Эта книга — плод авторского воображения.

Имена, характеры, место действия и эпизоды, описанные в романе, — результат авторского вымысла. Любые совпадения с фактическими событиями и реальными людьми, живыми или мертвыми, носят случайный характер.

ЮЖНЫЙ ДАЛЛАС

— Тебе нравится? — спросил у нее мужчина.

— М-м-м. — Только сейчас она осознала, что звучит мелодия песенки «Леди из Бразилии». Работал приемник, который он захватил с собой в подвал. «Любовный аккомпанемент», — подумала она.

— Отвечай, — потребовал он.

— Да. — Певицу зовут Таня-Мария, вспомнила женщина, пытаясь сосредоточиться.

— Не ори. Ты знаешь, я этого не люблю. — Чтобы усилить действие своих слов, он прибавил звук.

— Извини, — прошептала она.

— Ладно. Попробуй еще раз. Ну! Тебе нравится — а?

— Да-а.

— Отлично. Ты уже забыла, что я тебе сейчас говорил. На свете есть и пошустрей тебя, не так ли? А?

— Да.

— "Да" что?

— Да, на свете есть и пошустрей меня.

— Гениально. — Он расхохотался. — Годится. Черт. Ладно. Вот так. Когда я спрашиваю, нравится ли тебе это, — тут он обнял ее сзади, просунув руки под мышками, и грубо стиснул груди. Раскачивая их в такт словам и наслаждаясь ее беспомощностью, протянул: — Я хочу, чтобы ты мне ответила: «Да, мне это нравится. Мне нравится, как ты тискаешь мои большие, сочные дыни». Усвоила?

— Да.

— Повтори. — Он стиснул ее еще сильнее, причинив на этот раз боль. — Черт тебя подери.

— Мне нравится... Мне нравится, как ты тискаешь мои большие, сочные дыни.

— Нравится?

— А-а, — вскрикнула она от боли, когда он опять сжал ей грудь. Правда, боль была не такой уж нестерпимой, но, зная, как он тащится от ее криков и плача, она еще немного похныкала.

— Конечно, — прохрипел он, — тебя это возбуждает, правда? О, еще бы. — Теперь он ее ощупывал.

Она изо всех сил старалась держать себя в руках, притворно постанывая и поохивая от прикосновения его пальцев. Было очень противно.

— Ты вся мокрая. Черт. Хочешь старину Слая? Попроси!

— Да. Пожалуйста. Дай мне немного старины Слая.

— Угу. Приятный мягкий шепот. Я люблю, когда ты выпрашиваешь именно так. Он лапал ее внизу живота. Два пальца его правой руки входили в нее и выходили, проникая вглубь, туда-сюда, потом вдруг она почувствовала кое-что другое.

— А теперь, — сказал он, — давай как следует попросим его.

— Давай, Слай, пожалуйста. Я прошу тебя. Пожалуйста. Я желаю тебя. — Изо всех сил она пыталась скрыть душившую ее злобу.

— Старина Слай заставит тебя умолять на коленях.

— Ox, — вскрикнула она, когда он извергнулся в нее.

— Вот почему я люблю трахать тебя, шлюха, когда ты стоишь на четвереньках. Мне даже не надо направлять старину Слая. Он сам находит дорогу.

— Да. Он чувствует себя прекрасно, — солгала она, когда он снова в нее вонзился.

— Знаю, детка, — продолжая сверлить ее, он сильнее сжимал левую грудь, а его правая рука легла ей на бедро. От щипков грудь начала ныть. Это становилось кошмаром.

Она была его пленницей уже более трех недель. Он похитил ее в торговом центре Далласа. Позже заявил, что засветил ее еще днем. Он вообще был шутник.

— О-о, — простонала она, симулируя экстаз. За недели плена она научилась приемам выживания. Этот мерзавец насиловал ее часами. Он приковал ее. Когда у нее началась менструация, выпорол и заставил брать в рот до тех пор, пока она не подавилась.

Ее звали Донна. Достаточно привлекательная, длинноволосая, ухоженная, общительная, в нормальных условиях обладающая выдержкой. Она представила, как, должно быть, выглядит сейчас — прикованная к стене в подвале брошенного дома свихнувшимся насильником и убийцей, скорчившись в страхе и ожидая, когда он ею насладится. Спутавшиеся волосы закрывали ее лицо.

— О-о-о, — стонала она, а он приговаривал:

— Правильно, сучка. Слай здоровый парень, черт возьми!

— О да. Слай, ты такой большой и твердый. Так приятно ощущать тебя внутри.

Первые две недели она спала по три-четыре часа в сутки, потеряв при этом всякое представление о смене времени — чтобы сбить ее с толку, он порой не гасил лампочку всю ночь, а днем держал Донну в темноте.

— Проси его!

—  — Да. Пожалуйста. Прошу тебя, не останавливайся. Мне так хорошо. — Она пыталась двигаться немного не в такт, чтобы хоть чуть-чуть его утихомирить. Но ей приходилось проделывать это с величайшей осторожностью. Если он хоть что-то заподозрит, ее план не сработает, а он очень коварен. Вопрос стоял — сейчас или никогда.

— О-о, — снова простонала она. — Я... О-о-о... Еще, еще! Тебе было бы гораздо приятнее, если бы ты снял с меня цепь. Пожалуйста. О-о-о. Пожалуйста. Трахни меня поглубже. Пожалуйста, освободи меня. — Она старалась изо всех сил, чтобы голос звучал льстиво, завлекающе.

— Старина Слай разгорячил тебя.

— Да, милый! Раба твоя. Горячая и мокрая.

— Я это ценю. — Он просто раскалывал ее пополам. — Что ж, пожалуй, мы можем снять тяжелую цепь с нашей шлюшки. Пусть исполнит свой номер. Все равно она не сбежит.

«Ты так считаешь, ублюдок?» — подумала она, издавая при этом стоны поддельного восторга.

«Шутник» похитил ее под дулом пистолета. Вытащил из машины. Заволок в подвал. Надел на нее толстый кожаный ошейник, к которому была приделана укрепленная на стене тяжелая цепь. Эту проклятую штуку он сейчас и снимал.

Она чувствовала себя обессиленной. Безумной. Больной. Все время он держал ее голой. Только накинул одеяло, объяснив: чтобы ты, шлюха, не простудилась и не умерла. Кормил когда придется. Воды давал ровно столько, чтобы сохранить жизнь. Насиловал по-звериному жестоко и извращенно.

Но не насилие и жестокость довели ее до такого панического состояния, а бессвязная болтовня о трупах, которые он похоронил. Сотни трупов. И она понимала, что отнюдь не все из его рассказов являлись бредом. Он упоминал слишком много специфических подробностей. И показывал ей газетные вырезки с репортажами о недавних таинственных исчезновениях на Юго-Западе. Ими вперемешку с любимыми страницами из порножурналов были оклеены стены подвала.

То, что он рассказывал, страшно ее напугало. Он постоянно обещал, что оставит ее в живых, если она будет выполнять все его требования, но инстинкт подсказывал другое. Надо было бежать, и чем скорее, тем лучше.

Она совсем вымоталась и ослабла. Спустя две недели на нее напала сонливость, но спать не могла, а только дремала. Все время. Это стало ее привычкой — так она спасалась от ужасов своего заточения. Очнувшись, вновь обнаруживала себя в том же помещении и от слабости лежала не шевелясь. Даже сейчас ей хотелось снова впасть в дрему.

Между узником и тюремщиком часто возникает странная связь. Она стала с нетерпением ожидать его визитов, до конца не понимая почему и надеясь, что, если доставит ему удовольствие, он позволит ей крепко закрыть глаза и погрузиться в сладостное забытье. Она сознавала всю опасность такого состояния и догадывалась, что это признак прекращения сопротивления.

Женщина изо всех сил старалась выглядеть подобострастной. Пока он отмыкал цепь, ее голос звучал нежно и соблазнительно. Наступил решительный момент. Было необходимо призвать себе на помощь все мужество и находчивость. Конечно, он большой и сильный, а она слабая, и в физическом смысле ему не соперник. Но она была по-своему твердой. К тому же знала мужчин. И угадала, что ее шанс — ненадежность убежища, а это, если правильно использовать ситуацию, могло принести ей свободу.

Она понимала: убедив его в своем стремлении полностью удовлетворить его сексуальные желания, в своей потребности отдаваться ему снова и снова, мучителя можно уговорить снять с нее ремень или по крайней мере тяжелую цепь. Тогда уж не зевай. Через неделю с начала заточения он перестал запирать дверь в подвал на время своих посещений. Услышав, как открывается замок и скрипят ступеньки на лестнице, она в душе молилась, чтобы и на сей раз дверь осталась открытой.

Теперь он овладел ею сзади. Она делала все возможное, чтобы заставить его кончить, и совместными усилиями они достигли финала, она ощутила горячую струю. А потом он пробормотал:

— Неплохо.

Не поворачиваясь, она простонала в ответ, потянулась и откинула голову так, что ее волосы пышной гривой легли на плечи. Но он не мог видеть, как тверд стал ее взгляд, а сама она сжалась, как пружина.

И в эти три или четыре секунды, пока он, отвернувшись, включал погромче радио, голые ноги бесшумно вознесли ее вверх по лестнице. Напуганная, но счастливая пронеслась она сквозь небольшие комнаты, безошибочно выскочила из кухни во двор через заднюю дверь, спустилась вниз по деревянной лестнице и пересекла крошечную лужайку, размером с почтовую марку. Она неслась по переулку, провожаемая лаем окрестных псов, босиком по шлаку, гравию, разбитому стеклу, отбросам, палкам и камням, ржавым гвоздям, неслась, как, вспугнутая лань, подгоняемая ужасом. Обнаженная, она мчалась сквозь ночь Далласа по дорогам, падала, задыхаясь и глотая воздух, огибала странные предметы и силуэты, прыгала, спотыкалась, преодолевала все виды препятствий, неожиданно возникала перед машинами в ослепительном свете фар под оглушительную какофонию сирен и скрип тормозов. И тогда ошарашенные водители изо всех сил жали на педали, чтобы не наехать на сумасшедшую, появившуюся в их поле зрения, с блестящей кожей и развевающейся копной волос, тут же исчезающую, ускользающую в темных улицах. Зная, что за ней гонится безумец, она в любой момент ожидала удар ножа или ожог выстрела. Страх гнал ее все дальше и дальше в бесконечном мире света и тьмы. И чувство опасности отступало, сознание растворялось в потоке ночи, которая в конце концов приняла ее в свои объятия.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК В БАКХЕДЕ

Джек Эйхорд выглядел хреново. Он слишком много пил. Мало спал. Был раздражен, ни с того, ни с сего вздрагивал, словом, чувствовал себя прескверно. Рядом с ним в грязной тесной комнате детективов полицейского участка «Оленья голова» сидел сержант Джеймс Ли. Окутывая Джека ядовитыми клубами сигаретного дыма, он на чем свет стоит ругался.

— Как ты смеешь на все плевать?

— Это не так, — лениво отбивался Эйхорд.

— Не так? Не трепись. Я тебя слишком хорошо знаю, приятель. Ты бродишь как привидение. Витаешь в облаках.

Эйхорд только покачал головой в ответ на тираду копа, с которым проработал много лет.

— Бывает, конечно, попадет шлея под хвост. Но когда трехнутому Джеку Эйхорду, несгибаемому борцу с преступниками, мистеру Никогда-не-сдамся становится невтерпеж на работе, то, поверь мне, друг это всегда заметит.

— Ради всего святого, прекрати нести вздор, — улыбнулся Джек, чувствуя себя при этом совсем кисло.

— Тебя доконало дело Кассарелли. Ты провел его вдохновенно. Не было массового смертоубийства с тремя сотнями трупов в запертой комнате. Просто явился Джек и указал пальцем на того, кто подложил цианистый калий в чертову аптечку... Я прав? Но ты все еще на службе, дружище. И с каких пор тебе стало на нее сто раз наплевать. А?

— Уймись ты! Кассарелли был куском дерьма. Все та же чечетка. Чего тут переживать? Я просто устал отыскивать жемчужные зерна в дерьме. Ты знал, что этот уголовник выйдет сухим из воды. Я тоже знал, что он выкрутится. Он сам знал, его хренов адвокат знал. Его честь безмозглый судья знал. Начальник полиции знал, моя покойная тетя Сара знала. Все знали. Так чего лезть на стенку?

— Именно об этом я и толкую. Но сколько можно толочь воду в ступе?

— Наверное, я просто устал, — признался Эйхорд. — Мне нужно на некоторое время отойти от дел. Взять очередной отпуск, что ли...

— Чушь собачья. Ты только что вернулся из проклятого отпуска, погоди-ка — три месяца назад. Сам заявил, что от скуки чуть не подох.

— Ну-у...

— Ты слишком много пьешь. Мало спишь. Ошиваешься здесь днем и ночью, а личная жизнь у тебя как у монаха, больного лишаем.

— Монах, больной лишаем? Что, черт возьми, ты хочешь сказать?

— Дружище, ты спиваешься. И это меня беспокоит.

— Я пью не больше, чем обычно.

— Нет, стремительно прогрессируешь, парень. Не вешай лапшу на уши макароннику. От тебя почти все время несет как из пивоварни.

— Боже. — Эйхорд с трудом подавил улыбку.

— Я не шучу, приятель. Помнишь капитана, ты его знаешь по делу Кассарелли? Как-то мы с ним болтали. При упоминании твоего имени его просто всего перекосило, а потом он, — Джимми Ли помахал рукой перед лицом, — говорит бармену, чтобы тот вернулся к вермуту, потому что у джина странный вкус. — Оба рассмеялись. — А тебе известно, этот бродяга не доживет до полудня, если не пропустит как минимум две кофейных чашки «Гордона». Так вот, если подобный сукин сын заявляет, что от тебя несло самогоном, ты, должно быть, благоухал, как разбитая бутылка.

— Ну уж! От меня все-таки не несет, как от тебя, когда ты потеешь от возбуждения. — И Эйхорд тоже помахал рукой перед лицом.

— Что, моя сигарета тебя раздражает? Она тебе не нравится? — Ли выпустил облако дыма в сторону Джека.

— Прекрати. — Эйхорд яростно разгонял дым руками. — Хочешь заработать рак — твое дело, но...

— Здесь можно курить, дорогой. — Джеймс Ли указал на грубо сделанную табличку, висевшую рядом, с надписью: «ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО I КЛАССА, НЕТ ДЕЛ СЛИШКОМ МЕЛКИХ». Кто-то зачеркнул слово «дел», а вместо него написал «сыщиков». Рядом красовалась приписка «съешь меня». По аналогии Эйхорд вспомнил образец сортирной прозы в мужском туалете — «Хочешь повеселиться, взгляни на свою руку», — под которым кто-то добавил: «А может, тебе и двух будет мало?» Одно слово, психи.

— Как скажешь, — фыркнул Эйхорд, чувствуя себя еще хуже. — Но если ты еще раз проделаешь такой номер, я заблюю твой дерьмовый костюм.

— К вашему сведению, специальный агент Эйхорд, — чистый мохер за 350 долларов, высший класс. Я только что его купил. Тебе нравится? — Ли продемонстрировал пиджак.

— Замечательно. Жаль, что у них нет твоего размера.

— Мне его шили на заказ, — Ли загадочно улыбнулся.

— Ага, ты его украл. Я не желаю об этом слышать.

— Тебе тоже пора что-нибудь приобрести. Бадди Линц злится. Он думает, что ты его недолюбливаешь и поэтому обходишь.

— О, я уверен, Бадди просто обожает, когда копы покупают у него 350-долларовые костюмы. Для него это праздник.

— Пусть будет и мой праздник, ублюдки, — проревел с лестницы огромный толстяк Дан Туни по прозвищу «Чанк»[1] Туни, старый напарник Джеймса Ли. Парочка была известна как легендарная команда сыщиков «Чинк»[2] и «Чанк».

— Привет, наркоманы! Здесь благоухает, как в притоне. Нужно срочно перебить эту вонь. — И толстяк вытащил у напарника из пачки сигарету, полную канцерогенов, прикурил от зажигалки и выпустил облако ядовитого дыма.

— Доброе утро, тупица, — приветствовал его Ли. — Я только что доказывал Эйхорду, что он хреново выглядит.

Эйхорд поздоровался кивком головы.

— Не шути, Джек. Ты просто бледная немочь, дружище. Что с тобой происходит — у тебя снова запой?

Эйхорд рассмеялся.

— Чисто символический. Дан.

— Я уже выдохся, — вмешался Ли, — пытаясь убедить его уменьшить дневную дозу на пару кварт:

— Ладно, подружки, — сказал Туни, отлепляясь от спины своего напарника, — я собираюсь прогуляться на ту сторону улицы. Могу принести вам, ребята, дырок от бубликов.

Когда он ушел, Ли мягко обратился к Эйхорду:

— Шутки в сторону, ты действительно выглядишь скверно и слишком много пьешь. А насколько я тебя знаю, ты не из тех, кто сам себя обманывает.

— Вы не можете представить, доктор, как мне помогают ваши консультации. Давно ли начали практиковать? — съязвил Эйхорд. Джек не обижался на ворчание друга, в глубине души признавая его правоту.

Он действительно выглядел хреново: не спал, раздражался без всякой причины. Конечно, слишком много пил. В пьяном дурмане его мучили кошмары, порой казалось, что он снова проваливается в огромную черную дыру. Она притягивала его, как магнит, безжалостно засасывая в вязкое болото. Ощущение, хорошо знакомое всем алкоголикам. Это все равно что билет клуба, в котором ты имеешь честь состоять пожизненным членом.

Что ж, Кассарелли — всего навсего дело. Оно закончилось подобно тому, как и множество других, «чечеткой» — термин, придуманный Эйхордом. Вполне законная «чечетка»: жертва кормит червей, а крутые парни гуляют на свободе. Конечно, все далеко не так просто. Да вообще никогда не было простым, ясным и не делилось только на черное и белое. Больше того, публика только и ждала, чтобы дело оказалось масштабным, сложным, неразрешимым, высосанным из пальца, запутанным, чтобы адвокаты вместе с судьями могли нажиться, запудривая мозги сводящими с ума юридическими, тонкостями.

Он часто думал, что в конце концов зацепит «танцора». А, черт с ним, пусть теперь ломает себе голову Международный Красный Крест. Эйхорд продолжал копаться в себе. Прилепили ярлык: «эксперт по серийным убийствам»... Время от времени об этом вспоминала пресса. Когда требовалось придать остроты газетным публикациям в ход шли состряпанные криминальные истории.

Его использовали, да и сам он, пожалуй, не брезговал светом рампы, чтобы потешить свою персону раздачей чаевых за дополнительную работу. Взятки, прилипающие к рукам, — ржавые винтики бюрократической машины. Мускулы для вышибания дверей, клинья, стамески, инструменты, с помощью которых разрозненные факты складывались в аккуратную поленницу. Известность, громкое имя помогали вызвать на откровенность потенциального информатора, привлекали людей, как мотылька пламя свечи.

Но в какой-то момент ты так выворачиваешься наизнанку перед средствами массовой информации, что жизнь начинает походить на клоунаду. Ему пришлось бессчетное количество раз пересказывать историю о сумасшедшем докторе, которого он взял по наводке наркомана-стукача. И еще одно большое дело — по нему Джек ездил в Чикаго. Все до того заболталось, что в конце концов стало казаться нереальным. Может, этого и не было?

«Да, с годами сильно меняешься, — подумал Эйхорд. — Ли правильно заметил. Мне теперь на все плевать. О моих успехах так много говорили, что они стали похожи на затертые открытки. Я за себя не то Что гроша, куска дерьма сегодня не дам». Самокопание утягивало его в бездну, как в его кошмарах... «...Пошли!» — чудится ему. Это два парня, весело бултыхающиеся в воде, зовут его. Их имена из детства четко всплывают в памяти. Хотя, как звали психа-дантиста, он не может вспомнить, но Уортли Уильямс и Кэбри Браун не забыты даже сорок лет спустя. Необъяснимо.

— Пошли, неженка, — дразнятся знакомые голоса.

— Я не неженка.

— Джек — маменькин сынок!

— Аuа, он, как цыпленок, боится ножки замочить. Девчонка-трусиха!

И в своих кошмарах Джек плывет мимо волнорезов, куда родители запрещали ему заплывать, где было так глубоко, что никто никогда не доставал дна, где темнела, таилась бездонная пучина и где маленьким мальчикам нечего было делать.

— Маменькин сынок! А ну, нырни, нырни! Не можешь! — продолжает издеваться Кэбри Браун.

— А вот и могу.

— Докажи. И мы посмотрим, как ты ныряешь. Плыви к нам. Это всего пятнадцать — двадцать футов.[3] Нет, у тебя духу не хватит.

— Точно, — подначивает его Уортли Уильямс, второй задира. — Трусливый цыпленок никогда не нырнет. Цыпленок и маменькин сынок.

— Черта с два, — отчаянно кричит Джек и, набрав полную грудь воздуха погружается в холодную чернильную тьму озера, изо всех сил работая руками и ногами. Лихорадочно колотится сердце. В мутной воде нельзя открыть глаз. И вдруг, о Боже, что-то зажимает его, как в тиски. Это ребята, обхватив его, держат под водой. Он яростно вырывается, но ничего не получается, они больше и сильнее. Он борется, пытаясь освободиться, хочет закричать и глотает галлона три зеленой вонючей воды, задыхается, плачет, теряет сознание, все меркнет перед глазами... И вдруг просыпается в холодном поту. С ужасом осознает, что с похмелья могло быть хуже. Он испытывает облегчение оттого, что это просто кошмар, и его мертвое тело не лежит на дне Шугарлейк. Облегчение от сознания, что в любую минуту можно скинуть ноги с кровати, и нет разламывающей виски боли, которая начинается у глаз, сверлит мозг и превращает пробуждение в пытку, так что приходится лежать с закрытыми глазами, накрывшись с головой. Типичное утро алкоголика.

Смесь из кошмара и головокружения — плохое начало дня. Но даже в эти несколько секунд самосознания, пока еще честен сам с собой, Джек понимал, что не сможет прожить без «лекарства». Вставал, с омерзением представляя вяжущий привкус полоскания для рта, зубной пасты. Только от предвкушения первого глотка загорался, как радиолампа в старом приемнике, хотя знал, что его снова начнет засасывать в болото.

Теперь цель состояла в том, чтобы побыстрее добраться до кухни. Достать большую кофейную чашку и наполнить ее кубиками льда. Плеснуть порцию «Дэниелса».[4] Добавить воды и влить в себя немного этого «лекарства». У-м-м-м. Вздрогнуть. Проклятье. Ага, порядок. У-м-м. Проскочило, Джеки выпил «лекарство», как послушный мальчик. Давай-ка повторим. Дерьмо! Но день уже казался более приятным. И он снова наполнял чашку, обходясь на сей раз без воды. Лед таял. Огонь растекался по телу.

Вот так это начиналось. И он сразу чувствовал, что его, как бывало прежде, засасывает. С ним такое случилось много лет назад. Тогда он осознал, что время героев прошло. (Надо же было выдумать такой идиотский предлог! Остановись, подумай!) С того момента, как «Энола Гей»[5] сбросил бомбу, и от взрыва расцвело огромное грибовидное облако, в стране ощущалась нехватка героев. Последним из них, как считал Джек, был Армстронг.

Армстронг — американский астронавт, первый человек, ступивший на Луну.

Даже такие истинные храбрецы (ими восхищалась пресса), как минер Чавес или пожарник Эдер, никогда не поднимались до статуса национальных героев. Вспомните войну, Стиллвела, Шенно или Ауди Мэрфи. А теперь сравните их с «гориллами» из горящих джунглей Юго-Восточной Азии. Фильмы типа «Хью Дорганнер против Бен Хоа» или «Данаганский дневник» не в счет. Пожалуй, только Сталлоне или Норрис в картинах «Месть» или «Пропавшие без вести». И то — спокойной ночи, малыши.

Почему, черт возьми, исчезновение героев приобрело такое значение? Астронавты, последние законные герои, похоже, растворились в «Звездных войнах». На кого с восхищением взирают дети — на эстрадного певца-грязнулю с хриплым голосом, да еще засунувшего в каждую ноздрю по грамму кокаина? На профессионального боксера, который в одной руке держит альбом со своими фотографиями, а в другой — контракт на 497 тысяч долларов? Герои превратились в пыль под громовые раскаты рок-музыки. Душа Эйхорда, раненная жизнью, сметенная ураганом времени, отчаянно пробивалась к свету и вот уже в третий раз терпела поражение.

«Не было массового убийства с тремя сотнями трупов в запертой комнате... — вспомнил он, как Ли его донимал. — Но ты еще на службе. И с каких это пор тебе стало сто раз на нее наплевать?»

«Джимми, старина, у меня новости. Проверь. Сто процентов от нуля равняется нулю. Кроме того, ты, коварный сукин сын с Востока, ты, старый ублюдок, тебе не следовало бы дружить со мной, если не понимаешь шуток». Так подумал Эйхорд и потянулся за пинтой «Джека Дэниелса», которую он теперь повсюду таскал с собой. Все образуется. Или нет.

ДАЛЛАС

Только одна из первых трех жертв видела лицо убийцы. Йоланда де ла Крус так его и не рассмотрела. Когда Марк пригласил ее, она беспокоилась только о том, что ее черные блестящие волосы на ветру выглядят ужасно. Ей было двадцать два года. «Мисс Арбуз» из Дилли, штат Техас. Арбузы в тех краях не предмет для шуток. Они вырастают поистине до гигантских размеров. Йоланда работала в различных агентствах в Далласе, выполняла множество мелких заказов. Демонстрация нарядов. Контракты. Обычный набор. Заказ на серию снимков для рекламы продуктов от самого Марка Голда из «МГ ГРАФИКС» показался ей весьма заманчивым. Один из трех самых крупных контрактов Марка, и она, как всегда, скрестила пальцы на руке. Такого заказа ей еще не доводилось получать.

— Милый, неужели так необходимо снять этот кадр в окне?

— Мы обязаны его снять, — уверил он ее, выбираясь за окно. Когда Марк пристроился на раскаленной крыше, его помощник растянул кабель и вручил ему камеру. — Все для рекламы! А теперь, душечка, будь умницей, позируй.

Она выглянула в окно, и в тот момент, как начала говорить, ветер засунул ей в рот прядь волос.

— Ма-а-а-рк! А-а-а-х! А-а-а-у!

Марк подавил смех, пока она отплевывалась, а молодой помощник отправился в комнату отдыха. Это было последнее, что смогла произнести Йоланда де ла Крус — рабочее имя Йоли Дэйл — перед тем, как ее схватили за шею. Пытаясь выплюнуть изо рта волосы, она мысленно проклинала нахального коротышку Марка Голда и его ассистента, и тут почувствовала: что-то не так. Да. Что-то не так. Что-то изменилось. Вдруг ее мозг стал посылать телу странные сигналы, и окружающие предметы завертелись под странным углом, потом все померкло перед глазами. Убийца с легкостью поднял ее, будто она весила пять фунтов, а не девяносто пять, и вышвырнул в окно. Последнее, что видел в своей жизни Марк Голд, была летящая на него женщина. Он не выдержал, попятился, наткнулся на ограждение, и в следующий миг оба оказались в воздухе. Крича, Марк попытался за что-то ухватиться. Его крик услыхал помощник, выскочил из комнаты отдыха, добежал до окна, высунул голову, позвал: «Эй!» — и тут же убийца швырнул его на крышу, словно мешок картошки. Переваливаясь через ограждение, помощник успел поймать взглядом лицо этого человека, а дальше уже летел, вопя от ужаса, раскинув руки, потом у него отказало сердце, и он умер, как говорится, в полете.

Четвертой жертвой оказалась Линда Уилсон, двадцати лет, слушательница подготовительных курсов при медицинском колледже. Она бежала трусцой по северному берегу озера и не заметила мужчину, выскользнувшего из кустов, как змея. Мягко и бесшумно он настиг ее, тяжело печатающую шаги по беговой дорожке, оглушил и столкнул со скалы в воду. Убийца обожал швырять людей с высоты, с наслаждением наблюдая, как они несутся навстречу своей гибели. Так бодрит!

Трагедию в «МГ ГРАФИКС» посчитали несчастным случаем. Всем известно, как рискованно работают эти фотографы. Правда, признали, ужасно, что все трое свалились с крыши. Когда погибла Линда Уилсон, никто даже не поднял вопрос о посмертном вскрытии. Было ясно, что отчаянная и склонная к риску девушка слишком далеко зашла. Кругом так и говорили. Она, видно, стояла на краю обрыва и не удержалась. В любом случае опасно бегать в одиночку по скалам. Ее изуродованное тело нашли внизу на камнях. Подозревать злой умысел не было причин, видимых признаков насильственной смерти никто не заметил. Просто трагический несчастный случай. Чистое совпадение, что двумя жертвами оказались молоденькие и хорошенькие женщины. Им не повезло.

Другие семнадцать убийств и двадцать два случая исчезновения людей не находили логического объяснения. Но общая цифра — тридцать девять — заставляла задумываться.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК В БАКХЕДЕ

Очумевшие детективы из отдела расследования убийств тут же включались в словесную пикировку, как только встречались в здании участка.

Джимми Ли спросил Дана Туни:

— Не видел Эйхорда?

— Я что, ясновидящий?

— Нет, ты не ясновидящий. Ты слон в мужской рубашке. Если встретишь Джека, скажи, чтобы подошел к телефону.

— Некоторые ловят кайф от ко-о-ка-а-и-и-на, — распевал толстяк, спускаясь в комнату для инструктажа. А если я пересплю с какой-нибудь девкой, мне становится ужа-а-асно ску-у-у-чно. Эй! Эйхорд. Подойди к телефону.

— Эйхорд слушает.

— Джек, это Уолли Майклс. Ты меня помнишь?

— Да, конечно, — неуверенно ответил Эйхорд.

— Пару лет назад мы встретились в округе Колумбия, ты читал лекции в Куонтико.

— А, помню. Конечно! Привет, Уолли. Как поживаешь?

— Отлично. Все еще в полицейском управлении в Далласе. Здесь о тебе не забывают. Мактафф сделал из тебя звезду, — оба рассмеялись. — Джек, я прошу нам помочь и уже обратился по официальным каналам. Шеф звонит твоему командиру, а может, уже позвонил сегодня утром. Мы хотим, чтобы ты приехал в Даллас... Ты сейчас занят чем-нибудь?

— Ничем таким, что не мог бы отложить, насколько мне известно. Что у вас стряслось?

— У нас серия беспорядочных убийств. Дело действительно горячее. Таинственный убийца. Просто невероятно. Возможно, около сорока случаев. По крайней мере, точно известно, что в районе Даллас — Форт-Уэрт он отправил на тот свет семнадцать человек. За исключением семьи эмигрантов, все погибшие, похоже, не имеют родственников. — Уолли начал вводить Эйхорда в курс дела, и тот почувствовал, как на него что-то надвигается; так всегда бывало с крупными делами. Появлялся первый едва приметный привкус. Первый крохотный огонек возбуждения. Первый озноб от того, что где-то бродит таинственный убийца.

Отдел по особо важным преступлениям — подразделение, состоящее на государственном обеспечении. Эйхорд иногда работал на него в качестве свободного агента. Обычно он действовал в контакте с местной полицией, номинально под началом ведущего следствие офицера, но часто принимал решение независимо от линии официального расследования. Это позволяла его должность следователя по особо важным делам. Но должность тут ни при чем. Она могла называться как угодно. Среди полицейских Джек был редким явлением, его отличал поистине дар Божий.

Если бы Эйхорда спросили, он ответил бы, что своим шефом считает начальника полицейского участка, так как тот командовал детективами, хотя в действительности и был всего-навсего нижней ступенькой на длинной лестнице чинов. Но именно начальник полицейского участка выдавал разрешение на поездку, когда Эйхорда вызывал отдел. Формально Джек был обычным городским полицейским. Но все в участке, начиная с новичка-патрульного, знали, что это до поры до времени. Скромность, стремление держаться в тени, помогали ему не испытывать трудностей в коллективе, несмотря на особое положение. Сам же он считал себя трудолюбивым, увлеченным своей работой полицейским. Временами.

Слава, которая так докучала ему в прошлые годы, на самом деле являлась палкой о двух концах. Она давала ему относительную свободу, позволяла порой поступать, как вздумается. Есть рапорт или нет рапорта — все равно чеки из казначейства придут на почтовый адрес. Но она же научила его чувствовать себя настоящим героем-одиночкой, истинным борцом со злом, готовым по первому знаку сорваться и ринуться в бой, не хватало только черной маски и преданного друга-индейца.

В тот вечер Джек упаковал вещи для поездки в Даллас. Первым делом он достал свой любимый «смит-и-вессон». И — уж будьте покойны — запас серебряных пуль у него был вполне подходящим.

АЭРОПОРТ ЛАВ ФИЛД

Хорошенькая стюардесса улыбаясь что-то говорила ему, словно обслуживание немолодого полицейского без особых чинов было именно то, о чем она всю жизнь мечтала. Интересно, сколько маленьких бутылочек виски он уже проглотил? А еще серебряная фляжка, которая была опорожнена в туалете. Полет проходил прекрасно.

Похоже, поездка грозит превратиться в туристическую прогулку. В конце концов, они считают, что уже взяли бандита. Вероятно, еще одно дело Банди. Заходите, будьте вежливы с этим типом, и кругом тихо, как на кладбище.

По дороге Джек размышлял над тем, что рассказал ему Уолли Майклс. Какой-то алкоголик роется в картонных коробках и в одной из них находит обнаженную женщину. Он думает, что та мертва, и с воплями бежит за полицией. Но оказывается, она еще жива. Женщину зовут Донна Как-бишь-ее — он порылся в записной книжке — Банка-с-горошком? Джек сощурился и прочел: Баннрош. Ирландская шлюха, подумал он, чувствуя себя здорово «под мухой».

Итак, Донна Банка-с-горошком, возраст — тридцать с хвостиком, втиснутая в картонную коробку в чем мать родила, сообщает: когда она заехала на стоянку рядом с торговым центром, какой-то хлыщ наставил на нее пушку и приказал подвинуться. Отъехав от стоянки, свернул в ближайший переулок и там запихнул Донну в багажник. Полчаса спустя он приковал ее на цепь в подвале старого дома. Объявил ей, что с этого момента она его «рабыня» и если хочет есть и пить, то должна ради этого постараться; если нет, то умрет. Ее насилуют и пытают. Только спустя месяц или около того ей удается сбежать. Заканчивается все в деловой части города. Голая и грязная, она прячется в картонной коробке из-под холодильника. Там ее и находит алкоголик.

Вдобавок к тому, пока она была в плену, бандит донимал её разговорами о том, как ему нравится убивать людей. Он объявил себя убийцей номер один нынешнего столетия, болтал о «сотнях трупов», которые закопал по всему Юго-Западу. Ей удалось запомнить кое-какие детали, но в полиции посчитали, что рассказы ее чушь собачья.

Эта Донна та еще штучка. Едва почистит крылышки, тут же намарафетится, наведет тени под глазами, напялит яркую блузку, юбку покороче в обтяжку и, как говорится, обнажит ножку. Полицейские убеждены, что она сама напросилась. Возможно, особо и не возражала побыть сексуальной рабыней, даже наслаждалась этой ролью. В Донне есть что-то театральное. Любит позировать, а говорит так; будто ее снимают в кино. Тут что-то не сходится. К тому же всегда есть, пусть маловероятная, версия, что разгневанная крошка хочет кого-то наказать и сознательно наводит тень на плетень. Например, обманутая любовница жаждет, чтобы у ее возлюбленного были неприятности за счет полиции Далласа. Такое случалось и раньше. Поэтому, естественно, возникают сомнения.

Но случайно одному из полицейских попадается на глаза фоторобот похитителя Донны, и он готов провалиться на месте, если тип на картинке не псих Юки Хакаби. А, дерьмо это Юки в Далласе имеет уголовную репутацию. Надо учесть, что Даллас есть Даллас, здесь даже Джек Руби[6] считался просто любителем. Так что если ты настоящий преступник, то, значит, участвовал в нескольких делах, и притом попадался.

Эйхорд проверил по компьютеру, что имеется на этого типа, и в руках у него оказалось пухлое досье, в котором Хакаби фигурировал как «известный сексуальный извращенец», мелкий жулик, отбывавший малые сроки.

Не прошло и сорока восьми часов, как его взяли. По воле случая Хакаби накрыли в тот момент, когда он копал яму позади одного частного владения, состоятельный хозяин которого договорился с патрульными, чтобы те периодически проезжали мимо. При ближайшем рассмотрении оказалось, что Юки раскапывал свежую могилу юной Джейн Доу. Вот тут кому-то и пришла в голову мысль, что Юки весьма подходящий субъект для совершения тридцати девяти умышленных убийств.

Сразу же нагрянули городские, штатовские и федеральные власти, принялись копать везде, где указывала Донна Баннрош. И во многих местах, о которых болтал Юки, находили человеческие останки. Похоже, дело тянуло на одно из самых невероятных массовых убийств. Юки рассказывал Донне о «сотнях трупов». А что, если это не бред? Что же сотворил Хакаби?

В своей камере Юки (Уильям) Хакаби не только во всем сознался, но еще и хвастал: «Эх, парни, вы же и половины не знаете. Я целые комнаты набивал трупами, да что комнаты — дома! Вы имеете дело не с какой-нибудь мелкой сошкой. В этой части страны я сотнями отправлял людишек на тот свет».

Мысли путались в голове Эйхорда, выпитое в полете не давало сосредоточиться. Наконец, получив прощальные улыбки стюардесс, Джек вышел из самолета, который приземлился на огромной бетонной площадке. Посадка разочаровывала многих, впервые Прилетающих в Даллас. К тому же обнаруживалось, что Лав Филд[7] — всего лишь название аэропорта. Эйхорд потряс головой, чтобы рассеять туман в мозгу, вдохнул полной грудью теплый сухой воздух и зашагал вместе с толпой, шаря взглядом по сторонам, выискивая знакомое лицо. Тут его окликнули:

— Эй, привет!

— Бог мой, Уолли!

— Привет, Джек.

— Рад снова с тобой встретиться. Ты все толстеешь, а? — В пропитанной потом одежде Уолли Майклс тянул на все сто шестьдесят килограммов.

— Да. На аппетит не жалуюсь. Ты тоже выглядишь отлично.

— Готов поспорить, что я выгляжу слегка поддатым. Все это пойло на борту, дружище, я в дым пьяный. — Оба расхохотались.

— Понимаю вас, сэр. Когда я лечу самолетом, тоже дохожу до ручки.

— Есть что-нибудь новое?

— Не понял.

— По поводу твоего уголовника?

— О, немного. Детали начинают ускользать из памяти этой женщины. Но она трудится вместе с нами как вол. Очень старается. Общительна. Сама предложила нам провести допрос под гипнозом, но приходится быть очень осторожным. Не хочется все испортить.

— С этим типом играете по правилам?

— Абсолютно. С воскресенья ему шесть раз растолковывали его права. — Джек улыбнулся. — Вокруг Юки мы ходим на цыпочках.

— Откуда у него такое прозвище?

— Когда-то Юки[8] выступал на эстраде. Работал в нескольких стриптиз-клубах в качестве конферансье или ведущего программу. Выходил на сцену, брал в руки гавайскую гитару и пел песенки сомнительного содержания. Мы давно его знаем. Задерживался за изнасилование, бродяжничество, несколько раз просто по подозрению. Бездельник. Осел хренов.

— Я видел досье. Но знаешь, тут что-то не сходится.

— Извини, вот наша машина. Прошу, — перебил Майклс, открывая дверцу «плимута» без опознавательных знаков.

— У меня чемодан.

— О нем позаботится обслуга аэропорта. Садись. С этого момента, Джек, ты у нас особо важная персона. — Они устроились в машине, и Уолли, нажав кнопку, открыл багажник. — Итак, ты говорил, будто что-то не сходится?

— Просто для меня пока еще не все ясно. Я не могу представить себе этого пижона убивающим людей. А вы уже квалифицировали дело как массовое убийство. Так?

— Тридцать девять или сорок три трупа — зависит от того, кому верить: Юки или судебной медицине. Ты знаешь, как иногда действуют подобные типы. Теперь он берет на себя ответственность за каждое зарегистрированное убийство. Как я уже сказал, мы должны быть очень осторожны.

— Не знаю. — Эйхорд покачал головой. — Пока у меня не все складывается. Вот вы спрашиваете, что заставило его убивать, а он отвечает, что это и есть загадка, которую должна разгадать полиция. Юки ничего не объяснил. Или не смог объяснить. Если он действительно разделался со всеми несчастными — а я признаю, что пока это не вызывает сомнений, — то почему хоронит сотни трупов, а семнадцать оставляет? Чтобы их нашли? Зачем создавать себе такие трудности? И потом, сексуальный извращенец, который похищает женщину ради удовлетворения своих необузданных потребностей, этот маньяк, оказывается, жертвы свои не насилует? Следов насилия нет, извращений тоже. Просто грохает людей и либо хоронит их, либо нет. Совершенная бессмыслица. Слишком много вопросов.

— Вот почему... — но Джек все еще продолжал:

— Почему тип, настолько ловкий, чтобы совершить все эти убийства, настолько расчетливый, что соорудил такое сложное дело, к тому же жаждущий, чтобы полицейские вместе с ним разгадывали его шарады, почему такой тип настолько глуп, что разбалтывает о местонахождении зарытых трупов этой Донне Банни-Панни — как ее там? Понимаешь?

— Да. Но...

— Болтает о зарытых трупах, Уолли. Я уверен, если он некоторые зарыл, а некоторые нет, значит, для захоронения была причина. Он не хотел, чтобы их нашли. Тогда зачем хвастаться?

— Скорее всего, он рассчитывал со временем заткнуть ей рот навеки, разве это не похоже на психопата образца «посмотри-какой-я-крутой»?

— Может, да, а может, и нет. Но даже если так, я все равно не понимаю, как...

— Ладно. Погоди, Джек. Предположим, окажется, что некоторые из зарытых жертв были изнасилованы?

