра.
      Еще ни один человек не придумал легкий способ выговаривать сокращение «менеджер по управлению компьютерной группой, закупкам программного обеспечения и обучению» (название полтора дня рожали администраторы двух отделов), поэтому все произносили его по складам: «МУ-КЭ – ГЭ-ЗЭ-ПО-И-О». Через некоторое время человек привыкал и без труда выплевывал «мукзэпой». Главное, все прекрасно понимали, что имеется в виду. Назови они должность «менеджером по информационным технологиям», и люди из других отделов могли бы подумать бог знает что, а так всем было ясно, что за зверь «мукзэпой».
      Бернард пожал мне руку.
      – Жаль вас огорчать, но вашим первым заданием на посту мукзэпоя должен был стать серьезный разговор с диспетчером компьютерной группы. Но так как вы и есть диспетчер, я, пожалуй, вас подменю. Я уже говорил, что мы получили жалобу.
      – Помню, продолжайте.
      – Вчера Карен Роубон проводила демонстрационное занятие на факультете гуманитарных наук. Она утверждает, что договорилась с вами о доставке необходимых пособий, но, когда она явилась на место… их там не оказалось. Ей не только пришлось просить группу информационной поддержки оказывать ей поддержку, что, разумеется, не входит в обязанности группы – их менеджер прислал мне краткое напоминание, – но она также не смогла на месте показать студентам скульптуры Пьера, потому что никто не согласился их переносить. Студентам пришлось самим спускаться вниз в студию Пьера. Карен была очень и очень недовольна. Хорошо, я знаю, что вы вчера болели, но вам следовало найти себе замену. Перепроверять и подстраховываться положено всем, не так ли? Вот черт, совсем забыл!
      – Я не забыл, – с обиженной миной ответил я. – Я договорился с TCP, что он все организует.
      – А-а, вот как. Значит, это он запамятовал или, торопясь уйти, попросту наплевал.
      – Мне страшно неловко. – Я сокрушенно покачал головой. – Вам следовало вызвать меня, я бы приехал и во всем разобрался. Несмотря на приступы тошноты с мигренью, я бы мог пару часов походить в сварщицких очках – они хорошо приглушают свет и предохраняют лицо от ушибов, когда человек теряет ориентацию и равновесие.
      – Не-е-ыт, конечно, вы не виноваты. Откуда вам было знать, что TCP тоже не выйдет на работу. Просто так получилось.
      – И все-таки у меня на душе кошки скребут. Бедняжка Карен.
 
      – «Жаль, что я не знал об этом в восемнадцать лет!» О чем «об этом», а? – спросил я.
      – О том, что нельзя питать надежды, – ответил Ру, насыпая табак в папиросную бумагу.
      Трейси наблюдала через стол, как я усаживаюсь.
      – Ру надо привлечь к записи кассет для духовного аутотренинга.
      Я не проявил энтузиазма.
      – В нем действительно есть что-то от мессии. Как бы нам не высвободить энергию, которую мы не сможем потом обуздать.
      Ру на одном длинном вдохе раскурил самокрутку, и откинулся на спинку стула, пуская завитки дыма.
      – Сегодня утром со мной случилось кое-что интересное.
      – Со мной тоже. Отгадай, что именно.
      Ру сделал еще одну длинную затяжку.
      – Погоди. Так вот, мое утро. – Он стряхнул пепел в пепельницу, но продолжал постукивать по сигарете, хотя стряхивать уже было нечего. – Ко мне в магазин опять заглянула Женщина. Искала третий номер «Вампиреллы» с ограниченным тиражом.
      – Вот это да, – задумчиво кивнула Трейси. – Наверное, это потрясающее событие для человека, который понимает, о чем речь.
      – Обложку для издания делал Джей Ли.
      – Остановись, слышишь, не надо больше, у меня уже голова кругом идет.
      – Кстати, у нее был новый пирсинг – витое кольцо, вдетое в нос. Я надеялся, что она подойдет к стойке, и одновременно молил бога, чтобы не подходила. Все равно я повел бы себя как последний идиот. Я уже перебирал в уме, что ей сказать – «Третий номер? Хороший вкус», – но, еще не заговорив, уже начал заикаться, путать слова, пролил кофе в кассу.
      Трейси воздела руки ладонями вверх – так иногда изображают Христа на картинках (правда, без надкусанного тоста).
      – Ума не приложу, в чем проблема? Пригласи ее на свидание, да и дело с концом. Что такого страшного может случиться?
      – Вот-вот, – поддакнул я. – Скорее всего, она просто ответит отказом. Мучительное унижение на несколько секунд, потом много месяцев подряд будешь мысленно, лежа в постели, проигрывать этот позорный момент, всякий раз испытывая обжигающее смятение, и натягивать на голову одеяло, желая провалиться сквозь землю. Каждую секунду за прилавком будешь думать, придет ли она опять, и, когда она действительно придет, тебя парализует панический страх. Она зайдет купить какую-нибудь мелочь, и по ее скованному виду ты поймешь, что она помнит о твоей неудачной попытке сближения, тебя заколдобит, и, возможно, ты попробуешь сострить, но шутка получится плоской, и она бросит на тебя взгляд, в котором смешаются жалость, негодование и насмешка. Если повезет, ты удержишься на работе и не проведешь целый год в вязком полунебытии, заливая жалость к себе вином.
      – Радужные перспективы ты ему нарисовал, нечего сказать.
      – Так и будет. А ты говоришь – «что страшного может случиться». Господь свидетель, я должен уберечь Ру от коварного совета женщины. Отказ способен уничтожить даже самого сильного мужчину. Посмотри на нынешнего Ру и представь, что с ним будет, когда ему откажет девушка.
      – Лучше точно знать, на каком ты свете, – начала Трейси.
      – Ничего подобного. Нет ничего ужаснее, чем когда женщина твоей мечты отклоняет приглашение на свидание. Лучше, намноголучше не марать надежду активными действиями, или обманываться, или попросту мечтать о ней по ночам, предаваясь онанизму.
      – Мы в кафе не одни, – заметил Ру.
      – Ты – женщина. Ты не представляешь, что для мужчины означает быть отвергнутым. Я даже подозреваю, что ты из тех, кто способен отмахнуться – ах, какие пустяки. Когда мужчина делает попытку сблизиться и его отшивают, он становится калекой, а если его бросают… ну, тогда…
      – Постой-ка! – вспылила Трейси. – Если ты на минуту заткнешь свой фонтан, я объясню тебе, что женщины тоже переживают, когда их бросают. Я помню, как меня однажды бросили, я была в полном шоке целых полтора месяца.
      Мы с Ру одновременно взорвались хохотом.
      – Вот и я о том же, – хлопнул я в ладоши. – Господин судья, опрос свидетелей на этом можно закончить. Полтора месяца! Мужчину можно счесть невероятно жизнестойким, если он оправится от травмы через полтора десятка лет!Женщине достаточно поплакать всласть, налопаться шоколада и позлословить с подругами пару вечеров, и все – жизнь продолжается. А жизнь мужчины разрушается как карточный домик. То, что разведенные мужчины умирают раньше, – известный факт.
      Трейси пожала плечами:
      – Наверное, потому, что зарастают грязью.
      – Смехотворное предположение, – покачал я головой. – Брось мужчину – и ты буквально убьешь его. До вас совершенно не доходит, как вы нам нужны. Даже когда мужчина заводит любовницу, он не может отказаться от жены. Мы крохотные, беспомощные, хрупкие существа.
      – Ой, не надо. Вы меня уже достали своим трепом. Выходит, если бы не Урсула, ты бы давно помер? Такого я от тебя прежде не слыхала.
      – Да… помер бы. И если мое утверждение верно даже относительно Урсулы, значит, оно абсолютно верно. Начнем с того, что Урсула строго пресекает любые мои попытки предаваться гедонизму. Не стой она надо мной как недремлющий страж, кто знает, в какие гибельные наслаждения я мог бы погрузиться. Кроме того, Урсула не позволит мне сдохнуть, так как иначе некому будет гладить белье.
      – Кажется, я еще не созрел, чтобы пригласить Женщину на свидание, – сказал Ру. – Спасибо вам обоим, что помогли выкристаллизовать эту мысль.
      – Видишь, что ты наделал? – накинулась на меня Трейси.
      – Неважно, – продолжал Ру. – Я бы и сам до этого дошел. Пэл, ты говорил, что тоже интересно провел время?
      – Что? Ах да. Нас ограбили, TCP уволился, и я теперь работаю вместо него. Короче, ерунда.
      Вернувшись на работу, я решил, что пора переносить вещи. Пока я был диспетчером компьютерной группы, мой стол стоял на пятом этаже учебного центра, в офисе ИТ-поддержки. Однако мукзэпою как менеджеру группы полагался стол в офисе руководителей других групп. Рабочее место TCP находилось между столами Дэвида Вульфа, начальника библиотекарей (или, как они сами себя называли, – держите меня – «интеллектуалов»), и Полин Додд, менеджера помощников библиотекарей.
      Полин за столом не было, она торчала на заседании отдела, где обсуждалось, стаканчики какого типа следует использовать в комплекте с охладителем воды. Я давно мечтал посмотреть, как она ужом ползет на свое место. В ее части офиса нельзя было шагу ступить из-за нагромождения мягких игрушек, безделушек, искусственных цветов, дощечек с изречениями, купленных в магазине тысячи мелочей, и фотографий младенцев.
      Дэвид, однако, был на месте. Обычно он приходил на работу в 7.30 утра (так говорили уборщики, сам я в такую рань еще переругивался с Урсулой из-за доступа в ванную) и не уходил до тех пор, пока сил не оставалось лишь на то, чтобы дотащиться до машины.
      – Значит, вы и есть наш новый мукзэпой?
      – Пока не найдут замену.
      – Но вы, конечно, тоже подадите заявление?
      – Гм. Ну… да, наверное. Я так далеко пока не загадывал. – Я не врал. Загадывалыцик из меня никудышный. Прошлое поминать – это пожалуйста. – Должностные обязанности могут потребовать квалификации, которой у меня нет.
      – Даже если квалификация есть и всем известно, что лучше вас на эту должность никого не найти, вас все равно могут не включить в список кандидатов, – с готовностью отозвался Дэвид.
      У него явно была припасена история из личного опыта, и я быстренько свернул разговор в безопасную сторону:
      – У TCP была какая-нибудь система хранения документов? Я вижу здесь шкаф для папок, места для хранения много, вот только система не просматривается.
      – Понятия не имею. Кажется, хаос его вполне устраивал. В конце концов, он не интеллектуал. Для небиблиотекарей учет – тяжкая обуза. Терри Стивен Рассел предпочитал вербальное общение. Он постоянно говорил по телефону, ездил на встречи с какими-то людьми, хотя трудно вообразить, какое отношение более половины из них имело к нашей работе. Он чаще меня встречался с деканами, несмотря на то, что интеллектуалами руковожу я, а не он. Сомневаюсь, – Дэвид впервые оторвался от расписания, над которым корпел, и поднял на меня глаза, – что он вел какие-либо записи.
      Компьютер Терри никуда не делся со стола, но был девственно чист. Даже операционная система отсутствовала. Очевидно, перед уходом TCP отформатировал жесткий диск. В наше время это обычное дело. Люди тратят столько рабочего времени на загрузку порнографии из Интернета или просмотр электронной почты, часто сомнительной с точки зрения закона, что, уходя, гораздо проще стереть на компьютере все одним махом. Поиск и удаление улик заняли бы целую вечность, не говоря о том, что такие манипуляции требуют определенных навыков. Но даже после процедуры полной очистки остается гнетущее чувство, что где-то что-то пропущено. Разумеется, как только работник увольнялся, его бывшие коллеги мушиным роем налетали на его компьютер, пытаясь выяснить, чем он, собственно, занимался. Отдел охватывала страшная досада, если на компе старины Боба не обнаруживалось картинок, разоблачающих тайный интерес коллеги к переодеванию в женское белье. Но факт форматирования компьютера уже сам по себе вызывал удовлетворение. Я любил готовить компьютеры к работе с нуля: деление диска на сегменты, установка «Виндоус», загрузка и запуск стандартных программ занимали почти весь день, требуя минимальных умственных усилий – лишь нажимай кнопку «продолжить» время от времени.
      Я извлек загрузочную дискетку с драйверами накопителя на компакт-дисках – вещицу настолько ценную в кругах айтишников, что некоторые из них испытывали оргазм от одного прикосновения к ней – и вставил ее в дисковод А. Перезагрузившись, я начал устанавливать операционную систему с компакт-диска. Пока диск жужжал и пощелкивал (на экране яркие надписи обещали, что после установки программы моя жизнь круто изменится, поскольку легкость выполнения некоторых операций превзойдет самые смелые мои ожидания), я рылся в наследстве TCP.
      Папки стояли вертикально только в верхнем, четвертом отделении шкафа. В остальных, если папки там вообще имелись, они были свалены в кучу. Я предположил, что наиболее свежие документы должны находиться на вершинах куч. Лежавшая сверху памятка во втором отделении (официальное напоминание о диспансеризации и проверке безопасности рабочих мест, на уголке рукой TCP нацарапано «ага, щас») была не старше нескольких недель. Видимо, верхнее отделение содержалось в порядке, чтобы пускать начальству пыль в глаза, – папки были помечены наклейками с какими-то обозначениями. Через несколько секунд выяснилось, что система учета сводилась к банальному алфавитному порядку. Никакой информации из пометок типа «ГД – ДП» или «фид. 12/09/97» почерпнуть было невозможно. Несколько папок вообще оказались пустыми. В одной я нашел шоколадное яйцо «Кэдбери».
      В ящиках стола – аналогичные джунгли, с той лишь разницей, что содержимое не относилось к работе. Там лежали старые музыкальные журналы, каталоги «Товары – на дом», билетики с автостоянок, квитанции на проявление фотопленки – мусор, который TCP было лень донести до урны. Лишь в нижнем ящике обнаружилась вещь, которую туда положили, а не швырнули, – небольшой сверток с надписью «Для Пэла». Я ощупал пакет – так всегда полагается поступать со свертками. Смысл в том, чтобы заранее угадать, что там внутри, и, открыв, сказать «я так и думал» вместо «вот не ожидал». Вы отвергаете неизвестность и получаете в награду легкое разочарование, вымогая, таким образом, у жизни толику удовольствия. Я потискал пакет, потряс его около уха и, ничего не установив (на ощупь он был твердый, звуков не издавал), содрал клейкую ленту. Внутри было зеркало, обычное настольное зеркало, какие разыгрывают на школьных лотереях и продают в магазинах, где любой товар стоит не дороже одного фунта. Сначала я подумал, что TCP решил съязвить напоследок по поводу моего тщеславия, но он явно хотел сказать что-то другое. Прямо на зеркале фломастером было выведено: «Береги свою задницу. Терри». Я не знал, то ли мне смеяться, то ли пугаться.

      Следующие полтора месяца я прожил схватившись за голову. Работа на двух должностях требовала хитроумного распределения времени. Постоянно приходилось жонглировать обязанностями, но, в конце концов, я внедрил свою собственную систему, после чего наступила полная неразбериха. Так и не успев освоиться с обязанностями мукзэпоя (я даже не закончил разбор перепутанных папок TCP), я полностью забросил работу диспетчера компьютерной группы. В общем, все шло наперекосяк. Но пока человек хотя бы на шаг опережает катастрофу и полный завал, нельзя сказать, что он не справляется. И если вам удается все время идти на шаг впереди катастрофы, думать о каких-то усовершенствованиях – чистой воды пижонство.
      Объявление о вакансии мукзэпоя опубликовали. Кандидат «должен проявить себя как инициативный, увлеченный своим делом, коммуникабельный сотрудник», но я все равно подал заявление. Ведь в объявлении говорилось, что кандидат «должен проявить», а не «уже проявил», не так ли? Бывает, люди меняются, и даже к лучшему.
      В бланк заявления полагалось вписать трех рекомендателей. Естественно, первым я вписал TCP, хотя он как сквозь землю провалился и не отвечал на телефонные звонки. Под номером два и три назвал Трейси и Ру. Всем известно, что рекомендации, кроме самых щекотливых – от «последнего работодателя», – чушь собачья. Никому не придет в голову вписывать рекомендателя, если тот гарантированно не рассыплется в комплиментах. «Свой» рекомендатель может преспокойно врать как сивый мерин. Если возникнут осложнения, ему легко отвертеться: «Знаете ли, за то время, пока я был партнером его матушки по бриджу, кандидат ни разу не кидал меня, а тем более на двести тысяч фунтов. Откуда я мог знать?» Поскольку рекомендации – бессмысленная трата времени, почему бы не привлечь одного-двух друзей, готовых почесать языком в твою пользу?
      Тем временем Урсула пребывала в состоянии, близком к сексуальной оттепели. У нее выступает на щеках румянец и учащается дыхание, даже если ей достается подарочный ваучер от ИКЕА, а тут – целый дом! Глаза Урсулы светились животной страстью с утра до вечера.
      – Вот сорок самых лучших, – заявила она однажды после ужина и водрузила здоровенную стопку бумаг на подлокотник моего кресла, хотя любому, даже самому невнимательному, наблюдателю было ясно, что в этот момент я играл в «Теккен». – Я хочу, чтобы ты их просмотрел.
      – Хорошо. Подожди минуту.
      – Отлично. Даю тебе ровно минуту.
      – Перестань. – Я бросил на подругу умоляющий взгляд. Ну не совсем чтобы «бросил взгляд», мне было не до того – боевые действия на экране развивались с ураганной скоростью, но все же я развернул в ее сторону плечи и голову настолько, насколько их можно было развернуть, не отрываясь от игры. Урсула, как всегда, выбрала неподходящий момент: на шкале здоровья оставался жалкий огрызок, а я пытался одновременно провести «кошачий выпад» и «кровавые ножницы».
      – Знаю я твои минуты. Мы, успеем выспаться и спуститься к завтраку, а ты все еще будешь сидеть за компьютером.
      Урсула – и это не субъективное мнение – совершенно лишена способностей к видеоиграм. Она абсолютная неумеха: во что бы ни играла, вечно паникует, переспрашивает, какая кнопка что делает, и отпускает нелепые комментарии вроде «так в жизни не бывает». Над Урсулой непростительно смеяться, как над увечной, и тот факт, что она не падает духом, но объявляет свои жалкие навыки в видеоиграх «средними», говорит о ее чрезвычайном мужестве. Я объяснил детям болезнь матери еще в раннем возрасте, иначе позже они бы сами заметили, и это могло стать источником неловкости и стеснения. Надо признать, дети не подавали виду и терпеливо, раз за разом, объясняли Урсуле приемы и смысл той или иной игры. Дети, если им доверять, все могут выдержать.
      Болезнь, однако, имеет побочные эффекты: Урсула не в состоянии воспринимать игру как единое целое. Дело не в дефектах зрения, она прекрасно различает этапы, однако у нее в голове не укладывается, что один этап игры органически вытекает из другого. Опять же, я страшно горд стойкостью моей подруги: окончательно запутавшись в каком-нибудь элементарном «ралли», она и виду не подаст, что расстроена. Недоразумения, тем не менее, возникают. Урсула, например, может брякнуть: «Прекрати немедленно. Ты играешь уже шесть часов». Она буквально не способна понять, насколько это не-воз-мож-но. Урсуле ничего не стоит выключить игру в тот момент, когда до звания чемпиона турнира осталось обойти двух соперников.
      Зная о слабостях подруги и разделяя ее стремление найти новый дом как можно быстрее, я распрощался с «Теккеном» всего через пару часов и начал просматривать отобранные Урсулой варианты. Быстро выяснилось, что Урсула использовала единственный критерий отбора: все дома должны находиться в Северном полушарии.
      Подруга сидела за столом в другой комнате, погрузившись в журнальную статью «Как с помощью новых занавесок сделать дом непохожим на самого себя». Чтение настолько ее поглотило, что Урсулы хватало только на то, чтобы очень, очень медленно перемещать ложечку с карамельным йогуртом от баночки ко рту и обратно.
      – Насколько тщательно ты пропалывала варианты, что набралась такая куча домов?
      – Я придумала свой метод поиска, отличный от твоего, чтобы не оказаться в такой же дыре. Задавала себе всего один вопрос: «Можно ли в этом районе ночевать без роты охраны?» И если ответ был «нет», исключала объект из списка. Понимаю, для тебя это непривычно, но давай попробуем действовать по моей системе, а?
      – Существует большая разница между поисками дома в районе лучше нашего и попытками равняться с Иваной Трамп. Ты только глянь на этот дом… – Я поднял лист бумаги так, чтобы из-за него были видны только мои вытаращенные глаза. – За такую сумму можно всю нашу улицу купить.
      – Ты бы, наверное, так и поступил, будь твоя воля.
      – Этот дом нам не по карману. Наших сбережений даже не хватит на достаточное количество наркоты, чтобы приглючилось, будто этот дом стал нам по карману.
      – За осмотр денег не берут.
      – Постой-постой, ты хочешь сказать, что выбирала дома только для того, чтобы посмотреть на них?
      – Мржет, какие-нибудь идеи появятся…
      – У меня одна уже появилась.
      – …или примеры для сравнения. Как понять, чего мы хотим, если нам не с чем сравнивать?
      – Прежде всего, не впадать в безумие, если, конечно, такой подход тебя устраивает. И вообще, о чем ты говоришь? Будто мы домов раньше не видели. Я бывал во многих домах. У меня друзья в домах живут.
      – Это не то же самое.
      – Почему же?
      – Мы не покупаем ихдома.
      – Этот дом, – я указал на листок с рекламой северо-западной резиденции графа Глостерского, – мы тоже не покупаем. Кроме того, поиграть в покупку можно и в доме друзей. Позвоним каким-нибудь знакомым, попросим назначить время, скажем, что их недвижимость нас заинтересовала, можем даже съездить туда, поглазеть с улицы на ворота.
      – А не взять ли мне эту ложку и не дать ли ей тебе по балде? Хорошо, тебе не нравится ни один выбранный мною дом. Но для того я и дала тебе варианты – чтобы ты посмотрел, а потом мы обсудим их, как делают все супружеские пары. Но если ты собираешься отмахнуться не глядя, тебе придется найти чертовски уважительную причину.
      По тому, с какой энергией Урсула обсасывала ложку, отчего у меня возникали невольные эротические ассоциации, я понял, что она не уступит ни пяди. Ворча, я сгреб в охапку бумаги и плюхнулся в кресло.
      Все объявления риелторов одинаковы: описание и размеры, комната за комнатой, и крошечное фото фасада. Если прежние жильцы вытворяли что-либо неумное и экстравагантное с жилой комнатой, прилагалось еще и фото интерьера. Урсуле явно нравилось прочесывать эту муру страницу за страницей. Я же, пытаясь угадать, который из домов выкрадет мой бумажник, чувствовал себя как на очной ставке с грабителем.
 
      – Вижу, вы подали заявление на должность мукзэпоя? – Бернард подкрался сзади, когда я пытался слямзить чей-то пакетик чая в общей комнате.
      – Да. – Я постарался произнести это как можно более непринужденно, – Думаю, так будет лучше. Пора продемонстрировать, что я заинтересован в карьерном росте и не собираюсь останавливаться на должности диспетчера. (Бернард кивнул.) Нет, я, конечно, доволен своей работой. (Бернард опять кивнул.) И не считаю работу диспетчера… э-э-м… бесперспективной… – Мне захотелось сжечь свое заявление и рассыпаться в извинениях за причиненные неудобства.
      – Вам известно, что мы будем проводить собеседование не только с внутренними кандидатами? Данная должность для нашего учреждения очень важна.
      – Но ведь в последнее время собеседования с кандидатами в мукзэпои проводились только среди местных сотрудников, не так ли?
      – Да, так.
      – И зарплата на этой должности абсолютно такая же, как на любой аналогичной должности во всем университете?
      – Верно.
      – Понятно.
      – Я не сомневался, что вы поймете. Мы действительно настолько высоко ставим эту должность, что, несмотря на равную зарплату, решили больше не давать преимуществ местному персоналу.
      – Из ваших объяснений (с каким бы удовольствием я уронил Бернарду на ногу свинцовый аккумулятор) мне стало совершенно ясно, насколько значительна эта должность.
      Бернард глубоко засунул руки в карманы и улыбнулся. Я выловил чайный пакетик из кружки, швырнул его в мусорное ведро, но промахнулся. У пакетика был загнутый, но не запечатанный верх – я слишком поздно это заметил, – он ударился о стену, оставив бурую кляксу, потом медленно сполз на пол, прочертив влажную полосу из чайной крошки. Я почувствовал себя хамом, бросившим в белоснежную стену кусок дерьма.
      – Пойду тряпку принесу.
 
      Дом.
      – Это мой муж Тони.
      Костлявый Тони с негнущимися ногами сидит в инвалидной коляске и смотрит футбол по телевизору, тем не менее, приветственно машет нам рукой. Он – явный приверженец не слишком изысканного сочетания стопроцентно нейлоновой футболки и пивного пуза. Пузо у него не обвисшее, но крепкое и гладкое, оно растет быстрее, чем кожа, его обтягивающая. Если подойти и щелкнуть по такому средним пальцем, оно загудит, как хорошо надутый мяч. Я, словно околдованный, не могу оторваться от туго натянутой футболки с крохотной вмятиной, которая обозначает пупок.
      В комнате на первом этаже помещаются не только Тони и телевизор, но также музыкальный центр с дверцами из дымчатого стекла (я бросил взгляд на компакт-диски – сплошь дешевые сборники) и стенка, набитая кубками, щитами и призовыми статуэтками под золото, изображающими игроков в бильярд, а также аквариум с тропическими рыбками и два массивных пластмассовых сундука – очень полезные штуковины, когда за две секунды до прихода гостей нужно сгрести с пола и засунуть куда-нибудь детские игрушки. Комната большая, спору нет, но только одна. Отсутствие других комнат на первом этаже не очень устраивает нас с Урсулой. Когда очередная ссора достигнет апогея и кто-нибудь выскочит из комнаты, решительно и бесповоротно хлопнув дверью, возвращаться назад всего через несколько минут, чтобы посмотреть телевизор, – довольно пошлый расклад.
      Урсула с женой Тони осмотрели кухню и, щебеча, поднимаются по лестнице. Завороженный созерцанием чужого пупа, я не трогаюсь с места, но потом, опомнившись, бегу следом.
      – Это ванная комната. Нагреватель воды вот здесь, в шкафу.
      – Сколько ему лет? – спрашивает Урсула.
      Жена Тони чуть наклоняет голову в направлении двери:
      – Тони-и-и?! Тони-и-и, сколько лет нашему нагревателю воды?
      Снизу отчетливо доносится раздраженное «нэзаю». Жена Тони смотрит на нас.
      – Если честно, я даже не помню. Лет десять, наверное. Вот здесь… хозяйская спальня.
      Кошмар! Нет, правда кошмар.
      – У дальней стены – встроенные шкафы, вот. Мы там одежду держим… Дайте мне пройти… Да, наверху есть чердак, мы храним там всякую всячину.
      – А изоляция там какая?
      – Я туда сама не заглядываю. Тони-и-и! Тони-и-и-и-и! Какая изоляция на чердаке?
      – Че? Нэзаю. Какая-то есть… Глянь… – Рев толпы из телевизора заглушает его слова, и Тони взрывается: – Ах ты козлина!
      – Похоже, он тоже не знает. Можно посмотреть, если хотите. Здесь – детская.
      Женщина открывает дверь, за ней – два пацана лет девяти-десяти. Один руководит сражением между солдатиками, гоночными машинами, суперменами, роботами и динозаврами, другой читает журнал «Покемон», лежа в кровати на животе и согнув ноги в коленях; перелистывая страницы, он медленно постукивает одной ступней о другую.
      – А-а-а, – говорю я. – Мои сыновья тоже любят «Покемон».
      Мальчишка поднимает на меня глаза:
      – И что?
      – Как видите, здесь можно без труда разместить две детские кровати… Дайте мне пройти. Запасную комнату покажу.
      В комнате хранится велоэргометр и кипы старых журналов. Урсула указывает на угол у окна, где на стыке стены и потолка пролегла извилистая трещина.
      – Там трещина. У вас проблемы с перекрытиями?
      – Знаете, я ее раньше не замечала. Тони-и-и. Тони-и-и-и-и. Давно у нас эта трещина?
      – Нэзаю… Какая трещина?
      – В запасной комнате есть трещина.
      – В стене?
      – Да.
      – Нэзаю.
      Хозяйка снова поворачивается к нам:
      – Ну, я не в курсе, сколько она уже там, но в целом неприятностей с домом не возникало. Пока мы здесь жили, ничего не отвалилось, ха-ха-ха!
      Я тоже смеюсь из вежливости и чувствую на себе взгляд Урсулы, говорящий: «Сдурел?» – но решаю не встречаться с ней глазами.
      – В гараж заглянете?
      Мы отвечаем «да». В гараже обнаруживается машина.
      – Вот видите, – говорит жена Тони, – машина помещается.
      Мы с хозяйкой опять хихикаем, Урсула опять смотрит с прищуром.
      Когда мы выходим на улицу, нам машет сосед. Ему лет пятьдесят, рукава закатаны до локтей, вскапывает клумбы с цветами.
      – Приезжали дом смотреть?
      – Так точно.
      – Хорошо, хорошо. Вы вдвоем и больше никого?
      – У нас два малолетних сына.
      – О-о, хорошо. Поскорей бы сюда вселилась другая семья. А то жена говорила, что вчера какие-то черномазые приезжали смотреть. Не хотелось бы, правда? От соседей многое зависит.
      – Да, – отвечаю я, – еще как зависит.
      Дом.
      – Давно дом выставлен на продажу?
      Риелтор поигрывает ключами от машины.
      – Его только-только подготовили для осмотра. Здесь раньше одна старушка жила, умерла в ванне…
      – В этой самой ванне?
      – В ней. Несколько недель пролежала, пока соседи не всполошились из-за вони. Уборки, конечно, было много. Потом владельцы ждали, пока следствие закончится. Тут еще один квартирант жил, но он, похоже, смотался задолго до трагедии. Никто не видел его уже несколько месяцев. Мансарду хотите посмотреть?
      – Нет.
      Дом.
      – Вы в связке? – спрашивает женщина в спортивных штанах и шлепках.
      – В связке? Какой? – хмурится Урсула.
      – Имеется в виду, ждем ли мы, пока продадут наш дом, и ждут ли наши покупатели, пока продадут их дом и так далее, – поясняю я. – Нет, мы не стоим в очереди. Мы фактически выплатили ссуду. Нам не требуется ждать продажи дома, чтобы купить новый. Фактически мы могли бы сдавать свой дом в аренду.
      – Могли бы? – переспрашивает Урсула, стреляя в меня глазами.
      – Нашла время, – с улыбкой говорю я ей по-немецки.
      – Тогда ладно. А то у меня из-за этих связок продажи срываются. Уже двенадцать раз так было. Я теперь на таблетках живу.
      – Мы могли бы войти? – спрашивает Урсула.
      – А вы точно не в связке?
      – Нет.
      – Ну, тогда заходите.
      Нас ведут через укороченную прихожую.
      – Это – кухня. Я… ой, простите, наверное, лучше по одному заходить. Видите, все, что нужно, – прямо тут, под рукой.
      – Дверь выходит во двор?
      – Да. Но я ей не пользуюсь. Если хотите осмотреть двор, надо выйти через парадную дверь и пройти по дорожке. Тут… простите… тут у нас гостиная, где мы сидим и смотрим телевизор.
      – Кажется, раньше здесь были две комнаты?
      – Похоже на то. Когда я поселилась, уже так и было, но на потолке видно, где была красная краска, а где желтая, не правда ли? Наверное, по этой границе раньше проходила стена.
      – Да-да.
      – Наверху смотреть будете?
      – Будем.
      – Хорошо. Ступайте за мной. Осторожнее с этой вазой. Она из Португалии. Направо… Направо… Нет, это – лестничная площадка. Это – туалет.
      Я берусь за ручку, но женщина заступает мне дорогу:
      – Мне не хотелось бы, чтобы вы туда заглядывали.
      – Как скажете.
      – А это – спальни.
      – Три спальни?
      – Да. Вернее, две и кладовка. Но в кладовке поместится еще одна кровать, не слишком широкая.
      Урсула сует голову внутрь и смотрит.
      – Если здесь поставить кровать, дверь не откроется.
      – Дверь можно снять с петель.
      – А окна? Рамы не двойные?
      – Нет, не двойные. Не собралась их установить.
      – Спасибо, что показали нам дом. – Мы начинаем спускаться по лестнице. – Он очень милый.
      – Номер риелтора у вас есть, верно?
      – Да. В офисе нам сказали, что перезвонят в понедельник узнать, что мы надумали.
      – Я цену не сброшу, – добавляет хозяйка, открывая нам дверь.
      – Нас предупредили.
      – Тогда ладно.
      – Тогда ладно.
      – До свиданья. Спасибо.
      – До свиданья. Буду ждать звонка в понедельник.
      Мы улыбаемся друг другу, она закрывает дверь, мы уходим. Урсула целеустремленно вышагивает по тротуару. Я заглядываю ей в лицо:
      – Мне понравилось.
      – В машину!
      Дом.
      – Скрывать не стану, – агент поигрывает ключами, – потребуется небольшой ремонт.
      Дом.
      – Мистер Ричарде? Здрасьте, я – Пэл, это – Урсула, мы пришли смотреть дом. Извините, мы немного рано, но мы заметили машину перед домом и подумали, что… Мы можем вернуться через десять минут…
      – Нет, ничего. Проходите.
      Входим, нам показывают гостиную. Там, где раньше на стенах висели картины, остались прямоугольники более яркого цвета. Комната имеет скорбный, задумчивый вид, какой всегда бывает у жилища, покинутого прежними обитателями со всеми их пожитками, но состояние у нее довольно приличное. А вот у мистера Ричардса оно так себе. Он одет в костюм, но сдается, что костюм надели еще месяц назад, да так и не снимали. Трехдневная щетина, под глазами черные мешки от бессонницы.
      – Гостиная, – произносит мистер Ричардс, широко разводя руки и потом соединяя их с хлопком. – Центральное отопление, как видите. Центральное отопление во всех комнатах.
      – Когда провели? – интересуется Урсула.
      – Лет десять назад, как раз накануне нашей первой зимовки в этом доме… Да… Но техосмотр проводили каждый год. Все работало исправно. Да. А что ему сделается. Идем дальше?
      – Мы за вами.
      Мистер Ричарде вводит нас в следующую комнату. Между створчатыми окнами до пола, выходящими в запущенный сад, втиснут на редкость противного вида камин.
      – Столовая. Как видите, есть камин, уют придает.
      – Да, здесь очень уютно.
      – Комната не такая большая, как гостиная, но вполне приличного размера.
      Урсула смотрит в окно на траву, вымахавшую под три метра.
      – Давно выехали отсюда?
      – Да. Несколько месяцев назад. Сейчас живу с братом и его семьей, пока квартиру себе не подыщу. Этот дом надо продать, чтобы поделить деньги, – раздел имущества по разводу.
      – Вот как, – оживляется Урсула, и у меня холодеет в желудке. Не просто холодеет, температура внутри мгновенно падает на двадцать градусов Цельсия.
      Обычно я забываю, что Урсула – немка. Честно говоря, мы редко ходим на званые ужины и официальные приемы, поэтому ее немецкий этикет, подразумевающий вопросы в лоб, не часто дает о себе знать. Слово «такт» и по-английски, и по-немецки звучит одинаково. Однако, несмотря на внешнее сходство, между этими словами такая же разница культур, как между периной из гусиного пуха и блицкригом. Я смотрю на Урсулу в упор, на ее заинтересованное лицо, пытаясь хоть что-то вымолвить. Рот Урсулы неумолимо раскрывается.
      – По разводу? А из-за чего развод?
      – Я… э-э… мы с женой расстались около восьми месяцев назад.
      – Нет, я хотела спросить, это вы подали на развод или она? Или вы вместе?
      Мистер Ричарде кашляет. Я прихожу в себя и задираю руку:
      – Кухня – вон там, говорите?
      Мистер Ричарде не замечает намека.
      – Подавали совместно. Хотя где там совместно – она спуталась на работе с каким-то обормотом, ха-ха-ха. У них это, очевидно, продолжалось черт знает сколько времени. Сука. Но написали, что «не сошлись характерами», чтобы все было цивилизованно, без ребячества.
      – Кухню можно посмотреть?
      – Не думаю, что ей следовало раздвигать ноги перед любым прохиндеем, заскочившим на пару минут, в этом вопросе мы с ней точно не сходимся.
      – Извините, – искренне произносит Урсула. – Наверное, очень тяжело, когда брак распадается таким образом. Особенно для вас, ведь вам вдобавок нанесли сексуальное оскорбление.
      Следующие двадцать минут я брожу по дому, охваченный животным ужасом, и поэтому ничего вокруг не вижу. На выходе Урсула морщит нос и сетует на отсутствие гаража, поэтому цену мы не предлагаем.
 
      Ру и Трейси застолбили столик в кафе «У Патрика»; при моем появлении Ру выжидательно уставился на меня.
      – Что на свете звучит приятнее всего? – спросил я.
      – Когда шикарная женщина ругается матом. Э-э, а ты знаешь, что на тебе костюм?
      – Тихо. У него сегодня собеседование. – Потянувшись вперед, Трейси постучала Ру по лбу.
      – Ах да. Должность TCP. Ладно, в виде моральной поддержки оплачу твой обед.
      – Господи, как ты можешь говорить о еде? У меня сейчас не желудок, а сушильный барабан.
      – Ха! Значит, не придется позориться и занимать у тебя же деньги. Как насчет чашки чая?
      – Чай сгодится.
      – Трейси, купи бедняге чашку чая, а?
      Трейси, не моргнув глазом, пододвинула мне чашку Ру.
      – Я слышала, что у тебя есть шансы.
      – Правда?
      – Ага. Расслабляться не стоит, но говорят, кандидаты со стороны не шибко хороши.
      – Откуда ты это взяла?
      Трейси пожала плечами:
      – Здесь кадровички недавно пирожки покупали.
      – Отлично. На то и расчет: на такую говенную зарплату гарантированно позарятся только придурки.
      Ру кивнул:
      – И тогда ты сможешь сказать: «Видите, я – такой же придурок, как они, но хотя бы знаю, где что лежит».
      – Это и есть мой козырь.
      – Ты возьмешь свое, – улыбнулась Трейси.
      – Да-а, они и так знают, что с колен ты уже не поднимешься, кроме того, это всего лишь айтишная должность, и ты ее уже занимаешь.
      – Занимать-то занимаю, но моя квалификация выглядит бледно.
      – В этом костюмчике ты и сам выглядишь жутко, но тебе же плевать.
      – Было плевать, пока с вами не встретился… Загвоздка в том, что у меня нет компьютерного образования, вместо него диплом по социальной географии – обхохочешься.
      – Что будешь говорить, если тебя спросят про диплом? – полюбопытствовала Трейси.
      – Молюсь и богу, и дьяволу, чтобы не спросили.
      – Все будет нормально. Придешь сюда завтра уже ИТ-менеджером.
      – Мукзэпоем, – поправил я.
      – Какая разница. Шишкой, короче, и мы тебя зауважаем, как никогда прежде.
      – Как никогда, говоришь?
      – Ага.
      – На собеседовании сразу падай на брюхо и начинай пресмыкаться. У тебя это хорошо получается, уж мы-то знаем, – ободрила Трейси.
      После зажигательных речей Трейси и Ру я рвался в бой, но на подступах к кабинету, где проводилось собеседование, меня остановили – предыдущая кандидатка еще не вышла. Отведенное ей время уже истекло, а она все еще торчала внутри, отчего я исходил желчью. Более того, она смеялась! Я мог наблюдать за ней и группой начальства сквозь стеклянную перегородку офиса. Смеются, падлы. Наверное, отпустила обалденную шутку – всем угодила. Не иначе, надо мной гогочут. Они смеялись, все больше проникаясь симпатией друг к другу, проникаясь симпатией в ущерб мне, а я сидел за дверью в дурацком кресле, от которого потел зад, и пытался читать журнал по менеджменту.
      Кандидатка была явно не из местных. В университете я ее точно никогда не встречал. Темные волосы затянуты в хвостик в беспардонно откровенной попытке продемонстрировать «практичность». Темно-синий костюм с короткой юбкой и неброские черные туфли.
      А ноги у нее ничего.
      Дав кандидатке достаточно времени рассказать про свой опыт, личные качества и родословную начиная со времен крестоносцев, начальство переглянулось, мол, «еще вопросы будут?», намекая, что обмен знаками братской любви пора заканчивать. Вот они уже встают с мест, вот пожимают руки, улыбаются: «Надеюсь, мы еще увидимся». Ага, щас, вали отсюда, зараза. Кандидатка вышла из кабинета твердым шагом, мазнув по мне пустым взглядом, в котором я тут же уловил насмешливое презрение. Посмотрела так, словно видела, как взмокли и врезались в зад мои трусы.
      На этом дело не закончилось. Призрак кандидатки еще минут десять витал в кабинете, пока начальство кивало головами и что-то записывало, но вот меня спросили, не угодно ли зайти.
      Собеседования при устройстве на работу – исключительная мерзость, а для местных кандидатов мерзость особенная. Для начала, нельзя прибегнуть к фальшивому многословному самовосхвалению, которое и составляет тактику поведения на собеседовании, ведь всем прекрасно известно, что ты за фрукт. Остается делать вид, что все твои прежние выходки – лишь беззлобная невинная шутка. Кроме того, ты облачен в костюм, на который все утро страшно боялся что-нибудь пролить, но ухоженный вид не помогает, ведь все помнят, что на работе ты обычно напоминал кочан салата недельной свежести. Кандидат приговорен носить костюм, ибо он обязан показать, что ему «не безразлична собственная судьба». У меня имелся всего один, и надевал я его исключительно на собеседования и похороны. Выбор галстука определялся тем, хоронил ли я кого-нибудь или кто-нибудь пытался похоронить меня.
      Начальство на собеседовании состояло из Бернарда Доннелли, Кейта Хьюза (он заправлял хоз-службой отдела и был вторым по должности после Роуз Варчовски) и женщины из отдела кадров, которую специально посадили задать вопрос о «равных возможностях».
      – Садитесь, – Бернард жестом указал на кресло по другую сторону стола. – Ну что ж, Пэл. Меня, я надеюсь, вы знаете…
      Мы оба немного посмеялись этой остроте.
      – А вот Кейт Хьюз, старший администратор службы поддержки учебного процесса, – кадры, постройки, канализация…
      Обоюдный легкий поклон. Старыми знакомыми, как с Бернардом, мы с Кейтом не были, однако иногда сталкивались в коридорах, а то и вступали в неловкие беседы.
      – И, наконец – делу венец (все опять засмеялись), Клер Макмиллан из отдела кадров.
      – Хорошо, – начал Кейт. – Не могли бы вы немного рассказать о себе? Что для вас главное, почему вы заинтересованы в этой должности и так далее.
      – Да, конечно.
      – Тогда мы вас слушаем.
      Начальство сидело к окну спинами. День выдался пасмурный, но густое белоснежное облако, которое заволокло небо целиком, создавало мерцающий световой фон. Глаза у меня специально приспособлены, чтобы смотреть телевизор в три часа утра практически в полной темноте, и вдруг мне почудилось, что я попал на встречу с инопланетянами из «Близких контактов третьей степени». Обнаружив, что щурюсь, как мистер Магу, я заставил глаза открыться пошире. Рот неизвестно почему тоже открылся. Я и сказать еще ничего не успел, а они уже что-то черкали в блокнотах. Представляю, что они там понаписали. Что-нибудь вроде: «Несомненно одержим бесами».
      – Прошу прощения, нельзя ли опустить жалюзи? – спросил я.
      – Э-э, да, пожалуй… – Кейт подошел к окну и дернул за веревочку.
      – Большое спасибо. Просто свет очень яркий.
      – Яркий? – переспросил Кейт таким тоном, будто хотел сказать: «Я так не считаю».
      – У вас что-то не в порядке с глазами? – поинтересовалась Клер Макмиллан.
      – Нет.
      – Нет?
      – Нет. Я… э-э… закапываю атропин. Ну, знаете, от него зрачки расширяются. Его используют при проверке зрения.
      – Вы недавно проверяли зрение?
      – Нет, не проверял. Я лишь сказал, что атропин используется при этой процедуре.
      – А зачем вы его капаете?
      – Я… Я страдаю чрезмерным слюноотделением. Атропин сдерживает выделение слюны.
      – Да? Вот не знала.
      – И пота тоже. И слюны, и пота. Средство от тысячи хворей, ха-ха-ха.
      – Понятно, – сказала Клер.
      – Очень интересно, – добавил Кейт.
      – Ну, знаете, как это бывает: ой, что-то слюны многовато набралось. И приходится бежать за атропином.
      Все трое медленно кивнули. Очень медленно.
      – Но пока с глазами все в порядке… да, в порядке… я… Ладно, немного о себе. Я уже довольно давно работаю здесь диспетчером компьютерной группы, а последние несколько месяцев исполняю вдобавок обязанности мукзэпоя…
      – Позвольте вас перебить, – перебил Кейт. – Судя по резюме, вы получили образование в области социальной географии. У вас нет квалификации в ИТ. Не помешает ли вам это работать мукзэпоем?
      – Рад, что вы задали этот вопрос, Кейт. По сути, я считаю, что отсутствие у меня компьютерной «квалификации», – я изобразил кавычки пальцами, мысленно прощаясь со своей бессмертной душой, – на самом деле является преимуществом.
      – Каким же образом?
      – Извините, в каком смысле «каким образом»?
      – Ну, в смысле, как это может быть преимуществом?
      Я с готовностью кивнул:
      – Считаю, что, работая мукзэпоем, легко погрязнуть в технических вопросах. Однако выполнение общих задач, поставленных перед отделом, представляется нам, естественно, более важным.
      Я понятия не имел, как эти задачи были сформулированы в «Программе отдела», но знал, что Кейт приложил руку к их составлению. Он немедленно затряс головой в знак согласия – я попал в цель. Бернард затряс головой еще пуще Кейта. Потом я взглянул на Клер – та только оттопырила нижнюю губу: мол, вам виднее. Поймав кураж, я продолжал:
      – Опасность… настоящая опасность (тоже мне «настоящая», ох, гореть мне в геенне огненной) состоит в том, что мукзэпой способен отвлечься на практические вопросы и упустить из виду осмысленное и инициативное проведение всеобъемлющей стратегии. Я полагаю, что меньше других рискую угодить в эту ловушку, потому что благодаря полученному образованию сумел избежать излишней сфокусированности на механистичном аспекте компьютерных технологий.
      – Да. Звучит убедительно, – заметил Кейт.
      – Кроме того, – усмехнулся Бернард, – такого специалиста всегда полезно иметь под рукой при решении кроссвордов. Удобно, когда кто-нибудь знает, как называется столица Эфиопии.
      Все еще немного похихикали.
      – Кстати, Пэл, просто из любопытства, назовите нам столицу Эфиопии.
      – Не знаю. Я изучал социальнуюгеографию, – ответил я и закашлялся.
      – Да, разумеется. Скажите, чем вам будет интереснее всего заниматься, если вас назначат мукзэпоем? Что станет для вас наивысшим приоритетом?
      – Бернард, думаю, важнее всего преемственность. Но мы также должны проявлять гибкость и незашоренность. Перенимать передовые методы работы и одновременно реагировать на перемены. В столь динамичной обстановке высокое качество, подлинно высокое качество работы достижимо только за счет объединения наших традиционных навыков с открытостью инновациям. Да, мы сами должны стать проводниками инноваций.
      Про себя я молился, чтобы не брякнуть чего-нибудь толкового и понятного. Никогда не знаешь, куда тебя занесет.
      – Полагаю, мы все так считаем, – откликнулся Кейт.
      Уф-ф.
      Клер Макмиллан приподняла руку с зажатой в пальцах шариковой ручкой.
      – Вам наверняка известно, что наш университет придерживается политики равных возможностей. Не могли бы вы сказать, какие усовершенствования можно внести в этой области?
      В отношении вопросов о равных возможностях существует золотое правило: не говори о расовых различиях. Если заговоришь о расе или тендере, тебе каюк. Само упоминание о таких вещах как бы подразумевает, что твои коллеги – расисты и ханжи. Но если сказать: «Все в порядке, никаких улучшений не требуется», ответ будет неправильным, на грани провокации. Слава богу, остаются еще инвалиды.
      – Что ж, есть одна существенная, но часто упускаемая из виду проблема – трудности, создаваемые для инвалидов конструкцией зданий. У нас, к примеру, имеется всего один лифт, и, когда он неисправен, доступ в здание для инвалидов невероятно затрудняется. Наша аудиосистема не может использоваться студентами с нарушениями слуха. Кроме того, студентам с собаками-поводырями не хватает места внутри отсеков для индивидуальных занятий в библиотеке.
      – Да, все верно, – заулыбалась Клер, и мне захотелось выбросить вверх кулак с криком «ура!», но тут вмешался Кейт:
      – Хотя это и верно в некоторой степени…
      О чем это он? В некоторой степени? Такие слова не говорят при обсуждении вопросов равных возможностей, если только не собираются накинуть на шею удавку. И тут до меня дошло: Кейт отвечает за обустройство зданий. Черт! Полная фигня! Не собеседование, а плавание между Сциллой и Харибдой.
      – Нам приходится мириться с кое-какими ограничениями, – продолжал Кейт. – Например, наш бюджет не позволяет устанавливать в зданиях по четыре-пять лифтов.
      – Разумеется, – я бешено закрутил педали обратно, – конечно! Я лишь хотел сказать, что нам нужно углубить понимание этих вопросов.
      – По-моему, я и так неплохо в них разбираюсь.
      – Нет-нет, н-е-е-е-т, не ваше понимание. Я имел в виду общественное понимание. Если бы нам удалось повысить общественное понимание в… – осторожно, Пэл, не вдавайся в детали, ты не знаешь, где и в каких бюджетных комиссиях заседает Кейт, – в стране… Тогда, возможно, отделу выделили бы необходимое количество ресурсов на проведение более целостной политики равных возможностей.
      Я быстренько оглядел начальников. Достаточно ли далеко я отодвинул ворота, чтобы никто не почувствовал себя вратарем?
      – Да, – после паузы отозвался Кейт. – В этом и состоит суть проблемы.
      Клер Макмиллан – благослови господь ее курносую рожицу – подвела гармоничный итог, с серьезным видом промычав «м-м-м».
      Еще минут десять я продолжал править паруса по ветру. Пару раз мой корабль кренился на бок, но удачи тоже были, когда я мастерски поддакивал либо перефразировал мнение, высказанное одним из них. Притворяясь, будто мне самому только что пришло в голову то же самое, я подхватывал тему, разражаясь глубокомысленной тирадой, не оставлявшей сомнений, на чьей стороне развевается мой флаг. Мне даже удалось приплести фразу об «интегрированной среде обучения», за которую начисляются тройные очки. Когда они начали сворачивать собеседование, я чувствовал себя вполне сносно.
      – Ну, вроде все. Большое вам спасибо. Есть какие-нибудь вопросы к нам? – осведомился Кейт.
      – Нет, кажется, вы ничего не упустили.
      Эй, финишная ленточка еще не порвана! Ни одноговопроса? Никуда не годится. Они сразу поймут, что ты места себе не находил в ожидании собеседования. Фраза о каких-нибудь вопросах используется для разрядки обстановки, это все знают.
      – Ну, разве только…
      – Да?
      – Разве только о рубашке… Где вы купили себе такую рубашку, Кейт?
      – Эту? Я… э-э… не знаю. Жена покупала.
      – Очень красивая. Мне нравится… этот голубенький оттенок.
      – Если хотите, я могу ее спросить, где она купила.
      – Правда? Вот здорово! Огромное спасибо. Здорово.
      Ладненько, этот блин, похоже, вышел не комом. Но хватит ли того, что я наговорил?
      – Когда вы планируете объявить о назначении?
      – Мы собираемся принять решение до конца дня, – торжественно произнес Кейт. – Вы о нем узнаете не позднее завтрашнего утра.
      – Хорошо. Отлично. Ну, тогда… Отлично.
      Я истово пожал всем руки и, как и положено кандидату на должность менеджера, попятился задом к выходу из кабинета, перемежая легкие поклоны россыпями благодарностей. За дверью сидел очередной кандидат, он нервно тер большим пальцем ладонь. С этим соперником я был знаком – старший техник с факультета биологии.
      – Привет, Тони. Ты следующий?
      – Да, вроде того. Нервничаю, черт…
      – Не волнуйся. Все будет в порядке.
      Показав Тони большой палец, я двинул по коридору. О том, что у него расстегнута ширинка, я не стал упоминать.
      Сидеть на работе в костюме и ждать собеседования – неудобно и неприятно, но торчать в костюме после собеседования – во много раз хуже. Все, даже студенты, видят, что ты еще не распрощался с надеждой сделать карьеру. В костюме ты будто голый. Однако самое скверное – знать, что ты пролетел мимо новой должности, но все равно досиживать рабочие часы в таком виде. Костюм превращается в белый флаг, выброшенный потерпевшим жестокое поражение. Человеку, получившему отказ, да еще и одетому в костюм, никто из коллег не осмелится посмотреть в глаза.
      Я вернулся в свой офис и попробовал заняться чем-нибудь полезным, но чувствовал себя как водитель, передвигающийся в сплошном тумане. За что бы я ни брался, любое занятие быстро и незаметно перетекало в сбивчивые мысли о том, что я мог бы сделать или сказать лучше. Открывал сообщение на экране, начинал читать первую строчку, но к последней строке уже беседовал с воображаемым начальником о своих заслугах. Приходилось возвращаться в начало и опять читать, но всякий раз, когда я доходил до конца сообщения, не мог вспомнить прочитанное – в голове крутились только собственные блестящие несказанные фразы.
      В этом лихорадочном бездействии, бормоча себе под нос, я провел два с половиной часа, пока не зазвонил телефон. Звонили по внутренней линии.
      – Алло? Пэл слушает.
      – Привет, Пэл. Это Кейт. Не могли бы вы спуститься к нам на минутку?
      Голос Кейта ничего не выдал – сплошной официоз.
      – Конечно. Никаких проблем, – с энтузиазмом и готовностью откликнулся я. Если поначалу они хотели отдать должность кому-то другому, то, услышав мой бодрый голос, глядишь, и передумают. «Ух ты! Он сказал „никаких проблем“ – может, его назначим, а?»
      Подойдя к двери кабинета, я громко, мажорно постучал и, когда Бернард открыл дверь, с лучезарной улыбкой и вежливым приветствием шагнул через порог. (Они хотели отдать должность другому, но, учитывая мой дружелюбный веселый нрав… и т. д. и т. п.) Клер Макмиллан уже ушла. Кейт сидел на прежнем месте, перебирая какие-то бумаги. Бернард, открыв дверь, не сел в кресло, но принялся расхаживать по кабинету, засунув руки в карманы и тихонько издавая звуки типа «пам-пам-пам», – видимо, хотел напеть мелодию, но счел ее недостойной публичного исполнения.
      Я не знал, то ли стоять, то ли садиться. Ни Кейт, ни Бернард не подавали мне никаких знаков. Поколебавшись несколько секунд, я начал опускаться на стул, как вдруг Кейт резко воскликнул: «Так!» Пришлось, к чертям собачьим, сделать вид, будто я согнулся, чтобы почесать лодыжку. Я мог бы сохранить вид уверенного в себе человека, если бы не задержался взглядом на лице Кейта, когда он внезапно оторвался от бумаг. В результате я, так и не дотянувшись до лодыжки, потерял равновесие, повалился вперед и хлопнулся лбом о столешницу с самым громким и звучным треском, который мне когда-либо приходилось слышать.
      – Ай-ай-ай, – сочувственно воскликнул Бернард. – Вы не ушиблись?
      – Нет-нет, не ушибся, – улыбнулся я ему из-под мышки. Выпрямляясь, я постучал себя по лбу, демонстрируя, что лоб у меня на удивление крепкий и что мне ни капельки не больно. И чуть не взвыл от боли.
      – Вы точно не ушиблись?
      – Нет, ничего страшного.
      – Так. – начал еще раз Кейт. – Пэл, мы решили… Вы действительно в порядке?
      – Лучше не бывает.
      Я чувствовал, как на лбу со скоростью два дюйма в секунду набухает огромный алый пульсирующий рубец. Если проследить за взглядом Кейта, становилось ясно, что он обращался не ко мне, а к рубцу.
      – Хорошо… Пэл, мы решили предложить должность мукзэпоя вам.
      – Отлично. Просто превосходно.
      – Прекрасно. Будем считать, что получили ваше согласие. Мы вами довольны, и я уверен, что учебный центр в вашем лице обретет ценного работника, как нельзя более соответствующего этой должности. При обсуждении вашей кандидатуры были возражения, но это теперь неважно. Главное, что ваше назначение позволит быстро заполнить вакансию. Поздравляю.
      – Да, поздравляю, – эхом отозвался Бернард.
      Я развернулся в его сторону:
      – Спасибо.
      Голова у меня слегка кружилась, и резкий поворот только усугубил дело.
      – Вы действительно не ушиблись? У вас зрачки расширены.
      Кейт вздохнул:
      – Проснись, Бернард. Это действие атропина, забыл уже?
      – Да, – подтвердил я, – это от апротина.
      Я снова повернулся к Кейту. Он откинулся в кресле и произносил речь, дирижируя себе шариковой ручкой:
      – Официально на должность мукзэпоя вы будете утверждены со следующего месяца. Поскольку вы новичок в этой должности, платить вам будут по низшей ставке, но зарплата ежегодно пересматривается. Вам, полагаю, ясно, что иной подход был бы неправильно понят остальными коллегами?
      – Само собой, – согласился я.
      Кейт то появлялся, то пропадал. Сначала меня это не беспокоило, но потом я сообразил, что это мое сознание то появляется, то пропадает.
      – А как же должность диспетчера? Я… извините, дайте мне пару секунд, я переволновался.
      – Понятное дело. Я отвечу на ваш вопрос. Должность диспетчера мы решили пока держать вакантной.
      – Кстати, не только ради экономии средств. – Голос Бернарда звучал за три четверти миллиона миль.
      – Нет, – помотал головой Кейт, ужаснувшись подобной крамоле. – Ввиду быстро меняющегося положения в отделе и накопленного вами ценного опыта в качестве диспетчера, мы решили, что некоторое время вы будете совмещать обе должности. Ради преемственности. Всего несколько месяцев. Если, конечно, справитесь. Если вы считаете, что не справитесь, – скажите. Мы поймем. Если наше предложение выходит за рамки ваших возможностей, не стоит этого скрывать – мы согласимся с вашей оценкой.
      – Нет, что вы. Нет-нет, я справлюсь с обеими должностями. В конце концов, до сих пор справлялся же. Кроме того, это ненадолго.
      – Верно. Ненадолго. – Кейт просиял.
      – Совсем ненадолго, – далеко-далеко прошелестел Бернард.
      – Ну, значит, решено. – Кейт протянул руку для рукопожатия сквозь сужающуюся щель в черной тьме. – Вы – наш новый мукзэпой. Уверен, вы горы свернете.
      – Да, – с улыбкой ответил я и повалился боком на книжную полку.

