Зазар остановила ее быстрым взмахом руки. Чуть привстав с циновки, она взяла один из плетеных коробов и достала оттуда гладкую полоску писчей коры, на которой не было следов от прежних записей. Кора полетела к Ясенке. Без слов поняв приказ Зазар, Ясенка достала из огня обуглившуюся ветку и принялась старательно изображать символы, которые так старалась запомнить там, на каменной поляне. Раза два-три ей пришлось остановиться и задуматься, вспоминая детали. Иногда ей вдруг начинало казаться, что она снова очутилась на той площадке и каменное изваяние стоит прямо перед ней… Когда девушка закончила работу, она чувствовала себя так, словно ее выжали досуха.

Зазар поспешно вырвала у нее кору. Запустив руку под зашнурованный жилет, знахарка извлекла из-за пазухи камень, немного похожий на камень силы, помогавший в этот день Ясенке, — только этот был треугольным. Она сняла камень со шнурка и, зажав его большим и указательным пальцами, провела одним углом по символам на писчей коре. И Ясенка ничуть не удивилась тому, что так старательно воспроизведенные ею знаки вдруг засверкали, словно камень осыпал их искрами. Проделав эту операцию, знахарка какое-то время (Ясенке показалось, что это тянулось бесконечно долго) сидела, глядя на светящиеся символы. Возможно, Зазар тоже что-то вспоминала. Ясенка не смела ее об этом спрашивать.

В конце концов Зазар швырнула кору в огонь, и та ярко вспыхнула. Прищурившись, знахарка перевела взгляд на Ясенку — и та напряглась. В недавнем прошлом Зазар смотрела на нее так перед тем, как обрушить на ее плечи розги.

Наконец Зазар нарушила молчание.

— Что сделано, то сделано. Ты, иноземское отродье, не так проста, как я думала. Смотри-ка.

Она подняла указательный палец, легко взмахнула им — и вдруг в воздухе появились прозрачные, но четкие очертания древесного листа. Ясенка изумленно смотрела, как Зазар добавляет к первому изображению еще одно, другой формы, а потом еще и еще. И наконец, в воздухе повисли четыре призрачных листа — бледные, но вполне узнаваемые.

Ясенка обнаружила, что называет их — уверенно, не гадая и не сомневаясь:

— Дуб, Тис, Ясень и Рябина.

— Ни одно из этих деревьев никогда не росло в Трясине! — Зазар щелкнула пальцами, и призрачные листья растаяли. — В тебе есть истинная кровь, иначе ты бы их не увидела — и не узнала бы, видя впервые. Древний дар сильно сказался в тебе. Никогда не говори о нем вне этих стен. Если станет известно о том, что ты сделала, на тебя ополчатся не только жители Трясины. Сюда придут и внешние охотники, которые жаждут заполучить здесь добычу.

— Я не имею желания… — слабо запротестовала Ясенка.

— Мы ничего не можем желать в тот час, когда Ткачихи берут в руки наши нити — случайно или намеренно. — Зазар устремила взгляд в огонь. Пляшущие отсветы пламени упали на ее лицо, и Ясенка вдруг впервые поняла, что знахарка очень, очень стара… а прежде она никогда этого не замечала. — Я видела знаки, но до этой поры не могла понять их значение. Теперь, кажется, я поняла. Слушай внимательно! Начинается время больших перемен, когда старые Дома падут и будут забыты, а на их месте появятся новые. Запомни и вот что, девица: ты — особа высокого происхождения. Оно может привести тебя на трон. Но если ты умна, то не пойдешь по этому пути. Однако тебе надо уходить из Трясины, иначе тебя обнаружат — и ты погибнешь. А что тебе можно дать в помощь на пути — об этом я подумаю.

— Трясинные жители…

У Ясенки вдруг пересохло во рту. Она прекрасно знала, что Джол первым порадуется, если ее свяжут и бросят на съедение болотным тварям.

— Каждому — свое. Но пока мир меняется по воле Ткачих, нам не дано знать, как это происходит и почему. Однако есть одно, Ясенка Смертедочерь, что ты должна твердо запомнить: на тебя уже пала тень. Иди осторожно, иначе она тебя проглотит.

В дальнем углу лачуги Ясенка расслышала тихий шорох — ей уже приходилось слышать такой. Зазар посмотрела в ту сторону.

— Иди спать, — велела она Ясенке. — Один из моих малышей уже близко, а с ним тебе иметь дела не положено.