— Ну?

— Ты не отрицаешь такую возможность? — Эйхорд пожал плечами. — Отлично. Так вот, если он с некоторыми из них занимался сексом и хоронил их после того, как покончил с ними... Улавливаешь?

— Ну и что?

— Если он собрался зарыть Донну Баннрош после того, как она ему надоест, то, очевидно, все равно, что она там знает или не знает.

— Ага, согласен, но мне кажется, мы имеем дело с противоречащими друг другу методами работы, различными типами поведения. Возьмем нашего психа. Он не собирается без надобности рисковать, не так ли? Тогда какой во всем этом смысл? Женщина у него в руках. Зачем рассказывать то, чего ей знать не следует?

— Чтобы произвести на нее впечатление.

— Ну...

— Безжалостный убийца. Он хочет запугать ее. Ты знаешь этих уродов. Им подавай секс, замешанный на страхе. Тьфу, дерьмо.

— Все равно.

— Что все равно?

— Взгляни на досье Юки. В нем нет ничего, что бы указывало на физическую силу, а убийца очень силен, если судить по тем семнадцати, которых он не стал зарывать. В досье нет намека ни на мускулы, ни на крупное телосложение. Когда это он перестал быть сексуально озабоченным пижоном и перешел на более тяжелую работу?

— В том-то и вопрос. Тебя пригласили, чтобы ты помог нам разобраться. На первый взгляд все очевидно. Юки Хакаби и есть настоящий преступник.

Если, приставая к девицам в универмаге, он играл еще и в кровавые игры, если за ним тянется хвост из трупов и мы все докажем, то... — Майклс замолк, и в машине стало тихо. Когда служащий аэропорта вдруг захлопнул багажник, это прозвучало как выстрел из пушки.

Эйхорд непроизвольно вздрогнул.

— О Господи, — пробормотал он, ощущая всем телом, как бешено колотится сердце.

Уолли Майклс включил двигатель, и они влились в уличный поток. Эйхорд сидел, оглушенный грохотом, уставший от полета и выпитого спиртного. Противоречия в поведении далласского могильщика его расстроили вконец.

ДАЛЛАС

Мисс Баннрош, откровенно говоря, разочаровала. Эйхорд приготовился было увидеть взрывную блондинку, распространявшую вокруг аромат сексуальности и заигрывающую с каждым мужчиной в пределах видимости. Но его ожидал большой сюрприз. В ее внешности и действиях не оказалось ничего вызывающего. Она выглядела усталой женщиной, которой чуть за тридцать, со средней фигурой. Привлекательная, но не более того. Донна пришла на следующее утро около десяти, и Эйхорд разглядывал единственную оставшуюся в живых жертву Юки Хакаби через окошко комнаты № 601. Она разговаривала с Дунканом, детективом из отдела информации. Эйхорд выключил микрофон, еще немного за ней понаблюдал и, не обнаружив ничего примечательного, вошел в комнату и представился.

— Наверное, вы устали повторять все снова и снова, — улыбнулся он Донне.

— Я готова рассказывать хоть с утра до ночи, если смогу помочь прищучить грязного ублюдка. Чего бы мне это ни стоило. — Сидя за столом напротив нее, Джек ощущал в ней нечто, чего не смог уловить, глядя через окошко. Даже в комнате это не было заметно. Только когда она подняла глаза, на него обрушилась ее неприкрытая чувственность. И тут уж никакой дальнейший диалог не требовался, каждый прочел другого как открытую книгу, и оба опустили глаза, будто никому из них не понравилось увиденное.

— Что ж, — протянул Эйхорд, — начнем все с самого начала? Вы находились на стоянке...

— Я только подъехала, — без колебаний продолжила Донна, — как этот тип подошел к машине. Беда в том, что я слегка задела бампер сзади стоящего автомобиля. Чей он, не знала и подумала, что сейчас разразится скандал. Владелец начнет распространяться о том, что разбили его тачку. Ну, как обычно, вы представляете, а я уверена, что это не так, потому что только слегка задела машину. И вдруг слышу: «Если ты взглянешь на мою руку, то увидишь в ней пистолет, и поэтому...»

Пока она рассказывала, Эйхорд прислушивался не только к ее словам, но и к тому, как они произносились, наблюдал за малейшими изменениями в ритме повествования, анализировал серые пространства, лежащие между черным и белым в фактах, мнениях, догадках. Пытался соединить воедино разрозненные фрагменты.

Если было нужно. Эйхорд становился детективом «как в книжке». И никто не смел его тревожить, когда наступало время размышлять, раскладывать все по полочкам, экстраполировать и раскапывать на первый взгляд не относящиеся к делу и не связанные между собой события. Они возникали из ничего. Совершенно малоприметные оттенки. Мелочи. Детали. Ложные улики. Предположения. Ритм речи. Примеры. Намеки. Но Джек Эйхорд вовсе не был Шерлоком Холмсом образца «Ватсон, на его рукаве был пепел трихинопольской сигары». Дедукция и выводы шли в одном комплекте. Просто он обладал внутренним голосом, интуицией, инстинктом улавливать едва заметные колебания, оттенки.

Ему была знакома преувеличенная искренность прямого взгляда, рассчитанная на то, чтобы вызвать доверие, запинка посередине фразы, которая иногда сигнализировала об обмане, слишком аккуратное изложение «фактов», случайные примеры, указывающие на подозрительную последовательность событий, происшедших вслед за убийством. Он прислушивался к несоответствиям, вынюхивал спрятанные кровавые пятна, наблюдал за сложными маневрами допрашиваемого. Он называл это поиском отпечатков ног внутри головки сыра.

— ...платье. Они допытывались, небыла ли я одета чересчур вызывающе, — саркастически заметила Донна, но Джек отметил, как она широко раскрыла глаза на слове «вызывающе». Типично для манеры мисс Баннрош. Широко раскрытые глаза, искренность чувственного животного, скрытая в темных зрачках, беззастенчивое сексуальное общение, так его смущавшее, постоянное выставление себя напоказ перед каждым, с кем ей приходилось общаться. Похоже, она из тех жертв, к которым не испытываешь жалости.

— Донна, опишите мне место, куда он вас заточил.

— О, этого я никогда не забуду. Простая комната. Примерно двенадцать на четырнадцать футов. Стены деревянные, похоже на кедр, но я в этом плохо разбираюсь. Повсюду картинки, в основном из порнографических журналов. Знаете, женщины, выделывающие всякие штуки. И несколько газетных вырезок.

— Расскажите мне об этих вырезках.

— Одна об убитой девушке из колледжа. О ней я вам уже говорила, и, наверное, поэтому вы мне поверили. Потом помню вырезку, где писали о внезапно исчезнувшем мальчике. Этот подонок постоянно хвастался, какой он ловкий, может сделать все, что пожелает, и никогда не попасться. И что в исчезновении сотен людей по всему Юго-Западу его вина. Обычно он переезжал из города в город, когда чувствовал потребность, убивал кого-нибудь, а потом зарывал труп в землю, или топил в реке, или еще как-нибудь от него избавлялся. — Тут она заговорила очень быстро, и, поскольку ритм изменился, ее дыхание участилось, но сосредоточенность взгляда, в котором отражалась внутренняя убежденность, не поколебалась ни на мгновение. Для себя Джек решил, что Донна Баннрош может быть кем угодно, но, по всей видимости, она говорит правду.

— Донна, вы никогда не задумывались, а может, вам даже хотелось спросить у него, зачем он все это рассказывает?

— Наверное, рассчитывал и меня убить, когда надоем ему. Чего ему опасаться? Я сидела на цепи, и, наверное, он был уверен, что не смогу освободиться.

— А как же вы в конце, концов освободились?

Задавая этот вопрос, Эйхорд обратил внимание на то, что в отличие от других жертв преступлений она нисколько не устала от длинного допроса. Предварительная беседа Эйхорда с мисс Баннрош странным образом вымотала его, а она, когда был сделан перерыв на ленч, вовсе не выглядела утомленной. Два часа сорок пять минут безжалостного исследования! Он заставлял ее вспоминать самый мучительный период в жизни, рыскать по закоулкам памяти. И она свежа, как маргаритка. Проворная и живая. Казалось, будто наслаждается всем этим. А ведь каждый вновь всплывший факт приближал Юки Хакаби к смерти. Джек надеялся, что она и дальше будет так держаться. Донна оказалась потрясающим свидетелем.

Но если беседа и не высосала из нее все соки, то в результате оба они ступили, образно говоря, на зыбкую почву. По тому, как изменилась ее манера отвечать на некоторые из его вопросов, он мог судить о том, что она о нем думает. Например, что он, Джек Эйхорд, — настоящая лошадиная задница, и она не собирается от него это скрывать. В ее ответах содержались ясные намеки, что ему, Эйхорду, следует сделать со своей рассудительной высокомерной деревенской задницей. А когда днем Джек долго мусолил один вопрос, ему просто стало неуютно от ее молчаливого осуждения и от упрека, скрытого в ответах. И он почувствовал, что отношения могут загубить все расследование.

Джек решил, что завтра начнет с ней по-новому, попробует иной подход. Что, если отнестись к Донне с симпатией? Отбросить роль судьи и превратиться в беспристрастного слушателя.

— Мне удалось убедить его в том, что если он освободит меня от цепи, то я смогу доставлять ему больше удовольствия.

— Удовольствия?

— Он заставлял меня становиться на четвереньки, — она опустила глаза, — ив такой позе насиловал, по собачьи, как он это называл. — Ее голос слегка задрожал. — Было очень больно. В первый же день этот подонок нацепил на меня жесткий кожаный ошейник с цепью. — Тут она широко раскрыла глаза. — Эта тяжелая ржавая цепь крепилась к кольцу на ошейнике, а кольцо запиралось на замок. Ошейник стер мне шею чуть не до мяса, и я начала прикидываться, что цепь не позволяет мне принимать такие положения, которые ему нравятся. Убедила его снять замок, чтобы лучше удовлетворить. — Она зло усмехнулась. — Еще раньше заметила, что он перестал запирать дверь. Если бы не уговорила его, то сейчас была бы мертва.

Ее душила ненависть, и Эйхорд видел, как она глубоко дышит, пытаясь сдержать себя. Единственный раз Донна обнаружила какие-то признаки уязвимости.

Эйхорд вернулся к старой теме и вновь заставил ее припоминать все, что можно, о той комнате, в которой она была заточена. Какие именно картинки висели на стенах? Из каких журналов вырезки? Были ли под картинками подписи? Можно ли по газетным вырезкам определить название той или иной газеты? Даты? Запомнила ли она заголовки? Когда тот тип хвастался, описывал ли он, как поступал с другими жертвами? Занимался ли он с ними сексом перед тем, как убить? Был ли точен в описаниях? Мотивировал ли как-то свои действия? Почему он убивал? Снова и снова они ворошили горькие воспоминания.

Что-то в Донне Баннрош просто изводило — ее лицо, раздражающая улыбка терзали его и не хотели отпускать. Встречаются люди, при первом взгляде на которых кажется, что у них во рту слишком много зубов. Она была из них. Представьте себе постаревшую Мэри Тайлер Мур. Мэри снимает ожерелье, запихивает бусины себе в рот и — пожалуйста! — перед вами Донна. Рот, который все время жует резинку.

И вдруг Джека осенило, что таилось в этой зубастой улыбке, готовой в любой момент ослепить вас из-под длинной гривы темных волос, он осознал, что его так беспокоило: мисс Баннрош была постаревшей, потертой, менее привлекательной копией Джоани, состоятельной выпускницы средней школы, на которой он женился, когда оба они были слишком молоды и ни черта не понимали. Джоани относилась к его работе, может, и справедливо, как любая другая женщина, и их совместная жизнь скоро превратилась в нескончаемый круговорот семейных сражений. Война на истощение. Каждую ночь она заканчивалась перемирием, когда обе враждующие стороны исполняли танец мира, лежа под простынями. Некоторые ухитряются построить семейную жизнь вообще на пустом месте, но у Джека в конце концов все лопнуло по швам. Прошло столько лет, что его неудавшийся брак казался нереальным, но сексуальный ротик Джоани иногда еще вспоминался.

Теперь, когда он догадался, что его угнетало, у него словно гора с плеч свалилась, и Джек почувствовал, что ему будет легче общаться с Донной. Интуиция подсказывала, что даже информация из вторых рук, ее пересказ болтовни мучителя, может оказаться более ценной, чем показания самого Юки. Эйхорд даже не подозревал, насколько близко подобрался к истине. Но он точно знал: если Донна Баннрош окажется вовсе не такой, какой он теперь ее себе представлял, то его ждет много трудностей, когда состоится наконец встреча с Юки Хакаби, которого газеты Далласа уже окрестили Могильщиком.

ДАЛЛАС. ТЮРЬМА

Это гнетущее ощущение искрой загорается в мозгу и повергает его в ужас. Он никогда не успевает ему воспротивиться, ненавидит себя за свою слабость, и жалобное «пожалуйста»замирает у него на губах. Но уже поздно. Тишина и холод охватывают его. И знакомый голос, поднимающийся из глубины сознания, наводит на него панический страх. Теперь он не властен над собой. Его смятенная душа беспокойно мечется по каменному лабиринту. Только серый, безликий камень.

Высокая тень на камне возникает внезапно. Она приглашает его вперед, и он понимает, что лучше не сопротивляться. Его все равно заставят погрузиться в мрачную и безжалостную бездну. Он в последний раз пытается собрать все свое мужество и дико кричит, а высокая фигура в тени смеется.

ДАЛЛАС

Если парень развлекается тем, что демонстрирует свою штуковину дамам в закусочной, поневоле у вас формируется вполне определенный образ — иначе и быть не может. Странный, женоподобный, в очках и весь обвешанный цепочками. Лицо серое, влажные губы. В общем, существо, к которому вы бы не согласились даже прикоснуться ни за что на свете. Потом выясняется, что у этого пижона есть хобби — закапывать трупы, и вы ожидаете увидеть жуткие глаза Мэнсона,[9] в которых тлеет сумасшедший огонек. Даже Эйхорд, который достаточно насмотрелся на подобных типов и знал, что ни о ком нельзя судить по внешнему виду, перед тем как войти в комнату, где допрашивали Юки Хакаби, составил себе мнение о нем. И оно тут же растаяло как дым.

Юки Хакаби был шести с небольшим футов роста, с модной прической, подбородком, как у Кэри Гранта[10], и будь он на двадцать фунтов полегче, то мог бы рекламировать плавки. Симпатичный пижон посмотрел на Эйхорда и, сардонически улыбнувшись ослепительной улыбкой, которая камня на камне не оставила от предвзятого мнения Эйхорда, произнес:

— О Господи! Ты, должно быть, добрый полицейский. Потому что этот джентльмен, — он кивнул на полицейского, засовывавшего в «дипломат» какие-то документы и как раз поднявшего голову, — без сомнения, злой полицейский.

После такой тирады Юки захихикал приятным тоненьким тенорком. И это убийца-маньяк и гробокопатель?

— Он ваш, — пробормотал другой полицейский, вставая из-за стола и раздраженно качая головой.

— Возвращайся повидать нас — слышишь? — крикнул ему вслед Юки, посылая воздушный поцелуй. — Что за мерзкая личность. Записали на пленку? — Он обращался к светильникам на потолке. — Может, говорить погромче? Или так достаточно?

Эйхорд весело рассмеялся и сказал:

— Парень, мы не собираемся на тебя давить. Ты основательно изучил метод злого-доброго полицейского. Тебе даже известно, где спрятаны микрофоны. Должно быть, мы смотрели одни и те же фильмы.

— Точно. — Юки заулыбался, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на симпатию. — Ты добрый полицейский. Я это заметил. Проклятье, почему бы не удовлетвориться тем, что есть? Возьмем, к примеру, телевидение. Тебе когда-нибудь приходилось сидеть перед экраном телевизора и слушать фонограммы с записью смеха? Их часто включают в передачи. Даже в комедии, которые вовсе в этом не нуждаются. Говорят, что необходимо и что рейтинг у передачи может снизиться, если не будет электронных смешков. Господи помилуй, да смешки записывали еще в те времена, когда первые зрители смотрели и слушали представление «Амос и Энди». Когда это было? Да — сорок лет назад. Записанные смешки так неестественны. Слышно, как они включают свои «ха-ха-ха», которые имеют электронный привкус и совсем не похожи на настоящий смех толпы. Как-нибудь послушай. — Он оживился и казался полным энтузиазма.

Эйхорд подумал, что если бы Юки не был прикован наручниками к стальному столу, то вскочил бы и стал расхаживать взад-вперед, отчаянно жестикулируя в такт своим словам.

— Но они сущие свиньи. Банда жадных мерзавцев. Хотят, чтобы по всем каналам шли одни комедии. Худшее представление, которое я когда-либо видел, — старое шоу с Оззи и Харриет. Рики обычно появлялся и говорил: «Привет!» — и тут же взрывалась фонограмма смеха, а на экране хлопала дверь, и смех на фонограмме становился просто истерическим. Я видел то место, где умер малыш Рики. Похоже, он был приятным молодым человеком. В детстве я рассматривал фотографии Оззи и Харриет. Мои мама и папа — приемные родители, но я все равно звал их «мама» и «папа» — они находили Харриет очаровательной. Она выглядела весьма холодной тридцатилетней особой. Я видел...

— Мистер Хакаби?

— Ее фотографию. О-о, как она, должно быть, выглядела, когда ей было двадцать. Просто сногсшибательно. А?

— Не могли бы мы просто...

— Если бы здесь со мной была моя гитара. Дружище, знаешь, я мог бы исполнить хорошую импровизацию в старом стиле.

— Мистер Хакаби!

— Мистер Хакаби, — как попугай, повторил Юки, с интонацией Эйхорда.

— Вы не возражаете, если мы немного поговорим о...

— Немного поговорим о...

— Об этом деле?

— Деле, — бодро повторил Юки.

А Эйхорд, широко улыбнувшись, посмотрел на него. Пусть себе думает, что он тоже веселится.

— Отлично.

— Отлично, — повторил вслед за Джеком Юки.

Эйхорд рассмеялся, а Хакаби внимательно на него посмотрел, угадывая, удалось ли ему хоть чуть-чуть поддеть Джека.

Решив, что нет, он вздохнул и расслабился.

— Юки, меня зовут Джек Эйхорд, и мне бы хотелось...

— Эйхорд. Ух ты! — похоже, Хакаби был искренне изумлен. — Статья в «Современной криминалистике»:«У нас появился великий полицейский». Великолепно они тебя расписали. Просто ве-ли-ко-леп-но. Я был потрясен. В самом деле. И в газетах о тебе читал. Ведь ты раскрутил дело сумасшедшего дантиста и еще одно с... — как бишь его — Косновски? Что-то вроде этого. Убийства в Лоунли-Хартс? Покруче, чем бостонский душитель. Знаешь, что меня всегда завораживало, так это знак Зодиака. Они ведь меня так и не поймали. О, хейли-дейли! Оговорка в стиле Фрейда. Я хотел сказать, они так и не поймали его.Но это было в Сан-Франциско или где-то там еще. Мне нравится этот город. Все там такие счастливые и веселые. Смейтесь, ребята, шучу. Эйхорд, ты случайно не еврей? Нет, конечно, нет. Немец, держу пари, «Ахтунг». Я любил захаживать в один ресторанчик, который был полунемецким-полукитайским. Кормили великолепно, но час спустя вы начинали ощущать жажду власти. Бар «Рум-бум». Очень дешево. Выпивка тоже. Как бы то ни было, мне на глаза попалась большая статья, посвященная тебе, и я действительно был поражен таким гением сыска. Как получилось, что тебя бросили на мое дело? Здесь нет никакой загадки. Я во всем признался. Я был вторым стрелком на Дили-Плаза. Я убил Мак-Кинли. Я из прошлого. Я так стар, что был и стюардом на «Титанике». — Он перевел дух, и Джек воспользовался возникшей паузой.

— Юки, ты болтаешь специально для магнитофона, или просто любишь выступать перед зрителями? — Тот вопросительно изогнул брови. — Весь этот поток... Очень интересно, конечно, но чего ты добиваешься?

— Я добиваюсь? О, понимаю. Меняем правила игры. Я рассказываю, а ты все подвергаешь сомнению. Я одно и то же повторяю по два-три раза, а ты ловишь меня на лжи, как Сократ уличаешь в софизмах и диалектических ошибках, как Платон, расставляешь логические западни, загоняешь разум на минные поля гегелевских концепций, техника тезиса — антитезиса, говоря о которой...

— Постой, Юки, пожалуйста. Дай передохнуть минутку. — Джеку начало казаться, что он перегрелся на солнце. Во рту у него пересохло. — Если ты косишь на ненормального, то со мной это пустая трата времени. Можем мы поговорить как люди? Пожалуйста. — Пристально глядя на загадочно улыбавшегося Юки, Эйхорд говорил очень мягко и спокойно.

— Я так не думаю, Эйхорд. Следователь по особо важным делам, не слезающий со страниц журнала «Современная криминалистика», а затем перебравшийся и в чикагскую «Санрайз», в «Америкэн», и в нью-йоркскую «Дейли ньюс». По мне, так я предпочитаю стандартную схему — добрый-злой полицейский. Один угрожает и поносит. Другой шутит, уговаривает и подлизывается. Один отдает приказы и разглагольствует с важным видом. Другой задабривает и предлагает официальную дружбу. По-моему, я все правильно понял? Следствие идет под фонограмму смеха. Кстати, говоря о фонограммах смеха, тебе известно, что...

— Стой! Послушай, Юки, — темные глаза, не мигая, уставились на Джека, — объясни мне вот что. С чего бы это такой симпатичный парень, как ты, находит удовольствие в том, что демонстрирует из машины маленьким девочкам свою штуковину? Ну, был бы ты дегенератом. Но зачем тебе, симпатичному парню, опускаться до этого уровня? Я искренне хотел бы знать.

— Дерьмо. Чистой воды дерьмо. Знаю, все в моем досье, и все абсолютная чушь. Мне вовсе не нужно вытаскивать свою штуковину, чтобы обратить на себя внимание какой-нибудь шлюхи. Поинтересуйся у скромницы мисс Донны, без сомнения стоящей где-то здесь за кулисами. Спроси у нее. Я только жалею, что не стер в порошок эту половозрелую бывшую стюардессу, бывшую полупроститутку, бывшую барменшу. Послушай! Дай я тебе расскажу.

Иду мимо нее в торговом центре, и эта цыпочка буквально раздевает меня глазами, я улыбаюсь в ответ, а она начинает насвистывать нечто вроде «я-девочка-вся-из-себя», делаю стойку и с ходу: «Малышка, не хочешь прокатиться?» Пять минут спустя она уже в моей машине, а моя рука путешествует у нее между ляжками. Скромная маленькая мисс Донна.

Я обозвал ее «горячей головой» за умение мастерски обращаться с моим стариной Слаем. Так и сказал доктору Роберт-су, когда он меня допрашивал. «Роберте, у нее талант брать в рот». И я любил читать ей вслух готические романы, которыми торгуют вразнос, пока она сосала мой член, а потом хватал мисс Донну за волосы и двигал ее головой взад-вперед. И доводил ее буквально до кипения.

Пусть мисс Невинность расскажет тебе, какое удовольствие доставляло ей брать в рот старину Слая и как она, бывало, кричала от наслаждения, когда я набивал ей полный рот спермой. Чертова сука на каблуках. Я не поставлю и крысиную блоху против того, что она там несет. Если мне требуется шлюха, я ее беру.Точка.

— Ну, а как насчет убийств? — спросил Эйхорд. — Зачем такому смышленому парню, как Юки Хакаби, возиться с трупами? Какой смысл?

— Ага, — ухмыльнулся тот и погрозил Эйхорду пальцем. — Что такое? — Юки склонил голову набок, рассмеялся и сказал: — Ну, ну. Гадкий мальчик. Ты не должен задавать мне подобные вопросы, пока не ознакомишь меня с моими правами. Согласно решению Верховного суда по делу «Соединенные Штаты против Миранды», любой гражданин имеет право молчать, когда речь идет о его интересах. Все, что скажете, может быть использовано против вас.

— Парень, который сейчас говорит со мной, — ловкий джентльмен, Хакаби. Он не убийца. Ну же, приятель, раскалывайся.

— Очень эффектно! Ты здорово придумал понизить голос и заговорить доверительным тоном. Почти шепотом. Мне нравится. Очень хорошо! Что ж, Джек, боюсь, ты обречен всю жизнь играть роль доброго полицейского.

— Ты сам сказал, старина, что ты боишься.

— Боюсь чего?

— Чем ты так напуган? Все равно по смертному приговору платишь только раз, не так ли?

— Согласен. Но чего я добьюсь, если помогу вам решить вашу маленькую проблему. Послушай, Джек, могу я быть откровенным? Намекнуть, так сказать. Попытайся взглянуть на это дело чисто теоретически — кто-это-сделал? Вот улики, мистер Эксперт По Серийным Убийствам. Читай по моим губам. У-у-у-ли-и-и-ки-и. Вонзи в это дело зубы. Попытайся расценить все, что я скажу, как улику. Где ты хранишь свои улики? Я храню их дома в специальном шкафу для улик. Но, предположим, у нас два комплекта улик. Параллели иероглифов; одни загадочные, — другие немые, совсем непохожие на Розетту Стоун или меню в ресторанчике дядюшки Ника Зорбы «Греческая ложка». Теперь представь себе эту картину неравнобедренной: гипотенузы треугольников тангенциальны, так что их сумма остается постоянно внутри эллипса, в который они вписаны, загните внешнюю кривую в другую сторону, — тут восьмизначный символ, который вместе с другими уликами раскроет тайну более страшную, чем проповеди Сатаны в альбомах Стоунов.

— Юки!

— Якобы подсознательный символизм в рамках корпоративного учения «Проктор энд Гэмбл», двойной смысл музыки «Битлз» периода неразберихи, а в перигее наших наклонных орбит, когда снова и снова звучит единственная песня этого телевизионного верстового столба, пробирного камня, камня в почках, которого зовут мистер Эд, ясно слышится «кто-то пел песню Сатане» или «все произошло от Сатаны», точно так же, как в последних аккордах «Земляничных полей»[11] предположительно можно услышать «Пол умер»[12], или, по слухам, в мнимой грации и красоте Луи, Лу-у-и-зы, можно было прочесть «трахайте свою девочку всеми способами», или...

— Юки, мы просто теряем драгоценное время, — произнес с улыбкой Джек. — Как получилось, что ты не трахнул ни одну из тех хорошеньких девочек, что замочил? Они были не в твоем вкусе?

— Тебе будет интереснее услышать про то, как я убил целую семью сборщиков апельсинов. Их оказалось трое. Была настоящая работа. Не хочешь узнать, как я грохнул этих старых обезьян?

Эйхорд широко раскрыл глаза, но ничего не ответил. Он опасался упустить первую крупицу информации, которая имела хоть какой-то смысл.

— Не хочешь послушать об этом дельце?

— Конечно хочу.

— Нет. Ты говоришь, что хочешь все узнать, но как только я начинаю объяснять, расписывать, раскладывать по полочкам, сразу отключаешься. А так не годится. У тебя интеллект написан на лице. Без дураков, ты единственный из полицейских, кто хоть чуть-чуть понимает, что у него уже есть в руках.

— Пытаюсь понять тебя.

— Уверен?

— Если только не про фонограммы смеха на телевидении, готов выслушать.

Юки хихикнул:

— Постараюсь. Ты понимаешь, что отныне мы вошли в историю, так?

Эйхорд поднял брови и попытался улыбнуться.

— Убежден, Джек, если я скажу тебе, где зарыты трупы, ты этому в жизни не поверишь. Но прежде чем начнем говорить о скелетах в моем шкафу, ты должен понять мой — как вы там выражаетесь — модус операнди?[13]

— Верно.

— Давай поговорим о Боге и иконах, хорошо? Ты ведь веришь в Бога? — Эйхорд кивнул. — Отлично. Ты знаком с доктриной пантеизма? Ролью духовенства? Парадоксом синкретизма? Филогенетикой? Достаточно ответить «да» или «нет».

— Да или нет.

Тут-то Юки и разошелся. Просто зафонтанировал. Юак Хакаби и предсказывал, Джек отключился где-то между «черепным швом» и «земными обрядами и культом преисподней». Он взглянул на часы и попытался все это проглотить. В общем-то, время было потрачено не совсем уж напрасно. К тому же, когда Юки пожалел о том, что «не стер Донну Баннрош в порошок», Эйхорд почувствовал какое-то слабое озарение. Что-то не имеющее названия, невидимое в долю секунды промелькнуло тогда у него в мозгу. Как прикосновение леденящего ветра.

Теперь он был убежден, признание пустомели Юки мало что значило. Все в этом деле было неправильно. Абсолютно все.

ДАЛЛАС. ТЮРЬМА

Она придет в ночном кошмаре, смерть в облике художника, чтобы изрисовать его мозг мраком и кровью. Она назовет эту картину «Безмолвная жизнь в рамке» и повесит ее лицом к стене, он даже не успеет вскрикнуть — как она заберет его туда, в пустоту каменных коридоров темного лабиринта.

— Клетус! — раздается из мрака душераздирающий вопль.

Он чувствует, как нечто леденящее в жилах кровь, начинает проникать в его мозг, делая его похожим на вуаль в расползающихся пятнах. «Пожалуйста, не надо!»Но вихрь несет его, и падение напоминает погружение в горящий жидкий кристалл, а шуршащий шепот из-за этого затененного зеркала — и есть вопль безумия.

— Клетус! — во мраке взрывающееся, полыхающее зеркало, ангел в огне, вопль его глубоко запрятанного ужаса.

«Пожалуйста, о Господи», — умоляет он, а фигура в тени, высокая, жестокая, перехватывает в мозгу его молитвы, и нестерпимая боль снова заставляет его вопить. Она же смеется и заставляет цитировать Библию, но переиначивая смысл, богохульствуя. И он, вместо того, чтобы произнести «И опять поднял я глаза мои и вижу: вот четыре колесницы выходят из ущелья между горами, и горы те были горы медные»,[14] произносит «И опять поднял я глаза мои и вижу: четыре трупа выходят из двух могил, и преступления те были преступления медные».

А теперь, внушает она ему, загляни в могилы и попробуй. Попробуй сырую кровь жертвоприношения.

Удовлетворившись на какое-то время, тень снова смеется и позволяет ему освободить разум, а он всхлипывает, задыхается, пытаясь выкарабкаться из этого кошмара и, просыпаясь, слышит собственный вопль, осознавая, что дикий вопль — это всего лишь шуршание черного шелка.

ДАЛЛАС

Эйхорд никак не мог заснуть. Он остановился в мотеле, расположенном вдали от центра города. Само по себе заведение было неплохим, но в соседнем номере, похоже, организовали вечеринку, и Джек лежал на кровати полуодетый, прислушиваясь к шуму за стеной. В конце концов, чтобы хоть как-то заглушить громкие голоса, он включил телевизор. За два последних дня он не выпил ни глотка. Не то чтобы сознательно решил стать трезвенником, а просто был слишком занят. Сейчас он об этом вспомнил.

Шум все не утихал, и Джек добавил громкости. На экране шло какое-то идиотское шоу, и вдруг за стеной стало тихо. Он решил, наверное, там работал телевизор или гости ушли. Но обычно об этом предупреждает подобный выстрелу из гаубицы грохот захлопываемой двери, а тут тишина. Ни звука, Джек выключил свой телевизор, а заодно и свет. Бросил брюки на спинку стула и рухнул на кровать, но сон не шел. Расследование, которым он занимался, сильно его беспокоило. Столько противоречий, нелепостей. И как найти управу на Юки Хакаби?

Казалось, прошло около двух часов, прежде чем он наконец отключился. Лежа в темноте с открытыми глазами, Джек снова и снова прокручивал всю ту тарабарщину, которую нес Юки. Конечно, выпендреж, конечно, запудривание мозгов. Как же во всем этом отыскать зерна истины? Он не верил подследственному, и это было плохо, потому что факты казались неоспоримыми. Уильям Хакаби рассказал похищенной им женщине, где захоронено множество трупов. Причем захоронено недавно. И, похоже, это было делом рук старины Уильяма. За редким исключением. Но слова «стер в порошок» почему-то не давали покоя. А если Юки все выдумал и водит нас за нос?

За свою жизнь Джек немало повидал подобных типов. Они как ядовитые цветы, произрастающие на грязной, вонючей почве сексуальных извращений. Полейте их смесью из славы и всеобщего внимания, и они вам порасскажут такое, что даже немыслимые похождения героев комиксов покажутся чепухой. Вот уж кто готов сознаться в чем угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Еще один способ крикнуть: «Эй, вы только посмотрите на меня!»

К тому же сбивал с толку характер убийств. Они не были преступлениями сексуального маньяка. Тот, кто совершил их, представал в высшей степени социопатической[15] личностью. Отсутствие очевидных связей, немотивированность поступков, различие в способах убийств, личность вероятного преступника — все это никак не увязывалось.

Два бесконечных далласских часа он непрерывно вглядывался в густую темноту номера, твердя, как молитву, «стереть в порошок». Измотанный мыслями, расстроенный и одинокий, Джек наконец провалился в сон. Но девять минут спустя страшный стук разбудил его, сорвал с кровати, заставил выпутаться из одеяла и протянуть руку за брюками. Натягивая их, он крикнул: «Подождите минутку!» — бросился к двери, распахнул ее и никого не обнаружил. Никакого движения. Всюду владычествовала тишина и мрак. Он в последний раз окинул взглядом коридор, выдохнул и закрыл дверь. Наверное, приснилось.

Бам! бам! бам! — три раза в дверь. Грохот раздался, когда Джек уже засыпал. На этот раз он добрался до двери быстрее, но все равно недостаточно быстро: призрак опять исчез. Надев туфли на босу ногу, он вытащил свой «смит», закрыл дверь и стал молча ждать возле нее.

У парня оказалось хорошее чувство времени. Прошли все десять минут, прежде чем он вернулся. Еще две минуты, и Джек сдался бы, пошел спать, но он был на месте. На втором ударе Эйхорд мгновенно распахнул дверь, и — что за черт! — опять никого, но наметанный глаз все же ухватил какое-то движение — слева от него медленно, осторожно закрывалась дверь в номер, Держа револьвер в кармане, Джек подошел и забарабанил в нее кулаком, как кувалдой, и барабанил до тех пор, пока в конце концов ему не открыли.

На пороге стоял жалкий трясущийся тип, возможно, одного с ним возраста. Примерно пяти футов семи дюймов роста.[16]

С лысиной, брюшком, слезящимися глазами и длинным красным носом.

— Привет, — мелодичным голосом произнес мужчина. — Хотите составить компанию? — Он держал в руке большой стеклянный стакан, на донышке которого плескалось немного виски. — Не желаете?

— Пожалуй, воздержусь, но все равно спасибо. Тем не менее один вопрос. Как вам удалось вернуться так быстро в свой номер?

— Это секрет, — прошептал мужчина, улыбаясь. — Я вам его открою, если вы войдете и выпьете со мной. — Он слегка шепелявил.

— Конечно. Вы все расскажете мне, даже если я не стану входить и выпивать с вами, — Джек показал полицейский значок, — или эта ночь плохо для вас кончится.

Тут сосед ударился в слезы, и Джек подумал, что тот опять начнет приставать со своей выпивкой и ему придется его урезонивать, а потом человек этот стал настолько жалок, что Эйхорд решил «какого черта?», и вошел, и они выпили, но даже виски бедолаги вызывало жалость.

Его звали Фил Как-бишь-его, из штата, название которого начиналось на гласную букву. Как показалось Эйхорду, он бормотал что-то вроде «Я весь шатаюсь», но потом оказалось, что он говорил: «Я весь в яйцах», имея в виду, что занимается оптовой продажей продуктов. Это был скучный человечек, с работой, которую ненавидел он, боссом, который ненавидел его, женой, которая тоже не испытывала к нему теплых чувств. Словом, печальный и одинокий простак. Глядя на таких, тоска берет.

Но когда занимаешься убийствами, даже мелкая неприятность может иметь свои достоинства. Мужчина барабанил в дверь длинной палкой. Так просто. Прямо под носом у Эйхорда. И тут Джек вспомнил забытую истину: если хочешь что-нибудь получше спрятать, оставляй это у всех на глазах. Он не был уверен, что идея ему пригодится. Но кто знает? Около трех часов утра Джек наконец заснул. Засыпая, он думал, как много у него общего со стариной Филом из соседнего номера. Оба они шатались, вот уж точно.

Из шикарного конференц-зала, расположенного на богато декорированном первом этаже, доносился веселый визг. В этом здании рядом с фирмой «Фиделити Мьютчуел» пристроили свои конторы Джонс, Селеска, Фой, Бигельман и Гутри, которых в среде адвокатов Техаса звали Джонс — Селеска. Хохоча, визжала женщина умопомрачительной красоты, которая стояла, наклонившись над очень дорогим длинным столом. В конце концов она нашла в себе силы прекратить смех и, когда отдышалась, сидевший напротив с невозмутимым видом мужчина, ответственный за ее постоянные истерические взрывы, произнес:

— Тебе следует научиться расслабляться, ты слишком серьезно смотришь на вещи. — И она снова зашлась от хохота.

— Только не визжать. Могут подумать, что ты меня здесь насилуешь, — сказал мужчина, а женщина начала стучать кулаком по столу.

— Пожалуйста... нет... — задыхалась она. — Пожалуйста... остановись.

— Эй, глупышка! Выметайся отсюда! — велел он, и эта фраза вновь поставила ее на грань истерики. Наконец, когда она окончательно успокоилась — по крайней мере настолько, что могла его слушать, — он спросил: — Тебе известна официальная точка зрения евреев на аборты?

— О-о-о-о, — застонала женщина, в шутку представляя, как ей больно.

— Она все еще в зародыше. Гарвардское законодательство никак ею не разродится. — Она захихикала, благодарная тому, что он сменил тему и им не придется обсуждать еще одного убийцу.

Ее секретарша открыла дверь:

— Мисс Коллнер, снова звонит этот полицейский. Уже второй раз. Мистер... — она глянула на листок розовой бумаги — Айкорт. Я полагаю, по поводу дела Хакаби.

Все еще посмеиваясь, красавица отмахнулась:

— Меня нет. — И со стоном опустилась в кресло.

ДАЛЛАС

— Я собиралась зайти в торговый центр в Саут-Оук-Клиф, чтобы кое-что купить, — со вздохом говорила она, повторяя одно и то же, наверное, в сотый раз, — в этот день мне предстояло заехать в несколько мест, по-моему, меня не преследовали. Останавливаясь в боковой аллее, я задела бампер стоявшей сзади машины. Всегда пугаешься, если такое случается. У меня камень с души свалился, когда взглянула в зеркало заднего вида и никого в машине не увидела. Понимаете, в такие минуты чувствуешь себя неловко. Но тут мужчина просунул голову в окно и наставил на меня пистолет. Я, конечно, перепугалась.

Эйхорд внимательно слушал и наблюдал.

— Простите, вы только что сказали «просунул голову в окно». Ваше окно было опущено?

— Что?

— Как он мог просунуть голову в окно машины, если оно было поднято?

— Ну да, окно было поднято. Он подошел, и вдруг в моем окне возникло его лицо, а я собиралась выйти и — ох! — чуть не подскочила от неожиданности. Я была так удивлена, подумала, что его машину задела, и вроде бы опустила окно. Да, мне пришлось включить и выключить двигатель, чтобы его опустить — иначе это нельзя сделать и...

— Постарайтесь припомнить, что вы почувствовали, когда его увидели? Какая в тот день была погода? Как вы были одеты? Что...

— О Господи, люди из разведки уже заставляли меня это описывать. Дон Дункан ездил со мной, попросил одеться точно так же, как и в тот день, и следовал за мной от самого дома. Тут недалеко, шесть-семь минут, но он заставил меня повторить все, что я делала, когда мы пытались найти то место, куда он меня отвез.

Она так и не смогла описать им дом, где ее держали в заточении. Тут у нее был полный провал. Она ничего не помнила с того момента, как выбралась из дома, и до того, как очутилась в полицейском участке. Даже того, как ее, прячущуюся в коробке из-под холодильника за сломанной плитой на заднем дворе магазина в центре города, обнаружил пьяница. Голой. Окровавленной. И в полной отключке.

— Донна. Меня интересуют не только факты, но и ваше описание их. Вы случайно можете сообщить мне нечто важное. Понимаете? — Как всегда, он разговаривал очень мягко.

— О-хо-хо, — вздохнула она, уже не выглядя свежей, как маргаритка.

Джеку она досталась после беседы с разведкой. И еще сеанс промывания мозгов прошлым вечером. Мисс Баннрош согласилась подвергнуться гипнозу. Эксперимент ровным счетом ничего не дал: где была ее временная тюрьма, так и не узнали.

— Ладно, — пожав плечами, согласилась Донна. — Давайте вспоминать. На мне были джинсы, туфли на высоком каблуке, свитер лилового цвета, под ним — блузка, в ушах — серьги, кошелек, драгоценностей больше никаких, на лице косметика, волосы распущены так же, как сегодня. День был обычный, прохладный... Я больше не могу припомнить ничего такого, о чем бы я уже не рассказывала миллион раз. Ну, он просовывает голову в окно и говорит: «Если ты взглянешь на мою руку, то увидишь, что я держу пистолет». Я испугалась, понимаете, и была в шоке. Кому хочется, чтобы его застрелили? Поэтому сделала все, как он велел.

— Донна, вам не показалось странным, что за четыре недели вашего пребывания у него в плену это был единственный раз, когда он угрожал вам оружием?

— Не понимаю.

— Он рассказывал вам об убитых, которых зарыл по всему штату, а не говорил ли «этого я застрелил из пистолета»? Или: «эту я заколол ножом»? Или: «этого я ударил по голове дубинкой»? — Она отрицательно покачала головой. — Вы меня понимаете? Похищая вас, он угрожал пистолетом. Но потом, пока вы были вместе с ним, ни разу не достал оружие и не рассказал, как применял его в конкретных актах насилия?