      – Думаешь, мне сегодня больше делать было нечего?
      Урсула везла меня домой из больницы. Ей не сразу удалось достичь состояния, когда она могла выражать свои эмоции иными средствами, нежели бешеное переключение скоростей. Кое-кто удивится: ведь это у меня сотрясение мозга и синий шишак, словно второй лоб, и это мне положено досадовать на случившееся, но у этих кое-кого другие подруги – что они могут знать о жизни?
      Откопав меня из-под груды инструкций и каталогов библиотечных поставок, Бернард предложил вызвать «скорую». Однако Кейт сохранял трезвость мысли. Когда в учебном центре срабатывала пожарная тревога, сигнал немедленно поступал в районную пожарную часть. Если выяснялось, что тревога была ложной – типа студенты порезвились, – университету присылали счет на 80 фунтов. Никто толком не знал, что со мной делать, но возобладало мнение, что, если вызвать «скорую помощь», а мои повреждения окажутся недостаточно серьезными, университету опять пришлют штрафной счет. Чтобы не рисковать, Кейт решил позвонить на работу Урсуле и попросить ее меня забрать.
      Мы отправились в районную больницу (не в ту, что находилась в конце нашей улицы, – ее власти ликвидировали в ходе кампании по улучшению обслуживания населения). Всего через четыре минуты меня осмотрела медсестра, после чего я просидел пять с половиной часов в ожидании врача в компании медленно истекающих кровью людей. Наконец меня отвели в кабинку, где врача пришлось ждать всего-то десять-пятнадцать минут. Он так скверно выглядел, что я попытался уступить ему свое место. Судя по его физиономии, он не спал тридцать шесть часов, и я сделал вывод, что застал его в середине смены. Мы оба прекрасно понимали, что он давно не отдает себе отчета в своих действиях, тем не менее, исправно прошли через положенный ритуал – просвечивание глазных яблок маленьким фонариком, вопросы о приступах тошноты и прочую медицину. В итоге врач определил у меня небольшое сотрясение мозга и предложил остаться в больнице на ночь.
      – Это еще зачем? – спросила Урсула.
      – Надо бы понаблюдать за ним.
      – О-о, я сама за ним понаблюдаю, – обрадовала Урсула. Врача обрадовала, не меня.
      – Ну, тогда ладно. – Доктор повернулся ко мне: – Вам нужен покой. Не выполняйте тяжелую работу и не залезайте на стремянку.
      – Но, доктор, тяжелая работа и стремянки – мой способ расслабляться.
      – Очень смешно. Езжайте домой.
      На обратном пути пришлось заехать к моей матери, она присматривала за детьми, пока мы были в больнице. Основное занятие моей матери – волноваться. Нет, конечно, она бывает занята чем-то другим, но крайне редко. Подлинный смысл ее жизни – в беспокойстве. Рожденная тревожной. Я не рвался показаться ей с огромной гематомой на лбу, но оставаться в машине не было никакой возможности – мать немедленно вообразила бы, что я искалечен до неузнаваемости и Урсула меня прячет.
      – Боже ты мой! – Мать прислонилась к стене, чтобы не упасть.
      – Здравствуй, мама.
      – Боже ты мой!
      – Со мной все нормально. Так врачи сказали, всего лишь небольшое сотрясение.
      – Сотрясение?! Рентген делали?
      – Нет, доктор…
      – Немедленно поезжай обратно и заставьих сделать рентген.
      – Хорошо.
      – Поезжай сию же минуту.
      – Хорошо.
      – Пойду детей заберу. – Урсула скользнула мимо моей матери в гостиную.
      Я живо устремился следом, оставив мать у дверей прижимать ко лбу ладонь, разыгрывая драматическую сцену из немого кино.
      Лежа на полу, дети смотрели мультики. Рты разинуты, глаза – по пятаку. Качество тут было совершенно ни при чем. Они с одинаковой увлеченностью смотрели любые телепередачи.
      – Халло, киндер, – поздоровалась Урсула. Ноль реакции.
      – Халло… киндер! – повторила она и, взяв в руки их куртки, ткнула каждого носком туфли.
      – Нны-ы-ы, – ответили они.
      Дети продолжали смотреть телевизор, пока Урсула отрывала их от пола и вставляла в куртки.
      – Ваш отец сегодня получил новую работу.
      Джонатан на секунду перевел на меня взгляд и снова уткнулся в телевизор.
      – Тебе пришлось за нее сражаться?
      – Нет, не пришлось. Они сказали – если я хочу, то могу взять ее себе.
      Одев Джонатана и Питера, Урсула потащила их к выходу. Они не отрывались от экрана, пока их не выволокли за дверь. Тут они хором издали душераздирающий вопль:
      – Ну, ма-а-а-а-м!
      – Досмотрите в другой раз, когда опять приедете к бабушке, – пообещала Урсула. Ее слова лишь подлили масла в огонь: дети поняли, с какой беспечностью она относится к страшной трагедии в их жизни. Питер, не в силах выдержать страдания, повалился на землю.
      – Что тут происходит? – В дверях показалась моя мать.
      – Ничего страшного, Мэри, дети просто устали.
      – Я не устал, – выл Питер.
      – Я тоже не устал, – вторил ему Джонатан.
      – Зато я устал. – Подхватив Питера, я понес его к машине, крепко зажав под мышкой.
      За мной следовала Урсула с Джонатаном. Мы пристегнули орущих детей ремнями безопасности. Урсуле выпала более легкая задача – Джонатан в основном действовал вербально: стыдил мать, протестуя против жестокой несправедливости. Питер же весь извивался, складывался пополам и пытался выпрыгнуть из машины, используя мои плечи в качестве трамплина. Услышав долгожданный щелчок замка на ремне безопасности, я стремительно обежал машину и плюхнулся на пассажирское сиденье рядом с водителем – Урсула уже давила на газ.
      Моя мать помахала нам вслед и крикнула:
      – Приедете домой – позвоните, чтобы я знала, что вы не попали в аварию!
 
      – Когда тебе выходить на новую работу? – поинтересовалась Урсула.
      Я лежал на кровати, осторожно ощупывая шишак. Казалось, он стал еще внушительнее. Оставалось надеяться, что гематома – явление того же порядка, что и дырка в зубе. Когда трогаешь ее языком, впечатление, что дыра больше самого рта, но в зеркале ее почти не видно. Урсула расхаживала нагишом, собирая грязную одежду в корзину для белья. Она подхватила со стула пару моих трусов и понюхала, чтобы проверить, свежие они или нет. Я люблю наблюдать за ней в такие моменты.
      Ой, сейчас вы подумаете, что я извращенец. Ладно, будем считать, что я пошутил.
      – В принципе, я ее и так уже выполняю. Практически уже вышел, а что?
      – Мне нужен отпуск.
      – Чего вдруг?
      Урсула перестала собирать белье и молча уставилась на меня.
      – Хорошо, – сказал я, – отпуск так отпуск.
      – Мы могли бы провести несколько недель в Германии, покататься на лыжах.
      – Да! Обожаю рассекать на лыжах… – Я выставил ладонь и стал плавно водить ей из стороны в сторону: – Ш-ш-ш-ш! Ш-ш-ш-ш! (Урсула скорчилась над корзиной для белья.) Ты, никак, смеешься?
      – Нет, – пискнула она.
 
      Дом.
      Агент, поигрывая ключами, быстро ведет нас по дорожке к чистенькому домику на две семьи на самой окраине города. На пороге соседнего дома стоит женщина и потягивает чай из кружки, озирая сад. На вид ей лет сто восемьдесят семь.
      – Доброе утро! – здороваюсь я с улыбкой.
      – Дом приехали смотреть?
      – Приехали. – Агент нервно теребит ключи.
      – Очень милый домик. Дорис за ним хорошо следила, так гордилась своим жилищем. Ужасно досадно, право! Место замечательное, но стоит людям уловить запах мочевины с фермы вон за теми деревьями, как они и слышать ничего не хотят. Глупо. Мне-то, конечно, трудно судить, я потеряла обоняние еще во время немецких бомбежек, но местные вам скажут, что проживешь здесь несколько недель – и перестаешь что-либо замечать. Нам даже смешно становится. К соседям, бывало, приедут гости и говорят: «Боже, что за жуткая вонища?» – а мы им: «Какая вонища?» Мы-то уже привыкли. Иногда ветер подует в другую сторону, так запах совсем не чувствуется. Все начинают принюхиваться, словно чего-то не хватает, потом догадываются. Некоторые соседи уезжают на лето, в самое жаркое время, но это не столько из-за запаха, сколько из-за мух.
      – Дверь отпирать? – спрашивает агент.
      – Нет, спасибо за хлопоты.
 
      Я решил совершить рейд по шкафу с документами, оставшимися от TCP. В глубине души я понимал: шкаф не стоит трогать примерно год. Логика простая как лом: если протяну целый год, не заглядывая внутрь, значит, без документов TCP и дальше можно обойтись. Затем сорокаминутная уборка и полдюжины мешков для мусора бесповоротно довершат дело. Я знал, что TCP так бы и поступил, но все же не повелся на малодушные советы внутреннего голоса. Не мой это стиль.
      Мне всегда кажется, что другие знают много такого, чего я не знаю. Я вечно оказываюсь единственным, кто не смотрел фильм или не читал книгу, о которой говорят все вокруг. Кто угодно, но только не я, знает наизусть таблицу Менделеева, фамилию премьер-министра Италии и год изобретения двигателя внутреннего сгорания. Мое неведение постоянно меня тревожит. Открываешь газету, а в ней – новый раунд переговоров о европейской аграрной политике вкупе с небрежными ссылками на соглашения, достигнутые на прежних встречах, и скупыми ремарками в адрес основных участников. Ясный пень – все это давно обсуждают, всем все известно, я же – ни бум-бум. Чеснок? Какой чеснок? Квоты? Какие квоты? Так что если выбросить содержимое шкафа TCP в мусорный бак, завтра же на каком-нибудь совещании я десять раз об этом пожалею. С этим ощущением я и жил, что другие знают больше, чем я. Странно, однако, что, когда это ощущение подтвердилось, я сильно удивился.
      Сначала я попытался разложить содержимое шкафа по кучкам – «стопроцентно мусор», «стопроцентно не мусор» и «черт его разберет». Уже через десять минут стало ясно, что последняя категория – курган по сравнению с кочками двух первых. Слава богу, Полин и Дэвида не было на месте – они ушли на заседание по вопросу закупки ковролина, – и в моем распоряжении был весь офис. Удивительно, сколько приходится занимать пространства, чтобы выиграть немного времени. Мне предстояло решить не только что представляет собой тот или иной документ, но и как он соотносится с другими документами. Даты почти нигде не были проставлены, любой вопрос TCP обозначал как «это». Я ломал голову, чем каждое «это» могло оказаться – проблемой, не терпящей отлагательств, или пустяком, на который плюнуть и растереть.
      Эх, если бы я только мог спросить совета у самого TCP. Пару недель назад, когда у меня заломило плечи от постоянного пожимания ими в ответ на расспросы о TCP, я съездил к нему домой. Телефон у него не отвечал целую вечность, на сообщения по электронной почте на его личный адрес реакции никакой, оставалось только самому съездить. Выяснилось, что TCP освободил квартиру. Пока я вдавливал в стену кнопку дверного звонка, подошел жилец сверху.
      – Вы к Терри, как я погляжу?
      – Да.
      – Боюсь, он здесь больше не живет.
      – Когда уехал?
      – Да уже несколько недель будет. Снялся в один день. Хозяин квартиры спрашивал, нет ли у меня кого на примете, кто бы мог быстро заселиться, обещал подкинуть пару фунтов, если я кого-нибудь найду. Мы вносим квартплату за месяц вперед, у Терри был оплачен почти целый месяц. Найди хозяин по-быстрому новых жильцов, получил бы двойную месячную оплату. Жаль, что я никого не могу порекомендовать. Квартира, кажется, до сих пор пустая стоит.
      – Вы не знаете, куда он уехал?
      – Без понятия. Хозяину он сказал, что уезжает за границу. Но хозяевам всегда так говорят, верно? Чтобы не приперлись по новому адресу с кучей счетов за коммунальные услуги и жалобами на загаженную ванную.
      – Гм.
      – Ну, пойду я…
      – Спасибо.
      Вот оно, значит, как. Когда воскресным утром человек расспрашивает тебя о выдаче преступников, а на следующий день исчезает, невольно задумаешься. Самое тревожное, что задумываться, собственно, было не о чем. Неплохо, конечно, потешить себя мыслью: «Ага! Ребус разгадан до конца, тайна раскрыта. Теперь я разбогатею, и все женщины будут у моих ног», но исходные факты, которые подтвердили бы такой вывод, практически отсутствовали. TCP просто-напросто испарился, даже «У Патрика» никто ничего не знал.
      Я не надеялся обнаружить какой-либо ключ к исчезновению TCP в куче бумаг, сваленных в его в шкафу, и, вероятно, именно поэтому он мне попался. Момент был бы исполнен настоящего драматизма, но все испортил сущий пустяк – полное непонимание важности находки. Примерно секунду я щурился на клочок бумаги, потом со вздохом покачал головой и продолжил раскопки. Надо отдать мне должное, я переписал с бумажки дату и цифры – 874440484730 и 100 000 (ГКД), но, глянув на них, никто бы не хлопнул себя по лбу и не закричал: «Вот оно что!» В голове у меня мелькнул вопрос, что за тип этот ГКД, но в компьютерных кругах пресловутые ТБС (трехбуквенные сокращения) кишат как мыши в подполе. Я прекрасно отдавал себе отчет, что сокращение могло оказаться вовсе не инициалами, а каким-нибудь «гиперкиловаттным диодом». Кроме того, «К» нередко используют в бухгалтерской скорописи для обозначения тысяч, ГД может оказаться «гибким диском», получается гибкий диск с тысячами чего-то там… Я не знал, чего именно, да и рабочий день подходил к концу – поздно приниматься за изучение компьютеров. И я отправил бумагу в кучу «черт его разберет».
      Тщательная сортировка «документов» продлилась вплоть до первой официальной встречи с Бернардом в должности мукзэпоя. Когда пришло время отправляться, я сгреб все три кучи в одну и запихал обратно в шкаф. Разбор бумаг, на который я угробил все утро, не дал мне ничего нового, разве только я лишний раз убедился в маниакальной увлеченности TCP группой «Мот зе Хупл».
      На выходе из офиса я столкнулся с Полин и Дэвидом. Полин стрекотала на ходу, помогая себе жестами:
      – Нет, я все-таки думаю, что розовый – очень гостеприимный цвет.
      Дэвид наставительно отвечал:
      – Гостеприимство в задачу учебного центра не входит.
      – Иду на встречу, – бросил я, не обращаясь ни к кому конкретно.
 
      Бернард глянул на меня из-за стола и, как обычно, грустно улыбнулся:
      – Даже не знаю, с чего начинать. Просто начнем, и все.
      – Да. Ведь…
      – Итак, мы… извините?
      – Прошу прощения?
      – Что?
      – Я попросил прощения.
      – Вы что-то хотели сказать?
      – Нет, я хотел… ничего не хотел.
      – Тогда извините. М-м-м, значит, так.
      – Да-да.
      – Да.
      Двигатели красноречия разогрелись и заработали без сбоев. Бернард устремился вперед.
      – Да, – бодро резюмировал он и сделал едва уловимую паузу. – Да. Думаю, нам следует поговорить о строительстве нового корпуса. Работы скоро начнутся, дел будет невпроворот.
      Учебный центр расширяли за счет средств, вызывавших у меня суеверный ужас. Непонятно было, откуда берутся деньги, наверное, из нескольких источников сразу – из университетской казны, от местных органов власти, центрального правительства, промышленных объединений и всякого рода организаций, финансирующих всякого рода проекты. Привычка эта была отнюдь не только университетская, где-нибудь на северо-востоке Англии запросто можно было наткнуться на табличку «Этот пешеходный переход сделан на средства, выделенные Европейским сообществом». Я не шучу. Где-то в Брюсселе заседал подкомитет и решал важный вопрос – делать или не делать небольшую настенную роспись на железнодорожном вокзале какой-нибудь тупиковой ветки. Не могу поручиться, что они не решают все вопросы с утра пораньше по методу «орел или решка» и не проводят остаток дня, устраивая гонки на офисных креслах с колесиками.
      Новый корпус (вернее, пристройка к существующему корпусу) посягал на территорию, занимаемую центральным двором. Все смирились с необходимостью новостройки – мощностей учебного центра уже не хватало, – но одновременно содрогались от ужаса, ибо строительство означало, что всем придется работать по-настоящему. У работников интеллектуального труда только и разговоров было что о «перебоях в работе». Для библиотекарей «перебои в работе» – все равно, что соль для слизняков.
      – Подрядчики со дня на день начнут копать во дворе. – Бернард снял с полки чертежи и расстелил их на столе. – Этот план мне принесли архитекторы. Разумеется, у нового здания будет совсем другой вид.
      – Почему?
      Бернард бросил на меня удивленный взгляд.
      – Потому что это только план. – Он помотал головой, вытряхивая из нее удивление, и продолжил: – Однако наружные стены никаким изменениям не подлежат, что очень важно. – Во всяком случае, это позволяет определить, где ляжет фундамент.
      – Ясно. Значит, скоро начнется?
      – Надеюсь. Остается утвердить проект в последних инстанциях. Полагаю, вы слышали, что на этом месте в Средних веках располагалась больница для умалишенных? Строительная площадка, вероятно, окажется прямо в районе кладбища. Строителям пока дали добро, но если действительно обнаружатся места захоронений, то сразу вступят в действие законодательные ограничения, место захотят исследовать археологи, ну и так далее. Короче, можете себе представить.
      – Да. Я видел такое в «Полтергейсте».
      – Где, извините?
      – В «Полтергейсте». В кино. Там начинают строить дома на кладбище, и девочку засасывает в телевизор.
      – Правда? Бо-о-о-же! Вы никому не рассказывали?
      – Это всего лишь фильм. На самом деле так не бывает.
      – Вы уверены?
      – Ну, думаю, такого просто не может быть, верно?
      – Д-да. Да-да. Будем надеяться, что вы правы. Как бы то ни было, строительство скоро начнется, придется мириться с шумом и неудобствами.
      TCP заседал в нескольких комиссиях, наблюдающих за ходом продвижения проекта. Видимо, вам потребуется ускоренными темпами вникнуть в дело и присутствовать на будущих заседаниях.
      – Разве не Кейт отвечает за обслуживание зданий и строительство в том числе?
      – В принципе, он, однако Кейт полностью перепоручил мне надзор в порядке передачи полномочий по управлению проектами непосредственным пользователям.
      – Что вы говорите!
      – Да. А я поручил надзор TCP.
      – Гм.
      – Кроме того, приближается ежегодный День рацпредложений.
      – Дата уже назначена?
      – Да, я уже назначил дату. Но заранее объявлять ее не буду, чтобы не получилось как в прошлом году.
      День рацпредложений придумали для того, чтобы все сотрудники учебного центра могли пообщаться в свободной от ежедневного стресса атмосфере. Идея состояла в улучшении общего состояния дел. Членам коллектива, которые редко встречались по работе, давалась возможность познакомиться поближе. День проводился как открытый форум идей, на котором работник любого уровня мог предложить что-либо рационализировать, чтобы повысить качество услуг центра. Намечались работа в группах и семинары по обслуживанию клиентов, обмен опытом в конкретных областях и тренинг менеджерских навыков. Предполагалось, что все сотрудники центра соберутся и, ни на что не отвлекаясь, изобретут какие-нибудь усовершенствования. У всех до единого День вызывал сильную рвотную реакцию. В прошлом году кто-то выболтал дату проведения Дня, и, явившись на службу, Бернард обнаружил, что почти все сотрудники взяли больничный или отгул по случаю семейных неурядиц либо позвонили и сообщили, что по дороге на работу у них – какая досада! – развалилась коробка передач. Я слег в постель с пищевым отравлением и отправился с TCP кататься на картах. В мероприятии участвовали только Бернард и Дэвид. Рацпредложений поступило мало.
      – Я заказал двести бутербродов с ветчиной, – сокрушался Бернард. – Целый день их ел, но разве может один человек съесть двести бутербродов с ветчиной?
      – Вы хотели сказать – сто? Ведь Дэвид тоже явился.
      – Дэвид оказался вегетарианцем. Ему пришлось покупать бутерброды на свои деньги.
      – А-а.
      – Не получилось творческой атмосферы.
      – Да уж.
      – На этот раз все будет по-другому. Может, ролевые игры провести? Чтобы увлечь людей.
      – Гм. Мне кажется, людям эта затея не нравится, Бернард.
      – Не нравятся ролевые игры?
      – Увлекаться не нравится. Наверное, они…
      – Да-да?
      – Не знаю. Похоже, они опасаются слишком далеко зайти в своих увлечениях.
      – Я вас не совсем понял. Знаете что? Вот вы и организуйте. Пусть организация Дня рацпредложений станет вашим первым проектом в должности мукзэпоя. Думаю, вы справитесь.
      – Черт!
      – Что вы сказали?
      – Нет-нет, ничего. Я хотел сказать: «Чертовски здорово!» Нет проблем. День рацпредложений… Господи! Ну конечно, справлюсь.
      – Вам рентген в больнице сделали?
      – Там такого не делают.
 
      Дом.
      – Мы не?..
      – Отнюдь. Заходите. Прошу. Я тут последние вещи собирал.
      Владелец дома мистер Бердсли приветственно распахнул дверь. Мы уже выяснили фамилию владельца и еще кое-какие сведения о доме, потому что нашли этот вариант не через риелтора.
      Урсула – я эту привычку не одобряю – болтает со всеми и обо всем на свете. Когда я заезжаю к ней на работу, девушка в приемной запросто может спросить: «А понос у вас уже прошел?» – или что-нибудь не менее вдохновляющее. Близкие друзья Урсулы способны написать диссертацию о том, как я занимаюсь сексом. Оставалось надеяться, что диссертация получится стоящей. Урсуле хоть кол на голове теши, но я лишь ласково улыбаюсь: без этой углекислоты наши отношения превратились бы в застойную тихую заводь. Легкое раздражение, которое я подчас испытываю, столь же легко преодолевается, если посидеть одному в машине и поорать во все горло несколько часов.
      Болтая со всеми подряд, Урсула нахватывается всякой информации и слухов. Я редко беседую с людьми, зато часто смотрю телевизор. На пару мы знаем все обо всем. До Урсулы может не дойти новость о том, что Англия объявила войну Канаде, мне, в свою очередь, негде услыхать, что заядлый курильщик (восемьдесят сигарет в день) в доме напротив держит немереный запас бензина прямо в жилой комнате, но вместе с Урсулой мы не отстанем от текущих событий. На этот раз сороки на хвосте принесли Урсуле весть, что у подруги другой подруги есть сестра, у которой свекор собирается продавать дом. Продавал он сам, без посредников. Он терпеть не мог риелторов, и я сразу понял, что человек, по крайней мере, обладает неискаженными представлениями о добре и зле. Через густую сеть информаторов Урсула выведала дополнительные подробности. Мы позвонили, договорились осмотреть дом и явились в назначенный час. Мистер Бердсли понес коробку с вещами к машине, предложив начать осмотр без него.
      Красота-то какая, – объявила Урсула, как только мы вошли в гостиную.
      Я начал вертеть головой, пытаясь сообразить, что она имела в виду, и, наконец, не выдержал:
      – Где?
      – Здесь, в комнате, красота.
      Я огляделся повнимательнее. Комната как комната, не большая, не маленькая. Нормальная, словом. Старомодный эркер, верхняя часть окна застеклена мозаичным стеклом. Рамы одинарные. Под подоконником – батарея центрального отопления. На вид не новая, но хотя бы центральное отопление есть, уже хорошо. Полы деревянные. Но не роскошные, нужно застилать ковролином. А вот камин придется убрать. Стены оклеены обоями, замазанными поверху свежей белой эмульсионкой. Потолок тоже белый. Комната, короче. Обычная комната. Я что-то явно недопонимал.
      – В чем красота-то?
      Урсула посмотрела так, словно не верила своим ушам.
      – Ты погляди, какой здесь свет.
      – Свет? Мы пришли полюбоваться на свет?
      – Да. Красота. Свет. Что, не видишь?
      – Ну… свет здесь есть. Без света, конечно, мы бы ничего не разглядели, но светло было и в других домах.
      – Нет, не было.
      – А я говорю – было.
      – Нет-нет. Помнишь, мы смотрели дом на прошлой неделе? Там в гостиной не было света, им пришлось его включать.
      – Ну да. Включили – и свет появился.
      – Тот был не настоящий, электрический.
      – Извини, до меня не доходит. Электрический свет – что, не свет уже?
      – Конечно, нет.
      – Так вот в чем красота? В комнату из окна попадает свет? Днем в комнате светло? Ну что тут скажешь? Офигеть!
      Мистер Бердсли вернулся, оттирая грязь с ладоней.
      – А-а, я вижу, вы с залы начали. Славная комната. Освещение здесь хорошее.
      – Потрясающе, – поддакнула Урсула, и мне показалось, что я попал на сходку тайного общества.
      – Да, – продолжал мистер Бердсли. – Я покрасил стены, да и весь дом фактически перекрасил. Мой отец давно не делал ремонт.
      – Так это дом вашего отца? – спросила Урсула с непривычным мурлыканьем в голосе, она явно еще находилась под влиянием светлых энергий.
      – Пока еще его. Состарился он, болеет… в детство впал. Ему уже опасно жить одному без присмотра.
      – С памятью стало плохо? – участливо поинтересовался я.
      – Точно. Забывать все начал. Путаться. Пожары устраивать. Столовую пойдем смотреть?
      – Да!
      – Пожары? – переспросил я, но они уже выходили из комнаты.
      – Ой, как здорово! – воскликнула Урсула, когда я их догнал.
      Я опять не понял причину ее восторга – еще одна нормальных размеров комната, ничего особенного, – но промолчал, опасаясь, что они посмотрят на меня как на придурка и скажут что-нибудь вроде: «Ну как же, здесь такой воздух». В комнате имелись высокие, от пола до потолка, окна с выходом в крохотный зимний сад, а через него – в заросший двор. Еще один камин прилепился к задней стене. Его тоже придется убрать.
      – Я уже представляю, как завтракаю в этой комнате, – просияла Урсула. – А ты представляешь, как мы завтракаем здесь?
      – Минутку… Да, представляю, – подтвердил я, на секунду закрыв глаза, чтобы сосредоточиться. И тут же добавил по-немецки: – А ты представляешь, как мы бурно занимаемся сексом в коридоре?
      По взгляду, который Урсула метнула на меня, я понял, что ее фантазии были направлены в другую сторону.
      – Хорошо. Здесь – кухня…
      В небольшом помещении была собрана коллекция красных, как раскраска дикаря, кухонных шкафов, наверное, самая убогая во всей Англии. Люди обычно молятся, чтобы не докатиться до состояния, когда приходится пользоваться такой мебелью.
      – Сюда можно поставить новую кухонную мебель, – мечтательно пропела Урсула. В эту минуту я понял, что она окончательно тронулась умом. – У нас в семье готовит Пэл, – продолжала она. И, непонятно почему понизив голос, добавила: – И стирает тоже. Если купить новый кухонный гарнитур, кухня станет как новенькая, правда?
      Я заглянул поглубже в глаза Урсулы, пытаясь обнаружить в них хоть крохотную искорку благоразумия. Тщетно.
      – Ага. Или ходить ужинать в «Савой», чего стесняться?
      За кухней располагались кладовка и туалет. В кладовке кроме плесени ничего не было, а туалет прикидывался частью дома, в то же время умудряясь вызывать ощущение жуткой неловкости, какая возникает в деревянном сортире на огороде. Однако при виде обоих помещений Урсула возбудилась еще сильнее. Туалет она отнесла к бесспорным преимуществам, потому что дети могут пользоваться им во «время игр во дворе, не топая через весь дом, оставляя грязные следы». Наверное, она имела в виду каких-то других детей, которых собиралась заказать через Интернет, потому что нашидети ни за что бы не согласились пользоваться этой затхлой, холодной конурой, которая, скорее всего, кишмя кишела всякими паразитами. У моей бабушки была уборная во дворе, она до сих пор мне снится как символ мрачной непредсказуемости. Кладовка побудила Урсулу издать восторженный возглас: «Здесь можно поставить холодильник!» Тот факт, что холодильник влезет в комнатенку, разумеется, очень много говорил о ее достоинствах. Я встревожился, прикидывая, сколько еще Урсуле надо осматривать дом, чтобы окончательно впасть в состояние тупого истерического транса или даже упасть в обморок Мы увидели только нижний этаж, а я уже размышлял, не сказать ли мистеру Бердсли, что верх мы осмотрим в другой раз, предварительно накачав Урсулу тазепамом. Но потом решил покончить с осмотром одним махом. Второго раза я бы просто не выдержал. Мистер Бердсли провел нас по лестнице (оказалось, что она «милая», то есть Урсуле мерещилось очарование и элегантность там, где другие люди замечали лишь ряд деревянных ступеней, позволяющих подняться на второй этаж постройки) в ванную комнату с выходом прямо на лестничную площадку.
      – Здесь можно поменять сантехнику, вид будет великолепный, – воскликнула Урсула.
      Я открыл было рот, но промолчал.
      Спален было три: две – одинакового размера и одна поменьше, с фасадной стороны дома. Урсула с ходу присвоила меньшей спальне имя «гостевая» и, не переводя дыхания, продолжила, указывая на стенку:
      – Сюда можно поставить книжную полку, правда?
      – Да. Сюда… или туда… или в другом доме… Полка у нас такая, что ее везде можно поставить.
      Урсула не слушала.
      В первой из двух одинаковых спален находился еще один камин. И его придется убрать. В спальне тоже имелся свет,как и в гостиной. Может быть, тот же самый, может быть, похожий – мне трудно судить. Еще один эркер с окном, у которого (любому дураку ясно) можно сидеть летом. Электропроводка подозрительно смахивала на самопальную. Вторая спальня выходила окнами в сад. Я с удовлетворением отметил, что сад ухоженный, не джунгли, сулящие спазм спинных мышц, и вид у него укромный – вся задняя часть засажена высокими елками.
      – Сад можно замостить плиткой, – предложил я.
      – Нет, нельзя, – вспыхнула Урсула. – Посмотри, какие там клумбы и грядки. А газон какой? Абсолютно правильной формы. Представь, как хорошо сидеть на нем летом.
      – Ну, – печально ответил я, – я скорее предпочел бы провести лето, сидя у окна в эркере.
      Я полагал, что всякой роскоши с нас уже достаточно, но Урсула заметила в потолке люк, выдающий наличие чердака. Мистер Бердсли раздобыл стремянку, и Урсула, схватив фонарик, белкой устремилась наверх. Охи и ахи гулко зазвучали в пустом пространстве, потом она вернулась, сунула мне в руки фонарик и подтолкнула, чтобы я сам посмотрел. В люк пролезала только голова и одно плечо, поэтому осматриваться было неудобно, но и этого, к моему удовлетворению, хватило, чтобы увидеть потрясающе грязное логово без половиц, в которое сквозь щели между черепицами проникали лучи света. В лучах плясали стаи моли.
      – Правда, огромный? – раздался голос Урсулы у моих ног.
      – Гм…
      – Как тебе?
      – Как-то не по себе.
      – Чердак можно переоборудовать в дополнительное жилое помещение. Фантастика.
      – Да, купить и установить здесь дополнительные кухонный и ванный гарнитуры.
      Урсула залилась счастливым смехом, я мрачно улыбнулся в полутьме.
      – Нет, кухонного гарнитура хватит одного, – ответила она, и я перестал улыбаться.
      Слезая со стремянки, я удивлялся, как всего за одну минуту чердак сумел забить все мои поры чудовищно въедливой грязью. Непринужденно болтая с мистером Бердсли, Урсула установила, что водопровод в доме старинный, его не меняли с доисторических времен, а двери, как и положено антиквариату, толком не закрывались. По пути к выходу Урсула обласкала пальцами все перила и стены, я же указал мистеру Бердсли на некоторые серьезные сомнения, тучей нависавшие над домом. Он с необычайной вежливостью пропустил мои слова мимо ушей. Наконец мы подошли к входной двери. Настало время прощаться.
      – Нам предстоит хорошенько подумать. Запрошенная вами цена, ввиду объема предстоящего ремонта, несколько великовата, – обозначил я переговорные позиции.
      – Когда можно будет переехать? – наметила свои собственные позиции Урсула.
      – Как видите, из дома все вывезено, – ответил мистер Бердсли, обращаясь к Урсуле. – Мой отец уже в доме престарелых, задержки могут быть связаны только с формальностями. Как только мы их уладим, въезжайте хоть в тот же день.
      Урсула подпрыгнула от радости. Клянусь, сам видел.
      – Я сказал, что мы еще подумаем, – строго возразил я и поволок Урсулу к машине.
      Я уже завел двигатель, а Урсула все еще стояла на тротуаре и с нежностью глядела на дом. Пришлось заглушить мотор и ждать. Когда, наконец, открылась дверца со стороны пассажирского сиденья и Урсула уселась рядом, я уже дошел до стадии чтения инструкций на обратной стороне парковочных карточек. Глаза подруги были широко открыты и сверкали.
      – Мне понравился этот дом.
      – Неужели? А я, дурак, не заметил.
      – Пэл, он должен быть нашим, просто должен – и все.
      – Каждая комната требует какого-нибудь ремонта, а крыша – как решето. Мы не дом купим, а одни стены.
      – Но…
      – Если ты сейчас опять заговоришь про «свет», то лучше даже не начинай. С меня хватит.
      – У него особая атмосфера.
      – Особая атмосфера бывает у старых кладбищ. Меня бы устроила электропроводка, которой не страшно пользоваться. Хозяин явно просит на десять тысяч фунтов больше реальной стоимости. И много ли он сбросит, после того как ты чуть ли не облизала замочные скважины?
      – Не упусти этот дом, Пэл. Предупреждаю, если мы его упустим, ты никогда больше не будешь заниматься сексом.
      – Железная логика – или ты покупаешь некое здание, или у тебя со мной больше не будет секса.
      – Чем ты слушаешь? Я не говорила «со мной». Если мы упустим этот дом, я сделаю так, что даже в туалете с тобой постоянно будет один из детей.
      Урсула смотрела не мигая.
      – В банк поедем в субботу. – Я завел мотор.

      – Что-о-о-о ты сделал? – Урсула смотрела на меня с другого конца комнаты из кресла. Интонация напоминала американские горки: фраза медленно въехала наверх, до последнего «о», ненадолго задержалась на «ты» и с жутким свистом на первом звуке последнего слова – с-с-с – ринулась вниз, в бездну, от которой холодело внутри.
      – Наш дом… – пропищал я фальцетом, потом откашлялся и попробовал еще раз: – Наш дом не выставлен на продажу. Я тебе говорил… У нас был такой разговор.
      – Нет, не было.
      – Был, был. Я говорил, что наш дом, возможно, лучше сдать в аренду.
      – Ага, слово «возможно» я запомнила. Потому что, когда ты сказал «возможно», я скорчила вот эту рожу. – Урсула скорчила рожу. Брр, какая это была рожа! – Мне и в голову не приходило, что ты не удосужишься хотя бы дать объявление о продаже. А если бы пришло, я сделала бы тебя инвалидом, ты меня знаешь.
      – Урсула…
      – А я ведь тебя спрашивала, не интересовался ли кто-нибудь домом?
      – Я думал, ты спрашивала о потенциальных жильцах.
      – Думал? Ты? – Голос Урсулы стал угрожающе бесстрастным. – Неужели?
      – Слушай, это просто недоразумение. Проехали.
      – Мудозвон несчастный. У тебя разум как у шестилетнего ребенка. Ребенка обезьяны. На тебя ни в чем нельзя положиться. Ты – ребенок обезьяны. Повтори!
      – Урсула…
      – Повтори: я – ребенок обезьяны. Ну же!
      – Гм, не могли бы вы обсудить этот вопрос попозже? Будем считать, что ипотечный кредит составляет сто процентов стоимости дома, – прервала наш диалог консультант банка. Взгляд на часы: – У меня еще одна встреча через пятнадцать минут.
      – Извините, – сказала Урсула. – Прошу прощения за потерю времени, вызванную тем, что мой бойфренд – несовершеннолетний примат.
      – Ты просто меня не так поняла. – Мои брови молили консультанта о помощи.
      – Ребенок обезьяны!
      – Мисс Кретенегер, мистер Далтон, обратите внимание на наши весьма выгодные ссудные проценты. – Консультант нажала несколько клавиш на клавиатуре. – Я распечатаю вам образец расчета месячных выплат исходя из стоимости интересующего вас дома. Мы предлагаем несколько разных вариантов – выберите тот, который вас больше устроит.
      Распечатка содержала стандартные варианты выплаты ссуды – бесконечные колонки цифр, разнообразные схемы начисления процентов, поправки на налоги и прочая дребедень. В цифрах ни черта невозможно было разобрать (я кивал, оттопырив губу, приговаривая «понятно»), но разбираться не было нужды, так как почти каждый абзац заканчивался звездочкой-сноской, в переводе на язык нормальных людей говорившей примерно следующее: «Данное положение может быть в любую секунду заменено на прямо противоположное. Наша компания не несет ответственности за доверчивых до глупости людей, которые с порога не отмели все вышесказанное как чушь собачью». Значение имели только две колонки. В первой – примерная сумма месячного взноса, при виде которой человек невольно смотрел на свои туфли, прикидывая, выдержат ли они еще двадцать пять лет носки. Вторая намекала, что заплатить придется столько, что хватило бы выкупить не только дом, но и сам банк. На выбор предлагалось несколько схем, составленных то ли обезумевшим, потерявшим всякий стыд ростовщиком, то ли подсевшим на кокаин гангстером-душегубом.
      Консультант нежно ворковала:
      – Мы стремимся к установлению добрых отношений с будущими домовладельцами. Для них мы изготовили вот этот информационный комплект. В нем расписаны варианты ссуд, а также содержится общая информация, которая очень полезна при покупке дома.
      – Спасибо, – ответил я. – Превосходно.
      Я забрал папку, чтобы пополнить кучу других папок из других банков. Расползающаяся кипа глянцевых картинок, на которых пары улыбались друг другу со стремянок, перекрашивая стены и купаясь в солнечном свете, бившем в незашторенные окна, занимала уже двадцать процентов нашей жилой площади.
      – А здесь учтена возможность перерасчета в случае гибели одного из членов семьи? – спросила Урсула, глядя на комплект.
      – Согласно правилам, мисс Кретенегер, в случае смерти выплачивается стандартная страховка.
      – Очень хорошо.
      – Ты меня не так поняла, – взмолился я.
      – Ребенок обезьяны.
      – Не ребенок я…
      – Повторяй за мной.
      – Мисс Кретенегер, мистер Далтон, по-моему, мы не упустили ничего важного.
      – Да, – согласился я. – У вас визитка есть?
      – Я… нет. Ничего страшного, вы можете обратиться к любому нашему сотруднику. Скажем, к Хелен. Спросите Хелен Ривз. Она вам все расскажет. Да, спросите ее.
      Мы попрощались, нас попросили выйти через запасной вход.
 
      Я сидел в гостиной с Джонатаном и Питером. Мы разбирали домашнее задание Джонатана, чтобы дать Урсуле «побыть одной» в столовой, где она, сдавленно рыча, накрывала на стол, не ставя, но вколачивая тарелки и приборы с размеренным, как пушечные залпы, грохотом. Не припомню, чтобы в возрасте Джонатана мне столько задавали на дом. То ли педагогические требования выросли, то ли сказывалась третья строчка сверху в списке местных школ, занимаемая заведением при англиканской церкви, куда ходил Джонатан. Я же в свое время менял один приют для гопников на другой, и все они почти не отличались от общей зоны в колонии для малолетних преступников. У Джонатана всегда находилось, чем заняться вместе с отцом – упражнениями по грамматике, примерами на сложение, чтением или чем еще. Джонатан свято и незыблемо верил: делать домашние задания «несправедливо», но, громко обличая несправедливость по отношению к себе, он заодно стремился разнообразить оружие борьбы с многоголовой гидрой. Поэтому он не удовлетворялся воплями и стенаниями, но наделял каждое домашнее задание особыми отталкивающими свойствами. Грамматика была «дурацкая», чтение – «уродское», математика – «занудная», история – «жирная». Я всякий раз сочувственно выслушивал его жалобы, и всякий раз выносил одинаковый приговор: сделай уроки. Если честно, судил я Джонатана не без предвзятости. Помимо соображений педагогического свойства, мне попросту нравилось делать с ним уроки – обсуждать всякую всячину, объяснять непонятное, пускаться в неожиданные экскурсы. Меня хлебом не корми, дай поймать учителя на ошибке при составлении задания. В один прекрасный день Джонатан превзойдет меня. Он достигнет предела моих знаний и понесется дальше. Мне же придется кричать ему вслед, сложив ладони рупором, спрашивая, как преодолеть очередные полшага. С добродушным удивлением, не останавливаясь, он выкрикнет ответ через плечо. А я ни слова не пойму. Но это – в будущем, пока же я всемогущ. Временами я подбрасываю каверзные вопросы, например: «Кто решил, что голубой – это цвет?» (явно «несправедливый» вопрос для Джонатана), и до сих пор ни у кого не возникало сомнений в том, что я знаю все на свете. Однажды Джонатан обнаружит, что это не так. Моя задача – отодвинуть этот день как можно дальше.
      Джонатану задали выучить наизусть стихотворение для школьного утренника. Привычная рутина, как известно, очень важна, поэтому выполнение домашнего задания началось по однажды заведенной схеме.
      – Джонатан, пора делать уроки, отложи гейм-бой в сторону. Питер, слезь с моей головы, пожалуйста.
      Джонатан издал вопль, выражавший жестокий эмоциональный облом. Питер, перегнувшись через мою голову, заглянул мне в глаза и робко, словно не веря своим ушам, переспросил:
      – Джонатану пора делать уроки?
      – Да.
      Питер, как десантник, скатился по моей спине, приземлился на диван и наставил на брата палец-пистолет:
      – Джонатан! Джонатан! Тебе пора делать уроки!
      Мучительная судорога швырнула щуплое тельце Джонатана на пол.
      – Не-е-е-е-е-е-е-т!
      Питер сохранял невозмутимость:
      – Нет, пора.
      – Ну что ты, в самом деле, раньше сделаем – раньше освободишься.
      – Но ведь сначала надо сде-е-елать,неужто ты не понимаешь? Это жестоко! Супержестоко!
      – Уроки будем делать прямо сейчас, ясно? Компромиссы недопустимы.
      – Что значит «компромиссы недопустимы»?
      – Это значит, что я своего мнения не изменю, оно окончательно. Позволь тебе напомнить, что в нашей семье нет демократии. Здесь начальник – я. Как скажу, так и будет.
      – Папа – начальник, – подтвердил Питер, показав на меня пальцем.
      – Правильно. А теперь иди сюда и… Питер! Питер, вернись. Ты куда помчался? Матери ябедничать, что я назвал себя начальником? Обещай, что ты этого не сделаешь. Вот и славненько. Джонатан, пора начинать.
      В школе выдали фотокопию стихотворения на тему «Бог – всему творец». Я заставил Джонатана прочитать его вслух, потом выучить строфу за строфой. Потом мы повторяли стишок хором.
      Наконец Джонатан прочитал его несколько раз по памяти. Задание было не очень сложное: мальчишка, способный запомнить имена ста пятидесяти покемонов, без труда заучит наизусть шестнадцать рифмованных строчек. Усердствовал я по другой причине.
      – Ты, конечно, знаешь, Джонатан, что Бог не создавал цветы, это всего лишь миф.
      – Как мифы Древней Греции? Как в тех книжках, которые ты мне читал? Про ясеня и аргонавтов?
      – Про Ясона. Да, похоже на то. Когда-то люди в них верили, но на самом деле это лишь сказки. Некоторые люди еще верят в небылицы про Бога. Мир – интересное, чудесное и удивительное место, но никакого волшебства в нем не существует, волшебство – для красивых легенд.
      – Значит, волшебства совсем не бывает?
      – Да. Будь осторожен с теми, кто пытается убедить тебя в обратном, они хотят навязать тебе ложные представления, а знать правду – совершенно необходимо.
      – Ясно.
      – Хорошо, очень хорошо.
      – Значит, волшебства совсем-совсем не бывает?
      – Совсем-совсем.
      – А Санта-Клаус как же? Не волшебство?
      Вот черт! Черт-черт-черт-черт!
      – Э-э… Это не совсем одно и то же.
      – Ну как же? Разве у него получится дарить подарки всем детям мира в одну и ту же ночь без волшебства?
      – Это не волшебство. Ни в коем случае. Э-э… Как бы тебе объяснить… Просто Санта-Клаус пользуется очень продвинутой технологией.
      – Какой еще технологией?
      – Кажется, чай уже готов…
      – Нет, мама все еще разговаривает с тарелками, я слышу. Какая у него технология?
      – Ну, знаешь, сочетание высокооктанового горючего и сверхэффективного двигателя. На санях.
      – А разве сани не олени тащат?
      – Олени? Олени – всего лишь декорация, чтобы сани красиво смотрелись. На самом деле на них установлен двигатель, поэтому они могут передвигаться с необычайной скоростью.
      – С какой скоростью?
      – С необычайной.
      – Но с какой именно?
      – Почти со скоростью света. Вот-вот. Сани движутся почти со скоростью света, а когда объекты приближаются к скорости света, время по отношению к другим объектам замедляется. Нам кажется, что Санта-Клаус наносит все визиты за одну ночь, но у него на самом деле есть для этого целый год.
      Я готов был поставить себе пятерку за то, как ловко вывернулся.
      – И это – не волшебство?
      – Нет, это – теория вероятностей.
      – А как же он перевозит все подарки?
      – Чай, кажется, точно готов…
      – Не готов.
      – Ладно. Ты слышал о принципе неопределенности Гейзенберга?
      – Нет.
      – В нем все дело.
      – Почему?
      – Все зависит от наблюдателя… Никаких подарков нет, пока мы их не увидим.
      – Как это?
      – Как я сказал.
      – Но как?
      – Давай устроим бой подушками?
      – Давай.
      – И-эх!
      – Ух!
      – Ой-ой! Питер, поставь стул на место и возьми подушку!
      Иногда мне кажется, что во мне пропадает учитель.
 
      – На необитаемый остров вам разрешено взять с собой всего один компакт-диск, что вы возьмете?
      – «Тин мэшин» Дэвида Боуи, – немедленно ответил Ру.
      – Правда? Ты готов слушать его с утра до ночи?
      – Слушать? Я думал взять его на необитаемый остров и там закопать.
      – Мне нравится ход твоих мыслей – давай дружить.
      Трейси фыркнула в чашку с кофе:
      – Знаете, что меня неизменно удивляет?
      – Универсальный клей?
      – Говорящие часы?
      – Нет…
      – Растворимый чай?
      – Зубная паста с полосками?
      – Да нет же. Меня постоянно удивляет, что два очевидных ничтожества изо дня в день сидят и поливают дерьмом талантливых знаменитостей.
      – «Талантливый» в данном случае определение спорное, – перебил Ру. – Мы ведь говорили о Дэвиде Боуи.
      – Какая разница, о ком шла речь. У вас ни для кого доброго слова не найдется.
      – У меня… – Ру не дали договорить.
      – Я не имела в виду порноактрис. Думаю, все согласятся, что они проходят по отдельной категории. Но если кто-либо достиг популярности и успеха, вы как пить дать возненавидите этого человека.
      – Так уж у англичан заведено.
      – Точно, – поддакнул я. – Более того, это наш долг. От каждого – по способностям, каждому – по потребностям. Одним – богатство, слава и право называть Энтони Хопкинса Тони, другим – прозябание и право судить о первых.
      – Судить и вскрывать их ущербность, – дополнил Ру.
      – Именно. Нам навсегда закрыт вход в их мир, вдобавок у нас абсолютно нет никакого авторитета, то есть на нашей стороне уникальная непредвзятость, с которой мы объявляем этих людей фальшивками, эгоистами, выскочками или просто дебилами.
      – Взять хотя бы ту актрису в «Плохих девчонках»… Ох, забыл, как ее зовут. – Ру прикрыл глаза и забарабанил пальцами по голове, напрягая память.
      – Да там какую ни возьми, – подхватил я, – все одинаковые.
      – Цыц. Тебя только что сделали менеджером, Пэл. Это все равно как если бы актера, снимавшегося в рекламе супа, пригласили на роль в фильме Спилберга.
      – Трейси, разницу между мукзэпоем в Университете Северо-Восточной Англии и Николасом Кейджем трудно сразу заметить, но все же она существует. Могу поспорить, что у Кейджа есть специальный человек, который отвечает вместо него по телефону всяким психам.
      В то утро мне позвонили. Я сидел в офисе и составлял какую-то цифирь о пользовании компьютерами в студенческом контингенте, что являлось частью процесса мониторинга (мне сказали, что цифирь важна для планирования, поэтому я старался выдумать данные поубедительнее), как вдруг раздалась тройная трель внешнего вызова.
      – Здравствуйте, Университет Северо-Восточной Англии, Пэл Далтон у телефона.
      Наступила пауза. Даже не пауза – скорее лишняя секунда перед ответом, но она сбила обычный ритм скороговорки, которой сыплют люди, знающие, ради чего звонят.
      – Где TCP?
      – Прошу прощения, но он ушел из университета.
      – Когда он возвращаться обратно? Какой время?
      – Нет, я имею в виду, что он здесь больше не работает. Я – новый мукзэпой. Может быть, я чем-то могу помочь?
      – Ты вместо TCP?
      – Совершенно верно.
      – Понятно. Меня зовут Чанг Хо Ям.
      – Здравствуйте, мистер Чанг, чем могу помочь?
      – Чанг Хо Ям, член до пола.
      – Э-э… очень хорошо. Что тут скажешь… Хорошо… Очень рад за вас. Мое достоинство скорее средних размеров. Но я все еще не понимаю, чем могу быть вам полезен.
      – Ты позиция знай?
      – Если постараться, то могу себе представить. Однако у меня нет соответствующих наклонностей. Кстати, я не ожидал, что они есть у TCP.
      – Натурал?
      – Да уж, извините.
      Возникла пауза, на этот раз настоящая, после чего собеседник положил трубку. Я немного подумал и позвонил на коммутатор:
      – Мне только что звонили по внешней линии, вы не могли бы сообщить номер звонящего?
      – Минутку… Нет, не получится. Звонок был из-за границы.
      – Ясно. И на том спасибо.
      Я обвел взглядом Ру и Трейси и подул на чай.
      – Вы когда-нибудь слышали, что TCP – гей?
      – Гей? – переспросил Ру. – Вряд ли. Если только за большие бабки.
      Трейси решительно покачала головой:
      – Нет, он явный натурал. Помнишь, Ру, как мы недавно наткнулись на него в клубе? В «Груви Эл»?
      – Ой, точно, – поддержал ее Ру. – Только непонятно, как из этого следует, что он – не гей.
      Трейси присвистнула.
      – Ты когда-нибудь видел, чтобы геи так плохо танцевали? А чего тебе вдруг такое в голову взбрело, Пэл?
      – Да так, без конкретной причины.
      – Ха! Врешь. – Трейси рассмеялась, закинув голову. – Думаешь, ляпнул, а мы тебя отпустим за здорово живешь? Колись!
      – Не знаю. Может, кто-то просто дурачился. Мне сегодня утром позвонил какой-то тип, похоже, хотел, чтобы я поддержал сальный разговорчик по телефону.
      – Поддержал?
      – Нет. Представь себе, нет. На такие курсы меня еще не посылали. Помимо прочего, я, кажется, совсем забыл, как вести сальные разговоры.
      – С Урсулой так не поговоришь, а? Какая жалость!
      – Господи упаси. Мы прожили вместе слишком долго. Да, Урсула болтает во время секса, но только о том, в какой цвет покрасить кухню.
      – Опять слезу из нас выжимает, – заметил Ру, обращаясь к Трейси.
      – Ага. Наверное, пытается найти оправдание тому, что занялся сексом по телефону с геями.
      – Вы оба – невероятно остроумные люди, и в будущем, когда вас давным-давно не будет в живых, вас обязательно оценят по заслугам.
      Трейси погладила меня по руке:
      – Так что тебе сказал этот тип?
      – Вообще-то он спрашивал TCP, я сказал, что вместо него теперь я, потом он сообщил, что у него огромный штырь, я сказал; «А у меня – нет», и он повесил трубку.
      – Да, – протянула Трейси с видом знатока, – мне кажется, я понимаю, почему у вас не получился разговор.
      – Угу, – поддержал Ру, – надо было наврать ему про размер, по телефону все равно не видно.
      – Размер – адекватный, меня устраивает, благодарю за заботу.
      –  Тебяустраивает? – переспросил Ру.
      – Оставь беднягу в покое, Ру, – заговорила Трейси с сильным немецким акцентом, помешивая кофе. – Ох, Пэл! Ты такой… адекватный.
      – Короче, подведем итог. Вы считаете, что TCP – не гей?
      – Не-а, хулиган какой-нибудь звонил.
      – Или подстроено. – Трейси взглянула на Ру: – Помнишь звонок, на который я ответила у тебя на квартире в ту ночь?
      – Ну да. Кто-то спрашивал Билла, у которого, наверное, номер схож с моим. Мне часто звонят в три утра, чтобы сказать: «Ты козел, Билл». Похоже, Билл крепко кому-то насолил.
      – TCP многим насолил, это уж точно, – согласилась Трейси. – Вот кто-то и подстроил хулиганский звонок, не зная, что TCP уже уволился.
      – Этот тип действительно не знал, что TCP уволился, – что правда, то правда. Да уж, видимо, так оно и есть.
      Когда я вернулся с обеденного перерыва, Дэвид Вульф и Полин Додд сидели на своих местах. Дэвид читал протокол какого-то собрания. Каждые несколько секунд он издавал тяжкий вздох, что-то сердито зачеркивал красной ручкой, оставляя на полях пространные комментарии. Полин расчесывала волосы. Я снова принялся ворошить кипу документов TCP. Их хаотическое состояние само по себе требовало разбора, но я надеялся найти какие-нибудь записи, объясняющие утренний инцидент, свидетельство, послужившее поводом для мести или намекающее на латентный гомосексуализм TCP. Меня постигла полная неудача на обоих фронтах.
      Минут через пятнадцать Полин вдруг вспомнила:
      – Ой, Пэл, милый, совсем забыла. Бернард просил передать, что он разговаривал с проректором по хозчасти. Позвони ему, пожалуйста.
      – Позвонить Бернарду?
      – Нет, проректору.
      – С какой такой радости мне ему звонить?
      – Бернард не сказал.
      Дэвид оторвался от записей:
      – То, что проректор по хозчасти постоянно общается с мукзэпоем напрямую, ни в какие ворота не лезет. Верно, они с TCP много общались и помимо работы, но если так будет продолжаться в отношении любого свежеиспеченного мукзэпоя – не обижайся, Пэл, – любого, кто окажется на должности мукзэдоя, то это просто скандал. Интеллектуалы должны знать свое место – между высшим руководством и техническим персоналом, иначе вся оргструктура превращается в посмешище.
      Полин улыбнулась:
      – Старый ворчун. Возможно, проректор всего лишь хочет поздравить Пэла с назначением.
      – Проректор? Поздравить Пэла? С назначением мукзэпоем? У тебя очень важная работа – нет, я искренне так считаю, – но это все равно как если бы премьер-министр захотел поздравить и пожать руку новой уборщице туалетов. Пэл, тебе хоть раз доводилось беседовать с нашим главным хозяйственником?
      – В прошлом году на консультативном заседани по изменению оргструктуры университета я задал вопрос. Так что формально мы один раз общались.
      – А что, если твой вопрос ему запомнился, милый? Застрял у него в мозгах как колючка.
      – Сомневаюсь. Я спрашивал, не осталось ли еще печенья.
      – Дело не в личных качествах, Полин, вот в чем проблема. – Дэвид раскипятился не на шутку. Произнося речь, он часто-часто протыкал указательным пальцем воздух, словно изображая дятла в театре теней. – Невозможно успешно руководить организацией, нарушая стройность структуры.
      У Дэвида было на что обижаться. Много лет назад он подал заявку на должность менеджера учебного центра, когда прежний менеджер Дженис Флауэрс ушла по собственному желанию из-за собственного дурного характера. Должность Дэвиду не досталась, ее отдали Бернарду. Бернард был пришлым, но имел опыт работы в отрасли – заведовал библиотекой крупной компании, выпускающей удобрения. С тех пор Дэвид нередко называл его за глаза «навозным библиотекарем». Дэвид, несомненно, справился бы с работой менеджера учебного центра, поэтому, когда ему предпочли другого, его чуть не хватил удар. Что еще хуже – Дэвид подавал заявку на должность менеджера шесть раз. Одного из прежних менеджеров, как шутили другие библиотекари, он убил, чтобы освободить вакансию. Ясно как день, что кому-то очень не хотелось видеть Дэвида в роли менеджера учебного центра. Трудился он безукоризненно и чертовски эффективно, поэтому причину оставалось искать в личной неприязни. Неудивительно, что Дэвид настаивал на ведении дел строго по инструкции, не принимая во внимание всякие симпатии и антипатии.
      – Ты, конечно, уберешь за собой мусор, милый? – спросила меня Полин, переводя разговор на менее взрывоопасную тему.
      – Уберу. Но пока мне требуется пространство, чтобы рассортировать документы.
      – Я гадала на это помещение – слышал о фэн-шуй? Выпало, что всем нам придется страдать ужасным расстройством кишечника. Сдается мне, что куча бумаг, рассыпанная по полу, только усугубляет положение.
      Я немедленно начал засовывать бумаги обратно в шкаф. Покончив с ними и молясь про себя, чтобы расстройство наших желудков не привело к введению особого положения и вызову армейских частей, я позвонил проректору по хозчасти. Того на месте не оказалось, но секретарша обещала передать ему, что я звонил.
      – Боюсь, что не знаю, о чем он собирался с вами поговорить, – сказала она.
      Я ответил, что бояться надо скорее мне, а не ей.
      Интересно, имел ли тот, кто изобрел тележки для продуктов, хоть малейшее представление, чем это обернется? А еще интересно, как эти тележки появились на свет? Просто положили на стол записку: «Иногда людям хочется купить больше, чем помещается в две корзины. Какие будут предложения?» – на которой страшно занятой начальник черкнул не глядя: «Соорудить большие корзины на колесиках»? Или же операцию проводили наподобие Манхэттенского проекта с привлечением самых светлых умов современности? Выкатили «изделие № 1» на обозрение экспертов, и каждый в маленькой притихшей группе посвященных сразу понял, что мир уже никогда не будет прежним? На чем пьяные студенты раньше возвращались домой из пабов? Что люди раньше сбрасывали в водоемы? Без гигантских тележек гигантские супермаркеты, обслуживающие исключительно владельцев автотранспорта, не имели бы практического смысла. Это ударило бы по розничной торговле и строительной промышленности. Перекрестное опыление кассиров и вузовских студентов, выставляющих по ночам еду на полки, осталось бы несбыточной фантазией марксистов. Если бы не тележки, волнения шестидесятых так бы и не начались.
      Я бродил по супермаркету без тележки. Мы заскочили купить «всякой мелочи». Я-то выступал за тележку, но Урсула наградила меня взглядом, в котором читалось: «Никакой тебе тележки, потому что ты навалишься на нее, и будешь колесить по рядам, тормозя на поворотах ногой, или выписывать пируэты, или гонять по магазину, останавливаясь только у полок с любимыми хлопьями, и рожа у тебя при этом будет страшно довольная». Урсула вручила мне корзину. Дети тоже дулись из-за отсутствия тележки, но я не обращал на них внимания – им бы только побаловаться.
      В супермаркет мы заглянули, чтобы по-быстрому сделать пару конкретных покупок, поэтому уже через три минуты потеряли друг друга. Джонатан оставался со мной, а вот куда запропастилась Урсула – одному богу известно. Я бегал, заглядывая в проходы, но Урсулы нигде не было видно. Она любит забредать в дальние закоулки, прятаться за другими покупателями либо углубляться в джунгли секции одежды. Я всей душой надеялся, что Питер с ней. Если бы в магазине потерялся Джонатан, он бы испугался. Стоит его глазам отклеиться от вожделенного предмета, как он немедленно почувствует себя брошенным, а к тому моменту, когда его найдут, он уже будет вне себя от ужаса. Питер же, потерявшись, обрадуется: «Свобода!» Я за ним наблюдал. Прежде я наивно прибегал к увертке, которой пользуются родители непослушных детей: «С меня хватит! Я ухожу. Не хочешь идти со мной, оставайся!» – после чего уверенным шагом скрывался из виду, чтобы из-за горки банок с супом или полок с винными бутылками подсматривать, что он станет делать. Питер на раздумья времени не тратил. Ни секунды. Ни разу. Он тут же разворачивался в противоположном направлении, залезал в контейнеры с уцененным товаром, надевал на голову все, что хотя бы отдаленно походило на каску, и счастливо улыбался. Приходилось догонять его и тащить обратно. Малышу Питеру было плевать на теорию вертикали власти.
      – Можно я это возьму? – спросил Джонатан.
      – Нет.
      – Но я хочу-у-у.
      – Джонатан, это сыр. У нас уже есть сыр.
      – Не такой.
      – Этот – круглый, в красной обертке и дорогой, в остальном он ничем не отличается от нашего сыра.
      – Но я хочу!
      – Нет.
      – Ы-ы, несправедливо!
      – Вся жизнь – сплошная несправедливость. Супермаркеты для того и существуют, чтобы преподать нам этот урок.
      Я бросил в корзину к киви и йогурту обезжиренный хрустящий картофель и повел убитого горем сына прочь от секции молочных продуктов. Прихватив диетический лимонад и батарейки, мы направились к кассе. В конце прохода я столкнулся с покупательницей, и мы начали многословно извиняться, пока я не обнаружил, что это Урсула с Питером.
      – Господи, ты что, не видишь, куда идешь?
      – Я-то вижу, куда иду, это ты не смотришь, – парировала Урсула.
      – Видишь? Значит, ты нарочно в меня врезалась?
      – Ты взял не те батарейки.
      – Нет, те.
      – Я велела АА
      – Нет, ты сказала ААА.
      – Ничего подобного. Ты опять не слушал.
      – Если бы не слушал, то подумал бы, что ты сказала «А» или вообще ничего не сказала. Как, не слушая, можно услышать лишнюю «А»? Как?
      – Если ты идиот, то можно.
      – Я не идиот. А ты даже вопрос о батарейках нормально задать не можешь. Ты не знаешь, какие тебе нужны батарейки, в этом все дело.
      – Замолчи и дай их сюда. Встань в очередь на кассу, а я пойду менять батарейки. Питер, оставайся с отцом.
      Питер намекнул, что предпочел бы сделать еще одну вылазку в заманчивые недра магазина, нежели стоять со мной у кассы:
      – Не-е-е-е-ет! Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!
      Я перехватил его взгляд: Питер смотрел на секцию мороженых продуктов, прикидывая, успеет ли добежать, до того как его поймают. На его лице было ясно написано: «Мне всего три года, но у папы корзина и Джонатан…» Я инстинктивно схватил его за руку прежде, чем он рванул на волю, в пампасы.
      – Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-а-а-а-а!
      Подозреваю, что, когда меня нет дома, Питер с Джонатаном тайком репетируют этот вопль. «Неплохо получилось, Питер. Но в первой гласной надо подчеркнуть эффект бескрайнего отчаяния. Попробуй еще раз, глубоко, от самой диафрагмы…»
      Я направился к последней кассе. Ручка корзины оттягивала левое запястье, этой же рукой я держал Джонатана. Тот скользил ногами по полу как на коньках, используя меня в качестве дармового источника энергии. Питер извивался в правой руке. Он сложился пополам, как участник несанкционированной демонстрации, приходилось тащить его волоком. Гениально импровизируя, он пустил слезу, жалобно взывая к общественности: «Помогите! Помоги-и-ите!»
      Пока я дотащил своих отпрысков до кассы, все родители, которым случилось быть в магазине, наверняка посчитали меня извергом, а менеджер начал собирать видеоматериалы с камер наблюдения для передачи в полицию. Джонатан бормотал, будто плохо настроенное радио, из потока бурчания выныривали отдельные отчетливые слова:
      – М-м-м-м-м-м-м. Меня… М-м-м-м-м-м-м. Сыр… М-м-м-м-м-м. Несправедливо… М-м-м-м-м-м-м.
      Питер висел на моей руке воющим мешком, перемазанным соплями. Я ждал своей очереди у кассы «8 предметов или менее», содрогаясь от негодования по поводу неуклюжести надписи. Почему не сказать «Не более 8…»? Только мне удалось подавить вспышку озлобленного педантизма, как я впал в немую истерику: у женщины, стоявшей в очереди впереди меня, в корзине лежало больше восьми предметов! Однако скоро мой праведный гнев сменился безмерным удивлением. Девять предметов вызывают раздражение, десять-двенадцать – и ты втайне надеешься, что человека завернут от кассы обратно, но больше двенадцати – беспредельное зло в чистом виде. У женщины передо мной в корзине лежало больше двадцати предметов.
      Я не поверил своим глазам, увидев то, что случилось потом. Иногда мне кажется, что мне это приснилось или привиделось в жестоком бреду.
      Женщина передо мной взяла из желоба несколько разделительных брусков, разложила их на ленте конвейера и… поделила содержимое корзины на кучки по «восемь или менее» предметов. Сцена разворачивалась как в замедленной съемке. Я смотрел во все глаза, затаив дыхание. В буквальном смысле я перестал дышать и, широко разинув рот, таращился на кучки по восемь предметов, едва удерживая на месте скулящих детей.
      Взгляд кассирши невозмутимо бегал от продуктов к кассе и обратно, она посчитала первую кучку, взяла деньги и принялась за вторую.
      – Тринадцать фунтов. – Кассирша подняла взгляд: – Это тоже ваше?
      – Мое, – широко улыбаясь, призналась дьяволица.
      – Э-э… хорошо… э-э… Тринадцать фунтов восемьдесят два пенса, пожалуйста.
      Женщина расплатилась, перешла к концу кассы и начала складывать покупки в пакеты. Кассирша посчитала третью кучку и посмотрела на меня:
      – Семь фунтов ровно.
      С каменным выражением лица я трижды покачал головой и кивнул на дьявола в юбке. За мной уже выстроилась очередь. Мы сплотились – крохотная частица английской нации, которая вот-вот начнет скандировать: «Смерть! Смерть! Смерть!»
      Кассирша повернулась к преступнице:
      – Извините, и это тоже?..
      – Ах да, это тоже мое. Сколько?
      – Семь фунтов ровно. Пожалуйста.
      – Семь так семь… Вот, получите. Спасибо.
      Я не отрывал от нее взгляда, пока она засовывала в пакеты оставшиеся продукты. Беспечное хамство такого масштаба таит в себе гипнотическую силу, кассирше пришлось окликнуть меня несколько раз, прежде чем я очнулся. Отходя от кассы, я все еще пребывал в трансе. Очевидно, поэтому я попал под тележку, нагруженную едой и стиральным порошком, которых средней семье хватило бы на месяц. Тележка ударила меня сбоку прямо в колено.
      Удар был внезапным, из тех, когда сначала кажется, что все обошлось. Мозг подает сигнал: «В колено угодил острый твердый предмет». После мимолетной паузы следует рассуждение: «Ишь ты, совсем не больно. Кажется, пронесло», после чего последний слог плавно перетекает в «о-о-о-у-у-у-й».
      Я повалился на пол, сжимая колено обеими руками. Продукты из корзины весело разлетелись в разные стороны. Джонатан с тревогой смотрел на меня. Питер бросил на меня взгляд, длившийся не более одной восьмой секунды, и метнулся к автостоянке. Я попытался было схватить его за пятку, но Питер успел улизнуть.
      – Джонатан! – заорал я. – Лови его!
      Одним прыжком Джонатан настиг Питера и повалил. Они покатились по полу, Джонатан пытался скрутить все многочисленные конечности Питера, а тот лупил брата по голове семейной пачкой обезжиренных картофельных чипсов.
      Взяв, таким образом, ситуацию под контроль, я занялся водителем тележки.
      – Привет, Пэл, – поздоровалась Карен Роубон. Рядом с Карен стоял ее муж Колин. Не знаю, как они познакомились, но без сатанинских ритуалов дело явно не обошлось. Колин с крайней серьезностью относился к своей внешности, выглядел он как сорокалетний жиголо. Волосы только подкачали, они скорее годились для шестидесятилетнего жиголо. Дух Колина тоже витал в УСВА, он работал агентом по трудоустройству. В штате университета он не числился, будучи сотрудником независимого агентства, которое прикомандировало его к нам в качестве консультанта на полный рабочий день. Надо полагать, наверху видели некий высший смысл в таком положении дел. Нельзя же допустить, что начальство совсем рехнулось, правда?
      Я по-прежнему сжимал руками колено, раскачиваясь на спине, как детская игрушка «неваляшка», изображающая стукнутого покупателя.
      – Привет, Карен. Привет, Колин.
      – Сильно ушибся?
      – Да нет, нормально. Кость только треснула.
      Колин кивнул на детей:
      – Детям неведомо, что такое совесть. Нынешним уж точно. Мы в детстве себя так не вели, верно, Пэл? Нам бы родители не позволили. Но ты, конечно, ничего не можешь с ними поделать, ха-ха-ха.
      – Да… Ой-ой. Дети всегда возбуждаются в магазинах. Наверное, их называют супермаркетами, потому что они вызывают суперактивность.
      Шутка, признаться, не самая остроумная, но что вы хотите от человека, корчащегося в агонии на полу.
      – Нет, – задумалась Карен, глядя на меня сверху вниз, – мне кажется, их так называют, потому что они очень большие.
      Я молил бога, чтобы Урсула задержалась подольше среди полок.
      – Какого черта ты не подождал? – услыхал я ее вопль. – Ведь ты знал, что я всего лишь пошла поменять батарейки. Почему ты не стал ждать, чтобы мы заплатили за все сразу? Пришлось еще раз стоять в очереди. Из-за одних батареек, а все потому, что ты не подождал… Что ты делаешь на полу?
      – Аэробикой занимаюсь.
      – Вставай. Ты глупо выглядишь.
      Морщась от боли, я поднялся, цепляясь за тележку семейства Роубон, и встал, балансируя на одной ноге, как цапля.
      – Это моя подруга Урсула. А это Карен и Колин Роубон, мы вместе работаем.
      – Но в разных сферах, я – работник интеллектуального труда, – улыбнулась Карен.
      – А я – агент по трудоустройству. Университет оплачивает мои услуги через компанию экспертов, – добавил Колин.
      – Привет, – отозвалась Урсула. – Мы вот пришли за покупками и, как всегда, перессорились.
      – Разумеется, это так естественно. – Карен глянула на Колина. – То есть мы часто такое наблюдаем. Мы с Колином никогда не ссоримся. Ха-ха-ха! Странно, не правда ли? Не ссоримся, и все, так ведь, Колин?
      – Верно. Думаю, потому, что мы очень похожи – одинаковые симпатии и антипатии, одинаковый темперамент и мировоззрение. Когда люди так похожи, нет почвы для ссор.
      – Иногда кажется, что у нас на двоих одна голова.
      – Точно. Иногда мы договариваем друг за друга фразы, а иногда достаточно одного взгляда – просто взгляда! – и мы уже знаем, о чем думает другой.
      – Какая прелесть, – сказал я. – Не припомню, чтобы Урсула позволила мне договорить фразу до конца хотя бы раз, правда, дорогая?
      Урсула улыбнулась Карен и Колину:
      – Ха-ха. Пэл считает, что удачно пошутил. Он на работе так же себя ведет?
      Те хором выпалили «да», рассмеялись столь гармоничному согласию, ткнули друг друга пальцами в живот и развернулись к выходу.
      – Что ж, – вздохнула Карен напоследок, – не будем вас задерживать. У вас, наверное, куча дел, у нас тоже. Увидимся на работе, Пэл. Рады были познакомиться, Ульрика.
      – Урсула.
      – Да-да.
      Они вместе повезли тележку к стоянке. Я, хромая, принялся подбирать рассыпанные продукты.
      – Прежде чем обзаводиться одной головой на двоих, поинтересовались бы сначала, хватит ли в ней мозгов хотя бы на одного, – пробурчал я.
      – А мне они понравились. – Урсула забрала у меня пакет и направилась к машине, указав на Джонатана и Питера, которые все еще возились на полу: – Разберись со своими детьми.