Иса наполовину спустилась по лестнице из башни, когда до нее донесся яростный крик мужа. А потом раздался громкий стук — судя по всему, одна из огромных створок дверей его спальни распахнулась с такой силой, что ударилась в стену. На секунду королева застыла в полной неподвижности, позволяя своим новообретенным чувствам освободиться, найти причину…

Он обнаружил, что с его пальцев исчезли Великие Кольца. Руки Исы метнулись вверх, судорожно прижавшись к груди. Она заставила себя успокоиться и, стерев с лица все признаки страха, неспешно спустилась по последним ступенькам. Масло в полукруглых лампах на стенах подходило к концу — в некоторых фитили уже начали мигать. Иса надеялась, что в неярком свете ее беспокойство будет не слишком заметно.

— Сиберт!

Рев Борфа эхом разнесся по коридору. От такого половина дворца проснется.

Послышался поспешный топот — несколько человек появились в дальнем конце коридора. На стали обнаженных клинков играли блики света.

Королева подождала, пока первый из бегущих не стал ясно виден. Сиберт, командир стражи, человек немногословный, при встречах с ней вел себя безупречно вежливо. Вот и сейчас, когда он увидел, как Иса неспешно идет к распахнутой двери, сразу замер на месте, настороженно опустив острие клинка.

Какой-то человек пронзительно вскрикнул от боли и выполз в коридор, словно безжалостно избитый пес. Руген, камердинер короля. А за ним появилась крупная фигура его хозяина, злобно пинавшего несчастного слугу.

Ночная сорочка короля разорвалась, обнажив жирную грудь — словно Борф пытался вырваться из шелковых пут. Его одутловатое лицо почти потеряло человеческий вид: король сейчас походил на обезумевшую скотину. Он даже натянул один сапог, чтобы удобнее было пинать слугу.

Король резко заржал, поднимая ногу, чтобы снова ударить Ругена. И только после этого заметил, что на него кто-то смотрит. Его голова с всклокоченными седыми волосами чуть повернулась, глаза нашли свидетелей королевского гнева.

— Эта мразь… — В уголках губ Борфа выступила пена. — Забрать… забрать…

Борф повернулся еще немного — и теперь стало ясно, что он смотрит прямо на королеву.

— Так. — Теперь он уже не ревел, но его речь совсем не походила на речь человека, находящегося в здравом рассудке. — Моя очень дорогая жена, моя радость, поклявшаяся мне всеми силами. — Голос короля стал пугающе мягким, а безумный гнев, придавший ему силы, перешел в нечто куда более темное и страшное. — Как прекрасно вы выглядите в алых одеждах Дуба. Вы нашли себе новую камеристку, чтобы раскрашивать лицо? Я уже много лет не видел вас такой молодой. Идите же сюда, сердце моей любви, ибо нам необходимо обсудить очень важные вещи.

Он в последний раз пнул стонущего камердинера и протянул королеве Исе руку, уродливо пародируя кавалера, готового повести свою даму в торжественной кадрили.

Иса не отступила, но продолжала прижимать к себе сжатые в кулаки руки. Теперь они были скрыты в складках ее юбок. Тепло Колец давало ей силы. Кольца сами выбрали ее, но как ими можно воспользоваться в такой ситуации, Иса не знала. Пока не знала. Борф чуть посторонился, чтобы пропустить ее в спальню, нелепо изображая воспитанного джентльмена. Ей придется пройти в спальню впереди него! Все ее тело болезненно напряглось — но она постаралась не выказать страха и молча шагнула через порог, гордо подняв голову.

Когда она очутилась рядом с королем, ее чуть не стошнило от густого запаха пота и винного перегара. Однако королева спокойно подошла к столу в изножье кровати — на столе стояли два шестирогих канделябра, кубок и кувшин с вином. Приказав своим пальцам не дрожать, она взяла маленький подсвечник с двумя горящими свечами и начала зажигать остальные. У нее было такое чувство, будто для разговора с Борфом ей необходим свет. Много света. Вот только… слишком рано все это случилось! Если бы у нее было время, чтобы все обдумать, подготовиться…

Дверь спальни захлопнулась почти с таким же грохотом, как и распахнулась, — и королева повернулась лицом к Борфу. Она по горькому опыту знала, что сейчас лучше всего помолчать — пусть он заговорит первым. Она давно научилась молчанию и пассивности. Иногда это успокаивало короля. А в таком состоянии, как сейчас, он мог и ударить ее. Или попытаться.

Король вдруг очутился рядом с ней — чего Иса никак не ожидала. Его багровое потное лицо оказалось слишком близко… как ему удалось пересечь спальню, не издав ни звука? Но, оглянувшись на дверь, королева увидела валявшийся у порога сапог — и поняла. Король был бос, и потому она не услышала его шагов.