— Он только и твердил об актах насилия, — возразила Донна, скорчив гримасу по поводу бестолковости Джека. — И всегда был готов лягнуть меня за что-то или выпороть до полусмерти. Он сам утверждал, что убил сотни людей. По-вашему, этого мало?

— Нет. Вы никак меня не поймете. Избивать, унижать — это, безусловно, насилие. Но вытаскивал ли он хоть раз нож или пистолет? Дубинку? Что-нибудь?

— Ну-у...

— Когда рассказывал вам о своих преступлениях, уточнял ли, какое оружие использовал? Как убивал? Переехал машиной? Сбросил бомбу? Отравил? Задушил? Как?

— Я не знаю. — Она раздраженно пожала плечами. — Этот тип упивался разговорами об убийствах, но не помню, чтобы при этом уточнялось — застрелил он свою жертву или заколол, и не понимаю, какая, к черту, разница. Кстати, вы спрашиваете, угрожал ли он мне пистолетом? Я была прикована вот такой цепью. — В ее голосе появились слезы. — Он делал со мной все, что хотел: насиловал, бил, пинал. О каком сопротивлении могла идти речь! Я была прикована к стене.

— Верное замечание. А как вы ехали к месту своего заключения? Какие звуки до вас доносились? Сколько раз он останавливался? Сколько времени заняли остановки? — Снова и снова прокручивал Джек одно и то же, отмечая, как по-разному описывала она те же ощущения, пытаясь отыскать иголку в стоге сена. Когда он слушал и наблюдал за ней, у него мелькнула мысль, что причина тут не только в глазах. Ее одежда тоже излучала сексуальные позывные.

Что-то было такое в ее одежде... И дело не в облегающих свитерах или коротких юбках. Просто ее одежда... Он не мог подобрать достаточно точное определение или хоть как-то ее описать. Так или иначе одежда Донны всегда казалась нелепой, не к месту. Вот и все. Как сегодня. Посмотрите только, во что она вырядилась утром, направляясь в отдел убийств? Какое-то странное пышное необъятное платье в цветах, золотистые серьги в виде больших колец. Цыганская королева — ни дать ни взять. Черт возьми, что за женщина!

— У вас есть друг или жених? — услышал Джек свой собственный голос.

— Был у меня один, мы с ним часто встречались... — Она умолкла и покачала головой. — Ему трудно было вынести, что со мной произошло, и, похоже, все кончилось. А что?

— Действительно, что? Просто подумал, как случившееся отразилось на вашей личной жизни. Такое несчастье приносит боль, наносит оскорбление близким жертвы. Родственникам, друзьям, мужу или дружку. Они огорчаются, приходят в ярость, испытывая полную беспомощность при мысли о том, что не смогли защитить того, кого любят, когда человек оказался в ситуации, подобной вашей... С этим непросто справиться.

— Точно, — откликнулась Донна, криво улыбнувшись, — такова жизнь. — Он кивнул, и она продолжила: — Отразилось ли случившееся на моей личной жизни? Какой личной жизни? Моя личная жизнь сейчас — это газетчики, полицейские да еще психиатр, вот и все.

— Вы говорили, когда вас приковали, на глазах у вас была повязка. Но вот он снял повязку, и вы впервые увидели комнату, что вы подумали? Постарайтесь припомнить свои ощущения в тот момент, что он сказал?

— Ужас. Дикий ужас. По фильмам я представляла, что он притащил меня туда не на воскресный пикник. Единственное, о чем я сожалела, что не кричала, пока была на улице, стоило, наверное, упасть на пол машины, может, не стал бы стрелять через ветровое стекло. Но все эти мысли пришли слишком поздно. Ужас парализовал меня. Я поняла, что попала в серьезную переделку. Много он не разговаривал. Я умоляла, чтобы позволил мне уйти, клялась, что никому ничего не скажу, а он просто отрезал: «Заткнись» и обозвал меня. Потом добавил, что у меня единственный шанс. Давать ему, когда захочет, выполнять все его пожелания и вообще быть послушной рабыней, и тогда он меня не убьет.

Джек почувствовал, что разговор с Донной Баннрош зашел в тупик. Обычно он легко сходился с людьми, врожденная чуткость, интеллигентность располагали к нему... Но в последнее время все запуталось. Ему никак не удавалось создать атмосферу взаимопонимания между собой и жертвой преступления. Барьер, возникший между ним и этой женщиной, затруднял расследование. Но она вызывала у него только отрицательные эмоции, и, как ни парадоксально, он ничего не мог с этим поделать.

Терзаний Джека мисс Баннрош не разделяла. Ей было наплевать на нового полицейского. Просто еще одно лицо в толпе. Ее переполняла холодная, непреклонная ненависть к мерзкому сукину сыну, разбившему ей жизнь, и к жестокому, несправедливому миру, в котором зло и насилие неуязвимы. Она не заслужила такую судьбу. И теперь жаждала только мести. Донна была очень одинока, внутренне скована. Теплота, мягкость, женственность, скромность — черты так свойственные ей, за что ее любили и ценили, померкли, потеряли смысл. Она чувствовала себя беспомощной в стремительном потоке событий. И только это, может быть, как-то сближало ее с Эйхордом.

Джек вновь попытался связаться с адвокатом. Уолли сообщил ему, что одна техасская престижная адвокатская фирма вступила в какие-то переговоры с Хакаби. Возможно, Юки предложили услуги знаменитой Ноэль Коллиер. Кое-кто считал ее самой талантливой среди женского адвокатского сословия, а в рядах техасских адвокатов по уголовным делам уступающей только самому Рейсхору. Джек два дня пытался до нее дозвониться, но она никак не отреагировала на его звонки. В конце концов он все-таки добился своего и договорился о встрече. Ведя дело, Эйхорд всегда старался найти подход ко всем заинтересованным лицам, сейчас ему предстояло выяснить, что же такое госпожа Коллиер. Какие очки надеется заработать адвокат такого класса на защите убийцы, которому железно светит «вышка»? Куда ни шло, если бы защитника назначил суд, но знаменитая Ноэль Коллиер из фирмы «Джонс — Селеска». Зачем им этот неудачник?

С другой стороны, по делу Могильщика, как его окрестили журналисты, уже пролито немало чернил. Нет газеты, которая не печатала бы статьи о нем. А что, если здесь замешана какая-то кинокомпания? Или книгоиздательство? Дыма без огня не бывает, и Джек непременно докопается до истины. Пока же ему предстоял еще один раунд с Юки. Он принял пару таблеток аспирина и пожалел, что под рукой нет ничего покрепче, кроме прозрачной жидкости, которая лилась из питьевого фонтанчика. Еще раз глубоко вздохнув, он открыл дверь в комнату для допросов.

ДАЛЛАС

Конечно, это не Мартин Скорсезе, но тем не менее, как и телевизионный рекламный ролик, каждая видеокассета имела соответствующий ярлычок. На этом значилось:

А/В[17] НАБЛЮДЕНИЕ ВМ[18] В-3102-Х VX/14 ОТДЕЛ РАССЛЕДОВАНИЯ УБИЙСТВ

И ниже другим почерком:

Хакаби 14

Съемка велась с точки, расположенной над правым плечом Эйхорда. Изображение нечеткое.

— Привет, Джек. Ты не обиделся? Предположим, я кончаю базар. Без шуток. Никакого логорумбано, горизонтального джаза, мозжечка, — похоже, именно это произнес Юки, и Эйхорд его перебил.

— Извини. Я не знаю слова «логорумбано». Объясни, пожалуйста.

— О-о! — Юки улыбнулся. — Ясность слога прежде всего. Я сказал: никакой лого-румбы,никакой пляски слов, это новое выражение, никакой лого-румбы, никакого горизонтального джаза, понимаешь?

— Ладно.

— Я возвращаюсь к нормальной речи. Возьмем для примера погоду. Я говорю: «Отличный денек, командир». Ты отвечаешь: «Отличный». Я говорю, предсказывали метель, но похоже, ее не будет, слишком холодно. Или я рассказываю, как люблю запах дождя. Может, еще что-нибудь про погоду. Или я спрашиваю: "Ты видел этих «Гигантов»? Как тебе последняя игра в плей-офф, а? Раздолбали «Индейцев» в пух и прах. Кто тебе больше нравится в «Супербоул»?[19] И ты думаешь: «Эй, ребята, да он вполне нормальный мужик». И мы начинаем сначала. Понимаешь, к чему я клоню?

— Угу, — отозвался Эйхорд.

— Давай реабилитируем меня в качестве мыслящего существа. Я готов рассказать тебе, как все проделал. Хочу все тебе выложить. Постараюсь не сорваться в штопор. Ведь важно, чтобы хоть кто-нибудь понял, кто такой Юки Хакаби. Я должен создать атмосферу доверия и, больше того, застраховать это доверие. Что я собираюсь сделать? Предоставлю-ка вам для начала немного мертвецов. Веселую компанию. Разве не увлекательно? Итак, ты записываешь, полагаю, кассеты с пленкой крутятся, давай возьмем прямо быка за рога. Вот подходящий сюжетец. Хорошенькую крошку я подцепил недалеко от того самого места, где сижу. Теперь она в удобной глубокой могилке и ждет тебя даже сейчас, пока мы разговариваем. Хочешь знать, где находится яма?

И тут его понесло. В течение двадцати двух минут он примерно раз в две с половиной минуты выдавал по могиле. Из дикого полубредового потока бессвязных воспоминаний Эйхорд и те, кто сидел за мониторами, узнали, где можно откопать еще девять трупов. Точное местонахождение. Очевидно, свой монолог он отрепетировал прошлой ночью.

— Можешь вспомнить еще? — мягко подтолкнул Эйхорд, когда Юки, по всей видимости, выдохся.

— Дружище, могу вспомнить сотни. Но хочу за это кое-что получить. Мне нужна моя гитара и необходимо связаться с адвокатом, причем конфиденциально. Я хочу... Я хочу, чтобы ко мне относились с уважением. Я не хочу, чтобы в моем досье копилось одно дерьмо. Я хочу... — Он замолчал, сохраняя на лице любезную улыбку. — Вот так. Ты готов выслушать, как я все проделал, или предпочтешь подождать, пока откопают тела, чтобы удостовериться, что я говорю правду?

— Нет, Юки. Продолжай. Я тебе верю.

— Хорошо, — согласился тот, выдохнул, глубоко вздохнул и начал. — Я спросил тебя при нашей последней встрече, знаком ли ты с филогенетикой, ролью духовенства, синкретизмом, с вещами, бесспорно, мистической и парадоксальной природы, но тем не менее необходимыми для понимания сути происходящего, но ты не стал слушать. И я сорвался. Поверь, Джек, я был искренен. Только что я снабдил тебя еще порцией мертвецов. Ты понимаешь, что не сами они улеглись в могилы и засыпали себя землей?

— Конечно.

— Теперь, надеюсь, мы с тобой достигли определенного взаимопонимания, и ты убедился, что Юки — величайший убийца всех времен,просто чемпион, — произнес Хакаби с пафосом, и Эйхорд невольно улыбнулся. — Теперь постарайся сосредоточиться, и я попытаюсь все тебе объяснить.

— Валяй! — согласился Джек, и приготовился слушать.

— Да, не забудь, пожалуйста, на чьем поле ты играешь, как говорится. Ребята, ничего не отбрасывайте только потому, что это покажется странным. Ладно. Значит, так... О, черт, я просто не знаю как начать, все так призрачно, необъяснимо, волшебно и ужасно. С чего же начать? Ладно, ладно. Если я возвращусь назад, ты снова отключишься, но ты должен понять предпосылки, иначе все бессмысленно. Это сила, Джек. Такая сила, которую ты не можешь и никогда не сможешь осознать и которая не появляется из ничего.

— Сила?

— Сила... Ты сказал, что веришь в Бога. Без сомнения, ты также веришь и в дьявола. Но просто на долю секунды выкинь из головы мысли о добре и зле и взгляни объективно. Забудь обманчивость псевдоэтики Пифагора и Плутарха, орфическую метафизику и антропоморфные божества, двусмысленное учение агностиков, возбудительное и слабительное, синтоизм, даосизм, маоизм и конфуцианство, и смешанные диалекты, и аналекты, и секты, и секс эпилептиков, и флагеллантов, и мирянина, и Экклезиаста, и шаманов, и эллинские верования, и спиритическое надувательство — в общем, все, что образует толстую корку так называемой религиозной мысли от аскетизма до Заратустры.

— Ты меня выводишь из себя.

— Да. Ладно. Начнем сначала. Почему ты веришь в Бога? Он же не высунулся однажды из облаков и не возвестил громовым голосом «Моисею» Эйхорду, как все должно быть. О Боге ты узнал от родителей. Плюс церковь. Воскресная школа. Родственники. Друзья. Полузабытые племенные верования, заклинания, передаваемые из поколения в поколение, письмена на камнях гордых и благородных руин, монолиты, изготовленные необразованными людьми, однако предназначенные для того, чтобы их видели с неба, покрытые пылью веков догмы и прогнившие ритуалы, пережившие иероглифы на свертках папируса, развалины древних гробниц давно исчезнувших городов, священные алтари, рассыпавшиеся в пыль, полустертые священные символы и забытые слова молитв, которые находят в мертвых городах... И так знаки эти рассыпаны на всем огромном пространстве от голубых вод Эгейского моря до мутной Миссисипи. В них слово Господне. Бог не заявляет о себе, и дьявол тоже. Сидя у ног Изиды, Гекаты, Медеи, Персефоны. Девы Марии, смакуя ужасы мщения потустороннего мира и культовую мерзость обожествления Стива Холланда, какой-то бродяга оставил нам в наследство чудесную, загадочную, волшебную, запутанную тайну добра и зла. Но что, если нет никаких правил морали? А властвует только сила, фантасмагория. Она, бесполая и многополая, ни мужчина, ни женщина, она постоянно меняющееся, сложное чередование оптических эффектов. И она главенствует. А? Тогда при помощи ядовитых язв Яхве, иезуитских игл Иеговы, авантюрной агитации Антихриста, двуличности и двоедушия Дионисия мы должны проверить источники нашей энергии и произвести переоценку взглядов.

Значит, мы должны иметь дело с первопричиной силы. С источником.

Суть запрятана так глубоко, что простыми методами ее не постигнешь. Потребуется такая концентрация, что операция на мозге покажется обычной головной болью. Потребуется такая сосредоточенность, что удар шпагой воспримется как втыкание зубочистки в кусок хлеба. Потребуются тай-чи-хуа, му-дук-кван, тангсудо, айкидо, тэквондо, ушу, шаолиньское кунг фу и все остальное китайское дерьмо вроде харангдо, димм мак и дим чинг. И когда ты все это осмыслишь, даже ядерная катастрофа будет выглядеть для тебя как простой фейерверк.

Я называю это Путь Змеи. Постарайся вникнуть в его сущность. Это не мистическая воинствующая философия, которая посягает на то, что ты назвал бы дьявольским. Она притягивает самые редкие из всех таинственных приемов боя. Помнишь мифологическую притчу о рыцаре в поисках гигантского дракона: он атакует чудовище, прекрасно зная, что тот легко может его уничтожить, и когда дракон начинает смеяться, из его тени выползает крошечная змейка и наносит смертельный укус. Путь Змеи — источник силы, нескончаемый, страшный, безграничный энергетический стержень вечности. Мрачная, нарастающая, стихийная, ненасытная, прожорливая, смертельная, всеуничтожающая сила, существовавшая еще до того, как образовалась Вселенная.

И в течение следующих пяти-шести минут, которые показались Эйхорду вечностью, он терпеливо слушал очередные завихрения Юки. Одна десятая мозга Джека воспринимала «...это могущественная сила увеличенного ши или...» и еще кое-какие обрывки монолога на случай, если придется быстро отреагировать. Фантазия Юки работала на полную катушку, сплошным косяком шли драконы и змеи. Слушая журчащий голос Хакаби, Джек задавался вопросом — не безумен ли он? Но пусть это решают эксперты.

На втором месте, а может и на первом, стоял вопрос — как он все проделал? Юки вовсе не был мастером в подобных делах. Он простой техасский лгун, трепач, гитарист, который открыл для себя возможность — чего? Получить паблисити? Прогреметь на всю страну? В трепе Юки был свой резон. Получалось, что тот же человек, который безумно боялся открыть правду, теперь охотно ее выкладывал. Если Юки на самом деле пришил всех этих людей — что он убийца — ясно, — почему же просто не рассказать, как все проделал? Участвовал ли в нападении кто-нибудь еще? Предположение не лишено смысла. Оно объясняло, например, как не отличающийся физической силой хлыщ смог осуществить столько убийств. До какой-то степени становилась понятной и ложь Хакаби. А каким образом оказались вовлечены в это Ноэль Коллиер и компания? Почему бы не спросить?

— Через центр силы, который называется Тайные Ворота... — продолжал журчать Юки.

— Уф, постой, Юки. Послушай, тебе что-нибудь говорят имена, Джонс, Селеска, Фой, Бигельман, Гутри?

— Хм-м-м?

— Я так понимаю, эта адвокатская фирма представляет твои интересы, правда?

— Возможно, — скромно ответил Хакаби.

— Ноэль Коллиер. Знаменитая леди...

— И к тому же симпатичная девка, точно тебе говорю, Джек. Я заставлю эту шлюху просить попробовать моего Слая, прежде чем закончу с ее восхитительным задом.

— У-гу. Я с ней сегодня встречаюсь и передам твои слова, хорошо? Уверен, они послужат дополнительным стимулом для Ноэль Коллиер, чтобы взяться за твое дело.

Юки грустно улыбнулся.

— Эй, техасец, мне наплевать, что ты там ей наболтаешь. Для нее я просто «дело», как ты выразился, и если я ей скажу, она за него возьмется, вот и все. — Джек его понял.

— Путь Змеи и Дракона, так? Все чепуха, мистер Хакаби. Я задаюсь одним вопросом: зачем? Вас застали на месте преступления с лопатой в руке. Вы рассказали нам о трупах, правда, не сказали — зачем и как. И пусть. Согласимся с тем, что нам никогда не докопаться до сути и вы для нас слишком умны. Ну и что? Какая разница? Свою заслуженную награду ты получишь, а остальное не так уж важно. Ты подлый трус, тут все ясно. Но если ты не станешь серьезным и не расскажешь нам, как это проделал, то поневоле наведешь на мысль: у тебя должны быть сообщники.

— Чушь собачья, приятель! Всех я убрал в одиночку! Да и зачем бы мне? — Он прекратил орать и напрягся. Юки почувствовал, что под ним зашаталась опора и попытался выправить положение. — Зачем мне еще кто-нибудь? О, черт, а-а-а. — И тут он вдруг хихикнул, и в глазах у него мелькнуло: «Черт, на сей раз ты меня достал. Ладно, фараон, очко в твою пользу». Вслух же произнес: — Здорово, приятель. Ты искусно меня поддел.

— Искусно?

— Искусно, и ты это знаешь: легко, профессионально, проворно, находчиво, уверенно, квалифицированно, одним словом, искусно.Боже, тебе нужен переводчик, чтобы понимать простой английский.

— Ты мог бы купить мне карманный словарь со своего аванса, который получишь от книжного издательства. Не говоря о контракте с кинокомпанией.

Юки никак не отреагировал.

— Я полагаю, в этом причина появления на сцене Ноэль Коллиер, верно?

— Ты полагаешь неправильно, мистер Шерлок. Никаких книжек. Никакого кино. И мы заключили сделку. Я рассказал вам о мертвецах. Вы предоставляете мне возможность конфиденциально связаться с адвокатом. Это значит никаких микрофонов. Никаких камер. Никакого наблюдения. Никакого.

— Я не припоминаю, что мы заключали подобную сделку, Юки, но я бы охотно пошел на нее, если бы имел определенные гарантии. К сожалению, у меня их нет. О подобных сделках договариваются предварительно. А с убийцей века, или как ты там себя именуешь, ты ж понимаешь, никак нельзя без усиленного наблюдения. Что, если ты вдруг сконцентрируешься, когда будешь в туалете, и Путем Змеи пройдешь сквозь стену? Исчезнешь. Мы останемся в дураках. А полиция Далласа уже устала оставаться в дураках. Учти. Присутствие адвоката и конфиденциальность общения с ним тебе гарантирована. Вопроса нет. Но если ты не прекратишь ставить словесные дымовые завесы и играть с нами в шарады, то сделаешь хуже только себе. Это не в интересах Юки Хакаби.

— Твое мнение. Я с ним не согласен.

— Что ж, буду рад вернуться сюда, когда ты созреешь, а вся болтовня... — Эйхорд махнул рукой. — Что тут скажешь? Ты просто зря тратишь свое и наше время. Бессмысленно. Но... призадумайся. — Джек встал и направился к двери. — И, возможно, мы снова побеседуем.

ГАРЛЭНД

Отправляясь на встречу со знаменитым адвокатом Ноэль Коллиер, Джек попросил Уолли заказать ему машину с водителем. Нужно было сосредоточиться, собраться с мыслями перед трудным разговором. А тут еще с утра разламывалась голова, стучало в висках. Усевшись на место пассажира, Эйхорд попытался расслабиться, потом достал блокнот и машинально начал рисовать на чистом листе всякие закорючки.

В блокноте была вычерчена сетка кроссворда, к составлению которого он приступил около часа назад, сидя в комнате патрульных. Решение не давалось. Вычеркивая лишнее, прикидывая и так и сяк, он еще никак не мог понять, что же у него в конце концов получается — шарада, анаграмма, акростих или черт знает что.

Слева были аккуратно выписаны имена жертв убийцы. Для Джека они были просто имена. Он начнет с чего-нибудь определенного. С жертв, которые хоть как-то связаны между собой в этом хаосе, возможно, способом убийства, обстоятельствами, временными рамками, географией или входными отверстиями от лезвия одного и того же ножа. Всех их объединила смерть от рук безумца Хакаби или его неизвестных сообщников.

Первым словом по вертикали могло быть имя «ХЭММОНТРИ», тогда слева по горизонтали пристраивалось «ФИЛЛИПО». Буквы составляющие имя «БИК» удачно соединяли «ХЭММОНТРИ», «КОУПЛЕНД». Слово «ШУМАХЕР» перекрещивалось с «КОУПЛЕНД». «СОЙ» и «ВАККА» пока трудно было куда-то пристроить. Но там имелся еще какой-то «СМИТ», и Джек попытался приладить его сверху.

Проверки Юки на детекторе лжи ничего не выявили. Психиатр дал заключение: здоров. И все остальные обследования оказались безрезультатны.

Езда по забитым транспортом улицам Большого Далласа раздражала Джека, и он обрадовался, когда машина остановилась у здания, где устроилась фирма «Джонс — Селеска». В просторной приемной его сразила наповал голубоглазая блондинка секретарша, внешность которой могла удовлетворить самую буйную фантазию. Ее глаза и рот обещали тысячу и одну ночь экстаза, губы сводили мужчину с ума от страстного желания, а ножки и восьмидесятилетнего старца заставили бы отбросить костыли. Груди как у Уорда, лицо как у Морана, линия шеи как у Модильяни, и Джек моментально понял, что попал в сети.

— Привет, — выдохнула она и была вполне искренна. Не просто «хэлло». А именно «привет».На полном серьезе.

— Привет, — откликнулся Джек, всегда готовый подыграть партнеру.

— Могу я чем-нибудь вам помочь? — снова выдохнула она, при этом по приемной распространился аромат духов, которые нельзя разливать и продавать за прилавком. Их запретили во всех пятидесяти штатах и в Пуэрто-Рико. Эта штука называется «Масло Саб Роса» и используется учеными-психами в экспериментах по изучению способов возбуждения стариков.

— Что? — спросил он вкрадчивым голосом, который всегда был к его услугам, когда нужно. — Да, конечно. У меня назначена встреча с мисс Коллиер. — Боже, что я несу, мне следовало сказать «с госпожой Коллиер».

— Ваше имя, сэр? — И это прозвучало как «Не хотите ли взять меня прямо здесь на письменном столе?» Все дело в тоне, вы же понимаете. Даже такой пустяк, как «Ваше имя, сэр?», может прогреметь набатом недвусмысленного предложения. Эйхорд это почувствовал. В ответ он сообщил ей свое имя, и она произнесла самую возбуждающую фразу, которую он когда-либо слышал. Она сказала ему: «Пожалуйста, присядьте». Конечно, ради всех святых, он безусловно так и сделает. А как насчет нее? Едва он успел поразмыслить над открывавшейся перспективой, как секретарша госпожи Коллиер вышла из-за стола и одарила его самой эротической улыбкой, улыбкой голливудской звезды, не меньше. Господи! Он в жизни не встречал ничего подобного. Он полюбил Даллас, без сомнения. Секретарша выглядела просто сногсшибательно.

Но тут случилось то, чего даже Джек не мог представить в своем изощренном воображении. Блондинка с голубыми глазами, красотка высший класс, законченная отполированная версия с рекламного плаката возникла в дверях. С ума можно сойти! Она направлялась к Джеку, и он постарался не упасть.

— Мистер Эйхорд? — спросила она таким голосом, которому позавидовали бы ангелы, и в паху у Джека затлел огонек желания.

— Да, у меня назначена встреча с госпожой Коллиер.

— Привет. — Что за улыбка! — Я Ноэль, — промолвило видение, пожимая ему руку, при этом волна желания охватила Джека. — Прошу в мой кабинет, — пригласила мисс Коллиер, повернулась и пошла вдоль по покрытому плюшевым ковром коридору, предоставив Джеку возможность внимательно изучить остальные части ее упаковки. Эйхорд следовал за ней по пятам; не отрывая глаз.

Он понял теперь, что проделали Джонс и Секси-леска. Они пригласили старших партнеров адвокатской фирмы на родео, те там увидели девушек из группы поддержки и слегка ошалели. После этого они наняли несколько самых сексуальных, надели на них блузки с низким вырезом, короткие юбки и посадили их на место секретарш. Потом взяли самую сексуальную, одели ее в дорогой, сшитый на заказ, костюм и туфли за 300 долларов и велели ей изображать из себя адвоката по имени Ноэль Коллиер.

Это была просто фантастика. О Господи, о Боже мой! Да, Эйхорда все умиляло в женщинах. Особенно ум. Да, ему нравилось, как они размышляют. В то время как другие распускали слюни по поводу больших грудей или длинных ног в прозрачных чулках, призывных глаз или чувственных ртов, он обращал внимание на ум. Он искренне обожал женщин и тот таинственный, прихотливый путь, которым следовала их мысль.

Но — да, фанаты спорта, — во вторую очередь ему нравилась та часть тела, на которой сидят. Он обожал зрелище и особое ощущение, испытываемое им при виде упругого, округлого, совершенного женского зада. Великолепный зад мог, как говорится, обвести его вокруг пальца.

Итак, к тому моменту, как Ноэль Коллиер дошла до конца коридора, повернула и вошла в свой кабинет, Джек был готов. Он испытал всю глубину наслаждения при виде двух половинок, трущихся друг о друга, как два маленьких опоссума в мешке, и действительно был готов пасть на колени и, не сходя с места, предложить руку и сердце. На полном серьезе. Да что там руку и сердце! Он был готов предложить неизмеримо больше.

А когда она опустила это чудо на сиденье стула и снова обратила на Джека взор, то была слегка шокирована, увидев всю гамму нескромных желаний, отразившуюся на физиономии полицейского, зрелище показалось до того смехотворным, что она чуть не расхохоталась ему в лицо.

Эйхорд был потрясен, и ему потребовалось время, чтобы перевести дух и представиться.

— Я занимаюсь расследованием убийств, — запинаясь, начал он, — и, поскольку вы, то есть нам сообщили, что с вами можно поговорить, то есть, уф, вы разговаривали с мистером Хакаби и... — Он продолжал бессвязно бормотать, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы справиться с собой, но ее глаза были так сексуальны, так завораживающи, что его благие намерения разлетелись в прах. Подобная женщина ему не встречалась никогда.

Он не слышал, что говорил ей, и никак не мог сосредоточиться на цели своего визита, потому что был сокрушен великолепием этой женщины, и его переполняло ненасытное, всеохватывающее желание. До нее дошел юмор ситуации.

Она сидела и смотрела, как он делает из себя идиота, в то время как Джек продолжал нести околесицу:

— Я думал, что поскольку занимаюсь делом Хакаби, то можно было бы куда-нибудь пойти и, уф, понимаете, поговорить о положении вашего подзащитного и...

В ответ только моргание. Просто моргание. Одно единственное, огромное, мохнатое, яркое, грохочущее, бьющее в глаза, отдающееся эхом в ушах движение длинных ресниц, которые прикрывали голливудскую голубизну.

Наконец он окончательно сбился, покраснел и умолк. Господи! Что со мной происходит? Я сошел с ума? Рехнулся? Что со мной такое? Джек попытался встряхнуться, но у него так пересохло во рту, что вряд ли он сможет произнести хоть слово. Он был весь в поту, у него перехватило дыхание, будто получил прямой в солнечное сплетение... о-о-ох!

— Я надеялся, э-э, что мы могли бы, знаете ли...

Да, конечно, она прекрасно знает, на что надеешься, ты, деревенщина. Ты детектив или сексуальный маньяк? Какого черта?! Тебя пригласили в Даллас заниматься расследованием или совокупляться?

Он кусал губы и вонзал ногти в ладони, лишь бы отвлечься от той единственной мысли, которая внезапно необъяснимо захватила всего его, не оставив места для других — о преступлении, насилии, убийстве, мотивах, странных несоответствиях в деле Хакаби, — словом, обо всем том, что привело его к знаменитой Ноэль Коллиер.

Поражение было внезапно. Как химическая атака. Как удар током. Как взрыв. И безошибочно. Так вот иногда случается. И без всяких заигрываний с его стороны. Оно мертвой хваткой держало Эйхорда своей влажной горячей ладонью, и все сжимало медленно, безжалостно, неумолимо; и Джеку это нравилось, и он готов был позволить делать с собой все, что угодно, при условии, что свое получит.

Джек много знал о лицах. Перед ним было самое красивое лицо, какое он когда-либо видел. Ослепляющая и вызывающая бешеное сердцебиение красота. Да уж! Вы созерцаете эту красоту, судорожно глотаете и потом пытаетесь прийти в себя. Эротика чем-то смахивает на религиозный экстаз, особенно когда соединена с пламенным влечением. Но Эйхорду было известно, что Камю называл такие лица «масками». Маски, которые носят все. И в какой-то момент он вдруг увидел, что под безукоризненной маской этой женщины, — холодное равнодушие. И, конечно, поэтому... И поэтому... И именно поэтому он прямо спросил ее. Без всякого вступления и намека на интерес с ее стороны. Ситуация была против него. Джек явно напрашивался на отказ — к тому же он полицейский, а она знаменитый адвокат, они по сути противники, и никакая связь между ними невозможна, даже если для этого есть основания. И тем не менее он прямо спросил ее. Он не смог сдержаться. Кто-то как будто дернул его за язык.

К ее чести, она не возмутилась. Джек не услышал ни один из той сотни ответов — «Ни за что, вы, подонок» или «Я совсем не знаю вас, вы, омерзительный самонадеянный тип», — которые, придумал, пока снова и снова переживал свое унижение в результате своего удивительного неумелого и легкомысленного обращения к ней. Он долго не мог смириться с тем, что его отвергают. Просто не мог поверить. Он прямо спросил ее, а она не ответила ни согласием, ни отказом, только быстро улыбнулась, чуть не расхохоталась, распахнула свои роскошные глаза, чуть-чуть склонила набок очаровательную головку, слегка изогнула бровь. И это означало прямой и недвусмысленный отказ. Джек не мог просто в это поверить. И точно так же как он упорно не верил в то, что его отвергли, так и она не верила в то, что он осмелился спросить. Вся ее поза выражала прямой, откровенный вопрос из трех слов: «Вы... что... серьезно?»

СТРАНА СНОВИДЕНИЙ

Джек не мог заставить себя повернуться и уйти. Не мог так просто расстаться с этим кабинетом. Ее аромат, весь фантастический облик пригвоздили его, приклепали здесь намертво, и он заставлял себя задавать какие-то вопросы, на которые она, возможно, отвечала, а возможно, нет. И не узнавал себя. Полицейский Эйхорд сел в лужу. Джек Эйхорд, мужлан, был допущен к аудиенции с ее величеством Ноэль Коллиер. Знаменитой, прославленной, немыслимо прекрасной Ноэль Коллиер. И потерпел фиаско.

А она на самом деле была прекрасна. Подобную перехватывающую дыхание красоту ему довелось встретить всего три или четыре раза в жизни. В среднем примерно раз в десять лет, подумал Джек. Двадцать пять лет назад, в Европе, где проходил службу в армии, он увидел Лиз. Незабываемую Лиз. Это случилось на юге Франции, на одном из общественных пляжей. Он лежал, распростертый на большом полотенце, а она вышла из воды, как греческая богиня, и пробежала мимо него. Словно видение, внезапно возникшее перед ним, бегущее и смеющееся. Бегущее к кому-то, кого он так и не узнал. Элизабет Тейлор, решил он. И тут их глаза встретились.

О, эти глаза. Юная Элизабет — еще до встречи с Бартоном. Лицо такой удивительной красоты, что даже кино с его огромными и сверкающими экранами, увеличивающими этот несравненный образ в тысячу раз, не могло его исказить, как не смогло изменить убийственную, оглушающую силу воздействия ее глаз. Глубоко-фиалкового цвета. Они просто завораживали. Они оказывали почти мистическое воздействие на всех, кто погружался в них. Это так врезалось Джеку в память, что годы спустя, встретив на Каталине девушку в бикини с глазами точно такого же цвета, он ошеломленный шел за ней в течение часа. Глаза Элизабет.

Несколько лет назад в аэропорту он столкнулся с девушкой, работавшей в шоу-бизнесе и направлявшейся на побережье. При взгляде на нее останавливалось сердце. Позже, когда Линда Картер царила на телевидении в образе Чудо-Женщины (ему пришлось тогда работать в Калифорнии), его тропа пересеклась с ее тропой. Ноги, грудь, зад — трудно представить, что такое бывает. На экранах телевизоров зрители наблюдали только жалкое подобие этого великолепия. Вблизи и в полный рост тело этой женщины можно было сопоставить только с закатом солнца или неповторимым пейзажем. Такую красоту следовало запечатлеть на полотне, заключить в раму и повесить в Лувре или Прадо для всеобщего восхищения. В доказательство того, что и человечество может выглядеть неплохо.

А теперь эта блондинка. Его мужское воображение воскресло, оживилось, включилось, настроилось на соответствующую частоту и принялось воплощать воображаемое в действительность, как какой-нибудь сумасшедший Франкенсекс. Просто глупый сон. Вообще все в Далласе только сон, и в этом сне должен материализоваться сексуальный образ Ноэль Коллиер. И сновидение на поверку оказалось тяжелым, мучительным, дезориентирующим, травмирующим, разламывающим голову похмельем, более жестоким, чем после самой бурной пирушки. Он видел себя стоящим на крутом, опасном спуске и, когда пытался ухватиться за перила, чтобы не упасть вниз, всегда промахивался, хватался за медное кольцо.

Позже, когда этот сон станет его постоянным проклятием, Джек снова и снова будет обливаться холодным потом, вспоминая подробности никогда не состоявшегося диалога. "Господи, неужели не будет пощады? — будет думать он. Но это придет значительно позже. А сначала явится галлюцинация. В двух частях. В первой — соблазнение и секс. Каждая деталь этого сна, начиная со спагетти в ее роскошном особняке в Хайленд-Парк, о котором он прочел в местной газете, и заканчивая унизительным пробуждением на следующее утро, четко отпечатается в его мозгу.

— Вы любите спагетти? — спросила она, зажигая на столе две свечи.

— Замечательно, — он не мог объяснить ей всю прелесть спагетти, потому что совершенно потерял способность изъясняться целыми предложениями.

— Хорошо, — кивнула она, — они будут поданы на обед. Просто старые добрые спагетти и салат. Устраивает?

— Звучит заманчиво, — нараспев произнес он.

Она налила какую-то жидкость в стакан и вручила ему.

— Охлажденное красное вино. Вам нравится?

— Да, — выдохнул он, их пальцы соприкоснулись, и между ними пробежала искра. Он отхлебнул глоток чего-то, почувствовал только вкус желания и сказал: — Мне действительно нравится. — И они улыбнулись друг другу. Он пропал. Окончательно и бесповоротно.

Джек предполагал, что Ноэль богата. Она жила в Северном Далласе, в фешенебельном районе Хайленд-Парк. Она говорила, что дом принадлежит ей или ее фирме... Этого он вспомнить не мог. По поводу района богачей ходили разные шутки. Он рассказал ей бородатый анекдот о том, что обитатели Хайленд-Парк до такой степени засекретились, что даже номер пожарной команды не внесли в телефонный справочник. Она хохотала во все горло. Во сне он был уверен, что и в остальном она будет такой же раскованной.

Его сон был в высшей степени реальным. Как и воображаемый разговор. Положение обязывало его узнать, почему Ноэль связалась с этим делом. Она мягко уклонялась от ответа, но всем видом своим показывала, что ничего еще до конца не решено. Значит, есть шанс, что они не будут работать вместе? Он надеялся, что она согласится, и Ноэль, в общем-то, была не против. В конце концов, это ее служба. Эйхорду снилось, что она говорила ему:

— Джек, я адвокат. Мое присутствие необходимо, чтобы наша противоречивая правовая система действовала. Я должна защищать людей, которых обвиняют в совершении отвратительных преступлений. И этот человек, безотносительно к тем преступлениям, в которых его подозревают, имеет право на защиту перед законом.

— Не возражаю. Но мне неприятно видеть вас рядом с этой грязью. Паршивое чувство.

— Я не девственница, — сказала она. И это было не заигрывание и не сексуальное предложение. Просто констатация факта.

Ноэль Коллиер вовсе не была такой запрограммированной, как он себе представлял. Круг ее интересов оказался достаточно широк.

Беззастенчиво Джек воображал себе, что она говорила:

— Когда-нибудь. Я не знаю, сколько еще буду идти выбранной дорогой, но не собираюсь всю свою жизнь посвятить только карьере. По натуре я человек семейный. Мне нравится иметь домашний очаг, мужа, детей. Надеюсь, что однажды встречу хорошего парня, буду сидеть дома, рожать детей. Сейчас это кажется нереальным, но кто знает, что случится в будущем.

— Звучит неплохо. Верю, что так и будет. — Когда-то у него тоже было подобное желание. Но так давно.

Обед вылился в утомительную и долгую процедуру. Свечи и красное вино пробудили в нем такой жар, что он не помнил себя. Обоих переполняла напряженность и страстное желание, которое неизвестно откуда взялось при таких невероятных обстоятельствах. Они уже сидели рядом на кушетке, улыбаясь друг другу, не произнося ни слова, и он гладил ее руку, которую ласково держал в своей, едва касаясь пальцев, любуясь ее светящейся кожей с еще заметным пушком, всем ее обликом, таким изящным, утонченным и женственным.

— В чем дело? — спросила она, когда он спокойно посмотрел ей в глаза, ничего не говоря. И Джек улыбнулся, и они придвинулись друг к другу, их губы были совсем рядом, и он вдыхал аромат этой женщины, лаская ее затылок, и она расслабилась, легла на спину, ее голова покоилась в его руке, они не целовались, но их губы по-прежнему были рядом, и оба наслаждались этим мгновением.

От нее исходил такой чистый аромат, что...

Он не мог определить, что это.

— Я хорошо различаю запахи, духов... различные ароматы одеколонов, — его голос звучал хрипло, слова он произносил шепотом, не отрывая взгляда от ее сияющих глаз, — это не «Шанель». Не пахнущие весенней травой «Бермуды». Не свежий хлеб. Не «Обсешн». Не мускус.

Она рассмеялась.

— Это и не «Анаис». — Их диалог для него звучал как наяву. Ее губы были совсем близко.

— Я вообще ничем не душусь, мистер.

— Первозданная свежесть.

— Чистые духи «Ноэль», — попыталась она сказать, но на протяжном "о" в слове «Ноэль» их истосковавшиеся губы наконец встретились, языки сплелись и высекли искру жидкого пламени, и прошло немало времени, прежде чем они оторвались друг от друга, чтобы отдышаться, на его лице отпечатались ее волосы, ее руки лежали у него на плечах, он ласкал ее, вдыхая ее тепло и женственность, оба тяжело дышали, понимая, что только одним способом можно потушить испепеляющий их огонь.

Существует мороженое такого восхитительного вкуса, что вам просто жалко его есть. Например, изысканное «Банана Сплит Спешиэл» настолько великолепно, что любое другое мороженое, по сравнению с ним, будет казаться пресным и заурядным. Меха так сексуальны и чувственны, что однажды прикоснувшись к ним щекой, можно отречься от всего земного. Но иногда запретная сладость и недоступное богатство настолько притягательны, что забываешь обо всем на свете, и пируешь, и прикасаешься, и наслаждаешься — чувства берут верх над разумом и логикой. И это доставляет столько удовольствия, что отбрасываешь всякую осторожность и живешь так, будто пришел твой последний день на этой земле.

У Эйхорда уже имелся подобный опыт. Ему и раньше снился сладострастный и безумный секс. Но ему никогда не снилось ничего похожего. Причем сон не заканчивался пароксизмом эрекции. Он был бесконечным. Эйхорд просыпался и засыпал, вновь испытывая бесконечное унижение, расплачиваясь таким образом за свои грехи.

ПЕРЕХОД

Темный переход, но не настолько, чтобы нельзя было ничего разглядеть. Вдоль перехода едва различаются неясные очертания каких-то предметов. Для разных людей он представляется по-разному. В мозгу напуганного человека он существует в буквальном своем смысле и переходит в какую-то комнату (многим она представляется темной комнатой), а эта комната, в свою очередь, превращается в анфиладу комнат, соединенных между собой без всякой логики, но вполне осмысленно сетью кольцевых коридоров. Стены сделаны из серого камня, а пол и потолок — из холодного и безликого бетона. Коридоры освещаются голыми лампочками, свисающими с потолка через каждые пятьдесят ярдов. В промежутках между лампочками царит мрак.