      На следующее утро я первым делом позвонил проректору по хозчасти. Решил отловить его пораньше, пока тот не ушел на какую-нибудь встречу и не увяз в делах, поэтому в одну секунду десятого я уже набирал его номер. Секретарша сообщила, что начальника пока нет. Она доложила ему, что я звонил, но из-за чего разгорелся сыр-бор, по-прежнему не знала. Главный хозяйственник, оказывается, хотел встретиться со мной как можно скорее, и секретарша обещала перезвонить, как только он появится. Я поблагодарил, заверил ее, что в моем ежедневнике нет никаких неотложных дел и что я готов явиться по первому требованию.
      Прошло всего каких-нибудь два часа, и телефон зазвонил; секретарша сообщила, что меня ждут. Я немедленно двинул в направлении кабинета ректорского зама. Планировка университета довольно прихотлива. Изначально комплекс строился не для центра высшего образования, рассчитанного на десятки тысяч студентов. До того, как стать университетом, он был политехническим институтом, до этого – колледжем, а еще раньше, чем черт не шутит, газетным киоском или табачной лавкой. Университет постоянно разрастался в погоне за современными требованиями и численностью студентов, новые корпуса лепились к старым, высота и проектировка зданий едва поспевали за духом времени. Закругленные фасады выпирали на тротуары, длинные переходы висели над оживленными улицами там, где университет перепрыгивал через дорогу. Имелись и передовые форты – сбежавшие и заблудившиеся в городе островки, спрятавшиеся среди торговых кварталов. Когда комплекс стал университетом, скупка недвижимости пошла с лихорадочной скоростью. Университет по всему городу скупал здания и превращал их в очаги образования. Всем было давно известно, что университет – самый крупный в городе источник рабочих мест, но когда он захватил полгорода, все почему-то удивились. Офис проректора по хозчасти, естественно, располагался не в одном из спиралевидных зданий-рукавов, но в самом центре города. Можно сказать, в двух шагах от учебного центра, но в другом здании – старинном.
      Я решил не выходить на улицу и проделать весь путь до офиса хозяйственника по лабиринту многоуровневых переходов и коридоров. Университет – настолько огромный и хаотичный организм, что за пределами родного факультета и соседних корпусов человек безнадежно теряется. В гулком коридоре вам может попасться навстречу какое-нибудь светило гидропоники, заблудившееся и испуганное, словно дитя в лесу. Когда дело касается ориентировки на местности, мои органы чувств полностью отказывают. Я не раз плутал по университету и не находил в этом ничего зазорного. Но мне неприятно, когда люди понимают, что я заблудился, в такие минуты чувствуешь себя дурак дураком, каждый встречный может наблюдать, как ты мечешься с озадаченным, растерянным видом. С некоторых пор я стал носить с собой какие-нибудь бумаги. Когда идешь по коридору с бумагами, совсем другое дело: на лице глубокомысленная сосредоточенность – ни дать ни взять начальник либо, на крайний случай, тот, кто спешит к начальнику с бумагами на подпись. Люди воспринимают человека с бумагами всерьез. Во время путешествия по коридорам случился всего один казус. Я сбавил ход у кофейного автомата, где несколько человек стояли и дули в пластмассовые стаканчики, окинул взглядом пять выходов и, выбрав, на мой взгляд, наиболее оптимальный, решительно направился к нему. Двадцать секунд спустя я свернул за угол и оказался перед той же группой людей со стаканчиками. Они посмотрели на меня, но ничего не сказали. Я кивнул им, помахал бумагами в воздухе и с резвостью занятого человека нырнул в другой проход. Потратив примерно раз в шесть-семь больше времени, чем занял бы путь по улице, я, наконец, вошел в приемную проректора по хозчасти.
      – Мы говорили по телефону. Мое имя Пэл Далтон. Пришел по вызову.
      – Да, присаживайтесь. Сейчас доложу.
      Сидел я ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы сказать в селектор: «К вам Пэл Далтон…» – и меня мигом пригласили в кабинет. Секретарша, закрыв за мной дверь, вернулась к своим делам.
      По меркам УСВА, кабинет был огромным. Если не считать компьютера, в нем не было мебели, обычной для рабочего помещения, – никаких тебе стеллажей. На книжных полках действительно стояли книги, а не справочники, папки с инструкциями и прочая бесполезная служебная документация. Стены не залеплены мозаикой приказов, графиков и расписаний. По всему кабинету застекленные шкафы с памятными дощечками, вазами, статуэтками (я невольно обратил внимание на одну из них, изображавшую игрока в бильярд), резными поделками и прочими сувенирами и призами. В глубине кабинета высокое окно обрамляло вид на пышный центральный парк, безупречные лужайки которого даже в этот час были утыканы апатичными фигурами бродяг в куртках не по росту и с бутылками дешевого сидра в руках. Перед окном стоял тяжелый деревянный начальственный стол. За столом восседал сам проректор. Вид у него был такой, словно его накануне травили собаками.
      – Ч-ч-черт! Голова трещит, будто ее всю ночь трахали, – пожаловался хозяйственник. Он сжимал голову ладонями с обеих сторон, словно боялся, что она развалится на куски.
      Джордж Джонс занимал должность проректора по хозчасти чуть больше трех лет. Прежде он трудился в университете на юге, названия которого я не мог вспомнить (да и Джордж, видимо, тоже). Коренастый валлиец разменял полтинник, черные как смоль волосы еще не успели поредеть, плечи и шея по толщине превышали средние показатели. У Джорджа была стать если не спортсмена, то человека, наделенного в молодости бульдожьей силой, однако каждый прожитый год добавлял ему пару фунтов веса.
      – Голова болит? – поинтересовался я, считая нужным сказать хоть что-нибудь.
      – Не просто болит, раскалывается, сука. Вчера выпил с друзьями пивка, а сегодня с утра в висках долбежка, как в доме нефтяника, что вернулся с вахты к молодой жене.
      – Может быть, мне в другой раз зайти?
      – Нет уж, это мои трудности, тебя они не должны волновать. Поставили вместо TCP, говоришь? Пэлом зовут, так? Необычное имя, а?
      – Разве? Кажется, э-э… никто прежде такого не говорил.
      – Да какая разница, правда? Ну, назвали и назвали. Родители могли бы окрестить тебя Говенышем, и то не было бы разницы – люди свою жизнь под имена не подстраивают, верно? Садись ты, слышь? Я не директор школы, а ты не ученик. Ты TCP хорошо знал?
      – Средне.
      – Куда этот гад подевался, не в курсе?
      – К сожалению, даже не представляю.
      – Нет, каков гусь, а? Пардон, совсем забыл. Чай? Кофе?
      – Спасибо, не нужно. Если только вы сами будете…
      – Ч-ч-черт, мне и подумать страшно о каком-нибудь пойле. У меня оно вот где колышется, в машине по дороге на работу чуть наружу не поперло. Ты ведь вместе с TCP работал? Насколько хорошо тебе известно, какими делами занимался у нас TCP?
      – Мы с Терри работали в близком контакте. Совещались по всем аспектам работы мукзэпоя. Последнее слово, разумеется, оставалось за Терри, но я был в курсе абсолютно всех текущих дел.
      А про себя подумал: «Именно так я заливал на собеседовании, накануне отрепетировав перед зеркалом».
      – Абсолютно всех? – переспросил Джордж, сделав ударение на первом слове.
      – О да, абсолютно.
      Я понятия не имел, куда он клонит, но и сам умел расставлять ударения. Пусть не думает, что я ни черта не смыслю в делах.
      – Хорошо. Молодцом. Выходит, ты правильный чувак, да? Реалист. Положиться можно, как на TCP. Если б он еще не слинял, не попрощавшись, будто по большой нужде приспичило, м-да-а-а… А ты пока лыжи не навострил?
      – Я? Нет, что вы. У меня семья.
      – Семейный человек, значит? Хорошо. Сперму не зазря проливал, а? Здорово. Ч-ч-черт, во рту такая гадость, словно собачье дерьмо жрал, ы-эх. Посмотри на мой язык – а-а-а… Как он выглядит?
      – Ну… – замялся я.
      – Правильно, не отвечай – лучше не знать. Ладно, Пэл, хватит любезностей, пора обговорить кое-какие срочные дела.
      – Я готов.
      – Хорошо. Сначала – чертов новый корпус, который будут строить в учебном центре, библиотека на кладбище. Главное, чтобы наоборот не получилось, да? Подрядчики, обычное дело, – свора скотов. TCP держал их в узде, теперь ты его заменишь. Не позволяй им вешать лапшу на уши. Дай им волю, они друг другу глотки перегрызут, потому особо с ними не церемонься, ясно? Для них ты – Господь Бог, ты меня понял? Если они заметят, что ты и задницу подтереть без решения комиссии не смеешь, тебя затопчут. Меня, разумеется, держи в курсе, но когда надо дать подрядчику пинка, чтобы заставить его работать, времени на достижение консенсуса в гребаной оперативной группе не теряй. Ты с Назимом Икбалом знаком?
      – Я о нем слышал, но мы не встречались. Это главный маркетолог университета, не так ли?
      – Так. Сволочь порядочная, но у него должность такая. Назим дело знает крепко и панике не поддается. TCP работал с ним в плотном контакте. В наше время главное – имидж. Когда сверху начинает литься дерьмо, Назим раскрывает над нами зонтик Я ему скажу, что ты – новый кумзапой.
      – Мукзэпой.
      – Короче, я ему передам, что ты – наш новый человек. Идем дальше – набор студентов с Тихоокеанского региона. На данный момент это и есть дерьмо, льющееся сверху, да ты, наверное, и сам догадываешься. Не знаю, дошла ли новость до людей в Тихоокеанском регионе, что TCP дал деру, но мы его исчезновение афишировать не будем. Правда, вони все равно не оберешься. Придется тебе их ублажать.
      Возможно, упоминание о Тихоокеанском регионе, TCP и ублажении в одном контексте побудило меня рискнуть и задать вопрос, несмотря на опасение показать себя полным профаном:
      – Вы знакомы с Чанг Хо Ямом?
      – Ч-ч-черт, он что, выходил на связь?
      – Он мне звонил. То есть звонил он TCP, но я ему сказал, что теперь вместо TCP – я.
      – А что еще ты ему сказал?
      – В принципе, больше ничего.
      – Молодец, правильно сделал. Чанг Хо Ям – наш человек, член ДОПОЛа.
      – Вот и он так сказал. Господи, каких же размеров прибор у этого мужика? Наверное, про него фильмы снимают, а я даже не слышал. Мне бы такой.
      – Какой?
      – Ну… до пола. – Я покосился на свою ширинку.
      – Ты что? ДОПОЛ пишется большими буквами.
      – Да понял я уже. Инструмент серьезных размеров.
      – Чего?! Чанг Хо Ям является членом ДОПОЛа, добровольного общества продвижения образовательных лицензий, которое ведет набор студентов в Тихоокеанском регионе. Ты же сказал, что абсолютно все знаешь?
      Вот я и попался!
      – Нет, я… действительно знаю. Это шутка такая. Ну, член ДОПОЛа звучит как до пола.Понимаете?
      – Откуда у тебя на голове эта шишка?
      – В сквош играл. Ракеткой заехали.
      – Рентген делали?
      – Нет, обошлось. Я в азарте и не заметил. Заигрался. Выиграл при сорока очках на больше-меньше.
      – Сорока? Кажется, в сквош так не играют. Я слышал, что в сквош игра идет всего до девяти очков.
      – Мы играли по египетским правилам, до первой ошибки. Ну конечно! Организация ДОПОЛ! Следит за набором в Тихоокеанском регионе. Мы с TCP об этом говорили. И не раз.
      – Хорошо. Извини. ДОПОЛа – до пола, теперь дошло. Очень смешно. С бодуна у меня, видно, чувство юмора напрочь отшибло. Ну да ладно. Главные задачи сейчас – строительные работы и набор в Тихоокеанском регионе, особенно набор. Если его пустить на самотек, дело может принять хреновый оборот. И не болтай лишнего, все только между нами – ты, я и Назим. Ни к чему, чтобы каждая блохастая собака была в курсе. Я распоряжусь, чтобы Кристина тебя сразу соединяла, когда будешь звонить. Теперь ты за главного. Вопросы?
      – Нет вопросов. Только сдается мне, что такой уровень ответственности довольно высок для мукзэпоя. Дэвид Вульф недавно говорил…
      – Ч-ч-черт, да что он знает, твой Дэвид Вульф? Чего ему надо?
      – Ничего. Ничего конкретного. Просто ему не понравилось, что мукзэпой имеет прямой выход на проректора.
      – Вот видишь? А я что говорю? Именно поэтому нужно вести себя осторожно, малейшая оплошность – и не знаешь, кто тебе вцепится в задницу. С кем бы ни встречался, держи язык за зубами. Кто знает, что ты сейчас у меня?
      – Э-э… Бернард Доннелли, я полагаю. Дэвид знает. И еще Полин Додд.
      – Что еще за Полин Додд?
      – Менеджер группы ассистентов библиотекарей учебного центра. (Джордж помотал головой: мол, хоть убей, не помню такую.) Рыжая, кудрявая… Веснушки… Тридцать с хвостиком… Любит хэбэшные индийские платья в цветочек…
      – Ах, эта! Недурна собой, а? Пока другие горбатятся, она, видать, мантры читает над хрустальным шаром. Вреда от нее, наверное, никакого, но ты и с ней язык не распускай. Если Дэвид Вульф начнет тебя расспрашивать, то…
      – Да?
      – Просто скажи ему, чтобы отвалил на хер. Главное – чтобы дело делалось. Вместе с TCP мы держали нашу контору на плаву, теперь вместо TCP – ты.
      – Гм.
      – Уверен, что справишься, Пэл?
      – Никаких проблем, Джордж.
      – Молодец. Ладно, тебе пора. Пока.
      Я поднялся и направился к двери. Джордж окликнул меня, когда я уже был на пороге.
      – Главное, помни… – Он не закончил, потер ноздрю, уткнул лицо в ладони и проскрежетал: – Ч-ч-черт!
      Я тихо прикрыл за собой дверь.
 
      – Как улучшить жизнь на пятьдесят процентов, не прилагая никаких усилий? – вбросил я вопрос, проходя с чашкой кофе за спиной Ру к столику.
      Ру подождал, пока я сяду, и ткнул в меня согнутыми пальцами с зажатой в них сигаретой:
      – Ликвидировать диктатуру носков.
      – А-а, понял.
      – Нет, не понял.
      – Ладно, не понял.
      – Носки – это зомбирование, от которого необходимо избавиться.
      – Предлагаешь ходить без носков? Полный бред!
      – Нет, сами по себе носки не виноваты.
      – Он, очевидно, просто не советует носить их на ногах, – перебила Трейси. – Надо завернуть их в газету и засунуть в трусы – могу поспорить, дальше этого его мудрость не простирается.
      – Трусы здесь ни при чем.
      – Совсем ни при чем?
      – Совсем. Я хотел сказать, что носки дурят нам голову. Сколько времени, Пэл, ты проводишь в отчаянных поисках парного носка?
      – В неделю?
      – Допустим, в неделю.
      – Довольно много.
      – Вот видишь – «довольно много». А сколько за всю жизнь набегает, знаешь? Нет. И никто не знает. Никто даже не пытается подсчитать, сколько часов уходит на поиски второго носка, никто об этом не задумывается, мы просто идем у носков на поводу. Кроме того, поиски пары вызывают крайнее раздражение и злость. И в какое время дня? Ну, в какое?
      – Продолжай, я загипнотизирован.
      – Ранним утром, вот в какое. Плохое настроение на весь оставшийся день обеспечено. На работу опаздываешь, завтрак пропускаешь…
      – Как говорится, завтрак съешь сам…
      – Вот-вот, съешь сам, да только съесть его тебе не дают, отчего ты впадаешь в бешенство и досаду. Поэтому я говорю «нет». Нет, и все. Вынь первые попавшиеся два носка из ящика и надень. Оказались парными – хорошо, нет – не бери в голову. Никто все равно не заметит, а если и заметят, всегда можно прикинуться «экстравагантным чудаком».
      – Я будто заново родился, – прошептал я.
      – А я носками не пользуюсь, – заметила Трейси. – Получается, что сие откровение не для меня.
      – Теорию можно развить. Женщины всегда должны носить черные чулки с поясом с резинками.
      – Что-о? Всегда-а? –изумилась Трейси.
      – Ну, кроме как… Нет. Короче, всегда.
      – Черт, – вставил я, – у него все продумано.
      – Главное, с носками разобрались, резинки – дело десятое. Кстати, какого лешего тебе приспичило улучшать жизнь на пятьдесят процентов? Я считала, что у тебя дела идут хорошо – повышение получил, новый дом нашел и… э-э… да и этого хватит. Два таких классных события… а ты, Ру даже не встревай.
      – Начнем с того, что повышение дали не просто так, а в придачу к старой работе. Мне по-прежнему придется выполнять обязанности диспетчера. Более того, сегодня утром я был у главного хозяйственника. Оказывается, работы в три раза больше, чем я предполагал. Кое о чем я не имел ни малейшего представления. Только-только начал привыкать к тому, что не понимаю, что я должен делать на посту мукзэпоя, как вдруг рамки моего неведения раздвинулись еще шире. Боюсь, что долго блефовать не получится. Меня скоро выведут на чистую воду.
      – Если они сами не блефуют, – заметила Трейси.
      – Ну да, конечно, – фыркнул я. – Думаешь, в университете все до единого, включая ректора, понятия не имеют, чем занимаются?
      – Он мне не верит, – обратилась Трейси к Ру.
      – Да уж, – горестно вздохнул тот. – На глазах теряем друга.
      – Вот вам и повышение, – гнул я свое. – Идем дальше. Нам дали ссуду на новый дом, что правда, то правда. Но еще надо сдать в аренду наш теперешний дом, я повесил объявление в студенческом профсоюзе.
      – Значит, вы теперь сдаетежилье?
      – Ну да. В выходные мы с Урсулой провели семейный совет. Взвесили все «за» и «против», мне пришлось ночевать в ванной, но проблему все-таки разрешили. Покупателя на дом придется искать до посинения – проще сдать студентам. Однако в новом доме дел невпроворот – еще наплачемся, мне ли не знать. Когда надо засучить рукава, у нас всегда искры летят.
      – Какая романтика, вместе переехать на новое место! Правда, Ру?
      – Смотря на какое. Если на хорошее, тогда ничего.
      – Тсс. Если место не очень хорошее – даже лучше. В хороших домах скучно. Романтично, когда дом запущенный и его приходится вместе ремонтировать – красить стены, править двери, ни тебе мебели, ни кастрюль, один электрочайник. Зато можно угощать друг друга чаем, пока кипит работа. Проработали день, потом прикорнули под пуховым одеялом прямо на полу, на матрасе. Света еще нет – одна свеча, приходится согреваться, прижавшись друг к другу.
      Мы с Ру минуту молча смотрели на Трейси. Потом Ру спросил:
      – А на фига свеча, если есть куда включить электрочайник?
      Трейси ответила без затей: обмакнула палец в кофе и брызнула коричневой жидкостью на Ру.
      – Между прочим, – напомнил я, – ты упустила из виду двух орущих детей. Я не рассказывал, какой спектакль они устроили перед Карен и Колином Роубон в воскресенье?
      – Нет, – Трейси слизывала кофе с пальца, – где?
      – В магазине. Мы заскочили за какой-то ерундой, начались вопли, силовые методы – обычное дело, и тут, откуда ни возьмись – Роубоны. Дети катаются по полу, мы с Урсулой лаемся, а они стоят и наблюдают из-за тележки с овощами и минералкой. Карен, похоже, чуть не кончила от удовольствия.
      – И что она сказала? – поинтересовалась Трейси.
      – «На фоне таких плебеев, как вы, наше величие особенно заметно. Ха-ха-ха». Примерно в таком ключе. Они якобы никогда не ссорятся, у них одинаковые вкусы.
      Ру пожал плечами:
      – Неудивительно, что не ссорятся. Личные обиды бывают только у того, кто сам личность.
      – В таком случае мы с Урсулой личности, обладающие очень яркими характерами. Э-э… Если в человеке одни недостатки, все равно ведь считается, что у него есть характер?
      – Ваши несовершенства делают вас совершенной парой, – просияла Трейси. – Джейн Остин. «Наши несовершенства делают нас совершенной парой». Это из «Эммы».
      – Сомневаюсь, – скривился я.
      – Нет-нет. И этот парень говорит то же самое, как его… актер… Джереми Нортэм.
      – Ага, ты фильм имеешь в виду! В книге ни Джереми, ни этих слов в помине нет.
      – Какого черта! В кои-то веки выдался шанс блеснуть цитатой, а ты весь кайф обломал.
      – Извини, я не хотел. Но таких слов в книге точно нет. Если еще раз представится случай, можешь просто сказать: «Как говорил мистер Найтли в фильме „Эмма“…» – и твоя эрудиция засияет с новой силой.
      – Ни черта не засияет. Чтобы выглядеть умной, надо приводить цитаты из книг. Фильмы цитировать нельзя. Если цитировать фильмы, люди подумают, что ты с приветом.
      Мы с Трейси машинально перевели взгляд на Ру.
      – Вы про меня, что ли? Про меня?
      – Глупости, Трейси. В интеллектуальном плане фильмы ничуть не хуже книг. Любой, кто утверждает обратное, – педант и зануда.
      – Тогда почему ты меня поправил и сказал, что цитата не из книги?
      – Ну… чтобы разговор поддержать.
      – Совсем не освежает, правда? – спросил Ру, брызнув мне в лицо кофе.
      – Вернемся к сути дела, – призвала Трейси. – Вы с Урсулой как пара гораздо лучше, чем Колин и Карен Роубон. Я у вас однажды была, помнишь? Урсула отчаянно пыталась выглядеть злой, когда дети после перестрелки из водяных пистолетов ввалились со двора на кухню, и с них текло ручьем. У вас настоящая любовь. Роубоны остаются вместе, потому что так удобнее и потому что оба подходят под цвет обоев. Ты бы не обрадовался, если бы Урсула изменилась…
      – Ну…
      – Помолчи. Не обрадовался бы, и ты это знаешь. Тебе нравится ее своенравность и решительность. Урсула тебя тоже любит. Ты симпатичный, хотя, конечно, не в сексуальном смысле…
      – Вот спасибо!
      – Ты симпатичный, потому что добряк и умница, непрактичный, немного странный, всегда кажется, что у тебя в голове бродят какие-то дикие мысли, которыми ты ни с кем не делишься, но главное для Урсулы, что ты любишь ее не за то, что она копия тебя, но за то, какая она есть на самом деле.
      – Пэл, – сдавленно прошептал Ру, – дай обнять тебя.
      – А вот Ру, – продолжала Трейси, – совершенно шизанутый козел.
      Ру рассмеялся:
      – Не пытайся отрицать, детка, тебя неудержимо притягивают дикие мысли, которые бродят у меня в голове.
      Трейси тоже рассмеялась и показала Ру язык.
      – Ну ладно, – снова заговорил Ру. – А как у нас обстоят дела с гнусными сплетнями? Человек с большим членом больше не звонил?
      – С большим членом?.. А-а, нет, не звонил. Недоразумение вышло, не имеет значения.
      – Большой член не имеет значения? – ахнула Трейси. – Теперь моя очередь учить вас уму-разуму, мистер Далтон.
      Мы болтали еще минут двадцать, но цитаты из Джейн Остин в разговоре больше не фигурировали.
      Некоторые темы сразу становятся ценной недвижимостью в голове – они прочно и настырно занимают удобные участки на самой поверхности сознания. Как и в реальной жизни, обитатели столь престижных участков пролезли в первые ряды, пользуясь грязными методами. Гимн – другого слова не подберу – большому члену в исполнении Трейси против воли не давал мне покоя даже вечером, когда я принимал душ перед сном. Опустив глаза, я только и мог, что пожимать плечами: «Ну и что, под таким углом он всегда выглядит короче». Но сколько раз ни повторял я про себя эту фразу, она ни на секунду не развеивала злокачественные сомнения. Не то чтобы мне казалось, что он бесспорно мал, но гордиться его «внушительностью» тоже не приходилось. Так и проживу всю жизнь, сознавая, что член у меня так себе. Мне срочно требовалась моральная поддержка. Унылый человек – легкая добыча, и вот уже вторая мысль, выползшая из первой, нацелилась дать мне пинка: предаваясь грустным раздумьям от созерцания собственного члена, я заметил, что у меня появился живот. Не бурдюк, обвисший от многолетнего пожирания картошки и рыбы во фритюре, и не выпуклый шар, из-за которого не видно, если только не нагнуться, собственного невзрачного пениса, но определенно животик. Последний раз, когда я туда смотрел, никакого живота не было, нижний край грудной клетки соединялся с лобком отвесной стеной. Теперь между ними возникла небольшая, но заметная выпуклость. И откуда она взялась? Заядлым едоком меня не назовешь, ем я мало и аппетит свой не провоцирую – большую часть дня провожу за компьютером, на физические упражнения не отвлекаюсь. За что мне эта страшная несправедливость! Может, в животе аккумулировалась энергия? Вряд ли. Погоня за взломщиком показала, что запасов энергии хватает на забег длиною в двадцать метров, после чего ко мне приходится вызывать реаниматоров.
      По милости моего тела из душа я вышел далеко не в боевом настроении. Урсула уже лежала в постели, я скользнул к ней под одеяло. Она читала книгу «Uber alle Grenzen verliebt – Beziehungen zwischen deutschen Frauen und Auslandern» («Любовь не ведает границ: отношения между немками и иностранцами») с карандашом в руках и то и дело что-то подчеркивала. Книгу Урсуле прислали родственники в одной из многочисленных «благотворительных посылок». Примерно раз в месяц ей приходила из Германии посылка размером в две обувные коробки. Родители, братья, сестры, друзья и просто доброжелатели набивали их всякой всячиной, которую, по их сведениям, невозможно было достать в Англии, – печеньем, мылом, шоколадом, свечами и гигиеническими тампонами. Иногда они подбрасывали фотокопию отчета Евросоюза о состоянии британских пляжей или вырезку из «Зюддойче Цайтунг» с жуткими подробностями о том, что все мясные продукты в Англии делаются в темных подвалах, залитых нечистотами, из разлагающихся собачьих трупов руками отбывающих заключение сексуальных маньяков, специально отобранных за наличие незаживающих язв и ураганной дизентерии.
      Общеизвестно, например, что Англия с пятидесятых годов занимается разведением хулиганов и пропагандой сваливания отходов прямо на улицах. Германия чище Англии, уровень жизни выше, правительство и люди, как правило, лучше воспитаны, у них больше совести, крепче трудовая дисциплина, они вежливее и, наконец, просто добрее. Все в Германии лучше, чем в Англии, кроме поп-музыки; в этой области у Англии имеются несомненные таланты, а в Германии, к моей радости, царит безнадежный отстой. Признаю, в Германии жить лучше, и я первым готов вдалбливать этот постулат в головы тех, кто цепляется за дурацкие стереотипы времен Второй мировой войны и жалкий, пещерный национализм. Естественно, когда наши германские друзья и родственники называют Англию – скорее с грустью, чем со злорадством – чуть ли не страной третьего мира, я с той же свирепостью бросаюсь на защиту родной страны, лихорадочно выкрикивая обвинения типа: в Германии не купишь нормального хлеба, банки почти всегда закрыты, светофоры только сбивают людей с толку и т. д. и т. п. Мне нравится думать, что эта двойственность придает нашим с Урсулой отношениям непредсказуемость и упрямую живучесть, какие присущи голодному бунту или драке в бильярдной. Придвинувшись поближе к Урсуле, я обнял ее и погладил по волосам.
      – Чего тебе? – подозрительно прищурилась Урсула.
      – Мне? Ничего.
      Урсула загадочно хмыкнула, но сползла пониже и положила голову мне на грудь, не отрываясь, впрочем, от книги, которую примостила на животе. Вместе с ней я пробегал глазами страницы, не переставая гладить ее волосы. Мой немецкий, на котором я, что называется, «умею объясниться», – одна досада. Понимать треть из прочитанного – еще хуже, чем не понимать ничего.
      – Что означает Duldung?
      – Терпимость.
      – Ага… A einklagbare?
      – Э-э… то, что можно вернуть через суд.
      – Ух ты… Как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?
      – А это где написано?
      – Шутишь? Очень мило. Я просто спрашиваю: как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?
      – Мне не нравится это слово. Не можешь сказать «конец»?
      – А мне «конец» не нравится – звучит по-детски или как в комиксах. Зато «хер» – грубо и первобытно. Это неистовый, до одышки, исступленный секс, от которого меркнет сознание. А «конец» – то, над чем хихикают двенадцатилетние девчонки. От «конца» всего один шаг до «писи», и, если этот шаг сделать, секс можно смело заменять лабораторными пробирками. Кроме того, член-то мой, как хочу, так и называю. Ты же заставляешь меня говорить «грудь».
      – Потому что «сиськи» – просто мерзость.
      – Ошибаешься. «Сиськи» – секс в чистом виде. Речевой аппарат издает глухой свистящий звук – вкрадчивый, но отчетливый, который заканчивается коротким, решительным «ки».
      – Ой, перестань, я возбуждаюсь.
      – А «грудь», с другой стороны, всего лишь устройство, производящее молоко для грудных детей.
      – Глупости. «Грудь» – это красота, а «сиськи» – то, что английские бабы вываливают наружу во время попоек.
      – Ты не права. Разумеется, это твоя беда, не вина, но ты не права.
      – Когда ты говоришь «ты не права», я это еще могу пережить. Но ты вставил гадкое, вальяжное «твоя беда, не вина» – а вот за это я буду лупить тебя по морде, пока не сдохнешь.
      – Ты превосходно говоришь по-английски. Твое понимание языка поразительно, но все же иногда ты допускаешь ошибки…
      – Какие ошибки?
      – Ну, бывает…
      – Какие именно?
      – Э-э… так сразу в голову не приходит.
      – Ы-ых!
      – Ладно, ладно, ты никогда не делаешь ошибок. Господи! Но все же ты не можешь почувствовать язык на инстинктивном уровне.
      – Мы оба предпочитаем говорить «дырка».
      – Это правда. Но иногда ты нет-нет да вставишь «вагину». Это ужасно. Просто ужасно. Вагина – медицинский термин, его использование в решающий момент может пагубно на меня повлиять.
      – А чего ж ты раньше молчал?
      – Удобного момента не нашлось.
      – Ладно. – Урсула закрыла книгу и положила ее на тумбочку. – На будущее запомню, что лучше не говорить «вагина». Спокойной ночи.
      Она поцеловала меня в щеку и выключила свет.
      – Погоди. А как же мой хер? – Я снова включил свет. – Ты не ответила. Пытаешься уйти от вопроса?
      – От какого вопроса?
      – Я тебя спросил, достаточно ли он большой.
      – А-а. Нормальный. Давай уже спать, а? – Урсула опять выключила свет.
      Тесно прижавшись, мы оба лежали на правом боку, так что я обнимал Урсулу и тыкался носом в ее ухо. Наше дыхание окатывало нас теплыми размеренными волнами.
      – Ты так сказала, чтобы отделаться?
      – Что? А-а, нет, конечно, нет. Правда, конец у тебя нормальный.
      – Ну хорошо.
      Я сжал руку Урсулы и несколько минут не тревожил ее, но, в конце концов, решил уточнить.
      – А что значит «нормальный»?
      – М-м-м?
      – Я спросил, что значит «нормальный»?
      – То и значит – нормальный. Что тут не ясно?
      – Все ясно. Просто слово уж очень невыразительное. Нормальный? Так из вежливости говорят о невкусном супе. Другое дело – «классный», «фантастический» или «роскошный».
      – А разве говорят «у тебя роскошный конец»?
      – А разве говорят «у тебя нормальный конец»?
      – Ой, какого черта! Ты меня спросил, достаточно ли он у тебя большой. Достаточно. Что еще я должна сказать? Достаточно – не слишком маленький, не слишком большой…
      – Минуточку. Не слишком большой?
      – Да, не слишком большой.
      Я включил свет и сел на постели.
      – Значит, ты говоришь – я просто хочу внести ясность, – что хер у меня небольшого размера?
      – Да, и это хорошо.
      Я молча буравил Урсулу взглядом, как мне показалось, целый миллион лет.
      – Я что-то не врубаюсь.
      – Зачем нужен большой? Мне только больно будет. Какой смысл во внушительном виде, если пользоваться неудобно?
      – Значит, у моего вид не внушительный? Мой член тебя не впечатляет. Может, лучше добьешь меня, воткнув мне в грудь ножницы?
      – Скоро так и сделаю… Я не говорила, что твой конец не впечатляет, я говорила, что он нормальный…
      – Да. Нормальный. Понятно.
      – Да, нормальный. Он даже роскошный, я могла бы смотреть на него и восхищаться им часами, честное слово, но главное, что его размер меня устраивает в физическом плане, вот и все. Я лично не хотела бы, чтобы он был больше.
      – Вот здорово! Значит, ты все-таки думаешь, что он маленький, что на нем удобно сидеть. Потрясающе! Отлично! У меня удобный, карманный, ненавязчивый член, любая женщина в мире просто вне себя будет от восторга – смотри-ка, портативный член, незаменимая вещица в дороге!
      – Эй, полегче! Какая, к черту, разница, что думают другиеженщины? Что ты этим хочешь сказать?
      – Ой, только не надо стрелки на меня переводить. Я тебе не позволю вывернуть мои слова наизнанку. Помнишь, как ты однажды пришла из парикмахерской вся в слезах, потому что получилось не так, как ты хотела? Ты меня тогда спросила: правда, ужасный вид? А я сказал, что я тебя буду любить даже некрасивой, а что подумают другие мужчины – никого не волнует. Помнишь? А ты взорвалась, как ручная граната.
      – Какого… Да как это можно сравнивать? У тебя же конец не на голове растет, правильно? Господи, ведь речь шла о моей прическе! Ее все видят. Она влияет на мое самочувствие. Тебе не приходится показывать свой конец всем, с кем ты встречаешься в течение дня. Если только твоя новая работа не подразумевает обязанностей, о которых ты предпочел не распространяться.
      – Но член значительно важнее для самочувствия, чем прическа. Действительно, какие могут быть сравнения! Члены не выбирают в журналах мод. Я не могу зайти в салон с фотографией Эррола Флинна и попросить: «Сделайте мне точно как у него, пожалуйста». Я не могу посмотреть на член и подумать: «Боже, какой короткий, плохо дело, ну да ладно, еще отрастет». Член определяет неизменную величину моего мужского достоинства, поэтому его так и называют: «мужское достоинство». Он чрезвычайно важен для самооценки. Я – это мой член!
      – Тебе срочно нужно к психиатру. Ты несешь бог знает что. Сколько сейчас времени? Господи, ты на часы только посмотри! Завтра же на работу. Мне выспаться нужно, а я увязла в споре с душевнобольным пациентом, считающим, что он – его член. Давай забудем этот разговор, хорошо? Я спать хочу. Представь, что ты спросил меня про свой конец, я ответила: «Пэл, у тебя конец как у великана» – и мы оба спокойно заснули.
      – Размечталась. Как я могу делать вид, что ты ничего такого не говорила? Мой маленький член выпущен из бутылки, обратно его уже не запихнешь. Придется жить с таким. Во веки вечные.
      Я выключил свет, закутался в одеяло и повернулся к Урсуле спиной, свернувшись калачиком. Урсула громко вздохнула в темноте:
      – Обиделся? Теперь несколько дней будешь дуться.
      – Не обиделся.
      – А то я не вижу.
      – Не видишь.
      Урсула чуть слышно присвистнула, придвинулась поближе и поцеловала меня в затылок.
      – Спокойной ночи.
      Ее дыхание постепенно выровнялось и обрело ритмичность, как у человека, погружающегося в сон.
      Я лежал, не издавая ни звука (за исключением редких длинных прерывистых вздохов), безропотно влача свою тяжкую ношу. Ну и пусть. Буду страдать в гордом молчаливом одиночестве. Может, потом поймет.

      – Все еще дуешься?
      – Нет.
      Успешно закончив завтрак, я отправился на работу. Для поддержания боевого духа войск я решил устроить им смотр. Сосредоточившись на должности мукзэпоя, я совсем запустил обязанности диспетчера компьютерной группы, поэтому решил явиться в офис и показать сотрудникам, что о них еще помнят.
      – Привет! Как дела? Без перебоев?
      – Н-м-м-м.
      – М-м-м-м.
      – Г-м-м-м.
      – Хорошо. Значит, без заморочек? Все блестит и сверкает? А? Уэйн? Никаких заморочек?
      – Новая система сетевого кэширования на внешнем входе отображает по запросам серверов подписчиков, пользующихся ай-пишной проверкой доступа, только один адрес.
      – Превосходно.
      – Нет, это очень плохо.
      – Разумеется, плохо. Превосходно, что ты мне об этом сказал. Да, трудная задачка. Мне в голову приходит не более трех-четырех решений. А ты что предложил бы, Уэйн?
      – Я уже пофиксил. Переговорил с системными, теперь для проверки доступа мы используем маркеры в браузере.
      – Я бы тоже отдал предпочтение этому варианту.
      – А какие еще могут быть варианты?
      – Теперь уже неважно.
      – Просто интересно.
      – Ну, чистая канитель, хакерские штучки на «Виндоусе».
      – У нас «Виндоус» установлена только на локальных машинах, сервер работает под UNIX.
      – Ладно, хватит болтать.
      Уэйн пожал плечами.
      – Главное – сосредоточиться.
      – На чем?
      – Не на чем, а просто сосредоточиться. Чтобы быть сосредоточенными, ясно? Значит, других проблем не возникало? Неисправностей «железа»? Неприятностей со студентами?
      – В обычных пределах.
      – Что в таблице соревнования на лучший менеджмент?
      – Вчера поступили четыре жалобы от студентов на других студентов из-за пользования мобильными телефонами. Итого за месяц набирается семьдесят четыре жалобы, то есть больше, чем количество жалоб на нас из-за того, что мы не рекомендуем пользоваться мобильниками.
      – Сколько раз нас обозвали фашистами?
      – В пятидесяти шести случаях из ста. Налицо некоторое снижение. И всего три случая, когда студентов ловили в учебных помещениях во время секса.
      – На видео попал кто-нибудь?
      – Всего одна парочка.
      Влез Радас.
      – Кассета сейчас у Билла, парня из охраны, потом моя очередь. Если хочешь, я и тебя занесу в список.
      – Спасибо, Радж Уэйн, как насчет порнографии?
      – Сейчас онлайновый чат заметно популярнее порнухи. Наверное, сезонный фактор сказывается.
      – Черт.
      – Зато ты ведешь по очкам в графе «потеря диссертации из-за неисправности диска» благодаря числу студентов, у которых имелась резервная копия.
      – Много таких?
      – Ни одного.
      – Я так и знал!
      – Работники здравоохранения с краткосрочных курсов по-прежнему самые бестолковые, но Брайан считает, что эту графу нужно вообще убрать.
      – Правильно, – насупился Брайан. – Во-первых, подход чисто субъективный. Кто сказал, что медсестры тупее других?
      – Брайан, они не хотят обучаться и еще гордятся этим. Зря ты их защищаешь.
      – Ладно, положим, ты прав, но все равно несправедливо получается. Я навскидку могу добавить сюда искусствоведов. Они не притрагиваются к компьютерам до последней недели обучения, не менее технически беспомощны, но такие же самодовольные тупицы, как медбратья, разница лишь в том, что мы реже с ними сталкиваемся. А статистика искажается!
      – Резонное замечание. Пожалуй, в следующем семестре графу «беспросветная тупость» следует исключить.
      Признаюсь, встреча с группой меня приободрила. Уэйн, Радж и Брайан прекрасно справились с повышенной ответственностью, легшей на их сутулые плечи в мое отсутствие. Отвечая, они даже несколько раз отрывались от экранов компьютеров. О чудо! Группа без посторонней помощи открыла для себя взаимное общение. Кроме того, я выиграл несколько очков в таблице соревнования, и если хотя бы еще один студент скажет: «А что, разве „Макинтош“ и ПК – это не одно и то же?» – по итогам учебного года мне достанется режиссерская версия «Бегущего по лезвию бритвы» на DVD.
      Накачанный адреналином успеха, я позвонил подрядчикам, назначенным на строительство нового корпуса. Работы вот-вот должны были начаться, я решил поговорить с главным ответственным лицом – Биллом Актоном. Того не оказалось на месте, но секретарша дала номер мобильного телефона.
      – Алло.
      Голос Билла едва слышался за раздраженным ревом двигателя, к тому же связь была плохая. Заткнув пальцем ухо, я отсек фоновые шумы и прищурился. Зачем – понятия не имею. Когда связь плохая, люди всегда почему-то щурятся.
      – Билл Актон?
      – Да.
      – Привет!
      – Почему вы кричите?
      – Потому что я плохо вас слышу.
      – В таком случае кричать следовало бы мне, не так ли?
      – Э-э… Наверное, так.
      – Теперь лучше?
      – Да, спасибо. Меня зовут Пэл, я из Университета Северо-Восточной Англии, назначен вместо Терри Стивена Рассела.
      – А-а, поздравляю, сквайр! Значит, мы… Эй! Вали отсюда, идиот! Ослеп, что ли! Брысь. Вот кретин! Извините, Пэл. Мы очень скоро начнем работу на вашей площадке.
      – Отлично. Я поэтому и звоню.
      – Да?
      – Я надеялся, что мы сможем встретиться до начала работ.
      – Это еще зачем? Нет, я не против, сквайр, не подумайте чего. Просто незачем вроде.
      – Хочу побыстрее войти в курс дела, пока не началось строительство. С назначением долго тянули.
      – Но ведь TCP с вами говорил? То есть… Минутку, я сейчас под мостом.
      Голос Билла утонул в шуме помех, но через несколько секунд снова появился:
      – Вам, конечно, известно о нашей комбинации?
      – Ну-у… Да, конечно. Я внимательно следил за проектом, дело только в мелких деталях, не более.
      – В каких деталях?
      – Нет-нет… Не по телефону… Потому что… мне нужно изобразить это на бумаге. Чтобы вы лучше поняли идею.
      – Вы начальник, сквайр, вам виднее. Я вот что скажу… Эй! Смотри, куда прешься! Придурок! Да-да, и ты тоже. Извините. Вы – главный, вам виднее, Пэл. Вы ведь в учебном центре сидите?
      – Да.
      – Тогда я к вам заскочу на днях.
      – Это было бы здорово. Здорово. Не буду вас больше отвлекать, еще в аварию попадете, пользоваться мобильным телефоном за рулем немного опасно.
      – Я не за рулем, – удивленно ответил Билл.
 