Теперь он облизывал толстые губы, а его взгляд, избегая взгляда Исы, устремился к ее рукам. Иса аккуратно поставила на стол маленький подсвечник. Да, теперь Великие Кольца были на виду, она ведь больше не прятала их в складках платья… и свет каждой из горевших свечей, казалось, тянулся к ним, заставляя металл Колец блестеть и переливаться. Как будто королева нарочно старается выставить Кольца напоказ, хотя у нее такого и в мыслях не было. Иса с испугом подумала, что Великие Кольца, похоже, способны выбирать собственную линию поведения.

— Ты не распутничаешь, нет. Ты осторожна, а распутство может лишить власти. — Похоже, ему удалось обуздать свою бешеную ярость. — Вместо этого ты воруешь. А плата за воровство, как тебе прекрасно известно…

Он бросился на Ису, как кот на мышь, больно стиснул ее правую руку и подтащил к ближайшей свече.

— Гори, милая жена, та, которую я возвысил и посадил рядом с собой на трон, хотя другая была достойнее… Гори — и узнай, что такое закон!

Его пальцы сжимали запястье Исы, как пыточное железо. Однако королю удалось лишь приблизить руку королевы к свече — и не более того. Как он ни пытался сунуть кисть с двумя Великими Кольцами в пламя, ему это не удавалось.

Чувство облегчения было таким сильным, что к горлу Исы подступили рыдания, однако она сумела их подавить. Ободрившись, она вырвала руку. Багровое лицо Борфа начало медленно бледнеть — он в ужасе уставился на жену, начиная понимать.

— Дуб, — заговорила Иса, по очереди касаясь Великих Колец. — Тис, Ясень и Рябина. — Она подняла руки, вытянув пальцы. — Применять силу не нужно. Я их не крала. Возьмите их обратно, сир, если они действительно ваши. Ну же, Борф, я вас умоляю. Возьмите их — и делайте со мной, что пожелаете.

Но он уже пятился от нее. Его рука приподнялась было, словно он готов был принять ее вызов, — и тут же снова упала.

— Что… — хрипло прошептал он, — что за колдовство вы применили, порочная тварь, притворившаяся женщиной?

— Я ничего не делала, Борф. Спросите лучше себя, что сделали вы, почему Великие Кольца вас оставили. — Она посмотрела прямо ему в глаза и медленно проговорила, делая паузу после каждого слова, чтобы придать своему вопросу больше веса. — Вы думаете, тому, что является самым сердцем нашей земли, нужны услуги пьянчуги, существа, избравшего темноту?

Он снова завопил в полный голос — но теперь его крик выражал ярость и муку. Схватив один из подсвечников, он замахнулся и шнырнул его в королеву, норовя попасть в лицо.

Свечи мгновенно потухли — и позолоченный подсвечник упал на пол у ее ног.

Теперь пришла пора действовать Исе. Она взяла кубок и наполнила его до краев вином. И хотя соблазн был велик, она не запустила кубком в короля, хоть тот и пригнулся, словно ничего другого и не ожидая. Нет, Иса придвинула кубок к жалкому жирному королю и напряженно улыбнулась.

— Борф, вы слишком взволновались. Люди в вашем состоянии могут умереть от гнева. Пейте, муж мой, пейте и забудьте обо всем. Я обещаю вам, что вы будете жить, как обычно, и все вокруг будут думать, что вы по-прежнему правитель Рендела. Пейте и будьте довольны.

Его рука невольно потянулась к кубку.

— Я поклялся больше к нему не прикасаться…

— Это была поспешная клятва, вы дали ее под влиянием минуты. А я свою даю обдуманно. Ваше тело привыкло к вину — больше того, оно требует вина. Вино для него — лекарство, источник его жизни. Если вы откажетесь от вина, то обречете себя на смерть. Я обещаю вам и то, что буду всеми силами служить этому королевству и вашему роду. Я никому не признаюсь в том, что я — истинная правительница государства, нет… я буду утверждать, что лишь передаю ваши решения, и только ваши, и что я вынуждена это делать просто потому, что ваши ноги ослабели, а вашему телу нельзя утомляться.

Борф пошатнулся, как бы подтверждая правдивость ее слов, но не взял кубок. Вместо этого он с трудом побрел вдоль кровати, держась за нее руками — словно больше не мог передвигаться без поддержки. А потом вдруг споткнулся на ровном месте и упал на колени перед кроватью… и склонил голову, как склоняют ее те, кто ищет утешения у неведомого.

Теснота на палубе сильно затрудняла работу матросов. Но, к счастью, море оставалось совершенно спокойным, а попутный ветер был не слишком сильным. Те, кто не стоял сейчас на вахте, завернулись в плащи и постарались найти хоть какой-нибудь уголок, где можно было бы заснуть.