В переходе холодно и тихо, а человек так напуган предстоящим, что внезапно чувствует резь в мочевом пузыре, начинает лихорадочно расстегивать брюки, но не успевает сделать это вовремя, и на брюках расплывается мокрое пятно, и он ощущает приятную теплоту. Наконец он заканчивает мочиться на стену коридора, выбрав для этого самый темный уголок, чтобы его никто не видел, и идет дальше по изогнутому переходу, то пересекая круги яркого света, то снова ныряя в темноту. Каждый шаг приближает его к тому, что его ждет, и он это знает.

Проснувшись, человек лежит, парализованный страхом, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, как за его спиной движется тень, и с ужасом ждет избавления.

Он приходит в себя, и это совсем не похоже на пробуждение ото сна или возвращение в сознание после отключки или общего наркоза. Это скорей похоже на восстановление способности мыслить и возврат самообладания.

Перепуганный человек осторожно пятится и упирается в стену камеры из камня и бетона. Ему чудится, будто он выполз из темного туннеля и вновь очутился на солнце и свежем воздухе, и по его лицу текут слезы благодарности, облегчения и радости от того, что он жив; он морщится от боли, снимая с себя обмоченные брюки, и отшвыривает их в сторону, насколько позволяют размеры камеры.

Уже скоро, думает он, тяжело дыша. У него сильно трясутся руки. Теперь уже очень скоро. И Уильям Хакаби, по прозвищу Юки, сделает то, что должен сделать. И дай Бог ему при этом выжить. Потому что, когда добираешься до конца, все остальное не имеет значения. Главное — выжить.

ДАЛЛАС

Утро не принесло ничего хорошего. Эйхорд проснулся со страшной головной болью вроде той, которой он страдал, после того как целые сутки пил. Но за последние сорок восемь часов, если не считать воображаемого вина, он не держал во рту ничего крепче кофе. Это было похмелье с тоски.

Когда в конце концов он добрался до центра города в целости и сохранности, спасибо ребятам с Центрального шоссе, полицейское управление Далласа выглядело так, будто было объявлено военное положение. Джек спросил Уолли Майклса:

— Что, черт возьми, происходит? Может, появились новые могилы?

— Это было вчера. Сегодня стрельба.

— К Могильщику имеет отношение?

— Нет. Никакой связи. Ты что, ничего не слышал?

— Я только что приехал.

— А сводку новостей ты слушал утром?

— Нет.

— Понятно. На Сингин-Хиллс кокнули одного старикашку. Там есть общественное поле для гольфа. Старик негр работал там сторожем, одновременно помогая поддерживать поле в порядке. Как бы то ни было, кто-то вызвал патрульную машину, ну и пошло, патрульные попытались забрать его — он был пьян в стельку, размахивал пистолетом, вопил, ругался. И вдруг наставляет на патрульных пистолет, тут каждый всаживает в него по парочке пуль. Умер по прибытии в больницу, а в отчете записали «смертельно ранен при сопротивлении аресту». Возникли проблемы.

— Противозаконные действия полицейских?

— Нет, с этими уже разбирались, говорят, что все в порядке, но, черт возьми, ему было восемьдесят два года.

— Плохо, но иногда такое случается. Так из-за чего весь этот шум?

— А, — Уолли помотал головой, как будто вытряхивая из уха жука, — ты не знаешь местной обстановки. Мы сидим по уши в дерьме со времени гибели Джексона, того молодого негра. Свидетели утверждают, что это было убийство. На патрульного завели дело, его отстранили от работы. Потом восьмидесятилетняя негритянка получила пулю, пытаясь помешать полицейским арестовать ее внука за распространение наркотиков. Теперь вот это. Вчера вечером одна из местных радиостанций вещала так, будто вернулись времена Кинга. Дошло чуть не до драки. Подстрекательские речи с той и с другой стороны. Поэтому сегодня мы вроде как прикованы к этому месту. Ждем, как будут развиваться события. И вот еще что.

— Что?

— Сегодня утром в выпуске новостей показывали твою новую лучшую подругу Ноэль Коллиер. Фирма «Джонс — Селеска» сделала официальное заявление. Они представляют интересы Уильяма Хакаби, главного подозреваемого, — Уолли посмотрел на листок бумаги, лежащий у него на письменном столе, — в деле далласского Могильщика. Из хорошо осведомленного источника, и так далее, и так далее, защитником является Ноэль Коллиер из Гарлэндской юридической фирмы и прочее, и прочее, и прочее. — Он протянул листок бумаги Джеку и тот, пожав плечами, принял его.

— Не Бог весть какой сюрприз. Я могу воспользоваться телефоном? — Майклс кивнул. Джек поднял трубку и набрал номер фирмы «Джонс — Селеска». Ему пришлось подождать минуту или около того, но наконец на другом конце подняли трубку и ангельский голос сообщил:

— Ноэль Коллиер слушает.

— Джек Эйхорд, — сердце замерло, потом вновь забилось. — Вы пропустили прекрасный обед со спагетти, — не удержался он.

— М-м-м-м, — пробормотала она. — У меня сегодня мало времени, мистер Эйхорд. Что конкретно мы можем для вас сделать? — В ее голосе прозвенела сталь.

— Поздравляю с новым клиентом, — сказал Джек.

— Умгм. Благодарю вас.

— Лучше бы вы сообщили мне об этом, когда я был у вас в конторе.

— Как прикажете вас понимать?

— Я имею в виду дело, которое мы обсуждали. Почему-то вы не сказали, что ваша фирма будет представлять интересы мистера Хакаби. Но сегодня я прочел об этом в газетах.

— Мистер Эйхорд, — в ее голосе появилось раздражение, — я думаю, нам следует кое-что уточнить, чтобы в дальнейшем между нашими конторами не было недоразумений. Во-первых, окончательное решение было принято только вчера поздно вечером, и журналистов об этом известили прямо здесь, в офисе, но сделал это кто-то другой. Мне неизвестно о существовании какой бы то ни было договоренности о том, чтобы известить лично вас. Во-вторых. Цель адвоката защищать обвиняемого, а это, в свою очередь, предполагает столкновение интересов этой личности с интересами полиции, окружного прокурора и других представителей обвинения. Таково положение дел, и так все было задумано. Противостояние обвинения и защиты — это то, что заставляет всю правовую систему работать. Вы согласны?

— Безусловно. Но позволят ли некоему официальному противнику задать пару вопросов, относящихся к ходу расследования?

— Давайте.

— Вы сами пришли к Юки или он обратился к вам?

— Не понимаю.

— Кто к кому обратился? По поводу его интересов? Вы сделали первый шаг или он искал встречи с вами? У меня имеется особая причина для любопытства.

— Ни то, ни другое. Нам позвонил из Хьюстона его брат. Он, естественно, очень беспокоится о Юки, а тот ни разу даже не связался с ним. Его брат узнал об аресте из газет. Позвонил в отдел по расследованию убийств Далласа, здесь ему ничего толком не объяснили. Брату это не понравилось, тем более что он назвал себя и сказал, что о нем можно навести справки в полицейском управлении Хьюстона. Во всяком случае, человек расстроился, разговор с полицией его не успокоил, а тут еще заголовки в газетах. Он стал разузнавать как и что, и в одной из фирм в Хьюстоне ему посоветовали обратиться к нам.

— Брат Юки настолько богат, что может позволить себе пользоваться вашими услугами? — Эйхорд не смог сдержать улыбки.

— По правде говоря, не думаю, чтобы наш гонорар представлял для мистера Хакаби серьезную проблему. Он руководит крупной фирмой. В общем, далеко не нищий. Что-нибудь еще?

— Полагаю, что в конечном счете здесь замешаны книгоиздательство и киностудия, — заметил Эйхорд, надеясь, что она не сразу швырнет трубку.

— Что?Вам неизвестны законы, мистер Эйхорд? — Казалось, она с трудом сдерживалась.

— Ну-у, — протянул он, — в общем...

— На востоке нашей страны в ответ на запросы разъяренной общественности был принят закон относительно убийцы, извлекающего выгоды из своих сочинений на тему совершенных им или ею убийств, будь то интервью, литературные опусы или кино— и телесъемка. Согласно этому закону, право на доходы от подобного рода сделок имеют только родственники жертв. Безусловно, вы должны были слышать об этом.

Эйхорд почувствовал, что снова тонет. Слава Богу, их разделяло пространство, так что ей не было видно, как он покраснел, пока она водила его по лабиринтам правосудия и рассказывала о том, какие законы принимались законодательными органами по всей стране и в отдельных ее частях. Он с трудом заставлял себя слушать. В ее голосе звучало нескрываемое презрение: «и Даллас еще считает его экспертом по серийным убийствам». По-видимому, он произвел на нее жуткое впечатление. Он погружался все глубже и глубже, при этом мысленно бичуя себя.

— Единственное, чего я до сих пор не понимаю, так это с какой стати адвокат вашего уровня берется за такое дело? Просветите меня, пожалуйста.

— Адвокат моего уровня?

— Зачем вам предоставлять свои услуги убийце-маньяку, который признал свою вину? Обычное, ничем не примечательное дело.

— Во-первых, я не согласна с тем, что дело обычное. Во-вторых, с тех пор как я услышала об этой истории в вечерних новостях, она захватила меня, одновременно и притягивая, и отталкивая. Меня интересуют некоторые правовые аспекты.

— Но Юки уже преподнес нам множество трупов. Как вы будете его защищать? Только добиваться, чтобы его признали невменяемым?

— Ну вот, мы опять возвращаемся к прежнему. Я о противостоянии сторон, — возразила она.

— Безусловно, к этому следует относиться с уважением, но в широкомсмысле.

— В широком смысле, я утверждаю, существует ничтожный шанс, что он невиновен. Вы когда-нибудь задумыва...

— Ай, бросьте, мисс Коллиер! Как у вас язык повернулся сказать, что он, возможно, невиновен?

— Не следует; конечно, обсуждать дело по телефону, — вздохнула она, — но вам удалось выяснить, были у него сообщники?

— Мы все время этим занимаемся.

— Возможно, но результатов пока нет. С вашей точки зрения, доказательства вины неопровержимы. А так ли уж они безупречны! У вас единственная свидетельница. Без ложной скромности, я уже сейчас готова ее отвести. Это так, к слову. А признание — его можно оспорить в любом суде страны. Так что трупы — вот все, что у вас есть. И, безусловно, они неопровержимы. И несомненно, он точно знал, где они находятся. Но откуда такая уверенность, что именно он их закопал? Что именно он убил этих людей? Что, если...

— Согласен. Только что привлекает лично вас в этом деле? Зачем вы вдруг решили вмешаться?

— Повторяю, меня это дело просто захватило, мистер Эйхорд. В нем есть что-то профессионально неотразимое. Ваш обвиняемый здесь ни при чем. Ни с какой стороны. А потом, если все же Уильям Хакаби невменяем?

— Он все равно отправиться в газовую камеру — слишком много жертв. Или давайте отменим тяжкие наказания за тяжкие преступления.

— Просто, чтобы сберечь время, давайте не будем обсуждать дело по телефону.

— Просто, чтобы сберечь время — вы собираетесь добиваться признания его невменяемым, так? Для этого ему понадобились словесные дымовые завесы и та чепуха, которую он несет. Юки просто морочит всем голову, закладывая для вас базу, верно?

— Ну что вы. — Она рассмеялась. — У нас вся правовая система на этом построена. — И вновь тяжкий вздох. Почти стон.

— Не понял.

— Ну что тут сложного. Суд и все остальное — это игра. Мозгоеб...во, если хотите.

Он не мог поверить своим ушам:

— Мозгоеб...во? — повторил он, как выдохнул.

— Определение точное. Извините, мне еще предстоят звонки. — И линия, соединявшая его с «Джонс — Селеска» стала немой. Она полностью права. С самого начала вся эта бодяга была всеобъемлющим первоклассным насилованием мозгов.

Джек положил кусок пластмассы, к которому прижимался ухом, и взглянул на Уолли Майклса, а тот в ответ вопросительно поднял брови.

— Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо.

Уолли сочувственно посмотрел на Джека. «Приятно было снова повидаться с малышом», — подумал тот. В Куонтико Майклс был одним из немногих, выделявшихся из общей толпы. В нем горела искорка Божия. В полиции Далласа Эйхорд чувствовал себя чужаком. Его сунули в дело, которое, похоже, уже закончено. А тут еще это убийство старика. Полицейское управление в осаде — что растревоженный улей.

С той поры, как весь мир видел по телевидению, как Джек Руби, пританцовывая, подошел к знаменитому на весь мир подозреваемому в убийстве и застрелил его на глазах у всех охранников, журналистов и телеоператоров, набившихся в холл, полицейские Далласа стали поистине козлами отпущения. На них валили все. Вспышки расовой неприязни и обострившиеся социальные проблемы только ухудшили положение. Джек предположил, что нынешнюю создавшуюся ситуацию можно сравнить с той, которая сложилась в Атланте несколько лет назад. Общество напугано, разделено и взбудоражено серией немотивированных убийств, а тут еще этот оборванный негр-старикашка. Ни дать ни взять — шестидесятые годы вернулись. Свалите все в кучу, и получится опасная взрывчатая смесь.

— Взгляни. — Майклс положил перед ним иллюстрированный журнал. На его развороте красовались фотографии, запечатлевшие Ноэль Коллиер на курорте. Там даже был водопад. — Эту крошку оплачивает не общество. — Они обсудили плохих адвокатов. Систему общественной защиты. Хороших адвокатов. Где-то все-таки существовали хорошие молодые адвокаты с моральными устоями. Правда, их мало. Совсем чуть-чуть.

Тут Эйхорд вспомнил разговор с Ноэль.

— Я спросил у нее, как можно строить защиту в таком деле. Вина-то вроде очевидна. Она это отвергла. Причем, похоже, Ноэль не будет добиваться признания его невменяемым, чем, откровенно говоря, порядком меня удивила. Я полагал, что у нас есть все, кроме оружия, — море сведений о трупах.

— Самое малое — участие в убийстве. Это уж неоспоримо. А вдруг она сумеет заронить искру сомнения в головы присяжных по поводу того, что именно Юки отправил на тот свет всех этих людей? Или что у него были сообщники? Или она докажет, что он был невменяем во время совершения преступления и так называемых признаний. Или убедит в том, что...

— Что его права были нарушены, — предположил Джек.

— Угу. Она еще способна нарисовать жалостливую картину о том, что шумиха в прессе настроила всех против Юки и что теперь в связи с этим он не в состоянии добиться справедливого суда. А дальше следует примерно такой сценарий: Ноэль, известный адвокат, подает ходатайство о переводе слушания дела в другой судебный округ, суд говорит «нет» и отклоняет ходатайство, а она спокойно улыбается, потому что в любом случае выиграет. Начинается суд. Если присяжные признают Юки виновным, она подает на пересуд по той причине, что ходатайство о переносе слушания дела в другой судебный округ было отклонено. Если она выиграет, она выиграет. Никакого риска.

— Орел — выигрываю я, решка — Юки вместе со мной получает еще одну попытку.

— Точно. Только так могут лечь карты. Дальше, предположим — я, конечно, не очень разбираюсь в законодательных актах, да и право знаю слабовато — но предположим, судья упрется и отклонит ее ходатайство, она обратится в апелляционный суд, преподнесет им какую-нибудь чертову байку, и апелляционный суд приостановит решение нижестоящего суда, по-моему, так это звучит на языке юристов. Потом начинается очередная болтовня, и вот вам проклятый пересуд. Или она проигрывает и подает бесконечные апелляции. Или среди присяжных попадаются любители красивых женщин. Как видишь, вариантов множество.

— Ты утверждаешь, что какой-нибудь ловкий адвокат берет дело пропащего клиента и уже самые убийственные факты не имеют никакого значения?

— В общем-то, именно это я и утверждаю. Хочешь доказательства? Объясни мне, почему самый знаменитый адвокат в стране взялся защищать человека, отправившего на тот свет, самого известного убийцу со времен Джона Уйлкса Бутса?[20] Поправь меня, если я ошибаюсь. Убийство транслировалось по телевидениюна всю страну. Какие еще нужны факты? И вот прославленный адвокат просто вцепляется в это дело и, если мне не изменяет память, запросто обводит этих олухов вокруг пальца. По-моему, он добился отмены приговора, и люди начали говорить: "Если хотите доказать, что солнце встает на западе, позовите его".Теперь он — Бог, мистер волшебник.Юки Хакаби — магнит для таких звездных адвокатов. Ты только посмотри, какая фирма взялась за него.

— Да. Но Ноэль Коллиер, не похоже... А, черт, не знаю. По-моему, она иной тип. Наверное, я ошибаюсь. Можно подумать, в первый раз. У меня создалось впечатление, что мы поладим. — Джек не сказал и половины того, что чувствовал.

— Помнишь того парня, что застрелил старушку в магазине? Его звали — как бишь его там — ага, Айви — точно. Ноэль Коллиер взяла его дело и выиграла его. Фирма «Джонс — Селеска» не заработала на нем и пяти долларов. Однако ее имя вышло в первые ряды. Может, богатые и удачливые адвокаты время от времени говорят себе: «Мы в долгу перед обществом»? Едва ли.

В этот момент зазвонил телефон, и Уолли Майклс поднял трубку:

— Майклс слушает... Ладно. Прямо сейчас?.. Я передам... Нет, здесь... — Он прикрыл трубку ладонью. — Юки Хакаби умоляет о встрече с Джеком Эйхордом. Говорит, что это очень важно. Хочешь сейчас с ним поговорить?

— Конечно, — сказал Эйхорд, пожав плечами. — Почему бы и нет? Ничего не потеряю.

Эйхорд чувствовал себя так же, как и выглядел, а выглядел он, как после недельной пьянки. Джек вспомнил своего старого напарника Джимми Ли, который говорил ему, что он похож на бледную немочь и слишком много пьет. Что он мало спит. Что он стал раздражительным и боится неизвестно чего. И вообще выглядит ужасно. Но в последнее время он не пил, однако выглядел все равно хреново. Его по-прежнему мучила бессонница. Он раздражался по любому поводу и продолжал бояться неизвестно чего, а чувствовал себя хуже, чем когда бы то ни было.

Его не оставляли странные фантазии. Он отказывался считать их игрой воображения. Одно из тех безвыходных положений, с которым он не мог примириться. Он мечтал о Ноэль Коллиер как о жене, кинозвезде, монахине, маленькой девочке и просто — используя ее же «утонченное» выражение — е...л себе мозги. И все это из-за одной энергичной, недостижимой, динамитной красотки из Далласа.

В большинстве случаев у настоящих красавиц — по высшему классу — всегда имеется какой-нибудь крошечный недостаток. Сосредоточьтесь на нем, и вы спокойно переживете, что никогда не сможете ими обладать. Вдруг вы замечаете, что она принимает наркотики, или слишком щедро красится, или слишком худа, или говорит глупости, как только открывает рот, или у нее скрипучий голос, или уши неправильной формы, или... Словом, всегда что-нибудь найдется.

Но только не у Ноэль Коллиер. Леди была первый класс, прима всех адвокатов Соединенных Штатов, и все у нее и спереди и сзади было на высочайшем уровне, думал Эйхорд, имея прежде всего в виду зад. Она была тем, что на побережье называется персик.Прямо Настасья Кински — полные губы, высокие бедра, длинные ноги. Сочный, спелый далласский персик, и такого персика больше нигде не достать.

Он все еще надеялся. И сегодня ночью, когда снова провалится в свои сновидения перед телевизором, покажет ей, какого мужчины она лишается. Где-то в подсознании он готовил себя к тому моменту, когда ему придется иметь дело с героиней своих снов наяву. Он, Джек, определенно претендовал на роль любовника в романе с Ноэль Коллиер.

Порой здравый смысл заставлял его осаживать себя. «Ты же старик для подобных любовных историй, — прикрикивал он. — Такими вещами можно заниматься, пока молод, когда же седина в голову, бес сумасбродства опасен. Ас другой стороны, — давал себе поблажку, Джек, — кто окажет, куда это может завести? Все бывает в жизни, верно?»

Ну и настроение. Джек боялся, что не выдержит и врежет Юки как следует, если тот опять начнет молоть всякий вздор. Он вздохнул, энергично растер лицо, провел ладонью по лбу, чтобы удостовериться, что голова по-прежнему на месте, и направился в комнату, где ожидал Юки. Только это был не прежний Юки. Нынешний выглядел так, будто его в течение нескольких лет объезжали ковбои.

ДАЛЛАС

Впечатление, как всегда, было обманчивым. Позже, когда они просматривали видеозапись, казалось, Юки сидел в конце длинного коридора. Этот ложный оптический эффект создавали слепящие видеокамеры. Джек обратил внимание на то, как плохо выглядит его подопечный, будто по нему проехались паровым катком, а затем просунули под дверью. «Хакаби выглядел хуже, чем Эйхорд», — подумал Джек. Это удивило.

— Что скажешь, Юки?

— Я должен отсюда выбраться.

— Хм-м.

— Ты должен меня отсюда вытащить.

Осунувшееся напряженное лицо Юки, монотонный голос, не сохранивший ничего от прежней живости. Весь как-то съежился. Подавленное, угнетенное выражение глаз, потерявших свой обычный безумный блеск. Веки покраснели, будто он много плакал.

— Как ты предлагаешь это провернуть? — Джек решил, что, если тот опять заведет свою пластинку про магическое перерождение и постпифагорианскую правдоэтику, он просто встанет. Не придет в ярость. А встанет и уйдет. Надоело.

— Я не виновен.

— Угу.

— Тебе это известно.

— Мне известно что? — спокойно спросил Эйхорд, ожидая очередного словесного извержения.

— Ты знаешь, что я не убивал этих ублюдков. Дружище, все можно было прочесть по твоему лицу. Ты с первого дня не верил, что я убил этих людей. Верно?

— Юки, что, черт возьми, ты несешь?

— Ты должен вытащить меня отсюда. — Монотонный голос без всякого выражения. Измученный, помятый вид, как будто его несколько раз прокрутили в стиральной машине. — Я этого не совершал.

Эйхорд замер и ждал продолжения.

— Дальше?

— Я... — Юки глубоко вздохнул. — Я просто трепался. Все чушь собачья. Вешал лапшу на уши этой сучке. Я в жизни не убил ни одной паршивой собаки. Может, переехал машиной пару куриц. Как-то ночью задавил опоссума. Черт, я не совершал убийств, приятель, и ты это знаешь, знаешь... я... а-а-а-а-а! — Он начал всхлипывать, как ребенок, впервые вставший на ноги, — уа-уа-уа, — а потом издал душераздирающий вопль.

Эйхорд заорал:

— Заткнись, черт тебя подери! — Это помогло на какое-то время, и Юки продолжил сквозь слезы.

— Не знаю, зачем я так сделал, просто у меня все было под рукой. Понимаю, так вести себя чертовски глупо, но она оказалась такой паршивой сучкой... Ох, не знаю. Я хотел напугать этубезмозглую шлюху и вспомнил про этиубийства, а газетные вырезки хранились у меня в коробке из-под сигар, и я просто приклеил несколько штук на стену вперемешку с голыми бабами и прочим дерьмом. Можешь заглянуть в эту коробку, там еще штук двадцать, просто у меня кончилась липкая лента, и я их так и не приклеил. Коробка стоит на комоде в гостиной. — И он с легкостью выложил Эйхорду название улицы и номер дома, где держал в плену Донну Баннрош.

Джек понимал, что ему еще не раз придется прокручивать эту видеозапись и всматриваться в экран, в надежде разгадать причины перемен, произошедших с Юки, но сейчас его волновало одно: какую роль играет адвокат Коллиер в свершившейся метаморфозе. Самое смешное, что в глубине души именно новую версию Хакаби он считал сущей правдой.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что у тебя все было под рукой? — Джек заставлял себя говорить по возможности медленнее, чувствуя растущее в груди волнение по мере того, как он вглядывался в неподвижные глаза сидящего напротив мужчины. — И что это у тебя в коробке из-под сигар?

— Вырезки из газет, — ответил тот со вздохом. Юки был так измотан, что даже не высмеял Эйхорда за то, что он с трудом улавливает смысл их беседы. — Когда я видел сообщения в газетах, ну, те самые, я их обычно вырезал и...

— Юки, у меня и так голова забита всяким дерьмом. Что это за «те самые»? В которых говорится об убитых людях?

— Ну конечно, о чем же мы, черт побери, толкуем, ради всего святого? Господи, ты должен меня отсюда вытащить. Я и волоса не тронул на их чертовых башках.

— Ты не совершал убийств, однако тебе известно, где спрятаны трупы?

— Да.

— Откуда это тебе известно?

— Откуда мне известно что? Что я не совершал убийств или где спрятаны трупы? — Глаза у Юки стали стеклянными. Как у пьяного.

— Где спрятаны трупы, — терпеливо повторил вопрос Эйхорд.

— Потому что я видел, как он их хоронил.

— Что?

— Я видел, как убийца хоронил тела.

— Ты попросту отнимаешь у меня время. Извини. Думаешь, я в это поверю. Пытаешься сыграть на состоянии невменяемости. — И Джек начал отодвигаться от стола.

— Подожди хотя бы минуту, подожди, я говорю правду.Я их не убивал. Я в своем уме и не собираюсь никого надувать. Клянусь Богом.

Эйхорд уже уходил.

— Подожди, черт тебя подери, клянусь, я пройду проверку на детекторе лжи или подпишу все, что угодно, обещаю, но я не позволю, чтобы эта сука на суде добилась признания меня невменяемым. Я не совершал ничего подобного.

— И ты подпишешь официальное заявление? — Эйхорд понятия не имел, что, собственно говоря, он имеет в виду, но хотел понаблюдать за реакцией Хакаби.

— Да. Хоть сейчас. Или когда ты скажешь. Возможно, я и глуп, но не сумасшедший. Послушай, он сам ко мне пришел и показал, где он их похоронил. Вот откуда я впервые узнал об этих убийствах. Он приходит и показывает мне.

— Не возьму в толк, о чем ты. Лучше бы тебе начать говорить по существу и немедленно.

— Мои видения похожи на смесь из головной боли и кошмаров. Откуда, черт возьми, мне знать, как это объяснить? Некоторые люди этим страдают. Как телепатия. Похоже, способности принимать информацию у меня были всегда, но теперь...

Он приходит из глубины, проникая в мой мозг, и показывает мертвецов и прочее дерьмо.

— Показывает... тебе... каким образом?Где ты их видишь?

— Внутри совей проклятой башки, ятебе все время об этом твержу.

— Ты видишь в своей голове, как убивают людей?

— Я вижу, как их хоронят.Вот так. Он показывает мне, как избавляется от трупов. Момент убийства я никогда не вижу. Они уже мертвы, он берет меня с собой и иногда рассказывает об убитых. Или просто показывает, где спрятаны тела.

— Ты говоришь именно об убийце?

— Да.

— Кто он такой?

— Я... я не знаю, дружище. Я понимаю, как звучат мои откровения, поэтому, пожалуйста, не спрашивай меня. Ты мне ни хрена не поверишь.Когда я стал видеть такие картины, мне пришла в голову идея, что можно привлечь к себе внимание, заставить людей... О черт! Я никогда не мог как-то выделиться, хотя не раз был на волосок от этого, пытался выступать на эстраде, выходил на сцену в паршивых клубах, всякая пьянь так орала, что мне было не слышно собственной музыки. А ведь у меня коэффициент интеллектуальности сто сорок шесть. Я не какой-то там болван, у меня хорошая память, веришь, помню все, что прочитал. А вот шансов никогда не было. Или же момент выбирал неправильно. Случалось, вот оно, рядом, но тут вмешивались какие-нибудь подонки и лишали меня всего. И люди, которые имели, дай Бог, хоть одну десятую моего таланта, одну паршивую десятую,становились звездами и важными ублюдками. Все, кого я знал, добивались успеха и богатства, кроме меня, старого простофили Юки Хакаби, а ведь я — сообразительный, симпатичный, некоторые девушки утверждают, что и сексуальный, в общем, шустрый, модный парень. И все напрасно. Я не мог удержаться на работе, пытался заниматься кое-какими махинациями, но из этого тоже ничего не выходило, а тут еще вы, чертовы копы, забрали меня, в общем-то, ни за что. Черт, да если бы какой-нибудь эксгибиционист решил вывалить свое хозяйство наружу и продемонстрировать всему свету, меня бы тут же загребли по подозрению, и вся шарманка опять закрутилась бы, и он стал бы мне показывать трупы в мерном переходе, — так, по крайней мере, послышалось Эйхорду. — Я просто решил, выжму из случившегося все, что можно. Чего я терял, верно?

Если он показывает мне все это дерьмо, я с таким же успехом могу им воспользоваться. Понимаешь, такое ясновидение мне бы пригодилось, если бы я получил работу шпиона или убийцы-профессионала, который пашет на «Коза ностра». К тому же я актер, вот и понадеялся, что выдою из своего внезапно открывшегося дара все, что можно, и те, кто думали, что я какой-то там слабак, неудачник, пустое место, вытаращили бы свои бараньи глаза, сечешь?

Юки сделал паузу, чтобы перевести дух.

— Что за «мерный переход»?

— О чем ты?

— Ты сказал, что убийца тебе все показывал в мерном переходе. Что это такое?

— Теперь моя очередь не понимать, что, собственно, ты... А-а, я сказал «нервный переход», — пробормотал он, видя, что Эйхорд все еще не врубается. — Нервный,в мозгу — нервный переход.Господи! Вытащи пушку и выбей вату из своих ослиных ушей.Эй, я всего только дурачусь. Бум-бум! — На какое-то мгновение возродился прежний Юки Хакаби, но тут же увял. Глаза у него были стеклянные, широко раскрытые, и в них не отражалось ничего, кроме боли и страдания.

— Нервный переход. Место, где он убивает?

— Нет, Господи, нет... — Юки брызгал слюной. — Не там, где он убивает, там, куда он меня ведет. Это связано с психикой. Сначала ничего не видишь, а потом вроде как входишь в комнату или коридор в своем мозгу, а там каменные стены и бетонный пол, и все выглядит как туннель под рекой или что-то подобное, толстые стены, мокрые и скользкие на ощупь, вокруг полумрак, серо и холодно, и в этот момент выходит он и тащит меня — о, черт, дружище. — Юки едва сдерживал слезы, громко сморкался и с трудом собирался с силами.

Завороженный, Джек видел, как его начинала бить дрожь.

— Он показал мне одного типа в Плано. Пошел за ним, застрелил и утопил в канаве. — И Юки рассказал Эйхорду и безгласным видеокамерам, как отыскать еще одну могилу в Плано, штат Техас. — Ох, черт, дружище, там есть еще трупы.

— Где? — очень мягко спросил Джек, чувствуя, как струйка пота поползла по спине.

— В воде.Он показывал мне под водой. Вдоль берега растут высокие деревья, вы взбираетесь на крутую насыпь, наверху начинается грунтовка, и дорога сворачивает вправо. У канавы берег практически отсутствует. Там глубина около четырех-пяти футов, и вода стоит вровень с дорогой. Это что-то вроде ручья. Остановитесь рядом с группой высоких деревьев и все найдете. Старикашка уже там. На вид ему семьдесят пять, восемьдесят, черт, не знаю сколько, но он уже довольно долго находится в воде. Обмотан цепью, весь распух, аж блевать хочется. Понимаешь, он привязан этой цепью к корням деревьев, другие тоже привязаны цепью, вид у них такой, — Юки фыркнул, — как будто встали на якорь.

— Кто убийца, Юки?

— Я ни хрена не знаю, клянусь Богом, я...Дружище, ну не знаю я. Хочешь, я пройду детектор лжи. Все, что угодно. Проклятье. Не знаю я. — Он снова начал всхлипывать, а Эйхорд просто сидел и наблюдал за его хныканьем. Слезы текли по помятому лицу Хакаби и далее по волевому подбородку, как у Кэри Гранта.

— Он никогда не показывается. Остается сзади. В тени. — Тело Юки затряслось от непроизвольной дрожи. — По тени видно, что он высокий. Высокий, как профессиональный баскетболист-негр. Ему нравится причинять мне боль. Он этим кормится. Внушая смертельный страх, он черпает уверенность и силу, силу,в которую трудно поверить. Энергия, которую он обрушивает на мой мозг, когда ему захочется, проникает в самую сердцевину мыслей. Я вдруг теряю контроль над своим разумом и... О Боже, не спрашивай меня.

Снова слезы и судорожная дрожь. Было очевидно, что Юки торопился выплеснуть все свои чувства и эмоции.

— Не заставляй меня объяснять, кто он такой, лучше я тебе расскажу, кем стал я. Сотни раз я мысленно репетировал, как расскажу все копам, когда придет время, и как оставлю их в дураках. О Боже, милый Боженька, не дай мне умереть из-за собственной глупости. Я никого не хотел обидеть, можешь спросить даже эту шлюху Донну. Самое большее, что я сделал, может, дернул ее за волосы пару раз и трахал ее на четвереньках. Вот паскуда. Ей же это нравилось.Шлепнул несколько раз... Никогда никому не причинял боль — я не убийца,пожалуйста, пожалуйста, я не...

— Ладно, — Эйхорд снова уселся, — а теперь опиши, что ты видишь в этом, как его, переходе в своем мозгу.

— Это не переход в моем мозгу, приятель, ты как будто хочешь сказать, что я лгу или мелю чушь про дорогу из желтого кирпича, но проклятый переход настоящий.Уровень связи, где он может меня настичь. Он обрушивается на меня внезапно. Что я вижу? Я вижу серый камень. Капли влаги на стенах. У меня возникает желание помочиться. Я едва успеваю расстегнуть ширинку и поливаю все вокруг. Я хочу запихнуть старину Слая обратно, прежде чем онпоявится, но, понимаешь, есть знак, тебя что-то предупреждает. Онлюбит преподнести сюрприз, но за несколько секунд уже знаешь, вот оно, близко, потому что чувствуешь себя таким... грязным.

— Давай удостоверимся, что поняли друг друга. Ты говоришь, что не знаешь, кто он такой. Но это мужчина, который все время находится в тени. Можно утверждать, что он высокий. Кормится болью. И после того, как немного поиздевается над тобой, показывает, где захоронены тела жертв. Так?

— Да, — приглушенным голосом.

— Как он над тобой издевается?

— Точно сказать трудно, но будто вытягивает из тебя боль по ниточкам. Ощущение ужасное. Кажется, что вот-вот умрешь.

— Послушай, Юки, это все тот же Путь Змеи.Страшилки из плохого фильма ужасов. Какие-нибудь сосунки кропают подобные штучки в Голливуде. Нанюхаются всякой дряни и пишут о типе, который проникает в чужие мозги. Они назвали его Лэмонт Кранберри, поэтому нам неизвестно, украли они идею из романа «Тень»[21] или придумали сами. Чушь собачья. Никто на это не купится, Юки. И в невменяемость тоже никто не поверит. — Эйхорд покачал головой и улыбнулся. Они посмотрели друг на друга.

— Нет, приятель, — прошептал Юки. — Нет. Не-е-е-е-е-ет, это не бред, я не псих, зачем бы мне пытаться... Послушай, ты уже говорил мне, нет, нет, приятель, пожалуйста, я не... Он берет меня силой своего мозга, — тихо заплакал Юки.

— Через тайный нервный переход?

— Да.

Эйхорд сидел неподвижно и наблюдал.

— Угу.

— Ты бы не был так паскудно самодоволен, если бы видел хоть некоторых из тех, кого он угробил. Та шлюха с перерезанным горлом и еще одна на крыше компьютерного центра, которую вы до сих пор не нашли, и остальные... — Водопад слез.

Эйхорд не мог дольше терпеть:

— Я хочу задать тебе еще один вопрос, Юки.

Хакаби глубоко вздохнул и приготовился.

— Может, это кататоническая месть потустороннего мира? — с невинными видом поинтересовался Джек.

Когда он закрывал дверь, вопль Юки «паскуда»все еще эхом отражался от стен.

Джек направился в ближайший бар. «Все равно я найду управу на этого ублюдка», — думал он, облизываясь при мысли о первых глотках «лекарственной» жидкости.

ДАЛЛАС

В другой день, в другое время, с другим настроением Джек бы не сидел за столом средь бела дня и не чертил на бумаге бессмысленные закорючки. Он бы уже находился в том доме и ждал бы, пока эксперты закончат свою работу. Но он вернулся в полицейский участок навеселе и был не в том настроении. Во-первых, хотелось все сделать самому — отправиться в дом, где трусливыйЮки, как он его теперь называл, держал Донну прикованной к стене как животное. Занимался с ней сексом. Показывал ей непристойные фотографии и такие же вырезки из газет. Джека всегда поражало, как умеют смаковать секс и насилие и журналисты, и преступники. Будь его воля, он не допускал бы средства массовой информации к подобным вещам. Пресса сошла с ума! Первые страницы некоторых газет, телевизионные новости зачастую представляли собой торжество порнографии и насилия.

Он сидел пьяный и рисовал пушки, бутылочки с клеем, деревья, двери и пчелиные ульи. Он рисовал все, что приходило ему в голову. Так Джек поступал, когда хотел в точности припомнить какой-то разговор. Эйхорд не обожествлял электронику, как это делало большинство молодых полицейских. Сам он редко прибегал к помощи техники — предпочитал по возможности натуральную обстановку. Даже сейчас, ожидая, когда пройдет его опьянение, чтобы на ясную голову снова посмотреть видеокассету, Джек думал о том, как ему, в сущности, наплевать на новую технику. Компьютеры, правда, это нечто совсем другое. Но он разбирался в притворстве и понимал, как легко умный и социально опасный преступник может одурачить любую машину.

Самая большая ложь, масштаб которой трудно вообразить и которая стояла в одном ряду с «Ваш чек отправлен почтой», была «Нельзя обмануть объектив видеокамеры». Чушь. Можно легко обвести вокруг пальца и видеокамеру, и микрофон, и детектор лжи. По этому поводу написаны целые тома, но толку-то что. Перенося индивидуальности людей на механические и программируемые элементы высокой технологии, вы получаете в итоге либо нечто псевдочеловеческое, либо в высшей степени несовершенную науку. Даже в своей алкогольной затуманенности Джек продолжал «наблюдать» за Юки, представлял, как тот произносит: «Я никого из них и пальцем не тронул». Эйхорд знал, что те оттенки страха, злобы, искренней мольбы, которые он наблюдал в глазах Хакаби, находясь вместе с ним в комнате, на видеокассете пропадут или будут смазаны, искажены.

Джек продолжал рисовать картинки, размышляя о том, что ему делать. Он отправится в этот старый мрачный дом в одиночку. Тут его передернуло. Такая дрожь знакома солдатам в траншеях: они-то знали, что значит идти по краю. Он отправится туда один, полностью сосредоточенный, запрограммированный на неожиданность не только сорока годами жизни, но также «Шепотом летучей мыши» и подобными фильмами 30-х и 40-х годов о заброшенных домах с потайными дверями, замурованными тайниками и прочим.

Он будет прикасаться к обычному дереву, подсознательно ожидая увидеть изысканно украшенные дубовые панели и винтовые лестницы. Вдыхать запахи страха, духов и собственного одеколона, зная при этом, что воздух насыщен электричеством из фильма «Затерянный город», а сумасшедший ученый уже где-то подключает свои провода. Он сотрет пыль рукой, и это будет та же рука, которая судорожно сжимала ручку кресла, когда в кино шел очередной фильм ужасов и на экране скелет клал костяшки пальцев на плечо Ментену Морленду. Джек знал правду. Что бы он ни нашел, какая-то часть его самого сживется со всем этим. Его собственная книга комиксов все больше и больше становилась реальностью. Как-нибудь он сам начнет складывать в пустую коробку из-под сигар газетные вырезки.

Он размышлял о том, как будет действовать, и продолжал рисовать. Сейчас он соберется с мыслями и пойдет посмотреть последние записи бесед с Юки. Интересно, удастся ли ему заметить что-нибудь новенькое.

А завтра, возможно, проверит дом, когда там никого не будет. Теперь Джек хотел отправиться туда вместе с Донной Баннрош. Возможно, что-нибудь и прояснится, когда она вновь увидит то место, где Хакаби недели держал ее в заточении. Что она подумает, когда снова окажется там, когда нахлынет приступ дикой ярости? Какие мысли вообще приходят в голову в подобной ситуации?

Может, еще что-нибудь важное всплывет на поверхность? Или она заметит какую-то деталь, которая вызовет забытый ужас. Где он хранится, ключ к этому странному и непостижимому человеку, который претендовал на звание «величайшего убийцы в мире», а потом отрекся? Ключ к симпатичному парню шести с лишним футов росту, вынужденному демонстрировать свое хозяйство незнакомым людям или похитить и изнасиловать женщину, чтобы привлечь к себе внимание. Сумеет ли она не упустить ту ниточку, которая приведет его, Джека, к полному пониманию этого персонажа? Есть ли хоть малейшая, надежда на то, что он видел, как хоронили трупы, именно таким образом, как он сам описывает?

Джек позвонил и в психиатрическую клинику в Бостоне, с которой одно время ему приходилось сотрудничать, и кое-кому в Прескотте, штат Аризона, и своему руководству, чтобы получить разрешение на доступ к определенной информации. То да се. Он было собрался позвонить Донне Баннрош и спросить ее кое о чем, что они упустили в последней беседе, но передумал.

Эйхорд посмотрел на лист бумаги, испещренный рисунками. Рисунок номер один — пистолет, стреляющий в мишень, в центре которой бычий глаз. В нем красовалось слово «ФЛИППО», написанное печатными буквами.

Рисунок номер два... Из бутылочки льется клей, а из клея вырастает дерево. Подобным образом Джек мог прокрутить в своей памяти почти шестьдесят чисел и имен, и ассоциации будут ясными и понятными ему. Каждый символ представлял собой ключ к памяти, и он предпочитал этот способ работе с микрофоном и магнитофоном. Правда, пользовался иногда магнитофоном в машине, но в других случаях отдавал предпочтение рисункам. Это были не просто картинки, или какая-то игра, или свободные ассоциации.