      Компьютерная группа не развалилась и назначена встреча с главным подрядчиком – два решенных вопроса за один день. Трудно припомнить, когда такое было в последний раз. Остаток недели я откровенно загорал.
      На следующей неделе опять позвонил мистер Чанг Хо Ям. В параллельной вселенной, где уверенный в себе Пэл легко катил по жизни, разговор с Чангом, скорее всего, придал бы мне ускорения, но в реальном мире возникло такое ощущение, будто я пытался включить передачу в несуществующей муфте сцепления. Телефон сыграл группу аккордов внешнего вызова.
      – Здравствуйте. Вы попали в Университет Северо-Восточной Англии. У телефона Пэл Далтон.
      – Это я, Чанг Хо Ям, – произнес Чанг, тщательно выговаривая слова.
      – Здравствуйте, мистер Чанг. Извините за прошлый раз. Я не разобрался, кто звонит. Боюсь, секретарша напутала.
      – Теперь знаете? Чанг Хо Ям, член ДОПОЛа.
      – Знаю-знаю. Вы занимаетесь набором студентов в Тихоокеанском регионе. Чем могу помочь?
      – Я рад, что вы готовый помочь, мистер Пэл. Мы озабочено, что позиция не выполняется. Я – 415-й, мистер Пэл. Моя обязанность – следить за тем, чтобы позиции правильно выполнялись.
      – Понятно, – сказал я, хотя ничего не понял.
      – 14К очень старалась, чтобы вы получили в следующем году столько, сколько нужно. Бумаги у вас. Они ведь в порядке?
      – Более или менее, – с готовностью согласился я. У меня не было ни малейшего представления, о чем он говорил, поэтому из вежливости я решил не перечить.
      – Хорошо. Очень хорошо. Тогда почему деньги до сих пор не переведены? Я и мой начальство очень волнуется. Задержка становится очень тревожно.
      – Я прекрасно понимаю причину вашей тревоги, мистер Чанг. (А как же: человек, то есть я, по идее должен быть в курсе, о чем речь, а на самом деле ни в зуб ногой – одно это способно вызвать тревогу.) Но позвольте вас заверить, у нас все под контролем. Просто возникли сбои в компьютерной системе. – К счастью, в наше время почти все можно свалить на неполадки с компьютерами, поэтому я валил уверенно, хотя и не знал, что именно. – Из-за них мы не смогли действовать в обычном режиме. Но теперь все вернулось в прежнее русло. Кстати, я как раз собирался обсудить кое с кем сложившееся положение. Уверен, что дела снова пойдут на лад.
      – Я тоже надеюсь, мистер Пэл. Потому что наш 448-й в 14К, с которым я советовался, потребовал, чтобы я связался с нашими людьми в вашей стране. Их попросили лично прийти и разобраться.
      – Рад буду встретиться. Вам известно, когда они подъедут?
      – Нет, точное время я не знаю.
      – Меня легко застать, я обычно целый день в учебном центре. Я к их услугам в любое время.
      – Всем будет лучше, если вы быть на месте, мистер Пэл. Если они вас будут долго искать, у них сделается плохой настроение.
      – Пожалуй, им стоит сначала позвонить и предупредить меня о приезде.
      – Я передам. Уверен, что ваше предложений покажется им забавным.
      – Как бы то ни было, я как раз собирался переговорить о возникшей ситуации с нужными людьми. Можете положиться на меня, хорошо?
      – Спасибо.
      – Мое почтение, рад был вас услышать.
      Сердце у меня не то чтобы ушло в пятки, но болталось где-то внизу живота. При попытке разобраться с фондами обучения студентов, даже самыми незатейливыми, сам черт ногу свернет. А я даже не мог взять в толк, о каких фондах идет речь. Обучение иностранных студентов, особенно из Тихоокеанского региона, оплачивалось из частных источников. На них наше Ведомство домашнего образования, или ВДО, денег не выделяло, оно и своих-то студентов не баловало. Откуда же поступали средства на иностранных студентов? Если из их стран, то мистеру Чангу должно быть проще разобраться с этим вопросом на месте.
      Пора было навести справки. Джордж Джонс, конечно, выдал бы исчерпывающий ответ, но я не мог придумать, каким образом задать вопрос, не выставив себя полным профаном и не испортив с таким трудом завоеванный имидж. К счастью, последующие события захлестнули меня с головой, избавив от необходимости что-то выдумывать.
      Пока я сидел и предавался спокойным менеджерским размышлениям, в офис вошел Бернард.
      – Привет, Пэл. Вот, проходил мимо и зашел спросить, что вы сделали в плане подготовки Дня рационализатора?
      – О-о, много чего сделал. – Ведь знал же, знал, что обязательно случится какая-нибудь пакость.
      – Это хорошо. Потому что я решил не откладывать его проведение. Что именно вы запланировали?
      – Уф, даже не знаю, с чего начать… – ответил я, ничуть не покривив душой.
      Бернард раскрыл было рот, но тут зазвонил телефон. Такое впечатление, что его рот и телефон были связаны: либо раскрытие рта вызывало телефонный звонок, либо Бернард сам издавал телефонные трели.
      – Извините, Бернард, позвольте взять трубку… Алло, учебный центр, Пэл у телефона.
      – Пэл! Здорово, дружище! Послушай, это Назим говорит. Джордж сказал, что ты наш новый мастер разговоры разговаривать и дела делать вместо пропавшего TCP.
      – Верно. Я – новый мукзэпой.
      – Чудненько. Слушай, не мог бы ты подскочить в конференц-зал в корпус имени Чемберлена?
      – Что, прямо сейчас?
      – Да, если успеешь. У нас тут совещание насчет нового корпуса учебного центра. Я еще на прошлой неделе назначил. Хотел тебе сказать, да забыл. Извини, дружище. Последнее совещание перед началом работ, соображаешь? Тебе не помешало бы поприсутствовать.
      – Э-эм, да, конечно. Уже бегу.
      – Молодчина. Стартовый свисток через десять минут, хорошо? Увидимся на месте.
      – Да. Пока.
      В радостном возбуждении пополам с нервной дрожью я вскочил с места:
      – Мне очень-очень жаль, Бернард, но нужно бежать. Вот-вот начнется заседание по вопросу строительства нового корпуса.
      – Ничего страшного. Обсудим подробности вашего плана проведения Дня рационализатора, когда вернетесь.
      – Обсуждения не потребуется, Бернард. У меня все схвачено. – Я уже был за дверью. – Не беспокойтесь, – крикнул я, сбегая вниз по ступеням и закладывая вираж к выходу.
      – Правда? Хорошо поработали, значит. – Бернард спешил по ступенькам вслед за мной. Для старшего библиотекаря он проявлял недюжинную прыть.
      – Стараюсь как могу. – Я еще наподдал, перепрыгнул через последние четыре ступени и, скользя подошвами, повернул на следующий пролет.
      – Я, знаете ли, впечатлен. – Бернард тоже увеличил скорость, стараясь догнать меня. Вместо гигантских прыжков по лестнице он перебирал ногами с чудовищной быстротой, его колени так и мелькали, а голос дребезжал от частых толчков.
      – Спасибо. – Я пулей вылетел через двойные двери на стоянку машин.
      – Не время, конечно, однако… – Бернард выскочил вслед за мной, но обнаружил, что говорит в пустоту. Он посмотрел вправо-влево, пытаясь сообразить, куда я мог подеваться, пожал плечами и вернулся в здание.
      Я не торопился вставать с корточек, наблюдая за двойными дверями в зеркало заднего вида «форда-сьерры», за которым прятался. На раннем этапе своей карьеры я бы сразу встал, не опасаясь, что Бернард появится снова, но, заняв менеджерскую должность, я стал осмотрительнее в своих действиях. Спустя несколько секунд я решил, что опасность миновала, и высунул голову из-за машины. Бросив случайный взгляд через плечо, я заметил собственное отражение в стекле машины и застыл в недоумении: мое лицо странно изменилось, глаза смотрели спокойно и холодно. Только тут до меня дошло, что это не мои глаза, а глаза Дэвида Вульфа, вставленные в голову Дэвида Вульфа, приделанную к телу Дэвида Вульфа, сидящему в машине Дэвида Вульфа.
      Стекло с тихим жужжанием опустилось.
      – Что вы здесь делаете, Пэл?
      Дэвид говорил почти без выражения, глядя бесстрастно, не мигая. В ушах поднялся такой шум, будто на меня подул встречный ветер. Он заполнил мои мозги и разметал остатки мыслей. Страшно подумать, сколько времени мы с Дэвидом вот так смотрели друг на друга. Ветер еще бушевал, заглушая мой слабый, невнятный шепот:
      – Это… секрет.
      В корпус имени Чемберлена я прибыл, совершенно запыхавшись. Корпус находился недалеко, но я бежал без остановок всю дорогу. Дверь в конференц-зал была распахнута настежь, внутри множество людей, которых я никогда раньше не видел, сидели за столами, пили чай и кофе из казенного вида чашек и с оживлением болтали, как всегда бывает перед совещаниями. Справа от двери стоял и смеялся в мобильник мужчина лет тридцати; синий костюм – чистый, новый, отутюженный и достаточно модный – сразу исключал его владельца из профессорско-преподавательского состава. Парень с мобилой выглядел подтянутым, но, пожалуй, несколько худощавым, словно поначалу его телу придали абсолютно правильные пропорции, а потом оно вытянулось еще сантиметров на двадцать. Аккуратно подстриженные короткие волосы ершились на голове, по щекам сбегали ровные баки – узкие треугольники с заостренными концами. Детей у него явно не было. Человеку с детьми совершенно невозможно тратить по утрам уйму времени на возню с бакенбардами. Если это не Назим Икбал, то ему следовало быть именно таким.
      Я подошел и встал перед ним, чувствуя себя слегка неловко, поглядывая по сторонам – на потолок, собственные ногти, дверную ручку – и всем своим видом демонстрируя, что вовсе не намекаю, чтобы он побыстрее закончил телефонный разговор.
      – Да… Да… Да-а? Ха-ха… Да… Классно. До скорого. Чао. – Парень захлопнул крышку телефона и, улыбаясь, поднес мобильник к лицу наборной панелью в мою сторону, будто рекламировал новую модель по телевизору. – Извини, дружище. День и ночь без выходных звонят со всего света. Ты и есть Пэл, мне правильно кажется?
      – Верно. А вы – Назим?
      – Круглосуточно и ежемесячно. – Назим пожал мою руку с ураганным энтузиазмом: – Заходи, Пэл, заходи, дружище.
      – Насчет… Я пока еще не на сто процентов в курсе нового строительства.
      – Не напрягайся. Напрягаться совершенно не стоит. Садись и сиди со скучающим видом – говорить буду я, хорошо? Здесь – одна видимость. Проводим совещания, чтобы люди потом не говорили, что с ними не советовались. На самом деле спектаклем заправляем ты да я, согласен? Назим сейчас поворожит, и мы сможем спокойно работать, чтобы никто не стоял за спиной.
      – Как скажете. – Я был искренне благодарен за возможность отключить мозги и не думать.
      – Отлично. Значит, заметано!
      Мы вошли в зал. Назим всех обласкал взглядом, кому улыбнулся, кому подмигнул, кому помахал. Он напоминал кандидата в президенты США, явившегося толкать речь на встрече с потенциальными спонсорами, или владельца казино в Лас-Вегасе – «Эй, Джо! Принеси моему другу Ральфу выпить чего пожелает, все – за счет заведения». Назим сел во главе стола. Предложил ли он мне сесть рядом или усадил силком, я так и не успел понять.
      – Отлично! Все в сборе?
      – Аманда не смогла прийти, – ответила женщина в просторном цветастом платье. – Опять у нее лодыжки.
      Лицо Назима немедленно исказилось печалью и озабоченностью:
      – Какая жалость. Передайте ей от меня большой привет.
      И лицо тут же разгладилось.
      – Сегодня утром я говорил с Роуз Варчовски, – начал он, – она просила извинить ее отсутствие, после обеда у нее важная встреча в Кембридже. Но зато с нами Пэл Далтон, – Назим сделал жест в мою сторону, словно говоря: «Вуа-ля!» – Пэл – новый мукзэпой учебного центра.
      На противоположном конце стола другая женщина в еще одном просторном цветастом платье нацелила на меня ухо.
      – Вы сказали Мел?
      – Нет, Пэ – Пэл, – поправил я.
      – Пэл? Редкое имя.
      – Неужели? Наверное, так и есть, если подумать. Но раньше мне никто этого не говорил.
      Назим перебил меня, ему, видимо, не терпелось приступить к делу:
      – Это я виноват, невнятно произнес. Теперь все слышат нормально? Все? Друзилла? (Присутствующие закивали.) Отлично. Сегодня – очень короткое последнее совещание. Я пришел доложить, что все путем, работы вот-вот начнутся. Пожелания заинтересованных лиц учтены, наши предложения, видимо, устроили всех и каждого…
      – Простите, Назим, но, по-моему, я не видел ваших предложений. Когда их рассылали? – нервной скороговоркой выпалил болезненно худой мужчина средних лет в толстых очках с черной оправой.
      – Их разместили в интрасети несколько недель назад, Дональд.
      – Ах, вот как. Адрес не назовете?
      – Наизусть не помню, Дональд, извините. Но вы сможете найти их через меню верхнего уровня – Факультеты, Собственность, Капитальное строительство, Текущее, Консультации, Документация, Факультеты, Учебная часть, Консультации, Текущее, Капитальное строительство, Учебный центр и… так далее.
      – А-а. Спасибо.
      – Всегда пожалуйста. Итак, консультации с заинтересованными лицами закончены. Я получил отчеты обеих целевых групп, всех шести оперативных групп и восемнадцати из девятнадцати отчетных групп.
      – Какая отчетная группа не отчиталась? – опять подал голос Дональд.
      – Ковролиновая. Это, конечно, настораживает, но, к счастью, мы можем начинать строительство, не дожидаясь их выводов.
      – А как же отчетная группа вывесок?
      Во мне зрела уверенность, что весь смысл жизни Дональда сводился к совещаниям.
      – Они представили свой отчет несколько месяцев назад, Дональд.
      – Я полагал, что отчиталась отчетная группа табличек?
      – Прошу прощения, это я вас запутал. Отчетная группа табличек представила отчет в прошлом месяце по табличкам,которые понадобятся в новом корпусе. Они бы не смогли этого сделать, если бы отчетная группа по вывескам не разработала четкие директивы по вывескам.Теперь оба отчета поступили, отставание ликвидировано.
      – А отчеты разослали?
      – Они есть в интрасети.
      Высший пилотаж! Я начал жалеть, что не захватил бумагу и карандаш, чтобы законспектировать методы Назима.
      – Прекрасно, – продолжал он. – Как я уже сказал, докладывать особенно нечего. Остается только сделать так, чтобы подрядчики четко выполнили данные им инструкции, а я уверен,что они выполнят… – Назим помахал руками в воздухе, выпучив глаза, зал залился веселым смехом, очевидно узнав знакомого персонажа. – Спасибо всем за великолепную работу ради общего блага. Без вашего опыта, преданности делу и – можете смеяться, но я все равно скажу – вашей дружеской поддержки я, наверное, возглавлял бы сейчас совершенно не тот проект. Успех, свидетелями которого мы с вами стали, – плод ваших усилий, каждого из вас. От себя лично позвольте сказать, что я горжусь, просто горжусь тем, сколь неутомимы мои коллеги в стремлении превратить наш УСВА в региональный университет наивысшего качества. Спасибо. Спа-а-асибо.
      Назим закрыл глаза, глубоко вздохнул и взметнул руки в воздух.
      – Хорошо! Замечательно! Понимаю, вы все страшно заняты, поэтому не буду донимать вас своей болтовней и отпускаю к делам насущным. Если что-либо понадобится, вы знаете, как со мной связаться. Еще раз спасибо, будьте здоровы. До свиданья.
      Каким-то образом Назим оказался уже за дверью. Он встал с кресла, просочился через зал, словно жидкость, и пропал, будто не в двери вышел, но испарился. На секунду я просто обомлел, потом спохватился и ринулся следом.
      Назим стоял рядом с туалетами для персонала. Он кивком указал на них и исчез внутри. Полсекунды спустя люди потянулись из конференц-зала, болтая на ходу и поглядывая на меня, замершего посреди коридора.
      Я улыбался в ответ.
      – Зайду-ка в туалет, – объявил я. Получилось в восемь раз громче, чем хотелось бы.
      Все замолчали и уставились на меня.
      Махнув рукой в сторону туалетов, я щелкнул зубами. Момент, чтобы незаметно нырнуть за дверь с надписью «М», был выбран, что называется, не самый подходящий.
      – Вроде неплохо получилось, – произнес Назим, как только я вошел. Он стоял у писсуара и бормотал, глядя вниз, но я догадался, что он говорит о совещании.
      – Да, – откликнулся я. – Я говорил с подрядчиками, они сказали, что все готово и скоро начнут.
      – Так и сказали? Черт. Ну, ничего. Хорошо поработал, дружище.
      – Я думал, вы в курсе, что скоро начнется. Судя по вашему выступлению…
      Назим рассмеялся и стряхнул каплю с члена («А не всегда ли он так радостно смеется, отряхиваясь в сортире?» – мелькнула неприятная мысль).
      – Нет. Я не говорил с подрядчиками целую вечность. Я это на ходу придумал. Если завязнуть в мелочевке, ничего не успеешь сделать. Как бы то ни было, дружище, теперь твой ход. Я и во сне не стал бы совать нос в твои дела. Моя обязанность – обеспечить паблисити, но в серьезных делах главный – ты.
      – Какое паблисити?
      – Ну, какое? Обычное. Захватывающие дух статьи в университетской газете, картинки для прессы, иногда небольшие врезки в местных новостях, когда что-нибудь придет в голову, – стандартная рутина.
      – Ясно. Да, конечно. Э-э…
      – Что? Что тебя тревожит, дружище?
      – Ну…
      У Назима зазвонил мобильник Быстрое арпеджио (звонок имитировал какую-то танцевальную мелодию) резануло по нервам в замкнутом пространстве туалета, гулкое эхо отскочило от кафельных стен. Назим глянул на телефон, удивленно фыркнул и, нажав пару кнопок, выключил звук.
      – О чем я бишь говорил? Ах да. День и ночь без выходных звонят со всего мира. Так что ты хотел сказать о новом корпусе?
      – А-а, ничего. Не сомневаюсь, все будет в порядке. Я вас кое о чем другом хотел спросить. Я не совсем уверен, что меня посвятили во все детали…
      – Выкладывай.
      – Это насчет набора студентов в Тихоокеанском регионе.
      – А-а, во-о-от оно что! ДОПОЛу, видимо, очень хочется вернуться на круги своя, я прав?
      – Да. Похоже на то. Мне кажется, я знаком не со всеми тонкостями. Нет, я, конечно, близко сотрудничал с TCP, но в тонкостях разбирался только он.
      – Ага. И как разобрался ведь, а? – рассмеялся Назим.
      Я тоже посмеялся из вежливости, не уловив смысла шутки, но решив сделать вид, что понимаю. Вот-вот – лишь бы сохранить вывеску осведомленности еще на пару секунд. Ведь все равно придется прямо в туалете расспрашивать человека, с которым познакомился полчаса назад, как мне делать мою работу.
      – Ладно, поправьте меня, если я ошибусь. Чанг Хо Ям – наш партнер в ДОПОЛе. У нас с ними соглашение по регулированию набора студентов в Тихоокеанском регионе, так?
      – Угу. Мы пользуемся их услугами, они ищут для нас студентов в этом регионе.
      – Ищут, вот именно. То есть активно рекламируют университет потенциальным студентам… – Назим не перебивал, и я продолжал: – А значит, некоторым образом они связаны с проводкой оплаты за обучение…
      – Связаны, говоришь? – Назим опять рассмеялся. – А-а, я понял – и на месте пенки снимают, и от нас деньги получают.
      – Ага. Деньги идут от нас, правильно. Мы, естественно, оплачиваем их услуги.
      – Ясное дело, даже TCP не удалось заставить триады работать бесплатно.
      Я на секунду умолк, призадумался, после чего спросил, аккуратно подбирая слова:
      – Вы сказали «триады», Назим?
      – А? Ну да, дружище, триады. Понятное дело, ДОПОЛ – это триады. Мы связаны с триадой 14К, которая действует по всему миру.
      – И под триадами имеются в виду преступные группировки в Азии?
      – По моим сведениям, лишь небольшой процент членов триад занимается преступным промыслом, остальные – обычные люди. Скорее это похоже на блат или на членство в закрытом гольф-клубе.
      – Значит, наша триада – не преступная?
      – Скажешь тоже! Наша как раз преступная. Но эти люди набирают для нас студентов. В мире университетов хоть пруд пруди. Как сделать, чтобы студенты из стран Тихоокеанского региона ехали именно к нам? У триад свои люди в каждой стране региона, и они, видимо, очень активно ведут… гм… набор.
      – Выходит, мы платим международной преступной группировке, чтобы та подгоняла нам студентов?
      – Платили, пока TCP не смылся, прихватив деньги. – Назим опять нашел повод для смеха.
      – Ни хрена себе! Сколько человек об этом знают?
      – Мы считали, что ты-то знаешь. Джордж, TCP и я знаем, действительно знаем всю подноготную. Наверное, еще кое-кто догадывается. Но выгодно всем, поэтому если другие что-то и подозревают, то не поднимают шума. Ты ведь тоже не станешь поднимать шум, дружище? Вряд ли от этого будет кому-либо польза.
      – Но тот тип, Чанг, требует заплатить! Он думает, что деньги у меня…Похоже, я вляпался! Он обещал прислать ко мне своих людей.
      – Не напрягайся, какие проблемы…
      – Да они меня просто убьют – для меня, знаете ли, это представляет проблему. Возможно, я сам виноват. Надо было внимательнее читать должностные инструкции, в них наверняка написано, что я обязан «управлять работой компьютерной группы, разрабатывать учебные материалы и быть убитым триадами». Неправильно расставил приоритеты… Но я, хоть убей, не помню, чтобы читал что-либо подобное.
      – Остынь, Пэл. Не надо кричать, ладно?
      – Меня изрубят на куски…
      – Не изрубят.
      – Почему не изрубят? Вы мне Джеки Чана в телохранители дадите? Они придут ко мне за деньгами, а деньги спер TCP. Ведь вы именно это сказали, я не ослышался?
      – Он и вправду прихватил деньги ДОПОЛа и много еще чего в придачу, но у нас эти деньги не последние. TCP забрал не всю свободную наличку. Мы дадим тебе денег заплатить, дружище, подумаешь, всего каких-то несколько тысяч фунтов.
      – Дадите мне, чтобы заплатить им? Сами платите, если есть чем. Я не желаю с ними связываться.
      – Ты типа уже повязан. На твоем месте я бы не хотел, чтобы у Чанг Хо Яма сложилось впечатление, будто ты – лопоухий бойскаут, который влип в историю по ошибке. На самом деле ничего страшного не происходит. Университет получает платежеспособных студентов, затрачивая не больше денег, чем уходило бы на рекламу. Студенты получают образование. ДОПОЛ получает деньги и, возможно, вкладывает их в родную промышленность. Мы, в конце концов, не героин у них покупаем, верно?
      – Но ведь мы платим преступным элементам. А как сами студенты относятся к такого рода набору? – Внезапно мои мозги потрясла догадка: – О боже! Неудивительно, что все студенты из Тихоокеанского региона знают не больше восьми слов по-английски и вечно всем недовольны.
      – Эй, полегче с «преступными элементами». Союзники тоже пользовались услугами мафии в Италии во время Второй мировой, верно? Кому будет лучше, если вместо нашего университета студенты поедут в какой-нибудь Дерьмотаун, штат Миннесота, и все из-за того, что у нас были возможности провести набор эффективнее, но мы ими не воспользовались? Справедливости ради надо признать: триады – незаконная организация, но мы не просим их делать ничего незаконного. Обычный бизнес, не более. Понимаешь? Пока оплата приходит вовремя, они излучают сплошь положительные флюиды. Если ты сейчас станешь в позу, плохо будет всем, включая тебя самого.
      – Я не…
      – Вот и славненько, дружище. Я знал, что ты не робкого десятка. Знал.
      – Но…
      – Бабки я тебе достану, не вопрос. Их надо будет внести на счет в банке. Этим всегда занимался TCP, но я могу узнать реквизиты, они должны где-то быть. Как поступить – в обычном порядке или передать нал местным ребятам Чанга, – решай сам. Ты – главный. – Назим дружески похлопал меня по плечу: – Свяжись со мной, если что будет нужно. – Подойдя к зеркалу, он повертел головой, оглядывая свою прическу. – Можешь на меня рассчитывать. Давай дружить, а? Черт, ты только посмотри, сколько времени. Пора идти, потом поговорим, ладно?
      Назим выскочил за дверь, я остался в туалете наедине с собой. Я бы простоял столбом много лет, если бы, пытаясь ухватить разбегающиеся мысли, не зацепил одну из них. Мысль пинком вернула меня к жизни, и я сорвался с места в галоп. Спустя несколько минут, одышливо сипя, как спаниель, я влетел в офис учебного центра и подскочил к шкафу с документами. Дэвид Вульф глядел на меня, сдерживая улыбку.
      – Что случилось, Пэл? В тебя вселился инопланетный разум?
      Пропустив замечание мимо ушей, я начал рыться в бумагах TCP, бегло просматривая их и бросая прямо на пол. За моей спиной укоризненно цокала языком Полин Додд, прибавляя громкости с каждым цоком. Наконец я нашел, что искал.
      Я держал в руках клочок бумаги с датой, номером и трехбуквенным сокращением. Дата, очевидно, указывала на срок платежа. Номер – не иначе номер банковского счета. А 100 000 ГКД означали сто тысяч гонконгских долларов. Я сел за компьютер, открыл в Интернете страницу с курсом валют. По текущему обменному курсу 100 000 ГКД равнялись девяти с половиной тысячам фунтов. Сумма была неожиданно велика и одновременно странным образом несолидна.
      Назим небрежно обронил «несколько тысяч фунтов». Если девять с половиной тысяч – это «несколько», то придется попросить его спуститься чуть поближе к земле. Ясно, что деньги выделялись немалые, и мне даже стало приятно оттого, что кто-то в нашем университете располагал подобным бюджетом. Но смутная тревога не покидала. Такую сумму неплохо положить в карман, но вряд ли ею можно соблазниться настолько, чтобы сбежать с ней в Бразилию. Хватит на три недели кутежей с шампанским, не более. TCP ни за что бы не повелся на столь маленькую сумму. Кажется, Назим говорил, что TCP прихватил «много чего еще». Интересно, как много и чего? Я был страшно возбужден. TCP способен всучить кому угодно машину со скрученным спидометром и гнездом голубей, свитым на том месте, где был мотор, но вряд ли он украдет деньги без всякой причины. Это на него не похоже. Либо сумма была совершенно колоссальной и он не устоял. Но почему его волновали законы о выдаче преступников? Ясно ведь, что университет не станет жаловаться в полицию из-за кражи черного нала. TCP, конечно, постарается спрятаться получше, но, с другой стороны, искать его будет отнюдь не полиция Северо-Восточной Англии.
      И я опять впал в состояние задумчивого анабиоза.
 
      – В чем дело?
      Изнуряющие ежедневные угрозы вперемешку с посулами наконец возымели действие, и дети доели отмеренные с боем, неравные порции ужина. Теперь они сражались на мечах из подручного материала в гостиной. Мы с Урсулой сидели среди послевоенного хаоса на кухне и перекусывали, используя короткий миг неестественного затишья, прежде чем бросить монету и определить, кому идти заставлять детей чистить зубы на ночь.
      – Ни в чем, – ответил я, без аппетита мучая картофелину.
      – Ой, ну конечно, ни в чем. Опять у Пэла приступ хронической нивчемности?
      – Ладно. Не в том, чему бы ты могла помочь. Так сойдет?
      – Все равно поделись. Я тебе все рассказываю, даже если ты не можешь помочь.
      – Попробовал бы я тебя не выслушать.
      – Давай так: или рассказывай, в чем дело, или кончай корчить из себя страдающего героя. У Аль Пачино в кино это получается интересно, но в реальной жизни я тебе засуну в ноздрю вот эту фрикадельку, если не прекратишь немедленно. Все еще дуешься из-за своего маленького члена?
      – Нет. Это связано с работой. Просто…
      – Только не надо говорить о работе… Знаешь, что сегодня учудила Ванесса?
      – Попала на крючок к триадам?
      – Засунула куда-то стопку моих отчетов и заявила, что я сама виновата. Я так разозлилась, что потеряла дар речи.
      – На меня ты никогда такне злишься.
      – Нет, я вправду хочу поменять работу. Сил больше нет. Ума не приложу, из-за чего Ванесса ко мне цепляется.
      – Да потому что она – уродина. Каждый день, когда она видит тебя, ей становится нестерпимо ясно, какая она жуткая уродина. Ее корчит оттого, что ты ходишь веселая и счастливая, а она – с уродской мордой.
      – Всякий раз мне кажется, что уже ничего глупее нельзя придумать, но ты раскрываешь рот и… – Урсула щелкнула пальцами, – превосходишь самого себя. Ванесса обвинила меня в пропаже отчетов, потому что она – уродина? Ты серьезно?
      – Да.
      – С чего ты взял? Во сне привиделось?
      – Но это же элементарно. Во-первых, вид у нее действительно отвратный, разве не так?
      – Ну… м-м… дело вкуса. У нее… м-м… пропорциональная фигура.
      – А к фигуре присобачена несусветно уродливая рожа. Ванесса – образина, ты – нет, ее это бесит, бешенство выходит наружу в виде обвинений в потере отчетов. Не надо быть гением, чтобы понять.
      – А кто тут гений? Если ты произнес три фразы подряд, это еще не значит, что тебе все удалось объяснить.
      – Типичная бабская вражда.
      – Ты же знаешь, за такое я могу и убить. Знаешь ведь?
      – Я не критикую, я всего лишь объективен. Вот тебе пример: как-то я жил с одной девушкой и она закатила мне сцену из-за этажерки. Сижу, смотрю телевизор, никому не мешаю, и тут она – врывается, шумит, что этажерка такая-сякая, что мне пора оторвать зад и сделать что-нибудь, что я жуткий бездельник и далее в том же духе. Я обалдел – с чего вдруг? Вопрос с этажеркой никогда ребром не стоял, и уж тем более не сейчас, за десять минут до конца фильма. Мне хотелось досмотреть кино, а поимел я грандиозный скандал из-за ерунды. Потом выяснилось, что реальнаяпричина ее раздражения была в том, что она беспокоилась о своей маме. Но даже если бы я знал об этом и вовремя сказал: «Ты беспокоишься из-за матери, и твое беспокойство выражается в криках насчет этажерки. Отцепись от этажерки, хорошо?» – она заявила бы, что я умничаю и плюю на ее справедливые претензии касательно нашей мебели. Похоже, это свойственно всем женщинам. Мужчины гораздо конкретнее в своих эмоциях. Мужчина бы сказал: «Я тут беспокоюсь о матери, а ты, корова, сидишь и смотришь телевизор». Видишь, здесь связь между эмоциями совершенно конкретна.
      – Ты бы вообще ничего не сказал, но дулся целую неделю.
      – Я никогда не дуюсь.
      – Ты не учел одного: может, я и беспокоилась о матери, но этажерка все равно была поганая. Ты всегда выискиваешь «истинную» причину, когда тебе нечем крыть. Если бы я накричала на тебя из-за того, что ты оставил незакрытым кран в ванной и затопил весь дом, пока просаживал на собачьих бегах все наши сбережения до последнего пенни по наводке стриптизерши, с которой провел ночь накануне, ты бы сказал: «Ты злишься, потому что у тебя месячные». И не ухмыляйся, пожалуйста.
      – Я не ухмылялся. Я… губы разминал.
      – Я их тебе сейчас так разомну, что они завяжутся узлом на затылке. Но вернемся к делу. Мне пора подыскивать новую работу – с хорошей зарплатой, гибким графиком, не уродливыми коллегами. А если вдруг сразу не найду – неплохо бы отдохнуть. Позвоню Йонасу, выясню, не пригласит ли он нас покататься на лыжах.
      Наверное, следовало рассказать Урсуле о моих проблемах на работе. Но беда в том, что Урсула всегда не мытьем так катаньем заставляет меня выбрать правильный путь. Стоит сказать ей, что у меня болит зуб, и она выталкивает меня к зубному врачу, к которому по доброй воле я ни за что бы не отправился. Поделись я с Урсулой своими тревогами, она не стала бы вникать в нюансы, но посоветовала обратиться в полицию, это уж как пить дать. И что в итоге? Джордж, Назим и Чанг Хо Ям легко выкрутятся либо сделают так, что полиции не хватит улик для предъявления обвинения кому бы то ни было (за исключением, возможно, моей персоны). Остальные ополчатся на меня как на стукача, загубившего набор студентов и навлекшего на подельников угрозу потерять работу. В мгновение ока найдутся причины, чтобы меня уволить. А мне не хотелось получить пинок под зад сразу же после повышения в должности. Но больше всего меня смущало то, что триадам вряд ли придется по вкусу мое вмешательство в их маленький бесперебойный бизнес. Поэтому вариант обратиться в полицию подходил лишь человеку, которого устраивает быть всеми презираемым, безработным и мертвым. Если же поступить по-своему – то есть пустить дело на самотек в надежде, что ситуация сама рассосется и все образуется, – то с большой долей вероятности ситуация и впрямь рассосется и все будет в порядке. Нет, нельзя говорить Урсуле, что триады ждут от меня денег за набор иностранных студентов. Я могу запросто не дожить до конца передряги.

      Мне нравится воображать себя парнем, которого сыграл Берт Рейнолдс в «Освобождении». Пока все пребывают в ужасе, панике и замешательстве, я сохраняю спокойствие, трезвость мысли и поступаю соответственно обстоятельствам. Такая самооценка не слишком далека от истины. В конце концов, пересмотрев уйму фильмов об обычных людях, попадающих в опасную ситуацию, я неизменно принимал сторону героя, говорившего: «Черт побери! Возьмите себя в руки. Делайте, как я скажу, и мы все останемся в живых». Будь у меня иная натура, я бы примерял шкуру другого персонажа – директора по рекламе, трусливого предателя, которого в финале съедают акулы в лифте, камнем падающем вниз. А попади мой любимый герой в переделку с триадами – этот Пэл в исполнении молодого, не успевшего располнеть Харрисона Форда, несомненно, провел бы утро перед компьютером в офисе, с молчаливой угрюмостью лепя маленьких лошадок из канцелярской замазки «Блю-Так».
      К счастью, меня никто не беспокоил. Полин не вылезала из Интернета в поисках дешевых авиарейсов в Малагу. Почему-то на ее экране вместо испанских авиалиний постоянно выскакивали пассажи про «шпанскую мушку». Полин тяжко, неодобрительно вздыхала, делала какие-то пометки в маленьком блокнотике, но явно не решалась попросить меня о помощи в присутствии Дэвида, которому с его места не было видно, чем она занята. Сам Дэвид начал утро с просмотра отчетов АСПФВО (Английского совета по финансированию высшего образования). Для разнообразия он время от времени переходил на отчеты ОКПИС (Объединенного комитета по информационным системам).
      Тишина разлетелась вдребезги, когда дверь распахнулась и в офис вихрем ворвалась Джейн, библиотекарь отдела политологической литературы. Джейн была костлявой ведьмой двухсот с лишним лет от роду, всегда одетой в одно и то же платье унылой служебной расцветки. А может, у нее имелось несколько одинаковых платьев. Она обладала завидной, неистощимой подвижностью, какая обычно свойственна престарелым сумасшедшим. Не обращая внимания на меня и Полин, Джейн прямиком ринулась к Дэвиду и осведомилась с плохо сдерживаемой яростью:
      – Дэвид, у вас найдется свободная минута?
      Мы с Полин немедленно прикинулись мухами на стене, будто и не ловили каждое слово.
      – Итак, Дэвид, я должна вам сообщить…
      Туг в открытую дверь вкатился библиотекарь отдела экономической литературы Брайан. Голову Брайана покрывали густые рыжие волосы. Волосы были явно фальшивые, но все делали вид, что не догадываются об этом. Шарообразное, облаченное в жилетку туловище Брайана заставляло вспомнить персонажей Диккенса. Брайан брел по щиколотку в золе догорающего сороковника. Несмотря на сферическую комплекцию, двигался он по-птичьи, выгибая конечности самым причудливым образом, а когда требовалось стоять на месте, быстро-быстро перебирал ногами. Глаз отдыхал только на его голове. В прошлом с Брайаном случались казусы: пребывая в крайнем возбуждении, он так быстро поворачивал голову, а за ней и все тело, что парик не успевал вписаться в вираж и сдвигался на сорок пять градусов. Во избежание подобных недоразумений, пока тело приплясывало в ритме сбивчивого стаккато, голова Брайана совершала исключительно медленные, апатичные движения. Однако наблюдение за походкой Брайана оставляло жутковатое впечатление, картинка надолго застревала в памяти и всплывала по ночам в кошмарах.
      – А-а-а, Брайан, – насмешливо протянула Джейн. – Надеюсь, ты согласишься повторить Дэвиду все, что только что сказал мне, причем в том же тоне?
      – С удовольствием, Джейн. Позволь начать с информации о том, чем ты занималась сегодня утром.
      – Я занималась тем же, чем занимаюсь каждое утро.
      Брайан фыркнул:
      – Да уж, с этим не поспоришь.
      – Не могли бы вы рассказать, что произошло, с самого начала? – попросил Дэвид.
      – Я сидела за столом… – приступила к рассказу Джейн.
      – Это не самое начало. Начало было, когда я прибыл в офис, – перебил ее Брайан.
      – Нет, не тогда, – огрызнулась Джейн.
      – Тогда, тогда, – ответил Брайан.
      – «Тогда, тогда…» Как ребенок прямо.
      – Это не я, как первоклашка, бегаю ябедничать учителю, Джейн.
      – Очень рада, что ты жалуешься, соблюдая субординацию, Брайан. Это многое объясняет.
      – Да расскажите, наконец, что произошло! – взмолился Дэвид.
      – Он назвал меня дурой! – воскликнула Джейн.
      – Она сломала мой карандаш! – взревел Брайан.
      – Во-первых, это не твой карандаш, а университетский. Во-вторых, я его не ломала. Свинцовая сердцевина уже была сломана, потому что ты барабанил карандашом по столу.
      – Этот университетский карандаш я взял на складе для своих личных нужд. Кстати, свинец в карандашах больше не используют, там графит.
      – Полагаю… – вставил Дэвид, но его никто не слушал.
      – Взял для своих личных нужд? Кажется, раньше это называлось «своровал», не так ли?
      – Не так, если карандаш лежит на столе в офисе. «Своровать» означает положить в карман и унести домой. Как программу текстового редактора, которую я заметил в твоей сумочке на прошлой неделе. Не написать ли письмо в Ассоциацию библиотекарей по поводу соблюдения некоторыми библиотекаршами правил лицензирования?
      – А я напишу письмо по поводу этичности заглядывания в сумочки коллег!
      – После случая с этим карандашом ты уже ничего не напишешь!
      – Позвольте мне… – Дэвид снова попытался разнять их, его снова перебили, но на этот раз не спорщики.
      – Ух ты! Я прямо на войну попал, а? – со смехом произнес возникший на пороге Назим.
      Все невольно обернулись. Дэвид заметил, что прочие библиотекари сгрудились возбужденной стайкой за дверью, наблюдая за дуэлью Джейн и Брайана.
      – Эй, вы все! – крикнул Дэвид. – Возвращайтесь на рабочие места. Здесь не на что глазеть.
      Застигнутые врасплох библиотекари вздрогнули и разбежались кто куда, щебеча на ходу.
      – Приветик, Пэл! Свободная минутка найдется? – весело спросил Назим.
      – Да-а… – Я попытался подстроиться под его беспечный, раскованный тон, но мой ответ прозвучал скорее так, словно я сел на острый предмет.
      – Хорошо. Отлично. – Назим по-прежнему стоял в дверях. Я сообразил, что он хочет переговорить со мной с глазу на глаз.
      – Давайте поговорим на ходу, ладно? – сказал я, слезая со стула. – Мне надо кое-что сделать. Не здесь, в другой части здания.
      – Какие проблемы, дружище.
      Я вышел и прикрыл за собой дверь офиса. Сквозь стекло было видно, что Джейн и Брайан немедленно ожили и принялись поливать друг друга, но слов уже не было слышно. Мы с Назимом шли по коридору будто пара приятелей.
      – Как дела, Пэл?
      – Что ж, гангстеры меня пока не грохнули, значит, дела идут лучше, чем я ожидал.
      – Ха! Ну ты и насмешил меня, нет, правда. Ты мне поднимаешь тонус. Кстати, здесь есть место, где можно поговорить без посторонних?
      – Э-э… В кабинете истории и достижений университета, туда никто не заглядывает.
      – Веди, дружище.
      Мы спустились на несколько лестничных пролетов. Как я и ожидал, в кабинете никого не оказалось, но все-таки я запер дверь изнутри. После назначения мукзэпоем мне дали особый ключ, подходящий ко всем замкам в корпусе. Кроме трех членов совета менеджеров такой ключ имелся лишь у менеджера учебного центра, охраны, уборщиц и техперсонала. Правда, в коробке из-под печенья в общей комнате на всякий случай лежал запасной.
      – Превосходно, – сказал Назим.
      – То, что вы собираетесь сказать, меня сильно расстроит?
      – Ха! Вовсе нет. Я пришел помочь.
      – Ага.
      – Я так понял, ребята из ДОПОЛа своими требованиями денег тебя совсем зашугали… – Назим сунул руку в карман и вытащил конверт, потом сунул руку в другой карман и вытащил еще один конверт. – Вот я пришел тебя утешить.
      Он вручил мне оба конверта. Конверты были полуоткрыты, я быстро заглянул внутрь, отметив про себя, что они набиты пятидесятифунтовыми банкнотами.
      – Всего десять тысяч. – Назим ткнул пальцем в конверты, видимо, чтобы я не подумал, будто речь идет о каких-то других десяти тысячах, – например, о тех, что могли заваляться в моих карманах. – Больше, чем мы договаривались. Сумму в гонконгских долларах, о которой мы условились, я округлил в фунтах. Заплатим им немного сверху в виде компенсации за неудобства, а? Сразу перейдешь в разряд уважаемых.
      – Если честно, мне не хочется числиться ни в одном из их разрядов.
      Я нервно теребил конверты в руках: а вдруг я потеряю их прямо здесь, в запертом помещении? Никогда прежде я не держал в руках даже близкой суммы. Сам факт обладания, пусть краткого, такими деньгами, казалось, изменил окружающий мир: появился назойливый фон – страх жуткой потери. Назим улыбнулся и фамильярно потрепал меня по плечу, мне захотелось боднуть его головой в ответ. До меня дошло, что я даже не знаю, куда деть эти конверты. Назим, по-видимому, носил хитро скроенный пиджак, в котором незаметно умещались тысячи фунтов нала, – удобная штука для курьера, колесящего по городу. А у меня даже пиджака не было, я мог лишь засунуть по конверту в карманы брюк, откуда они торчали как уши. Говорят, деньги возвышают мужчин в глазах женщин. Вот у меня в карманах больше наличности, чем я когда-либо имел при себе, но все равно выгляжу дурак дураком.
      – Люди из ДОПОЛа больше не вступали в контакт? – спросил Назим, направляясь к двери.
      – Нет. Пока нет. – Мне пришлось временно вытащить из кармана пять тысяч фунтов, чтобы достать особый ключ. – Я даже не знаю номер телефона Чанга.
      – А-а, понятно. Тут я тебе ничем не могу помочь, извини, дружище. Номер у меня был, но я знаю, что Чанг любит менять мобильники каждые несколько месяцев. Один TCP знал, по какому номеру ему можно дозвониться на данный момент.
      Мы вышли на главную лестницу. Я придерживал руками карманы с деньгами, опасаясь, что те выпадут и улетучатся без следа. Я походил на ковбоя перед дуэлью. Если, конечно, ковбои имеют привычку красться вдоль полок с книжками по географии. С толстыми конвертами вместо револьверов. И с видом законченных идиотов.
      Сдвинув манжету, Назим глянул на часы:
      – Дела, дружище, дела. Пора бежать. Если что-нибудь понадобится, ты знаешь, где меня найти, верно? Уверен, ты и сам отлично справишься. Ведь справишься? У тебя есть способности, как у рыбы к плаванию, я сразу заметил, дружище. – Он еще раз взглянул на часы. – Пойду я, пора. День и ночь без выходных дела со всем миром. Увидимся позже, хорошо?
      Назим направился к лифту. Придерживая руками содержимое карманов, я быстро-быстро засеменил к служебному выходу. Попробуйте соединить два этих движения, и вы в точности скопируете походку старого гомика. Как можно проворнее я спустился на первый этаж и подбежал к личному шкафчику. Открыв его, я засунул деньги внутрь, запер дверцу и подергал ее для верности. Потом подергал еще. После чего проверил, заперта ли дверца, подергав ее в третий раз. Со вздохом облегчения отправился в офис, но, не успев дойти до двери, вернулся и опять подергал дверцу шкафчика. Заперта. Точно заперта. Чтобы убедиться, подергал еще раз.
      Остаток дня я провел без особых хлопот, разве что проверял дверцу шкафчика каждые семь минут. До конца рабочего дня досиживать не стал – надо было зайти в магазин, и я ушел пораньше. Пожалуй, единственное преимущество работы в университете заключалось в том, что он расположен в центре города. Вылазка в банк или магазин отнимала всего несколько минут. На сей раз мне требовалось купить куртку. У меня, конечно, имелась куртка, но не такая, которой можно доверить десять тысяч фунтов (а деньги я предпочитал носить на себе – так оно спокойнее). Все мои куртки и пиджаки давали слабину по части карманов. Некоторые их вообще не имели, у других они были неглубокие или даже (невероятно, но факт) фальшивые. Чтобы рассовать пачки пятидесятифунтовых банкнот, нужны большие карманы. Большие карманы на застежках. Карманы, которые можно запечатать гигантской молнией. Мне требовалась большая дурацкая куртка с большими дурацкими карманами. К счастью, они были в моде и недостатка в предложении не наблюдалось.
      Я не люблю прочесывать магазины в поисках одежды. Обычно за новой парой брюк я шел туда, где купил старую. Урсула пользуется другим методом – перемерить все брюки в каждом магазине города и вернуться домой ни с чем. Разве это не значит, что у меня получается ходить по магазинам лучше, чем у нее? Непредвзятый наблюдатель, увидев, что я возвратился домой через сорок минут, купив, что хотел, а Урсула провела в магазинах восемь часов, перебрав все брюки в городе и не сделав ни одной покупки, наверняка присудит победу по баллам мне. Урсула, однако, категорически не согласится, указав, что мои положительные баллы за достигнутый результат будут сведены на нет кошмарным отсутствием стильности. Урсула твердит, что со мной неинтересно ходить по магазинам. Подобные оценки моего бесстрастного отношения к обмену денег на товары и услуги не способны задеть меня за живое. Конечно, если бы она сказала: «Фу! С тобой так скучно подписываться на страховку от несчастных случаев», я бы крайне расстроился. Или если бы скорее с печалью, чем в гневе, посетовала: «Пэл, открывать с тобой счет в банке – никакого кайфа», это поразило бы меня в самое сердце. Но когда дело касается хождения по магазинам, я с готовностью признаю свою ущербность и выслушиваю мнение Урсулы с олимпийским спокойствием.
      Но в тот день, окажись Урсула рядом, она, несомненно, объявила бы меня интересным партнером, потому что я перемерил кучу курток в разных магазинах. Иногда я даже возвращался примерить ту же самую куртку во второй раз. Странно было бы экономить на куртке, в которой предстояло транспортировать десять тысяч фунтов, но, с другой стороны, не хотелось угрохать кучу денег на вещь, которую я и не подумаю надеть, если только не нужно будет нести оплату триадам. Помимо нормальной цены и карманов на застежках куртка должна была обладать объемистостью, этакой «пузатостью», чтобы засунутые в нее конверты с деньгами никак не обозначались на поверхности. Наконец мне удалось отобрать две куртки, удовлетворившие мой придирчивый вкус, но одна оказалась мала и в придачу женской, скорее даже девичьей. Поэтому в обмен на внесенные по кредитке 70 фунтов и 99 пенсов я стал обладателем произведения из акрилового волокна. В нем нашла пристанище астрономическая россыпь карманов, разбросанных в беспорядке, но снабженных крепкими молниями, напоминавшими шрамы – будто у куртеца была буйная молодость, когда он постоянно нарывался на драку. Куртка была скроена из толстенных ромбовидных клиньев, подкладка (с тремя гигантскими карманами) матово-зеленого цвета, а наружная поверхность – ярко-оранжевого. Я надел ее, немедленно засунул деньги во чрево карманов и застегнул молнии. Нормальный парень был бы доволен одной обновкой, но я не удержался и прикупил кое-что еще. В одном из магазинов вешалки с одеждой вплотную примыкали к отделам садового инвентаря и спортивных тренажеров. Наверное, хотели сделать как лучше для посетителей, которым сразу могли потребоваться рубашка, гребной тренажер и пара мешков торфа. Куртки в этом магазине имели непотребно элегантный вид, и я уже повернул к выходу, как вдруг заметил величайшее из изобретений человечества, выставленное на продажу всего за 54 фунта 75 пенсов, – коробочку размером с дамскую сумочку, соединенную проводами с электродами, которые, если прикрепить их к мышцам, стимулируют их слабыми электрическими разрядами. Индивидуальный прибор повышения тонуса. Программа физических упражнений для неисправимых лентяев. Просто счастье, что я дожил до такого прогресса! Немедленно заплатив, через две минуты я держал в руках пакет, чье содержимое сулило мне новый брюшной пресс.
 
      – Пэл, тебя ведь только-только повысили в должности, – сказала Урсула, когда я вошел в дверь в новой куртке. – Почему ты вдруг решил переквалифицироваться в рэперы? Джонатан! Питер! Идите сюда, посмотрите, папа надел на себя надувную лодку!
      Дети выскочили из столовой и замерли, с любопытством и замешательством разглядывая меня.
      – А что у тебя в пакете? – прищурилась Урсула.
      – Ничего.
      – Почему ты надел лодку? – спросил Питер.
      – Ох, Питер, это не настоящая лодка, просто дурацкая куртка, – вздохнул Джонатан.
      – Захотел и купил, чего такого? Я не поклонник расхожей моды, просто купил практичную вещь. Зачем поднимать столько шума?
      – Что значит «практичная»? – спросил Джонатан.
      – Это значит, что вещь не для красоты, а для пользы, – ответила Урсула. – И соображение пользы перевешивает все прочие. Пусть у папы глупый вид, зато он теперь непотопляем.
      Махнув рукой, я направился к лестнице.
      – Папа, почему ты надел лодку? – повторил вопрос Питер.
      Джонатан снова вздохнул и раздраженно пояснил:
      – Это не лодка, Питер, это – практичная вещь.
      В спальне я снял куртку и запихнул ее под кровать. Вынимать из нее деньги не имело смысла, но вешать ее на плечики в шкаф было опасно, учитывая популярность ограбления со взломом в нашем районе. Стимулятор мышц я тоже сунул под кровать и накрыл старыми журналами.
      Урсула с детьми ели шпецле – швабское лакомство, готовить которое надо так, чтобы по завершении кухня напоминала лабораторию для жутких медицинских экспериментов. Когда я сел за стол, Урсула пододвинула мне письмо:
      – В следующую среду у Джонатана в школе родительское собрание. Не попросишь свою маму присмотреть за детьми?
      – Она не сможет. Помнится, она говорила, что поедет к сестре в Девон.
      – Вот как? Что же делать?
      – Ничего. Можешь остаться дома. Поеду один.
      – Но я тоже хотела съездить.
      – Там не будет ничего важного. Это не специальное мероприятие, обычная рутина. Мне скажут, что все в порядке, и поинтересуются, есть ли у меня вопросы. Я скажу «нет». Всех дел – на десять минут.
      – Зато у меня есть вопросы.
      – Опять потребуешь, чтобы они предъявили учительские дипломы? Это неприлично.
      – В Германии учителя обязаны иметь соответствующее образование, а здесь на работу берут кого попало, лишь бы согласились. Я желаю знать, прошли ли учителя необходимую подготовку.
      – В Германии дети начинают учиться только с шести лет, а у нас с пяти. Возможно, здешних учителей не слишком тщательно готовят, зато у них больше времени, чтобы набраться педагогического опыта непосредственно на рабочем месте. Мы это уже обсуждали.
      – Ты обязан узнать все, что происходит в школе. Когда вернешься, потребую подробного отчета.
      – Не сомневайся, я замучаю миссис Битти вопросами.
      – Миссис Хэмпшир, – поправил Джонатан, не отрываясь от тарелки. – Мою учительницу зовут миссис Хэмпшир.
      – С каких это пор? А что случилось с миссис Битти?
      – Взлетела на воздух.
      – Джонатан, я серьезно спрашиваю.
      – Точно взлетела на воздух, – кивнула Урсула. – У нее в квартире была утечка газа.
      – Во дела!
      – Мой друг Луи сказал, что от нее одни тапочки остались.
      – Понятно. Весьма прискорбно.
      Джонатан пожал плечами, продолжая есть:
      – Всякое бывает.
      – Да, кстати, – вспомнила Урсула, – я позвонила брату. Он постарается взять отпуск, чтобы съездить с нами на лыжный курорт. Побудем сначала пару дней с родителями, потом с ним и Сильке поедем кататься на лыжах.
      – Ладно, как скажешь.
      – Ты ведь тоже сможешь взять отпуск?
      – Думаю, смогу.
      – Вот и хорошо. Потому что мне отпуск нужен позарез. Я тебе рассказывала, что Ванесса опять учудила?
      – Почти целые сутки не рассказывала. Я прямо-таки весь извелся от любопытства.
      – Тогда слушай…
 
      – Док, Простак, Чихун, Тихоня, Соня, Весельчак и Ворчун. – Я водрузил гамбургер на стол и протиснулся между столом и стулом на свое место. – Если бы вы были восьмым гномом, то как бы вас звали?
      – Ру звали бы Дрочун, – хихикнула Трейси. Ру ответил невыразительным эрзац-смешком:
      – Ха… А-ха-ха. Меня бы звали…
      – Лепила? – продолжала Трейси. – Страшила?
      – Привередой, я думаю… Меня часто называют привередливым. Я не обижаюсь, неразвитые люди всегда дают такие клички тем, кто предъявляет к жизни более высокие требования.
      – Точно.
      – Коли речь зашла о высоких жизненных требованиях, скажи на милость, Пэл, чего ради ты вырядился в эту куртку?
      – Гм. Куртка как куртка.
      – Ну нет. Это не просто куртка. Она родом из таких зловещих мест, куда нормальные куртки боятся нос показать. Что это? Может, новая курточная национальность?
      Я долго думал, не рассказать ли Ру и Трейси о триадах. От них я не боялся услышать совет «поступай правильно». Во-первых, они были мои друзья, то есть люди, не способные давать благоразумные советы, во-вторых, даже если бы они такой совет дали, я мог его проигнорировать. С Урсулой так не получится. Наконец скрепя сердце я решил ничего им не говорить. Информация была просто создана для сплетен, никто бы не удержался, чтобы не разболтать. Рассказать друзьям о триадах, а потом потребовать, чтобы молчали, – бесчеловечно и жестоко. Не платить же черной неблагодарностью Ру и Трейси, которые скрасили мне столько обеденных перерывов. Чем меньше людей будет знать о моих делах, тем лучше. Сам я умел хранить тайны и не раскололся бы даже на допросе. То есть я был уверен, что не расколюсь, пока Ру не начал издеваться над моей курткой и я не обнаружил, что мне стоит неимоверных усилий не разболтать историю всему кафе. Наверное, так и прокалывались шпионы в СССР во время холодной войны. Достаточно методично и язвительно осмеивать прикид агента, пока он не огрызнется: «Еще бы мои туфли не смахивали на клоунские, ведь в них тайник с микропленкой».
      – Обычная куртка. Мне нужна была куртка, вот я и купил на распродаже.
      – Она случайно не из парусины, уж больно на парусник похожа? – подначивала Трейси.
      – По вам обоим телевидение плачет. Выпуск вечерних новостей: «Найдены неопознанные тела», примерно в таком духе.
      – Извини, – Трейси не могла унять смех, – мы просто развлекаемся.
      – Что-то многовато развлечений стало в этом мире.
      – Вряд ли. Например, посмотри сюда… – она указала на Ру, – развлечение – это то, чего людям постоянно хочется. Взять хотя бы секс…
      – Браться за секс – самое милое дело.
      – В основе массовой культуры заложена аксиома, что секс – это развлечение. Полная лажа.
      – А я думаю, что секс должен быть развлечением, – убежденно заявила Трейси.
      – А я думаю, – включился Ру, – что секс должен продаваться в автоматах. Если бы я мог сделать так, чтобы секс всегда был развлечением и продавался в автоматах, мне, пожалуй, поручили бы сформировать правительство.
      – Вместе посмеяться в постели – это же здорово и… э-э… ну просто здорово, и все, – добавила Трейси.
      – Мы с Трейси в одной постели. Мы за секс как развлечение.
      – Нет, нет и нет. Секс не должен быть развлечением. Секс может быть разным – будоражащим, романтическим, жутким, бездумным, грязным, опасным, неистовым, запретным, извращенным, – но если он для вас всего лишь развлечение, вы на ложном пути.
      – Что-что я…
      – Помолчи, Трейси. Секс и смех несовместимы. Сексу все нипочем – чувство вины, суровый призрак неизбежной смерти, посторонний шум, неподходящие погодные условия, захламленный салон автомобиля. Мощные дозы алкоголя и наркотиков, совершенно лишающие человека способности выполнять элементарные осмысленные действия, не только не препятствуют сексу, но даже бесконечно увеличивают его вероятность. Единственное, что разит секс наповал, – смех. Теперь все на свете пытаются превратить в развлечение – «учитесь с удовольствием», «соблюдайте диету с радостью», «наслаждайтесь банковскими операциями». А вот хрен вам. В мире мало веселого. На восемьдесят процентов он состоит из убожества, страданий, несправедливости и гнетущей экзистенциальной серости. Еще на семнадцать – из откровенной удушающей скуки. Остаются несколько минут веселья в неделю, точка. Мое скромное пожелание: лучше не смешивайте эти веселые минуты с сексом, иначе хиханьки да хаханьки погасят эротический запал. Если вам нужен головокружительный водоворот страсти, пыл, безумие и экстаз – займитесь сексом, если хотите развлечься – сыграйте в карты, что ли.
      Повисла длинная пауза. Друзья молчали, уставившись на меня. Потом Трейси, чуть подавшись вперед, сказала:
      – У тебя салат застрял между зубов… Ага, вот здесь.
 