Все крайне устали, ведь им пришлось сражаться много дней, отбивая постоянные атаки врага, а потом состоялся тяжелый решающий бой… Многих родичей им никогда больше не увидеть в своем кругу. Но даже не в этом было дело… а в том, что после всех несчастий им пришлось пережить последнее унижение — им пришлось собственными руками уничтожить их гордую крепость. Они не могли допустить, чтобы великий замок достался силам зла, явившимся с севера! Неудивительно, что в ночь бегства их сон был таким беспокойным.

Оберн, не в силах сомкнуть глаза, в конце концов встал и, пробравшись между спящими, перешел на нос. Он решил, что отныне больше не станет оглядываться назад — он будет смотреть только вперед. Настоящий мужчина, потерпев поражение, должен подняться и начать все с начала, как бы тяжело это ни было. Но такова жизнь. Луна уже поднялась высоко в небо и бросила на воду серебряную дорожку, которую пересекал сейчас их маленький и сильно потрепанный флот.

Корабли в море никогда не молчали — они непрерывно что-то говорили, и каждый из этих звуков был хорошо знаком Оберну. Под ударами волн поскрипывало дерево обшивки, над головой гудели и хлопали паруса, поскрипывали канаты. Но этой ночью на переполненной людьми палубе слышался совсем другой шум, порожденный кошмарами. Где-то тихо плакала женщина, где-то тихий голос напевал колыбельную, убаюкивая уставшего малыша…

Впервые Оберн порадовался тому, что главный вождь приказал на время этого плаванья разделить семьи, не считая воинов-родичей. Нареченная супруга Оберна, Ниэв, и их маленький сын оказались на борту другого корабля. Да, ему не хватало Ниэв, он томился по ней — но понимал, что ему невыносимо было бы видеть горе своей семьи. А ведь его главный долг — сражаться за всех…

И тут раздался новый звук — вблизи от того места, где стоял Оберн. Он вздрогнул от неожиданности, очнувшись от мучительных раздумий. Впившиеся в поручни пальцы разжались. Оберну показалось, что тихие удары барабана совпадают с ударами его сердца, заставляя его забыть о поражении, пробуждая в нем желание изо всех сил рваться вперед.

Немногочисленные фонари почти не давали света, но и его оказалось достаточно, чтобы молодой воин смог пробраться туда, где рассчитывал найти согнувшегося над своим барабанчиком волнознатца Фритджи. К своему изумлению Оберн увидел там Касаи, Барабанщика Духов. Касаи прикасался пальцами к поверхности барабана в ритме, совпадавшем с ритмом покачивания палубы, на которой он скорчился. Барабанщики Духов отличались от волнознатцев. Они обладали совсем другим даром.

Оберн осторожно подошел к Барабанщику и устроился рядом с ним. Он чувствовал, что Касаи заметил его приход; но раз решил не прогонять постороннего, значит, к великим таинствам его дробь не относилась.

— Оберн!

Этот шепот пришел из пространства, из воздуха — но был слышен даже сквозь барабанный бой.

Оберн насторожился. Таинственный голос не просто окликнул его, как можно окликнуть знакомого… нет, из ниоткуда прозвучал приказ, как если бы Оберна вызвали на совет командиров…

— Слышу. Иду.

Оберн понял, что дает именно тот ответ, какой и положено давать на подобный вызов.

— Выбери трудный путь, иди по нему твердо. Ты должен стать глазами и ушами — и найти нам новую гавань!

Лишь теперь Оберн понял, что это говорил Касаи, хотя глаза у Барабанщика Духов были закрыты и он, казалось, не сознавал, что делает. Но это означало, что Касаи пророчествует! Пальцы Оберна сжались на рукояти кинжала. Он никогда не был объектом или даже свидетелем пророчества — ему приходилось только слышать о подобном. Пророчества случались редко, и те, к кому они относились, считались людьми особыми — пока не исполняли порученного им. Но почему теперь Касаи обратился к нему, Оберну? Он всего лишь защищает спину командира. Конечно, он одной крови с командиром, но это и все! Кони Великого Прибоя свидетели — он простой воин!

— Иди по тому пути, что сам откроется перед тобой…

Голос Касаи смолк. Его рука перестала тихо поглаживать барабан и замерла на тугой поверхности, словно Барабанщик заснул. Оберн знал, что больше от него ничего узнать не удастся. Возможно, он сможет расспросить Касаи потом, но тот, кто впадал в пророческий транс, обычно не помнил, что говорил.

Он натянул на Касаи и его драгоценный барабан теплый плащ, а потом поплотнее завернулся в свой собственный. Но все равно его пробирало холодом — словно они вдруг попали в воды, где дрейфуют гигантские ледяные башни.

И только под утро ему удалось наконец заснуть.