Они предназначались для того, чтобы зафиксировать изменение тона голоса или паузы в разговоре, словом, те мельчайшие подробности и оттенки, которые могли содержать в себе какой-то намек. Этим способом Джек приучил себя запоминать пропущенное, не отраженное на пленке. Потому что зрительные образы намертво запечатлевались в памяти.

Номер три... Он рассеянно нарисовал три пересекающихся буквы "О".

На этот раз Джек скатал рисунок в шарик, попытался позвонить еще в пару мест, а потом отправился смотреть видеокассеты с Юки. Ничего нового не увидел. Просто какой-то раздраженный, странный человек. Когда он услышал, как Юки произносит «нервный переход», никакого позывного не уловил. Никаких неоновых огней. Никакой сигнальной лампочки над дурацкой башкой Юки. Пустая трата времени. У Джека кружилась голова. Он чувствовал себя пьяным, старым и голодным. Пробормотав: «А пошло все...» — он встал и ушел. Никто не знал, куда он направился, а если бы даже и знал, все равно всем было наплевать.

Очутившись рядом с торговым центром «Лидо», Джек зашел в магазин, купил немного ветчины, свежую булочку, пахнувшую так соблазнительно, что Эйхорду захотелось съесть ее прямо на месте, и баночку сладкой горчицы, которая стоила почти три доллара. Он не мог в это поверить и попросил кассиршу удостовериться. Она еще раз перебрала ценники, и, мой Бог, все оказалось правильным.

Он мечтал об этой горчице с тех пор, как Чинк и Чанк уши прожужжали ему о ней. Горчицу делали в местечке под названием Вульф-Айленд, штат Миссури, и Джеку твердили — стоит только попробовать, и ты будешь готов убить за нее.

Он опустил монетку в автомат и, повинуясь какому-то импульсу, начал было набирать номер фирмы «Джонс — Селеска», но вовремя спохватился. Джек просто не в состоянии был пережить еще один отказ. Он отправился в мотель, зашел в свой номер, швырнул спортивный пиджак на стул, вытащил нож и отрезал ломоть ветчины в дюйм толщиной, намазал булочку горчицей и откусил от нее такой огромный кусок, что вместе с булочкой чуть не прихватил и большой палец. Он не понимал, насколько голоден, пока не забрался в машину с пакетом еды и не заметил, что пускает слюни, как какой-нибудь псих. Джек сглотнул и надавил на газ.

По крайней мере, горчица того стоила. О да. Она, безусловно, стоила три доллара. Джек не мог припомнить, чтобы когда-либо ел такой вкусный сандвич с ветчиной. Он сидел на кровати в номере мотеля в одних носках, задрав ноги на вертящийся стул стоимостью девятнадцать долларов, запивая ветчину холодной кока-колой, и воображал себе жилище Ноэль. Да уж, наверное, они знают, как жить — эти богачи.

Самое смешное, думал Эйхорд, что вовсе не имеет значения, одеваетесь ли вы у Ноймана, покупаете ли кожаные изделия у Гуччи, а за фарфором посылаете во Францию и не беспокоитесь о том, можете ли вы позволить себе трехдолларовую горчицу или нет, и при этом ваш холодильник забит ароматнейшим хересом... даже если у вас на тарелке лежит осетр ценой в пятьдесят долларов, то сандвич с ветчиной все равно остается сандвичем с ветчиной. Так ради чего тратить свою жизнь? Все равно по утрам приходится натягивать брюки. Все равно попадешь в уличные пробки, не важно, едешь ли ты в обшитом кожей «роллс-ройсе» или в отделанном виниловой пленкой форде. Как любил приговаривать один из его друзей: «Детка, только конец имеет значение, а в конце всех уравнивает смерть».

Джек решил вынести мусор, потому что не хотел, чтобы в номере ночью воняло. Выйдя на улицу, он заметил рядом с мусорным баком какую-то голодную неопределенной породы собаку без ошейника. Она с опаской посмотрела в его сторону, а Эйхорд сказал:

— Эй, приятель, поди сюда. — Он уселся на корточки, но собака не двинулась с места. — Подойди, дружище, я тебя не обижу.

Собака продолжала наблюдать за ним, не двигаясь с места.

— Какой же ты породы? — Джек рассмотрел, что это был очень тощий кобель. — Ладно, парень, мы устроим тебе праздник. Ты не против? — Собака и ухом не повела. Эйхорд попытался приблизиться к ней, но та вскочила и скрылась за баком. Уличная собака относилась с опаской к незнакомцам, и это помогало, ей выжить.

Эйхорд заговорил с ней самым мягким тоном:

— Ладно, я понимаю. Но послушай, не уходи. Оставайся на месте. Я скоро вернусь. — Он поспешил обратно к себе в номер. Через пару минут вернулся, неся в руках жестянку, которую выудил из мусорной корзины, и пакет. В пакете были остатки ветчины. Покрошив её на мелкие кусочки, вытащил из кармана газету, разложил на тротуаре, высыпал ветчину и поставил рядом жестянку с водой.

— Налетай, приятель, — пригласил он и ушел.

Джек направился по бетонной дорожке ко входу в мотель, а затем перешел на газон и обогнул здание с другой стороны. Поднявшись по склону холма, он появился сзади мотеля. Дойдя до конца стены, остановился. Отсюда он увидел пса, пожирающего ветчину. Уселся на корточки и смотрел, как собака, покончив с угощением, стала жадно лакать воду.

Она пила довольно долго, потом вылизала жестянку, отошла прочь и уселась за мусорным баком.

— Эй, — позвал Эйхорд, и собака, завиляв хвостом, побежала к нему, но остановилась поодаль.

— Правильно мыслишь, — одобрил он ее решение. — Хотя иногда необходимо доверять некоторым людям. Поди сюда. — Джек похлопал себя по колену.

Держась настороже, пес подошел поближе и принялся обнюхивать протянутую руку.

— Нет. Из еды у меня больше ничего не осталось. Но завтра я тебе еще принесу, идет? — Джек продолжал тихо шептать. — А пока как насчет того, чтобы подружиться? А? — Собака сделала еще пару шагов, и он принялся почесывать у нее за ухом. — Вот так. Молодец, — похлопав пса несколько раз по спине, медленно поднялся. — Что ж, сегодня был трудный день, дружище. Увидимся завтра, ладно? — Он спустился вниз по склону, бросил пакет в мусорный бак, потом вернулся в свой номер, а пес все продолжал сидеть на том же месте. В номере Джек снова снял туфли и начал готовиться к завтрашнему дню. Подойдя к окну, увидел пса, сидящего внизу и глядящего вверх на его окно. Ждет, чтобы его еще угостили. Такому сколько ни дай, все мало.

ДАЛЛАС. ТЮРЬМА

Серый и холодный.

Каменный коридор.

Абсолютная тишина.

Вдали горит яркий свет.

Здесь бросающий в дрожь, обволакивающий мрак.

Он стоит в темном переходе и ждет.

ДАЛЛАС

Этот день, наверное, запомнится Эйхорду как один из самых длинных в его карьере. Он разворачивался, будто сломанная часовая пружина. Джек наблюдал за событиями как бы со стороны, не в силах в них вмешаться.

Дорога из мотеля на юг в центр города была уже хорошо знакома Эйхорду. Сидя в машине, он включил радио и выслушал последние новости:

Было 13 января. Президент все еще ходил вокруг да около иранского конфликта. В Нью-Йорке господа Коральо, Персико и Салерно получили каждый по сто лет тюремного заключения за рэкет. В ракетном центре в Хьюстоне два охранника попались на употреблении кокаина и были отстранены от работы. До дня рождения преподобного Мартина Лютера Кинга оставалось два дня, и в некоторых частях страны, особенно в южных городах, произошли столкновения на расовой почве.

Станция «Метроплекс» не осталась в стороне и вклинилась между оплакиванием Кинга и недавней стычкой полицейских с неграми. Злобная риторика достигла апогея. Станция передавала телефонные разговоры между горожанами через семисекундное устройство задержки, и Эйхорд слушал всю эту ругань, а уровень злобы все нарастал.

— Нам было здесь так хорошо, — жаловался какой-то мужчина, — а потом не без содействия некой Организации помощи цветным негритянская семья купила за наличные дом в этом квартале, а цены на недвижимость...

Его перебил цветной джентльмен:

— Да, конечно, вам было хорошо. Но как насчет цветных? Вы знаете, что до вмешательства этой организации у цветных не было...

В свою очередь его перебил белый джентльмен, который возразил:

— Правильно, наплевать, что случится с нашей семьей, главное — цветные.Меня уже тошнит от этого слова и...

У Эйхорда появилось странное чувство, как будто он снова очутился в середине шестидесятых годов. В свое время он наслушался подобных речей. Для него это была просто старая заезженная пластинка. В общем, день был как день.

...Когда он вошел в здание полицейского управления, за первым столом сидел не кто иной, как Юки Хакаби. На нем был блейзер, черные фланелевые брюки, галстук в синюю и белую крапинку, двухсотпятидесятидолларовые туфли, голубая шелковая рубашка, он был чисто выбрит и выглядел ослепительно.

— Какого чер... — вырвалось у Джека непроизвольно, прежде чем он взял себя в руки, а чисто выбритый «Юки» улыбнулся своей широкой, в стиле Кэри Гранта улыбкой и произнес приятным рокочущим баритоном:

— Полагаю, вы мистер Эйхорд? — и протянул руку.

Джек, двигаясь как в тумане, кивнул и пожал протянутую руку.

— Меня зовут Джо Хакаби. Рад встретиться с вами, сэр. — Крепкое рукопожатие.

— Джо? — пробормотал Джек, переведя дыхание, — я а...

— Верно, — мужчина весело улыбнулся. Это была теплая, искренняя улыбка. Не гнусная сардоническая ухмылка. Не мерзкое хихиканье. Это была улыбка человека, который искренне любил людей. Джек никогда не видел, чтобы Юки прежде так улыбался.

— Просто поразительно, вы понимаете.

— Конечно. — Мужчина говорил быстро, мягко, в спокойной уверенной манере.

— Понимаю. — Он опять улыбнулся. — Поверьте, я к этому привык. Нас всю жизнь путают.

— Да. Просто потрясающе.

— Как видите, мы с ним близнецы. Возможно, я более загорелый, чем Юки, Билл для меня. Наверное, я единственный, кто по-прежнему зовет его Биллом. А вот наши характеры совершенно различны. В остальном, мы копия друг друга. Слегка ошеломляет, если вы к этому не готовы, правда?

— Никто меня не предупредил. Мне было известно, что брат Юки собирается зайти, но я не предполагал, что вы близнецы. Поразительно. Подумал, что это он сидит за столом.

Мимо то и дело проходили полицейские и бросали на них удивленные взгляды. Джозеф Хакаби был в центре внимания.

— Я разговаривал с мисс Коллиер, и она сообщила мне, что вы ведете расследование к... э-э... трагическому концу. У вас есть время, мы сможем поговорить?

— Конечно. Пойдемте. Давайте выпьем кофе и... Сюда, пожалуйста.

— Нет, спасибо. Я не пью кофе.

— Присаживайтесь. — Джек привел его в свободную комнату в отделе убийств.

— Благодарю.

— Вы разговаривали со своим братом с тех пор, как началась эта серия убийств?

— Я не разговаривал со своим братом почти... Да, наверное, четыре с половиной года. Больше четырех лет. Мы были очень близки, но, как говорится, росли врозь. Я почти совершенно потерял его из виду, о чем глубоко сожалею, — вздохнул он, — но так часто случается. Как бы то ни было, я даже не подозревал, что он все еще в Далласе, пока не прочел в газетах о том, что его арестовали по подозрению в совершении убийств, — Джозеф Хакаби покачал головой. — Невозможно в это поверить.

— Не хотите ли вы что-нибудь рассказать нам, что могло бы пролить свет на историю с убийствами?

— Я ничего об этом не знаю. Ничего, кроме того, что видел по телевизору и о чем читал в газетах. И, конечно, то, что рассказали мне адвокаты. Я уже говорил, что беседовал с мисс Коллиер. Она предложила нам троим встретиться, когда у вас найдется время.

— Я собирался повидаться с вами, как только вы появитесь в городе. Просил, чтобы мне сообщили, когда ваш самолет совершит посадку, но, как видно, это оказался один из тех тщательно разработанных планов, которые никогда не удаются. Я даже не знал, что вы в Далласе.

— Все дело в том, что я не прилетал в аэропорт. Вот вам и не сообщили. Я прибыл сюда прямо из своего дома в Хьюстоне. Прилетел на собственном маленьком самолете. На нем можно сесть где угодно.

— А, понимаю. Вы летчик, не так ли?

— Я пилотирую авиетку, — кивнул Джозеф.

— Ну? Я всегда ими интересовался. Так вы проделали весь путь из Хьюстона сюда на авиетке?

— Да. — Он легко и естественно рассмеялся. Его смех был заразителен. Джо сразу понравился Эйхорду, так же как сразу не понравился Юки, настоящий Юки. — Мне пришлось пару раз совершить посадку, но она очень легка в управлении. Раз, и ты снова в воздухе. — У него это прозвучало так, будто он просто вывел машину со стоянки.

— Я бы умер со страху, сидя в такой штуковине. Их делают из стальных трубок и фанеры?

— Алюминий, — Джозеф снова рассмеялся, — дакрон, знаете, что-то вроде парусины. Эти аппараты совершенно безопасны. — Улыбка исчезла с его лица. — Мистер Эйхорд...

— Просто Джек.

Но Хакаби был погружен в свои собственные мысли, а потому повторил:

— Мистер Эйхорд, как насчет Юки? Я точно знаю, что он никоим образом не мог совершить те ужасные проступки, о которых я слышал.

— Ну, — Эйхорд развел руками и снова положил их на стол, — он плохо обошелся с этой женщиной, Баннрош, — Джо Хакаби уставился в пол и кивнул в знак согласия, — и хвастался перед ней трупами.

— Это похоже на Билла. Я, э, понимаете, у него неладно с психикой. Были проблемы в прошлом. Сексуальные преступления. Конечно, вам все известно. Но эта похвальба. Его болтливый рот. На самом деле он не способен что-либо совершить. Он всегда был таким. Одна болтовня. Одни слова.

— Боюсь, на сей раз нечто большее, чем болтовня. Он знает, где находятся могилы. Даже если удастся доказать, что он сам не убивал, то все равно сообщником-то являлся. К настоящему моменту у нас на руках уже сто трупов. Возможно, больше. Это одна из худших серий убийств за всю историю, и факты говорят за то — мне неприятно повторять, — что ваш брат в трагедии замешан. Глубоко замешан.

— Не могу поверить. Никак не могу. Конечно, он немного не в себе. Помешан на сексе. Любит покрасоваться. Но в основном безобидно. Взять хотя бы эту женщину. Я не понимаю, как все могло произойти. Кто-то другой, не Юки. Он и мухи не обидит.

— Он похитил, а затем периодически насиловал и садистски издевался над Донной Баннрош. Месяц держал ее в плену. Поступок, свидетельствующий, что Билла очень мало заботят жизнь и здоровье других людей. Должен предупредить, что вашего брата ждут большие неприятности.

— Но в фирме «Джонс — Селеска» меня несколько иначе информировали. Юки будто бы утверждает, что на самом деле никого не убивал. Понимаете, ему было только известно, где спрятаны трупы. Он говорит, что кто-то другой убил, а ему сказал, где находятся тела.

— Кто-то другой?

— Да.

— Кто-то другой убил, а потом рассказал Юки.

— Чтобы на него пало подозрение.

— Полагаю, что его признают соучастником убийства, как минимум в семидесяти пяти или восьмидесяти случаях, и то только, если он назовет лицо или лиц, замешанных в покушениях. А Билл пока молчит.

Их беседа подошла к концу, Эйхорд сказал Хакаби, что готов встретиться с ним днем и продолжить обсуждение вопроса. Джек хотел выяснить все о жизни Юки, начиная с самого детства. Найти, если удастся, корни желания наказывать и убивать. Разобраться в чувствах этого человека, которые сформировали его извращенное сексуальное поведение. Попытаться сконструировать образ настоящего Уильяма Хакаби. Порыться в темных закоулках сознания, где живет Юки — убийца.

Джека поразил Джозеф Хакаби. Никто в этом дурацком деле — ни преступник, ни адвокат, ни жертва изнасилования, ни брат убийцы — не были похожи на тех, кого ожидал встретить Эйхорд. Подумать только, у Юки оказался такой сногсшибательный брат-близнец. Но тут на него свалился еще один сюрприз.

Секретарша предупредила, что его ожидают двое из офиса главного прокурора штата, и Эйхорд пришел в дикое раздражение. Они уселись вместе с ним за чужой стол и пожелали узнать, как продвигается дело. Не является ли мистер Хакаби членом расистской организации. Эйхорд сначала не понял, о чем речь. «Были ли среди жертв черные?» (Ну и ну!) Парни из офиса главного прокурора штата оказались такой обузой, что Джек чуть ли не с облегчением вздохнул, отправившись на очередную беседу с Юки.

— Давай поговорим.

— Ага. Ладно. О чем?

— Твоя очередь подавать. О чем хочешь.

— Давай поговорим о том, как мне отсюда выбраться, а?

— Боюсь, Юки. Ты серьезно вообразил себе, что тебя выпустят после всего случившегося, так, что ли?

— Послушай, дружище, я тебе уже говорил. Я этого не делал. Только видел, как прятали тела, и сделал ошибку. Думал, что смогу пробиться на первые, полосы газет, побуду гвоздем программы пару недель, а потом смогу устроиться в какое-нибудь заведение. В клуб или еще куда-то. Сыграю на своей славе. Я знал, что смогу изобразить маньяка и выполнить задуманное. А с этой шлю... с этой женщиной, понимаешь, дружище, я просто дал ей возможность смыться. Позволил сбежать. Так же, как рассказывал вам про могилы. Спроси себя, если бы я и на самом деле был убийцей, то с какой стати мне признаваться? Зачем затягивать петлю у себя на шее?

— Ты себе ничего и не затягивал. Тебя поймали, когда ты зарывал труп.

— Чушь собачья. Я не... я никого не зарывал. Я копал, чтобы посмотреть, действительно ли там находится тело. Этот «телевизор» у меня в мозгу все время показывал трупы, и я должен был убедиться, приятель. Я хотел знать точно — я просто спятил или это все существует в действительности.

— Не хочешь ли ты мне еще рассказать про Путь Змеи.До сих пор это была моя любимая тема.

— А, брось. — Юки был спокоен, даже несколько заторможен.

— Или про парадоксы синкретизма. Я не прочь их обсудить.

— Издеваешься?

— Я развлекаюсь. Ага. Кстати, а как насчет тебя? Ты тоже развлекаешься?

Молчание.

— А вот такой поворот тебе, возможно, понравится. Попробуй, Юки. Просто ради смеха. Давай предположим, что жил на свете по-настоящему симпатичный парень, талантливый, энергичный, умный, но не очень удачливый в жизни. И вот он слетает с катушек. Становится одержимым. Начинает головокружительный вираж в этом простом, старом, бесполезном безумии. Ну, скажем, чтобы просто сравняться со всем миром. — Юки вздохнул с отвращением. — Я сейчас рассуждаю чисто теоретически. И вот наш энергичный парень говорит себе: "Послушай, давай-ка по-настоящему расшевелим этот муравейник. Давай уберем столько людишек, сколько сможем, и, если нас поймают — вот тут-то самая изюминка, — мы признаемсяво всех убийствах. Выдадим даже больше того, что известно. Будем ломать комедию. Говорить иносказательно, метафорами, использовать свободные ассоциации и все такое. Нести бред, быть непоследовательными. Выдадим гору всякой чепухи, чтобы окончательно затуманить всем мозги. А потом, когда все возбужденно потирают руки, ото всего откажемся. Расскажем, что на самом деле парень-то ничего такого не совершал, а увидел только в своем мозгу, в потайном переходе. Затем пригласим известную адвокатскую фирму и будем играть в невменяемость". Как Тебе такой сценарий?

— Паскудный.

— Ага. Да, кстати, тебя, наверное, взволнует то, что твой брат прилетел повидаться с тобой.

— Только этого мне не хватало. Этой задницы.

— В чем дело? Вы что, не ладите между собой?

— Можно сказать и так.

— Похоже, что он по-настоящему печется о тебе, если все бросил и прилетел сюда посмотреть, чем может тебе помочь.

— Наверное, для тебя так оно и выглядит, но этот всезнающий самодовольный подонок прилетел только, чтобы позлорадствовать. Не помочь, а позлорадствовать.Да, я люблю Джозефа и ничего не могу с этим поделать. Своего брата любишь независимо от того, каким первостатейным ублюдком он является. Но когда мне в свое время требовалась помощь, я не мог даже ему дозвониться. Мне пришлось пару раз просить у него несколько долларов, так этот подлый сукин сын лгал мне, изворачивался и заставлял меня часами висеть на телефоне. Он занимается выполнением почтовых заказов, гребет деньги лопатой и не мог дать мне пару сотен паршивых долларов, чтобы вытащить из дыры. Его понятие о помощи состоит в том, чтобы посылать письма с нотациями по поводу моего образа жизни. Дерьмовый чек на двадцать долларов, а в придачу лекция. Поэтому не надо рассказывать басни о том, что он вдруг проявил интерес к судьбе своего блудного любимого брата. — Юки гневно сверкнул глазами.

— Не увиливай, Юки. Ты любишь своего брата — да или нет?

— А пошел ты... офицер Крупке.

И в этот момент нечто, чему Джек не мог подобрать названия, потянулось к его одежде, к рукаву пиджака или штанине, к чему-то, во что можно было бы запустить свои когти. И это ощущение было ему знакомо. Сначала что-то, ухватив ткань, подбиралось к конечности, продолжая усиливать свою хватку, и Джек Эйхорд, мужчина, не столько полицейский, а просто человеческое существо, вдруг чувствовал, как когти все глубже впиваются в плоть, и его уносит куда-то, куда он вовсе не собирался. Но сейчас он испытывал чувство первого легкого прикосновения, когда когти только ухватились за его штанину. Слабый безобидный рывок.

День оказался таким же, как и утро, только утро, возведенное в квадрат, а затем увеличенное. Было что-то тревожное во встрече с Джозефом Хакаби. Внешне абсолютно схожий с Юки, но свободный как птица, без наручников или каких-либо иных оков, говорящий теплым баритоном, он вызывал холодок в душе. Вот что во время беседы с Джозефом выяснил Эйхорд:

1. Джо Хакаби — состоятельный человек. «Имею приличный доход», — как он сам выразился.

2. Джо живет один, никогда не был женат, ведет правильный образ жизни.

3. Джо очень понравилась Ноэль Коллиер. Он также считает, что она весьма чувственна. Джеку многое пришлось выслушать об этом предмете. Из беседы за завтраком с адвокатом Джо вынес впечатление, что она собирается обеспечить его брата «энергичной защитой».

4. Джо владеет в Хьюстоне фирмой «Заказы — почтой». Он специализируется на сборе денежных средств для различных благотворительных организаций. Отправляя листы адресатов разным компаниям — по крайней, мере так понял Эйхорд, — заносит имена и адреса в компьютер и продает их другим фирмам, имеющим дело с почтовыми заказами. Он сообщил Джеку, что мог бы «продать ему тысячу мужчин, работающих в органах правопорядка, в возрасте от двадцати одного года до тридцати четырех лет, отобранных согласно почтовому индексу, доходу, финансовому положению и соответствующих списку адресатов Джека». Десять долларов за тысячу наклеек с адресами и право их использования.

5. Джо любит своего брата сильнее, чем тот его. Он рассказал обо всех случаях, когда пытался помочь ему. Платил за него долги, подчищая за ним, старался установить хорошие отношения. Но он не чувствовал ни гнева, ни горечи. «В конце концов я просто махнул рукой. Юки никогда не имел таких шансов, как я, — сказал Джо, — хотя Билл мог бы стать кем угодно. У него отличная голова. Но держать себя в рамках не может — ему не хватает чувства самоконтроля. Но не настолько, чтобы взять и убить кого-то. Он просто не способен на насилие».

Джек попробовал в своем обычном стиле сыграть с Джо в вопросы-ответы и ничего не добился. Например:

— Джо, — говорил он, — помните, мы обсуждали, как вы с Юки, простите, с Биллом похожи, вы сказали, что, вероятно, выглядите более загорелым, чем он. Если вы не виделись с ним четыре года, — Джек прибавил своему голосу металла, — то откуда вам это известно?

— Мне попалась в газете его ужасная фотография. Боже, он такой бледный. — Это была простая констатация факта, сопровождаемая печальной улыбкой, без каких бы то ни было признаков обмана или возмущения. Все остальные «лакмусовые бумажки» также ничего не дали. Эйхорд задавал похожие вопросы в стандартной манере полицейского, слушая не столько, что говорилось, а то, какговорилось, обращая внимание на скорость ответа, на расстановку ударений в предложении. Допрос, если рассматривать его как вид искусства, более всего походит на мысленный теннисный матч. А самые эффектные допросы те, в которых сквозь структуру вопросов и ответов проглядывает что-то недосказанное, неуловимое.

В этом отношении полицейский похож на адвоката в суде. Но не на такого, как Перри Мейсон. Нечасто удается поймать мужчину или женщину на лжи, или, выступая в роли обвинителя, предъявить фотографию, сделанную скрытой камерой («А это не вы ли на снимке с дымящимся пистолетом?»), после чего обвиняемый или обвиняемая разражаются слезами. Нынче почти каждый настолько наловчился в искусстве защиты, а правовая система в такой степени склоняется в пользу обвиняемого (спасибо некоторым законодательным актам Верховного суда), что тому остается только взглянуть на фото, улыбнуться и, если адвокат не подал протест против предоставления в суд неприемлемой улики, вежливо покачать головой и ответить: «Нет. Извините. Действительно, немного похож на меня. Но это не я».

На двух самых знаменитых судебных процессах последней четверти столетия были представлены фотографии «дымящихся пистолетов», а оба преступника, которых запечатлелотелевидение в момент совершения преступления, вышли сухими из воды. В обоих процессах защитники добились оправдательного приговора.

По мере того как Эйхорд шаг за шагом вел Джозефа Хакаби сквозь годы, проведенные в приюте, у приемных родителей, в средней школе, через воспоминания, связанные с возмужанием, он начал ощущать на губах вкус того напитка, который пил в последний раз, когда находился в мрачном настроении — десять дней назад. Он с трудом удержался, чтобы не прервать встречу и не пойти пропустить пару стаканчиков. Джеку стоило немалых усилий воли сосредоточиться на содержании беседы.

Джо искренне полагал, что Юки невиновен. Его убежденность ясно и правдиво звучала во всех ответах. Подобную искренность нельзя подделать. Но братьев Хакаби было нелегко расколоть. Джо ловко обращал все вопросы против допрашивающего. Он отвечал на все вопросы, но его ответы чаще всего звучали как выпады против Джека. Джо невзначай похваливал Эйхорда за его интуицию или что-то еще, но тут же ненавязчиво подкидывал завуалированные «подводные камушки», обойти которые было нельзя. Джек чувствовал, что его толкают, выпихивают куда-то, но сделать ничего не мог. К концу дня так толком ничего и не узнав, он был выжат как лимон, жаждал выпить и не мог дождаться момента, когда доберется до телефона.

Позвонив в фирму «Джонс — Селеска», он не просто хотел услышать по телефону дыхание девушки из его снов, ему важно было узнать мнение другого человека о Джозефе Хакаби, отличное от мнения полицейского. Но Ноэль Коллиер не оказалось на месте.

Полицейские терпеть не могут канцелярскую работу, но она тем не менее является их неизменной спутницей. Увесистая стопа бумаги, которая росла по мере того, как открывались все новые убийства, превратилась в такую гору, что грозила поглотить Эйхорда с головой. Лабораторные отчеты и заключения судебных медиков по такому количеству трупов в конце концов начинают жить собственной жизнью. Результаты опознания подтверждались, оспаривались, отрицались, менялись, исправлялись. Извещения. Расследования. Полицейские сводки. Ложные версии. Все это требовало времени, таланта, людских ресурсов, терпения, выносливости и стойкости коллективного полицейского духа. Одни юридические аспекты превращали дело в кошмар. Оно приобрело международную известность.

Если постоянно разглагольствовать перед людьми о своих способностях, работе и своей жизни, то иногда можно кончить тем, что придется трудиться в одиночку. Самокопание никому не приносит пользы. Остаток дня Джек просидел в участке в полном одиночестве, поглядывая на часы и разгребая грязь этого дела, вспоминая слова и мысли, которых лучше было бы не затрагивать. Ему пришло в голову, что, как ни крути, а сто процентов от ноля все равно будет ноль.

Когда погружаешься в расследование такого мерзкого и запутанного дела об убийствах, поневоле сам запачкаешься, если в тебе есть хоть какая-то человечность. Приходится по-настоящему отгораживать свою личную жизнь, чтобы не смешивать ее со своей профессией, иначе может наступить момент, когда вовеки не отмоешься. Это было одной из причин, по которой копы искали забвение в алкоголе. Одной из причин, по которой рушились семьи полицейских.

Стол ломился от фотографий мест преступления, и не было ничего более гнетущего, чем вид убитых людей. Только ходячие скелеты из концентрационных лагерей могли в этом с ними соперничать. Некоторые тела оказались изуродованы, вид других — как, например, старой леди — был еще более ужасен. Беспорядочное, бессмысленное, подлое, трагичное зло. Как мог человек совершить такое?

Джеку не давал покоя снимок старой женщины. Сколько ей было лет? Где-то на столе у него записано. Она была чьей-то матерью. Без сомнения, бабушкой парочки внучат. А Юки со своим подручным или в одиночку без всякого повода забил ее дубинкой до смерти. Почему? Зачем отнимать жизни подобным способом? Безумие. Беспричинный ужас сумасшествия.

Простите, леди, думал Джек, глядя на распростертую женщину, похожую на потрепанную куклу со сбившейся юбкой. Поговори со мною, мама. Кто это сделал? Сколько их было? Где кроется тайна? И он вернулся туда, где, он был уверен, все и началось, и полностью сосредоточился на именах, образе жизни, демографических данных, сходстве биографий.

Джек прикрыл глаза и попытался разглядеть во всем этом какую-то общую схему. Но как ни старался, перед глазами у него стояли только трупы. Мертвецы, никак не связанные с неизвестным преступником или преступниками. Он не видел никакой иголки в стоге сена. Только загадку и последствия безумия и жестокости.

Ну же, бабуля. Подскажи, что я проглядел. Почему так произошло. Может, это Путь Змеи? Какая-нибудь восточная мистика? Тайна Пяти Триад? Убийцы-гипнотизеры, посланные выполнить наказ доктора Фу? Подвергшиеся лоботомии бандиты из Индии, прибывшие с миссией мщения? Я уже видел похожее кино, подумал Джек, и больше не хочу смотреть.

«Главный секрет всех единоборств...» И «всеуничтожающая сила...» Он понимал, что в основном болтовню Юки не следует принимать в расчет. А вдруг в ней что-то есть? Может, Юки верит в эту чушь? У него сдвиг по фазе, по крайней мере, на первый взгляд. Прирожденный обманщик, сколько лжи он нагородил, чтобы скрыть свое подлинное лицо, характер, мотивацию, прошлое. Дымка ложных сведений приобрела очертания мрачной псевдореальности. А если Юки не способен различать воображаемое и существующее в действительности?

Джек достаточно повидал на этом свете, в потусторонние силы он не верил. Но никогда, никогдане забудет Эйхорд того мужчину в Коулуне. Событие, свидетелем которого он стал, навсегда врезалось в память. Человек в Коулуне занимался искусством ниндзютсу. Джек представлял его себе так ясно, будто постоянно таскал его фотографию в бумажнике.

Конечно, среди его мудрых предшественников были такие знаменитости, как Сун Тсе, Сунь Ятсен, Чан Кайши и ребята с «фабрики грез». Человек принадлежал к одной из буддийских сект. Кружась в мистическом танце, он загонял себя в гипнотическое состояние, протыкал иголками кожу и на голове разбивал кирпичи кувалдой. Но трюки бывают и похлеще, а человек из Коулуна не был шарлатаном.

И вот, по каким-то своим соображениям, которые Джеку, конечно же, объяснили, но его западный ум их так и не воспринял, этот человек взял в руки обоюдоострый меч для церемоний, и в задыхающейся, вопящей толпе братьев из Триады вытянул руку и согнул пальцы так, что кисть стала похожа на лапу зверя. Затем он схватил этой рукой свой мокрый и скользкий язык, вытащил его изо рта на всю длину и собрался... Боже, даже сейчас эта картина стояла у Джека перед глазами — режущее движение лезвия меча, кровоточащий язык. Но меч режет сам. И рука его не держит. И кажется, что невозможно отрезать. И от этого зависит жизнь человека, посвятившего ее своему учению. Его моральные качества не принадлежат ни миру людей, ни тайному братству, честь или ее отсутствие уйдут вместе с ним в могилу, в потусторонний мир. Единственный раз в жизни Эйхорд наблюдал, как сверхъестественная человеческая сосредоточенность заставляет надпочечники вырабатывать живительный адреналин, а мозговые центры туннельным видением воспринимали сигнал — режь глубже.Потом Джек видел только кровавую массу и как тот человек из Коулуна отрезает собственный... О Боже, даже теперь, когда он пытался отогнать прочь навязчивые мысли и спокойно посмотреть на старую женщину, распростертую перед беспощадным объективом бездушной камеры судебного фотографа, перед глазами была та картина.

Самое ужасное, что, совершив это, человек стоял каменно-невозмутимый, решительный, сосредоточенный, слегка щурился и дрожал от переполнявшей его концентрации энергии, силы и воли. Гордый и немигающий победитель, не замечающий никакой потери и рта, полного крови. Его мысли блуждали где-то далеко, за пределами человеческих страданий, за пределами смерти, взгляд проникал по ту сторону реальности, охватывая его личное, внутреннее, и далее уходил в нечто эфирное, неосязаемое, в небесную область, где царит учение Бусидо-самурай-камикадзе-ниндзя и куда допускаются только избранные.

И Эйхорд подумал, как приятно будет смыть алкоголем остатки дня. Убаюкать себя на весь вечер. Он и так сегодня достаточно потрудился, встречался с разными людьми. Как замечательно свернуть прямо сейчас свой лагерь и отдаться соблазну бутылки с кубиками льда. Полностью насладиться. Он все-таки выдержал этот день, хотя ему было непросто. День держал его в своих лапах, как паук, и выжидал, когда он наконец сломается.

Тем же вечером, направляясь на машине к мотелю, Джек узнал о том, что приближается день рождения Кинга. Похоже, что в Техасе это могло вылиться в нечто грандиозное. Тридцатипятилетнего техника обвиняли по шестидесяти пунктам в убийстве во время страшного пожара в пуэрториканском отеле. Какая-то женщина выбросила своего малолетнего сына из окна четвертого этажа, потому что слышала голоса, которые приказывали ей это сделать. В полицейском участке два парня из офиса главного прокурора штата пытались превратить дело Могильщика в серию преступлений на расовой почве. Завтра будут готовы для показа цветные графики. Где-то какой-то тип работал над монографией, в которой проводил аналогию между Ли Харви Освальдом и Уильямом Хакаби — в общем, чушь собачья.

Джек выключил радио и попытался включить воображение. Он представил себе Ноэль в ее апартаментах. Вот он спускается вниз по лестнице, а она стоит к нему спиной в короткой юбке, ковбойских сапожках и медленно задирает юбку, обнажая свои великолепные ноги, и... «Мистер, — говорит она, — на мне ничего нет».

Но он не мог полностью отдаться своим мечтам. Просто день такой выдался, 13 января.

ГАРЛЭНД

— Я была просто ошеломлена, — взволнованно говорила Ноэль Коллиер брату Юки. — Кажется, и реагировала по-идиотски. — Тепло улыбнувшись, он отрицательно покачал головой, и у нее появилось странное чувство, будто Джо не просто вежлив, а понимает и предвидит все, что она скажет. — Вы, наверное, к этому привыкли.

— Конечно. На близнецов всегда обращают особое внимание. А мы и росли вместе. Только в последние годы, когда повзрослели, начали — как бы точнее сказать? — разъединяться. Отдаляться друг от друга. — Он печально махнул рукой. — Думаю, что я окончательно его потерял.

— Это случается.

— Я долго пытался сохранить нашу связь. Платил по его счетам, улаживал склоки, которые он заваривал, вытаскивал его из всяких переплетов. Я старался следовать за ним с метлой и, как мог, подчищал за братом. Но потом его поведение стало... Господи, как бы лучше выразиться? Невыносимым? Что-то с психикой! Он нуждался в помощи и в то же время не хотел и слышать о ней. У него были сексуальные проблемы, которые я время от времени пытался с ним обсудить, но так ничего и не понял. — Он снова покачал головой. — Юки не настолько уродлив, чтобы отталкивать женщин...

— Он симпатичный мужчина, — заметила она, и только потом поняла, как невзначай сделала Джозефу Хакаби комплимент, и залилась краской скорее от неожиданности, чем от откровенности своего признания.

Но он, похоже, ничего не заметил и продолжал:

— Какое-то время Юки хотел стать эстрадным артистом и пробовал себя на сцене. Это был крах. Он работал в ужасных клубах со стриптизом, и я пару раз видел его выступления, он играл перед толпой наливших глаза, которые ждут не дождутся появления голых девок и которым на него наплевать, и это было вовсе не смешно. Постепенно Юки вошел в роль обаятельного парня и приобрел странную манеру речи. Понимаете, когда кажется, что человек вроде слегка тронулся. В нем просто что-то сломалось.

Вы не представляете, как горько видеть падение человека, которого любишь. Не знаю, приходилось ли вам подобное переживать, но для меня это просто ужасно, какой-то столбняк находит. Хочешь помочь и не можешь. Верите?

— Да. Мой жених оказался в таком же положении. Тогда я его очень любила...

Она начала рассказывать ему о себе, и это получилось само собой. На какой-то момент у нее возникло странное чувство, что ее, Ноэль Коллиер, адвоката, держат в руках и ведут, и она не противится, а даже, напротив, хочет выговориться, чтобы они лучше узнали, поняли друг друга. Оценили скрытые пружины поступков, чтобы потом помочь, поддержать...

Выяснилось, что оба были приемными детьми, Ноэль и ее брат тоже жили с родителями душа в душу и называли их папой и мамой. Обе семьи не нищенствовали, но и не имели особо большого достатка. В каждом доме царили уют и добрая атмосфера. Оба были довольны жизнью, оба обладали удивительным сходством со своими кровными братьями.

— Ноэль, скажите откровенно, — Джо смотрел ей в глаза, — сейчас меня интересует только ваше личное мнение, ни с кем другим я даже не стану обсуждать этот вариант — но как вы считаете, может, Билл по-настоящему безумен и совершил все ужасные преступления, в которых его обвиняют?

— На обвинении лежит бремя улик, с их помощью нужно доказать, — причем так, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения, — что Билл действительно виновен. Этой женщине — Донне Баннрош — он рассказал, что убил или, по крайней мере, похоронил убитых. И теперь, как ни крути, Билл является соучастником в серии убийств. Так что выбор у нас небольшой.

— А именно?

— Вариантов всего два. Мы можем добиваться признания его невменяемым в момент совершения убийств. Это дает хоть какую-то надежду уйти от смертного приговора. Он неизбежен, если Билла признают виновным даже по одному пункту. Или мы можем добиваться признания его невиновным, убеждая суд, что существует достаточное основание сомневаться в доказательствах вины вашего брата.

— И есть какая-то надежда? — Он наклонился вперед, и она уловила пьянящий запах его одеколона.

Ноэль отогнала нахлынувшее на нее чувство и продолжала рассуждать:

— Вероятно, так. Понимаете, Джозеф, величие справедливой и беспристрастной правовой системы в нашей стране состоит в том, что представитель обвинения, как я уже говорила, должен доказать вину преступника вне всяких сомнений. Что означает «вне всяких сомнений»? Даже мы с вами, допущенные к материалам дела, не можем сказать точно, виновен он или нет. Ведь так? Я не думаю, что он совершил эти преступления. Я полагаю, что он невиновен. Вы тоже считаете его невиновным, но, чтобы убедить в этом других, требуются информация и непоколебимая твердость. Одна из моих задач состоит в том, чтобы создать в зале суда атмосферу с высокой степенью веры. Я добиваюсь этого разными способами, начиная с выбора присяжных и заканчивая...

Глядя в прекрасные, одухотворенные глаза Ноэль Коллиер, слушая приятный, мягкий голос, Джо Хакаби не мог не оценить ее ум, искренность и профессиональность. Впервые он подумал о том, что дело его брата не такое уж и простое.

Они решили вместе пообедать и за трапезой продолжить беседу. Ноэль предупредила Джо, чтобы он был готов к трудному вечеру. Неожиданно для себя неприступная мисс Коллиер обнаружила, что весь день ей приходилось бороться с охватившим ее незнакомым желанием отдаться этому человеку. Его спокойная речь, доверительность, утонченность действовали на нее, как наркотик. Она не была готова встретить брата-близнеца, да еще такого, который выглядит и ведёт себя, будто сошел с обложки мужского журнала мод. В душе Ноэль закипели чувства.

— Ни дать ни взять — директор компании, богатый, могущественный, с иголочки одетый. Такие выходят из лифта на четвертом этаже какого-нибудь коммерческого центра. Ноэль тянуло к талантливым властным мужчинам с мягким голосом, пусть даже старше ее. Ей нравились те, кому в жизни сопутствовал успех. Джо Хакаби был из их числа. Вежливый, знающий себе цену представитель богатого сословия Хьюстона.

За обедом она хотела выпытать из Джо как можно больше сведений о Юки. Ее заинтересовали бы даже малозначительные подробности, любые воспоминания. Вместо этого она без умолку говорила о себе. По какой-то непонятной причине ей вдруг стало жизненно необходимо, чтобы этот незнакомец узнал все о ее неудавшемся замужестве.