      К монитору моего компьютера прикрепили записку: «Тебя искали китайцы». Похоже, почерк Уэйна, но я бы не поручился. Мне редко приходилось видеть, чтобы Уэйн, Радж или Брайан писали от руки, обычно они предпочитали клавиатуру компьютера.
      – Давно она здесь? – спросил я, нервно переводя взгляд с Дэвида на Полин.
      – Один из ваших… сотрудниковоставил ее, уходя на обед, – обронил Дэвид.
      Я взбежал на верхний этаж со всей прытью, на которую был способен. Уэйна на месте не оказалось, Радж и Брайан, очевидно, играли друг против друга за компьютерами, потому что Брайан захихикал в тот самый момент, когда Радж застонал. Наверное, увидел на экране собственный обезглавленный труп и сообщение от Брайана «Сгинь, падла!». Заметив меня, они синхронно нажали по клавише и на экранах их компьютеров мгновенно открылись таблицы «эксель».
      – Ой, привет, Пэл, – пробормотал Радж.
      Я потряс рукой, давая понять, что хочу сказать нечто важное, но не могу отдышаться. Восполнив запасы кислорода, я начал:
      – В-ввы-ы-х…
      Рано, видимо, начал. Предательское дыхание опять меня подвело.
      – Чего? – спросил Радж.
      Я еще раз тряхнул рукой, потом достал из кармана записку и подал ему.
      – А-а, да. Какие-то китайцы хотели тебя видеть, – кивнул он.
      Я изобразил, будто сжимаю Раджу горло и откручиваю голову, что должно было означать: «Сам знаю, козел».
      – Погоди-ка… – Радж встал и выглянул в компьютерный зал. – Эти двое еще здесь. – И ткнул пальцем в двух человек, стоявших в дальнем конце компьютерного зала.
      Я показал ему большой палец, что означало «спасибо».
      Согнувшись, я несколько раз глубоко втянул воздух. Полдюжины вдохов-выдохов вернули мне дар членораздельной речи, после чего я выпрямился и направился к визитерам.
      – Здравствуйте, – раздался голос Бернарда.
      Неожиданно столкнувшись с Бернардом, я непроизвольно зарычал. Бернард отскочил назад и наступил на сумочку студентки, ожидавшей своей очереди пользоваться компьютером.
      – Эй! – возмутилась студентка.
      – О, не-е-ыт. Прошу прощения. Я ничего не сломал?
      Студентка вытащила из сумочки горсть раскрошенной пластмассы с болтающейся батарейкой.
      – Сирену раздавил, урод. Как я теперь буду хулиганов распугивать? Нет, вы только посмотрите. Надо же быть таким придурком! Знаете, как это называется? Угроза здоровью, вызванная халатностью. Ты подвергаешь меня повышенному риску нападения. Да я тебя, блин, насмерть засужу. Ей-богу.
      Студентка была явно с юрфака.
      – Ох, не-е-ыт. Мне ужасно жаль. Радж! Радж! Принесите девушке запасную сирену со склада. И как можно быстрее. Спасибо.
      На складе хранился запас сирен для каждого сотрудника, уж такой это был университет.
      – Пусть, блин, две принесет.
      – Радж! Принесите две сирены… Мне действительно очень-очень жаль.
      – Ладно, проехали.
      Пятясь, Бернард рассыпался в извинениях, а потом обратился ко мне:
      – Итак, Пэл, здравствуйте. Э-э… у вас новая куртка?
      – Да.
      – Вы мерзнете?
      – Нет.
      – Хорошо. Но такие куртки вообще-то положено оставлять в гардеробе.
      – Послушайте, мне очень жаль, но я страшно занят, Бернард. У меня срочная встреча.
      – Ничего. Все нормально. Я лишь хотел поговорить о Дне рационализатора. Спросить, какой план вы составили, и так далее.
      – А-а. Как я уже говорил, у меня все схвачено. Можете не волноваться.
      – Знаю. Просто я хотел обговорить план по пунктам.
      – Боюсь, прямо сейчас у меня абсолютно нет времени.
      – Конечно, конечно, какие проблемы. Не заглянете ли потом ко мне в кабинет?
      – Да, разумеется. Когда вам будет угодно. Но сейчас не могу…
      – Понимаю – нет покоя грешникам, ха-ха.
      – Ха-ха. Мне пора.
      – Хорошо, хорошо, идите. Увидимся позже.
      – Да, позже мы обязательно поболтаем.
      Бернард сунул руки в карманы и развернулся к выходу на лестницу, плавно переставив прямую ногу, будто ножку циркуля. Нацепив улыбку, я подскочил к китайцам.
      Они тихо переговаривались.
      – Привет, я Пэл, здешний мукзэпой. Вы, кажется, меня искали?
      – Ты – босс? – с серьезным видом спросил меня тот, что стоял ближе.
      – Да, я руковожу компьютерной группой.
      – Нам нужна эта, – китаец ткнул меня в грудь, – ты – помогать?
      Я похлопал по карману:
      – Кажется, у меня есть то, что вам нужно. Я… – До меня вдруг дошло, что нас окружали люди. – Или нам лучше обсуждать дела в туалете?
      По выражению лица можно много чего понять. Глядя на их реакцию, я вдруг сообразил, что они никак не могут быть людьми из триады. В мгновение ока я напустил на себя строгий вид:
      – Потому что, если у вас дело такого рода, меня оно не интересует. Университет старается покончить с практикой обсуждения делишек в туалетах, для дискуссий у нас имеются конференц-залы. А туалеты предназначены для… короче, вы сами знаете для чего. Так что вы хотели узнать? Поясните подробнее.
      – Мы не хотеть ходить с тобой в туалет, – сказал тот, что стоял дальше. Его приятель истово закивал.
      – Вот и хорошо. Я должен был убедиться, понимаете?
      Китайцы опять закивали.
      – Теперь, когда мы разобрались, чем я могу вам помочь?
      – Мы – студент. Нам нужна эта. Эта, кто печатать по-китайски на компьютере. Она есть?
      – Нет, такая услуга, если не ошибаюсь, предоставляется на факультете иностранных языков. В их компьютерном зале текст можно набирать китайскими иероглифами. Знаете, где находится лингвистический компьютерный зал?
      – Да.
      – Отлично. Что еще?
      – Ничего. Спасибо.
      – Не стоит благодарности.
      Вернувшись в офис компьютерной группы, я зашел в кладовку и прикрыл за собой дверь. Обхватил голову руками и взвыл:
      – А-а-э-э-и-и-и…

      Оставаться на работе не было никаких сил, и я сказал Раджу и Брайану, что беру отгул.
      – В следующий раз, когда Уэйн будет писать мне записку, напомните ему, чтобы писал «китайские студенты», а не «китайцы».
      – А какие тут еще могут быть китайцы кроме студентов? – удивленно спросил Брайан.
      – Да какие угодно. Могут быть… короче, всякие разные. Университет работает не только для студентов, вы же знаете.
      Дома меня встретила неестественная тишина. Когда Урсулы с детьми нет дома, он становится иным, незнакомым местом, притихшим и безжизненным. Даже дребезжание чайника, в котором я кипятил воду для чая, звучало в окружающей пустоте чересчур громко.
      С чашкой чая я поднялся наверх и уселся на кровати. В тридцатый раз достал из кармана конверты и пересчитал деньги. В размеренном перебирании банкнот было что-то сюрреалистическое. Деньги на глазах теряли свою ценность. Так бывает, если повторять какое-нибудь слово снова и снова, пока оно не станет смешным и бессмысленным. В голове мелькнула шальная мысль – если потеряю деньги, просто скажу их хозяевам: «Чего вы волнуетесь? Ведь это обычная бумага, разве не правда? По сути говоря, в чем заключалась их ценность?» Мысль, однако, сменилась живой картинкой: меня расстреливают из автоматов в глухом лесу.
      Убедившись, что ни одна из банкнот не улизнула, я вернул конверты в карманы и положил куртку под кровать. Для верности задвинул ее подальше, и тут моя рука наткнулась на стимулятор мышц. На крышке коробки был изображен мускулистый красавец, каких можно видеть на соревнованиях по олимпийскому десятиборью или выставках гомосексуальной эротики. Электроды были прикреплены к его подозрительно лоснящемуся телу, пальцы покоились на кнопках управления, атлет улыбался, глядя куда-то вдаль – наверное, на свою идеально подтянутую жену. Разумеется, только круглый идиот мог поверить, что мужик накачал себе гору мышц исключительно с помощью стимулятора. Не иначе играет в теннис или что-нибудь еще. Меня это мало волновало – в стриптизе на девичниках я выступать не собирался. С меня хватило бы умеренных, не требующих физических усилий упражнений, избавляющих от живота.
      Я открыл коробку и прочел инструкцию. Она содержала несколько предостережений, которые меня не касались (например: «Избавление от лишнего веса возможно лишь в сочетании с низкокалорийной диетой» – с начала 70-х такие премудрости начали лепить на что угодно), и набор схем, показывающих, куда приставлять электроды, чтобы стимулировать определенные группы мышц. На одной из схем были изображены мышцы ног, и я подумал, нельзя ли насобачиться вместо утомительных, изматывающих прогулок пешком поочередно подавать импульсы то на левую, то на правую ногу. Однако этот проект я отложил на будущее – не будем забегать вперед. Вынул электроды из пластиковых кармашков, разноцветными проводами подсоединил их к блоку управления и включил устройство в розетку. Потом, быстро стянув рубаху, осторожно прикрепил электроды к телу, как было показано на схеме. Первое прикосновение оказалось холоднющим. «Стройная фигура требует жертв», – подумал я. Хотя у мужика на картинке не было живота, его пресс был явно пошире моего пуза. На мужике электроды располагались стройными рядами, на мне – как птичье гнездо, свитое из проводов. Ну да ладно. Инструкция советовала установить время на таймере (я выбрал получасовую «максимально эффективную тренировку») и постепенно прибавлять мощность, «пока не почувствуете покалывание». Инструктаж был, очевидно, рассчитан на тех, у кого куча свободного времени. Не мог же я сидеть и полчаса ждать, пока появится покалывание, поэтому решил взять быка за рога. Включив прибор, я передвинул все регуляторы на восемьдесят процентов мощности.
      – Хх-а! – вырвалось у меня, когда живот внезапно скрутил спазм, какой бывает при сильнейших запорах. Спазм длился несколько секунд и столь же внезапно прекратился, вернув мой живот в прежнее вялое состояние. Короткая передышка, и опять – хх-а!
      Очередность напряжения и расслабления вкупе с ожиданием следующего спазма на некоторое время поглотили мое внимание. Потом интерес к сокращениям мышц брюшного пресса с помощью электричества начал постепенно угасать. Даже без тягомотины физических нагрузок процедура, как и любая тренировка, нагоняла смертную скуку. Ничем другим я заняться не мог, потому что был подключен к сети, даже бродить по дому не мог. Я включил часы-радио, специально настроенные на волну бодрящей поп-радиостанции, лег на спину и стал слушать хит-парад мальчуковых групп, изредка перемежаемый выступлениями девчоночьих групп, предоставив животу трудиться самостоятельно.
      Минут через пятнадцать-двадцать легкое шуршание заставило меня открыть глаза. Уж не взломщик ли опять? Если бы. У кровати стояла Урсула, взирая на меня не просто с тревогой, а с благоговейным ужасом.
      – О боже, у тебя кризис среднего возраста!
      Признаться, я был задет, но совсем не по той причине, о какой вы подумали. Я мог бы с легкостью доказать, что еще слишком молод для кризиса среднего возраста. Более того, по моим понятиям, кризис среднего возраста вызывает чувство, что жизнь утекает сквозь пальцы, ничего еще не достигнуто, а смерть уже нетерпеливо царапается в дверь. Так вот, подобное ощущение мне знакомо с семи лет. У меня иммунитет к кризису среднего возраста, потому что я им заболел еще безусым пацаном.
      – Почему – хх-а! – ты так рано вернулась? Сейчас только – хх-а! – четыре часа.
      – Последний прием отменили, вот я и решила уйти пораньше. Сколько ты этим тут занимаешься? И… что… ты только этим и был занят после обеда?
      – Ой – хх-а! – не надо меня грузить. Я просто подумал – хх-а! – что не помешает поддержать физическую форму.
      – Почему бы тогда не купить велосипед? На велосипеде мигом обретешь форму.
      – Ерунда!
      – Что?
      – Езда – хх-а! – на велосипеде жутко выматывает.
      – Зато велосипед укрепляет сердце и легкие.
      – Фиг… – хх-а! – …ня. Их можно заменить донорскими. Лучше – хх-а! – тренировать те части тела, которые – хх-а! – нельзя пересадить.
      – У тебя точно кризис среднего возраста. Утраченный пресс пытаешься восстановить, самооценка ни к черту, куртец хип-хоповый прикупил… Черт, могу поспорить, что жалобы на маленький член из той же оперы. Ты прицепил этот механизм к своему концу, не иначе?
      – Вовсе – хх-а! – нет. Если уж пользоваться метафорами – хх-а! – то жить с тобой – все равно что прикрепить электроды – хх-а! – к гениталиям.
      – Сколько ты отдал за эту штуку?
      – Какая разница?
      – Сколько?
      – Я – хх-а! – купил ее на свои деньги.
      – Ну скажи сколько.
      – Пят… – хх-а! – …надцать фунтов сорок девять пенсов.
      – Покажи чек.
      – Я его выбросил. Хх-а!
      – Где покупал?
      – Уже не помню.
      – Врешь. Где покупал?
      Стимулятор мышц издал серию писклявых сигналов, сообщая, что закончил месить мой пресс. Я начал отцеплять электроды.
      – Конец тренировки.
      – Оно еще и попискивает – ух ты!
      – То есть на сегодня зарядка закончена. Но чтобы добиться желаемого эффекта, процедуру надо повторять каждый день в течение полутора месяцев.
      – Неужели? – Урсула с деланным восхищением указала на мой живот: – Значит, будет еще лучше?
      Я натянул рубашку.
      – Потребуется время, а ты как хотела? Чудес не бывает. Ну да ладно. Кто поедет к няне за детьми, ты или я?
      – Ловко придумал отвлечь меня, но я не забыла – где купил?
      – Разве я не ответил?
      – Нет.
      – Я ответил – не помню.
      – Послушай, ты, конечно, имеешь полное право отвечать подобным образом, но нельзя же всерьез рассчитывать, что этот номер пройдет.
      – Честное слово, не помню. Я купил его… в Интернете!
      «В Интернете» прозвучало почти как «что, съела!», я чуток перегнул палку. Дабы исправить оплошность, я потер живот, прикидываясь, будто почувствовал фантомные судороги, и повторил более непринужденным тоном:
      – В Интернете.
      – В Интернете?
      – Именно.
      – Где в Интернете?
      – В том-то и дело, что не помню. Там столько похожих адресов, что их просто невозможно запомнить.
      – Хор-р-рошо. Проверю список покупок по кредитной карточке.
      – Я наличными платил. У них не было онлайновой службы заказов, я послал перевод.
      – Ты послал перевод по адресу, который нашел в Интернете?
      – Да.
      – По адресу компании, название которой не можешь вспомнить?
      – Правильно. Так мне ехать за детьми?
      – Если это вранье, ты, конечно, представляешь, что тебя ждет?
      – Зачем мне врать? (Урсула не ответила, лишь посмотрела на меня.) Ладно. Поехал за детьми.
      Няня жила в паре минут езды на машине. Днем она забирала Питера из яслей (куда мы сдавали его на несколько часов), после школы – Джонатана и сидела с ними, пока мы не возвращались с работы. Забрав детей, я не без борьбы пристегнул их к сиденьям. Каждое утро они покидали дом с чистыми мордашками и в приличной одежке, но к ужину неизменно являлись растрепанными, липкими и замызганными. Я уже давно махнул на это рукой, поскольку твердо убежден, что пытаться контролировать поведение детей просто опасно. Попытки – замечу, чисто эгоистические – заставить их вести себя подобающим образом дурно сказываются на психике родителей. Нет уж, куда лучше, если припрут к стенке, сказать, что дети не твои и что тебя всего лишь попросили понянчиться с ними до вечера.
      Я втерся в поток машин, Джонатан и Питер трещали о чем-то своем на заднем сиденье.
      – Чем вы сегодня занимались в школе, Джонатан?
      – Ничем.
      – Да неужто? Опять? Вы что, тему такую проходите – ничегонеделание? А ты чем занимался, Питер?
      – Какал.
      – Вот как? Впечатляет.
      – Мы скоро переедем в новый дом? – спросил Джонатан.
      – Да, скоро. Ждем, пока юристы закончат работу, чтобы можно было переехать.
      – А что юристы делают?
      – В основном ничего не делают. Но за это им приходится платить большие деньги. Наверное, в школе вас учат, как стать юристом.
      – Не хочу быть юристом. Хочу быть джедаем.
      – Совмещать эти две профессии точно не получится.
      – Пап, держи…
      Питер достиг возраста, когда дети любят дарить подарки. Порой он влетал в комнату с криком: «Это тебе», а мне полагалось отвечать: «Прищепка? Ух ты, классно!»
      – Что? – Я протянул руку, держа другую на руле и не отрывая взгляда от дороги.
      Будь за рулем Урсула, она бы уставилась на Питера в зеркало заднего вида, а то и обернулась всем телом. Не исключено даже, что она подперла бы педаль газа палкой и перелезла на заднее сиденье посмотреть, что там ей предлагал Питер.
      – Вот. – Питер положил в мою ладонь некую субстанцию.
      Я плавно переместил руку назад, чтобы взглянуть на «подарок».
      – Фу! Ты где взял эту гадость?
      – В носу.
      Я долго стряхивал козявки с ладони на дорогу. Водитель двигавшейся следом машины, видимо, подумал, что я пытаюсь подать ему знак остановиться, и принялся яростно жестикулировать.
      – Включи радио, – попросил Джонатан.
      Я нажал на кнопку. Какая-то Дебби из Мэнсфилда жаловалась, что мусор не вывозят вовремя.
      – Только не разговоры. Разговоры надоели. Найди музыку.
      Еще один тычок пальцем – и я напарываюсь на канал, передающий классический рок в осовремененном виде. Об этих переделках с придыханием распространяется некий субъект, более всего жаждущий донести до слушателя, как он хорош в постели.
      – Скоро поедем в Германию, Джонатан. На лыжах покатаемся. А ты, Питер, на санках.
      – Я тоже хочу на лыжах.
      – Ты еще мал, Питер.
      – Не мал.
      – Нет, мал, – подхватил Джонатан. – Ты не умеешь на лыжах. Я умею, а ты нет.
      – И я умею.
      – Нет, не умеешь. Я умею, мама умеет, папа немного умеет, а ты не умеешь.
      – Что значит «немного умеет»?
      – Ну, ты же не очень хорошо катаешься, правда?
      – Неправда. Я хорошо катаюсь.
      – Не так хорошо, как мама.
      – У мамы больше опыта. Она выросла в Германии, на лыжах с детства стоит. Когда я был маленький, мне негде было кататься на лыжах.
      – А что ты делал вместо лыж, когда был маленький?
      – На велике гонял, наверное.
      – Мама и на велике умеет.
      – Нет, я на велике езжу лучше мамы.
      – Почему же ты сейчас никогда не ездишь?
      – Времени не хватает.
      – Я тоже умею на велике, – заявил Питер.
      – Не умеешь, – парировал Джонатан.
      – Нет, умею.
      – Только на четырех колесах, это не считается. Ой, слушай, Бритни Спирс поет. Пап, тебе нравится Бритни Спирс?
      – Нет, Джонатан, я презираю и ее саму, и всю ее систему ценностей. Питер, ты действительно умеешь ездить на велосипеде. Скоро мы снимем боковые колеса.
      – Если бы мама ехала на лыжах, а ты – на велосипеде, кто бы победил?
      – Я.
      И пусть никто не говорит, что я не стараюсь служить сыновьям хорошим образцом для подражания.
 
      Все смотрели на меня с омерзением, и я понял – случилось что-то неладное. Обычно меня просто не замечают, но в то утро коллеги вздумали утвердить меня на роль Иуды учебного центра. Я уже собрался мысленно послать их куда подальше и заняться своими делами – ведь библиотекари способны невзлюбить человека по самым неожиданным причинам, а помощники библиотекарей известны как крайне раздерганные личности, чьи поступки не поддаются логике. Кто знает, может, они глядели на меня исподлобья в знак солидарности с бедствующими детьми третьего мира? Но вскоре я подвернулся Бернарду и все прояснилось.
      – Пэл! Вот вы где. – Бернард жестом указал – где.
      – Доброе утро, Бернард.
      – Я уже начал беспокоиться, вы так и не зашли ко мне вчера.
      О боже. Я же обещал зайти к нему после разговора с китайскими студентами, которых я принял за членов триады. Совершенно из головы вылетело. Оставалось чистосердечно признать свою вину.
      – Извините, Бернард. У меня живот схватило.
      – О не-е-ыт. Но теперь прошло?
      – Спасибо, все в порядке. Наверное, это был один из новых вирусов, что вырубают человека на целые сутки.
      – Рад, что вы поправились. Кстати, я хотел обсудить с вами День рационализатора…
      – Как я уже сказал, не беспокойтесь. У меня все продумано.
      – Нет, вы не поняли. Обсудить я хотел вчера, а проводить мероприятие нужно уже сегодня, прямо сейчас.
      – Вот черт!
      – Ведь вы уверяли, что все организовано, не так ли? Я вас не раз спрашивал, и вы говорили…
      – Все готово.
      – Точно?
      – Да, а почему вы сомневаетесь?.. А-а, понял, потому что я сказал «вот черт». Это такой сетевой жаргон. Когда говорят «вот черт» (опасаясь, что восклицание прозвучало с беспросветным унынием, я подкрепил его жестом: оттопырил оба больших пальца), имеется в виду «полный вперед!». – Я снова показал большие пальцы.
      Бернард кивнул. По его лицу было видно, что он искренне старается поверить моим словам.
      – Вот черт! – повторил я для пущей убедительности.
      – Никогда раньше такого не слышал, – признался Бернард.
      – Новая мода.
      – Любопытно.
      Я понял, что он решил рискнуть и принять мои объяснения. На долю секунды меня окатила волна радости, но я тут же вспомнил, что ни черта, то есть ровным счетом ничегошеньки не подготовил ко Дню рационализатора. Мы с Бернардом наслаждались, каждый по-своему, повисшей паузой, за которой должно было последовать объяснение, как вдруг по громкой связи передали:
      – Пэла Далтона просят пройти к окну выдачи литературы.
      – Надо пойти узнать, из-за чего шум-гам. – Я махнул рукой в направлении библиотеки.
      – Разумеется. Только ненадолго. Автобус уже ждет на улице. Отправление через десять минут.
      Автобус отвезет нас туда, где Бернард на весь день застолбил большую аудиторию или конференц-зал, куда-нибудь подальше, у университета есть корпуса чуть ли не по всему городу. За учебным центром останутся присматривать дежурные, понадерганные из других отделов. Они нарочно палец о палец не ударят, чтобы в следующий раз их не отрывали от важной работы в своих отделах, а наши по возвращении раздуют историю еще больше, демонстрируя, что управление работой учебного центра – крайне сложная задача, которую нельзя поручать дилетантам. Но отвертеться все равно не получится. Бернард полагал, что проведение мероприятия за стенами учебного центра позволяет сосредоточиться и работать без помех, однако подлинная причина заключалась в том, чтобы отрезать людям пути к бегству.
      Я рысью устремился к окну выдачи литературы. Джеральдин, помощница библиотекаря, посмотрела на меня как на растлителя малолетних, в придачу опрокинувшего банку с краской на подол ее подвенечного платья за пять минут до начала брачной церемонии.
      – Извините за беспокойство. Вы, конечно, очень заняты, готовя для нас полезные мероприятия…
      – Я сам не знал, что День рационализатора проводится сегодня, – прошипел я. – Меня Бернард заставил, я…
      – Просто выполняем приказ, да? Не надо передо мной извиняться, Пэл. Бог вам судья. Тут с вами какие-то люди хотели поговорить, сказали, что по важному делу. – Она кивнула на двух китайцев приличного вида, которые стояли рядом с окном, бесстрастно на меня поглядывая.
      Я издал стон, зародившийся у самых коленок.
      – Спасибо, Джеральдин. Преогромное спасибо.
      Сквозь звон в голове тоненький голосок нашептывал, что они могут оказаться еще одной парой обычных студентов, но даже наиболее оптимистично настроенные участки мозга уже не верили утешениям. Возраст – не показатель принадлежности к студентам УСВА, у нас полно немолодых студентов, людей, которых послали на курсы переподготовки и т. п. Но всем студентам, независимо от возраста и социального происхождения, был присущ определенный уровень неряшливости. Эти двое были одеты не по-студенчески аккуратно.
      Я подошел к китайцам или, точнее, подполз:
      – Чем могу помочь?
      – Вы – мистер Пэл Далтон?
      – Боюсь, что так.
      – Хорошо. Наш начальник, мистер Чанг Хо Ям, предупреждал вас, что мы заедем?
      Я догадался, что говорить будет только один из них, тот, что был пониже, других отличий между китайцами я не заметил. Одинаково безупречные костюмы, одинаково безучастные физиономии.
      – Да, я вас ждал.
      – Может, пройдем в ваш кабинет?
      – Э-э… Сейчас не очень подходящий момент.
      – Какая жалость. Я крайне огорчен. Вам никогда не приходилось испытывать жгучее огорчение?
      – Просто мне сейчас надо кое-куда ехать.
      – Куда же это?
      – Я и сам не знаю.
      – Ясно. Жизнь богата неожиданностями, верно?
      – Нет, я просто адреса не знаю. Но это недалеко. Я не за границу еду, не подумайте чего.
      – Провалиться мне на этом месте, если я такое заподозрил.
      – У меня есть… то, что вам нужно. Могу прямо здесь отдать… – Я полез в карман.
      – Нет, – китаец вскинул руку, – я предпочел бы более приватную обстановку. – Он повел головой в направлении камеры внутреннего наблюдения, нацеленной на площадку перед окном выдачи. – Жаль, но мы не можем оставаться здесь слишком долго.
      – Почему?
      Китаец стрельнул глазами на своего спутника.
      – Нестыковка с расписанием поездов.
      Его спутник удрученно разглядывал носки своих туфель.
      – Ага, ясно… – закивал я; никто ко мне не присоединился. – Сейчас узнаю, куда мы едем. Начальник, конечно, сообщит мне адрес, но, боюсь, я буду очень плотно занят.
      – Позвоните, когда освободитесь. Я не меньше вашего надеюсь, что ждать не придется слишком долго.
      – Да, неплохая мысль.
      – Хорошо. Номер моего мобильного телефона…
      – Э-э-э…
      – Э-э-э?
      – Со многих наших аппаратов нельзя звонить на мобильные телефоны, у нас идет борьба с нерабочими разговорами, знаете ли.
      – Ну да, еще бы. А разве мобильного телефона у вас нет?
      Я рассмеялся:
      – Нет уж. Мобильниками пользуются только коз… Нет, у меня нет.
      Говорун повернулся к Молчуну и что-то отрывисто сказал по-китайски. Судя по реакции Молчуна, он хотел что-то возразить, но Говорун настойчиво повторил фразу. Молчун неохотно вытащил из кармана мобилу и отдал мне.
      – Видите номер? – Говорун указал на запись в блоке памяти. – Это номер моего мобильного телефона. Когда освободитесь, позвоните, договорились?
      – Договорились. Пойду узнаю, куда мы едем…
      – Это ни к чему. Встречу назначим, когда позвоните, в каком-нибудь месте, где легко поймать такси.
      – Хорошо. Тогда до встречи.
      – Именно.
      Я лихорадочно подыскивал слова, которые завершили бы беседу с громилами из триады на мажорной ноте, но в метре от меня уже переминался с ноги на ногу Бернард. Перехватив мой взгляд, он постучал по часам. Я пискнул: «Мне пора» – и сделал ручкой. Китайцы в ответ махать не стали.
      Персонал под конвоем вели в автобус. Бернард шествовал во главе колонны, Дэвид – в арьергарде, следя, чтобы никто не сбежал. Когда недовольные массы погрузились в автобус, Дэвида отправили назад в корпус проверить туалеты. Через пять минут он вернулся. Следом с понурым видом брели Радж, Уэйн, два ассистента и библиотекарь отдела общественных наук.
      Автобус тронулся, Бернард стоял у места водителя и «в общих чертах вводил в курс дела» участников мероприятия. Курс дела выглядел довольно неопределенно. Бернард сообщил, что я подготовил массу интересных семинаров, которыми мы будем охвачены весь день до пяти часов. Обедать будем на месте, в Банерли-Хилл. Так называлась старая начальная школа, здание которой университет купил, когда она оказалась ненужной муниципалитету. Школу превратили в конференц-центр, а довольно ухоженные спортплощадки отдали студентам физкультурного факультета. От учебного центра до школы езды было пятнадцать минут. Десять из них я потратил, пытаясь сообразить, что делать с пятьюдесятью товарищами по несчастью до пяти часов, чтобы не только рационализировать их работу, но и не оставить впечатления, будто я выдумал программу Дня за десять минут до его начала.
      Спустя убийственно малый промежуток времени я уже сидел в зале вместе с остальными работниками учебного центра, хотя «вместе» – не совсем подходящее выражение: вокруг меня пролегла мертвая зона в виде трех пустых кресел с каждой стороны. Пройдет еще несколько минут – и меня позовут на сцену. В мозгах звенела пустота, я грыз ногти. Бернард сделал приглашающий жест. Я картинно обернулся на сидящих сзади, произнес одними губами: «Что, меня?» – и вопросительно ткнул себя в грудь. Бернард закивал – «ага, тебя», и я, волоча ноги, поднялся за ним на сцену. Там уже приготовили микрофон.
      – Всем-всем, прошу тишины, – произнес Бернард, заглушая ропот в зале. – Я временно слагаю с себя полномочия. Сегодняшним мероприятием будет руководить Пэл.
      Я подошел к микрофону, провожаемый очень редкими хлопками. Хлопал только один человек.
      – Спасибо, Бернард. Ну… Это… Сзади хорошо слышно?
      Люди в задних рядах сидели с каменными лицами, из чего я сделал вывод, что слышно хорошо. Странно, но микрофон, казалось, почти не усиливал мой голос, хотя улавливал мое дыхание, превращая его в треск раздираемой в клочья бумаги.
      – Вот и отлично. Итак, мы собрались на День рационализатора. Да, День рационализатора… Рационализаторский день. Что именно мы понимаем под Днем рационализатора? Ну, это – день, это – отрезок времени, когда мы собираемся все вместе, чтобы рационализировать разные вещи, то есть сделать их лучше. Что именно мы понимаем под фразой «сделать лучше»? Попросту – улучшить. Хотя мы называем этот день Днем рационализатора, его можно с таким же успехом называть Днем улучшений. Считаю, что об этом важно помнить.
      Я развивал тему ровно сорок пять минут, сформулировав столько определений понятий «рационализация» и «день», что Витгенштейн удавился бы от зависти. После чего мне оставалось лишь одно:
      – А теперь я хочу предложить разделиться на группы по пять-шесть человек и обсудить, что вы самипонимаете под «рационализацией». В зале вы найдете блокноты. Даю… скажем, полчаса. Годится?
      Убив полчаса, я убил еще столько же, вызывая на сцену представителя от каждой группы зачитать результаты групповых изысканий. Еще полчаса подводил итоги. Потом взял по человеку от каждой группы, попросил написать «Наша реальная ситуация» в верхней части блокнота и «Ситуация, которой мы хотим достигнуть» – в нижней и дал задание группам заполнить пространство между верхом и низом описанием поэтапных действий. Затем я перетасовал состав групп и предложил каждой скатать в ком лист бумаги. Расставив группы по кругу, я заставил их бросать друг другу бумажный ком в произвольном порядке, воображая, что ком – это студент. Человек, поймавший ком, должен был внести рацпредложение в соответствии с нуждами студента, потом перебросить ком следующему участнику, который был обязан отреагировать на предложение. Каждый шестой бросок означал студента-инвалида или студента, принадлежащего к этническому меньшинству. Наконец, пытаясь освободить персонал от психологической зацикленности на старомодных представлениях о библиотеке и надеясь снести преграды на пути потока новых идей, я провел двадцатиминутный сеанс «первобытного ора».
      После сеанса немного охрипший Бернард сказал, что пора обедать. Я объявил, что жду не дождусь второй части дня, чтобы углубить начатое в первой части.
      – Спасибо, Пэл. Я… не ожидал, – просипел Бернард, когда мы вереницей потянулись к буфету.
      – Ну, я хотел, чтобы получилось свежо, спонтанно. Чтобы люди не думали, будто я работаю по жесткому плану.
      – В этом вы преуспели, – заметил Бернард.
      – Сколько времени будет длиться перерыв на обед? Вы говорили – час?
      – Полчаса. Чтобы энтузиазм не угас.
      – Так, так… Времени не много.
      – Пойду понаблюдаю за курильщиками, как бы они не заблудились, – вмешался Дэвид.
      – Отлично. Спасибо, Дэвид.
      – Пожалуй, я пропущу обед, – сказал я, похлопав себя по животу. – Еще не пришел в норму. Кстати, где здесь туалет?
      Бернард показал, я засеменил прочь.
      Все три писсуара и две кабинки в туалете были свободны. Я быстро заскочил в кабинку и запер за собой дверь. Полчаса – не бог весть сколько времени, но можно успеть потихоньку встретиться с ребятами из триад, передать им деньги и вернуться. В туалетах установили современную сантехнику, но сама постройка оставалась все тем же школьным зданием. Я ступил на крышку унитаза, а с нее – на бачок. Окно из кабинки выходило на спортплощадку на заднем дворе. Окно было очень узкое. Я бы ни за что не пролез в него в массивной куртке, поэтому пришлось снять ее и просунуть в окно первой. К счастью, прямо перед окном рос чахлый ясень, и я смог повесить куртку на сучок.
      Ухватившись за раму, подтягиваясь, дрыгая ногами и извиваясь всем телом, я начал протискиваться в проем. В Калифорнии какие-нибудь ловкачи могли бы озвучить этот процесс завыванием китов в записи, и получился бы неплохой ритуал «второго рождения». Я же чувствовал себя совершенно униженным. Проем оказался еще уже, чем я думал, и мое «появление на свет» затрудняли два дополнительных препятствия. Сначала маленький металлический штифт на задвижке окна со злобным упорством не хотел отпускать мою одежду, пока не раздался сочный треск и меня не ожгла боль. Второе же препятствие – хоть ложись и помирай. Я вылез настолько, что держаться руками стало не за что, а ноги уже болтались в воздухе, не находя опоры. Я беспомощно трепыхался, как бабочка, пришпиленная булавкой.
      Набрав в легкие воздуха, я понял, что остался лишь один выход – удариться в панику. Паника получилась на славу: я молотил руками и ногами, ругался, дергался, скулил от отчаяния и жалости к себе – короче, перепробовал все, чему научился за долгую жизнь. Наградой стало умиротворенное изнеможение. Обвиснув как макаронина на вилке и обретя вожделенный покой, я стал осматриваться в надежде обнаружить оброненные кем-нибудь ценные идеи. Взгляд остановился на куртке. Куртка была далеко – я смог ее повесить, лишь вытянувшись в струнку, чуть не вывихнув руку, пришлось даже зацепить вешалкой куртки ветку, чтобы дотянуться. Сук, на котором она висела, выглядел сухим и непрочным. Я не мог поручиться, что он успешно сыграет роль якоря, держась за который я вытащу себя из окна, но других вариантов не было. Кряхтя от напряжения, я потянулся к куртке левой рукой. Когда гладкий материал выскользнул из моих потных пальцев, сердце будто ударилось о глухую стену: я представил, как куртка падает вниз. Но она лишь качнулась назад, и со второй попытки я крепко вцепился в нее обеими руками. Не хватало только, чтобы теперь она сорвалась с сучка. Я осторожно повернул ее несколько раз, чтобы вешалка свернулась жгутом, надежно крепя куртку к дереву. Снова глубоко вдохнув, я потянул куртку на себя, стараясь вырваться из окна, и… ага! Я оказался прав! Сучок обломился! Он застрял в вешалке и больно царапнул меня по лицу. Какие интересные находки у режиссера этой постановки.
      Держа куртку в вытянутых руках, я с ледяной яростью, какую не подозревал в себе, проклял ее на вечные, самые кошмарные муки, какие только могло породить мое израненное воображение. Вдруг в голове будто щелкнуло – то включились позывные надежды. Кое-как я просунул руку в карман и, ликуя, вытащил мобильный телефон, оставленный Говоруном. Через две секунды номер был найден и я позвонил.
      Гудок.
      – Ну же, давай…
      Еще гудок.
      – Ну же…
      Третий гудок и следом индифферентный голос:
      – Да?
      – Привет, это я! Пэл. Приезжайте. Прямо сейчас приезжайте.
      Я объяснил, где меня найти (некоторые подробности пришлось повторить дважды и подтвердить, что я не впал в разветвленное помешательство), а потом оставался на связи целую тягучую вечность, пока китайцы не добрались до школы на такси. По телефону я направил их на задворки школы, и, когда они наконец появились, моей радости от встречи с рэкетирами не было предела.
      – Слава тебе господи, – пролепетал я, увидев их внизу.
      Окно находилось высоко, на полметра выше их макушек. Паря в воздухе и наблюдая крайнее изумление и оторопь на лицах китайцев, я невольно вспомнил картину, изображавшую явление архангела Гавриила пастухам. Мое подсознание никогда не упустит случая надуть мне щеки.
      – То, что нам нужно, у вас с собой? – поинтересовался Говорун.
      – Да-да, только вытащите меня отсюда.
      – Обычно я не склонен к поспешным выводам, мистер Далтон, но ваше поведение… я бы сказал, непредсказуемо. Предпочитаю сначала довести до конца нашу сделку.
      – О-о, какого черта…
      Мне пришлось замолчать, потому что сзади послышался скрип дверных петель и голос Бернарда: «Пал?.. Пэл?» Бернард потряс дверь кабинки, которую я, к счастью, не забыл запереть, выкрикнул мое имя еще раз, потоптался немного, снова «пэлкнул» и вышел, хлопнув дверью.
      – Ладно, ладно, – быстро проговорил я, сунув руку в карман куртки. – Вот, держите. Здесь немного больше, компенсация за проволочки.
      Я отдал конверты Говоруну. Он пересчитал их содержимое со скоростью вентилятора, кивнул и передал Молчуну.
      – Э-э… а расписку вы не могли бы оставить? – застенчиво спросил я.
      – Чего-чего?
      – Ну, сумма-то не маленькая.
      – Вы что, собираетесь ее с налогов списывать?
      – Нет, что вы. Я хотел сказать… Вам, конечно, можно доверять. Разумеется, можно. Но ради пользы дела… э-э… расписка не помешала бы. Кто знает, вдруг сегодня вечером вы попадете в аварию? Я хотя бы смогу доказать мистеру Чангу, что передал деньги.
      Говорун долго молча смотрел на меня, потом вынул из кармана авторучку.
      – Как вам будет угодно… – Он похлопал себя по карманам. – У меня нет бумаги. А у вас есть?
      – Минутку… Кажется, у меня где-то завалялся автобусный билет.
      Я некоторое время рылся в карманах куртки, Говорун стоял и нетерпеливо щелкал кнопкой ручки.
      – Ага, вот он.
      Говорун нацарапал строчку китайских иероглифов. Бог знает, что он там написал, но и на том спасибо, я решил больше не испытывать судьбу.
      – Премного благодарен. Да, вот ваш телефон, чуть не забыл. Теперь помогите мне вылезти.
      Говорун взял телефон и передал его Молчуну.
      – Ну… – начал было он, но, к нашему обоюдному удивлению, его перебил Молчун:
      – Вот черт! Он до сих пор включен. Все деньги израсходованы. Я только вчера за него расплатился.
      – Прошу прощения, – сказал я.
      – О чем вы думали, а? Звонок с мобильника на мобильник в разгар рабочего дня, а? Почему не послали СМСку?
      – Я…
      – Сам виноват, что переметнулся к другому провайдеру, – бесстрастным голосом заметил Говорун. – Остался бы с моим, получилось бы значительно дешевле.
      – У твоего тарифы грабительские.
      – Зато несколько звонков можно сделать бесплатно, это компенсирует издержки.
      – Это если часто звонить. Мне же телефон требуется только в экстренных случаях.
      – Заткнись. Ты всегда так говоришь, а потом начинаешь слать сообщения по всему миру.
      – Извините! – перебил я. – Но здесь человек застрял! Вам не кажется, что…
      Я осекся, услышав, как опять открылась дверь туалета, в котором по-прежнему находилась моя задняя часть.
      – Пэл? – позвал Бернард крайне встревоженным тоном. – Пэл?
      – Быстрее, быстрее, – прошипел я, протягивая руки навстречу Говоруну. Но опоздал. Сзади послышалась возня и натужное пыхтение.
      – Пэл?! – вскричал Бернард, как мне показалось, у самых моих ягодиц. – Дэвид! Дэвид, похоже, я нашел его.
      Китайцы были не глухие и немедленно смотали удочки.
      – Вернитесь! – взмолился я, впрочем, без особой надежды.
      Голос Бернарда прозвучал совсем близко. Наверное, его обладатель перелез из соседней кабинки через перегородку.
      – Пэл, вы застряли?
      Меня настолько поразила беспросветная глупость вопроса, что захотелось крикнуть в ответ: «Нет, Бернард, с чего вы взяли?» Однако я мигом смекнул, что в моем положении лучше не становиться в гордую позу. Пожалуй, не существовало позы, в какую можно было бы встать в моем положении.
      Сзади послышались другие голоса. Это начали собираться зеваки. Бернард осторожно подергал меня за ноги. Не помогло. Казалось, мне легче было вылезти наружу, чем вернуться назад.
      – Ох, не-е-ыт. Он действительно застрял. Вы действительно застряли, Пэл.
      – Может, стащить с него брюки? – предложил Дэвид.
      Толпа отозвалась одобрительным гулом.
      – Нет! – завопил я. – Не троньте брюки!
      – Дэвид, сходите за завхозом. У него наверняка есть какие-нибудь специальные инструменты… Пэл, сохраняйте спокойствие. Я сейчас зайду с другой стороны.
      Шелест и стрекот, словно в воздух поднялась стая саранчи, сменила мертвая тишина, и я рад бы сказать, что потратил время на молитву Господу, дабы он явил чудо спасения. На самом же деле я просто обмяк, уповая на скорый конец мучений и легкую смерть.
      Через минуту или две наиболее быстроногие сотрудники учебного центра вынырнули из-за школьного здания. Вскоре почти все были в сборе, расположившись передо мной галдящим полукругом. Некоторые запыхались, другие оживленно болтали, все до единого сияли улыбками, не в силах скрыть злорадство.
      Не было только Дэвида, который, очевидно, отправился искать завхоза. Последним появился Бернард с привычно встревоженной физиономией. Он помрачнел еще сильнее, когда оценил, на какой высоте находится окно. Задрав голову, Бернард уставился в мои ноздри и поинтересовался, как я себя чувствую.
      – Да так, знаете ли, – пожал я плечами.
      Я старался ни с кем не встречаться взглядом, но известное дело – когда закрываешь лицо ладонью, хочется подсмотреть в щелку между пальцами, и постепенно ужас начал засасывать меня. Магнитные силы саморазрушения повернули мою голову так, что я уткнулся взглядом в глаза Карен Роубон. Ухмылка рассекала ее лицо надвое. Интересно, может ли человек умереть от восторга? Я решил, что, к моему огорчению, не может. Заговорив, она попыталась прикинуться обеспокоенной, но притворство было выше ее сил.
      – Вот это да, Пэл… – Карен умолкла, кривя губы так и сяк, чтобы не разразиться хохотом. – Вот это… Что случилось-то?
      Я вздохнул и закатил глаза:
      – Разве не ясно?
      Тишина одеялом накрыла толпу. Напряжение, с каким собравшиеся ждали, что я скажу, по силе уступало лишь напряжению, с каким я соображал, что бы такое сказать. Люди ждали ответа, боясь проронить хоть слово, боясь даже дышать. А я все тянул и тянул паузу, почти достигнув предела, после которого окончательно побеждает безмолвие и люди начинают по одиночке или попарно расходиться.
      – Эй! – наконец встрепенулась Карен и чуть выступила вперед, как бы принимая на себя роль выразителя нужд толпы.
      – Какого черта. Ясное дело, что я зашел в туалет…
      – А дальше…
      – Ясное дело, что я зашел в туалет… а куртку негде было повесить. Я увидел дерево… за окном… полез повесить куртку, но застрял.
      Объяснение содержало толику истины. Конечно, было очевидно, что оно меня не спасет. Оставалось прибегнуть к последнему средству защиты: обвести толпу взглядом, подразумевающим, что если вам непонятна элементарная логика такой цепочки событий, то вы сами кретины.
      И тут наступил переломный момент. Бернард тяжело плюхнулся на чашу весов – увы, не мою.
      – Не-е-ыт, в туалете былокуда повесить куртку, – оповестил он собравшихся. – Я сам видел крючок на дверях кабинки.
      – А-а… наверное, я его не заметил.
      В приступе смеха некоторые осели на землю. У всех по щекам текли слезы, женщина из межбиблиотечного абонемента упала в объятия подруги, охая: «Воздуха не хватает, воздуха…»
      Я так и не узнал, какая сволочь вызвала газетчиков, но репортер и фотограф из местной ежедневной газетки прибыли на место куда быстрее, чем завхоз придумал, как меня освободить из капкана. Завхозу пришлось выбивать оконную раму. Он сказал, что с удовольствием вытащил бы меня, применив грубую силу, если старший по должности возьмет на себя ответственность за возможное повреждение позвоночника. Бернард не согласился. Когда меня опустили вниз, на мне, словно балетная пачка, красовалась деревянная оконная рама. Пришлось ее распиливать.
      Урсула сидела за столом в окружении орущих детей и брокколи. Когда я в полном изнеможении ввалился в дверь, она немедленно вскочила.
      – Разберись с детьми, – потребовала она, топая в другую комнату. – С меня на сегодня хватит. На работе выдался просто кошмарный денек.

      Воспользовавшись чудесной возможностью самому себе поставить диагноз, я взял больничный на несколько дней, сославшись на «боль в мышцах живота». Обычно в заявке на больничный безбожно врут, однако мой диагноз не был полностью надуманным. Хотя, конечно, в основном мной руководило желание «спрятаться», резкие движения и вправду отзывались болью в животе, отчего я невольно морщился. Я не стал разубеждать тех, кто считал, что мой живот пострадал, когда я застрял в окне, но про себя полагал, что переборщил со стимулятором мышц (и не только – неотвязная тревога из-за триады тоже отрицательно сказалась на моих кишках).
      Тем не менее, утром я одевался как на работу и бродил по городу почти до вечера, возвращаясь домой в обычное время. Понятно, я не желал, чтобы Урсула знала о больничном, иначе она мигом придумала бы кучу нудных обязанностей. Приближался последний этап переезда, она как пить дать поручила бы мне паковать вещи или заниматься еще какой-нибудь ерундой. Урсула не проявила сочувствия, увидев мое фото в газете.
      – Скажи, ты расходуешь всюсвою энергию на то, чтобы ставить меня в дурацкое положение?
      – Знаешь, не всю.
      – У тебя несомненный талант.
      – Слушай, ты ведь не в курсе условий труда в университете – любой на моем месте мог бы застрять в этом окне, просто мне не повезло.
      – Как будто у меня своих неприятностей мало… Как ты думаешь, как отреагировала Ванесса, увидев твой снимок в газете?
      – Возбудилась? Воспылала страстью? Томлением духа и плоти?
      – Она нашла еще один повод, чтобы укусить меня. Пришлось тебя защищать, а ты же знаешь, как я этого не люблю.
      Модель механизма переезда на новое место состоит в черепашьем темпе сборов с внезапным переходом к лихорадочной гонке на время. Пока я делал вид, что улаживаю кое-какие дела на работе, произошел скачкообразный переход к стадии суеты. И все-таки я решил заскочить в кафе «У Патрика» на обед, чтобы поболтать с Трейси и Ру. Я рисковал нарваться на кого-нибудь с работы, но рассчитывал, что прижимание руки к животу и постная рожа упредят ненужные вопросы.
      – Что лучше – быть умным или красивым?
      – Ну, – отозвался Ру, – я был лишен подобного выбора… С этим трудно смириться, но все же красота требует от ее обладателя гораздо меньших усилий. Красивым человек остаетсядаже во сне, и потом, умному легче изобразить из себя красавца. Гения от безумца отделяет тонкая грань, зато грань между красотой и уродством очень, оченьтолстая.
      – По-моему, некрасивые люди в большинстве своем глупые, – добавила Трейси.
      – А это не предрассудок? – спросил я.
      – Я не про то, – в знак протеста Трейси энергично замахала руками, – у меня хватает некрасивых друзей. Я хотела сказать вот что: они глупы в своем отношении к красоте. Они отвергают людей, родившихся красивыми, потому что… ну, не знаю… красота досталась им без труда, наверное, поэтому. Мол, природа случайно распорядилась. Однако никто не издевается и не говорит: «Да он просто родился с талантом к музыке» или «Его блестящие способности к математике – всего лишь врожденный дар». Наоборот, такие люди вызывают уважение. Спортсмены, шахматные гроссмейстеры, артисты считаются ужасно положительными людьми. Но если человек принимает участие в конкурсе красоты, над ним смеются. Знаете, откуда это идет? Красота – качество, которое, как правило, ассоциируется с женщинами, поэтому общество, где хозяйничают мужчины, стремится принизить красоту.
      – Ни хрена себе, – хором произнесли я и Ру.
      – Похоже, ты давно эту теорию вынашивала и только ждала подходящего случая, чтобы донести ее до всеобщего сведения, верно? – поинтересовался Ру.
      – Чуть больше трех с половиной лет, – Трей-си наморщила нос, – или около того.
      – Господи… А я-то думал, что, отрешенно глядя в голубую даль, ты мечтаешь об Антонио Бандерасе.
      – И это тоже.
      – Ну ладно, поболтали – и хватит, – непререкаемым тоном объявил Ру. – Есть вещи поважнее. Согласно сообщениям прессы, ты, Пэл, застрял в окне туалета, я правильно понял?
      – О-о, ты же знаешь, как любят эти газетчики делать из мухи слона. Я вам не говорил, что мы скоро переезжаем? Сразу, как только вернемся из Германии.
      – Правда? Здорово! А насчет туалета…
      – Кстати, я для этого и приехал – встретиться со студентами, желающими снять наш дом. Хотел…
      – А как же…
      –..до конца…
      – …насчет…
      – …разобраться.
      – …туалета?
      – Лучше я побегу, перехвачу их до начала лекций.
      – Ру, он вот-вот выскользнет у тебя из рук, – предупредила Трейси, поднося чашку кофе к губам.
      – У меня много чего скользит в руках, – ухмыльнулся тот.
      Трейси хрюкнула прямо в чашку, расплескав кофе по всему столу.
      – Извините, некогда любоваться, как вы устраиваете здесь свинарник, надо идти отлавливать квартиросъемщиков, – сказал я.
      И ушел. Ру с Трейси сливали кофе со стола в пепельницу закатанным в пластик меню.
 
      Размораживание холодильника – одно из самых серьезных испытаний отношений на разрыв. Я льстил себе мыслью, что кому-кому, а мне хватает мудрости, чтобы понять: ничто на свете не стоит мучений и нервных расстройств, связанных с этой процедурой. Я бы согласился пожертвовать морозилкой, отдав ее во власть цепких толстых щупальцев безжалостного льда. В ловушку, расставленную Урсулой, я угодил за ужином.
      – Эй-эй-эй, – сказал я, когда Джонатан начал сползать со стула, стремясь улизнуть из-за стола, – доешь свой горох.
      – Я не люблю горох.
      – Нет, любишь.
      – Не люблю. Горох – гадость. Я его ненавижу.
      – Тихо. Раньше ты любил горох.
      Первобытный инстинкт родителя заставляет меня говорить за столом самые разные вещи. Например: «Что значит „не люблю“? Горох – прекрасная еда».
      – Нет, не любил.
      – Когда ты был совсем маленький, ты его ел.
      Джонатан метнул в меня взгляд, в котором читалось: «А чего-нибудь пооригинальнее не мог придумать?»
      – Ладно, съешь хотя бы половину, – пошел я на попятную. – Я тоже не очень люблю горох, но ем же. Нельзя выбрасывать еду, ведь (я едва удержался, чтобы не сказать: «В мире полно голодающих людей») всего несколько горошин осталось.
      – В холодильнике упаковка завалялась, – пожала плечами Урсула, – надо было доесть.
      – А я люблю горох, – вставил Питер.
      – Несколько? – фыркнул Джонатан. – Целых тридцать четыре штуки, посмотри.
      – А я люблю горох, – повторил Питер.
      – Вон Питер любит горох, пусть он и доест, – нашелся Джонатан.
      – Так не пойдет.
      – Почему?
      – А потому, что мы – родители и нам решать, кто будет есть горох и сколько.
      Сурово сдвинув брови, расправив плечи, я восседал в грозном молчании, словно неумолимый властелин. Урсула же взяла и попросту перебросила горох с тарелки Джонатана на тарелку Питера.
      – Займешься укладкой вещей? Только посуду сначала помой.
      – Стоит ли? При преждевременных сборах всегда возникает соблазн упаковать лишнее. Потом приходится распаковывать в поисках вдруг понадобившейся вещи, а переезд еще и не начинался.
      – До переезда осталось всего ничего. Не забывай, что на следующей неделе мы уже будем в Германии.
      – Какая разница… – Я закончил фразу неопределенным жестом.
      – Ладно. Может, ты и прав. – Слова Урсулы отозвались в моих ушах тихим щелчком взводного механизма, который слышит солдат, наступивший на противопехотную мину. – Тогда разморозь холодильник.
      – Не-е-е-е, – заморгал я.
      – Его необходимо разморозить перед отъездом, ясно же. Я уже освободила морозилку.
      – Но почему я?
      – Твоя очередь. Я размораживала в прошлый раз.
      – С чего ты взяла?
      – Неужели ты думаешь, – Урсула медленно роняла слова, будто застывшие капли яда, – что я могла забыть, как размораживала холодильник?
      – О-о-о-о! – сник я.
      – Шевелись, – наседала Урсула. – И так уже поздно.
      Если человек сознательно затягивает мытье посуды, значит, дело совсем дрянь. Я даже помыл противень. Урсула задумала акцию давно, судя по тому, что отключила холодильник заранее и обложила его кухонными полотенцами, чтобы те впитывали ручейки влаги, – тоже мне оптимистка. Талые воды все равно прорвут преграды из полотенец и зальют пол кухни. Злобный нрав морозилки давал о себе знать и после отключения от источника энергии.
      Демоны безумия, населяющие мир размораживаемых холодильников, исподтишка осаждали мой разум. Я поставил в морозилку миску с кипятком, и он замерз прямо у меня на глазах. Толстый слой льда издевательски смеялся мне в лицо. Я наливал миску кипятком несколько раз, теряя веру в законы физики и стараясь оттянуть последний решительный бой, который – я знал – все равно был неминуем. Прикинув, что шансы погибнуть или оказаться в больнице невелики, я подвесил перед морозилкой фен для сушки волос и врубил его на максимум. Холодильнику хоть бы хны, я же состарился на сорок минут. В конце концов, я поступил так, как на моем месте поступил бы каждый. Выбрал в ящике кухонного стола нож, не слишком погнутый от использования в роли отвертки, и приспособил его под ледоруб. Когда Урсула занята работой по дому, мне достает такта и воспитанности просто сидеть, смотреть телевизор и не мешаться под ногами. Но когда я что-то делаю, она всегда суетится, торчит у меня за спиной и поучает.
      – Не надо ножом, морозилку испортишь.
      – Не испорчу.
      – Нет, испортишь.
      – Нет, не испорчу. Я осторожно.
      Лед я долбил быстрыми энергичными тычками, при каждом ударе ножом меня осыпала туча мелких осколков.
      – Смотри, там подо льдом провода.
      – Вижу.
      – Ты их сейчас перережешь.
      Мне удалось засадить нож под один из пластов льда. Используя проклятия как рычаг, я попытался сдвинуть его с места. Пласт кряхтел и поскрипывал, но не поддавался.
      – Не перережу.
      – Нож не погни. Это один из наших лучших ножей.
      – Я тебе новый куплю.
      – Он из набора.
      – Тогда куплю новый чертов набор.
      – Это особенный набор, его мне бабушка подарила.
      – Может, тогда сама попробуешь? Сделаешь по-своему.
      – Не злись.
      Я был весь покрыт тающими льдинками. Мокрые руки обрели цвет сырого мяса. От долбежки болела кисть. Мне явно предстоял по меньшей мере еще час каторги.
      – Я не злюсь!
      Отвалилась первая глыба льда. Она грохнулась об линолеум и разлетелась на десять миллиардов мелких кусочков.
      – И постарайся не устраивать бардак, – наставляла Урсула.
      Мои пальцы стиснули рукоятку ножа.
      – А не прогуляться ли тебе?
      – Куда?
      – До Италии. Как минимум до Италии.
      – Кажется, начинать надо было сверху.
      – Спасибо. Очень ценное замечание.
      – Кстати, ты помнишь, что нам понадобится транспорт для перевозки вещей? Ты еще не договорился? Время поджимает.
      – В данный момент я занят холодильником! Ты хочешь, чтобы я бросил разморозку и начал договариваться о транспорте?
      – Нет, я просто напомнила. На случай, если ты забыл.
      – Я не забыл.
      – А жильцов нашел?
      – С ними я разобрался.
      – Вот как? Мне ты ничего не сказал.
      – А что тут говорить?
      – Я должна знать. Вечно ты так. Все втихаря норовишь провернуть.
      – Потерпела бы немножко, и я бы сам все рассказал без наводящих вопросов.
      – Ну и кто же наши жильцы?
      – Да какие-то девушки.
      – Откуда ты их знаешь?
      – Они учатся у нас в университете.
      – А почему девушки?
      – Э-э… уродились они такими, видимо.
      – Ты прекрасно понял, о чем я. Почему ты выбрал девушек?
      – Ты о чем? Им требовалось жилье, тут подвернулся я, они вроде нормальные, что еще надо? Какая разница, девушки они или парни?
      – Для тебя разница, очевидно, есть.
      – Да ну?
      – Тогда почему ты сказал «девушки»? Почему не сказал «учащиеся»?
      – Ты бы немедленно спросила, какого они пола. Я постарался сразу дать тебе исчерпывающую информацию.
      – Симпатичные?
      На самом деле потрясающие –все три. Обычно Колин Роубон трудится три года не покладая рук, чтобы довести студенток-гуманитариев до конкурентоспособного состояния, но эти столь ярко выделялись на общем фоне, что Колину наверняка приходилось приглушать их обаяние. Кандидатки в жилички состояли сплошь из сияющих глаз и непокорных темных прядей. Они искрились как шампанское, загадочно улыбались, бретельки кокетливо соскальзывали с их плеч. От них можно было ожидать чего угодно.
      – Я не особо присматривался.
      – Значит, несимпатичные?
      – Повторяю, я не присматривался.
      – Ты? Ты не присматривался? Ха!
      – Для меня главное – сдать дом.
      – Так симпатичные или нет?
      – Я не…
      – Симпатичные?
      Я тихо выдохнул и покачал головой, изображая удивление:
      – Ну, нормальные, на мой взгляд. Средние.
      – Ах ты, кобель! Стоит восемнадцатилетним англичанкам улыбнуться, и ты уже готов отдать им наш дом. С ума сойти!
      – Им уже по двадцать, в общем-то.
      – Отлично. Значит, уже можно переспать.
      – Я не собираюсь с ними спать, они всего лишь снимают у нас дом. Господи. Если уж на то пошло, с какой радости они станут со мной спать?
      – Ты – сотрудник университета, они – студентки, ты для них типа начальник.
      – Я работаю в биб-ли-о-те-ке. На всей планете Земля я никому не начальник. Для твоего сведения, правильным ответом было бы: «Потому что ты, Пэл, остроумный и привлекательный мужчина, не лишенный сексуальной притягательности».
      – Ты сейчас перережешь провод.
      – Не перережу.
      Я дошел до стадии, когда ножом (он страшно погнулся, за это мне еще влетит, но позже) выковыривать лед было уже небезопасно. В морозилке засела ледовая гвардия, отборные, самые настырные и злонравные части. Они занимали позиции за металлическими пластинами, притаились под змеевиками, взяв в заложники хрупкие электронные узлы. Их можно было одолеть только врукопашную. Сгибая и выворачивая пальцы под немыслимым углом, я залезал в щели и просветы, вытаскивая на свет божий, выдавливая, выцарапывая и выламывая камешки льда. На самые фанатичные очаги сопротивления – на каждый кусочек льда размером с виноградину – приходилось тратить по пять минут. Ледяная струйка сбегала по моей руке в подмышку, разгонялась, врезалась в резинку трусов и расползалась пятном почти правильной окружности.
      – А про родительское собрание ты помнишь?
      – Что?
      – Сегодня родительское собрание. Я тебе напоминала на прошлой неделе. До начала осталось пятнадцать минут. Еще успеешь.
      – Черт, что же ты раньше не сказала?
      – Я говорила. На прошлой неделе.
      – Значит, на прошлойнеделе?
      – Ну и сейчас еще раз сказала.
      – Огромное спасибо. Вовремя, не поспоришь. Ты неподражаема.
      Я зашвырнул нож в раковину и помотал головой, стряхивая с волос ледяные капли.
      – Только не надо на меня валить, если не можешь толком организовать свое время.
      Галопом я взлетел наверх, в спальню, а через две минуты уже скакал вниз. Урсула по-прежнему стояла, прислонившись к кухонной стойке, и сложив руки на груди. По ее позе легко было догадаться: моего возвращения она ждала не без злорадства.
      – Где вся моя гребаная одежда? – Я чуть не плакал.
      – Уложена, конечно. Или в чемодан – в отпуск взять, или в коробку – для переезда.
      – Вся? Ты что, всюупаковала?
      – Конечно, нет. А это что? – Урсула указала на футболку, зажатую в моем кулаке. Ничего другого я не смог найти.
      – Не могу же я ехать на родительское собрание в футболке с надписью «Секс-инструктор»? Господи, ты на картинку только посмотри.
      – Увы, подозреваю, что все твои вещи лежат на самом дне. Если бы ты сам складывал, то мог бы…
      – Ты что, самоутверждаешься таким образом? Самоутверждаешься за мой счет?
      – С холодильником закончишь, когда вернешься.
      – Ты… ТЫ…
      Эпитет, который я подыскивал, еще не придумали, потому я издал отчаянный рев и бросился к машине. Когда через полминуты я опять прибежал на кухню, Урсула стояла в той же позе.
      – Куда ты дела чертовы ключи от машины?
      Я бы промчался всю дорогу до школы на бешеной скорости, но, к счастью, светофоры на всех перекрестках переключались на красный. Это не только снижает скорость до разумных пределов, но и оказывает чрезвычайно целебное воздействие на психику. Впрочем, я не из податливых – за рулем я непрерывно кричал «ну, давай же!» всем водителям, тащившимся впереди меня, поэтому прибыл на место, опоздав всего на несколько минут.
      Проявив при парковке недюжинную смекалку, я вихрем ворвался в двери школы и заметался в поисках каких-либо указателей. Стены были покрыты жуткого вида рисунками. Мысленно взял на заметку: когда буду дефилировать по какой-нибудь галерее в окружении блестящих дам и их завистливых мужей, брошу небрежно: «Смотрите, эта картина выглядит так, словно ее рисовал четырехлетний ребенок», и все поймут, как я велик. Но сейчас я опаздывал и бежал мимо фигур-палок с гигантскими круглыми головами и руками, растущими на уровне бедер («Моя мама»), не останавливаясь. Краем глаза засек табличку со стрелочкой и надписью «Мисс Хэмпшир». Рванул в указанном направлении, чуть не столкнулся с парой молодых родителей (парень выкрикнул: «Ага! А бегать по коридорам не разрешается! Улю-лю-лю!») и остановился перед дверью с надписью «Класс мисс Хэмпшир».
      Дверь открылась сама.
      – Ой! – Прилична одетая женщина не ожидала увидеть меня на пороге. – Мистер Далтон? Как раз собиралась идти вас искать, у нас сегодня вечером довольно плотное расписание встреч.
      Мисс Хэмпшир пригласила меня в классную комнату, мы уселись на низеньких, сантиметров тридцать от пола, стульчиках для первоклашек. Колени торчали где-то на уровне груди. Учительница вопросительно глянула на мою футболку:
      – На улице дождь?
      – Нет.
      Усилием воли оторвав глаза от футболки, она принялась рыться в бумагах.
      – Я совсем недавно стала учительницей Джонатана…
      – Да, знаю. Мы очень переживали, узнав, что мисс Битти взорвалась… – Похоже, я не слишком удачно выразился. – Э-э… что мисс Битти подорвалась.
      Ну и черт с ним, как получилось, так и получилось.
      – Да, крайне прискорбный случай. Но дети, кажется, пережили трагедию без потрясений. Мы, конечно, проводили специальные мероприятия, собирали детей, говорили с ними, просили нарисовать, что они чувствуют. Удивительно, но воображением очень многих завладел сам взрыв. Дети обладают поразительной душевной стойкостью. Если им оказать поддержку, они способны преодолеть любые трудности.
      – Верно.
      – Итак…
      – Как дела у Джонатана?
      – Хорошо, мистер Далтон. Даже очень хорошо. Он показывает отличные результаты по всем предметам, особенно по математике.
      – Правда? Здорово. Просто здорово. Значит, причин для беспокойства нет?
      – Э-э… есть некоторые аспекты его поведения, которые все же внушают нам тревогу…
      – Он мешает другим детям?
      – Не совсем так.
      – А как?
      – Мешает, но немного иначе.
      – Я не очень понимаю.
      – Например, недавно он спокойно говорил своим одноклассникам, что Бога нет…
      Лицо учительницы исказилось болезненной гримасой, в классной комнате повисла пауза. До меня дошло, что она ждет моего ответа.
      – Э-э… да, но… Бога действительно нет. Я даже не знаю, чем тут можно помочь.
      Возможно, виной тому были мокрые трусы, но мне показалось, что температура в помещении резко понизилась.
      – Не забывайте, мистер Далтон, что наша школа учреждена при Англиканской церкви. Вы сами решили отдать Джонатана к нам, а не в школу по соседству.
      – Да-да, конечно. Но только потому, что в школах Англиканской церкви лучше учат. Я не думал, что придется иметь дело с религией.
      – Не думали?
      – Нет.
      – В школе при Англиканской церкви?
      – Да… То есть нет. Ведь у вас учатся дети разных конфессий, не так ли?
      – Разумеется. Мы учим детей, что веры бывают разные и все они равны – христианство, индуизм, сикхизм…
      – Но не атеизм?
      Мисс Хэмпшир рассмеялась и посмотрела с упреком:
      – Это только сбивало бы детей с толку, вы не находите?
      – Ну-у-у…
      – Дети еще слишком малы, чтобы мыслить самостоятельно. Пока что им гораздо проще принять существование Бога как данность. Повзрослев, некоторые из них, возможно, переменят взгляды, но сейчас, если мы искренне хотим оберегатьих, ничего не остается, как внушать им, что Бог существует.
      – Вы объяснили это Джонатану?
      – Да, но в более простых выражениях.
      – И что?
      – Он сказал, что возражения не допускаются. Так и сказал.
      – Во дети пошли, а? Где он только такого понахватался?
      – Я то же самое подумала.
      Чтобы заполнить паузу, я несколько раз прокашлялся.
      – Полагаю, вы поговорите с Джонатаном, мистер Далтон? Это довольно важный момент. По закону, школа обязана учить детей уважать религиозные чувства. Вы должны отдавать себе отчет, что поведение Джонатана может быть истолковано как насмешка не только над христианством, но и над религией в принципе. Ни этическая позиция школы, ни государственные юридические нормы не позволяют смотреть на подобные вещи сквозь пальцы.
      – Других проблем нет?
      – Есть подозрение, что он кормит хомячка пластилином. Но это пока не доказано.
      – Ну как? – осведомилась Урсула, лежа на диване, когда я, едва волоча ноги, переступил порог нашего дома.
      – Ты ведь слышала, что случилось с мисс Битти?
      – Да.
      – Похоже, Бог все-таки есть… Я – на кухню, с холодильником заканчивать.