— Моего мужа тоже звали Билл. Билл Чейз. И вот наивная юная девушка Ноэль Коллиер в один прекрасный момент стала Ноэль Коллиер Чейз. Событие свершилось на пасхальной неделе в старой, столетней давности, восхитительной методистской церкви на Фрэнсис-стрит. Небольшое, но запоминающееся событие. Чтобы скрепить узы брака, потребовалось только три человека. Священник Джон Джемисон Киснер, милейший старикан, которого я до сих пор вспоминаю с нежностью, Уильям Чейз и малышка Ноэль.

Никаких свидетелей. Как тайная свадьба. Как будто мимоходом решили зайти в церковь и обвенчаться. Мои приемные родители к этому времени уже умерли, а его родня и слышать ничего не хотела о браке. Грандиозное, великолепное начало. Самым примечательным было то, что Билл так нервничал, что пролил около трех пинт своего белого, англосаксонского, принстонского, протестантского пота.

Парень из высших слоев общества. Куча денег. Он полюбил лицо, тело и, к сожалению, больше ничего. Но он настолько сходил по мне с ума, что выложил все своим папочке и мамочке, и не успели мы глазом моргнуть, как очутились на коленях перед священником. Одни перед алтарем. Мы оба дрожали от страха, а над нашими головами, казалось, витал гнев его родителей. Как бы то ни было, мы поженились. По крайней мере, Билл и его маленькая голубоглазая женушка так думали.

Медовый месяц продолжался два года. Не путешествие на острова, а сама любовь, тот прелестный период обожания, ухаживания, который, как считают молодожены, продлится тридцать лет.

— Да, — кивнул он, — понимаю, сам через это прошел.

— Так вот, минули два года, и, проснувшись как-то утром, мы обнаружили, что все кончено. В глазах общества Билл и Ноэль Чейз продолжали представлять супружескую пару, но от брака остался только звук. — Она скорчила гримасу. — Билл стал... Зачем я вам это рассказываю? В общем, я увидела, что он не очень умен. Его любимая английская высокая мода уже не казалась мне такой элегантной, а английский гардероб просто нагонял, скуку. Сам Билл стал мне даже смешон, хотя я и пыталась заглушить в себе это чувство. С ним тоже произошла метаморфоза. Мы все больше отдалялись друг от друга. Во мне было что-то от девчонки-сорванца, хотя сейчас такого не скажешь... — Подняв глаза на Джо, Ноэль увидела его широкую улыбку и улыбнулась ему в ответ. — Моя склонность к, скажем так, «постельным приключениям», как выяснилось позже, стала Биллу отвратительна. Секс сделался чем-то обыденным, а наши отношения основывались только на нем.

Мой муж принадлежал к богатой семье из штата Висконсин, семье, которая владела империей сыра, так всегда выражался Билл. Я начала дразнить его «мистер Сыр» и чувство презрения, которое всегда испытывала к его чванливым, высокомерным родственникам, перенесла на него. Конечно, каждый из нас чувствовал, что браку нашему приходит конец. Мы медленно расходились в разные стороны. И скоро стали совершенно чужими друг другу.

Он любил, чтобы его партнерша одевалась модно, элегантно и строго, никаких узких брючек и ночных рубашек в стиле голливудских кинозвезд. Мне нравились настоящие мужчины, а не позеры в смокингах с кожаными рукавами, которые держат во рту никогда не зажигающиеся трубки и с упоением обсуждают Ньюпорт или еще какой-нибудь новый курорт на острове с кучей надутых богатых старых задниц. Я ненавидела всех его друзей, а он ненавидел моих.

Потом моя карьера резко пошла в гору, обо мне начали писать в газетах. Тут-то все и кончилось. На некоторое время я и думать перестала о каком бы то ни было замужестве. Но это все в прошлом.

Ноэль вздохнула и принялась извиняться за то, что монополизировала разговор. Она была удивлена собственной откровенностью. Никому из тех мужчин, с которыми спала, она столько не рассказывала. Даже призналась в своей склонности к «постельным приключениям». Только что не вывесила плакат с призывом переспать. Осознав это, Ноэль залилась краской буквально с головы до ног, а Хакаби медленно отпил глоток воды, наклонился к ее уху и сказал:

— Мой любимый смокинг о кожаными рукавами готов объединиться с адвокатской формой. — Он посмотрел ей прямо в глаза, улыбнулся своей ослепительной улыбкой... Тут-то все и началось.

ХАЙЛЕНД-ПАРК

Ноэль парила в небесах. Она никогда ни перед кем так не раскрывалась. Как бы банально это ни звучало, между нею и Джо протянулась какая-то волшебная связующая нить, за обедом они засиделись допоздна. Только тень бедного Юки омрачала праздничность их трапезы.

Казалось, их путь в Хайленд-Парк никогда не кончится. Он следовал за ней в машине, взятой напрокат. Она, конечно, предложила ему место в своей, но Джо не хотел об этом и слышать.

Ее дом очаровал его, и это доставило Ноэль удовольствие.

— Ну и ну, — весело произнес Джо, оглядывая большие светлые комнаты, украшенные картинами и скульптурой. — Бедненькая у вас конурка!

— Да уж, — призналась Ноэль, — это убожество может нагнать тоску.

— Пустенько, пустенько, вы что, еще вещи не успели распаковать? — продолжал он комментировать по ходу экскурсии своим красивым мягким голосом, от которого у нее перехватывало дыхание. Ноэль обожала искусство. В ее коллекции были произведения античных мастеров, «нового искусства», картины импрессионистов и неореалистов, восточная миниатюра... Все это вперемешку было развешано по стенам, расставлено по столам, полкам, горкам, но, как ни странно, глаз не резало. В целом эффект был головокружительным, а дом казался уютным.

— Денег, знаете ли, не хватает, — парировала она.

— Понятно. — Джо поцокал языком. — Что ж, копить надо. Будет и на вашей улице праздник.

— Это успокаивает. — Ноэль рассмеялась. — Серьезно, — спросила она с улыбкой, — вы не считаете это безвкусицей? — его ответ для нее кое-что значил.

— Я думаю, — он придвинулся к ней поближе, — что у вас потрясающий дом. Это самое красивое жилище, которое я когда-либо видел.

Он говорил очень тихо, и она поняла, что он имеет в виду не дом, а ее саму, и почувствовала себя полной идиоткой, когда он не стал тут же, не сходя с места, целовать ее, а повернулся и пошел по комнатам, любуясь разными затейливыми вещицами. Ноэль осталась одна и вся дрожала в ожидании, когда он вернется и обнимет ее. Ей казалось, что он испытывает к ней такое же влечение.

Только величайшим усилием воли она отогнала прочь свои мысли и, когда он возвратился и уютно устроился в кресле, предложила ему рассказать все-все о детстве Юки.

Джо сразу почувствовал, что предстоящий разговор об их с братом детстве, когда они еще были близки, для нее имеет особое значение. Казалось, Ноэль ждала и искала в нем какого-то откровения, могущего пролить новый свет на ее собственную судьбу. Она вся была наэлектризована, сияла. Глаза горели ярко, как под воздействием наркотика.

— Джо, — в конце концов обратилась она к нему, — я так взбудоражена всем этим.

— Это нетрудно понять. Близнецы всегда производят подобный эффект на лю...

— Нет. Не то. Я все время чувствовала, что меня как магнитом тянет к делу Юки, только не могла объяснить почему. Я очень верю в судьбу.

Джо подумал было, не вдохнула ли она кокаина, так Ноэль была напряжена.

— Вы верите в Бога, верно? — спросил он. Она кивнула. — Назовите это Богом. Силой. Роком. Как — не имеет значения. Словом, то, что определяет нашу судьбу. Я тоже верю в рок. — Его пристальный взгляд говорил ей о многом. — Без сомнения, все каким-то образом предопределено.

— Я верю, — сказала Ноэль, не боясь показаться сентиментальной, — ваш брат невиновен. И я буду помогать вам обоим всеми доступными мне способами.

В ответ он просто улыбнулся своей легкой, неотразимой улыбкой.

ДАЛЛАС

Джек пришел на работу с тяжелого похмелья. Ему было стыдно за фантазии по поводу Ноэль Коллиер, а гора неразобранных бумаг на столе вызвала чувство вины. Миска с водой, которую он поставил вчера у бака для отходов, была на месте, а собачий корм исчез. Это был единственный светлый момент утра.

Из утренних новостей он узнал о попытке украсть полицейскую машину в одном из районов Далласа, населенного преимущественно черными. И это не прибавило ему хорошего настроения. А тут еще чертовы парни от генерального прокурора облепили его, как мухи, и потащили к видеомагнитофону.

— Отлично. Начали, — самодовольно улыбаясь и кивая Эйхорду, они как бы говорили: «Мы-тебя-убеждали-но-ты-не-стал-слушать, так смотри».

— "Он никогда не показывается. Остается сзади. В тени. По тени видно, что он высокий. Высокий, как профессиональный баскетболист-негр. Ему нравится причинять бо..."

— Стоп. Вот! Вернитесь назад, — приказал один из парней, Сойер, человеку, стоявшему у пульта. Он нетерпеливо повернулся к Джеку.

— Эйхорд, я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели запись. Вы уловили? Начинайте.

Человек за пультом нажал кнопку, и с экрана вновь заговорил Юки:

— "В воде.Он показывал мне под водой. Эти большие..."

— Нет. Черт! Вы слишком далеко перемотали. Включите на секунду. Отлично. Стоп! Вот этот момент. — Он снова включил воспроизведение.

— "...не знаю... — Юки плакал, а Эйхорд увидел всю нелепость происходящего, потом Юки немного успокоился и продолжил: — Он никогда не показывается. Остается сзади. В тени. — Эйхорд наблюдал, как Юки очень убедительно трясется от страха. — По тени видно, что он высокий. Высокий, как профессиональный баскетболист-негр". — Они снова остановили пленку.

Эйхорд подумал, что знает, чего они добиваются. Дрожь Юки была возможной подсказкой. Либо он был превосходным актером, либо верил в то, что говорил.

Кто-то включил дневной свет, и Эйхорд, будучи с похмелья, был им ослеплен и моргал, словно летучая мышь, вылетевшая из темной пещеры, а Сойер возбужденно спросил у него:

— Ну, что скажете по поводу этогодерьма?

— Ага. Здорово он трясется, признаю. Трудно понять, игра это или нет.

— Трясется? — Эйхорд кивнул. — Что, черт побери, вы мелете. Трясется? — Сойер вел себя так, будто Джек выражался на суахили.

И Эйхорд ответил в стиле Хакаби:

— Трясется. Трепещет. Трусит. Тревожится... трепыхается?

— Что он несет?

— Вы прокрутили кусок, где видно, как он дрожит. Когда рассказывает мне, что никогда не видит этого парня. Легкая театральная дрожь. Неплохо сыграно. Система Станиславского, насколько я могу судить.

— Не понимаю, чушь какая-то, — обратился Сойер к Уолли Майклсу, который, с трудом подавив улыбку, невинно развел руками, как бы прося оставить его в покое.

— О чем вы, черт подери, мистер? Я только что продемонстрировал вам те кадры на видеокассете, где ваш подозреваемый говорит о паршивом ниггере,а вы сидите и рассуждаете про какую-то дурацкую дрожь, в которой нет никакого смысла. И кстати, у вас к щеке прилип кусочек туалетной бумаги, — его напарник фыркнул, а Сойер с отвращением покачал головой.

— О, — пробормотал Эйхорд, — совсем забыл, — он потрогал рукой и обнаружил у себя на лице неуместную наклейку. — Я порезался, когда брился, — объяснил он. — Черт!

Опять пошло воспроизведение.

— "Он никогда не показывается. Остается позади. В тени. По тени видно, что он высокий". — Мужчина со злобой повернулся к Эйхорду, который чувствовал себя распадающимся на части.

— Слушайте, черт побери!

— "...сокий. Высокий, как профессиональный баскетболист-негр".

— Господи!Он же открытым текстом твердитвам о том, что убийца — высокий негр. Это же ваша собственная чертова запись допроса, а вы пропустили этот момент.

Эйхорд жаждал выпить. Нет. В первую очередь он хотел ухватить этого идиота одной рукой за шиворот, другой за галстук, подтянуть к себе, а потом огреть по башке. Нет, не так! Взять крест-накрест за лацканы пиджака и заставить этого сукиного сына подавиться собственным невежеством. Прямо здесь на полу скрутить его в узел. А уж послепойти и выпить. Вместо того он глубоко вздохнул и, постукивая по столу зубной щеткой, с трудом сдерживая эмоции, принялся шаг за шагом, факт за фактом разбирать длинную череду смертей, которые в настоящее время приписывались Могильщику либо неизвестным преступникам; продолжая отбивать ритм, он твердил о методике действия преступника, о возможной единой схеме, о случайном факторе, отсутствии традиционных особенностей; перестав постукивать по столу, Джек бросился как бык на красную тряпку, пытаясь убедить этих двух недоумков в том, что «высокий, как профессиональный баскетболист-негр» — всего-навсего образное выражение.

Постукивание, в общем-то, произвело эффект, но без музыки он был не полон, поэтому в конце Эйхорд включил на всю мощь сбои голосовые связки.

К середине дня, когда у него было назначено свидание с психиатром Сью Мандел, ему удалось от них избавиться. Они ушли. Он представлял себе Сью как старую деву с характером, лет пятидесяти с лишним, пяти футов ростом, с волосами, собранными на голове в пучок, неприступного вида.

Джек не просто устал, он был без сил. Проклиная про себя всех «мерзавцев-бюрократов», отнимающих понапрасну время, недотеп и бездельников, дегенератов, душителей и мучителей и всех остальных мерзких личностей, он направился в кабинет, где его, должно быть, ждали. Вот тут-то его и догнал незнакомец, ласково хлопнул по спине рукой, которая больше подходила профессиональному борцу, и "весело спросил:

— Джек? — Голос у него был на октаву ниже, чем у Эйхорда.

— Вы Сью Мандел?

— Он самый, приятель. Пойман с поличным.

Психиатр имел шесть футов росту, весил около двухсот десяти фунтов и имел аккуратно подстриженную бородку. Настоящий парень. Говоря по правде, при виде этого доброго умного гиганта Джек и ухом не повел. Он уже привык попадать впросак — уж такое переменчивое и непредсказуемое досталось ему дельце. Там он встретил прекраснейшую из женщин, которой он обладал во сне, и она произносила свое имя по-мужски — Ноэл, вместо Ноэль; так почему бы здесь этому психу не именоваться Сью?

— Вы известная личность, малыш. Я следил за вашей деятельностью еще с Лоунли-Хартс. Горжусь знакомством.

— Приятно слышать, — откликнулся Джек. — Ему понравился этот человек. Парень обладал тактом, хотя имя у него было все ж таки дерьмовое.

— Вы хотите что-то разузнать о нашем друге, — психиатр сделал неопределенный жест рукой в направлении тюрьмы, где под замком содержался Юки, — верно?

— Конечно.

— Никто вам не расскажет об этом с большей радостью, чем ваш покорный слуга. Трудность в том, что я не уверен. Мы много беседовали. У него свои, глубоко скрытые проблемы. Он обладает самомнением, соответствующим его репутации «известного сексуального извращенца». Но вопрос в том — достаточно ли чрезмерных тревог и разочарований для того, чтобы совершить серию убийств? Нет способа, чтобы это определить. Результаты тестов неубедительны. Детекторы лжи тоже неубедительны, И на них нельзя полагаться. Юки — сам по себе скользкий тип, часто притворяется, но это охваченная ужасом и порабощенная личность. Кошмары, назовем их так. Некто, показывающий ему могилы. Представьте, для Юки эта фигура действительно существует. Он верит, что кто-то способен устанавливать контроль над его разумом, и кто бы это ни был, он, вероятно, очень могуществен.

— Доктор Мандел, чтобы лишний раз не спорить, возможна ли такая вещь, как «нервный переход»?

— Конечно, возможна. — Психиатр улыбнулся. — Но давайте определим, что представляет из себя нервный переход. Это не бетонный туннель, где проложены железнодорожные пути, по которым ровно в два часа пятьдесят пять минут пополудни твоя мысль на поезде отправляется домой. Забудьте о переходе или каком-то проходе. Назовите это мысленной тропой, на которой происходят определенные типы чувственных контактов, превосходящие человеческое понимание. Вы стоите спокойно, и вдруг ваш затылок получает сигнал от мозга, на голове начинают шевелиться волосы, вы поворачиваетесь и видите, что кто-то на вас смотрит. Скажете, совпадение. Не исключено и возможно, шестое чувство — ваш разум поднялся на более высокий уровень. В естественном состоянии этот уровень не функционирует. Но сверхъестественный уровень мысли позволит вам сверхъестественно оценить ситуацию — на основании оценки возможностей, обстоятельств или сходных положений, с которыми вы обычно не сталкиваетесь.

— Может ли субъект, скажем, под действием гипноза, подняться на этот уровень понимания силой воли другой персоны? То есть может ли другой индивидуум направить соответствующее внушение так, чтобы в установленные моменты времени он мог заставить вас мыслить на этом уровне в ответ на какой-то запрограммированный раздражитель?

— Маловероятно, но допустимо. Если две личности настолько созвучны друг другу — я имею в виду до такой степени, что, как говорится, чувствуют, что могли бы читать мысли друг друга — и одна из них доминирует над другой, то допустимо, что личность, сильно восприимчивая к подобному роду мысленных манипуляций, окажется в таком положении, что бессознательно позволит подчинить собственную волю воле другой личности и станет улавливать мысли. Я знаю несколько документированных подобных случаев в клиниках и не стал бы сбрасывать их со счетов.

— Как насчет описания высокого мужчины, стоящего в тени? Он реально существующее лицо?

— Я бы сказал, что для Юки — да. Если эта созвучная Юки личность оказалась способной на проекцию мыслеобразов, о которой мы говорили, то могло быть и так, что он или она воспроизвели реальную действительность, а не плод воображения.

Назовем это усиленной реальностью. Представьте, я способен манипулировать вашими мыслями на этом уровне и рисую в вашем мозгу себя, стоящего на столе, машущего руками, как крыльями, а затем прыгающего вниз. Конечно, образ нелепый. Но как отразится усиленная реальность в мозгу реципиента? Смогу ли я заставить вас вообразить, как я взлетаю со стола? По правде говоря, не уверен. Но чувствую, что, манипулируя мыслями, можно создавать образы усиленной реальности.

— Я думаю — предупреждаю, это язык непрофессионала и, возможно, я все понял неправильно, — я думаю, если человека нельзя загипнотизировать против его воли или заставить сделать что-нибудь дурное, то, значит, он для этой цели непригоден. Наверное, я упрощаю, но разве мысленная манипуляция не то же самое, что и гипноз?

— Нет, это не совсем так. Прежде всего я считаю, что мы не очень удачно выбрали слово «тропа» в качестве метафоры. В широком смысле мы подразумеваем наложенные друг на друга индивидуальности — одна из которых доминирует, другая в равной степени подчиняется. Если доминирующая личность агрессивна, антиобщественна, разгневана... Если она желает наказывать... Если вы сталкиваете подобную личность с личностью, у которой есть желание, затаенное или нет, быть наказанной, у вас на руках потенциально страшный сценарий. Доминирующая личность может быть в высшей степени ужасной и держать в страхе пассивную личность, но в подсознании пассивная личность фактически жаждет этого насилия. Понимаете?

— Не могли бы вы назвать какой-нибудь учебник, который помог бы мне разобраться в этом феномене?

— Без подготовки не могу. Проблема в том, что это не очень подходящий, с научной точки зрения, предмет. Такая неуловимая среда — да еще так мало твердых доказательств ее реального существования — вряд ли заинтересует толпы врачей. Слишком мало достоверной, документально подтвержденной информации и результатов исследований. Можно изучить отчеты психиатров — таким путем вы добудете некоторый справочный материал. Естественно, этот предмет вызывает огромный интерес. Помнится, лет пятнадцать назад я читал о каком-то тайном исследовательском проекте на тему мысленного манипулирования, разрабатываемом одной из секретных правительственных служб, но не думаю, что они многого добились.

— Я, конечно, понимаю, к чему вы стремитесь, но не уверен, что это прозвучит убедительно.

— Почему? Слишком заумно? Могу предложить другую гипотезу. Например: Юки. Чрезвычайно смышленый. Очень сообразительный. Постоянно терпит крах в своих попытках, как он выражается, «стать звездой». Жаждет обожания. Уважения. Требует внимания. Нуждается в этом, чтобы успокоить свою ранимую душу. Эй, люди, посмотрите на меня! Восхищайтесь мной!Люди же не уделяют ему внимания, не восхищаются им. Они лишь осуждают и критикуют его за провалы. Они не дают ему стать звездой. В ярости он наносит ответный удар. Для начала силой навязывая свои сексуальные способности незнакомкам. Прижимаясь к женщинам в общественном транспорте. Демонстрируя себя в переполненном магазине. Похищая женщину и насилуя ее. Кто может утверждать, была ли мисс Баннрош первой или двадцать первой по счету? Множество насильников не говорят об этом, пока их не поймают. Множество жертв не заявляет об этом.

— Верно.

— Таким образом, мы имеем вероятный образ парня, безнаказанно совершающего убийства. Вот что он говорит себе: «Я изнасиловал энное количество женщин, навязал им свое общество, отплатил им за то, что они не оказывали мне должного внимания, а я в этом так нуждался. Все сходит мне с рук. Я все могу. Если я изнасиловал и остался безнаказанным, почему бы не делать то, что хочу? Я сообразительнее, чем вся ваша полиция. Дьявольски умнее, если на то пошло. Я им всем покажу. Я начну убивать и прятать трупы. Вот тогда они пожалеют, что не обращались со мной, как со звездой».

— Похоже, вы хотите сказать...

— Да, хочу сказать, что Юки может быть виновен в убийстве. Можетбыть. Я утверждаю, что он достаточно умен и антисоциален, чтобы убить, и, в теории, достаточно расстроен психически, чтобы в конечном счете вообразить себя неким мифическим палачом, способным всех нас одурачить. Выступать от имени дьявола. В целом весьма правдоподобная версия.

— Я снова ничего не понимаю, — признался Эйхорд, покачав головой, в полной тщетности своих усилий, а Сью Мандел загадочно улыбнулся и подбросил вверх конец своего галстука.

— Для начала позвольте предложить вам вот это. — Сью подтолкнул в сторону Джека пачку бумаг. — Герр Юки. Во всей своей скрытой, хвастливой — я-сделал-это, я-этого-не-делал — красе. Тут результаты тестов. Наблюдений. Это не совсем обычные тесты с набиранием очков. Вы выиграли. Вы проиграли. Это тесты Роршаха, Гестальта. Способы определить, что именно сделало поведение Юки ненормальным. Способы установить его взгляды на жизнь. Как он планирует свои поступки. Умеет ли он отличать добро от зла. Ценит ли собственную жизнь или вашу — все в таком роде. В общем, я только могу добавить, что результаты все еще неубедительны. Взгляните. Засуньте в мясорубку и попробуйте соорудить какой-нибудь гамбургер.

— Ладно, попробую.

— Отлично.

Дорога к мотелю была долгой, но Джек поймал волну, на которой передавали музыку в исполнении различных оркестров, и это несколько отвлекло его от тягостных мыслей. Бэйси, забытый Вуди, оркестр, похожий на оркестр Тэда Дамерона[22] и барабанщик, который, казалось, лупил по столу линейкой, горьковатая на вкус музыка эпохи свинга наполнила салон машины, и Джек остановился, купил бутылку, пакет со льдом и отправился дальше.

Он открыл банку собачьего корма, отнес его псу и налил ему свежей воды. И, конечно же, проклятого пса нигде не было видно. Ему следовало бы знать, что этот зверь не будет сидеть и поджидать такого неудачника, как Джек.

Захлопнув дверь в комнату, Эйхорд налил себе полный стакан, бросил пару кусочков льда и проглотил его за четыре-пять глотков. Соорудил еще один, уселся на кровать и сбросил туфли. Потянувшись за стаканом, громко сказал, обращаясь к пустой комнате:

— Ладно, провались, оно все пропадом. Давай напьемся и станем важной персоной, — опорожнил стакан и вместе с тающим льдом почувствовал на губах вкус чего-то еще — терзающей отвратительной неопределенности.

ХАЙЛЕНД-ПАРК

Они начали работать в гостиной. Она сидела в окружении официальных и деловых бумаг. Каждый трудился в полную силу, стараясь не упустить даже незначительной подробности из прошлого, чтобы подвести какую-нибудь базу под, в общем-то, безнадежное положение Юки. Бедная обстановка детского приюта и дома приемных родителей привила обоим близнецам желание, если не сказать больше, выбиться в люди. Но тут-то идентичная биохимия так или иначе утратила свою способность организовать и формировать их дальнейшую жизнь.

— Хотела бы я знать, — вслух подумала Ноэль, — как так получается, что два одинаковых близнеца с одними и теми же скрытыми способностями могут прийти к столь разным концам? Когда начали расходиться ваши дороги?

— О-о-о-о-ох, — тихо вздохнул Джо, — это значит забраться далеко назад в наше детство.

Когда он начал рассказывать, она вдруг поймала себя на том, что думает не о Юки, а о том, является ли тихий звук струн акустической испанской гитары Лауриндо где-то на заднем плане подходящей для этого момента музыкой. Мой Бог, подходящеймузыкой! Она работает вместе с братом подозреваемого в убийстве, а выбрала музыку, как будто у нее дома свидание. И этот пижон, сидящий напротив в сшитом на заказ костюме и брюках, которые выглядят так, как будто они нарисованы! Почему бы ему не носить поношенный старый костюм, брюки с отворотами, открывающими полоску белой кожи над короткими носками? Почему бы ему не быть вторым Юки и не сидеть в клюквенном свитере с белым ремнем? Но Джо Хакаби представлял собой нечто другое. Она моргнула, глубоко вздохнула и выкинула прочь из головы эти мысли.

— Надо было работать. Я оказался удачливее и нашел себе местечко у Холмана в компании по производству мороженого, для мальчишки — манна небесная, понимаете, хоть и зарабатываешь по минимуму, но каждую неделю выплата сверхурочных, а кроме того экономишь кучу денег, потому что мороженое ешь бесплатно. — Она улыбнулась. — Малыши трудились под началом какого-нибудь подростка-тирана, который в компании считался детским вариантом управляющего. Все наши знакомые ребята мечтали работать у Холмана. И, конечно же, я устроил туда Билла. Фирма постоянно теряла ребят, кого-то увольняли, кто-то уходил сам. Не прошло и недели, как я устроился, освободилось место, я, естественно замолвил словечко за брата. Они обычно спрашивали — мол, кто ворует или ленится, или грубо обращается с покупателями, — и я поклялся, что Билл отличный парень, и они сказали — ладно, попробуем. Меня любили, так что Билл был принят.

— Что же произошло?

— Вы спросили, как могут близнецы прийти к разному концу, а я не знаю. Физически мы были очень похожими, но в душе разные. Он хотел, чтобы его тут же одарили, а я, наверное, уже в этом возрасте понимал, что уважение нужно заработать. У Холмана заявили, что Билл украл. Это было похоже на небольшой суд. Я вспоминаю одно субботнее утро. Смешно. Я так живо все помню. Наш босс-подросток созвал нас, — он грустно улыбнулся, — и сказал, что разговор будет по поводу Билла. Его подозревали в том, что он взял какие-то деньги. Я не помню сколько — это не могла быть большая сумма — возможно, в кассе недоставало доллара, но преступление считалось тяжким. И наш босс объявил, что мы должны сказать ему, взял ли деньги Билл. Раздали маленькие клочки бумаги — тайные бюллетени для голосования. Малолетний суд присяжных. Если бы только вы были там, чтобы его защитить, а?

— Да, жаль. — Она жадно впитывала каждое слово.

— И, конечно же, детский суд, состоящий из его ровесников, признал Билла виновным.

— Незаконное судебное разбирательство.

— Наверное, даже не это. Нам не дали проверить бюллетени, так что наш босс смог с легкостью обрушиться на Билла. Его выгнали. Но мы были по-прежнему дружны, как и полагается братьям-близнецам. Я сказал им, чтобы они засунули свои бюллетени в задницу, — он с отвращением поморщился, — бросил отличную работу у Холмана, чтобы поискать другую вдвоем с Биллом. И следующее место мы нашли вместе. Питомник Ворхардского. Никогда не забуду! Мы вкалывали, как рабы, а получали гроши, но все равно считали, что нам повезло, потому что трудились на свежем воздухе.

Мы представляли себе, как в один прекрасный день станем спортивными звездами-близнецами. В то время оба обожали бейсбол и поэтому трудились изо всех сил, чтобы быть в форме. Но одно дело хотеть работать изо всех сил и совсем другое действительно работать.

— Ю... Билл лентяй?

— Хм. Не совсем так. У него был иной взгляд на вещи, понимаете? Он, случалось, всю ночь не спал, составляя планы или придумывая, как бы кого-нибудь обжулить, но когда доходило до того, чтобы под палящим солнцем с лопатой в руках перекапывать торфяной мох, то извините. Он начинал плакаться мне, что зарплата ничтожна и тому подобное, а я трудился с ним бок о бок и радовался своей работе, и, наверное, кто-то из начальства увидел, что он из себя представляет, и его тут же уволили. Кажется, что он не продержался и десяти дней. Так начались наши трудности. На этот раз я не уволился. Мне были нужны деньги и, хотя работа в питомнике не особенно нравилась, я не мог так просто взять и уйти. О, он был в ярости. Оказывается, я поступил нечестно и стал причиной всех его проблем.

— Ему удалось устроиться на другую работу?

— Нет, и это длилось довольно долго. Он связался с шайкой уличных мальчишек, но и здесь у него ничего не вышло. — Джо хихикнул при этом воспоминании. — Мы были недостаточно жесткими. Всегда старались уклониться от драки. Полагаю, в шайке его быстро раскусили. А может, ему надоело искать пустые бутылки и сдавать их в магазин, и он нанялся мыть подержанные машины. Мойщики использовали какие-то химикалии, и Билл от этого очень страдал. Его кожа постоянно была покрыта сыпью. Во всяком случае, — тут он рассмеялся, — его поймали за чтением комиксов на заднем сиденье старого автомобиля и уволили.

— О, как обидно.

— Да. После этого места работы начали меняться чередой. Похоже, что ему всегда удавалось расположить к себе персонал, и для подростка он иногда прилично устраивался — один раз в компании по производству мыла ему платили столько, сколько нам и не снилось. Но удержаться на одном месте он просто не мог. Неделя, максимум две.

— Вы по-прежнему были близки?

— Конечно. Хотя трещина в наших отношениях все углублялась. Он не простил мне то, что я не бросил питомник и не начал снова работать вместе, с ним. Инцидент его глубоко задел.

Джозеф продолжал рассказывать ей о молодых годах Юки. О девушках, с которыми они дружили, гуляли. Ноэль отчетливо представляла теперь, как между братьями возникло детское соперничество, усиленное неудачами Юки в попытках достигнуть каких-то высот, уже взятых Джозефом, и он наверстывал упущенное, совершая дикие антисоциальные выходки. Слушая Джо, она невольно прикидывала, мог ли Юки совершить те злодейские немотивированные убийства, в которых его теперь обвиняли. По схеме, выстроенной под впечатлением от рассказа, получалось, что нет. Враждебности и раздражения, казалось Ноэль, недостаточно для формирования характера убийцы-маньяка.

В конце концов они переместились в застекленный внутренний дворик, который одновременно был солярием и столовой. Пока она наливала себе кофе, а ему «Перье», он бредил ее домом.

— Никогда не видел более красивого дома, Ноэль.

— Я рада, что он так понравился.

— Он просто великолепен. И все это пространство. Какое расположение!

— Неплохо иметь немного места.

— Это называется «немного места»; в Хьюстоне мы именуем такие дома «поместьем».

— Ах, бросьте. Я видела, как живут ребята вашего полета. У меня всего пять акров земли, наверное, и этого много. — Ноэль встала и включила наружное Освещение.

— Господи, у вас просто волшебный дворик.

Она рассмеялась. Они переменили тему разговора, и она стала расспрашивать Джозефа о его полете.

Он охотно представил ей свою авиетку и между делом сказал:

— Я мог бы долететь прямо сюда и приземлиться в вашем дворике. Вот, — и показал пальцем, — отличная посадочная площадка.

— Вы не можете прилететь прямо сюда, — быстро отреагировала она.

— О, это не испортит ваш газон, Ноэль.

— Я не о том. Вы напугали бы меня до смерти, если бы совершили посадку на этой штуке в моем дворике.

— Пустяки. Это абсолютно безопасно. Всякую неожиданность, конечно, трудно исключить...

— Катастрофу вы называете неожиданностью?

— Ну, — он рассмеялся, — катастрофа — сильно сказано. Если вы попадете на ней в аварию, а со мной такое случалось пару раз, вы просто бросаете ее, вот и все.

— Я, безусловно, брошу ее, будьте уверены. Сначала подожгу, а потом брошу.

— Ну, бросьте.

— Я серьезно, Джо. На вид это так опасно.

— Не опаснее, чем, скажем, полет на дельтаплане. На самом деле вполне безопасно. Как правило.

— Полет на дельтаплане! — Ноэль вздохнула. — Полагаю, вы этим тоже занимаетесь, верно?

— В общем, да, — признался Джо. — Но все не так страшно, если действовать с головой. Я хочу, чтобы вы увидели мою крошку. Ручаюсь, она вам понравится.

— Вы не собираетесь вместе со мной подняться в воздух на этой штуке?

— Нет. — Он улыбнулся. — Это одноместный аэроплан. Однако выдерживает от четырехсот до пятисот фунтов. И при этом взлетает. Я хочу как-нибудь прилететь сюда и продемонстрировать ее вам. Я мог бы приземлиться прямо здесь, места хватает. — Он обвел рукой ее владения, тень его ладони скользила по стеклу. — И прокатиться вон по той узенькой дорожке. Вы бы получили удовольствие.

— Господи, только попробуйте, — вымолвила она, но при этом ее глаза сияли, и нетрудно было угадать, что образ маленького самолета ее взбудоражил. Еще бы, разве не интересно посмотреть, как Джо им управляет?

— Абсолютно безопасно, честно. Конечно, если вы не совершите какую-нибудь глупость. Я занимался высшим пилотажем. Это нечто грандиозное. Одно время даже увлекся воздушной акробатикой, но давно бросил.

Джо говорил очень мягко и серьезно, и ей было совершенно ясно, что он изо всех сил старается убедить ее, как будто ее требовалось подталкивать. В душе она усмехнулась над словом «подталкивать», можно сказать и «подпихивать». «Брось думать об этом, девочка, предостерегла она сама себя».

— Я не хочу видеть, как в третий раз вы разобьетесь у меня на заднем дворе.

— Она просто конфетка, честное слово. Я мог бы поднять ее в воздух прямо под линией электропередачи. У вас здесь пятнадцать — двадцать футов открытого пространства, а мне требуется всего двенадцать или около того. Хотя и это вовсе не обязательно.

— Могу поспорить, что нет, — расхохоталась она, и он тоже не смог удержаться от смеха.

— Подождите, пока сами ее не увидите. Она прекрасна. И я просто качну крылом и аккуратненько приземлюсь там, где вам будет угодно. Что вы на это скажете?

Она медленно отрицательно покачала головой, но оба понимали, что это означало «да», и она улыбнулась в предвкушении перспективы увидеть Джо еще раз. А потом еще раз.

ДАЛЛАС

Это было еще одно паршивое утро. Поднявшись с похмелья, Эйхорд страдал от пульсирующей головной боли в висках. Он с трудом умылся, налил псу свежей воды в миску, которую украдкой выставлял за дверь мотеля (с молчаливого согласия подкупленных горничных) и добрался до полицейского участка более или менее в целости и сохранности. Дорожное движение казалось особенно опасным, а чистка зубов и прополаскивание рта не смогли удалить с языка толстый, плотный, кислый налет. В 7.50 утра он уже начал мечтать о том, как замечательна на вкус будет первая тройка стаканчиков со льдом.

Головная боль достигала размеров ночного кошмара, и Джек проглотил пару таблеток, прежде чем понял, что толку от этого никакого. Бормотание включенного радио было для него просто невыносимо. Этим утром он никак не мог найти хоть какую-нибудь музыку. Похоже, что все программы составлялись либо маньяками, либо лишенными музыкального слуха. Он прошелся по всему диапазону и в конце концов поймал какую-то древнюю станцию. Она передавала мелодии, которые игрались перед последним танцем на университетских балах и танцевальных вечерах в пятидесятых годах, и было что-то странное в том, что Джек ехал на работу в сопровождении песенок «Сегодня ты мой учитель», «Ты свет моих глаз» и «Красные паруса в лучах заката» — а стрелки часов еще не дотащились и до восьми. Джек оставил эту музыку и, не думая ни о чем, продолжал двигаться по музыкальной тропе времени. Он подкатил к участку посередине «Голубого бархата», подавленный до глубины своей полицейской души.

Войдя внутрь, он еще некоторое время боролся с желанием позвонить Ноэль Коллиер, которая так и не ответила на его последний звонок, и в конце концов набрал номер в Скоттсдэйле (по нему Джек звонил уже два дня). Ноэль не застал, нарвался на автоответчик, оставил сообщение, налил чашку кошмарной полужидкой смеси, напоминавшей по цвету кофе, и решил почитать газету в качестве компенсации за то, что не слушал утренние новости по радио.

Женщина семидесяти семи лет погибла под колесами автобуса. Заходящий на посадку пассажирский самолет столкнулся в воздухе с взлетающим частным самолетом в Солт-Лейк-Вэлли в штате Юта. По предварительным данным погибло двадцать два человека. Мужчина, страдающий параличом центральной нервной системы, которого называли «одним из самых мужественных людей нашего столетия» и который, несмотря на резко ослабленную способность передвигаться, основал процветающую фирму по переработке алюминиевых отходов, находился в своей квартире, когда какой-то неизвестный вломился к нему, напал на паралитика и избил его, нанеся при этом тяжелые телесные повреждения. На улице пропала девятилетняя девочка. Полагали, что четырехлетний мальчик погиб при пожаре только оттого, что домовладелец отказался установить пожарную сигнализацию. Актер, когда-то игравший в «Одиноком всаднике» на телевидении, сдал багаж в хьюстонском аэропорту, и в полете кто-то украл его кольты вместе с серебряными пулями. Похоже было на то, что все из кожи вон лезли, чтобы празднование пятьдесят восьмой годовщины со дня рождения Мартина Лютера Кинга сделать национальным праздником.

День как день. Где-то по улицам бродил Могильщик, а может, он уже сидел в тюрьме в одиночной камере у них под носом, а может быть и третий вариант — ни то, ни другое.

Джек представлял себе, каким восхитительным на вкус будет первый глоток. Он точно знал, что одного глотка вполне достаточно, чтобы развеять туман перед глазами, смыть с языка ватный привкус и полностью утихомирить головную боль — и все это одним глотком. Не может быть, чтобы такое превосходное лечебное средство оказалось вредным. Всего одинглоток убеждал Джек остатки своей совести и здравого смысла. Только один, братишка, чтобы легче было работать.

Он позвонил еще раз и вновь никого не застал. Джек достиг хорошо знакомого ему состояния, которого он так страшился. Состояния тихого и унылого телефонного помешательства — результат слишком большого количества записанных сообщений, слишком большого количества часов, проведенных у телефона, слишком быстрого роста платы за телефон, слишком большого количества ответов типа «Извините, ее нет дома», звучавших послетого, как секретарша узнавала ваше имя.

Поэтому, когда зазвонил его телефон и Джек нажал кнопку коммутатора, произнося «Эйхорд слушает», — аппарат продол жал звонить «м-р-р-р-р, м-р-р-р, м-р-р-р». Господи, Джек с трудом удержался от того, чтобы не швырнуть этот кусок дерьма в стену. Что за паскудная неделя. Он повесил трубку и с минуту сидел неподвижно, уставясь на аппарат. Во рту стоял мерзкий кислый привкус. Переведя взгляд на стол, Джек продолжал сидеть так же неподвижно. В конце концов аппарат снова что-то промычал, он сорвал трубку с рычага и рявкнул:

— Эйхорд слушает.

— Междугородный вызов. — Голос в трубке звучал так слабо, как будто его владелец находился на Марсе.

— Я у телефона.

— Минутку, соединяю с офисом доктора Гири. Ох, черт! Невозможно в это поверить. Наконец-то.

— Благодарю, — промолвил Джек, одновременно прислушиваясь к музыке телефонной линии, при этом молоточки, стучавшие у него в висках, начали работать в ритме диско. Джек заметил, что его правый глаз пытается закрыться. Просто небольшой нервный тик. Ничего серьезного.

— Джек? — раздался в трубке знакомый голос.

— Хэлло.

— Джек, это Дуг Гири.

— Благодарю за звонок, док. Мне снова нужны твои мозги. — Гири когда-то помог ему в деле «Сумасшедшего дантиста». — Пишут ли в аризонских газетах о деле Могильщика?

— Как я понимаю, его ведешь ты?

— Да. Я сейчас в Далласе.

— Этот парень, как там его зовут — твой главный подозреваемый — Юкелеле Айк?

Джек рассмеялся:

— Почти угадал — Юки Хакаби.

— Точно. Так чем я могу тебе помочь? Мне не многое известно, так что выкладывай.

— Предмет, нашего разговора вполне интеллигентен. Но за ним числится ряд мелких преступлений сексуального характера. Здесь, в Далласе, он похитил одну женщину и держал ее в плену несколько недель. В его биографии это первый известный нам случай изнасилования. До этого он ограничивался всякой чепухой в общественных местах. Все время, пока Юки держал эту женщину у себя, он хвастался, что похоронил сотни трупов. Убедил ее в том, что он убийца. Когда ей удалось освободиться, она рассказала нам о том, где находятся некоторые могилы, и Юки арестовали. Он ничего не скрывал. Признался в убийствах, дал нам описание еще нескольких могил. По-настоящему социально опасный тип.

Но затем он начал все отрицать. Говорит, что сам убийств не совершал, а видел, как это происходит, мысленным взором. Рассказывает какую-то немыслимую историю о том, что у него в голове имеется место, куда он может войти, похожее на бетонный туннель, и еще какая-то штуковина, которую он называет нервным переходом, в котором его мучает мужчина, а потом показывает, где спрятаны трупы, но Юки никогда не удается увидеть этого убийцу, потому что тот все время держится в тени. Тем не менее у Юки создалось впечатление, что это высокий мужчина. Юки клянется, что ничего о трупах не знает, кроме их месторасположения.

— Господи, но это какой-то бред.

— Да, я знаю. Он выглядит окончательно спятившим. Дело в том, что он очень умен. По-настоящему сообразительный парень. Но в каком-то смысле неудачник — в прошлом ни на одной работе подолгу не задерживался. Несложившаяся карьера конферансье в одном из грязных стриптиз-клубов, словом, послужной список мелкого жулика. Во-первых, существует высокая вероятность того, что он пытается выстроить определенную манеру поведения, которая позволила бы ему косить на невменяемость. Во-вторых, напрашивается очевидная мысль, что он просто спятил. В-третьих, — это я и хочу узнать, и здесь мне требуется твоя помощь, — существует ли хоть какая-нибудь вероятность того, что он говорит правду? Он все твердит о нервном переходе, где убийца сначала его мучает, а потом показывает трупы. По тому, как я рассказываю, можно подумать, что он помешался на почве совершенных преступлений, но этот парень не похож на убийцу; совсем не тот тип. Сам я думаю, что шум по делу Могильщика довел его до того, что у него хватило характера похитить и изнасиловать женщину. Но остальное ни в какие ворота не лезет. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что Юки является соучастником или приспешником, что он каким-то боком замешан в убийствах — возможно, помогал выбирать жертву или еще что-нибудь. Убежден, что он до смерти боится грязной работы подобного рода, и считаю его частью команды. Возможно, он кого-то покрывает. Какого-нибудь бандита, который просто запугал его.

— Хм. Интересные варианты. В первом случае — я знаю, что тебе это известно, но хочу просто напомнить, — используются все средства, когда дело доходит до крика о помощи.

— Верно, — согласился Джек.

— Мы много в свое время об этом говорили. Частенько кажется непонятным поведение человека, а в конечном счете все сводилось к тому, что какой-нибудь тип, арестованный в третий раз, обращается к власти с мольбой, как к родному отцу. «Помоги мне! — Классический вопль. — Остановите меня, пока я снова не убил!» Конечно, методы могут быть какими угодно.

— Я знаю. И Юки очень напуган. Но отказавшись от прежних своих показаний...

— К тому же, Джек, если некто, свихнувшийся настолько, чтобы стать участником серии убийств, хотя бы и в пассивной роли, скажем, из чистой злобы, или душевной неуравновешенности, или еще чего-нибудь, оказался достаточно сообразительным и одаренным богатым воображением и создал выдуманный мир, где неизвестный показывает ему картины могил внутри бетонного туннеля, — это должна быть чертовски сложная личность. Он, вероятно, чувствует, что его душевное расстройство достаточно глубоко, поскольку дает ему способность к мысленному внутреннему видению. Отсюда вопли.

— Но что, если все на самом деле так?

— Ты-то сам что чувствуешь — на Юки влияет и им манипулирует его сообщник? Как ты сам считаешь? И что показывает тестирование? Детекторы лжи и прочее?

— Детекторы лжи не выявили обмана. Просто некоторые противоречия и несогласованность. Я склоняюсь к мнению, что Юки не только способен находиться под чьим-то влиянием, но что его вдобавок кто-то терроризирует. Мне трудно разобраться в этом манипулировании мыслями в нервном переходе, но я не считаю его ужас притворным. Возможно, Юки искренне верит во всю эту чертовщину — кто знает? Меня беспокоит еще одна вещь. Могли он убить всех этих людей, в состоянии гнева или еще по какой причине, потом все вычеркнуть из памяти, а теперь использовать этот способ, чтобы восстановить все в своих мыслях?

— Хм. Думаю, что в какой-то степени возможно. Но если это сильно страдающий тип, который в конце концов свихнулся и принялся убивать всех, кто попадет под руку, то выглядит неправдоподобным, что он похитил и изнасиловал женщину и позволил ей жить несколько дней, не говоря уже о неделях. Для подобного типа преступника-психопата гораздо больше подходит изнасиловать и убить женщину в момент эякуляции или сразу после того. Или, как поступал наш общий друг из прошлого, убить девушку, а уж потомее изнасиловать. В твоем деле как раз соответствующее количество злобы и враждебности.

— Что ты скажешь по поводу теоретической вероятности существования нервного перехода и возможности того, что более сильная, доминирующая личность может вызвать у тебя конкретные мысли или зрительные образы на определенном уровне сознания, причем сделать это в любой удобный для себя момент?

— Ты имеешь в виду гипноз или силу воли или нечто подобное?

— Именно. — Эйхорду было слышно, как доктор глубоко вздохнул, обдумывая свой ответ.

— Жалко, что я не могу припомнить те открытия в области телепатии. Много лет назад некоторые институты — Университет Дьюка, возможно, я путаю — проводили основные исследования. Посмотри отчеты психиатров.

— Мне уже посоветовали это сделать. Что они из себя представляют?

— В общем, так. Ты сейчас в Далласе, верно?

— Да.

— Отлично. — И он начал рассказывать Джеку, куда тот может обратиться, как использовать отчеты психиатров и отыскать соответствующую информацию по интересующему его предмету. Когда доктор подробно объяснял, как пользоваться каталогом, Эйхорд его перебил:

— Ты хочешь сказать, сначала надо найти общий заголовок, например «БЛИЗНЕЦЫ», а потом...

— Стой. Проклятье, Джек. Я правильно понял, у подозреваемого есть родственник-близнец?

— Да. Брат-близнец.

— Стой, стой, стой. Погоди, погоди, погоди. Стой, не спеши.

— А в чем дело?

— Ты ничего не говорил о близнецах. Значит, у Юки есть брат-близнец?

— Верно. Прости. Я как-то не успел к этому подобраться.

— Да ладно. Ладно. Это может все в корне изменить. Дай мне секунду подумать. — Он сделал паузу, и Эйхорд воспользовался ею, чтобы изложить, пока не забыл, свою просьбу:

— Дай мне кое-что сказать, пока ты думаешь. Будь так любезен, позволь мне отослать тебе видеокассеты с записями допросов. Я знаю, что прошу слишком многого, но, может, у тебя найдется время взглянуть на них? Я пошлю тебе всего парочку, просто чтобы ты составил себе представление об этом человеке. Буду очень благодарен, если ты выкроишь минутку, чтобы...

— Пошли их как можно скорее. С радостью помогу тебе. Теперь слушай. Ты имеешь в виду идентичных близнецов?

— Да. Я встречался с братом. Он точная копия Юки. Более низкий голос, а может, в нем просто больше сахара. Одет гораздо лучше. Производит впечатление воспитанного человека, разговаривает в очень мягкой, нельзя сказать, чтобы уважительной, но приятной манере. Симпатичный парень. Выглядит ужасно: по-настоящему красив. Совершенно не похож по характеру на Юки, по крайней мере, такое создается впечатление. Одинаковая внешность, абсолютное различие внутри. В прошлом чист. Преуспевающий бизнесмен из Хьюстона. По отношению к своему брату не питает никаких горьких чувств. Ведет себя так, как будто убежден в невиновности Юки.

— Близнец...

— Да?

— Это все меняет, Джек. Все переходит в другое измерение. Понимаешь, если твой Юки — идентичный близнец, сразу открывается целая куча новых возможностей. И они диаметрально противоположны. Тебе известна сказка о том, что близнец — это как бы второй «ты», но это не так. Ты полагаешь, что у тебя имеется лучший друг, который выглядит и думает так же, как и ты. Как любимое животное у ребенка, только еще лучше, потому что оно говорит. Но жизнь близнецов на самом деде зачастую совершенно другая. В большинстве случаев развиваются негативные отношения. Один из близнецов может отличаться чрезмерной требовательностью или ревновать другого. Если Юки враждебно относился к своему брату и при том сам отличался сообразительностью, то он вполне мог бы изобрести какую-нибудь замысловатую штуковину, чтобы затянуть петлю на шее своего удачливого братца. И наоборот, брат Юки — согласен, возникает слишком много «если» — но, предположим, брат Юки мог каким-то образом манипулировать им. Представь, как та же схема будет работать в обратном порядке. Оба рассуждения чересчур замысловаты, я просто предлагаю с ходу варианты. Но близнецы — это такая бездна. Ах, вот где можно разойтись.

Эйхорд издал стон, нечто похожее на «м-м-м-м», а его собеседник добавил:

— Джек, я думаю, ты мог бы ближе познакомиться с отношением брата-близнеца к твоему подозреваемому.

— Ох, док, кажется, я там ничего не раскопаю. Я все проверял, но не думаю, чтобы там было что-нибудь еще, кроме негодования Юки по поводу поступков брата, которые он расценивает как предательство. Ты все это увидишь на пленках. Джозеф Хакаби, брат-близнец, прилетел по собственной инициативе, как только прочел об этом деле в хьюстонских газетах. Я сомневаюсь, чтобы мы когда-либо узнали о его существовании или встретились с ним, если бы он сам не появился, горя желание помочь своему брату. Несколько лет назад они разошлись и последние четыре-пять лет не поддерживали никаких отношении. — Эйхорд умолк.

— Тем не менее, Джек, близнецы — это не так просто. Здесь кроются богатые возможности для развития в высшей степени сложных взаимоотношений. Твоя серия убийств — ого-го! Вы до сих пор используете правило большого пальца, чтобы квалифицировать преступление?

— Да. Почти официально. Как только количество убийств переваливает за цифру «четыре», это считается серией и меня ставят в известность. Конечно, в одной перестрелке может случиться и десять, и двадцать трупов, и все равно такое не будет считаться серией. Меня информируют в том случае, когда в пределах определенной местности совершено свыше четырех различных убийств или же они совершены приблизительно в одно и то же время. Неофициальное определение гораздо проще. В особенности в газетных заголовках.

— Если серией называется количество убийств больше четырех, то как же называть, когда...

— Когда их сто четыре?

— Да. — Он невесело рассмеялся.

— Кровавое массовое убийство, вот что такое. И мы ищем свет в конце туннеля.

— Понимаю. Тебе нужно связаться с Рэнди Винсентом. Он работает в КПЛ в Сакраменто. Я дам тебе его телефон. Попробуй найти справочник среди всех этих бумаг.

— Где он работает? Что означает эта аббревиатура?

— КПЛ, Калифорнийская психиатрическая лечебница. Ага. Вот. Девять-один-шесть... три-шесть-шесть — погоди. Нет. Это номер Стоктона. Это тоже не то. Вот нужный тебе номер. Административный корпус. Позвони и спроси доктора Винсента. — Дуг продиктовал Джеку номер телефона. — Он работал в федеральных органах. Его пригласили, когда проверяли Гейси на предмет вменяемости в Иллинойсе. Он ездит по всем тюрьмам, где под строгим наблюдением содержатся психопаты. Отлично разбирается в делах, связанных с отклонениями на почве сексуального расстройства, и интересуется феноменом близнецов. Это его главная область экспертизы. Расскажи ему о нашем разговоре. Рэнди отличный парень. Обязательно снабдит тебя превосходной информацией по части близнецов, не говоря уже об уголовно-психической стороне дела. Хорошо?

— Я очень ценю твою помощь.

— Пришли мне кассеты, и я снова свяжусь с тобой.

Джек поблагодарил Дуга, повесил трубку, снова позвонил и попросил принести копии четырех видеокассет, а затем набрал номер администрации лечебницы в Калифорнии.

— Доктор Винсент на месте?

— Кто?

— Доктор Винсент. Рэнди Винсент.

— Рэнди? В персонале больницы только Винсент Джонсон.

— Разве у вас не работает врач по имени Рэнди Винсент? — После небольшой паузы...

— Не бросайте трубку, пожалуйста, — вероятно, кто-то, недавно там работающий. Длинная... невыносимая пауза.

Медленно текут минуты. Тягучий поток, отмеряемый секундами в такт пульсирующей головной боли, то замирал, то снова продолжал свое движение по мере того, как секунды уходили одна за другой. Джек приложил трубку к другому уху.

...(тик)... длинная... (тук)... невыносимая... (тик)... беременная... (тук)... пауза. О Господи! Джек посмотрел на часы и спустя четыре минуты нажал на рычаг. В трубке раздался длинный гудок. Снова набрал номер. Тот же женский голос.

— Да, — в голосе Джека засверкали стальные нотки, — это тот же междугородный абонент, который ждал, когда позовут Рэнди Винсента. Мой звонок связан с полицейским расследованием, меня разъединили, пока я ждал, — соврал Джек.

— Одну минутку, пожалуйста, извините, что вас разъединили. — Клик (тик)... (тук)... (тик)... (тук).

— Отдел кадров?

— Да.

Есть все-таки Бог.

— Меня зовут Эйхорд, я работаю в отделе по особо важным преступлениям, и мы расследуем дело об убийстве (пошел в атаку). Для меня очень важно связаться с доктором Рэнди Винсентом.

— Одну минутку, пожалуйста, — (тук)... К счастью, наконец раздается щелчок, и женский голос произносит:

— Привет. Это вы пытаетесь связаться с доктором Винсентом?

— Да, я. Он на месте?

— Нет. Он уже год как здесь не работает. Я не знаю, где его можно разыскать. Хотите, чтобы я проверила, нет ли у нас сведений о его передвижениях?

— Да, будьте так добры. Но, может быть, кто-то у вас знает, где он находится. Он же известный всей Америке врач. — Эйхорд давил без всяких угрызений совести. Надо было добиться каким-то образом своей цели.

— Дело в том, что у нас очень большая клиника. Так много новых людей. Я помню это имя из старого списка персонала. Если вы полминуты подождете, я смогу проверить.

— Пожалуйста. Это очень важно. — Полминуты, подумал Джек, продолжая прижимать к уху трубку. По крайней мере она дала ему отсрочку. Такой подарок — на вес золота.

— Вы слушаете?

— Да, — ответил он, затаив дыхание.

— Не могу найти его нового адреса. — Ч-черт! — Но у меня есть его номер телефона. Годится?

Он записал номер, повесил трубку и набрал его, мысленно скрестив пальцы.

— Хэлло, — раздался на седьмом гудке женский голос.

— Я пытаюсь связаться с доктором Винсентом. Это междугородный вызов.

— Я отшень сошалею, но его здесь нет.

— Могу я узнать, с кем я разговариваю?

— Што?

— Кто вы такая?

— Горнишная. Позвоните позже, хорошо?

— Нет, подождите, не вешайте трубку, — не удержавшись, закричал Джек. — Послушайте. Это очень срочно. Где... доктор? В каком госпитале он работает ? — Тук.

— Я тумаю, он в гошпиталь для ветеранов?

— Ага. В какой город я попал?

— Што?

— Это междугородный вызов. Я набрал код шесть. — Клик. — О, не вешайте трубку! Проклятье! — обругал Джек молчащий аппарат. Последовала долгая процедура набора номера. Вновь ответила женщина с легким иностранным акцентом. Объяснение как в Организации Объединенных Наций... Тик... тук... В конце концов он узнал название города. Бонита, штат Калифорния. Набрал номер справочной. Выяснил номер госпиталя для ветеранов.

— Хэлло.

— Это управление по делам ветеранов?

Ему дали не тот номер. Снова звонок в справочную службу. Вот она — романтика полицейской работы, сердце стучит, секунды уходят, еще один коммутатор, госпиталь для ветеранов в Калифорнии и какая-то женщина отвечает:

— Нет, извините, насколько мне известно, здесь нет никакого доктора Винсента. Подождите секунду. Просто не вешайте трубку, — она пообещала ему одну секунду и сдержала слово, отрывисто произнеся: — Здесь кое-кто может вам помочь. Соединяю.

— Спасибо, — тук.

— Слушаю.

— Я пытаюсь найти доктора по имени Рэнди Винсент. Вы имеете хоть какое-то представление, куда мне...

— О! — В трубке раздался смех женщины. — По-моему, у него теперь своя консультация. Думаю, вы сможете связаться с ним на этой неделе — хотите записать номер телефона?

— Да, продиктуйте, пожалуйста.

— Код страны — сорок один. Городской код — двадцать один. — Она продиктовала ему длинный и необычный на первый взгляд номер телефона, который включал в себя добавочный номер.

— Вы, случайно, не знаете, что это такое?

— Я полагаю, что это клиника.

— Нет. Я хочу знать, какая страна, что за город?

— Это Лозанна, Швейцария.

Чертовски здорово. Он сразу набрал номер телефона. По крайней мере, не запишут на его счет в мотеле, и ему не придется пользоваться одной из тех карточек, которые он вечно терял. Раздалось пятнадцать гудков. Он попросил телефонистку повторить вызов.

— Сколько сейчас там времени, мисс? — До него в конце концов дошло, что рабочее время администрации кончилось.

— Сейчас там семь сорок шесть вечера.

— Благодарю. Отмените вызов, Пожалуйста. Я перезвоню завтра.

Тук... Тик.Время ленча: двенадцать сорок шесть. Он позавтракает и моментально придет в норму. Днем сделать еще один телефонный звонок — Донне Баннрош. Подготовить ее к посещению злополучного дома. Он ничего особенного не ожидал от того, что она окажется лицом к лицу со своими воспоминаниями, но кто знает, может, это и принесет какие-то плоды.

Вернуться. Позвонить. Переворошить несколько бумаг. Вернуться в мотель и поиграть с грязной дворняжкой. Или еще с кем-нибудь.

ХАЙЛЕНД-ПАРК

Совещание началось в час дня в помещении фирмы «Джонс — Селеска» в Гарлэнде. По просьбе Ноэль они ушли с него в три тридцать («Нет, вы меня нисколько не обремените»). И она снова забрала этого сексуального парня к себе домой. Как она могла удержаться от того, чтобы броситься ему на шею, она так и не поняла, но пока что их отношения не выходили за рамки чисто деловых. Хотя в его изумительных глазах читалось страстное желание.

У себя дома в Северном Далласе она некоторое время продолжала задавать чисто деловые вопросы, а Джо отвечал ясно и коротко, последовательно описывая все стадии жизни молодого Юки.

Ноэль хотела заполучить любую документацию. Она сообщила Джозефу, что ей удалось раздобыть в полиции и прокуратуре на предмет представления суду и чего недоставало. Как бы это помогло Биллу, если бы она смогла хоть что-то отыскать — какие-нибудь остатки приютской документации.

— Они погибли в большом пожаре, и, как я догадываюсь, Билл вам об этом сказал, — мягко напомнил он.

— Да. Как насчет приемных родителей, которые вас воспитывали? Когда они умерли?

И он снова шаг за шагом терпеливо водил ее по всему лабиринту, когда, и как, и кто. И картина в общем вырисовывалась безрадостная: куда-то сгинули и соседи, и близкие родственники, все родные приемных родителей, и по странному совпадению, все сотрудники ныне не существующего агентства по социальному обслуживанию населения. Одни скончались, следы других затерялись. Это было, как заметила Ноэль, большой неудачей.

— Будто ваше личное прошлое стерто с лица земли.

— Рок, — сокрушенно признал он. — Не знаю, сможете ли вы понять чувства одиночества и отчуждения, которые вас охватывают, когда вы лишаетесь своих корней, как это было у нас с братом. Конечно, просто серия совпадений. Хотя у нас, как у большинства людей, не было большого круга родных, все равно остро чувствуешь потерю. Особенно горько лишиться семьи, отчего дома. Потеря близкого родственника, любимого человека...

Пока он говорил, она почувствовала, что ее снова тянет к нему. Что она подпадает под волшебные чары, создаваемые его тонкими манерами, чувствительностью, теплым, ласковым голосом. Его голос убаюкивал и обещал море нежности и любви. Ноэль пришлось собраться с силами, чтобы сосредоточиться на деле.

Ее несколько удивил его острый интерес к тому, как она собирается вести защиту Юки, причем не поверхностный, а углубленный, с учетом всех хитросплетений закона, и в какой-то момент она даже спросила, не собирается ли он в будущем преподавать право. У него была манера вдруг ни с того ни с сего ошарашивать ее конкретно направленными вопросами, и она была рада, что хорошо знала свое дело. Джозеф оказался сообразительным и начитанным человеком. Он начал рассматривать возможности, открывающиеся в случае признания Юки невменяемым, на что Ноэль тут же отреагировала:

— Это такая область, где даже полиция сильно дезинформирована. А в отношении Юки вопрос очень сложный и спорный. Понимаете, не всегда бывает так, что человек, признанный невменяемым, не несет ответственности за содеянное. Когда в суде рассматривается дело, подобное этому, то присяжных просят принять решение "на основании злого умысла". Был ли у подсудимого злой умысел в момент совершения преступления? А ты, защитник, ты выкладываешь заключение психиатров, предъявляешь по очереди своих свидетелей и должен убедить этих мужчин и женщин из состава суда, что невменяемость твоего подзащитного носит правовойхарактер, а не медицинский.Это не одно и то же, и большинство людей не...

В этот момент он осторожно прикоснулся к ней рукой. Она вздрогнула. И если поначалу движения его были медленны, то непосредственно к делу он приступил без всякой раскачки. Джо совершал свои действия, не нуждаясь в ухаживании, без лишних взглядов, слов или жестов, а она просто наклонила голову, отвела глаза, чуть повернулась и сделалась такой доступной и уязвимой. Эта уязвимость будоражила его, и он, двигаясь рядом с ней, сосредоточился на том, что доставляло ему удовольствие. А ей казалось вполне естественным, что рука этого страстного и красивого незнакомца скользит вверх по ее бедру, обнажая великолепные длинные загорелые ноги.

Слегка флиртуя, она глядит в его горящие глаза и чувствует как он возится с ее одеждой. И вот уже оба полушария обнажены, и соски жаждут ласки и стоят торчком в ожидании. Но вместо этого он берет обе груди в свои ладони и, даже не поцеловав, наклоняет голову и скользит языком вниз по ее груди. Горячий язык облизывает ее груди и соски, и все вокруг, и скользит дальше вниз по соблазнительно вылепленному животу туда, к дразнящему изгибу бедер. Она что-то говорит, но никто из них не слышит. Он вытаскивает член из брюк и скользит языком теперь уже снизу вверх. Он весь мокрый. Она тоже. Он ладонью растирает влагу по ее телу, потом она чувствует, как он заполняет ее всю. Их губы сливаются, они двигаются в такт друг другу, и «Боже!» — бормочет она. И хочет еще и еще. В ушах грохочут барабаны. И оба в тесном жарком объятии разряжаются взрывом неумолимой дикой страсти.

Этот неумолкающий голос, вибрирующий, напоминающий церковный орган... О Господи, орган, ода, рокочущий, и шепчущий, и рассказывающий ей о вещах, которыми он желал бы заняться. А сладость его комплиментов! Он говорит, как с трудом удержался от того, чтобы прикоснуться к ней во время их последней встречи, а когда она шла рядом с ним, спаянная скользкая сладострастность ее великолепных, бесконечно длинных ног и покачивающихся ягодиц слала ему воздушные поцелуи. И это не что иное, как прорыв связи, новшество в области слуха и чувств. Он шепнул ей: «ноги женщины говорят» и объяснил значение слова, выраженное движением ноги. Она знает это слово. Это широко распространенное слово в английском разговорном языке. Приглашение пообедать. Ее ноги зазывали: «Съешь меня!»А поскольку она — его настоящая королева, оказывающая милость своему придворному шуту, он обязан выполнять все ее желания.

Так Ноэль и Джозеф провели всю вторую половину дня. На полу в гостиной. Чистый, грубый, трусливый, замечательный, животный секс. Потом он заключает ее в объятия, целует, потом этот дух захватывающий мужчина снова входит в нее, и оба, забыв обо всем, отдаются своему чувству, потом, выжатый и опустошенный, он лежит на спине, его некогда мощный розовый с голубыми прожилками вен инструмент разрушения теперь увял и обессиленно распластался по бедру. А рядом женщина свернулась калачиком и тяжело дышит открытым ртом. Пара лошадей после долгой скачки, по их телам струится пот. Насладившиеся, довольные, ничего не стыдящиеся, какое-то время они лежат обнявшись и решают, что делать дальше. Прежде чем они погрузятся в сон, добрых четыре-пять секунд их занимает эта сложная задача. Лежа в объятиях друг друга в сгущающихся сумерках, они засыпают крепким сном без сновидений.

ЮЖНЫЙ ДАЛЛАС

В условленное время Донна Баннрош встретилась с Эйхордом в центре города, и, пока они шли к машине, он попытался растопить лед в их отношениях.

— Тяжело было, да?

— Да, — с горечью произнесла она.

— Вы прекрасно держались во время допросов.

— Спасибо. У вас своя работа. Она не может быть приятной. Иметь дело с такими подонками...

— Что ж. Работа, как всякая другая. Наряду с темными она имеет и светлые стороны. Вообще работа имеет свойство определять твою жизнь, Донна.

— Конечно, если вы добросовестно относитесь к делу, то и дома трудно отвлечься от своей работы. Полицейские похожи на тех, кто помогает неблагополучным семьям — из социальной службы. Постоянно сталкиваешься со всякой мерзостью и хочется что-то изменить.

— Безусловно. Между нами и служащими системы социального обслуживания есть некоторое сходство. — Его голос звучал, как будто он набил рот ватой, тупо, педантично. Этим утром у него было необычное похмелье, им владела какая-то вялость, душевная депрессия. Чего ради он так старается, чтобы установить отношения с этой девицей?

Сегодня Донна выглядела вполне прилично. Французские джинсы, сапожки на высоких каблуках, шелковая, спортивная куртка с номером тридцать четыре (наверное, ближайший номер к половине от шестидесяти девяти, который она смогла найти, подозревал Эйхорд, но тут же казнил себя за несправедливость). Вполне подходящий наряд для посещения страшного места, где тебя держал в плену, мучил и периодически насиловал психопат Юки. Все время, пока добирались до этого дома, они разговаривали. Но беседа клеилась плохо, какой-то надуманный, неестественный, вымученный диалог. Будто участники его находились в удушливой атмосфере и старались выговориться, чтобы стало полегче. Не очень подходящее состояние для серьезного разговора, но они ничего не могли с собой поделать.

Донна задавала ему массу вопросов насчет работы, и скоро Джеку начало казаться, что она берет у него интервью — так односторонни и фальшивы показались ему эти вопросы. Ее назойливость он объяснил страстным желанием отомстить Юки, удостовериться в том, что копы способны до конца использовать те сведения, которыми она их снабжала. А тут еще старое пугало его сомнительной славы.

Он никогда не задумывался над тем, как его используют свои же сотрудники. Когда-то начальство дало ему совершенно ясно понять, что забота о престиже столь же неотъемлемая часть его работы, как и экспертиза по делу об убийстве. Человек с более слабым характером, или, что спорно, напротив, более решительный, восстал бы. Но... Джек обладал талантом притягивать прессу. Он красовался на первых полосах газет, как и прославленные гангстеры. Не важно, что ориентированные на толпу журналисты описывали его как Шерлока Холмса, Рокки Бальбоа или еще какого-нибудь монументального борца со злом.

Сам Эйхорд знал, что дело сумасшедшего дантиста или дело в Лоунли-Хартс были раскрыты благодаря счастливой случайности. Средства массовой информации не желали знать о тех делах, где не было клюквы — внезапных озарений, инстинктивных догадок и прочей чепухи. Серии убийств, в расследовании которых полиция не продвинулась дальше заключения медэксперта, случавшиеся промахи никого не интересовали. Такие вещи не публиковали. Вокруг его методов было напущено столько дыма, а он жил и действовал как любой другой обычный полицейский. Это были долгие, скучные, часто затраченные впустую часы тяжелой, нудной работы. Девяносто девять процентов пота, один процент вдохновения и чуточку удачи.

Один на один без вспышек фотоаппаратов он, безусловно, выложил бы все как есть: никакой он не сверходаренный борец с преступлениями, посланный богами выслеживать убийц-маньяков.

— Паблисити — это просто один из способов существования средств массовой информации. Донна. Дело не в том, что я робок, застенчиво ковыряю носком туфли землю и бормочу «А, ерунда!» в ответ на расспросы журналистов обо «всех убийствах, которые раскрыл».

— Мне самой пришлось научиться общаться с ними, — поведала ему Донна, — или по крайней мере пройти начальное обучение по этому предмету. Пока мои методы ограничиваются тем, что я бормочу «Без комментариев» — и пытаюсь сбежать от репортеров, или вещаю трубку телефона, или не отвечаю на письма. Но некоторые из них просто несносны.

— Некоторые из них смотрят на эти вещи иначе. Журналисты — стервятники. Суют микрофон в лицо леди, у которой только что застрелили мужа: «Как вы себя чувствуете?» и тому подобное. А если дело вызвало общенациональный интерес? Местные жители рвут друг у друга из рук толстые иллюстрированные журналы и газеты. Телевидение является в полном составе на место преступления. Это может превратиться черт знает во что, если им дать волю.

— Со мной так и было. Мне повезло пару раз, и меня стали использовать для «связей с общественностью», так это, кажется, называется. Я превратился, в удобный инструмент для смягчения красок в освещении какого-либо происшествия, чтобы снизить уровень страха, которым может быть охвачен город, где происходят многочисленные убийства.

Он рассказал ей об Атланте, Бостоне, Сан-Франциско и о том ужасе, который охватил эти города, когда убийца-маньяк взял их за горло своими железными лапами.

Дорога до дома им обоим показалась длинной, но Джек почувствовал что какое-то количество льда в их отношениях растаяло. Когда они подъехали к дому, шаткому каркасному сооружению на Саут-Мишн, Донна посмотрела на Джека и спокойно спросила:

— Это тот самый дом?

— Да. — Он искоса поглядел на нее. — Вы в порядке?

— Да. — На вид она была совсем не в порядке. Даже густой слой косметики не скрыл того, как она побледнела.

— Знаете, мы можем отложить, — произнес он с вопросительной интонацией.

— Нет, это надо сделать сегодня, — прошептала она и решительно открыла дверцу машины. Джек выбрался наружу, обогнул машину и закрыл дверцу.

Припарковываясь позади полицейского автомобиля, он понял, что ребята из следственного отдела уже на месте. Эйхорд с Донной вошли, поздоровались и направились прямо в подвал.

Джек хотел поддержать ее за локоть, но она медленно спустилась первой, опираясь на перила. Было холодно, и стоял затхлый запах — так пахнет старый заброшенный дом. Джек держался сразу за ней, не отрывая взгляда от ее куртки и вытянутой руки, на случай, если ей вдруг станет плохо. Такое может произойти с потерпевшим.

Через пару секунд они очутились в комнате, которая в течение месяца служила ей тюрьмой, и вид этой комнаты подействовал на Донну так, будто ей дали пощечину. Глубоко дыша, она замерла на последней ступеньке, вцепившись в перила. Джек хотел ей помочь, но понял, что лучше не надо, и, ни слова не говоря, отошел в сторону.

Каркасный дом с его атмосферой упадка и заброшенности, сырость, обволакивающий запах гниения в подвале, стены, оклеенные низкопробными, рваными, пыльными фотографиями из грязных журнальчиков, вырезки психа Юки, — все это придавало помещению очевидный эффект темницы, цепь с ремнем, прикованная к стене, усиливала его.

Самим домом Эйхорд занимался с тех пор, как Юки рассказал ему о нем. Хакаби утверждал — и все улики говорили в пользу этого, что пустующее здание ему кто-то подарил. Юки жил в центре города в какой-то комнатушке и был на мели. Совершенно неожиданно из одного клуба, где он когда-то выступал, ему пришло извещение. Вскрыв конверт, он обнаружил ключ, пятидесятидолларовую купюру и отпечатанную на машинке записку. Как утверждал Юки, текст гласил: «Видел как-то ваше великолепное выступление. Вы заслуживаете лучшей доли. Арендная плата внесена за шесть месяцев вперед — можете считать это дружеским займом». И был указан адрес на Саут-Мишн. Юки говорил, что принял бы это за розыгрыш, если бы не, настоящие пятьдесят долларов.

Взяв такси, он поехал по указанному адресу. Ключ к замку подошел. Счастливчик тут же переехал. Домовладелица до сих пор хранила письмо, из которого следовало, что Юки, по всей вероятности, арендовал дом по почте. Она также сказала, что получила наличными арендную плату за шесть месяцев, включая задаток еще за два месяца, и инструкции, куда отослать ключ (номер почтового ящика в Бель-Эйр, который какой-то юноша приобрел на имя У. Хакаби). Банк, где был оплачен чек, вел свои видеозаписи, и Эйхорд видел этого человека. К сожалению, тот находился слишком далеко, поэтому нельзя было с уверенностью утверждать, кто он. Скорее всего просто какой-то посторонний, которому заплатили за то, чтобы провернул операцию. Вопрос состоял в том, как все подстроено и кем? Юки или кем-нибудь еще?

Между тем в подвале дома Эйхорд все ещё стоял рядом с Донной Баннрош. От тишины звенело в ушах. Разговор наверху едва доносился сюда, и можно было представить, если двери закрыты, то даже самые отчаянные вопли, без сомнения, не смогли бы проникнуть сквозь старые, каменные стены. Джек почувствовал, что этот дом тщательно выбран. И опять — кем? Кто проштудировал бесконечные списки агента по продаже недвижимости, взял ключ, спустился в подвал в поисках подходящей камеры для пыток? Юки? И потом, он что, изменил внешность (не настолько же он туп, чтобы рисковать, — агент опознал бы его по фотографии из полицейского архива) и заплатил кому-то, чтобы арендовали почтовый ящик, и отослал деньги переводом, и получил ключ, и каждый раз под новой внешностью? Или все это инсценировка? Если инсценировка, зачем такому умнику (его постоянное правило большого пальца) использовать схему, которую так легко разгадать? Видно, человек очень старался, чтобы все выглядело так, как если бы сам Юки убеждал их в том, что это инсценировка. Эйхорд не сбрасывал со счетов ни одну из версий. Он достаточно навидался в жизни случаев, когда полиции подставляли какого-нибудь простофилю или тупицу.

Донна стояла рядом и мысленно видела только свои страдания, оскорбления, унижения, в ушах у нее отдавалось эхо ее собственных воплей, плача, просьб пощадить: «Пожалуйста, ну пожалуйста, не надо!» — она слышала это многократно усиленным, а голова у нее раскалывалась от боли, ярости, ненависти. Она начала беззвучно плакать, плечи заходили ходуном вверх-вниз, как в немой мультипликации. Вверх-вниз, беззвучные всхлипывания. Эйхорд не удержался, протянул руку и мягко обнял ее за плечи. Она обернулась и тут же стала заваливаться, заваливаться прямо на него, продолжая рыдать. Рыдания душили ее, вся грязь и мерзость, гнев и отвращение выплеснулись в потоке очищающих слез. Потом Донна судорожно глотала воздух. Держа ее в объятиях, Джек пытался ласково успокоить. Медленно гнев начал утихать, слезы высыхать, дыхание пришло в норму, и они оба это почувствовали.

Что-то неуловимое изменилось между ними. Стоявшие рядом перестали быть полицейским и жертвой изнасилования. Ощутив теплоту и сердечность объятий Джека, Донна Баннрош впервые увидела в нем просто человека, и Эйхорду показалось, что она теснее прижалась к нему. Он гладил ее по спине и понимал, что держит в объятиях нежную и очень сексуальную женщину, и природа медленно начала брать свое.

Поначалу ни один из них не захотел себе в этом признаться. Мерзость окружающей обстановки, неуместность, фактически нелепость происходящего, вышедшие из-под контроля чувства, ставили их в неловкое положение каких-то зеленых юнцов... Но природу нельзя игнорировать. И очень, оченьосторожно Джек притягивал ее к себе все ближе, пока не почувствовал, как полные груди прижались к его собственной груди, и вдруг наступил момент, когда он с трудом смог удержаться от того, чтобы не обхватить ладонью одну из этих больших женских грудей, и не откинуть ее лицо назад, и не попробовать, какова она на вкус при поцелуе. И хотя он не сделал ни одного движения, она почувствовала угрозу, переданную неуловимым, незаметным усилием объятий, и еще она кое-что распознала — конечно, не желание, — но что-то теплое и ласковое всколыхнулось в ней, и она отступила перед его полувоображаемыми ухаживаниями, и чары разрушились.

Остальное время они, как обычно, посвятили деловой беседе, и оба мучительно страдали от долгих пауз. «Достаточно взаимной близости с этой маленькой снежной королевой», — подумал он. Однако, по правде говоря, он понимал, что до смешного потерял самообладание. Это не прибавило ему хорошего настроения.

Если дорога сюда была долгой, то обратный путь превратился в маленькую вечность, но оба находили утешение в собственных мыслях. Ирония заключалась в том, что, сидя на переднем сиденье в ограниченном пространстве на колесах, которое пробивало себе дорогу сквозь уличное движение Большого Далласа, оба теперь прекрасно сознавали, что рядом находятся мужчина и женщина, тогда как прежде отношения были другими. И бессознательно каждый из них задавал себе вопросы по поводу другого, и в этих вопросах содержалось древнее как мир любопытство, и это переменило все, а может быть, и ничего.

Результат, с которым Эйхорд закончил день, был нулевым — пачка ничего не значащих пометок, размытые наблюдения, ничтожные обрывки случайных пустяков, ничего не измерено и не изучено под микроскопом. Он опять купил бутылку и немного собачьего корма (интересно, что по этому поводу думает продавец?), и в конце концов добрался до своего номера в мотеле. При виде его пес просиял. Это уже было кое-что, и Джек похлопал его по лохматой голове, пес затрусил следом и, как только Джек открыл дверь, проскочил в номер и запрыгнул на шезлонг, стоявший рядом с дверью.

Вопреки здравому смыслу и правилам внутреннего распорядка Джек приводил пса к себе в номер. Они быстро стали приятелями, благодаря тому, что Эйхорд его кормил. Пока Джек снимал пиджак, убирал покупки, а потом разбрасывал по всей кровати клочки бумаг и свои многочисленные записи, пес терпеливо ждал. «Ну и ну, — подумал Джек, глядя на желтые листки с торопливо, иногда неразборчиво нацарапанными стенограммами, картонные пакетики с бумажными спичками, салфетки, блокноты, скомканные листки с таинственными пометками, короче, все, что составило итог безрезультатного дня, — и все это я должен как-то рассортировать!»

«Его» пес свернулся на полу рядом с дверью, Джек присел на край кровати, сбросил туфли и принялся наводить относительный порядок. Клочки бумаг, вытащенные из восьми, десяти разных карманов, и блокноты. Надпись: обратная сторона какой-то квитанции со словом «иллюзорно» и никаких комментариев. Что-то ему, видно, пришло в голову, но у него не было времени зафиксировать мысль. Он скомкал квитанцию и отправил в архив. Спичечный коробок с номерами телефона какого-то врача в Честере, штат Иллинойс. Он переписал номер в свой телефонный справочник. Надпись синей шариковой ручкой на половинке бумажного носового платка: Оз/ВОЛШЕБНИК. Сначала Джеку пришло на ум, что речь идет о смерти Рэя Болджера, но потом он вспомнил, надо не забыть куда-то заглянуть — вот что она значила.

С удивлением он обнаружил разборчивую и довольно связную памятную записку по поводу видеокассеты наблюдения.

Уолли говорит, что дон Дункан видел касс. набл. близнецов. Воссоединение Джо/У. Смотрят друг на друга. Ничего не говорят. Джо смеется. Дункан говорит «невесело», Юки отодвигает стул, уходит не прощаясь.И номер соответствующей записи. Джек тоже видел эту запись, но объектив находился слишком далеко, и даже на большом экране трудно было подметить какие-либо детали, только уже упоминавшаяся тишина и резкий взрыв смеха. Сделав пометку в своем досье, он присоединил бумажку к остальным.

Далее Эйхорд обнаружил скомканный клочок бумаги со словами «Кто говорит?»,которые ему лично ничего не говорили.

Он оставил бумажку лежать рядом, налил в кофейную чашку, полную льда, на четыре пальца «Дэниелса» и отхлебнул глоток.

— Что скажешь, приятель? — спросил он у пса.

В ответ тот помахал хвостом.

Один листок бумаги оказался испещрен сокращениями, цифрами и буквами. Это была стенограмма Эйхорда, подводящая итог тщательному тестированию Юки Хакаби. В ней отмечались изменения дыхания, кровообращения, сердечно-сосудистой, желудочно-кишечной, нервной и мочеполовой систем. Иллюзии, искаженное восприятие, галлюцинации. Чувства запаха, вкуса, слуха, зрения и осязания. Смена и глубина настроений: ярость, страх, ревность, паранойя. Степень самообладания Юки, его скрытые и явные желания, речевые отклонения.

Был ли он импульсивным, угрюмым, уклончивым, хвастливым, воинственным, задиристым, жалеющим самого себя, беспокойным, непредсказуемым, непоследовательным? (Юки жаловался Уолли Майклсу, что он «чувствует себя уставшим, измотанным, затраханным и ни на что не годным, как китайский рядовой Народной армии за два дня до получки». Манделу он выражал тревогу по поводу того, что его «красные сосунки-трупы» пожирают его «белых сосунков-копов» быстрее, чем он может подготовить им замену. Все это в шутку, но характерно для нового Юки.) Отметили его привычку грызть ногти, дефекты речи, притворную застенчивость и необузданное хвастовство, робость и неистовость, спокойствие и сверхвозбудимость.

Каждый его шаг, настроение, движение, особенность — все тщательно исследовалось. Его постоянные заявления, стремление порисоваться, нигилизм, способность поддаваться внушению, противодействие власти, малейшие признаки потливости, раздражения, возмущения внимательно отыскивались, наблюдались, снабжались ярлыком, подшивались, систематизировались, измерялись, рассматривались, оценивались и сравнивались.