      Мы с Урсулой еще ни разу не ездили в Германию вместе. И слава богу, потому что, если нас двоих посадить в ограниченное замкнутое пространство какого-нибудь транспортного средства, оно мигом превратится в арену борьбы, где дозволены любые приемы, кроме укусов и выдавливания глаз пальцами. Врозь мы всегда путешествовали и еще по одной, пожалуй, главной причине – я терпеть не могу самолеты. Раньше я летал самолетами, но потом перестал. Знаете, что мне больше всего не нравится в авиапутешествиях? Камнем падать вниз, будучи запертым внутри охваченной пламенем, кувыркающейся, разваливающейся на лету металлической коробки. А еще мне не нравится, что в самолетах нельзя вытянуть ноги.
      Бернард на удивление легко удовлетворил мою просьбу об отпуске. Правда, поначалу он не хотел меня отпускать, считая, что в центре много дел, а будет еще больше. Но, в конце концов, даже он понял, что мне нужна передышка и будет лучше для всех, если мне ее предоставить. После Дня рационализатора он уже сам уговаривал меня уйти в отпуск Конечно, я слегка тревожился: если мукзэпой и диспетчер в одном лице одновременно уйдут в отпуск, в компьютерной группе наступит полный развал, в котором меня же и обвинят по возвращении. Однако я скорее был готов примириться с этой гнетущей тревогой, чтобы на неделю избавиться от другой гнетущей тревоги: что вот-вот за спиной распахнется дверь офиса и в нее вломится рассерженный китайский господин, размахивая какой-нибудь остро заточенной штукой вроде меча. Расплатившись с триадами, я больше о них не слышал, но мне с трудом верилось, что этим дело закончится.
      Мы планировали несколько дней пожить у предков Урсулы, потом отправиться кататься на лыжах с ее братом и его женой – у них была своя квартирка на небольшом лыжном курорте у ледника Штубай. Урсула прибыла на место раньше меня по той простой причине, что, если человеку повезет и он не окажется всаженным в землю на четыре метра в окружении тлеющих обломков, то самолет донесет его до Штутгарта всего за два часа, в то время как автобус преодолеет это расстояние лишь за сутки. Ездить автобусом не так уж плохо, особенно при наличии необходимых навыков. Прихватите с собой подушку; не рассчитывайте, что туалет будет исправен; проследите, чтобы места рядом не захватили болтливые, надоедливые как тараканы американские студенты – и можно спокойно проехать пол-Европы, даже урвать несколько часов неглубокого сна за вполне доступную цену.
      Понятно, что, объявляясь в доме родителей Урсулы, я неизменно жутко выглядел, но меня это не волновало. Будь у меня вид удачливого умника, папаша Урсулы страшно бы расстроился, чего я себе никогда бы не простил. На этот раз он мог позлорадствовать вволю, потому что облик разбитого, растрепанного, красноглазого героинщика (а на кого еще походит человек, проделавший путь в автобусе от Северной Англии до Южной Германии?) докончил проливной дождь, накрывший меня чуть ли не на пороге их дома. Трущобная музыка падающих капель и хлюпающей обуви, не говоря уже о запахе сырости и телесных миазмов, источаемых одеждой, которую я не снимал целый день и целых восемьсот миль, не могли не порадовать его сердце.
      Отец Урсулы открыл дверь и просиял.
      – Урсулочка, – крикнул он через плечо, – Пэл приехал.
      Мне до сих пор непонятно, как он удержался, чтобы не добавить: «Ну и видок у твоего муженька! И ты еще будешь утверждать, что я был не прав?»
      – Привет, Эрих, – поздоровался я. – Как дела?
      Эрих доложил, что кровообращение его скоро прикончит. Он совсем не говорил по-английски, а мой немецкий далек от идеала, я учил его в основном по диалогам с Урсулой и подписям в откровенных журналах, импортированных из Скандинавии. Поэтому мне не удавалось уловить тонкости, но вряд ли это имело какое-либо значение. Немцы все, от столбняка до самых смутных желаний, валят на кровообращение. Точно так же французы, не задумываясь, всегда пеняют на «печеночный криз». Трудно сказать, какая хворь отвечает за все беды англичан. Стресс, наверное. Но на самом деле стресс у англичан происходит от хронической боязни опростоволоситься.
      Я прошлепал в дом, бросив сумки в коридоре. Эрих провел меня в гостиную, где играли дети, превратив деревянные фигурки святых в пистолеты. Здесь же Урсула с жаром обсуждала с матерью нижнее белье.
      – Привет, Пэл, – сказала Ева. – Хорошо доехал?
      Я не очень удивился, увидев ее совершенно голой.
      – Э-э… нормально, – промямлил я, изо всех сил стараясь не опускать глаза ниже уровня ее лица.
      В отличие от строгого чеканного выговора Эриха, Ева говорила с сильным швабским акцентом. Веселые «аи» заменялись унылыми «ой», звук «ш» обнаруживался в самых неожиданных местах – все вместе производило такое впечатление, будто Ева задыхалась от нехватки воздуха.
      – Урсула привезла мне ваше английское белье.
      – Оно не мое, – улыбнулся я.
      Брови Евы приняли форму буквы «V».
      – Ха-ха, – добавил я.
      Ева посмотрела на дочь.
      – Это он пытается шутить, – пояснила Урсула.
      – А-а-а. – Ева успокоилась. – Шутка! Очень хорошо. Ты мне ее потом объяснишь, ладно, Пэл?
      – Ну-у…
      – Мне кажется, ваше английское белье гораздо лучше немецкого. Я особенно довольна лифчиками.
      По-немецки «лифчик» в дословном переводе «грудедержатель», что вызывает у меня ряд ассоциаций и образов, от которых глаза сами собой норовили сползти ниже, на грудь Евы, так что мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Вместо ответа я слабо пискнул.
      – Они красивее, чем те, что у нас продают, ты только посмотри… – Ева наклонилась, запуская руку в сумку. Мне захотелось провалиться сквозь землю, но смерть гордо отвернулась от моих простертых объятий. – И женственно, и качественно, ты не находишь?
      – Мне нужно помыться, – сказал я. – Я не мылся с тех пор, как сделал ручкой Виктории.
      – Кто такая Виктория?
      – Виктория – это автовокзал.
      – Ах, ну да, конечно, иди, мойся. Ты же знаешь, где что находится?
      Я, разумеется, знал.
      – Твое полотенце – синее. Оно справа. Синее, справа, – наставлял Эрих. – Как душем пользоваться, помнишь?
      – Да, ты в прошлый раз объяснил.
      Я покинул комнату легкой рысью.
 
      – Урсула говорит, тебя повысили, – изрек Эрих за ужином тоном человека, только что обнаружившего, что ящик комода, где он держал носки, набит изумрудами.
      – Да, верно. – Я ковырялся ложкой в немецких варениках. – Теперь я – мукзэпой.
      – Это кто такой?
      – Типа менеджера по компьютерам.
      – Типа? Ясно. Платят хорошо?
      – На два фунта в неделю больше, чем на прежней работе, – встряла Урсула.
      – После вычета налогов, – добавил я.
      – Молодец, – похвалил Эрих.
      – Рыбы хочешь? – спросила Ева. На этот раз она, слава богу, была одета. Ева протягивала мне банку с кусками сырой селедки в шкуре, плавающими в рассоле.
      – Нет, спасибо. Ни за что на свете.
      – Тебе пришлось сдавать экзамен, чтобы получить эту должность? Повышать квалификацию? – расспрашивал Эрих.
      – Нет.
      – Неужели?
      – Должность менеджера не требует никакой квалификации.
      – В Германии, чтобы получить работу, нужно иметь квалификацию.
      – В Англии по-другому.
      – Да… А футбольное хулиганство до сих пор сильно распространено?
      – Нет, все не так страшно.
      – Урсула рассказывала, что вас опять ограбили.
      – Да.
      – Какой ужас. Представляю, как это выбивает из колеи. Мы прожили в этом доме тридцать пять лет, и нас ни разу не ограбили. Даже среди наших знакомых нет никого, кого бы хоть раз ограбили. Только ты. В Англии, наверное, много-много грабителей.
      – Или они просто квалифицированнее. Экзамен, видимо, сдают.
      – Экзамен? По ограблениям?
      – Нет-нет, прости. Я пошутил.
      – Ой, Пэл, – Ева хлопнула в ладоши, – объясни мне шутку насчет белья.
      – Хм… Это неудачная шутка. Я лишь хотел сказать, что белье было не мое… Английское, но не мое.
      – Правильно. Зачем тебе женское белье?
      – Незачем. В том и шутка.
      – Понятно.
      – Видите, я говорил, что шутка не удалась.
      – Нет, почему, хорошая шутка. Ты не носишь женское белье. И иронично сожалеешь, что твое английское мужское белье не красивое.
      – Я… Да, конечно.
      После того как я ублажил Еву, меня отпасовали назад, Эриху.
      – Вы собираетесь кататься на лыжах с Сильке и Йонасом?
      – Да.
      – В Англии ведь негде кататься.
      – Да, спусков не очень много.
      – Пусть детки как следует порезвятся. Мальчишки любят лыжи, пусть покатаются вволю, а то потом в Англии негде будет.
      – Джонатан покатается, но Питеру всего три года.
      – У нас многие дети встают на лыжи с трех лет. Экая невидаль!
      – Извините, мне надо в ванную.
      Один день я кое-как продержался, спасение пришло в образе Йонаса и Сильке. Даже если бы на пороге появились боевики из фракции «Красная Армия» с автоматами и мешком, который надевают на голову заложникам, и указали на багажник машины, я бы с удовольствием отправился за ними, поэтому при появлении Йонаса и Сильке из моих глаз брызнули слезы радости. Я не встречал людей более покладистых и бескорыстных. С ними чувствуешь себя как у Христа за пазухой. Мне даже не позволили отнести наш багаж к машине – на лице Йонаса отразилась такая мука, когда я отверг предложение освободить меня от досадных неудобств, что я сразу уступил.
      Мы отправились к леднику в гигантском микроавтобусе, взятом напрокат, слушая кошмарное немецкое радио, передававшее американскую попсу и перемежавшее немецкую речь затасканными восклицаниями на английском. Вскоре немецкое радио уступило место австрийскому, которое ничем не отличалось от немецкого. Дети, не в силах сопротивляться мягкому покачиванию и убаюкивающему гулу двигателя, уснули. Джонатан боролся до конца, но вскоре я смог без труда вынуть из его ладошки геймбой, – видимо, организм Джонатана отключил последние остатки сознания, оставив работать лишь сердце и легкие. Я и сам порядком устал. Свернув куртку и положив ее между окном и щекой, я безучастно скользил взглядом по вившимся пестрой лентой окрестностям. Веки то и дело опускались, и постепенно открывать глаза становилось все труднее. Наконец, мысленно махнув рукой, я начал погружаться в сон.
      – Почему ты не стараешься вести себя с моими родителями как подобает? – Голос Урсулы прозвучал за миллиардную долю секунды до того, как я полностью утонул в океане дремы.
      – А-а… н-н… м-м… а? – встрепенулся я, преодолевая медвежью хватку сна.
      – Не так уж часто тебе приходится с ними встречаться.
      Я энергично помял лицо ладонями, пытаясь втереть в мозги частицу бодрости.
      – Ты о чем? Я старался.
      – Ну да. Всякий раз, когда отец пытается заговорить с тобой, ты ясно даешь понять, что тебе не хочется вступать в беседу.
      – Фигня. Твой отец…
      – Он очень интересуется твоими делами…
      – Твой отец…
      – Дай мне договорить…
      – Твой отец…
      – Дай мне договорить…
      – Твой…
      – Дай. Мне. Договорить!
      – Хорошо. Договаривай. Ну? Он все время интересуется тобой и твоей работой. Ты же никогда не проявляешь интереса к его работе.
      – Закончила?
      – Да.
      – Твой отец не интересуется моими делами…
      – Нет, это…
      – Дай мне договорить! Ведь я тебе дал? Теперь твоя очередь.
      – Но это…
      – Эй-эй, так не пойдет, дай мнедоговорить.
      Урсула сердито сложила руки на груди и сжала губы в тонкую горизонтальную линию, всем видом показывая, что позволила сдержанности восторжествовать над справедливостью.
      – Твой отец не интересуется моими делами, он лишь отпускает на мой счет замечания, придавая им форму вопросов. И даже когда…
      – Он спрашивает…
      – Я еще не закончил.
      – Дай мне ответить, потому что…
      – Нет, дай мне сначала сказать.
      – Ты уже кое-что сказал, и это требует ответа.
      – Нет, я не хочу говорить по частям, выслушай до конца.
      – Я тоже только часть сказала.
      – Ты свою часть сказала, дай мне свою досказать.
      – Ты просто не желаешь слушать.
      – Желаю, но только когда выскажусь. Если не дашь мне сказать, я просто не стану слушать дальше. Ясно? Так будет справедливо.
      – Но отец…
      – Я оглох. – Тряхнув головой, я отвернулся к окну.
      – Отец…
      – Можешь говорить что хочешь, все равно не услышу.
      – Отец задает…
      – Ля-ля-ля…
      – …вопросы. Он…
      – Ля-ля-ля-бум-бум…
      – …расспрашивает о твоей…
      – Ля-бум-ля…
      – …работе, интересуется, как у тебя идут дела.
      – Нет, не интересуется, – огрызнулся я, обернувшись. – Не интересуется! Вопрос «Ты все еще сидишь в дерьме?» не является признаком интереса. И потом, он меня постоянно отключает. Сначала говорит со мной,словно я идеально понимаю по-немецки, и тут же говорит обо мне,прямо передо мной,как будто я не понимаю ни слова.
      – Возможно, он говорит что-нибудь сложное и не хочет перегружать тебя громоздкими фразами на немецком.
      – Я вполне прилично понимаю немецкий, спасибо.
      Фыркнув, Урсула разразилась тирадой на немецком, в которой я не понял ни единого слова.
      – Это, – нацелил я в нее палец, – ничего не доказывает.
      – Ну вы даете… – улыбнулся Йонас, глядя на нас в зеркало заднего вида. – Если будете продолжать в том же духе, на лыжи сил не останется.
      – Это ты ей скажи, Йонас.
      – Ну конечно, опять я виновата? – взвилась Урсула.
      Йонас приподнял плечи и выдержал паузу:
      – Какая разница, кто виноват. Я просто предложил, чтобы вы перестали ругаться.
      – Согласен. Не я первый начал.
      – Еще бы. Ты никогда первый ничего не начинаешь. В очередной раз отвертелся, а меня выставил мегерой.
      – Пропускаю твои слова мимо ушей. Видишь? Ради поддержания мира не стану отвечать, хотя то, что ты сказала, – полный идиотизм. Все. Сижу тихо.
      – Сброшу тебя с фуникулера.
      Йонас и Сильке воистину ангельские существа, они самивызвались присмотреть за нашими детьми, пока мы будем рассекать на лыжах. Обычно мы с Урсулой катались по очереди – один летел с горы, другой следил за Джонатаном на пологом склоне и медленно доходил до изнеможения с Питером на санках под вопли «Еще! Еще!». Нетрудно догадаться, что такой расклад провоцирует вопросы типа «Где тебя черти носили?», постукивание по часам, неловкие оправдания, мол, не с той стороны горы спустился, а также необходимость напрягать все извилины, чтобы вернуться с другого конца Тирольских Альп, не запутавшись в хитроумной системе лифтов. Жгучие упреки еще долго отзывались эхом в австрийских долинах. И вот наваждение как рукой сняло – Йонас и Сильке с радостью взяли на себя присмотр за детьми, выговорив только полчаса в день, чтобы самим сгонять на лыжах (причем по ровной местности, что никак не соответствует понятию «кататься», но больше смахивает на попытку заморочить новичкам голову).
      Впервые после рождения Джонатана мы наслаждались свободой ссориться по иным поводам. Мы давненько не практиковались в ссорах на лыжне, но на удивление легко обрели прежнюю форму. Уже на подъемнике мне почудилось, что мы отсюда никуда и не уезжали.
      – Убери свои лыжи! Я сейчас вывалюсь.
      – Я лишь уравновешиваю крен, который ты создаешь. Прекрати высовываться.
      – Я не высовываюсь, просто отодвигаюсь от твоих лыж.
      – Нет, ты… следи за палками! Если ты меня перевернешь, клянусь, я убью тебя.
      – Держи свои лыжи вместе, черт возьми. Мне тесно.
      – Смотри, мы уже наверху, выходи… выходи… Да уходи же с дороги!
      Меня захлестнули эксгумированные воспоминания. Здесь, в горах, время будто потекло вспять и перенесло меня в ту эпоху, когда мы с Урсулой жили в Германии – в крохотной квартирке в крохотном поселке на Рейне. Нас перфорировали комары (точнее, одного меня, Урсулу они не кусали – боялись), за нормальным хлебом приходилось таскаться за сотни миль. В те дни мы орали друг на друга на фоне потрясающих пейзажей, да и легкие у нас были моложе и сильнее.
      – Поехали. – Урсула оглянулась на меня, опираясь на лыжные палки.
      – По-моему, надо перебраться во-он туда.
      – Нет, спустимся прямо здесь.
      – Но это экстремальный склон.
      – Ну и что?
      – Если я съеду по такому, костей не соберу.
      – А ты попробуй. Когда вконец замучаешься, сбрось лыжи – докатишься на заднице.
      – Я понял, к чему ты клонишь. Думаешь, не понял? Лыжи – единственное, в чем ты меня превосходишь, поэтому решила поизгаляться.
      – Нам дня не хватит на перечисление того, в чем я тебя превосхожу. Я лучше тебя даже в том, в чем ты тренировался дольше и прилежнее всего, – в мастурбации. У меня явно лучше получается, иначе бы ты не просил тебе помочь.
      – Хорошо залепила… Улыбайся, улыбайся. Здесь холодно, улыбка примерзнет к твоим губам, и их придется раздвигать стамеской.
      – Слушай, на тот склон идти неинтересно. Там полно новичков, родителей с детьми, слепых, хромых, загипсованных и дряхлых.
      – Я не говорил тебе, что в лыжном костюме твой зад кажется невероятно массивным?
      Так мы дискутировали несколько дней кряду. Обычно Урсула соглашалась перейти на склон попроще, чтобы «подобрать меня, если поскользнусь», но жажда романтики и острых ощущений (из-за которых она, кстати, согласилась жить со мной) взяла свое и выманила ее на экстремальный склон. Катаясь среди детсадовской ребятни и неуклюжих визгливых баб среднего возраста, прибывших из графства Кент, я наблюдал, как Урсула утирает мне нос, поднимаясь наверх к экстремальному склону на пару с каким-то густо загорелым чуваком, рядом с которым меркли даже герои Олимпиад. Урсула непрерывно смеялась и картинно трясла гривой.
      – Это еще кто? – спросил я, небрежно кивнув в сторону придурка в зеркальных очках и с модной небритостью, помахавшего Урсуле, когда они разъехались в разные стороны в конце трассы.
      – Да так, лыжник, с которым я вместе ехала на подъемнике.
      – Лыжник, говоришь?
      – Его зовут Бернт. Он доктор, у него своя практика в Базеле, каждые полгода берет отпуск – горные лыжи, скалолазание, сплав по горным рекам и все такое.
      – Кажется, я созрел, чтобы спуститься с тобой по экстремальной трассе.
      – Я не настаиваю.
      – Нет, я должен.
      Площадка на выходе из подъемника была усеяна людьми, неподвижно взиравшими вниз на трассу. Я присоединился к толпе, все мы молча думали одно: «Это – пиздец!» Спуск скорее напоминал отвесный обрыв, стиравший разницу между горными лыжами и прыжками с парашютом.
      – Ух ты! Посмотри, какой вид! – воскликнула Урсула, указав на ломаные линии гор, гряда за грядой сплетавших сверкающий ковер шириною от нас до самой бесконечности.
      – Да-а, – протянул я, видя перед собой только место своей скорой кончины. – Теперь я понимаю, почему люди говорят, что в горах человек ближе к Богу.
      Нагнувшись, я покрепче затянул застежки на ботинках – так затягивают жгут при переломе.
      – Готов? – Урсула пританцовывала на месте от нетерпения.
      – Сейчас.
      Прошло минуты две-три. Брови Урсулы удивленно выползли из-под очков.
      – Сейчас-сейчас, – повторил я. И еще крепче застегнул ботинки.
      – Езжай первым, чтобы, если что случится, я вовремя заметила.
      – Хорошо.
      – Давай.
      – Хорошо.
      – Ну давай уже.
      – Поеду. Не гони. Я как раз собирался, а ты меня отвлекаешь.
      – Ладно, молчу.
      Я набрал полные легкие воздуха, выпустил его медленно-медленно, сложив губы трубочкой. Урсула кашлянула.
      – Все, пора.
      Минуту-другую я собирался с мыслями.
      – Все, пора. По-ра. Пора-а-а… Эй, видишь того мужика внизу?.. Он вроде машет руками. Сигнал, наверное, подает, что трасса закрыта.
      – Нет, он просто другу машет.
      – Уверена?
      – Может, тебе лучше спуститься на фуникулере?
      – Еще чего. Не говори ерунды.
      – Просто предложила.
      – Итак, пора. По-ра. По… Что-то не похоже. Так друзьям не машут.
      – Я начинаю замерзать.
      – Ладно-ладно, сейчас поеду.
      Я постучал лыжами о грунт, сбивая снег. Главное, настроиться на позитив. Настроиться на позитив, и все будет отлично. Я обернулся к Урсуле:
      – Передай детям, что я их люблю. – И оттолкнулся.
      Спустя две секунды я уже несся вниз со скоростью восемьсот миль в час. Хлесткий ветер рычал в ушах и бил по лицу, сковывая кожу холодом. А я продолжал набирать скорость, лыжи начали вибрировать. Ноги не дрожали, они просто одеревенели от ужаса. Вот от такой же вибрации в прежние времена разваливались самолеты, приближаясь к звуковому барьеру. Впереди кто-то выпендривался, делая зигзаги. Лыжник мотался туда-сюда прямо у меня под носом.
      – С дороги! – крикнул я по-немецки. Встречный ветер затолкал слова мне обратно в глотку, но рисковать, сворачивая в сторону, я не решился, поэтому оставалось только орать. Тут из-за моего правого плеча вынырнула Урсула.
      – У-у-у-х! – пропела она, подняв руки в воздух.
      – Отвали на хрен! – пролаял я, стараясь сохранить позу враскоряку, будто на толчке сидел.
      – Что? – переспросила она, подъезжая ближе.
      – Отвали на хер! Отвали-и-и!
      – Не слышу!
      – От… аи! – Я налетел на пригорки, на которых асы отрабатывают технику и которые Пэл пролетает кувырком, ломая колени, спину и жалобно вскрикивая.
      Когда до меня дошло, что я каким-то образом проскочил препятствие и остался не просто жив, а даже на ногах, я чуть не захлебнулся адреналином. Я летел со скоростью, близкой к скорости света, мое тело, должно быть, создавало свое собственное гравитационное поле, и, тем не менее, я принялся истерически хохотать. Хохот полностью овладел мной, от него тряслись плечи и наворачивались слезы. Урсула снова замаячила у моего плеча.
      – От-ха-ха-вали на-ха-ха хер! – попытался еще раз крикнуть я, но дыхалка уже отказывала.
      – Что? Что ты говоришь?
      Урсула приблизилась почти вплотную. Я попытался отодвинуться в сторону, но, не успев толком начать маневр, испугался, что зацеплюсь за каменистый край трассы, и вернулся назад. Возвращаясь, я переборщил с наклоном, в результате меня понесло в противоположном направлении, прямо наперерез Урсуле. Она проехала поверх моих лыж. И тут случилось чудо.
      Обычно человек, переехавший через чьи-то лыжи, ощущает лишь слабый толчок и катится себе дальше, зато его жертва кубарем летит прямиком в преисподнюю. Уж не знаю как, но я сумел устоять на ногах, слегка изменив курс, и, в конце концов, выкатился в зону для начинающих, где осторожно затормозил, целый и невредимый. Зато Урсула обратилась в ком мелькающих рук и ног.
      Я дожидался ее в самом конце трассы. Она появилась спустя несколько минут, медленно подъехала ко мне. Я хотел было отпустить замечание – мол, до чего же интересно и захватывающе внезапно поменяться местами, как вдруг она двинула мне по зубам. К счастью, удар ей пришлось наносить левой рукой, правую она повредила при падении. Так она потом сказала.
      – Идиот! Козел вшивый! Ты меня подрезал, козел вонючий! Что тебе взбрело в голову? Я налетела на тебя и упала. На плечо упала. Болит адски.
      – А у меня, видимо, треснул зуб. – Я сунул в рот палец. – Зуб… Какого черта, прекрати! Палки же металлические! Ой! Кончай!
      – Плечо! Ты что, вообще не слушаешь, что тебе говорят?
      – Слушаю, конечно. Мы тебя доктору покажем… Но твое плечо пострадало случайно, а вот ты меня ударила преднамеренно. А что, если я обращусь в суд… Господи! Ты прекратишь или нет? Они же металлические!
      В тот день Йонас и Сильке остались дома с детьми, которым надоело вставать и одеваться по утрам, поэтому машину вел я. Дорога заняла всего три четверти часа, очень мало, по разумению Урсулы, чтобы объяснить мне, какой я вонючий козел. Иногда лучше дать ей выговориться. Я достаточно хорошо знаю Урсулу, чтобы понимать – когда ей попадает вожжа под хвост, бесполезно останавливать бестактное словоизвержение контрдоводами, фактами и прочей ерундой. Я не пытался заткнуть фонтан, пусть себе бьет, пока не спадет напор. Однако протяжные вздохи, покачивание головой, цоканье языком и отрывистые иронические смешки правилами допускались. Мне даже показалось, что они действуют на Урсулу умиротворяюще.
      Дома мы застали Йонаса на четвереньках. Дети с визгом и хохотом висли на его загривке, как львы, пытающиеся завалить слена. Сильке сидела на диване и читала журнал. Она подняла глаза, и тревога разлилась по ее лицу.
      – Что случилось? – спросила она.
      – У меня треснул зуб.
      – Урсулочка, ты такая бледная, плохо себя чувствуешь?
      – Я повредила плечо.
      – Как?
      – У нас еще будет время рассказать как, – вмешался я. – Сейчас важнее показать Урсулу доктору. Ей необходимы успокоительные таблетки.
      На горнолыжном курорте, где травмы чуть ли не входят в планы отпускников, найти доктора – раз плюнуть. Йонас и я остались с детьми, по очереди отражая их набеги, Сильке повезла Урсулу в местную клинику. Они отсутствовали полчаса, а когда вернулись, рука Урсулы покоилась на изощренного вида перевязи. В Англии доктор, если он продрал глаза после выходных и явился на работу, смастерил бы обычную петлю из бинта или просто посоветовал засунуть руку в карман и не вынимать пару недель. Местные доктора, завидев английский страховой полис, явно решили показать, насколько немецкая медицина опередила свою тезку-неумеху из Англии. Бандаж состоял из пластмассовых пластин, не натирающих кожу широких прокладок и набора диагональных лямок на липучках, снабженных для большей эластичности прорезиненными креплениями. Не иначе, над перевязью потрудился весь персонал больницы.
      – Ну? Что сказал доктор?
      – Сухожилие. В плече порвалось сухожилие.
      – Уф-ф. Значит, кость цела?
      – Кретин, порванное сухожилие хуже перелома.
      – Неужели? Надо же. Лекарства какие-нибудь выписали?
      – Сухожилие, слава богу, не полностью разорвано.
      – Уф-ф.
      – Какое, к черту, «уф-ф»! Разрыв-то все равно есть.
      – Надо благодарить судьбу, разорвано не до конца.
      – Представь, что посреди ночи я крепко треснула тебя по яйцу, но только по одному. Ты бы стал благодарить судьбу?
      – Так что с лекарствами? Тебе дали что-нибудь или нет? Если вытолкали, не дав болеутоляющего, то я сейчас же поеду к ним разбираться.
      – Дали, дали.
      – Тогда прими таблетку.
      – Не хочу.
      – Тебе сразу станет легче.
      – Не хочу, чтобы мне становилось легче, мне этого мало.
      – Ага. Понятно… Тогда можно я приму?
      – Еще чего. Будешь страдать вместе со мной.
      Урсула обладает способностью к регенерации, какой наделены в научно-фантастических фильмах инопланетные твари, приканчивающие по одному членов экипажа. Ее плечо заживало быстро, как на собаке. Мало того, она заявила, что не намерена обращаться к английским физиотерапевтам: «Шутишь? Да они все – садисты и маньяки», а на предложение самой себе сделать массаж ответила: «В жизни не слышала ничего глупее». Уже к исходу следующего дня – если Урсула не шевелила рукой и не поднимала тяжести – травма, хотя еще и вызывала боль, особого беспокойства не доставляла. Смешно, но я без каких-либо разрывов сухожилий, проведя на трассе всего день, ужасно страдал от боли в ногах. Сказал об этом Урсуле, она не нашла в моих словах ничего забавного, но принялась судорожно царапать ногтями спинку стула.
      – Когда мы поедем обратно в Англию? – спросил Джонатан, укладываясь спать вместе с братом.
      – Через несколько дней.
      – Не хочу возвращаться в школу.
      – Почему?
      – Там постоянно заставляют что-нибудь учить. Не хочу больше учиться, я уже и так много всего знаю.
      – Нет, ты должен учиться, чтобы потом устроиться на работу и осознать, как хорошо было в школе.
      – Не хочу опять в школу. Это жестоко. Это супержестоко. Хочу сидеть дома.
      – Я бы тоже не прочь оставаться дома.
      – А я хочу хрустящих хлопьев, – вставил Питер.
      – Есть хлопья уже нельзя, – ответил Джонатан. – Ты уже зубы почистил.
      – Но я хочу.
      – Перехочешь.
      – Тихо, – пресек я перепалку. – Питер, хлопьев ты не получишь. А ты, Джонатан, будешь продолжать курс обучения по крайней мере еще лет десять. А теперь оба – спать.
      – Несправедливо. Раз мне придется возвращаться в школу, то и Питеру нужно не давать хлопьев десять лет.
      – Но я хочу!
      – Оба спать немедленно. Повозникайте у меня тут – завтра заставлю смотреть программы для фермеров по баварскому телевидению.
      Дети, понизив голос до приемлемого предела, продолжали обмениваться угрозами и обидными прозвищами, я же двинул на кухню – приготовить чего-нибудь выпить. Йонас и Сильке отправились ужинать в ресторан и, если обнаружат какое-нибудь чудо местной тяжеловесной кухни, вряд ли скоро вернутся. Урсула была в ванной. Я щелкал кнопками, перебирая телеканалы, ожидая, пока вскипит чайник. Начались новости, в заставке трижды мелькнули британские политики – намек на то, что в середине выпуска они постараются, чтобы я сгорел за них от стыда и смущения. Выключил телевизор.
      – Пэл? Ты здесь? – позвала из ванной Урсула.
      Я только-только собрался заварить чай.
      – Да-а.
      – Иди сюда. Ты мне нужен.
      Я понуро поплелся. Обычно Урсула вызывает меня в ванную, чтобы задать вопрос: «Ты что, так этои оставишь?» – поэтому спешить было некуда. Оказалось, однако, что она, вытряхнувшись из одежды и освободившись от многолямочного чуда бандажной технологии, стояла в душе.
      – Мне нужна твоя помощь, – призналась Урсула, отчего, наверное, испытала почти физическое страдание. – Одной рукой не получается, а другой шевелить еще очень больно.
      – Я промокну и воду везде расплескаю. Придется залезть к тебе под душ… или бросать мочалкой с порога, пока не попаду.
      – Давай быстрее. Тратить воду и электричество впустую – экологическое преступление.
      Я разделся и шагнул к Урсуле. Мыла в кабинке не было, только гель для душа. Я выдавил немного жидкости ядовитого желтого цвета на ладонь.
      – Здесь я уже помыла, – вздохнула Урсула, когда я начал тереть ее левое бедро.
      – О черт, извини. Теперь ты там будешь слишком чистая, подожди, сейчас найду грязь пожирнее.
      – Поторопись. Воду отсюда не используют для орошения, знаешь ли, она просто уходит в сток.
      – Правда?
      Мысль, что я вот-вот нарушу круговорот воды в природе, прибавила мне активности. Став на колени, я намыливал Урсулу снизу вверх, оглаживая ее ладонями и проворно работая пальцами. Первым делом обработал ступни, особенно пальчики на ногах. Добравшись до живота, на несколько секунд замер в нерешительности – то ли намылить живот снизу, то ли встать и намылить его сверху. Выбрал верхнюю стойку, но меня по сей день преследуют сомнения, не сделал ли неверный выбор, потеряв лишних четверть литра воды.
      Урсула, видите ли, блондинка. Кошмар, конечно, но, несмотря на масть и на то, что она родила двоих детей, моя подруга остается поразительно красивой. После стольких лет расхолаживающей близости я нет-нет да ловлю себя на том, что смотрю на нее с восхищением. К примеру, посреди супермаркета Урсула громко обличает меня в постыдном нежелании приобрести садовую мебель, а я стою и думаю, как чисты и выразительны ее голубые глаза, какая у нее гладкая и мягкая кожа. Как нежно галогеновая лампа, установленная на фонтанчике («не требует трубопровода, предоставляется скидка»), подсвечивает пушок на ее руках. Как мило круглятся ее плечи, приглашая обвести их силуэт ладонями. Хотя красота Урсулы может ранить, более очаровательного взрывного устройства мне не встречалось. В такие минуты улыбка благодарности блуждает по моему лицу и меня охватывает приступ безудержного приапизма. Однако следует напомнить, что я находился отнюдь не в магазине – только не подумайте, что пытаюсь принизить эротичность супермаркетов, – с двумя пластиковыми мешками покупок, врезавшимися в ладони так, что костяшки побелели. Я стоял в душе. Мы оба были голые, наши тела иногда случайно соприкасались, я намыленными руками разглаживал кожу Урсулы. То есть чего еще можно было ожидать?
      – Это… – Урсула выставила руку, как барьер, и показала пальцем туда, куда смотрела, – что?
      – Э-э… я бы назвал это эрекцией, но, если хочешь, я сбегаю к соседям, спрошу.
      – И какого черта у тебя сейчасэрекция?
      – Извини, я не знал, что надо заранее подавать заявку.
      – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. У меня травма. Ситуация совершенно не располагает к сексу, тебе полагается заботиться обо мне, оказывать мне помощь, потому что мне больно. А это… – она снова показала пальцем, – это – как если бы врач обманул доверие пациента.
      – Ты что, из Спятилбурга приехала?
      – У меня в голове не укладывается, что тебя может возбуждать подобная ситуация. – Урсула поморщилась от боли и невесело рассмеялась. – У меня разорвано сухожилие, ты мне помогаешь с личной гигиеной, и это тебя заводит?
      – Мы голые в душе…
      – Господи, может, мне перевязь надеть? Если я ее на себя напялю, тебе это еще больше понравится?
      А вот тут надо поосторожнее. Возможно, это не предложение, а чисто риторический вопрос.
      – Гм… Почему нет? – неуверенно ответил я.
      – Знаешь, ты настоящий извращенец.
      – Но ты ведь голая, голая женщина. Я же тебе не детские книжки одной рукой листать помогаю.
      – Ну и что с того, что я голая?
      – Для обитателей планеты Земля это важный фактор.
      – Когда я в Германии загорала голышом или парилась в сауне, по-твоему, все мужчины вокруг, глядя на меня, думали о сексе?
      – Конечно.
      – Да ты что? Контекст совсем не сексуальный. Ты утверждаешь, что мужчина, увидевший на пляже голую женщину, будет думать о сексе?
      – Мой ответ – «да».
      – Ха! Какая ерунда! Может, английские мужчины такие, немецкие мужчины не нашли бы в этом ничего возбуждающего.
      – Ну да.
      – Не нашли бы.
      – Тебе виднее.
      – Не нашли бы.
      – Я с тобой не спорю, ясно?
      – Скажи, что я права.
      – Ладно. Они бы не нашли ничего возбуждающего, ты права.
      – Нет, не так. Как следует скажи.
      – Я уже сказал как следует.
      – Нет, ты не от души сказал.
      – Слушай, вода зря течет. Давай домоем тебя и на этом закончим. Я уже устал.
      – Тогда почему у тебя эрекция не проходит?
      – Не обращай внимания. Она тебе ничем не угрожает. Пожалуйста, не надо доносить на нее властям Германии, хорошо?
      – Извращенец… Намыль мне грудь.
 
      Из-за недочетов в расписании движения автобусов мне пришлось отправиться в Англию на несколько дней раньше Урсулы с детьми. Когда мы поцеловались на прощанье, Урсула вложила мне в руку конверт. Я собрался его вскрыть, но Урсула покачала головой и удержала меня. Глядя в окно, я видел, как они машут мне с платформы Центрального автобусного вокзала, и махал в ответ, пока автобус не повернул и моя семья не скрылась из виду. Медленно разжав ладонь, я прочел надпись на конверте: «Не открывай, пока не вернешься домой». Германия для меня – второй дом, поэтому я надорвал конверт, стоило автобусу отъехать метров на пятьдесят. Внутри лежал дважды свернутый лист бумаги. Я развернул его и разгладил на коленях. Вот что написала Урсула: «Пэл, пропылесось дом сверху донизу. Вымой пол на кухне и в ванной. Протри пыль во всех комнатах. Почисти туалет. Закажи машину для переезда. Перепроверь, уплачено ли за газ, электричество и воду в обоих домах. Свяжись с будущими жильцами, заключи с ними письменное соглашение. Почисти туалет. Разбери кровати. Разбери садовую скамью. Все упакуй (только осторожно, пометь, куда положил шайбы, а куда винты). Разберись с переадресовкой почты. Возьми у юриста ключи. ПОЧИСТИ ТУАЛЕТ».

      Наверное, после удачного оздоровительного отпуска я непременно должен был по возвращении на работу во что-нибудь вляпаться. Причем в буквальном смысле.
      В день выхода на работу с раскисшего, перекошенного неба всемирным потопом лил дождь. Из зонтиков, как назло, остался один-единственный – с динозавриком Барни. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Схватив зонтик, я вышел на улицу.
      На подходе к учебному центру мощный порыв ветра бомбардировал меня тяжелыми струями воды. Я выставил зонтик прямо перед собой и ринулся туда, где, по моему разумению, должен был находиться служебный вход. Нагнув голову, я видел только собственные быстро мелькающие ноги. Подошвы прошлепали по мостовой, потом по грязной траве и очутились над бездной. Ноги миновали край ямы и машинально понесли меня дальше. Вслед за ними, изогнувшись в нырке, устремились остальные части тела.
      Полет мой прервало что-то твердое: колени ударились о стенку ямы и, выполнив не совсем идеальное сальто-мортале в три четверти оборота, я спиной плюхнулся в склизкую коричневую жижу глубиной сантиметров десять. Ускорения хватило бы, чтобы проехать на спине еще метров пять, но, к счастью, движение было остановлено вертикальным металлическим столбиком, на который я налетел промежностью. Издав жалобный стон, я принял позу эмбриона, нянча в руках собственные гениталии. Зонтик пришлось отпустить, и его подхватил ветер. Но ручка зонтика крюком уцепилась за мой подбородок Я лежал, охая, в грязи со вцепившимся в горло зонтиком, словно рыбина, вытащенная на берег рыболовом-любителем.
      – Что вы там делаете? – раздался чей-то голос.
      Хотелось ответить позабористее, чтобы хозяину голоса осталось лишь наложить на себя руки, но при моих генитальных неурядицах и зонтике, сковавшем челюсть, мне удалось выдавить только «пшл».
      – Что вы сказали? Какого лешего вас понесло в яму? Разве вы не знаете, что это опасно? Мы с Тедом за вами наблюдали, Тед говорит: «Смотри, он сейчас в яму упадет», а я ему: «Да нет, он же не сумасшедший». А Тед говорит: «Еще какой сумасшедший». Мы стали смотреть, и Тед оказался прав – вы прямо в яму сиганули. Вы что, действительно сумасшедший?
      – Пш-ш-шл.
      Я оторвал от себя зонтик. Тем временем голос продолжал:
      – Вот, держите конец.
      Мужик бросил в яму толстый нейлоновый канат с привязанной к нему деревяшкой. Деревяшка заехала мне между ног.
      – Ай-ш-ш-ш…
      – Ловить нужно было. Вы точно сумасшедший.
      Левой рукой закрывая причинное место, правой я поймал канат.
      – Тед! Тед! Иди сюда, помоги. Я пытаюсь его вытащить.
      Где-то вдали прозвучал другой голос, заглушаемый ветром и дождем:
      – Он правда сумасшедший?
      Пока я на разъезжающихся, как у новорожденного жеребенка, ногах подбирался к стенке ямы, к краю приблизился Тед. Яма оказалась неглубокой – метр тридцать, не больше, но ползти пришлось по скользкой мокрой глине, в одиночку я бы ни за что не выбрался. Обмотав канат вокруг руки, я вскарабкался наверх под ободряющие крики незнакомца и Теда.
      – Спасибо, – пропыхтел я, выбравшись на поверхность.
      – Да чего там, – заскромничали мои спасители. – Больше так не делай, хорошо? Голова в порядке?
      – Даже повернуть больно. – Я вытряхнул землю из уха. – Откуда здесь взялась эта чертова ямища?
      – Фундамент закладываем под новый корпус.
      – Вы не Билл Актон, случаем, будете?
      – Н-ну, возможно. А кто интересуется?
      – Меня зовут Пэл. Я здешний мукзэпой. Я вам звонил.
      – А-а, верно. Вы в отпуске были, когда мы начали. Хорошо провели время? На работу всегда тяжело возвращаться, правда?
      – Сегодня как-то особенно тяжело. Разве вокруг ямы не положено ставить ограждение? Хотя бы ленту какую.
      – Да мы ее сняли вчера вечером. Здесь землекопы работали как… эти. Возили это гов… то есть землю. Сегодня утром хотели заново огородить.
      – Я ждал, пока дождь кончится, – объяснил в свое оправдание Тед.
      – Матерь божья, – сказал я, оглядев себя, – на кого же я похож. Надо почиститься. Вот только переодеться не во что.
      – У меня есть пара запасных штормовок в вагончике. Можете пока попользоваться, – предложил Билл.
      – Э-э… спасибо. Сгодится, пока нормальную одежду не раздобуду.
      Я зашел в туалет для персонала, через несколько минут Тед принес штормовку – ярко-желтый, прорезиненный комбинезон с надписью «Билл Актон. Строительные работы» поперек спины.
      – Спасибо, Тед.
      – Один размер для всех. Я вам резиновые сапоги тоже принес, ваши туфли, должно быть, насквозь.
      – Да. Спасибо.
      Грязь удалось кое-как смыть над крохотной раковиной. Когда я голый, согнувшись в три погибели, обдуваемый горячим воздухом, стоял под сушилкой для рук, в туалет зашел уборщик. Не издав ни звука, он в ужасе развернулся и выскочил за дверь. Комбинезон был жесткий и неприятно тер влажную кожу, но я собирался всего лишь дойти в нем до дома и там переодеться.
      Я семенил прочь от учебного центра, зажав под мышкой мокрый ком грязной одежды, и тут меня заметил Бернард.
      – Пэл?
      – Привет, Бернард.
      – Зайдите ко мне в кабинет на минутку.
      – Я…
      – Это очень важно. Ненадолго.
      – Я… Ладно. Если ненадолго…
      Я проследовал за ним в кабинет, заметив в окно, что дождь прекратился и Тед огораживает яму красно-белой лентой.
      – Пристройку начали возводить? – кивнул я на вид за окном.
      – Что? Ах да. Строители приехали, как только вы ушли в отпуск. Я даже не знал, что вы с ними успели обо всем договориться. Кейт сказал, что стройка – ваше дело, он не вмешивался с тех пор, как объявили конкурс на застройку, но Билл заверил, что все в полном порядке. Я давно махнул на это рукой. А вы стройплощадку осматривали? – Бернард указал на мой комбинезон.
      – Д-да. Знаете ли, люблю все проверять лично.
      Прибывающие сотрудники, проходя мимо большого окна, показывали на меня пальцем и что-то друг другу говорили. Мне было не слышно, но они, конечно, издевались от души. Шурша громоздким желтым резиновым облачением, я повернулся к окну спиной.
      – Какие-нибудь неотложные вопросы в связи со строительством?
      – Строительством? О не-е-ыт. Со стройкой никаких вопросов. Как я уже сказал, я махнул на нее рукой. Назим, кажется, вел с ними какие-то переговоры. Насколько мне известно, все идет хорошо. Я пригласил вас по другому поводу.
      У меня в голове разрастался жгучий комок паники. «Другой повод» – это триады. Не стоит даже притворяться, что речь может идти о чем-то еще. Пока меня не было, ситуация вышла из-под контроля, и теперь я находился у подножия горы, с которой на меня с грохотом неслась лавина дерьма.
      – Может, вам лучше присесть? – озабоченно спросил Бернард.
      – Нет, спасибо. Мне немного кожу натерло. Если сяду, боюсь, хуже станет.
      – Натерло? – Бернард, видимо, только сейчас заметил одежный сверток у меня под мышкой. – А-а, понятно.
      – Я…
      – Ох, не-е-ыт, не надо объяснять.
      – Но…
      – Не-е-ыт, правда не надо. Дайте мне договорить, и тогда сами все поймете.
      – Хорошо, я слушаю.
      – Я ухожу.
      – Уходите?
      – Да. Последние дни были очень сумбурные, еще и поэтому я не стал вникать в дела строительства. Кейт уже знает, что я увольняюсь. Фактически я уже уволился. Сегодня пришел забрать вещи из кабинета.
      – А предварительного уведомления разве не требуется?
      – Да ведь не заставят же они человека отрабатывать по уведомлению. Что они могут сделать? Часовых приставить, чтобы выводили на работу под конвоем? У меня, кстати, отпуск остался неиспользованный и отгулы. Вот я им и сказал, что доработаю до конца недели и уйду.
      – Весьма неожиданно.
      – Дело давно к этому шло, но на прошлой неделе все окончательно сложилось. В отделе пока еще никто не знает. Начнут расспрашивать, мне это ни к чему. Все равно не поймут. Кейт и прочее начальство тоже просили, чтобы я не болтал лишнего. Получается, что так всем будет лучше.
      Бернард потупил глаза и принялся перекладывать вещи со стола в полиэтиленовые пакеты.
      – У вас… неприятности? Бернард рассмеялся:
      – Не-е-ыт! Что вы! Не-е-ыт! Совсем наоборот. Дела идут замечательно.
      – Извините, я подумал… Вы так туманно говорили…
      – А-а, вижу, в чем дело. Нет, все совсем не так. Давайте я расскажу по порядку.
      – Хорошо… Если вас не затруднит.
      – Я должен рассказать. Уверен, вы поймете. – Бернард почесал ухо. – Вы знакомы с моей женой Фионой?
      – Нет, не думаю.
      – Точно? Вы могли видеть ее на проводах Тони.
      – Тони уволился до того, как меня приняли на работу.
      – Неужели? Да, верно. Как быстро летит время! Ну да ладно. Моя жена работает, точнее, работала в государственной библиотеке. Она с самого начала занималась внедрением Интернета, теперь-то он есть во всех госбиблиотеках. Фиона знает толк в компьютерах, не то что я. – Бернард рассмеялся.
      Я не очень понял, до какой степени мне положено заражаться его весельем, потому ограничился нейтральным «ха-эхм».
      – Ей часто приходилось пользоваться Интернетом. Мы стали смотреть на мир новыми глазами. Мы оба. Сначала просто лазили по сети, обменивались сообщениями с людьми со всего мира и тому подобное. Потом Фиона научилась делать веб-страницы, и мы создали свой сайт – «Рок-энд-Рита». Конечно, всеми компьютерными делами занималась жена, но я давно уже увлекаюсь любительской фотографией и тоже приложил руку.
      По моей спине поползли ледяные мурашки.
      – У нас обнаружилось множество последователей. Никогда не думал, Пэл, что в Англии так много семейных пар, желающих временно поменяться партнерами. Наш сайт стал форумом, местом встреч – и не только для британцев, но и для французов, голландцев, бельгийцев… Невероятно! Теперь мы регистрируем по полмиллиона посещений в месяц.
      Бернард сделал паузу, ожидая реакции.
      – Ух… Да. – Мне вдруг стало жарко.
      Рассказывая, Бернард все больше воодушевлялся:
      – Мы, разумеется, и не мечтали, что когда-нибудь начнем зарабатывать этим на жизнь. Делали это просто ради… короче, просто так. Но тут пошли предложения от рекламодателей. Сначала по мелочи – массажное мыло, презервативы, анальные вкладыши, а потом как прорвало. Мы открыли свою торговлю. Товар закупали, конечно, оптом, но на сайте представляли дело так, будто работаем по индивидуальному заказу.
      Боже милосердный, унеси меня куда-нибудь подальше из этого кабинета.
      – Затем мы открыли раздел для подписчиков, где люди могли оставить личные данные, сделать запрос и пообщаться в чате. Недавно нам предложила спонсорство крупная компания, продающая аксессуары для интима, всякую там сбрую, игрушки и тому подобное. Тогда мы решили заняться новым бизнесом вплотную. Теперь ведем учет, связываемся с поставщиками, снабжаем клиентов информацией. Технические навыки те же самые, а заработки значительно выше, чем в библиотеке. Смысла оставаться на работе больше нет, бизнес развивается, да и университету, как я подозреваю, это не очень бы понравилось. Моя догадка подтвердилась, когда я поставил начальство в известность. Если коллеги по учебному центру узнают, им тоже будет неудобно. Поэтому рассказываю только вам. Уверен, уж вы-то поймете.
      Я сцепил ладони так, что ногти врезались в кожу.
      – Э-э-э… а почему, собственно, вы так уверены, что я пойму?
      В окно постучали. За окном Билл Актон исполнял пантомиму: потыкал пальцем в свою промежность, указал на мою, потом вопросительно мотнул головой – мол, «оклемался»?
      – Мне пора домой, – обратился я к Бернарду.
      – Конечно, конечно, Пэл. Мне тоже. Что ж… Наверное, мы больше не увидимся. Будьте здоровы. – Бернард порывисто схватил мою ладонь и потряс ее обеими руками. – Конечно, я сам так решил и меня ждет лучшее будущее, но я все равно буду скучать по центру… Когда шум утихнет, заскакивайте с Урсулой на ужин. Фиона превосходно готовит ризотто. Мы будем вам очень рады.
      – Мне и вправду необходимо попасть домой.
      – Да-да… Кожу натерло, вы говорили. Ну, тогда… кстати! Дать вам наш сетевой адрес?
      – Нет! Нет-нет-нет… Не надо… Наверняка я смогу легко его найти. В конце концов, я же мукзэпой.
      – Разумеется. Вы и с закрытыми глазами его найдете, не сомневаюсь.
      – Обязательно поищу… позже. А сейчас мне надо бежать… Счастливо, Бернард. Надеюсь, у вас все получится.
      – Как пить дать.
      – Да, пить… жажда замучила.
      Прибежав домой, я как можно быстрее стянул с себя резиновый чехол, не в состоянии отогнать навязчивую мысль, что Бернард в это время у себя дома, скорее всего, выполняет схожие манипуляции в обратном порядке.
 
      Сидевшая за рулем фургона Урсула промахнулась с передачей, двигатель взвизгнул.
      – Тише, – заметил я, – всех разбудишь.
      Подруга схватила освежитель воздуха, болтавшийся на зеркале заднего вида, и запустила в меня.
      – Ой! За что?
      – Просто чтобы поддерживать себя в форме, пока у меня не найдется время оторвать тебе башку.
      – Злючка. Тебе не угодишь.
      – Сейчас три утра, я таскала вещи десять часов подряд, дико устала. А надо еще придумать, куда спрятать твой труп. Ты жив до сих пор лишь потому, что я не могу передвинуть в одиночку стиральную машину, так что особо не хорохорься.
      Мы опять не поняли друг друга. Урсула поручила мне взять напрокат фургон для перевозки вещей в новый дом. Идею обратиться в транспортную фирму подруга приняла в штыки: грузчики все поломают; кроме того, если переезжать самим, получится дешевле. Как было приказано, я взял напрокат гигантский, поистине колоссальных размеров фургон. Дом находился в десяти милях, по моим расчетам, весь процесс не должен был занять больше двух-трех часов. В конце рабочего дня я забрал фургон и поехал домой. Даже не забыл попросить мать посидеть с детьми, пока мы будем перевозить вещи. Урсула долго смотрела то на меня, то на фургон.
      – Чертов, чертов, чертов дурак!
      – Что такое?
      – Зачем ты пригнал этот фургон?
      – Ты же сама просила.
      – Нет, зачем ты его пригнал сейчас?Уже вечер, завтра рабочий день. Я хотела взять машину на выходные. Ты что, собираешься перевезти вещи за один вечер? На сколько дней ты нанял фургон? Когда его возвращать?
      – Э-э… завтра утром, – признался я и на всякий случай незаметно попятился. – Все будет нормально. Сейчас сколько времени? Пять? Полшестого? К восьми закончим. Максимум к девяти.
      У меня в голове не укладывалось, что переезд может занять больше времени, ведь фургон такой огромный, а вещи почти все упакованы. Но вот уже глубокая ночь, а мы все возим и возим свое барахло. Век живи, век учись.
      – Послушай, – начал я, протягивая оливковую ветвь мира, – готов признать, что совершенно неправильно рассчитал время. Так уж вышло… Давай мириться, а?
      – Ишь чего захотел. Думаешь, если извинишься…
      – Эй, не зарывайся. Я не извиняюсь, лишь признаю, что был не прав. Я ведь не нарочно, просто ошибся, не надо на меня вешать всех собак Логика элементарная: когда ты кому-то что-то поручаешь, а сама устраняешься, то нечего жаловаться, если дело сделано не так, как ты хотела. Просила взять напрокат фургон – я взял. Против фактов не попрешь…
      Ну и ладно. Возвращаться домой пешком даже лучше. До дома не больше мили, пока буду идти, Урсула, может, остынет.
 
      – О-о, блин, Назим, выключи эту хреновину. – Джордж Джонс зажал ладонями уши, когда мобильный телефон Назима издал пронзительный писк – Голова поутру просто раскалывается. Звук такой, словно мерзлое дерьмо в уши вбивают.
      Появившись на работе, я едва успел удовлетворить любопытство Билла Актона на предмет состояния моих гениталий, как меня вызвали к проректору. В кабинете Джорджа Джонса приятельским шлепком по спине меня приветствовал Назим. Джордж, задержав на полпути ко рту стакан с «Алкозельцером», попытался улыбнуться будто старому знакомому. Осушив стакан, он хлопнул им по столу и шумно выдохнул, на его лице таяли мелкие шипучие брызги. С минуту Назим стрекотал ни о чем, Джордж стонал и икал, я же старался не заснуть и не рухнуть на пол. Глаза мои не слипались исключительно от страха. Когда человека срочно вызывают к Назиму и Джорджу, дело пахнет триадами.
      – Садись, чего стоишь, – произнес наконец Джордж. – Видок у тебя говенный. Что случилось? Тоже вчера вечером «Гиннеса» набрался? Вот ведь как бывает: клянешься себе, что выпьешь пять-шесть кружек с ребятами, но больше – ни-ни, а утром просыпаешься на лестничной площадке и тебя так распирает, будто все кишки разом задумали вырваться из тела.
      – Я в порядке, Джордж. Только устал немного.
      Предыдущей ночью я спал всего двадцать минут. Моргая, я каждый раз рисковал впасть в беспамятство.
      – Побереги себя, Пэл. Здоровье – самое главное в жизни, сам знаешь.
      – Послушайте, друзья, мы все сегодня уставшие, давайте перейдем к делу, а? – предложил Назим.
      – Валяй, – скорчившись от боли, ответил Джордж. – Скажи ему сам. Я пока тихонько посижу, чтоб зелье улеглось.
      – Легко. Не напрягайся, Джордж. Пэл… – Назим присел на край стола Джорджа и подался ко мне. – Пэл, догадываешься, зачем мы тебя позвали?
      – Нет, совершенно не в курсе, – соврал я. Потрясающая наивность. Как будто, если изображать искреннее неведение, кошмары с триадами обойдут меня стороной.
      – Мы позвали тебя, так как считаем, что на тебя можно положиться, дружище. Заняв место TCP, ты не стал ни суетиться, ни нервничать. Это произвело на нас впечатление, Пэл. Наш университет большой, растущий. Дела делаются быстро, нам необходимы люди, которые будут всегда и везде поспевать вовремя. Нам кажется, ты хорошо понимаешь, что и как нужно делать. Котелок у тебя варит на славу, именно такой человек нам и нужен.
      Почку бы отдал за час сна, думал я. Пусть даже стоя.
      – Ты, наверное, слышал, что у нас тут возникла ситуевина, – с напускной серьезностью продолжил Назим. – Бернард Доннелли крутанул педали и был таков. Знаешь, почему он ушел?
      – Да. Он мне вчера сам рассказал.
      – Да ну? А еще кому?
      – Э-э… Кейту, Кейту Хьюзу. Больше никому. Во всяком случае, Бернард так говорит.
      – Отлично. Вот и не надо больше никому рассказывать, ладно? Пресса любит истории, замешенные на сексе. Но такая реклама университету ни к чему.
      – Ага. Хорошо. Никому ни гуту. Это нетрудно. Тогда я пойду?
      Я был готов спать хоть в туалете. Назим рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
      – Нет, Пэл, мы тебя вызвали по другой причине. Мы знаем, что у тебя хватит ума не трепать языком, даже напоминать не требуется. Мы хотели предложить тебе должность муца.
      – Врио, – пробурчал Джордж, зажимавший рот ладонью.
      – Да, врио. Должность временно исполняющего обязанности менеджера учебного центра. Как ты на это сморишь, Пэл? Справишься?
      Я был уверен на восемьдесят процентов: мой утвердительный кивок мне приснился. Протер глаза. Назим и Джордж никуда не исчезли.
      – Меня? Муцем? А вам известно, что у меня нет квалификации библиотекаря?
      – Нашел из-за чего волноваться! – Назим развел руками, словно хотел остановить движение машин на дороге.
      – Я не волнуюсь. Если честно, я бы сгорел со стыда, стань я библиотекарем. Но библиотекари учебного центра будут недовольны. Человека не из их среды назначить муцем? Да они на улицы выйдут, баррикады начнут строить.
      – Поверь, протестовать никто не осмелится. Ты будешь врио муца, тот факт, что ты не библиотекарь, только подчеркнет временность назначения. Нужно по-быстрому найти человека на эту должность, но мы не хотим, чтобы люди думали, будто мы не соблюдаем кадровые порядки.
      – А как же Дэвид? Почему вы Дэвиду не предложили? Он все-таки старший библиотекарь.
      – Мы не хотим видеть Дэвида Вульфа муцем, Пэл. А уж тем более без приставки врио…
      – Но почему?
      – Так уж сложилось: Дэвид настырно просится на эту должность, а ему постоянно отказывают. Если сделать его муцем после того, как он несколько раз подавал заявление и пролетал мимо, люди подумают, что мы снизили уровень требований.
      – К тому же он засранец, которому больше всех надо, – добавил Джордж, не поднимая головы.
      – Джордж хотел сказать, что Дэвид не проявляет гибкости…
      – Размазня, баба чертова.
      – …и что узость его мышления плохо сочетается с современным, устремленным в будущее обликом нашего университета.
      – Есть еще, – еле бормотал я, борясь со свинцовой усталостью, – Кейт Хьюз, он может выступить против.
      Назим улыбнулся:
      – Кейт Хьюз придерживается принципа «моя хата с краю» почти во всем, кроме некоторых чисто хозяйственных вопросов. Похоже, как менеджер он износился.
      – Тогда Роуз Варчовски? Это ее направление.
      Джордж коротко хихикнул. За смешком тут же последовал стон, и Джордж схватился за виски.
      – Пэл, – Назим положил мне руку на плечо, – Роуз Варчовски не существует в природе.
      – То есть как? Она – главный администратор учебной части, хотите сказать, что ее выдумали?
      Назим засмеялся, мое плечо ходуном заходило под его рукой.
      – Да очнись же, Пэл. Роуз Варчовски была реальным человеком и занимала должность главного администратора учебной части. Она даже в пьянках после работы участие принимала, помнишь, Джордж?
      – Угу. – Джордж поднял голову, воспоминание повергло его в легкую ностальгию. Он кивнул – очень осторожно. – Для женщины ее возраста у нее была выдающаяся жопа.
      – Однако, – продолжал Назим, – несколько лет назад она… бац! – он резко вскинул ладони, и мне почудилось, что я лечу в автомобиле на большой скорости, а за окном мелькают точечные вспышки взрывов либо раскрывшиеся бутоны, – исчезла. Просто перестала выходить на работу. Сначала мы ничего такого не подумали. Многие собутыльники Джорджа, случается, пропадают на несколько дней.
      Джордж пожал плечами.
      – Но спустя неделю, – рассказывал Назим, – мы забеспокоились. Она участвовала в… э-э… некоторых важных делах. Естественно, мы наведались к ней домой, взломали дверь. Роуз как сквозь землю провалилась.
      – Полицию вызывали?
      – Разумеется, – ответил Назим, – разумеется, поначалу мы полагали, что надо бы вызвать полицию. Но потом рассудили – а кому от этого будет толк? Кому нужна огласка? Если она спятила или решила начать новую жизнь – это ее личное дело. Если ее похитили – нам очень не нравилась такая версия, дружище, как на духу говорю, – то скорее всего уже убили. Семьи у нее не было, кому какая польза от обращения в полицию? Никому. Однако, разбирая ее бумаги, мы заметили, что она была жутко организованная. Библиотекари, видимо, всегда на стреме. Каждая бумажка рассортирована и подшита, жизнь налажена так, чтобы не возникало никаких помех. Счета за погашение ссуды, электричество, газ, районные земельные налоги автоматически списывались с ее счета в банке, на который университет ежемесячно перечислял зарплату.
      – Жизнь Роуз Варчовски успешно продолжалась без самой Роуз Варчовски, – вставил Джордж.
      – Но главное, мы сохранили доступ к ее зарплате. Пока Роуз шла зарплата, мы могли выписывать чеки кому нужно и помогать университету. Я немного попрактиковался – у нее совсем не сложная подпись. Банки в наше время не особенно бдительны. Экономят на административных расходах, дожидаясь, пока кто-нибудь не пожалуется. Когда старая чековая книжка заканчивается, из банка без каких-либо проверок присылают новую. Чудеса, да и только. Роуз получала внушительный оклад…
      – Особенно с тех пор, как я трижды давал ей солидные прибавки, – перебил Джордж.
      – Точно. У нас появился превосходный специальный фонд, даже фокусы с бухгалтерией вытворять не пришлось, образовалась свободная наличка. Если разобраться, после исчезновения Роуз сделала для университета больше, чем когда здесь работала… Пэл? Пэл, у тебя кровь из носа пошла.
      – Да, – прошелестел я, – похоже на то. (Назим вытащил из кармана платок). Спасибо. Но как вам это удается? Кто работает за Роуз Варчовски?
      – Не было у нее никакой настоящей работы, – отрезал Джордж – А-а, ну конечно, будь она на месте, обязательно бы придумала, чем заняться. Роуз гуляла сама по себе, главному администратору никто не указывает, что делать. Она подчинялась только мне… Закинь голову.
      – Но почему никто не заметил? Кейт, например. Не видел начальницу уже несколько лет и ничего не заподозрил? Господи, да ведь у них кабинеты рядом…
      Назим покачал головой:
      – Как я уже сказал, Кейт Хьюз живет по принципу «моя хата с краю». Хата с краю, ставни закрыты, ничего не вижу, никого не слышу. Он не лезет туда, где можно лишиться покоя, и не задает вопросов, если подозревает, что ему не понравятся ответы. Время от времени мы с Джорджем посылаем ему и другим людям электронные сообщения, подписанные Роуз Варчовски, или переправляем от ее имени документы по внутренней почтовой связи. Когда происходит какая-нибудь встреча с другими организациями, требующая присутствия Роуз, мы приносим извинения за ее отсутствие по причине пищевого отравления или сломанной лодыжки. Однажды для конференции ОУБ – Общества университетских библиотек – пришлось нанять актрису, сыгравшую Роуз Варчовски. Ей сказали, что мы пробуем ее на роль и хотим посмотреть, сможет ли кто-нибудь заметить, что она не офисный работник.
      – Лучшей конференции ОУБ я не припомню, – с гордостью заявил Джордж. – Мы бы и впредь ее приглашали, но она получила настоящую роль в телесериале, стало опасно.
      – Тебе не о чем беспокоиться, Пэл, – сказал Назим. – Твое назначение на должность муца и Роуз Варчовски – разные веши.
      Я был настолько вымотан, что логика Назима показалась мне почти безупречной.
      – Но если я стану муцем, кто будет мукзэпоем?
      – Муцем ты будешь только временно.
      – Врио муца, – уточнил Джордж.
      – Именно. Ты будешь врио муца, а коли назначение как бы временное, оставайся пока мукзэпоем тоже.
      – Я еще и диспетчер компьютерной группы.
      – Да. И диспетчером. Ненадолго, всего на пару месяцев. Искать сейчас новых людей не имеет смысла. Будешь получать полный оклад муца, начальный уровень…
      – Врио муца, – поправил Джордж.
      – Врио муца, конечно. Зарплата у мукзэпоя мала до неприличия, не так ли? Курам на смех. Ума не приложу, как люди соглашаются работать за такие деньги. На должности муца…
      – Врио муца.
      – На должности врио муца твоя зарплата будет почти в два раза больше.
      – И получишь место на автостоянке.
      – У меня нет машины.
      – Прекрасно. Выставь место на аукцион внутри университета. С руками оторвут, и за хорошие деньги, обещаю.
      Отчасти из-за неспособности мыслить я не нашел весомых причин для возражений. Ответственность, конечно, возрастет, должность-то начальническая. Что на ней делать, я понятия не имел. Все происходило и впрямь с жуткой быстротой, причем темп задавали Джордж с Назимом, а не я. Но разве это плохо? Мне предложили работу, пусть временную, но платят в два раза больше. Мы только что переехали в другой дом, и он требовал расходов. Урсуле захочется перемен – новой мебели и прочей ерунды. Лишние деньги ее обрадуют. Приятно, когда можно обустроить дом и купить то, что хочешь. Я тоже приглядывался к «домашнему кинотеатру» – широкоформатный экран, басовые колонки, стереозвук, такой нам обоим понравится.
      – Ладно. Так и быть. Назначайте муцем.
      – Замечательно! – воскликнул Назим.
      – Врио муца, – прохрипел Джордж.
 
      – Кем бы вы хотели родиться, будь у вас выбор? – спросил я, принимаясь за первую из трех чашек черного кофе.
      – Сложный вопрос, – ответил Ру. – Не уверен, что променял бы эту оболочку… – он обвел себя рукой, – на облик какой-нибудь знаменитости, как-то не вдохновляет. А комбинации допускаются? Скажем, деньги Билла Гейтса, голосок Айзека Хайеса, гардероб Джулиана Коупа и грудь Анны Николь Смит, чтобы было чем поиграть в ванной.
      – Возможно, ты передумаешь, когда узнаешь, что меня только что сделали менеджером учебного центра. Признайся, Ру, теперь тебе еще больше, чем когда-либо, хочется быть мной.
      – Ого! Поздравляю, Пэл, – сказала Трейси.
      Ру только вздохнул:
      – Тебя приводит в восторг библиотечная карьера? Стареешь, Пэл.
      – Не библиотечная – речь идет об учебном центре.
      – Ага. Значит, слова мы слышим, но иронию уже не различаем.
      – Можно задать вопрос? – сказала Трейси.
      – Ты уже задала вопрос. На который и отвечать не требуется.
      – Ты что, на самом деле доволен собой? Невероятно! Но я о другом хотела спросить – а ты бы не согласился родиться Урсулой?
      – Что-о?
      – Мне подумалось, больше всего ты должен хотеть быть ею. Если любишь человека больше всех на свете и не хочешь расставаться с ним до конца жизни, значит, в партнере есть нечто особенное? Сам понимаешь, вопрос…
      – Риторический?
      – Вроде того. Я бы точно не хотела быть ни одним из моих парней. Но если сыщется человек, которого я буду любить и уважать больше всех, почему бы и нет?
      – Потому что, если станешь им, уже не сможешь быть парнем для самой себя. Не слишком ли велика жертва?
      Трейси покачала головой:
      – Нет, думаю, дело не в этом.
      – Попробуй – и увидишь, что именно в этом, – возразил Ру.
      – Нет, – заартачилась Трейси.
      – Тебе виднее, – сдался Ру, цокнул языком и отвернулся к окну.
      – Вот и хорошо. Потому что дело не в этом.
      – Как угодно, – пожал плечами Ру.
      – Не в этом.
      – Я уже прекратил спор. – Ру опять цокнул языком и снова уставился в окно.
      Пришлось их разнимать:
      – Не знаю, как на это смотрят другие, но – если не считать затею безумной в принципе – я бы не стал меняться местами с Урсулой, потому что она обитает в кошмарном мире.
      – Почему же в кошмарном? – спросила Трейси. – Потому что в нем – ты?
      – Нет, она живет в жутком-прежутком мире, начисто лишенном озорства.
      – Как это?
      – А вот так. Кругом сплошь дикая серьезность. Взять, например, автомобильную сигнализацию. На кольце с ключами болтается пультик с кнопкой. Нажал кнопочку – сигнализация включилась, опять нажал – выключилась. Чудесно! Можно на ходу, не оборачиваясь, щелкнуть и включить сигнализацию: щелкнуть вальяжно, через плечо. Когда подходишь к машине – еще интереснее. Начинаешь нажимать издалека, проверяя, на каком расстоянии сработает. Иногда, если поднять руку повыше, сигнализацию можно отключить, находясь на другом конце стоянки! А можно подойти поближе и – паф! – отключить выстрелом от бедра. Жаль, что у нас замок не центральный, какой смачный «клац» раздавался бы каждый раз, когда открываются все двери. Приготовиться! Огонь! Клац! Прелесть. Я много раз наблюдал, как Урсула включает и выключает сигнализацию, такое чувство, что Урсулу это совсем не забавляет. Теперь видишь, какая у нее жизнь?
      – Ру, – попросила Трейси, – обними меня, а то мне становится страшно.
 
      В учебном центре меня ждала взбунтовавшаяся толпа. Бунтовщики обступили подходы к кабинету муца, который теперь был моим кабинетом. При моем появлении кто-то крикнул: «Вон он идет!» – все развернулись в мою сторону, голоса загудели громче. Я едва не бросился наутек. Не сомневаюсь, они погнались бы за мной. Вообразите толпу разъяренных библиотекарей, несущуюся по улицам с криками «Держи его!», «Ату его, ату!». Но судьбе было угодно, чтобы я, пытаясь утопить изнеможение в кофеине, набрал неслыханный градус нахальства. Острота восприятия была на высоте, но наблюдал я за происходящим с холодностью безучастного зрителя.
      – Что, собственно, случилось? – осведомился я, без опаски приближаясь к толпе.
      Толпа бурлила, будто закипающая вода, и тут муравьем из-под кучи песка вперед вылезла Карен Роубон. (Вперед – то есть туда, где стоял я. Великая все-таки штука власть.)
      – Случилось следующее, – ответила Карен, подавая мне распечатку сообщения электронной почты, пришедшего от Роуз Варчовски – Назим не терял даром времени.
      «Поздравляю Пэла Далтона, – писал призрак Роуз Варчовски, – с назначением менеджером учебного центра (врио). Уверена, его техническая подкованность и управленческие навыки станут полезным подспорьем в тот напряженный момент, который сейчас переживает учебная часть. В качестве старшего администратора учебной части и от лица всего коллектива желаю Пэлу Далтону всяческих успехов на новой должности, которой он более чем достоин».
      – Очень любезно со стороны Роуз. – Я вернул листок Карен, чувствуя, как под взглядами собравшихся шевелятся сто тысяч волосков на моей голове.
      – Это просто неслыханно, – выплевывала слова Карен. – Возможно, у вас есть заслуги в другой области, Пэл, но… уж не обижайтесь… никакой технической подкованности и управленческих навыков у вас нет и в помине. Но даже не это самое главное. То, что вас назначили без всяких консультаций, ни в какие ворота не лезет.
      – Лишь потому, что я не библиотекарь?
      – Хотя бы поэтому.
      В толпе я заметил Дэвида, он стоял поодаль и даже не смотрел на меня. Очевидно, борцом за справедливость Карен назначила себя сама.
      Под влиянием кофеина и адреналина, действие которых слегка смягчалось валящей с ног усталостью, я ухватился за край стола и выволок его в центр комнаты. Затем вскочил на стол одним быстрым движением (ух, как закружилась голова… ну теперь держитесь!). Мысленно я видел себя Генрихом V, акт 3-й, сцена 1-я. В реальности произошло вот что: в библиотечном помещении какой-то тщедушный тип вскарабкался на стол, но до реальности моим мозгам сейчас не было дела. Я обвел взглядом толпу – у моих ног белели лужицы обращенных кверху лиц. Карен стояла ближе всех. Ее голова находилась вровень с моей ширинкой.
      – Я человек простой, – начал я, – родился в этом городе, в нем и вырос. Недалеко отсюда – мой дом. Как говорится, мой домашний очаг. Но по большому счету, учебный центр тоже мой дом. Я лишь хочу, чтобы дела в моем доме и у людей, с которыми я его делю, шли хорошо. Я не просил назначать меня менеджером учебного центра. Чего не было, того не было. Но если старшее руководство так решило, что ж… тогда я разобьюсь в лепешку, чтобы достичь действительных успехов. Да, я не библиотекарь. А много ли здесь библиотекарей? Хорошо, хорошо, опустите руки. Я не это имел в виду. Я не библиотекарь, но разве это означает, что мне все до лампочки? Мы живем на планете, где информационные технологии ежечасно вносят коррективы в систему образования. Согласитесь, что содержание наших услуг изменилось до неузнаваемости. Пройдет еще пять лет – и мы уже все узнавать перестанем. Понимаете, о чем я? Конечно, понимаете! И я не собираюсь извиняться. Именно в таком свете – да! – и следует воспринимать мое назначение муцем. Кстати, назначение временное, об этом тоже не надо забывать. Я – всего лишь воронка для сцеживания времени, пока не найдут постоянного кандидата. Таковы факты. А теперь давайте займемся нашими основными обязанностями – обеспечим пользователям такое качество чертовых услуг, какого они еще не видели!
      – Но вы не библиотекарь, – прошипела Карен.
      – А вам надо обесцветить усы, ясно? Когда смотришь сверху вниз, вы – вылитый Берт Рейнолдс.
      Внутренний голос шептал: «Пэл, не перегибай палку…» Голосу я ответил вслух, пожав плечами:
      – Зато как приложил.
      – Как вы смеете говорить со мной в таком тоне? – дохнула огнем Карен.
      – Теперь начальник учебного центра – я, Карен. И меня беспокоит впечатление, которое наши сотрудники производят на учащихся. Ваша кислая, злобная физиономия отвлекает студентов от учебы, они имеют полное право возмутиться.
      – Да я подам на вас жалобу за оскорбление, и вы потеряете свою новую должность. Наверное, вы привыкли разговаривать в таком тоне со своей подружкой и вообразили, что и со мной этот номер пройдет. Вам невдомек, что люди, связанные нормальными отношениями, так между собой не разговаривают. – Глаза Карен насмешливо сузились, выпяченные губы подрагивали, как маленький анус. – Нормальные пары не устраивают ссор в магазинах. Нормальные пары имеют одинаковые интересы и взгляды. Дети нормальных пар умеют себя вести на людях. Если вы не в состоянии подняться выше мелкой бытовой грызни с вашей гражданской женой, то лучше прекратить эти ущербные отношения и не выплескивать раздражение на коллег.
      – Слушайте сюда, Карен. Стройте себе ваши отношения по статейкам, вычитанным в журналах, цепляйтесь за психологический бред из дневных телепередач, думайте себе на здоровье, что если пара ругается при парковке машины, то, значит, между ними все кончено, но у меня на этот счет есть свое собственное мнение. Я не собираюсь тупо и уныло проводить свою жизнь с человеком, которому нравятся те же вещи и в голове у которого те же мысли, что и у меня. Нас с Урсулой сплачивают именно непреодолимые различия, усекли? Если ваша затхлая, гладко вылизанная семейная жизнь-мультик вас устраивает – ради бога. Нормальные пары ругаются из-за невесть куда подевавшейся программы телепередач. Нормальные пары воюют за место у раковины по утрам. Нормальные пары состоят из партнера, который приходит в бешенство, когда не выключают свет, и другого партнера, который хронически забывает его выключать. Мы с Урсулой – нормальные… и даже более чем.
      – Ха! – Карен оглянулась на притихшую толпу. – Я бы сказала, что решать, кто нормальный, а кто нет, должны нормальные люди, не так ли?
      – А-а… да пошла ты…
      Не хочу быть нескромным, но верно говорят: настоящим менеджером рождаются, а не становятся.

      – Марта и Фил женятся. – Я протянул приглашение Урсуле через стол, за которым мы завтракали, и перешел к другим конвертам, в основном со счетами. Большая часть была адресована прежнему владельцу – как приятно.
      – С чего это вдруг? – Урсула повертела в руках приглашение, словно надеялась найти ответ на свой вопрос на задней стороне конверта.
      – Откуда я знаю? Может быть, Фил не хочет, чтобы Марта давала против него свидетельские показания, когда его обвинят в убийстве.
      Сверху послышалась серия глухих ударов. Похоже, Джонатан и Питер прыгали на кровать с горы еще не распакованных ящиков. Ровно пять минут назад я запретил им это делать.
      – Жаль, суббота пропадет. Здесь столько еще дел, а время есть только в выходные.
      – Все нормально. Управимся.
      – Ты хотел сказать, что я управлюсь, потому что ты пока и пальцем не пошевелил.
      – А вот это абсолютная неправда. Но как бы то ни было, тебе разборка вещей дается легче.
      – Это еще почему?
      – Господи, ведь ты энергична от природы, неужели не понятно? Я – нет, поэтому мне гораздо труднее. По аналогии с тем, что отсутствие страха еще не означает смелости. Смелый испытывает страх, но умеет его преодолевать, у трусливого с этим проблемы. Вот и от меня даже мелкая работа требует гораздо больших усилий и целенаправленности, чем основательная – от тебя.
      – Так, так.
      – Ты способна покрасить забор целиком, пока я смотрю телевизор, а я потом помою кисточку. Но, по сути, мы оба приложим одинаковые усилия… – Я осекся, глянул на свои штаны и добавил: – Ну что, теперь ты чувствуешь себя гораздо лучше?
      – Значительно.
      – Ладно, пойду штаны сменю. Но если от молока останутся пятна, берегись.
      Громко топая, я поднялся наверх, предоставив Урсуле подумать о своем поведении.
      – Описался? – спросил Джонатан, показывая пальцем на мои штаны.
      Питер со скоростью света вырос рядом.
      – Конечно, нет. Это молоко.
      – Молоко? Откуда?..
      – Вы опять на кровати прыгали?
      – Нет.
      – Откуда молоко? – подхватил вопрос Питер.
      – Ш-ш-ш, – шикнул на него Джонатан.
 
      Жуть. Вчера я так и не дошел до своего нового кабинета. После скандала – наговорили всякого, разошлись не на шутку – я подумал: пусть страсти улягутся, а я пока домой пойду. И вот, наконец, я в кабинете муца – неуютное чувство. Я сидел за компьютером Бернарда, окруженный бумагами Бернарда, и сам как бы стал Бернардом. Аж передернуло. Но еще сильнее удручала куча документов, в которые требовалось вникнуть. Мой рабочий стол диспетчера компьютерной группы представлял собой ландшафт преисподней, однако только верхний слой бумаг нуждался в какой-никакой обработке, все остальное было ерунда и мусор, создающие фон. Потом я занял место TCP. Терри не особо утруждал себя бумаготворчеством. Те немногие документы, над которыми он работал, были спрятаны подальше от чужих глаз и выглядели полной абракадаброй – изучай не изучай, все равно ничего не поймешь. Задним числом переезд на место TCP казался не таким уж плохим поворотом судьбы. Бернард – другое дело, Бернард – библиотекарь. У него везде порядок. Даже не слезая с кресла, я отчетливо различал три здоровенные стопки бумаг, пахнущие рабочим потом и разложенные по лоткам с аккуратными наклейками. На одном лотке была прилеплена наклейка «Кадры» – чур меня, чур, до него я и пальцем не дотронусь. На втором – «Жалобы и происшествия». Мне и в эту кипу не хотелось лезть, но еще печальнее обстояли дела с третьим лотком, помеченным «Разное», – самый коварный вариант. В нем могло оказаться вообще все что угодно. Бернард мог, не разобравшись, сунуть туда заявки от конкурирующих организаций – мафии или ямайских ярди – на участие в наборе студентов. И уж совсем страшно – обнаружить случайно завалявшийся снимок Бернарда в сбруе мазохиста. Лучше всего начать с жалоб, университет обязался отвечать на них не позднее чем через неделю. Слава богу, причины жалоб – большинство поступало от откровенных сумасшедших – нам устранять не полагалось.
      Я пролистал пачку бумаг. Первая пятерка жалобщиков сетовала на нехватку компьютеров, вторая – опять на нехватку компьютеров и на то, что в туалетах на третьем этаже воняет рвотой. Потом шла записка от охраны, они в очередной раз поймали в кабинке библиотеки бомжа. Следом еще одна – предложение обязать студентов предъявлять свои студбилеты, чтобы легче было отличать их от бомжей. Далее снова парочка гневных тирад по поводу нехватки компьютеров. Едкие нападки на работников университета за то, что потворствуют разговорам по мобильникам. Едкие нападки на работников университета за то, что, как фашисты, ограничивают разговоры по мобильникам. Еще пяток горьких упреков по поводу нехватки компьютеров. Сообщение об эксгибиционисте, которого видели на отделении семиотики. И опять призывы установить больше компьютеров. Кража сумочки. Копия жалобы, направленной в охрану, от студента-пенсионера, который смотрел в окно на занятиях по экономике и увидел на газоне двух студентов со спущенными штанами, стоящих друг против друга. Перед ними на коленях стояли две студентки, энергично растирая ладонями их члены, – очевидно, «устраивали некое соревнование». Штрафы. Еще штрафы. Опять компьютеры. Просьба нанять на работу в учебный центр хоть одного человека, который не был бы идиотом. Зазвонил телефон.
      – Здравствуйте. Говорит Пэл Далтон, менеджер учебного центра…
      – Здравствуйте, мистер Далтон. Меня зовут Мэри Пиледжи…
      – Прошу прощения…
      – За что? Вы в чем-то провинились?
      – Простите, я хотел сказать «Прошу прощения, повторите вашу фамилию». Я не расслышал.
      – А-а, ясно. Мэри Пиледжи.
      – Э-э… А нельзя ли по буквам?
      – Разумеется. Неужто я собственную фамилию по буквам не смогу произнести?
      – Да, конечно. Простите. Не могли бы вы… Произнесите вашу фамилию по буквам, пожалуйста.
      – П – И – Л – Е – Д – Ж – И.
      – Спасибо. Итальянская?
      – Да.
      – Полагаю, вы – иностранная студентка?
      – Нет. Я из «Новостей».
      «Новости» – местная газетенка. Я никогда ее не читаю, хотя она не поганее любой другой местной газетенки, забитой под завязку саморекламой мелких компаний («Дерек Бромли, крайний слева, получает премию лучшего работника месяца из рук директора Джейн Набс»), письмами разъяренных учителей-пенсионеров, требующих от местного совета отремонтировать, наконец, дождевые стоки, и групповыми фотками школьников, членов клуба, бывших сокурсников и т. п., чтобы все, кто на фотофафии, и все, кто их знают, обязательно купили газету. Однако проблема заключалась не в моем отсутствии интереса к местной газете, но в общеизвестном факте: «Новости» проводили политику остракизма по отношению к университету. Трудно сказать, с чего все началось. Наверное, газета должна иметь хоть какой-то объект ненависти, иначе у нее не будет собственного лица. Порочить местных жителей не годится – покупать перестанут. Вот и получается, что ненавидеть университет и местный совет – самое оно, ведь даже работники этих учреждений пышут к ним ненавистью.
      – Вы – репортер «Новостей»?
      – Нет, только собираю материалы. Я хотела расспросить вас о строительстве нового корпуса. Оно ведь уже идет полным ходом, не так ли?
      – Да.
      – Без происшествий?
      – Каких еще происшествий?
      – Ну, всяких разных…
      – Да, я упал в яму, ну и что? Вряд ли это заслуживает внимания прессы.
      – Вы упали в яму?
      – Ну да. Я бежал, заслоняя лицо от дождя детским зонтиком… Короче, это неважно. Не пишите об этом.
      – Значит, помимо вашего падения в яму все идет хорошо? Никаких препятствий, находок, ничего такого?
      – Нет. Скука одна. Совершенно ничего интересного.
      – Ну хорошо, большое спасибо.
      – Не за что.
      – До свиданья.
      – Чао, – с выражением произнес я.
      – Что вы сказали?
      – Ничего. До свиданья.
      Стоило положить трубку, как телефон немедленно зазвонил снова. На проводе была секретарша Джорджа Джонса.
 
      – Слушай, кишки просто узлом закручивает. Никакой мочи нет. Не надо было пить красное, знал ведь, что красное мне не в жилу. Чтоб я еще раз… – Джордж откинулся назад и протяжно, раскатисто отрыгнул. – О-ох, полегчало.
      В данный момент находиться в кабинете Джорджа и слушать, как он рыгает, было предпочтительнее, чем сидеть в приемной. Потому что, когда я проходил через приемную, мне со стула улыбнулась Карен Роубон – женщина, находиться рядом с которой казалось мне ужаснее, чем рядом с каким-нибудь средневековым валлийцем, справляющим все физиологические нужды одновременно.
      – Короче. Пэл, ч-черт, не успели мы тебя назначить муцем, как ты залез на стол и покрыл матом библиотекарей. Не мог подождать пару дней? Для видимости хотя бы.
      – Да уж… Извините, Джордж. Боюсь, у меня от усталости совсем мозги набекрень съехали, и кофеина я тоже перебрал. А тут Карен подвернулась.
      – Какова? Злобная мелкопузая вертишейка.
      – Я как официальное лицо воздержусь от комментариев.
      – Как ты уже догадался, она сразу побежала кляузничать Дэвиду Вульфу своему непосредственному начальнику, размечталась, что тебе сделают харакири, а потом нанижут твою голову на шест. Вульф, крючкотвор херов, все сделал по инструкции: подал письменную жалобу своему непосредственному начальнику – Кейту Хьюзу. Слава богу, сработал природный инстинкт Кейта не лезть ни в какие дела, и он «ввиду временного отсутствия Роуз Варчовски» (надо отдать ему должное, выпалил он эту фразу, не моргнув глазом) отфутболил жалобу мне. Я мариную эту дуру в приемной уже битый час. У меня и без ее визга башка раскалывается. (Я сочувственно кивнул.) Так вот, я сказал ей, что в последнее время ты пребываешь в постоянном стрессе, хотя ей, конечно, по фигу, и пообещал вызвать тебя и взгреть на полную катушку. Могу поспорить, она уссалась от радости, хоть трусы выжимай.
      – Э-э… конечно.
      – Я ее сейчас позову, прими измочаленный вид. Хнычь, извиняйся. Думаю, она на этом успокоится.
      Джордж позвонил секретарше, в кабинет с торжествующим видом – «ну что, выкусил?» – вошла Карен.
      – Карен, – произнес Джордж, – я поговорил с Пэлом о досадном происшествии и настоятельно напомнил ему о правилах поведения для менеджера учебного центра нашего университета. Он признал, что вел себя совершенно недопустимо. Верно, Пэл?
      – О да.
      – Раз уж его действия попали в поле зрения проректора по хозчасти, то впредь все решения касательно его карьеры будут передаваться мне на согласование. Вам все понятно, Пэл?
      – У меня нет оправданий моему поступку. И вы, господин проректор, будете совершенно правы, если напомните мне о нем в случае необходимости, а уж я не забуду свой поступок, пока буду жив. Могу лишь принести, свои извинения, Карен. Простите мое непрофессиональное поведение. Простите за то, что расстроил вас, высказав вслух сомнения в ваших способностях и назвав ваши ляжки жирными.
      – Вы не говорили, что у меня жирные ляжки.
      – Не говорил? Ох… Извините, совсем запутался. Эмоции… – Я покрутил ладонями у висков, показывая, что эмоции замутили мой разум. – Главное, я искренне, очень искренне сожалею.
      – Вам повезло, что Карен – зрелый человек, умеющий забывать обиды и сохранять профессиональное хладнокровие.
      – Ну-у… э-э-э… – начала было Карен.
      – Берите с нее пример, Пэл. Именно так должны вести себя наши сотрудники. Чтобы никакие личные проблемы не мешали работе университета. Спасибо, Карен. Спасибо за то, что вы подаете столь яркий пример для подражания.
      – Э-э… ну хорошо. Надеюсь, ничего подобного больше не случится.
      Встав с кресла, Джордж – сама любезность – проводил Карен до двери:
      – Уверен, Пэл извлек хороший урок. А сейчас мне нужно кое-что с ним обсудить. Возвращайтесь на рабочее место и давайте постараемся забыть этот неприятный инцидент. Спасибо, что повели себя с таким достоинством. До свиданья. Если будут еще проблемы, обращайтесь прямо ко мне, договорились?
      Джордж закрыл дверь за Карен, приветливо помахав на прощанье, и снова повернулся ко мне:
      – Не удержался про ляжки ляпнуть, а?
      – Извините.
      – Ну да ладно. Есть рыбка покрупнее. Тут «Новости» вздумали порыться в моем дерьме.
      – Точно? Мне только что от них звонили.
      – Вот черт. Что им нужно?
      – Толком не сказали. Спрашивали, нормально ли идут строительные работы.
      – А ты что ответил?
      – Нормально, мол.
      – Хорошо. Значит, удочки закидывают. Если еще раз позвонят, отправь их в отдел маркетинга, пусть с ними Назим разбирается. Сам с комментариями не лезь.
      – Чего они звонят, кстати? Со стройкой ведь все в порядке, верно?
      – В порядке? Какое там. Тела нашли. Актон их вывез.
      – Вы сказали «тела»?
      – Да, тела, не бери в голову.
      – Вы опять сказали «тела».
      Распластавшись в кресле, Джордж с досадой вздохнул, намекая, что требовать от него объяснений, когда у него похмелье, – эгоистично.
      – Тела давно минувших дней, Пэл. До тебя ведь доходили слухи, будто стройка ведется аккурат на кладбище? Мы получили разрешение от местного совета при том условии, что кладбища здесь нет. Оказалось, есть. Не повезло. Но не останавливать же работы из-за тройки-другой покойников. Простои пойдут, расходы, гребаные археологи начнут рыться. Не хватало только, чтобы в университете ученые завелись. Остается один выход – молчать в тряпочку, пока Билл Актон потихоньку вывозит тела. Может, его люди в пабе проболтались, не знаю, однако «Новости», видимо, что-то пронюхали. Доказать они ничего не докажут, если мы будем держать язык за зубами.
      – Но это… гм… наверное, неправильно? Ведь захоронение, видимо, древнее…
      – Ты что, друид?
      – Нет, неправильно в научном смысле или там в культурном. Историческая находка как бы пропадает.
      – Спустись на землю, Пэл. Человеческая история насчитывает каких-нибудь пять тысяч лет, а мы уже сейчас не справляемся. И заметь, первые пять тысячелетий текли очень медленно. За весь седьмой век случилось от силы два или три важных события. В каждом следующем веке событий прибавлялось, время бежало все быстрее. Пять тысяч лет – тьфу! Говорят, Солнце спалит Землю на фиг, но случится это только через миллиард лет. Так что всякой истории у нас еще будет столько, что мало не покажется, ясно?
      – В общем, да.
      – Вот и хорошо.
      – А неприятностей у меня не будет?
      – Тоже мне, нашел из-за чего волноваться.
 
      Из «Новостей» звонили еще несколько раз. Закидывали, по выражению Джорджа, удочки. Конкретных вопросов не задавали, но даже если бы задали, я бы не ответил. Звонящих я отправлял в отдел маркетинга, рассчитывая, что разговор с Назимом поумерит их пыл, и они поставят на расследовании крест. Чувствовал я себя не очень. После истории с триадами я полагал, что уже ничто не помешает мне спокойно дожить до старости и умереть своей смертью. Оказавшись на должности муца, я мысленно приготовился к принятию сложных решений, например о ремонте ксерокса, но никак не к сокрытию вывоза трупов со стройки. Такие вещи плохо действуют на мои мозги. Я по колени увяз в болоте паники, выхода, однако, не просматривалось, оставалось лишь закатать штанины и, уповая на удачу, брести, пока не нащупаю под ногами твердую почву. Я заметил, что на пиаровском фронте Джордж бьется с Назимом плечом к плечу. Главный хозяйственник выступил пару раз по местному телеканалу; надев строительную каску и нацепив широченную улыбку, он заявил, что новый корпус – свидетельство устремленности университета в великое будущее. Джордж пошатывался и выпадал из кадра, но текст знал назубок. Интервью транслировались не со стройплощадки, а из кабинета Джорджа, поэтому, наверное, лучше было снять каску, но я мог чего-то не понимать в замысловатых сценариях Назима.
      – Мою работу показывают, – ткнул я пальцем в экран телевизора, обращаясь к Урсуле.
      – Твою работу? Ты бы послушал, что на моей творится.
 
      – Понос, понос! В попу вставили насос! Понос, понос! В попу вставили насос! Понос, понос!.. – распевал Джонатан на заднем сиденье машины.
      Мы везли детей к матери, чтобы посидела с ними, пока мы гуляем на свадьбе Марты и Фила. Джонатан не замолкал уже минут десять.
      – Понос, понос! В попу вставили насос!
      – Прекрати, Джонатан, – устало попросила Урсула.
      Почему-то мальчишки всегда находят удовольствие в повторении речитативов на манер кришнаитов. Джонатан снова и снова певуче тянул одну и ту же фразу приближая меня к точке кипения.
      – В попу вставили…
      Еще секунда – и я не выдержу.
      – Понос, понос! Вот сейчас, сейчас…
      – …Вставили насос! Нет, все, хватит.
      – Понос, понос!
      – Замолчи! – взревела Урсула. – Прекрати эту дурацкую песню! Ты меня с ума сведешь.
      Я бросил на нее укоризненный взгляд:
      – Не заводись. Мальчику петь охота, пусть себе поет.
      Остаток дороги до дома матери я проехал с сознанием одержанной победы. Жаль, что мой дух не мог воспарить слишком высоко – со вчерашнего дня меня мучила жестокая простуда.
      – Простыл? – спросила мать с порога.
      – Нет.
      – Простыл, не вижу я, что ли? А все потому, что жилетку не носишь. Оставайся у нас. Нельзя же ехать на свадьбу с простудой и без жилетки.
      – Я в порядке.
      – Застудишься, точно застудишься, вот тогда узнаешь. Почему ты вечно заставляешь меня волноваться?
      – Мама, а ты не еврейка? Одно из двух: либо от меня до сих пор скрывали, что мы евреи, либо с национальными стереотипами что-то напутали.
      – Смейся, смейся. Охота тебе над матерью потешаться.
      Дети уже заняли места перед телевизором и отключились от действительности.
      – До свиданья, ребята, ведите себя хорошо… Джонатан… Питер… До свиданья.
      Молчание.
      – Если надо будет с нами связаться, у вас есть номер телефона в отеле, где мы остановимся. Он ведь у вас есть, правда, Мэри? – спросила Урсула.
      – Да. Поосторожнее на дорогах. На автостраду не выезжайте, незачем носиться с такой скоростью. Ох, у меня, кажется, мигрень начинается.
 
      Церемония бракосочетания удалась на славу. Но на самой свадьбе я просидел, скорчившись и стеная. Грипп крепчал. Такое было впечатление, будто компания, которая занимается шпаклевкой щелей на зиму, исподтишка забила мне всю голову соплями из пневматического пистолета. Выяснилось, что даже сила притяжения способна причинять боль. Когда все закончилось, я извинился перед Мартой и Филом за то, что слабо веселился, а Урсула пожелала молодым «не развестись через год, как часто случается с парами, долго жившими вместе и потом вдруг решившими пожениться». Они ответили, что постараются. С этим мы погрузились в машину и поехали обратно.
      Я включил дальний свет, чтобы лучше видеть извилистую сельскую дорогу.
      – Здорово было, правда? – тяжело дыша, сказала Урсула. Она сбросила туфли и обмахивала ладонью потное лицо.
      – М-м-м…
      – Что?
      – Ничего.
      – Что «ничего»?
      – Не хочу говорить об этом. – Я включил четвертую передачу.
      – О чем – об этом? Не понимаю, куда ты клонишь.
      Я позволил себе лишь горестно хмыкнуть.
      – Что ты хмыкаешь?
      – Я же сказал, что не хочу говорить об этом. Давай не будем, а?
      Мы проехали еще двести метров.
      – Что ж, – произнес я. – Хорошо хоть дети не видели, как ты вертелась вокруг Саймона. И на том спасибо.
      – Ты о чем?
      – Да чего уж там, ты отплясывала с ним весь вечер, извивалась, как на секс-шоу в Амстердаме.
      – Саймон – гей, ты совсем сбрендил.
      – Я не собираюсь обсуждать его наклонности.
      – Но ведь он – гей.
      – Ладно, давай замнем для ясности.
      – Уму непостижимо!
      – Вот и хорошо, пусть так и остается.
      Проехали еще двести метров.
      – Мне было за тебя очень неловко, – сказал я.
      – Он – гей! Гей! До тебя не доходит?
      – Ой, простите, я такой недотепа. Когда подруга вешается на шею голубому…
      – Мы просто танцевали…
      – …в этом нет ничего унизительного, правда?
      – Ах вот оно что.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Все дело в твоем уязвленном самолюбии. Кризис среднего возраста, маленький член – одно к одному. Теперь вот на ревность пробило.
      – Фигня. Вовсе не в этом дело.
      – Какой ты милый!
      – Я… Отвали!.. Не… тро… гай… меня. При чем тут, блин, самолюбие. Проблема в том, что ты на глазах у всех весь вечер увивалась за чужим парнем.
      – Я не увивалась, просто танцевала, вдобавок он – в миллионный раз повторяю – гей. У тебя что, зуб на Саймона?
      – Да чего ты прицепилась к этому Саймону? Он как раз классный парень. Может, тебя и с другими моими знакомыми мужиками познакомить? Глядишь, еще кто-нибудь на твои фокусы клюнет.
      – Они тоже геи?
      – Завела волынку – гей да гей. Что с того, что он гей? Какая разница?
      – Похоже, проще детям объяснить про тычинки и пестики.
      – Разницы никакой нет, потому что мы обсуждаем не его, а тебя. Как ты считаешь, Саймон привлекателен?
      – Да. Физически привлекателен. Разве нет?
      – С ним весело? Приятно?
      – Сам знаешь, что да.
      – Ага!
      – Что «ага»? Что «ага»?!
      – Говорить тут больше не о чем.
      – Если не хочешь получить по башке атласом автомобильных дорог Великобритании, лучше выскажись.
      – Ты к нему неравнодушна.
      – Вовсе нет.
      – Только что сама призналась.
      – Когда? Не признавалась я. Когда?
      – Только что. Ты сказала, что он привлекателен и с ним весело.
      – Но это еще не значит, что я к нему неравнодушна.
      – Ну-ну.
      – Не значит.
      – Ладно.
      – Не значит!
      – Как скажешь. Я не собираюсь спорить.
      – Прекрати, – Урсула погрозила пальцем, – прекрати немедленно. Ты прекрасно знаешь: когда ты вот так делаешь, я выхожу из себя.
      – Как – так? Я ничего не делаю.
      – Если я кого-то считаю физически привлекательным и компанейским, это еще не значит, что я к нему неравнодушна.
      – Ну да, твои слова вовсе не передают смысл выражения «быть неравнодушным».
      – Нет, не передают.
      – Как же.
      – Не передают!
      – Ладно.
      – Я тебя предупредила. Если будешь продолжать в том же духе, я за себя не отвечаю и могу сделать что-нибудь ужасное. Быть неравнодушным не то же самое, что считать кого-то физически привлекательным и милым. Хорошо, возьмем Сильке. Она очень мила и красива, правильно? Но это же не значит, что ты к ней неравнодушен, верно?
      – Речь сейчас не обо мне. Мы…
      – О боже, выходит, ты неравнодушен к Сильке?
      – Послушай…
      – К кому еще ты неравнодушен?
      – Давай не отклоняться от темы.
      – Ты и к женскому персоналу на работе неравнодушен?
      – Какого черта! Половина из них – библиотекарши.
      – Значит, ты ко всем равнодушен?
      – Конечно, почти ко всем. А теперь давай вернемся…
      – Почти?!
      – Мы…
      – Ты к Полин неравнодушен?
      – Разумеется, нет.
      – А к Джеральдин?
      – Нет.
      – А к Шивон?
      – Нет.
      – К Эмме?
      – Перестань, это глупо…
      – Неравнодушен к Эмме? Господи, дожили.
      – А что я могу сделать? Я виноват, что они симпатичные? Главное, я не подруливаю к ним, засосав полдюжины бокалов австралийского вина, и не норовлю потереться о них при первой же возможности. Вот что главное. Действия, а не досужие помыслы, когда воображаешь их голыми или все такое.
      – Ты воображаешь их голыми?!
      – Нет, никогда. Просто привел пример. За которым ничего не стоит. К слову пришлось. Смысл же в том…
      – Ну ты даешь! С прибытием нас в страну Нутыдаешию.
      – Смысл в том, что сегодня вечером ты вела себя безобразно. Вот и все, что я хотел сказать, и давай на этом закончим разговор.
      – А твоя мать знает, что ты грезишь голыми жен… Эй, куда это мы заехали?
      – Откуда мне знать.

      «Новости» не унимались. Заметки о строительстве появлялись почти в каждом номере. Их авторы обсуждали вроде бы исключительно источники финансирования – крошечные графики изображали денежные поступления – и гадали, уложатся ли строители в срок. Однако ни в одной заметке не обошлось без туманных упоминаний о «слухах» и «гипотезах», порожденных «некоторыми неясностями». Звонки на работу продолжались. Теперь меня осаждала репортер – Джейн Аш. Пару раз звонил лично редактор. Я, не пускаясь в разговоры, отсылал их к Назиму, который умел говорить ни о чем с профессиональной сноровкой.
      Субботний выпуск газеты содержал привычный расклад. В общенациональной газете столь невнятную заметку, наверное, зарубили бы, но в «Новостях» по стилю она не выделялась среди прочих. Я в ней увидел слабо завуалированную угрозу. «Новости» как бы обращались прямо ко мне: «А мы все знаем». Человек и с более крепкими нервами немного забеспокоился бы. Меня же просто колотило.
      Урсула повернула ключ в замке входной двери. Она возвращалась с переговоров с рабочими, которых мы наняли чинить слив. Джонатан привел ватагу друзей, они носились по дому, размахивали пистолетами и перекликались, подражая выговору голливудских актеров. Я присматривал за ними в отсутствие Урсулы.
      – Ты не пропылесосил? – Подругу перекосило словно от приступа физической боли.
      – Конечно, нет. Я за детьми смотрел, – напомнил я и ткнул наугад в первого попавшегося ребенка, демонстрируя, что он цел и невредим.
      – Когда я смотрю за детьми, то почему-то успеваю сделать уборку.
      – Вероятно, ты смотришь за ними не так внимательно, как я.
      – Я внимательно смотрю.
      – Не может быть. Либо одно, либо другое, сделать два дела сразу одинаково хорошо нельзя по определению. Я-то думал, что благополучие этих несмышленышей важнее всего на свете.
      – Ты что, газету читал?
      – Нет.
      – Питер! Папа читал газету?
      – Что?
      – Папа читал газету?
      – Не знаю. Папа, ты читал газету?
      – Видишь? – с укоризной заметил я.
      – Пылесось сейчас.
      – О-ох, неужто это обязательно? Я все утро за детьми смотрел.
      – За выходные надо пропылесосить. В понедельник придут рабочие ремонтировать слив.
      – Понятно. Если увидят, что мы не пропылесосили, развернутся, и поминай как звали. Сантехники, известное дело, очень щепетильный народец.
      – Выходит, ты считаешь, что в доме надо поддерживать минимальный уровень чистоты, лишь бы гости не шарахались?
      – Знаешь, когда человек постоянно занят уборкой, это психическая болезнь, навязчивое состояние, я передачу по телевизору видел.
      – А я убирать не собираюсь. Пылесосить будешь ты. Вперед.
      Я поплелся к пылесосу.
      – Другой на моем месте отказался бы, и ты это знаешь. Господи, как тебе повезло, что у тебя есть я.
      – Мистер Далтон? Здравствуйте. Это Джейн Aш из «Новостей».
      Я вздохнул погромче, чтобы было слышно в трубке.
      – Извините, мисс Аш, но, как я вам неоднократно повторял, у меня для вас нет ничего интересного. Подробную информацию можно получить у Назима Икбала.
      – Знаю, мистер Далтон, и крайне сожалею, что отрываю вас от работы, но к нам поступили новые сведения, и я подумала, что правильнее будет справиться сначала у вас.
      – Сведения? Я не в курсе. Уверен, что Назим.
      – Не в курсе? Возможно, и так, потому что сообщение нам передали только-только… На городской свалке обнаружены полиэтиленовые мешки с останками семидесяти скелетов. Экспертиза еще не проводилась, но первое впечатление – останки старые, даже древние. Как, по-вашему, мешки с частями тел из древних захоронений могли попасть на свалку, мистер Далтон?
      – Э-э… дети притащили?
      – Это официальная версия университета?
      В моей голове выла полицейская сирена, сильно мешая соображать.
      – Нет, разумеется, нет. Вам лучше связаться с Назимом. Я не…
      – Не сомневаюсь, многие найдут прямую связь между телами и вашей стройкой.
      Я повернулся в кресле и посмотрел в окно. Билл Актон разговаривал со строителями, подкрепляя речь жестами. Заметив, что я смотрю на него, он помахал мне.
      Я оскалился и беззвучно пробормотал: «Вот скотина».
      – Что – проартикулировал в ответ Билл.
      – Послушайте, мисс Аш, это всего лишь одна из версий.
      – Раз вы допускаете, что такая версия имеет право на существование, не согласитесь ли вы остановить работы и позволить независимым экспертам осмотреть площадку?
      – Это не мне решать. Строительство далеко продвинулось, уже заложен фундамент. Еели опять начать копать, расходы резко возрастут.
      – Значит, университет приостановки работ не допустит?
      – Вряд ли. Но это не в моей компетенции. Нет, правда, позвоните Назиму. Пожалуйста, мисс Аш, позвоните.
      – Спасибо, что уделили мне время, мистер Далтон. Вы нам очень помогли.
      – Что? Только не это! Позвоните Назиму! – взмолился я.
      Но редакция уже отключилась. Я швырнул трубку, выскочил во двор и оттащил Билла Актона в сторону:
      – Вы что, выбросили останки, которые здесь нашли, на городскую свалку?
      – Ну… а что с ними было еще делать?
      – Не знаю. Разве их обычно не заливают бетоном на строящихся эстакадах?
      – Что? Семьдесят скелетов? За одну ночь? Вы, похоже, никогда не работали на стройке, сквайр. TCP в детали не вдавался. Мы даже не знали, найдем ли что-нибудь. Он сунул нам пару тысяч на этот случай.
      – Пару тысяч?
      – Погодите. Вы никогда не перевозили останки семидесяти человек через весь город посреди ночи? Середина ночи – это двойная такса плюс надбавка за сверхурочные каждому работнику. Думаете, братья Дженкинсы согласились бы на такую работенку меньше чем за две с половиной штуки? Да вы идеалист, мистер Далтон.
      – Хорошо. Я понял. Но почему вы не сбросили мешки в таком месте, где бы о них никто не спотыкался? Скажем, в реку?
      – За свалку мусора в реку полагается штраф – пятьсот фунтов. (Я скорчил гримасу.) То есть я хотел сказать, что, если бы нас заметили, пришлось бы платить еще полштуки сверху. Когда нашли тела, TCP уже смылся, а вы ушли в отпуск. Оставалось самому проявлять инициативу.
      – Вы…
      Сзади послышался окрик «Пэл!» Я обернулся. Из дверей служебного входа высовывался Уэйн.
      – В чем дело?
      – Урсула звонит. У тебя есть минутка? Сантехники от нее уже плачут.
      Я потер ладонью лоб:
      – О-о господи, опять.
      Образно говоря, мне только что опрокинули чашку горячего кофе на колени, тем не менее, я и не думал сбегать с работы домой, честное слово, не думал. Но сантехники говорили в трубку с обидой, капризничали, отказывались заканчивать работу, если я не вернусь и не избавлю их от Урсулы. Недавно нам пришлось провести целый день с окнами без стекол, потому что Урсула до смерти перепугала стекольщиков, вставлявших двойные рамы. И теперь я не хотел оказаться в полузатопленном доме без стоков. Если мне удастся предотвратить катастрофу хотя бы в одном месте – дома или на работе, это уже хорошо.
      Всему виной разница культур. Немке Урсуле с детства внушали, что строитель – человек, которому пришлось долго учиться и много вкалывать для получения официальной ремесленной квалификации: потомиться в учениках, набраться опыта под жестким надзором старшего мастера, а потом сдать профессиональный экзамен какой-нибудь придирчивой комиссии. В Англии, когда вызываешь сантехников, знаешь, что по вызову явится какой-нибудь смурной мужик с шурином. Поэтому процесс ценообразования протекает совершенно иначе. Как правило, люди осведомляются о расценках в трех разных местах. Выбор делается между высокими расценками (приходится приплачивать за доброе имя компании, гарантирующей качество), нормальными (обычная халтурка за наличный расчет) и смешными (работа – говно, но зато дешево, а когда экономия важнее всего, тебя не должно волновать, что в заборе не найдется и двух столбов одинаковой высоты). Урсула же уверена, что работа в любом случае будет выполнена качественно, а разница в ценах отражает лишь относительные различия в эффективности компаний. У фирмы с низкими расценками она не спросит: «Сколько стоит построить дерьмовый зимний сад?» – но просто: «Сколько стоит построить зимний сад?» – потому что надеется, что сад получится не хуже, чем у дорогой фирмы. Выходит, не успеет строитель взяться за мастерок, а культура Англии и культура Германии уже сталкиваются лбами.
      В данном случае лбы затрещали, потому что сантехники кое-что разбили и переломали – полдюжины кафельных плиток, несколько плит во дворе и садовое кресло. С точки зрения рабочих, потери были вполне приемлемы – попутные издержки, не более, но Урсула уперлась, отказываясь отдавать сантехникам ключи от их машины, пока они не отремонтируют или не заменят поломанное.
      – Я занимаюсь своим ремеслом пятнадцать лет, мистер Далтон, и никогда ничего подобного не видел.
      – Извините, мистер Денби, но разве я не предупреждал об Урсуле, когда нанимал вас на работу?
      – Она грозилась пойти в управление отраслевых стандартов, налоговое ведомство, к представителю по торговым налогам, всего и не перечислить, мистер Далтон. Я не только о себе беспокоюсь, но и о моих напарниках, Тони и Эдди. Эдди совсем еще зеленый. Представляете, какую душевную травму могут нанести им такие слова? Непорядочно это.
      В конце концов, они согласились кое-что отремонтировать и вычесть стоимость садового кресла из суммы оплаты. В ответ я обещал лично присутствовать до окончания работ, ограждая мужиков от прямых контактов с Урсулой. Подруга пребывала в дурном расположении духа, считая мои уступки неоправданными. Швырнув мне ключи от дома и что-то сдавленно прорычав, она отправилась на терапевтический сеанс – то бишь по магазинам.
      К ее возвращению работа была сделана.
      – Закончили, – уверил я подругу.
      – Это называется «закончили»? – вскинулась Урсула. – Посмотри, какой бардак они оставили, даже не убрали за собой. Теперь мне придется подметать весь этот мусор. Почему ты их не заставил?
      – Не знаю… Я никакого бардака не замечаю. Выплеснуть пару ведер воды – и все смоет. А раньше, пока сток не работал, и одного ведра бы хватило – смешно, правда? Гм.
      – И метлу украли! – Урсула стреляла глазами по двору. – Они украли нашу метлу!
      – Зачем им красть нашу метлу? – примирительно спросил я.
      – А зачем они взялись крепить черепицу на крыше канцелярским клеем? Почем я знаю, что это не они взяли метлу? Они же полоумные.
      – Короче. Я еду за детьми. А ты оставайся и поработай над снижением кровяного давления.
      Урсула уставилась куда-то вдаль, сосредоточившись на некой тайной мысли.
      – Я это так не оставлю, – процедила она.
      – Ч-ч-черт, в голове будто носороги спариваются. – Джордж забросил в рот пригоршню парацетамола. – И надо же именно сегодня.
      Перед ним на столе лежали вчерашние «Новости». На лбу Джорджа отпечатались несколько типографских строк в зеркальном отражении, из чего я сделал вывод, что до моего прихода он лежал лицом на газете. Взяв газету, Назим развернул ее театральным жестом. По блуждающему взгляду Назима было ясно, что газету он уже успел прочитать.
      – Очень нехорошо получилось, дружище. Именно поэтому с этими людьми лучше вообще не разговаривать. Я не осуждаю – ты же знаешь, как высоко я тебя ценю, – но не следовало говорить им, что нам неохота заново перекапывать площадку.
      – Но ведь это правда?
      – Конечно, правда. Поэтому ее и надо скрывать. Нельзя предоставлять им возможность заявить, что «университет отказывается…» или «Пэл Далтон отрицает…», иначе сам себя подставишь. Надо было сказать: «Это интересное предложение, мы обязательно его рассмотрим, изучим ситуацию, на что потребуется время, но на данном этапе мы ничего не исключаем». Впрочем, от тебя даже этого не требовалось, достаточно было переправить их ко мне, я бы сам сказал. Я в этом деле собаку съел.
      – Зрачки еще видно? – спросил Джордж – Только не врите.
      – И что теперь делать? – спросил я Назима.
      – Юлить и изворачиваться.
      Тут у Назима запел мобильник, от неожиданности Джордж вздрогнул и часто-часто заморгал. Назим глянул на дисплей, рассмеялся, цокнул языком и перевел взгляд на меня:
      – Буду хитрить, выпутываться, темнить. Возможно, придется пригласить кое-кого на обед.
      – Да… – задумался я. – Наверное, очень важно обеспечить поддержку местного совета.
      Назим опять рассмеялся:
      – Совета, дружище? С советом проблем не будет.
      – Но ведь они колебались, давать разрешение на строительство или нет. Надзор за городскими постройками и все такое, разве не так?
      – Они колебались только для вида. Если не начнется ад кромешный, совет против нас не пойдет. Университет и есть город. Мы – самые крупные работодатели. И самые крупные землевладельцы. Расходы нашего персонала и деньги, которые студенты здесь тратят, для совета вопрос жизни и смерти. Совет ни за что не станет к нам подкапываться по собственной инициативе. Они не меньше нашего хотят, чтобы реноме университета не пострадало. Если студенты перестанут приезжать, то… нельзя сказать, что городу совсем хана, но он получит тяжелую кровоточащую рану и будет брошен в подземелье, затопленное канализационными стоками. Я понятно выражаюсь?
      – Да-да, конечно. Реноме. Еще бы.
      – Ты все верно понял, Пэл. Тебе не надо разжевывать – в этом твоя сила. Уважаю. Нет, правда, я всегда тебя уважал. Образование стало бизнесом. В этом и состоит динамика. Все думают, что образование – это священная идея получения знаний, недосягаемые горние академические выси… Пусть думают. Через пять лет они будут читать лекции о делении клеток в подземном переходе, а в их бывшем университете откроют гигантский супермаркет. Не мы это затеяли. Нынче студентам приходится платить, и они не хотят выбрасывать деньги на ветер. Заметь: все начинается с денег, поэтому неизбежно ими и кончается. История со скелетами всего лишь мелкая неприятность, мы ее переживем. Время на нашей стороне. Ты же слышал, что говорил Энди Уорхол, дружище? Каждому человеку выпадает в жизни хотя бы пятнадцать минут славы.
      – Да.
      – Наши пятнадцать минут уже наполовину прошли. В наши дни интерес общественности к чему бы то ни было не держится дольше четверти часа. Если получится потянуть время, сенсация падет жертвой всеобщей апатии. Самое главное, не говорить больше ни одного лишнего слова, хорошо?
      – Хорошо.
      – Ч-черт, голова… – простонал Джордж.
      Не успел я вернуться в кабинет и включить компьютер (1224 непрочитанных сообщения), как в дверь постучал помощник библиотекаря и сообщил, что прибыли люди с телевидения и желают взять у меня интервью. Приехав без приглашения, они явно намеревались застать меня врасплох. Я только усмехнулся про себя – последние восемь-девять лет меня всегда и все застает врасплох. Сославшись на занятость, я попросил направить телевизионщиков к Назиму в отдел маркетинга. На несколько секунд покой был восстановлен, но тут я заметил, что меня видно в окно с улицы, и снова занервничал. А что, если я уже попал в камеру? Снимок человека, сидящего за компьютером, можно снабдить любым комментарием. «Пэл Далтон на работе. Уничтожает улики? Нам не дано знать». Чем плохо? Я подошел к окну опустить жалюзи, но недавно проклюнувшаяся мудрость подсказала, что задернутые жалюзи только усилят атмосферу укрывательства и загадочности. Тогда я решил оставить жалюзи открытыми и спрятаться под столом. Я просидел под столом до самого обеда и даже нашел на полу монету в 50 пенсов.
      – О чем важнее всего помнить, проживая в нынешней Британии?
      – Что еда вкуснее, если готовить из замороженных продуктов, – откликнулся Ру.
      – Никак, ты опять в газеты попал, – заметила Трейси.
      Ру, смежив веки, процитировал по памяти:
      – «Вести о найденных телах облетели город ударными волнами…»
      – Фу. «Ударные волны»? Обычно говорят в единственном числе – ударная волна. Коверкают язык, постыдились бы. Могу поспорить, что они ждут не дождутся, когда «возросшая озабоченность» заставит полицию «принять меры».
      Трейси придвинулась к Ру:
      – Похоже, обвиняемый намерен строить свою защиту на неумении обвинения пользоваться словами.
      – Не неумение, а лень. Они… вы что, смеетесь надо мной?
      – Продолжаем… – сказал Ру. – «Эти новости становятся оружием в руках тех, кто подозревает, что в университете происходят совершенно недопустимые вещи. Несмотря на усилившийся нажим…»
      – Фу.
      – «…мистер Далтон, менеджер учебного центра, который осуществляет оперативный контроль над проектом, не сдается».
      – Фу.
      – «Он сообщил „Новостям“, что университет не собирается рассматривать призывы к проведению экспертизы строительной площадки, которая находится прямо под окнами его кабинета».
      – Господи, пощади. Эти зануды уже несколько недель достают меня по телефону. Сегодня все утро прятался от телевизионщиков. Вдобавок вкалываю за троих, терплю неприязнь персонала, извиняюсь перед чертовой Карен Роубон, слежу, чтобы никто не узнал о новом бизнесе Бернарда, утешаю сантехников, запуганных Урсулой, а еще с ДОПОЛом морочусь.
      – С ДОПОЛом? Ты о триадах говоришь? – Ру откинулся на спинку стула.
      – А ты о них слыхал? Я что, единственный, кто о них не знал?
      – Организация ДОПОЛ – главный сюжет комиксов в Гонконге.
      – Классно. Лучше некуда. Скольких бед удалось бы избежать, проявляй я больше интереса к отношениям между лупоглазыми девчонками-подростками и роботами-великанами.
      – Лупоглазые девчонки – это из японских комиксов, а не из китайских.
      – Ой, какого я дал маху. Только в газеты не сообщай, ладно? И так дурак дураком.
      – Давайте определим приоритеты, – вмешалась Трейси. – Что с триадами?
      – Да ерунда. Некоторое время назад возник вопрос касательно студентов из Азии. Но сейчас я пытаюсь разобраться с насущными проблемами. По сравнению с «Новостями» парни из триады были само очарование.
      – М-м-м… – Трейси вопросительно посмотрела на Ру.
      – М-м-м, – ответил тот.
      – Что? – спросил я.
      Мои друзья отчего-то заерзали на стульях. Трейси помешала ложечкой кофе.
      – Э-э… – начала она. – Мы собирались тебе кое-что рассказать. Сначала не хотели говорить, вдруг ничего бы не вышло… а потом не знали, как лучше сказать… дело затянулось, и мы боялись, что ты обидишься, подумаешь, что мы нарочно с тобой не поделились… Ру? Может, ты? – Трейси бросила на него жалобный взгляд.
      Ру сосредоточенно скатывал сигарету.
      – У тебя нормально получается, – буркнул он, наклонив голову еще ниже.
      Трейси протяжно вздохнула.
      – Дело в том… Мы с Ру теперь – ячейка общества.
      Я уставился на Трейси, потом перевел взгляд на Ру – тот наклонился так низко, что нос мешал ему сворачивать сигарету, – потом опять посмотрел на Трейси. Пауза длилась.
      Трейси тревожно оглянулась.
      – Наверняка сейчас ты пытаешься представить, как мы занимаемся сексом, верно?
      – Да, верно.
      – Прекращай.
      – Рад бы, да не могу.
      – Мы теперь живем вместе, в квартире Ру. Я и так там почти все время проводила, поэтому… ну, ты понял.
      – Но… я… очень рад за вас. Честно. Только никак не пойму, что между вами общего?
      – Эй, полегче.
      – Ладно, мы с Урсулой тоже та еще пара, но ведь Ру… э-э… причудливая ошибка природы, а ты вместо еды скорее купишь себе новые туфли. Вы оба могли найти кого-нибудь более подходящего.
      – Ох.
      – Он шутит, – заметил Ру.
      – Шутишь?
      – Конечно, шучу.
      – Только попробуй сказать, что ты это всерьез. Причудливая ошибка природы, говоришь? – Ру прикурил сигарету с элегантностью кинозвезды тридцатых годов.
      – Разумеется, шучу. Теперь, по крайней мере, Ру не грозит потеря зрения, на комиксы времени не хватит.
      – Опять шутит, – сказал Ру.
      – Вряд ли, – ухмыльнулась Трейси. – Думаю, ради меня ты выбросишь все свои комиксы с Бэтменшей.
      – С Бэтменшей? – Мои брови поползли вверх. – А что, бывают комиксы с Бэтменшей?
      – Она потрясающе прорисована, – с видом знатока ответил Ру.
      – У него уже мозоли на ладонях.
      Трейси погрозила Ру пальцем. Тот закатил глаза, но Трейси, смеясь, накрыла его ладонь своей и крепко сжала. Ру помотал головой – мол, за что мне эта напасть, но я заметил, как он переплел свои пальцы с пальцами Трейси.
      Вот те на. Ру и Трейси – новая пара. А я ничего не подозревал. Однако, когда я рассказал Урсуле, она возвела очи к небу и выдохнула: «Наконец-то». Новость была хорошей, просто классной. В последнее время мне крайне недоставало хороших новостей. А вдруг это знак, что дела отныне повернутся к лучшему?

      – Отмолчаться решил? Не выйдет, – предупредила Урсула, грозно склонив голову. – Молчать – в данной ситуации самый худший для тебя вариант.
      Я посмотрел вверх, на скелет крыши. Балки еще кое-где соединялись деревянными решетками с остатками штукатурки, но сквозь прорехи виднелось голубое небо. На темном чердачном фоне дыры в крыше светились нежными красками проплывавших над ними облаков, словно кто-то высоко в поднебесье установил гигантский калейдоскоп. Мне даже понравилось.
      Словом, Урсула бросила работу, приехала домой и разругалась вдрызг с кровельщиками. Хорошо еще, что секретный код для запуска американского ядерного арсенала ей неизвестен.
      – Ванесса меня окончательно довела.
      – Ага. – Я все не мог оторвать завороженного взгляда от прорех.
      – Ты не представляешь, каково мне было на работе. Ванесса всегда ко мне цеплялась, но тут ее просто прорвало, и я решила, что с меня хватит. Начиталась в газетах про тебя всякого и думает, что ей позволено любые гадости говорить. Все из-за тебя и твоих университетских дел. Так что в определенной степени это твоя вина.
      – А-а-а? Моя, значит? У меня сейчас челюсть отвалится.
      Дом был опутан лесами, от греха подальше мы на несколько дней увезли детей к маме. Казалось бы, мелочь, а вон как обернулось: теперь у мальчишек имелась крыша над головой – в буквальном смысле.
      – Признаю, – Урсула развела руками, жест был призван подчеркнуть искренность ее слов, – что приехала домой несколько gereizt…
      – Обидели тебя, значит. Очень живо представляю себе разыгравшуюся сцену.
      – Но они оба сидели на лесах и читали газеты. Ты можешь себе такое представить?
      – И ты, конечно, преподала им урок.
      – У тебя вообще никаких чувств нет, я посмотрю? Бесчувственный чурбан. Ты же видишь, в каком я стрессе, хоть бы капельку поддержал.
      – Я думаю, как теперь крышу укрепить, чтобы на голову не свалилась.
      – Вот ты всегда так Крыша – всего лишь вещь, мертвый предмет, а я живая. Неужели непонятно?
      – Понятно. Этот предмет не позволяет дождевой воде литься прямо в спальню.
      – Это что, типичная черта английских мужчин? Вас в школе учат не проявлять эмоций, но лишь пожимать плечами?
      – Фигня! Вот это уж точно фигня! Не надо разводить эту чушь про «английских мужчин», потому что это бред собачий. Еще немного – и во мне уже будет столько женских черт, что впору самого себя трахать. Спорт по телевизору не смотрю; как карбюратор работает, понятия не имею; покупая тампоны в магазине, могу глядеть продавщице прямо в глаза. Да я почти лесбиянка, запрятанная в мужское тело. И думаю, имею право высказаться от имени всех женщин: «Бабоньки, да кому же понравится дырявая крыша!»
      – Приехали. С тобой невозможно говорить, когда ты в таком настроении. Когда успокоишься, найдешь меня в столовой.
      – Р-р-р-р-р-р!
      – Р-р-р-р-р-р!
      – Ох, не надо так рычать, мистер Далтон. Вы меня пугаете, – пожаловался доктор Беннет.
      Зря я не ушел домой пораньше. Все-таки отсутствие крыши имеет одно преимущество: она не упадет на голову. Но на часах было уже семь вечера, а я все еще торчал в университете. И конца моим трудам не было видно. Прежде чем рухнуть в постель и забыться свинцовым сном, предстояло еще кое-куда съездить. Студентки с гуманитарного факультета уже некоторое время жили в нашем старом доме. Мы договорились, что квартплату они будут передавать в университете, где я бывал ежедневно, а они – спорадически, на лекциях и семинарах по «спасению карьеры», которые вел Колин Роубон. День оплаты миновал, но ни одна из студенток не соизволила появиться. Я позвонил им. Выяснилось, что студентки не смогли вовремя со мной встретиться по целому ряду причин, и чем дольше они объясняли, тем больше эти причины смахивали на мифы и легенды о приключениях юных богинь в какой-нибудь азиатской религии. Урсула не долго сопротивлялась природному инстинкту и заявила, что опять виноват я. Она потребовала, чтобы я поехал и лично забрал деньги. Я согласился. Чуть позже, когда нажим со стороны Урсулы усилился, я согласился сделать это «поскорее». Наконец, в ответ на прямое обвинение в предательстве, я назначил конкретный день, а именно сегодня.
      – Не забудь, что ты обещал забрать квартплату сегодня, – первое, что Урсула сказала утром. Она обожает напоминать мне про обещания. Возможность составить список моих обещаний и постоянно его цитировать дает ей ощущение стабильности.
      – Господи, а то я сам не знаю. – Всякий раз, когда она напоминает, я с утомленным и раздраженным видом отвечаю, что, мол, помню. Разумеется, обычно я забываю, но нельзя же давать Урсуле такой козырь в руки.
      Я намеревался наведаться к студенткам насчет квартплаты часов в пять, по пути с работы, но получилось иначе. День шел нормально до самого вечера. В основном я был занят играми в прятки со съемочной группой «Панорамы Северо-Востока». Они едва не перехватили меня, когда я возвращался с обеда, но я успел перепрыгнуть через ограждение и скрыться в кустах прежде, чем они установили камеру. Остальное время я потратил на телефонные уговоры кровельщиков вернуться. Они все еще были вне себя. По их версии, Урсула обрушила на их головы поток оскорблений и обвинений, когда они всего за несколько секунд до ее появления решили сделать десятиминутный перерыв. Люди естественным образом пугаются непонятного, поэтому на них особое впечатление произвело то, как Урсула, расхаживая туда-сюда, яростно строчила по-немецки. Что именно она говорила, они не поняли, но звуки ее речи показались кровельщикам грубым, агрессивным, сатанинским лаем. Я сказал им, что по-немецки так звучит любая фраза и что с тем же успехом Урсула могла восхищаться сверкающими капельками росы, сбегающими по ажурным лепесткам цветов, но они не поверили. В отчаянии я названивал им снова и снова – всего четыре раза. В четвертый раз я уже беседовал с ними, как человек, закладывающий в ломбард собственные часы, но из кровельщиков удалось вытянуть лишь обещание вернуться к вопросу на следующей неделе, когда время немного залечит их раны. И тут мне позвонил доктор Хеллер с факультета биологии.
      – Пэл Далтон?
      – Ну-у-у…
      – Алло? Это Пэл Далтон? Менеджер учебного центра? С вами говорит Боб Хеллер с факультета биологии.
      – Ах вот как. Да, я – Пэл Далтон. Мы, кажется, не знакомы?
      – Нет, но нам нужно срочно увидеться.
      – Гм… Я мог бы зайти прямо сейчас.
      – Не сейчас. Попозже.
      – Вы же сказали – срочно.
      – Ну и?..
      – Тогда, наверное, лучше прямо сейчас?
      – Нет, мне нужно дождаться одного человека.
      – Понятно. Тогда следовало сказать не «срочно», но «по делу».
      – Вы что, издеваетесь?
      – Нет, всего лишь…
      – Я – декан факультета биологии. Деканами факультетов биологии просто так не становятся, и хамства я ни от кого не потерплю, зарубите себе это на носу.
      – Я не хамил… Просто «срочно» означает, что…
      – Повторите, кто я.
      – Вы – декан факультета биологии, Боб.
      – Спасибо. А теперь прекратите идиотские упражнения в семантике и слушайте внимательно. Мне нужно встретиться с вами, но не сейчас – позже. Ко мне приедет еще один человек, нам обоим необходимо с вами поговорить. Он обещал подъехать в мой офис в полседьмого, поэтому зайдите ко мне в семь.
      – В семь? Но я…
      – Вы с кем разговариваете, Пэл?
      – Видите ли…
      – С кем?
      – Ладно… Хорошо. В семь так в семь.
      В семь, хоронясь в складках местности (телевизионщики еще могли торчать где-нибудь поблизости), я прокрался к факультету биологии. Боб открыл дверь сам. Он оказался пухлым коротышкой средних лет с двумя волосатыми гусеницами вместо бровей. Других волос на голове Боба не осталось. Глаза его застыли в подозрительном прищуре, а рот открывался ровно настолько, сколько было необходимо для воспроизведения членораздельной речи.
      – Пэл?
      – Да.
      Ни ответа, ни приглашения войти не последовало, Боб лишь приоткрыл дверь чуть пошире. Кабинет у него был маленький, стены от пола до потолка закрывали туго набитые шкафы. В них могло находиться все что угодно – от книг и бумаг до человеческих голов. На крошечном столе едва помещался телефон. Рядом с телефоном стоял и робко улыбался человек в мятом костюме. Ногтем указательного пальца одной руки он ковырял под ногтем большого пальца другой, издавая, словно потревоженный сверчок, неравномерные щелчки. Определить возраст посетителя я бы не взялся, но его сутулости, порожденной застенчивостью, на вид было, пожалуй, лет сорок.
      Боб Хеллер закрыл за мной дверь.
      – Ну и кашу вы заварили. Что вам взбрело в голову?
      – Вы о чем? – удивился я.
      – Только не надо говорить, что никакой каши не заварилось. Дурацкие отговорки мне не нужны, Пэл.
      – Я и не отговариваюсь. Просто поинтересовался, какая именно каша имеется в виду.
      – Выходит, каша не одна? Я говорю о раскопках на месте фундамента. Почему вы им это пообещали?
      – Я не обещал. Наоборот, сказал, что мы не хотим.
      – А я о чем говорю? Разве так общаются с прессой? Попробуйте сказать им, что вы не гей, что у нас нет никаких финансовых нарушений, что не планируете увольняться с работы, что не спятили окончательно, – и вас тут же объявят голубым, вором, безработным и умалишенным… Нам нельзя трогать фундамент.
      – Не думаю, что дело дойдет до раскопок.
      – Да тут и думать нечего. Фундамент неприкосновенен.
      – М-м-м… Вы что-то не договариваете, верно? Актон напортачил? Оставил на месте половину тел?
      – Тел? Мне тела до лампочки! – Боб указал на человека в потрепанном костюме: – Это доктор Беннет.
      Доктор Беннет смущенно улыбнулся.
      – Доктор Беннет работает в экспериментальной химической лаборатории при министерстве обороны в Уилтшире. Как по-вашему, доктор, сколько нейротоксинов находится под фундаментом нового корпуса учебного центра?
      – Трудно сказать… – Он пожал плечами с видом человека, знающего ответ, но желающего набить себе цену. – Достаточно, чтобы уничтожить все живое в Северо-Восточной Европе.
      – Р-р-р-р-р!
      – Ох, не надо так рычать, мистер Далтон. Вы меня пугаете, – пожаловался доктор Беннет.
      Паника, прежде лизавшая мои колени, теперь колыхалась под подбородком. Тщательно выговаривая слова, я спросил:
      – Как нервно-паралитический газ оказался под фундаментом корпуса?
      – Неужели не ясно? Его слишком опасно перевозить.
      Я не нашел что возразить и лишь с мольбой и беспредельным отчаянием уставился на Хеллера. Декан издал нетерпеливый вздох. Он считал, что дальнейших объяснений не требуется:
      – Какая теперь разница? Давайте сосредоточимся на главном.
      – Я желаю знать, каким образом яд, которого хватит, чтобы устроить катастрофу вселенских масштабов, попал под окна моего офиса. У меня тяга к анализу, знаете ли.
      – Черт побери! Сейчас это действительно неважно. Надо думать о планах на будущее.
      – Боюсь, что твои планы на будущее должны включать космический корабль и лотерею, чтобы отобрать счастливчиков для отбытия на другую планету. Поэтому давай рассуждать по порядку. Как газ попал под фундамент, козел?
      – Предупреждаю, я – декан факультета биологии. Стоит мне слово сказать, и тебе дадут пинка под зад так быстро, что…
      – Р-р-р-р-р!
      – Ладно, ладно… Обычная история. Правда. Ты себе бог знает что вообразил, еще подумаешь, будто… Ну, хорошо, по делу. Один из наших студентов решил посвятить свою дипломную работу химическому воздействию на нейромедиаторы. Пока звучит безобидно, да?
      – Гм.
      – В заявке он подробностей не указал. Ему назначили руководителя, доктора Ноулза. К несчастью, несколько недель спустя доктор Ноулз был убит в драке в пабе.
      – Из-за чего подрались?
      – Господи, вам всю историю мира подавай? К нашему делу это не имеет никакого отношения. Короче, нового руководителя мы не назначили.
      – Почему?
      – Забыли. Бывает. Людям свойственна забывчивость? Клянусь богом, если перебьешь меня еще раз, больше ничего рассказывать не стану. (Я закрыл рот рукой.) Спасибо. Студент продолжал работать в одиночку, и мы поняли, что произошло, только когда он спросил, кому сдавать на проверку восемьдесят галлонов нового мощнейшего нервно-паралитического газа. – Хеллер глянул на Беннета. – К сожалению, он растянул написание диплома на два семестра, иначе бы он не успел получить и кварты этой дряни. Такая вот петрушка вышла. – Хеллер поднял глаза на меня: – Преподаватель, с которым консультировался этот дипломник, испугался, что я разозлюсь, и спрятал газ в своем кабинете, где он и находился, пока не пострадал один из уборщиков… – Заметив, как мои глаза полезли из орбит, Хеллер поспешил уточнить: – Нет-нет, просто контейнер с газом упал ему на ногу. Два пальца на ноге сломал. Мне доложили, и тайное стало явным. Как заведено, я вызвал доктора Беннета. Он приехал, посмотрел…
      – И был крайне восхищен, – вставил Беннет.
      – …и мы решили, что с этой гадостью надо что-то делать. Зная, что будут строить новый корпус, я связался с TCP. Мы и раньше обделывали с ним дела. Достали денег смазать шестеренки, а он озаботился, чтобы строители закопали контейнеры при укладке фундамента. Когда TCP вдруг исчез, я забеспокоился. Но он вроде бы все организовал как надо, и дела шли как по маслу, пока вы не запустили в прессе кампанию по остановке работ, чтобы дать ученым возможность поглазеть на останки мертвых психов. Теперь довольны?
      – Э-э… У меня есть пара вопросов.
      – Какого черта!
      – Что случилось со студентом, который все это затеял? Откуда вы знаете, что у него в общаге не припрятано еще восемьдесят галлонов, о которых он из скромности не упомянул?
      – С ним все улажено, – ответил Хеллер. – Он теперь работает у Беннета.
      – Очень одаренный молодой человек, – подтвердил Беннет.
      – Ушам своим не верю, – вздохнул я.
      – Что? – рассмеялся Хеллер. – Не верите, что кто-то из наших студентов мог найти работу? – Он пожал плечами. – Чудеса иногда случаются.
      – Мой второй вопрос – о деньгах. Сколько вы заплатили и кому? И ради всех святых, где вы их взяли?
      – Ну, TCP сам назвал цену – пятьдесят тысяч, столько мы и заплатили. Деньги передали ему наличными, дальше он сам все устраивал. Крутовато, согласен, но нам было не до экономии.
      – И где вы взяли пятьдесят тысяч фунтов?
      Хеллер небрежно махнул рукой:
      – Что-что, а это не проблема. Нам выделяли субсидии на исследования, так что деньги были.
      – А что будет, когда вы не сможете представить результаты исследований?
      – Почему не сможем? Сможем. – Хеллер впервые был явно обижен моим замечанием. – Напишем, что «результаты не позволяют сделать конкретного вывода» или еще что-нибудь, но представить сможем. У нашего факультета репутация международного масштаба, Пэл. Что-что, а изображать исследовательскую деятельность мы умеем. Кроме того, как заведено, основную часть суммы предоставило ведомство доктора Беннета.
      Хеллер уже во второй раз произнес «как заведено», и я решил поберечь нервы и не задавать новых вопросов.
      – Мы с радостью откликнулись, – поддакнул Беннет. – Передача прав на изобретение в обмен на помощь по его устранению – превосходная сделка. Мы могли потратить на создание подобного вещества во много раз больше и так ничего и не добиться. Ныне мы – владельцы патента и…
      – Вы запатентовали нервно-паралитический газ?
      – Конечно, а как иначе? Мы подали патентную заявку на «ви-экс» – самый смертельный токсин в мире – еще в 1962 году, хотя данные о нем официально опубликовали только в 1974-м. Видите ли… Вас ведь Пэл зовут?
      – Да.
      – Необычное имя.
      – Вы – первый, кто мне это говорит.
      – Ой, значит, я чего-то упустил. Видите ли, Пэл, открытие положено зарегистрировать. Во-первых, существует профессиональная гордость. Но важнее то, что многие страны отказываются подписывать, ратифицировать или выполнять международные договоры о химическом оружии. Если какое-нибудь государство-изгой решит производить наш газ, мы не сможем обвинить его в несоблюдении договора, а вот за нарушение авторских прав по судам затаскаем.
      – Угу… Похоже, мне пора.
      Хеллер встал у меня на пути:
      – Теперь тебе ясно, почему нельзя допускать никаких расследований на стройке?
      – Да-а… Но если я не смогу их остановить, виноват будешь ты.
      – И ты тоже.
      – Разве? Я об этой истории только сейчас узнал.
      – Это будет трудно доказать, особенно если я скажу, что ты нас буквально вынудил закопать газ. Ну как, у тебя не прибавилось настойчивости в сопротивлении расследованию?
      Я перевел потрясенный взгляд на Беннета.
      – Э-э, да… – Беннет кашлянул и уставился в пол. – Нам очень неприятно, но мы будем вынуждены переложить вину на вас. Вам придется провести ужасно долгий срок в тюрьме. Здесь затронута национальная безопасность, вы, конечно, понимаете. Мне очень-очень жаль.
      Я повернулся к Хеллеру:
      – Сволочи!
      – Эй, я тебя предупреждал, что слабаки деканами биофаков не становятся.
      На сей раз Урсула злилась по-настоящему.
      – А позвонить ты не мог?
      – Я пытался. Номер был занят. – Конечно, я врал, но по теории вероятностей такое оправдание могло оказаться удачным.
      – И когда же ты звонил?
      Ха! Нашла простака. Я тебе что, карапуз-несмышленыш?
      – Я не смотрел на часы.
      – Примерно?
      – Понятия не имею.
      – Ну-ну.
      – Ты хочешь сказать, что номер не был занят?
      – М-м… Элисон звонила.
      Ага! Закинул удочку наудачу и попал прямо в точку.
      – И сколько ты протрепалась с Элисон?
      – Не помню.
      – Примерно?
      – Понятия не имею.
      – Ну-ну.
      Зазвонил телефон. Несколько секунд мы с Урсулой смотрели друг на друга, но она всегда сдавалась первой и схватила трубку уже на третьем звонке.
      – Алло? Нет, его нет дома. – Урсула положила трубку и повернулась ко мне с торжествующей улыбкой: – А звонили-то тебе.
      – Но меня не было дома. Понятно.
      – Звонили из местных теленовостей. Они весь день сегодня названивают, пытаются тебя застать. Ты и так уже наговорил больше некуда. Кстати, квартплату еще надо забрать.
      – Что? Сейчас?
      Я подумал, не рассказать ли ей о других делах, которые наперегонки пытались завладеть моим вниманием. Но момент был неподходящий. Для начала, я не смог бы сохранить присутствие духа. Мое самообладание быстро упало бы до низшей точки, и я запросто перешел бы на крик, рыдания, а то и принялся рвать на себе одежду. К тому же обстановка не располагала. Лучше подождать пару дней, пока починят крышу, а потом разрешить детям привести друзей. Пока они будут играть, я спокойно все расскажу Урсуле. Да, детская тусовка – хорошая идея. Урсула не осмелится закатить сцену при малышне.
      – Я не виновата, что ты затянул с этим делом. Если хочешь, я тебя подвезу, – предложила Урсула.
      – Я сам себя подвезу, можешь не беспокоиться.
      – Я не беспокоюсь.
      – Нет, правда, я могу сам съездить.
      – Машина-то моя.
      – Ну и что? Боишься отпускать меня одного к студенткам? Настолько мне не доверяешь?
      – Нет, я вообще-то заказала ужин в китайском ресторане, заказ будет готов через пять минут. Поэтому я и хотела поехать с тобой. Но теперь – ты прав – я тебе не доверяю.
      Мы заскочили в ресторанчик забрать еду. Еды хватало на двоих, потому что Урсула заказала свои любимые блюда в двух порциях.
      – Видишь? Хотя от тебя не было ни ответа ни привета, я о тебе подумала – для двоих заказала.
      – Огромное спасибо. Могла бы выбрать для меня то, что нравится мне, а не вторую порцию того, что нравится тебе.
      – Ты же не позвонил, забыл? А если б ты попал под машину или еще чего, я бы осталась с кучей еды, которую ни за что не стала бы есть.
      – Ради интереса, представь, что тебе пришлось выбирать между моей смертью и расточительным отношением к еде, что бы ты выбрала?
      – Когда же ты вырастешь. Я не говорила, что хочу,чтобы тебя сбила машина. Я лишь сказала, что если бытебя сбило машиной, то весь жареный рис в мире не вернул бы тебя обратно.
      За разговорами мы быстро доехали до нашего старого дома. Снаружи он был такой же, как раньше, только сильно вибрировал. Вибрацию вызывали не сумасшедшие споры о том, кто последний брал пульт телевизора, а сумасшедшие звуки убойного «драм-н-бейс». В музыку помехами врывались голоса, крики и смех. Девочки устроили вечеринку. Хорошего мало. После очередной студенческой вечеринки в моеймолодости нам приходилось менять квартиру, оставлять ее в прошлом как помятый, изорванный, заблеванный кокон.
      Урсула забрала у меня еду и принялась шарить по коробочкам, пробуя содержимое на вкус.
      – М-м-м, как вкусно. Ступай забери квартплату. Поживее, я хочу вернуться домой, пока не остыло.
      На удары кулаком в дверь отозвалось существо с банкой пива в руках.
      – Анна здесь? – заорал я.
      – Что? – заорало в ответ существо.
      Мы еще несколько минут надсаживали глотки. Наконец контакт состоялся и существо вернулось в дом, выкрикивая: «Где Анна?»
      – Наверху. Кто спрашивает?
      – Мужик какой-то.
      В дверях появилась одна из студенток.
      – Ты кто? – прохрипела она.
      – Хозяин дома. Анну можно? – Невольно я пытался поймать ее расфокусированный взгляд.
      – Ага… естсно. – Студентка широко улыбнулась, отчего лишилась равновесия и ее повело куда-то в сторону. Когда ее опять занесло в коридор, девица уточнила: – Наверху она, в спальне. Иди по лестнице, потом…
      – Я знаю, куда идти, спасибо.
      Студентка сделала пируэт, убирая свое тело из прохода, и я ступил в дом. Я шел сквозь унылый Аид студенческого веселья. Танцы, вопли, хохот, уханье, нетвердо стоящие на ногах фигуры – как грустно. Мы, когда были молоды, тоже пускались в разгул, но это был нашразгул. А теперь студенты, выходит, занимаются тем же самым? Неужели им не ясно, как жалко они выглядят, подражая нам? «Вечеринки» изобретены моим поколением, зачем же слепо копировать? Прямо как дети. На кухне я заметил группку студентов, то и дело с серьезными лицами стряхивающих пепел с сигарет. Корчат из себя «уставших от жизни» и «видавших такое, что вам и не снилось». Господи, какая может быть усталость от жизни в девятнадцать лет? Шкура еще не наросла. Почему эти люди не занимаются учебой, не чистят ковровые покрытия и не вносят квартплату в срок? Тогда бы я их сразу зауважал.
      Как в игре в «классики», я прокладывал путь до лестницы между тел, пепельниц и банок с пивом. Удивительно, но по пути мне попалась всего лишь одна пара (парень, говорящий шепотом, девушка с мокрыми глазами, шмыгающая носом), погруженная в «серьезный разговор». Наконец я добрался до спальни и позвал, открывая дверь:
      – Анна?
      На звуке «а» я повернул ручку, на звуке «н» толкнул дверь, мне еще оставалось сказать «на», когда я увидел прямо перед собой пару ягодиц. В свете с лестницы ягодицы сияли лунной белизной между торопливо спущенными штанами и краем нетерпеливо задранной юбки. По обе стороны ягодиц, как воздетые кверху руки ресторанного конферансье, принимающего аплодисменты публики, торчали голые женские ноги. При звуке моего голоса ягодицы замерли, а их обладатель в отчаянии уткнулся лицом в матрас.
      – О боже, – глухо произнес он, голос утонул в матрасе, но раздражение прозвучало внятно и отчетливо.
      Из-за плеча мужика вынырнула голова Анны.
      – А-а, привет! – прощебетала она.
      – Извините, – пробормотал я, пятясь назад. – Я не хотел… Извините.
      – Вы, наверное, за деньгами пришли? – продолжала она без каких-либо признаков досады или смущения.
      – Да… – Разумеется, я пришел за деньгами, но требовать от кого-либо квартплату в разгар траха было несколько бессердечно.
      – Какие еще на хер деньги? – Партнер Анны приподнялся на руках и посмотрел ей в лицо. – Какие на хер деньги? – повторил он, поворачиваясь ко мне.
      – А-а-а-ой! – сказал я.
      – А-а-а-ой! – одновременно со мной сказал Колин Роубон.
      Анна, тонкое хэбэшное платье которой собралось комком над грудью, извиваясь, выбралась из-под Колина.
      – Спасибо, ребята. Девушке, конечно, лестно, но, если можно, пусть кричит только тот, с кем я занимаюсь сексом.
      Анна наклонилась через край кровати и подняла с пола неумело связанную сумку. Порывшись в сумке, она извлекла горсть банкнот.
      – За что деньги? – поинтересовался Колин треснувшим, как старая сухая дощечка, голосом. Похоже, он был готов расплакаться. – Она ч-что, заплатила тебе, чтобы ты был свидетелем?
      – Чего?
      – Сколько бы она ни заплатила, я удвою ставку, Пэл. Сразу же, в понедельник, честное слово.
      – Я вообще-то за квартплатой приехал.
      – Колин, остынь. Он – хозяин квартиры, – пропела Анна.
      Роубон перевернулся на спину и натянул штаны. Я старался не смотреть, еще поймут неправильно, хватит с меня потрясений на сегодня, но не удержался. Ага! А размерчик-то так себе. Я сразу почувствовал облегчение.
      Колин все еще путался в штанах.
      – Прошу тебя… Это не то, что ты… Господи, ты ведь не скажешь Карен, правда? Обещай, Пэл, что не скажешь. Она ни за что не поймет.
      Я подумал, что тут даже Карен поняла бы.
      – Это не мое дело, Колин. – Я отвернулся и скрестил руки на груди, как бы отгораживаясь от сцены в спальне. – Я всего лишь хозяин дома, приехал за квартплатой. Вот получил ее и уезжаю.
      – Значит, ты не скажешь Карен? Обещаешь? Скажи, что обещаешь.
      – Не скажу.
      – Скажи «обещаю».
      – Может, еще побожиться?
      – Просто скажи. Нет, я все понимаю… Просто мне хочется услышать, как ты обещаешь. Иначе мне… мне…
      – Хорошо, хорошо. Обещаю.
      – Обещаешь что?
      – Обещаю, что не скажу Карен.
      – Ты настоящий друг, Пэл. Правда. Я никогда не забуду.
      – Да ладно.
      – Мне так нравится мужская солидарность, – сказала Анна. – Вы просто душки!
      Она лежала в постели на спине со все еще задранным подолом и сосредоточенно грызла ноготь.
      – Нет, серьезно, Пэл… Спасибо, – с благодарностью произнес Колин.
      – Всегда пожалуйста. Ну, мне пора. Э-э… спасибо за все.
      – Да. Пока, Пэл.
      – До свиданья, – бросила Анна.
      Пятясь, я медленно вышел из комнаты. Поворачиваясь к двери, я заметил, как Колин вновь развернулся к Анне, на ходу расстегивая штаны.
      – Ты, я вижу, не спешил, – сказала Урсула. – Чем ты там занимался?
      – Болтал с Колином Роубоном.
      – Да ну? И Карен там была?
      Урсула бросила полуразграбленный мешок с китайской едой мне на колени и завела двигатель.
      – Вряд ли ее присутствие было бы уместно. Колин занимался со студенткой один на один, демонстрируя свое вводное устройство.
      – Ты о чем?
      – Ладно, проехали.
      – Прекрати! Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты отпускаешь какое-нибудь дурацкое замечание, а когда я прошу объяснить, говоришь «ладно, проехали» или «неважно». Раз начал, то говори до конца.
      – Это неважно.
      – Хочешь, чтобы я разозлилась? Это важно хотя бы потому, что ты темнишь. Рассказывай!
      Я вздохнул:
      – Ничего особенного… Колин был с девушкой, студенткой.
      – Был с?
      – Да, был с.
      – Что значит «был с»?
      – О-о, какого черта. Ну трахались они, ясно?
      – Не ясно! Ты откуда знаешь?
      – Ха! А сама как ты думаешь, откуда я знаю?
      – Ты их застал трахающимися?
      – Да.
      – Значит, девушка была голая? А ты стоял, разинув рот, и глазел на голую, трахающуюся дуру-студентку?
      – А дуру ты откуда взяла?
      – Ты мне зубы не заговаривай!
      – Успокойся. Это не я ее трахал. Я зашел забрать квартплату, ты сама настаивала, чтобы я сегодня забрал, помнишь?
      – Она была голая?
      – Нет, – сказал я как отрезал, сам удивляясь, как точно, буквально и абсолютно мой ответ передавал факты. – Кроме того, она была под ним.
      – Значит, ты все видел?
      Я откинул голову назад и фыркнул, как взмыленная лошадь.
      – Да, она задрала платье до подмышек и просто лежала и ждала, пока я приду. Ее образ навсегда запечатлеется в моей памяти. – Этой фразе я с крайним тщанием придал насмешливое звучание. – Видит бог, времени на полумеры у меня не оставалось.
      – Что будет, когда Карен узнает?
      – Понятия не имею. И откуда она узнает?
      – Разве ты ей не скажешь?
      – Ей? С чего вдруг?
      – Но ведь Колин – ее муж.
      – Ну и что? Это не мое дело.
      – Правильно. Ты будешь помалкивать, потому что он – мужчина.
      Ускорение вдавило меня в сиденье. Я протер глаза и обнаружил, что мы едем со скоростью в пятьдесят миль. Когда за рулем Урсула, спидометр точно отражает ее эмоциональное состояние.
      – Опять ты с этой фигней.
      – Значит, если бы ты застал Карен со студентом, ты бы ничего не сказал Колину?
      – Если бы я застал Карен со студентом, мне бы потребовалось тридцать лет специальной терапии, чтобы снова обрести дар речи. Нет, мужское начало Колина тут ни при чем.
      – Значит, если бы кто-нибудь застал тебя трахающимся с женщиной на вечеринке, ты бы тоже не хотел, чтобы мне сказали?
      – Начнем с того, что я бы не стал ни с кем трахаться.
      – Ну, предположим.
      – Но я не стал бы.
      – Предположим! Просто вообрази обстоятельства ради эксперимента, представь, что ты трахаешь кого-нибудь… например, Сильке. Мы уже установили, что ты к ней неровно дышишь…
      – Что за черт? Ты оставишь меня в покое?
      – Если тебя застанут с ней, ты не захочешь, чтобы мне рассказали?
      – Если бы – я подчеркиваю, если бы – это случилось, то нет, я не хотел бы.
      – Почему?
      – Потому что… это глупо и могло произойти, например, только один раз, под гипнозом, после крэка, либо когда ее сообщник держал в заложниках наших детей, пока я не пересплю с ней. В таком случае следовало все оставить в тайне. Если бы ты узнала, наши отношения пострадали бы значительно больше, чем от единичного факта неверности с моей стороны. Вот если бы я спал с другими женщинами каждую ночь, тогда стало бы ясно, что наши отношения дали трещину, но мы бы это поняли и без вмешательства третьих лиц. Как ни крути, мы бы ничего не выиграли, если бы тебе рассказали.
      – Значит, если кто-то застанет меня трахающейся с другим мужиком, ты бы тоже не хотел знать?
      – Это не то же самое.
      – Ха!
      – А вот и не ха! Не надо мне хакать, потому что это – фигня! Совсем не то же самое.
      – Потому что я – женщина.
      – Не потому.
      – Да. Ты думаешь, что, когда ты трахаешься с Сильке, это не то же самое, когда я трахаюсь с Брэдом Питтом, лишь потому, что я – женщина.
      – Нет, не так. Эй! С какой стати ты вдруг трахаешься с Брэдом Питтом?
      – Разве есть разница, с кем я трахаюсь?
      – Разница в выборе. Меня ты определила к Сильке, а себе позволила выбирать и предпочла Брэда Питта.
      – Неважно. Дело в принципе.
      – Раз дело в принципе, почему ты тогда не трахаешься с Лоном Чейни-младшим?
      – Лон Чейни-младший умер.
      – Ну и что? Дело же в принципе. Ты думаешь, реальный Брэд Питт обратит на тебя внимание?
      – Намекаешь, что я – уродина? Ты это хочешь сказать?
      – Я этого не говорил.
      – Ага, уродина, но не законченная, Лона Чейни я могу еще привлечь, но Брэда Питта – никогда. Вот спасибо! Может, мне на чердак переселиться? Буду жить на чердаке, чтобы никому на глаза не показываться, а ты станешь кормить меня через щель в двери.
      – Вряд ли тебя можно спрятать на чердаке. У нас нет долбаной крыши. Кроме того…
      – Смотри!
      – Что?
      – Вон там. Фургон.
      Я посмотрел в указанном направлении и увидел, как в переулок поворачивает фургон, принадлежащий людям, ремонтировавшим стоки в нашем доме. Урсула вперила в фургон недобрый взгляд.
      – Могу поспорить, что наша метла у них в фургоне, – прошипела она, вывернула руль, и машина устремилась вслед за фургоном.
      – Ты куда? – Я пытался уберечь пакет с едой от воздействия центробежных сил.
      – Я намерена вернуть нашу метлу. – Приближаясь к фургону, Урсула опустила стекло. – Или ты спустишь им воровство? – Она воткнула палец в клаксон и высунулась наружу: – Отдайте нашу метлу!
      – Пожалуйста, не надо. Я тебе новую куплю.
      – Я не хочу новую. Я хочу, чтобы они вернули ту, что украли. – Урсула опять надавила на клаксон. – Верните нашу метлу-у-у!
      Кошмар! Я вскрыл пакет и сунул в него голову, чтобы не видеть происходящее. Урсула распаляла свой гнев, громко рассуждая о метлах и нечистых на руку работниках. Вскоре машина дернулась и остановилась, я вынул голову из пакета. Мы стояли на перекрестке прямо за фургоном. Урсула отстегивала ремень безопасности, жала на клаксон и открывала дверь – все одновременно. Из окна фургона высунулась голова. На лице мужика было написано ленивое «кто там еще?», при виде Урсулы это выражение немедленно сменилось на «караул, спасайся кто может!». Голова исчезла внутри. Секунду спустя фургон с визгом сорвался с места и вылетел на перекресток на красный свет. Урсула уже одной ногой стояла на мостовой. На миг она застыла в изумлении, потом крикнула вслед фургону: «Вернитесь и отдайте нашу метлу, гады!» – плюхнулась на сиденье и резко включила передачу.
      – Давай не будем горячиться… – успел сказать я, прежде чем мой затылок вдавило в подголовник ускорением.
      Пролетая через перекресток, я заметил машину, направлявшуюся прямо нам в бок Ее водитель крутанул руль, машину занесло, мои уши поймали отлетающий вдаль рев клаксона. Урсула ничего не заметила, она не отрывала глаз от фургона, несущегося впереди и отчаянно пытающегося оторваться от преследователей.
      – Ах так? LaBt mal sehen wie gerne ihr diesen Besen wirklich wollt, – произнесла Урсула с улыбкой террористки, входящей в правительственное здание с поясом смертницы под одеждой.
      Двигатель визжал на высоких оборотах, как циркулярная пила, расстояние до фургона быстро сокращалось.
      – Урсула, – попытался я изобразить суровость, – останови… Я серьезно… Немедленно останови машину… Я больше не буду повторять… Ладно, уговорила, я тебе отдам деньги за метлу. Я согласен купить ковролин, который ты хотела, завтра же едем в магазин. Все; что пожелаешь. Только… а-а-а-а!
      Урсула вылетела на тротуар. Фургон свернул налево, и Урсула, заметив, что может срезать угол, не задумываясь, рванула через тротуар и небольшой газончик, отделявший его от дороги. Газон имел небольшой уклон, и мы взлетели как на трамплине. Полет был короток, не более двух секунд. Мне же показалось, что он длится сотни миль и несколько часов – дольше, чем в самой замедленной съемке. Все это время в голове у меня звучало одно протяжное «бля-а-а-а». Машина приземлилась так, что я клацнул зубами, Урсуле же пришлось бороться с вышедшим из подчинения рулем. Фургон, едва не перевернувшись, свернул в переулок. Урсула не отставала. Дорога в переулке представляла собой утрамбованную колею с травкой, растущей посредине. По бокам машину хлестали кусты.
      – Еда остывает.
      – Разогреем в микроволновке.
      – Она в алюминиевых контейнерах. Алюминий нельзя ставить в микроволновку.
      – Переложим в тарелку. Какие проблемы.
      – Тогда больше посуды придется мыть. Какой смысл покупать еду на вынос, если потом надо мыть посуду?
      – Боже! Я сама помою. Перестань хныкать.
      – Умирать уж очень не хочется.
      – Цыц. Кто тут собрался умирать?
      Машина заложила вираж, от которого похолодело внутри. Колея закончилась, мы выскочили на какое-то игровое поле. Местный совет, очевидно, получил землю, с которой не знал что делать, – старую засыпанную шахту или участок, где стояла фабрика, выпускавшая крысиный яд. Воткнули пару столбов, имитируя ворота, и наказали полю быть общественным стадионом. Поле было заметно неровным, напоминало поверхность Луны и в придачу пропиталось водой. Фургон сантехников двинул налево, поперек поля. Урсула устремилась было за ними, но вывернула руль слишком резко – машину закружило на жидкой грязи. Разбрасывая мутные брызги, она оставляла на поле шрамы, словно великан, выписывающий пируэты на гигантских коньках.
      – Ничего-ничего, я уже справилась… – выкрикнула Урсула, выводя машину из акробатического юза.
      – Меня сейчас стошнит, – пролепетал я.
      – Мы прямо едем, уже не крутимся.
      – Я образно выражаюсь.
      Фургон продвигался увереннее, но тоже испытывал трудности. На скользкой земле его зад бросало из стороны в сторону, водителю то и дело приходилось крутить руль, чтобы не сбиться с курса. Он явно направлялся к выходу – проему в высоких зарослях, обрамлявших поле. Фургон гнала вперед паника, вязкая, как в кошмарном сне. Сантехникам повезло, что мы в основном двигались боком. Урсула опять надавила на клаксон.
      – Фарами еще помигай. Удивительно, как они до сих пор нас не заметили.
      Мои скрюченные, потные пальцы пробуравили дырки в коричневом пакете с китайской едой. Я ухватился за пакет покрепче – другой опоры у меня просто не было.
      Стадион напоминал поле боя Первой мировой войны. Он скорее годился для соревнований по выращиванию корнеплодов, чем по футболу. Подтверждение моей догадки последовало незамедлительно – фургон, почти достигнув выхода, опять вильнул задом и задел штангу футбольных ворот. Штанга обломилась у самого основания и рухнула, увлекая за собой ворота. Однако удар выровнял фургон, и он пулей выскочил в проем между кустами на скрытый за ними проселок.
      Урсула зарычала, как львица, обнаружившая, что добыча ускользает прямо из-под носа. Она крутанула руль и переключилась на пониженную передачу. Опасаясь потерять фургон из виду, Урсула ломанулась напрямик через поле, но машина виляла, и мы явно не попадали в просвет между кустами.
      – Мы не вписываемся в проем, – заметил я.
      – Новый сделаю, – огрызнулась она.
      Я знал, что так оно и будет, но удивительно, как долго человек способен цепляться за призрак надежды.
      Я приготовился к мощному удару, но машина проскочила сквозь кусты без видимого сопротивления. Урсулу это тоже озадачило. Иначе мне трудно объяснить, почему она не попыталась выехать на дорогу, идущую вдоль кустов, но, проскочив ее, врезалась в орнаментальную арку, увитую розами и украшавшую чей-то сад. Арку выдернуло из земли и швырнуло на капот машины, розы засыпали половину ветрового стекла. Пока Урсула сдавала назад и выезжала на дорогу, попутно разрушая еще один двор, арка болталась на капоте, как киногерой, вцепившийся в машину удирающего злодея. Наконец хлипкая деревянная конструкция не выдержала, и резкий разворот машины сбросил ее на дорогу. Кувыркаясь и корчась, она замерла на обочине. Урсула бросила лишь беглый взгляд в зеркальце заднего вида.
      – Я такую же хочу, – прокомментировала она. – Симпатичная штучка.
      Хорошего настроения Урсулы хватило ненадолго, ибо фургон как сквозь землю провалился. Мы быстро приближались к развилке. Фургон мог уйти в любом из трех направлений. Урсула, высунувшись из окна, обозревала окрестности по обе стороны дороги.
      – ScheiBdreck! – прошипела она и саданула ладонью по рулевому колесу.
      – Неслабо прокатились, а?
      Подруга угрюмо включила передачу и тронула с места.
      – Для тебя это лишь повод позубоскалить?
      – А вот и неправда. Сначала казалось, что будет смешно, но потом шутка незаметно превратилась в жуткую пляску в обнимку со смертью, и рассудка я не лишился только потому, что сосредоточенно пытался не обделаться.
      – Завтра придется вернуться, объясниться и заплатить за розы, – мрачно констатировала Урсула.
      – Я сам заплачу, если разрешишь посмотреть, как ты будешь объясняться.
      Мы ехали домой, можно сказать, мирно беседуя, и лично я был доволен уже тем, что мы не разбили машину вдребезги и не убились насмерть. Мы такие разные. Мне исход представлялся хорошим, но Урсуле явно не хватало эффектной концовки. По этой ли, по другой ли причине Урсула из кожи вон лезла, чтобы не растерять пыл, и преуспела, доведя скорость до пятидесяти миль в час в густонаселенном районе.
      – Короче, без твоего разрешения мне и работу поменять нельзя? – вернулась Урсула к прежней теме, сжимая руль будто горло врага.
      – Я ничего такого не говорил. Я лишь заметил, что ты могла бы предупредить меня заранее о том, что увольняешься с работы.
      – Я тебя много раз предупреждала.
      – Нет, ты говорила, что собираешьсяувольняться. Это не то же самое, что взять и уволиться. Почти все в мире хотят уволиться со своей работы, но мало кто это делает.
      – Разве я виновата, что на работе тоска зеленая, а сотрудники грызутся как собаки?
      – Просто меня тревожит мысль, как мы будем жить на одну мою зарплату.
      – Значит, мне следовало терпеть, что бы ни случилось, только ради денег? Может, мне визитки с телефоном начать рассовывать по почтовым ящикам? И слюнявые извращенцы будут платить мне почасовую ставку, чтобы я играла с ними в лошадки?
      – Вот опять. Я постоянно твержу: какая связь между тем, что я говорю, и твоими ответами?
      – Самая непосредственная.
      – Самая непосредственная? Значит, фраза «У меня нет денег» или «У тебя нет денег» автоматически подразумевает, что я хочу, чтобы ты играла в лошадки с извращенцами? – Я ткнул пальцем в стекло: – Наш поворот.
      – Сама знаю. Принцип один и тот же – деньги важнее моих чувств. Ты просто не способен ничего воспринимать на уровне эмоций.
      – Твои эмоции никогда не бывают на уровне, они неуравновешенны.
      Мы смотрели друг на друга в упор.
      – Еще одна твоя глупая отговорка.
      То, что я смотрел на Урсулу, еще полбеды, но Урсула тоже смотрела на меня, при этом по памяти поворачивая за угол на нашу улицу, не снижая скорости.
      – И вовсе не глу… что-о-о-о!
      Приблизительно посреди предложения я отвел взгляд и заметил мужчину и женщину, стоящих посреди дороги. Мужчина держал на плече телекамеру, они, щурясь, вглядывались в окна нашего дома, словно пытаясь обнаружить внутри признаки жизни. Очень скоро они заметили несущуюся прямо на них машину, и вместо видеокадров у них перед глазами замелькали сцены из собственной жизни.
      – Боже! – воскликнула Урсула, всем телом увлекая рулевое колесо вправо.
      Мы проскочили мимо пары, ударились о бордюр с силой, способной поломать ось как спичку, вспахали дорожку, ведущую во двор, и хрустко врезались в лицевую стену дома. Леса немного ослабили удар, после чего полые стальные стержни посыпались на крышу машины со звоном церковного набата в Судный день. Ремень безопасности приковал меня к креслу не хуже удавки, но пакет с китайской едой вырвался из рук и лопнул, выплеснув содержимое на ветровое стекло. Что не прилипло к стеклу, отлетело назад. Лапша, ребрышки, креветки и смесь пряных соусов покрыли меня с головы до ног.
      Я вынул из глаза креветку и прошептал, обращаясь к Урсуле:
      – Ты цела?
      – Да. – Она щурилась, словно от близорукости. – Разве это моя вина?
      – Я ничего не сказал.
      – И не говори. Я не виновата, что они стояли посреди дороги.
      Торопливо отстегнув ремень безопасности, я наполовину вышел, наполовину выпал из машины. Репортеры уже бежали ко мне. Женщина держала в руках микрофон.
      – Мистер Далтон, вы в состоянии дать интервью? – крикнула она издалека.
      Я выпрямился, держась за покореженную машину. Оператор наставил на меня камеру, глядя в видоискатель. Тут он заметил полоски клейкой лапши и кусочки мяса, торчавшие из моей головы. Камера опустилась на уровень пояса, оператор открыл рот и повалился в обморок, опрокинувшись навзничь в куст форситий. Урсула выбралась из машины и встала рядом со мной. На ее лице было написано жгучее желание поведать репортерам, куда им следует пойти, но надо было что-то делать с оператором, совершенно исчезнувшим внутри куста. После секундного колебания журналистка протянула ему руку:
      – Дерек! Дерек! Вставай!
      Наклонившись вперед, она отчаянно тянула за руку лишившегося чувств напарника. Рука выскользнула, репортерша отлетела назад, идеальная прическа растрепалась, и журналистка обернулась невестой Франкенштейна.
      – Ах ты… – начала Урсула, но я схватил ее за плечи и потащил к входной двери. – Эй! – запротестовала она, но скорее по той причине, что я запачкал соусом ее рукав.
      Не обращая внимания на ее вопли «Пятно же останется!», я сумел запихнуть подругу в дом и захлопнуть дверь перед носом у догоняющей нас журналистки.
      – Черт возьми! – скривилась Урсула. – Что они забыли у нашего дома?
      – Не знаю, может, я приз какой выиграл.
      Я взглянул на часы. Общенациональные теленовости только что закончились, начинался местный выпуск. Роняя остатки китайской еды, как болотное чудовище тину, я зашагал в гостиную, но меня остановил телефонный звонок. Машинально я схватил трубку. Наверняка репортерша из «Новостей Северо-Востока» решила достать меня по мобилке.
      – Пошла на хер! – рявкнул я в трубку.
      – А если это мама звонит? – раздался голос Ру. – Смотри, допосылаешься.
      – Ру?
      – Да. Тебя где черти носили? Названиваю целую вечность. Дозвонился наконец, а тут посылают.
      – Извини, я не думал, что это ты.
      – Поздно извиняться. Слово не воробей… Послушай, Пэл, мне нужна твоя помощь.
      – У меня тут еще та карусель, Ру…
      – Трейси выставила меня из квартиры.
      – Что? Но ведь хозяин квартиры – ты.
      – Я ей то же самое сказал. Она еще пуще завелась. Долго рассказывать, да и, если честно, я сам еще до конца не понял, в чем дело. Короче, у нас зашел разговор об этой женщине, что иногда заходит в магазин. Даже разговором назвать нельзя – Трейси как бы невзначай задавала вопросики, я больше пожимал плечами, стараясь не отвлекаться от телевизора… ну, ты понимаешь… и не особо вникал. И вдруг на тебе: я – несносный человек, мои вещи летят из окна на улицу. Что на нее нашло? Моя догадка – ПМС, через пару дней успокоится… но до тех пор мне требуется место для ночлега.
      – Ру, ты со своей просьбой очень не вовремя.
      – Я бы не стал напрашиваться, если бы не приперло. По-моему, это понятно.
      Я вздохнул, признав поражение.
      – Ну ладно, заезжай. Дай нам только пару часов подготовиться, хорошо?
      – Отлично. Я в пабе посижу.
      – Ага. Значит, так в дверь позвонишь три раза, потом сделаешь паузу, потом один длинный и один короткий звонок.
      – А-а-а… ладно.
      – На то есть причины.
      – Не сомневаюсь. Спасибо, Пэл.
      – Не за что.
      Я подскочил к телевизору. Назим был явно доволен тем, что его показывают на экране. Выглядел он озабоченным, но собранным.
      – Вы можете это прокомментировать? – послышался голос женщины, которая преследовала нас у дома.
      – Да, – с серьезным видом ответил Назим. – Как уже говорилось в официальном заявлении, университет считает себя частью города. Естественно, мы стремимся отзываться на запросы общественности, поэтому приветствуем расследование, которое начал местный совет. Я подчеркиваю: не наше расследование, расследование ведет совет, и оно совершенно независимое. Я не хочу забегать вперед, но всем известно, что мистер Далтон в последнее время бьш несколько неуравновешен. Очевидно, он испытывал сильный стресс и, вопреки нашим рекомендациям, так и не обратился за помощью. Он стал крайне замкнутым…
      – И даже скрытным, – перебила журналистка.
      – Я этого не говорил, но в целом – да. Он принимал на себя все больше и больше обязанностей, отказывался, как мне сообщили, от контактов с прессой. Почти маниакальное поведение.
      – Урсула, – позвал я. Внизу под лестницей моя подруга выполняла какие-то манипуляции, требующие грохота и ругани. – Урсула, иди сюда, посмотри. Мне трындец!
      Репортерша на экране внимала словам Нази-ма, согласно кивая.
      – Отчасти поэтому мы рады факту расследования. – Назим приятно, но сдержанно улыбнулся.
      За моей спиной возникла Урсула.
      – Мистер Далтон сегодня продолжал уклоняться от интервью, – сообщила репортерша на фоне картинки с надписью «Архивное фото», на котором мое туловище наполовину торчало из окна туалета. – Но местный совет, проводя расследование, больше не позволит мистеру Далтону отмалчиваться. Стелла Фицморис для «Новостей Северо-Востока».
      Я повернулся к подруге.
      – Урсула, – начал я, – мне пришлось передавать деньги триадам, которые поставляют университету студентов. Старший администратор учебной части пропала без вести, и ее зарплата вместе со средствами, снятыми с дотаций и проектов, используется как черная касса для финансирования сомнительных услуг и нелегальных операций. Новый корпус построили на месте старого захоронения, а подрядчикам заплатили, чтобы те вывезли скелеты ночью, когда никто не видит. Под фундаментом спрятали смертельно опасный нервно-паралитический газ, который был изготовлен на средства государственного ведомства по химическому оружию.
      Урсула смотрела совершенно невозмутимо.
      – Я давно собирался тебе все рассказать.
      Урсула чуть слышно кашлянула:
      – Я нашла метлу. Она в шкафу была, я наткнулась на нее, когда я искала чем убрать китайскую еду, которую ты разбросал по полу. Совсем из головы вылетело, что сама убрала ее в шкаф перед приездом сантехников.
      – М-м-да-а…
      – Не начинай.
      Я внял предостережению подруги.
      – Бог с ней, с метлой. Ситуация хуже некуда. Мне ни за что не доказать, что университетские на меня всех собак вешают. Назим, проректор по хозчасти и декан биофака – уважаемые люди, и у них, несомненно, заготовлены складные истории, а у меня – никаких доказательств, и меня все презирают.
      – Что теперь будем делать?
      – Отсижу… Дадут от семи до десяти, вероятно. Даже если не посадят, бросят на съедение прессе и с работы выгонят. Ты сама только что уволилась. От крыши осталась только половина, от машины – тоже. Что в остатке?
      Урсула осмотрелась по сторонам и пожала плечами:
      – Наверное, то же, что и всегда, – мы сами.
      В дверь начали бешено трезвонить. Стела Фицморис кричала: «Мистер Далтон, мистер Далтон, уделите нам хотя бы минуту!»
      Я посмотрел на дверь, потом на Урсулу:
      – Неужели нам мало было приключений?
      – Мало? Господи, этого хватило бы, чтобы прикончить почти любого. Если этого мало, что тогда еще нужно?
      – Не знаю, – покачал я головой.
      Звонки и крики за дверью не прекращались.
      – А пошли они все к черту – давай завалимся в постель.
      Урсула двинулась к лестнице. Я пошел следом и чуть не растянулся, поскользнувшись на грибном соусе.
      – Вряд ли я сейчас смогу заснуть. Сам не знаю почему, но меня слегка трясет.
      – А я и не собиралась спать.
      – Не собиралась?
      – Нет. Угроза нищеты, публичное унижение, вероятность уголовного преследования… Репортерша за дверями, рвущаяся сожрать нас живьем, отсутствие доказательств, разбитая машина… Не знаю, как тебя, а меня это страшно возбуждает.
      – Да уж… Ты еще во мне что-то находишь, а? Двигай в кровать, а я пока китайскую еду с себя смою. Я мигом.
      – Нет, сними только одежду. Лапшу оставь.