Юки подвергли подошвенному тесту Бабинского, пальцевому тесту Хоффмана, тесту Бандера — Гестальта. Тесту Роршаха. Тесту Шонди. Тестам на формирование и восприятие идей и тематическое самосознание — и все это смешивалось вместе в огромном миксере под названием «Отдел по особо важным преступлениям».

Завтра или послезавтра, как только сможет, он узнает, готов ли парень по имени Сью сделать хотя бы неофициально какие-то первоначальные выводы. Единственным комментарием Мандела о «новом Юки» было то, что тесты неубедительны. Джек подумал, что предпочел бы даже неубедительные выводы, сдедал большой глоток, ощущая на языке крошечные осколки, тающие кусочки льда и, глядя на неразборчивую стенограмму, проглотил содержимое.

Толстой пачкой перед ним лежали фотокопии различных материалов о близнецах. Джек начал их читать и позже пожалел об этом. Но сейчас он продолжал упорно пробиваться сквозь гущу слов, таких, как «фолликул», и «яйца», и «многояйцевые», и «гомологичный», он проштудировал пару страниц подобной писанины, застревая на каждом слове, пока фраза «уродцы, рождающиеся составными» окончательно его не доконала. Тем не менее он читал:

«Двуяйцевые близнецы не суть близнецы в биологическом смысле этого слова» (Ноэль упала бы со стула, услышав такое), «они появляются в результате оплодотворения двух яйцеклеток за один период овуляции. Однояйцевые близнецы однотипны в полном смысле этого слова, одна личность делится на две. Это деление может быть достигнуто экспериментальным путем среди животных и рыб, но часто сопровождается появлением на свет уродцев в результате несовершенных методов процесса деления». Печально, но Эйхорд так и не узнал, что книга, которую он перефотографировал, была написана задолго до знаменитых экспериментов, приведших к великим открытиям в области размножения.

Он продолжал читать о появлении на свет двухголовых и четырехголовых чудовищ, а потом снова начал спотыкаться о все те же слова: «тератома», «зародышевая оболочка» и «образование плаценты». Добравшись до «разделения двусторонних половинок второго шейного позвонка у зародыша», Джек позволил листку бумаги соскользнуть на пол, где к нему подошел пес, некоторое время обнюхивал, а потом тоже решил, что листок не представляет для него интереса.

На следующей странице было что-то завлекательное, но Джек наткнулся на слово «телегония» и выпустил ее из рук. Пораженный, он какое-то время не отрываясь читал о том, как пара сиамских близнецов с общим влагалищем, но отдельными матками родила ребенка. Прочитанное настолько подействовало на него, что он долго сидел неподвижно, пытаясь представить себе возможные отношения, результатом которых явилось подобное событие, но потом усилием воли выбросил все из головы, перевернул страницу и налил себе очередной стакан золотистой мерцающей жидкости.

Он читал, пил и снова читал. Обвел желтым прямоугольником параграф, в котором объяснялось, как близнецы могут оказаться в «агрессивных и враждебных ситуациях, когда родственное соперничество, ревность и желание главенствовать ярко выражены. Необходимость сосуществовать заставляет каждую половину приспосабливаться к характерным чертам и особенностям другой половины, в этом случае два существа оказываются связаны между собой крепчайшими узами, какие только могут существовать между двумя личностями. В экстремальных случаях эта связь становится патологической и разрушительной».

Джек читал и прихлебывал, пока не заснул, храпя, как портовый грузчик. Ему снилось, и это было здорово, что он в постели с очаровательными близняшками. Абсолютно идентичными. Сногсшибательными, как те две с телевидения — во сне он забыл, как их зовут, но одел, как капитанов болельщик. Словом, его любимая фантазия в стиле «Я знаю, что, когда прыгаю, видны мои трусики, вот почему они одного цвета с юбкой». А девушки были нежными. И прелестными. И когда утром Джек проснулся с больной головой, в которой грохотали барабаны и ревел океан, распростертый на кровати в номере мотеля, полностью одетый, обнимая пребывающего на вершине блаженства пса, он сразу понял, что — самое малое — у него будут блохи. Блохи, это как минимум, подумал Джек, тряся с отвращением головой, о чем тут же пожалел.

Господи, только бы мое сердце снова заработало, молил он, открывая дверь и выпроваживая своего ночного друга.

ЦЕНТР ДАЛЛАСА И ХАЙЛЕНД-ПАРК

Эйхорд ненавидел телефон, однако понимал, что без него в его работе не обойтись, так же как и без компьютеров, посему старался извлечь максимальную пользу из этого куска пластмассы. Странное явление убийство. Можно наводнить улицы армией детективов, пригласить агентов ФБР и техников с их хитрыми устройствами, заставить полдюжины лаборантов всю ночь работать на самом дорогом оборудовании, которое только можно купить за деньги, а решится все в конце концов с помощью какого-нибудь наркомана, который не может вспомнить, сколько ему лет, или вот этого мерзкого куска пластмассы.

— Я вынужден таскать каштаны из огня, — пожаловался Джек без всякой на то причины, когда Уолли Майклс проходил мимо его стола.

— Совершенно верно, сэр. Никому не хочется, чтобы они сгорели.

Я за это выпью, подумал Джек, встал, зашел в туалет и сделал большой глоток из плоской фляжки, которую теперь все время носил с собой. Он содрогнулся, но тут же пришел в себя, наслаждаясь зажегшимся внутри пожаром. В кармане брюк у него теперь всегда был небольшой тюбик зубной пасты. Открыв его, положил немного пасты в рот, пожевал и ополоснул зубы водой из фонтанчика. Джек улыбнулся при мысли, что кто-нибудь сейчас войдет, увидит, как он ковыряет пальцем в тюбике, заметит что-то белое и решит, что Эйхорд употребляет на работе кокаин. Никакой разницы, решил он, возвращаясь к своему столу как ни в чем не бывало. Это прочистит твои чертовы мозги. Джек бросил взгляд на кипу отчетов.

Он рисовал вполне конкретный предмет вокруг слова «симбиоз», который в точности следовал напечатанному определению — «совместное проживание в более или менее интимной связи или тесном союзе двух различных организмов». Он надел на ручку колпачок, взял трубку и набрал знакомый номер.

— Общественная безопасность, — произнес усталый женский голос.

— Полицейское управление, пожалуйста, — попросил Эйхорд. Он ждал добрых шестьдесят секунд, пока древний коммутатор не переключил его междугородный вызов.

— ...цейское управление, — отозвался какой-то офицер-мужчина.

— Отдел расследования убийств, пожалуйста. — Еще одна долгая пауза. Джек задавался вопросом, сколько раз какой-нибудь бедняга, которому угрожали, чья-то страдающая от побоев жена, какой-нибудь затерроризированный ребенок звонили в полицию и ждали две минуты, пока их соединят.

— Отдел убийств.

— Джеймс Ли на месте?

— Нет, говорит Браун. Могу я чем-нибудь помочь?

— Боб, это Джек Эйхорд. Кто сейчас в отделе?

— Привет, Джек. Ммммм. Я, Херриман, Туни... Это все. Где ты находишься?

— В Далласе. Будь добр, позови Туни.

— Чанки! — крик Боба был слышен даже сквозь ладонь, прижатую к трубке.

— Ну.

— Ну? Что, черт побери, за манера отвечать! Тебя Эйхорд к телефону!

— Эйхорд?

— Он самый.

— Ты бездельник, — раздалось в трубке, — где шляешься, по хреновым Гавайям на деньги налогоплательщиков?

— Если бы так. В Большом Далласе. Послушай, окажи мне услугу. Ты знаешь телефонную книжку Ли, которую он держит в своем столе? Ту, где в конце пустые страницы с телефонными номерами?

— Угу.

— Окажи услугу. Дан. Посмотри телефон Оззи Барнса и адрес тоже, если он есть.

— Кого?

— Фамилия: Б-а-р-н-с.Имя записано как Оз, или 0-3, или Оззи. Ладно?

— Я что, похож на паршивый телефонный справочник?

— Ты похож на проглотившего четыре баскетбольных мяча, но все-таки как насчет того, чтобы посмотреть, толстяк?

— Ты добился своего, сахиб, подожди. — Короткая пауза, и Джек услышал, как толстяк Дан снова хватает трубку. — Порядок, у тебя есть чем записать — карандаш или что-нибудь вроде этого?

— Есть.

— Отлично, доставай инструмент и записывай. Оз Барнс, код зоны восемь-один-восемь... — И он продиктовал Джеку номер, спросил, не выпил ли тот Рио-Гранде, или Тринити, или еще какую вонючую речушку, они обменялись парой оскорблений, и Эйхорд принялся набирать очередной номер.

— Слушаю.

— Оззи?

— Да.

— Это Джек Эйхорд.

— О, Джек. Приятный сюрприз. Где ты находишься? — Джек ответил. — Чем могу помочь?

— Оз, это вроде по твоей части. Нечто не от мира сего. — Эйхорд вкратце рассказал о деле Могильщика. — Ты не сталкивался с чем-нибудь необычным, что могло бы иметь к этому отношение.

— Что именно?

— О, какие-нибудь научно-исследовательские разработки, которыми любят тешить себя высоколобые. Контроль над разумом, ЛСД. Что-нибудь из этого хлама.

И в течение последующих двенадцати минут Волшебник из Оззи протащил его через добрых девять ярдов пилюль и промывателей мозгов, гормонов и генераторов боли, лазеров и мазеров, настроенных на частоту сердца, телефонных номеров, парализующих дубинок и колец с ядом, в общем, через весь бесплодный пустырь ужасов, который возделывают эти ослы в своих химических и биологических лабораториях. Дик Келкинс в самом своем жутком кошмаре не мог предвидеть мрачной реальности двадцатого столетия. Ад высоких технологий.

Толком ничего не узнав, Джек горячо поблагодарил Главного Бионика и перевел взгляд на картинки, которые он в свое время механически рисовал, пока его мозг был занят свободными ассоциациями:

1. Стреляющий пистолет.

2. Лужа клея.

3. 000, одно "О" перечеркнуто.

И, кроме этого, ничего. Ни один образ не сохранился в памяти.

Поэтому во второй половине дня Эйхорд сидел в машине без опознавательных знаков за квартал от резиденции Коллиер, когда Ноэль завернула к дому на «роллс-ройсе». Рядом с ним на сиденье лежали пакет со льдом и на три четверти полная бутылка «Джека Дэниелса» вместимостью в кварту. Если уж он собрался торчать здесь как идиот, то по крайней мере с удобствами.

Машина была оборудована и радио, и сканером, и переговорным устройством. Джек уютно устроился на переднем сиденье, прихлебывая из кофейной чашки отличное тонизирующее средство, слушая сюрреалистическую смесь из бормотания диспетчера и танцевальной музыки своей любимой станции. Странно было сидеть так в сгущающихся сумерках, размышляя о деле и сексуальной Ноэль и слушая, как полицейские откликаются на вызовы, адресованные мелодиям «Звездной пыли» и «Лунного света».

Они встретились около половины седьмого, когда рядом с машиной Ноэль остановился незнакомый автомобиль, и Эйхорд увидел, как из него вылез Джозеф Хакаби и направился к дому. Его, казалось, ждали, и он тут же вошел внутрь, преследуемый по пятам тяжело дышащим Джеком.

— Вы? — она вздрогнула, увидев Эйхорда, когда открыла дверь на его настойчивый стук полицейского.

— С вами все в порядке, мисс Коллиер?

— Конечно, в порядке. Что происходит, скажите на милость?

— Я могу войти? — спросил Джек, только что не вставив ботинок в дверную щель, но при этом сохраняя вкрадчивый голос и полное самообладание. Она не ответила ни «да» ни «нет», а просто, к счастью, отступила в сторону, когда он неуверенно шагнул в дверной проем, споткнулся и рухнул бы лицом вниз, если бы не твердая рука нового защитника Ноэль.

— Ловко проделано, — сказал он низким голосом.

Ситуация стала еще хуже.

— Будьте как дома, — ледяным голосом произнесла Ноэль, когда Джек неловко протиснулся мимо нее. Он чувствовал, как его согревает алкоголь, но в данный момент ему было все равно.

— Мистер Хакаби, — резко спросил Джек, — вы как здесь?

Джо обнимал Ноэль за талию жестом собственника.

— Полагаю, вам не следует предлагать выпить, а?

— Уверена, он уже пропустил пару стаканчиков, — сказала она, нахмурившись. — Разве не так, мистер — о, простите, я забыла ваше имя.

— Эйхорд, госпожаКоллиер, — произнес Джек в пустоту. Комната выглядела подобно музею искусств. — Просто заехал посмотреть, как вы живете.

— Понятно. — Она пронзила его взглядом как кинжалом.

Даже будучи пьяным до чертиков, он не мог не восхищаться ею. Красивейшая женщина из всех, что он видел в своей жизни, Она была одета в белое платье с достаточно глубоким декольте, поэтому Джек быстро отвел взгляд и посмотрел прямо в глаза-кинжалы, и тут она сказала:

— Мне кажется, вам лучше уйти. И если вы еще раз нас потревожите... — Она начала что-то говорить об отстранении от дела.

В голове стоял туман, мысли путались, но у него хватило осторожности застыть на месте. Его действия были непродуманны и непрофессиональны. Он не имел ни малейшего представления о том, как ему выполнять свою работу. Такого с ним не случалось даже в худшие попойки. Джек стоял как столб, переводя взгляд с неприкосновенного, недоступного предмета своего обожания на Хакаби, богатого и элегантного, невозмутимого и учтивого, окутанный парами бурбона, и пытался разогнать туман в голове, чтобы решить, что делать дальше.

— Что-нибудь еще? Мы опаздываем на обед.

— По-моему, нет, — пробормотал Джек и усилием воли заставил себя повернуться и идти прямо и ровно, пока проходил через дверь, спускался по ступенькам и осторожно пробирался к машине. Он забрался внутрь, выключил радио и просто сидел, слегка вздрагивая без всякой на то причины. Через несколько минут увидел, как они вышли из дома, сели во взятую напрокат машину Хакаби. Джек скорчился на переднем сиденье, надеясь, что его не заметят.

Но Хакаби двигался задним ходом, пока машины не поравнялись, а Ноэль опустила стекло и что-то ему говорила. Ее красивое лицо было враждебно. Джек тоже опустил стекло.

— Что такое?

— Я говорю, что мы едем в Мэншин. Это на Тертл-Крик. Я не советую следовать за нами в вашем состоянии. Вы, конечно, могли бы вызвать по радио другую машину наблюдения, которая подключилась бы к нам, когда мы оттуда уедем, но этого я вам тоже не советую делать. Если я замечу за собой слежку, вас завтра же отстранят от дела, и я обещаю, что вам не поздоровится.

— Эй, Эйхорд, — весело крикнул Джо Хакаби, открыто смеясь и покачивая головой, как будто не мог поверить в существование этого пьяницы-кретина. — Привидение, настоящее привидение. — Наконец они уехали, преданный своему делу адвокат и скорбящий брат обвиняемого.

Каким-то образом Джек добрался до мотеля и завалился спать. Проснувшись, он не мог ничего, вспомнить с момента, когда покинул дом Коллиер, кроме какого-то телефонного разговора. Во рту сухо, несет, как от разбитой бутылки, голова болит, всего трясет и шатает. Пса нигде не видно. Неудивительно — ведь Джек забыл выставить еду и питье.

Самое худшее было то, что он проснулся охваченный страхом и паранойей. Джек встряхнулся, смутно надеясь, что ему почудилось унижение, испытанное в доме Ноэль Коллиер, и что в действительности он (вздох) не звонил Донне Баннрош посреди ночи пьяный в стельку и не пытался назначить свидание. (Никакого снисхождения.) Посмотрев на мутноглазое чудовище, пялящееся на него из зеркала, он соответствующим образом обозвал ни в чем не повинное стекло. Это утро подвело черту под запутанностью его собственного нервного перехода. Под делом Могильщика. Под всеми приключениями в Далласе. В голове у него родился афоризм, достойный первоклассных мастеров этого жанра. В духе Оруэлла. Или Аристотеля.

— Прочь, гад. Засунь себе в зад, — подытожил Эйхорд.

ДАЛЛАС

День начался плохо, и с каждым часом становилось все хуже. Волна неприятностей пришла в виде пары мучительных, грозных и резких звонков от одного из старших партнеров фирмы «Джонс — Селеска» и лично от госпожи Коллиер. Один был адресован Майклсу, другой — его начальнику. Один содержал в себе угрозу серьезных действий со стороны вышестоящей инстанции, в другом такие слова, как «алкоголизм», «судебный запрет», «беспокойство» (произнесенное, как обычно, не к месту) и «судебное преследование» летали взад-вперед, как шарики настольном теннисе, они звенели у Эйхорда в ушах и расстраивали его.

Во время разговора с Уолли он в конце концов сообразил, что произошло. Покидая дом Ноэль, он был так расстроен, что забыл отозвать своих ребят, и они поздно ночью медленно объезжали ее резиденцию, а Ноэль их заметила. Ясно без слов, что наблюдение было немедленно снято.

Джек почувствовал, что проблема его выпивок приобрела такие масштабы, что сам он был не в состоянии их оценить. Но в этом-то и заключается алкоголизм, что так легко залезть в бутылку и там спрятаться. И даже если бутылка скатится со стола и разобьется, вы все равно сможете в ней остаться и будете пялиться на мир, выглядывая из обломков, скрываясь от окружающей действительности в этой янтарной колыбели из стекла.

Особенно неприятным все оказалось для Майклса, который явно благоговел перед Эйхордом. Уолли был страшно расстроен и обескуражен, когда вынужден был употребить липкое слово «алкоголизм», подводя итог претензиям из юридической фирмы Ноэль. Джек становился уязвимым для атаки, и это было очень неудобно, так как затрудняло его действия в качестве сыщика, я Уолли Майклс становился козлом отпущения за то, что пригласил Джека вести это дело. Эйхорд же мечтал об одном, как можно скорее выбраться из полицейского участка и найти симпатичный, тихий, уютный бар. Тут уж он разом разберется со своими неурядицами.

Правда, в это время дня бармены редко вьются вокруг нас. Ничего, небольшой семейный кабачок тоже устроит. Там обычно не кудахчут по поводу вреда алкоголя — даже в такую рань. Они приберегают его для ленча. Вы входите, вам кивают, и, если вы отвечаете на приветствие всего лишь кивком и фразой «виски со льдом», следует пауза, а потом на стойку бара можете выкладывать деньги. Что ж, черт побери, лед тает прежде, чем вы поднесете стакан ко рту и проглотите содержимое.

Зеленый змий никогда тебя не подводит. Никогда. Черт. Вот что мне нравится на Юге. Это чудо из Теннеси всегдаударяет в голову. Да уж. Огонь в жилах разгорается сразу. Точно. Да, черт подери, да.«Повторить». Ему хотелось поцеловать самого себя в губы. Уютная янтарная колыбель. Темный бар ранним утром, пропахший острым запахом виски. Трое одиночных пьяниц, сонный бармен, не открывавший глаз в течение пары часов, иногда официантки — убирающие, вытирающие, готовящиеся к приему толпы в час ленча. Никаких разговоров. Это время серьезной публики, углубленных любителей выпить. Заказывают «тройную порцию водки со льдом», «Джек Дэниелс», чистый скотч, двойной бурбон и пиво. Люди заходят накачаться, и поскорее.В это время дня получаешь выпивку, позже получаешь к ней довесок в виде скандала.

Выпив половину второго стакана, Джек пришел к согласию с самим собой. На какое-то мгновение проснулся его профессионализм, перед глазами проплыл медленно падающий на пол листок бумаги. Тут в баре зазвонил телефон, и Эйхорда вдруг осенило. Джек был великолепным полицейским в любом состоянии — пьяный, трезвый или серединка на половинку, — он мысленным взором увидел слова «Кто говорит?»,пришедшие к нему с ручейком памяти, который пробил себе дорогу, по залитым алкоголем мозговым извилинам. Потом всплыл экран монитора и на нем два молчащих близнеца, он вспомнил, что спрашивал у Юки, как так случилось, что тот не поговорил со своим братом. Они просто сидели, уставясь друг на друга через толстое стекло. На его вопрос «Как же так, что вы не поговорили?» последовал ответ: «Кто говорит, что этого не было?» Эйхорд ощутил удар под ложечку — прямо под ложечку, — и боль, и страх. Открывшаяся ему истина заставила Джека содрогнуться. Так возникло первое стоящее предположение по поводу личности преступника. До этого были одни подозрения, но виски выжало из них все, что можно. Только что.

Теперь он знает. Конечно, не все «зачем» и «почему». Это такая сложная, таинственная и глубокая драма, что, возможно, ему никогда не удастся раскрыть ее до конца. Совсем не то, что репортеры называют «сложной подоплекой». Сейчас ему остается только молить Бога о том, чтобы успеть положить конец беспределу прежде, чем совершится еще одно убийство. "У меня нет и клочка мало-мальски приличной улики, — думал он, — ни кусочка стоящего доказательства, которое можно представить суду. Но теперь я знаю, кто и что ты есть. И ты мои.И ты рухнешь. Это я тебе обещаю. А — кстати! Что, если..."

...Джек поднял трубку и начал приводить свой план в движение. Ме-е-е-едленное движение. Работать осторожно. Осмотрительно. Ходить на цыпочках. Носить с собой большуюдубинку.

"Именно ты — он.Я тебя вычислил. Не знаю, как была выбрана эта дорога, но ты подъезжаешь к конечной станции. Хитер. Тебе все само шло в руки. Зачем же так рисковать ради скоротечных, опасных, страшных мгновений — мгновений убийства. Зачем? Непостижимо. Зачем подвергаться такой опасности только ради того, чтобы причинить боль невинным, выбранным наугад человеческим существам, которые тебе ничего не сделали? Ведь с их смертью ты ничего не выигрывал. Зачем, ты, кусок человеческого дерьма?"

Мысли рвались у него в мозгу. Он чувствовал это даже сквозь пары алкоголя. Скоро. Завтра. Сегодня вечером. Мир взорвется, как бочонок с порохом. И Ноэль. Дорогая, тебе не следует находиться поблизости, когда это произойдет. Ты обитаешь в водах, где плавают акулы, радость моя, а они не просто кормятся, они пожирают.А теперь Эйхорд знаетразгадку — и кровь стынет у него в жилах.

Даже на этой стадии, когда еще далеко до завершения дела, по крайней мере так это выглядит (Могильщик на свободе или в тюрьме, а возможно, и оба..."), он ничего не оставит на волю случая.

Экспертов можно было раздобыть, используя связи отдела. Например, привлечь того чудака со странной специальностью. Он прятал предметы. Маскировал. Писал учебники по отыскиванию тайников с наркотиками. Помогал укрыться от КГБ целым семьям, пряча их в пустых стенах и комнатах, которые не являлись комнатами. Его называли Волшебником, потому что он мог войти в помещение и буквально исчезнуть. Джек включил его в специальную команду, которую «собрал» еще по пути в Даллас.

Он, безусловно, распланирует, составит схему и расставит капканы. Но истина состояла в том, что Эйхорд по-настоящему верил только в одного парня. Крупного, темноволосого, с плоскими ступнями, широкими плечами и сломанным носом. Покрытого шрамами. Который выглядит «как полицейский», говорили люди. Он и был таким. Носил чуть великоватые костюмы. Именно на этого парня полагался Эйхорд, когда дело становилось жарким.

И этот парень, которому он доверял, не носил с собой ультразвуковой парализующий бластер. Он не пользовался болевыми излучателями. Свою машинку он держал в маленькой кобуре. Его стальная штуковина была когда-то запатентована двумя парнями по фамилии Смит и Вессон. У нее имелся барабан, который поворачивался, когда вы нажимали на спусковой крючок, и она производила страшный грохот. Шесть раз она могла это проделать. И пусть реактивные пули отыскивают свои мишени, у вас на руках собственный отличнейший ручной, портативный, просто игрушка, излучатель боли.

И все потому, что внутри этого вязкого болота, именуемого Джек Эйхорд, жила душа. И мозг. Залитый спиртом, но по-прежнему функционирующий. И мысли были из другой эпохи и другого измерения.

Джек принадлежал к другому поколению. Поколению, когда крутили «Голубое танго», и «Начни сначала», играли и пели Бикс, Бад, Берд и Бейб, «Блэк Коммандо», «Блэк Уидоу», Боб Стил и Боб Феллер, «Боуэри Блитцкриг» и ребята по имени Бак и Баз, и Брик Брэдфорд, а неприятности доставляли хулиганы, которые хоть что-то соображали. Извращенный, бесноватый выродок, который мог пойти и уничтожить сто первых попавшихся человек, существовал только на страницах комиксов.

Эйхорд пошарил в кармане в поисках мелочи. От телефонной трубки у него уже начинало болеть ухо. Он стиснул зубы и набрал номер.

— "Джонс — Селеска", одну минуту. — Серия убийственных гудков.

— Спасибо, — спустя паузу. — Чем могу вам помочь?

— Попросите, пожалуйста, к телефону Ноэль Коллиер.

— Одну минуту.

— Офис госпожи Коллиер, у телефона Анна Стивенсон, чем могу вам помочь?

— Попросите, пожалуйста, к телефону Ноэль Коллиер. Это срочно, звонят из полиции.

— Ясно. Хорошо. Одну минуту. — Она не спросила, кто звонит. Прошло несколько секунд, и он услышал в трубке голос Ноэль.

— Ноэль Коллиер слушает.

— Не вешайте трубку. Я знаю, вы сердитесь, и имеете полное на это право. Дайте мне всего полминуты. — Он сделал паузу, ожидая услыхать: «Ублюдок, черт бы тебя побрал, ты висишь на волоске, я собираюсь уничтожить тебя» или просто щелчок, означающий, что повесили трубку. Ничего. Ни вздоха. — Я не задержу вас и даже не буду пытаться извиняться. Я знаю, вы считаете, что я веду себя не так, как следует, и, в общем-то, это правда. Клянусь, что никогдане потревожу вас снова... никогдани под каким видом не буду следить за Джо Хакаби... — солгал Джек. — Никогда ни в какой форме не буду вам докучать, обоим...

Она перебила его:

— Мистер Эйхорд, боюсь, у вас серьезные трудности, и я сожалею, но...

— Нет, это я сожалею, — быстро вклинился Джек, не дожидаясь, пока об него вытрут ноги и вышвырнут вон. — Дело Юки движется к концу, мне необходимо его завершить, и кое-какие шаги уже предпринимаются, именно сейчас.Мне нужно только одно, а потом я оставлю вас в покое. В общем и целом я полицейский...

— Так что же?

— Для меня важно чтобы я, вы и мое начальство — все мы улыбались друг другу. Но это не самое главное. Так вот, все, что я прошу: есливы когда-нибудь почувствуете какую-нибудь опасность, я надеюсь, вы забудете про мое поведение и некомпетентность, не позволите чувствам взять над вами верх и позвоните нам с просьбой о помощи. По рукам?

— По рукам, — ответила она, абсолютно неубежденная, — но вы мне обещаете, что...

— Торжественно обещаю. Вы никогда меня не увидите и не услышите обо мне — гарантирую.

Она сказала:

— Хорошо, — и повесила трубку.

Итак, он добился, чего хотел. Эйхорд даже в случае необходимости не мог заставить себя лизать чей-то зад. Даже если он был такой прелестный, как у нее... Все равно это было ему не по нутру.

Он предпочел бы рассказать этой дамочке всю правду и посмотреть на ее реакцию. Полюбоваться выражением ее лица. Но ему пришлось отказать себе в этом удовольствии. Как бы то ни было, он почти закончил с телефоном. Еще один звонок, и можно убраться подальше от этой штуковины, иначе его вырвет прямо в трубку. Джек ухитрялся усложнять себе работу буквально по каждому пункту этого проклятого дела. Ему хотелось пойти и расслабиться за стойкой бара, но он заставил себя опустить монету и набрать номер.

— Хэлло.

— Донна?

— Да. — Глубокий вздох. О Господи, смилуйся надо мной.

— Я очень сожалею. — Коронная фраза каждого алкоголика со дня сотворения мира.

— Все в порядке. Нет проблем.

— Скажите, я случайно не звонил вам прошлой, ночью и не строил из себя идиота?

— Вы мне не звонили и не строили из себя...

— Ну было или не было?

— Вы правда не помните?

— Я неважно себя чувствовал.

— Что правда, то правда. Ох... кипит... Погодите минутку. — Она бросила трубку с таким грохотом, что Эйхорду показалось, будто пуля прошила ему голову. Ох, Господи благослови! Выключая чайник, она думала о чудаке, неожиданно разбудившем ее прошлой ночью. Страшное событие, случившееся с ней, оставило от прежней женщины одни воспоминания. Она не могла вызвать у себя хоть какой-то интерес к этому мужчине как к партнеру. С кем было бы легко и приятно. Но она видела, что он ею заинтересовался, ив ее мозгу пытались вспыхнуть какие-то эмоции. Большинство дало осечку. Однако парочка разгорелась настолько, что в ней что-то дрогнуло.

Донна была честной женщиной и далеко не легкомысленной. Роль богини-шлюхи ее не прельщала. У нее был характер. А ее собственные стандарты сексуального поведения соответствовали взглядам средней американки. Жила она по каким-то своим законам, глубоко уважая свободный выбор в поступках других людей. Она понимала, что мужчин привлекает открытая демонстрация ожидания. И знала, что может посмотреть на какого-нибудь парня и сказать ему все, что требуется, одним честным, открытым взглядом. Но она пользовалась этим даром немного беспорядочно, даже когда ничего особенного не вкладывала в свой взгляд. Но тот, кто проводил с ней рядом какое-то время, чувствовал себя так, будто на самом деле имел с ней близость.

Однако то, чего она натерпелась за время своего заключения, изменило ее. Донна больше не чувствовала внутреннего согласия, не верила себе, исчезло желание нравиться. Сама она не жаловала холодных людей и одновременно приходила в ярость и печалилась по поводу собственной растущей бесчувственности. Донне вовсе не хотелось кончать жизнь в одиночестве, замкнутой, сосредоточившейся на самой себе, живущей только для себя. Подобные примеры ей не раз приходилось видеть. Она жаждала, чтобы ее жизнь была наполнена людьми, а для нее это означало — мужчины и секс.

Порой ее охватывали противоречивые чувства, и она с горечью сознавала, что положение жертвы насилия искалечило как ее репутацию, так и жизнь. Сейчас на ее пути встал, по неизвестным, да и не важным для нее причинам, хороший мужчина, который, похоже, погибал и потянулся к ней за теплом дружбы, а она пресекла эту попытку. Но в те мгновения, когда выключив газ, направилась обратно к телефону, она, пожав плечами, приняла решение. Это спасло их обоих.

— Вы еще у телефона? — произнесла Донна, выговаривая слова так, чтобы создалось впечатление, что ей не все равно.

— Я звоню в неподходящее время?

— Нет, — рассмеялась она. — Забавно, что вы вспомнили про время. — Джек поморщился. — Ну и переполох вчера среди ночи вы мне устроили! И все ради того, чтобы просить меня о свидании?

— Наверное, мне не убедить вас, что это кто-то подделывался под меня?

— Ох, вы что, не хотите,чтобы я встретилась с вами?

— Нет! Хочу, конечно, хочу. Я имел в виду...

— Забудьте, — успокоила Донна. Она понимала, если не пойдет в атаку, на том все и кончится. Сейчас или никогда. Давай, Донна! — Вы по-прежнему хотите пригласить меня?

— Конечно, — отозвался Джек, с минуты на минуту ожидая, что на другом конце провода повесят трубку.

— Как насчет половины седьмого, семи?.. Мы могли бы куда-нибудь сходить — вот так.

— Прекрасно. Замечательно. Обязательно. Сегодня вечером в половине седьмого?

— Да. Только вот что. Мне не нравится, когда мужчины напиваются. Я не ханжа, и что другие вытворяют меня мало волнует. Но я не люблю. Борьба за трезвостьне мое амплуа.

Просто не люблю, когда кто-то, с кем я общаюсь, ведет себя подобным образом.

— Слово чести. — Он начал выстукивать пальцами чечетку.

— О'кей! Мне просто хотелось, чтобы вы знали. Хорошо?

— Конечно. Хорошо.

Он не привык, чтобы люди вели себя столь откровенно. Женщины в Далласе, похоже, не ходили вокруг да около. Ему это нравилось. Просто он к этому не привык. Пробормотав что-то невнятное, Джек сказал, что заедет за ней, и поблагодарил ее столь горячо, что им обоим стало немного неловко. Тем дело и закончилось.

Донна Баннрош надула щеки и выдохнула так, будто затянулась третью сигареты, покачала головой по поводу собственной выходки, как бы говоря: «Стыдись!» Потом вздохнула, удобно устроилась на кушетке и бездумно уставилась в окно. «Какая, к черту, разница?» — подумала она. Боли это уже не причинит.

Джека было трудно узнать. Он выпрямился, расправил плечи и направился к машине. Больше всего он хотел, чтобы ничего не сорвалось. Он верил: это поможет вернуться к нормальному образу жизни.

Эйхорд понимал Донну и испытывал к ней искреннюю благодарность. Она была жертвой изнасилования. Сама мысль о свидании — не говоря уже о свидании с необузданным копом-алкоголиком — должна стоять у нее последней в списке желаний. Однако она почувствовала его состояние и, превозмогая себя, сделала шаг ему навстречу, и этот шаг, который некоторые мужчины сочли бы унижающим и оскорбляющим их достоинство, его перевернул, как ничто другое. Он любил в людях искренность и прямоту, особенно если это касалось личных отношений, и она одарила его бесценным подарком. Своим ничем не сдерживаемым великодушием. Он получил необходимый заряд бодрости, чтобы пережить так плохо начавшийся день.

Эйхорд принадлежал к той части человечества, которая живет по принципу — все или ничего. У него даже не возникало мысли об очередном провале. Он снова был на коне, чего за ним давно не наблюдалось. Джек остановился и купил немного собачьего корма. В магазине он шагал мимо прилавков, будто спиртное там не стояло. Стаканчик теперь ни к чему. Другое дело — зубная щетка. Он хотел отправиться домой и почистить зубы. Но поступил иначе — купил зубную щетку, тюбик пасты и вернулся на работу.

В полицейском участке он провел полтора часа, разбираясь с некоторыми частностями, до которых прежде не доходили руки. Позвонил одному человеку, чье имя откопал в компьютере отдела. Это был очень старый человек, и Эйхорд некоторое время раздумывал, провернуть ли дело по телефону или связаться с кем-нибудь на Среднем Западе и попросить послать детектива, чтобы тот старикана расспросил. Решил, что сыграет первым, набрал номер, ожидая услышать слабый голос чудака, который к тому же еще и глух. Но тут его ждал приятный сюрприз.

— Хэлло, это мистер Лоймен?

— Он самый. Чем могу служить, сэр? — бодро прозвучало в трубке.

— Сэр, меня зовут Джек Эйхорд, я звоню из полицейского управления в Далласе, штат Техас. Мы расследуем серию убийств. Не ответите ли вы мне на несколько вопросов?

— Валяйте, мистер Эйхорд.

— Из документов, которые мы обнаружили, следует, что вы долгое время работали в агентстве социального обслуживания населения в Брэнсоне.

— Да, сэр. Я руководил этим агентством в течение почти тридцати лет.

— Вы не помните... Извините за бестактность, но из документов следует, что вам девяносто один год. Ваша память позволяет вам...

— Не извиняйтесь. Конечно, моя память не та, что была раньше, когда, скажем, мне было шестьдесят — семьдесят лет. За последние пять-шесть лет я немного сдал. Хотя мне везет, жаловаться нечего. Я уверен, что большинство мужчин моего возраста уже не красят свои дома каждый год, а я это делаю обязательно в течение последних пятидесяти восьми лет. Для моего возраста у меня отличное здоровье. Ноги, правда, начинают слабеть, но вы интересовались памятью. Давайте. Возможно, я припомню интересующий вас случаи.

— Отлично. — Эйхорд просто влюбился в старикана. — Речь идет о близнецах. Ваша служба передала их приемным родителям. — Джек сообщил, в каком году.

— Ох, приятель. Прошло столько лет. В то время меня выпроваживали на пенсию, но постойте, да, было, каких-то близнецов отдали супружеской паре. Не могу вспомнить фамилию.

— Хакаби.

— Хм. Повторите, пожалуйста.

— Ха-ка-би. — Джек произнес фамилию по слогам.

— Нет... Мне эта фамилия ни о чем не говорит. Здесь, в Топеке, несколько лет назад жили какие-то Хакаберри, но они, конечно, не те. Я не припоминаю семьи с такой фамилией в Брэнсоне.

— В полученных нами справках говорится, что люди эти давно умерли, но, очевидно, именно они были приемными родителями близнецов. Мы не можем никого отыскать, кто бы помнил близнецов, что весьма странно. Документы безвозвратно утеряны, а вы единственный живой представитель этой организации.

— Разве что-то произошло — пожар или наводнение?

— Насколько мне известно, нет, сэр. Из записей следует, — Эйхорд перевернул лист с пометками, — что все те, кто, возможно, работал в то время в вашей организации, похоже, уме... — он спохватился прежде, чем ляпнул «умерли раньше вас», — умерли или же их местожительство неизвестно.

— Подумать только. Мне трудно в это поверить. Некоторые из них, например, Марти Бэрроуз и малышка Мортон, как же ее звали, Руэлла Мортон... вы хотите сказать, они все мертвы?

Видите ли, я перебрался в другой штат. Думаю, мне тогда было шестьдесят семь — шестьдесят восемь лет. Мы с Опал отправились на Аляску. Замечательная страна, Я всегда хотел там побывать. На Аляске работает наш сын, поэтому мы туда и переехали. Как бы то ни было, спустя несколько лет Опал заболела и, когда умерла, о, дайте вспомнить... Да, после того, как я ее потерял, прошло, наверное, два года прежде, чем я вернулся на Средний Запад. У нас был небольшой клочок земли, который мы давным-давно купили в Канзасе...

— Мистер Лоймен, по поводу этих людей, прошлое которых мы расследуем. Один из близнецов подозревается в совершении серии убийств, поэтому очень важно, чтобы мы смогли изучить их биографию. Братья утверждают, что приют в Брэнсоне сгорел, и не осталось никаких документов, и в семье Хакаби никого из родственников нет в живых. Не кажется ли вам странным, что вы не помните близнецов по фамилии Хакаби?

— Действительно странно. Мне приходилось в свое время размещать близнецов. Но я готов поклясться, что не было приемных родителей с фамилией Хакаби. Я просто убежден, что впервые слышу эту фамилию.

— Когда вы передавали близнецов приемным родителям — идентичных близнецов мужского пола — не произошло ли какое-нибудь событие, которое могло показаться странным, из ряда вон выходящим? — Джек терпеливо ждал, пока его собеседник размышлял.

— Хм... Нет. Ничего необычного. Идентичные близнецы мужского пола... Мне не так много пришлось пристраивать таких пар. Одних мы поместили в семью — по-моему, их фамилия была Хатчисон, — они так обрадовались этим детям. Меня всегда интересовало, что с мальчиками стало дальше. Они были таким сообразительными, смышлеными. Бедняжки. К нам ребят привела одна леди, которая спасла их в лесу. Жили они в какой-то дыре у грязной парочки. Ходили слухи, что их там мучили, над ними издевались. Бедные крошки. Эта девушка, школьная учительница, каким-то образом их оттуда забрала и привела к нам. По-моему, они какое-то время находились в больнице на медицинском обследовании, так что вы сможете раздобыть их медицинские карты, если это чем-то вам поможет.

— О! — Эйхорд лихорадочно записывал. — Готов поклясться, что да. Не припомните еще какие-либо подробности? О той парочке, у которой сначала находились ребятишки, или имя школьной учительницы? Все, что угодно?

— Нет-нет. Не припоминаю. Столько лет прошло. Конечно, вам следует навестить Элен Хатчисон. Или ее мужа. Погодите, дайте вспомнить, как его зовут... Ничего не приходит в голову. Ричард. Роберт... Рой!Рой Хатчисон — вот как его зовут.

— Великолепно. Вы нам очень помогли. — Джек поблагодарил собеседника, получил разрешение позвонить, если потребуется какая-то дополнительная информация, и дал ему свой номер в Далласе на случай, если тот вспомнит что-нибудь.

Эйхорд все еще обзванивал семьи в Брэнсоне с фамилией Хатчисон, когда задребезжал другой аппарат.

— Джек, — произнес голос в трубке, — это Дуг Гири.

— Привет, док. Ты уже получил кассеты с записями?

— Да. Быстро управились. Сам-то я в них ничего не нашел, но вместе со мной в лаборатории, где есть аппаратура, их просматривал один парень и сделал, на мой взгляд, интересное замечание. Я не имею ни малейшего представления, стоит ли оно того, чтобы его передавать. Вообще-то, он толковый малый. Долгое время работал в коммерческом радиовещании и знает все о голосах, акцентах, особенностях артикуляции и прочем. Он высказал предположение, что этот тип Юки говорит ненатуральным голосом. Я спросил его, что, черт побери, он имеет в виду, и оказывается, что Юки говорит в более высокой тональности, чем надо. Это звучало так нелепо — не понимаю, зачем менять тональность? Но после его замечания слово «схватка»,помнишь, ты рассказывал, зажгло кое-что в моей башке.

Ты говорил, что они абсолютно похожи, только один одет неряшливо и голос у него не такой низкий и густой? Ведь эти черты очень легко изменить. Сечешь? Если бы ты был близнецом и хотел как можно дальше отойти от своего образа и подобия, ты мог одеваться по-другому, ходить по-другому и говорить по-другому — и больше ничего не надо.

— Интересно. — Эйхорд не мог больше ничего придумать, что сказать. — Я буду благодарен за все, что может прийти тебе в голову. За все.

— Не стоит. Понимаю, не Бог весть что, но решил, может, тебе каким-то образом пригодится. Если что обнаружу, после того, как по-настоящему посижу над записями, дам тебе знать. Пока мои впечатления в двух словах: я наблюдал за человеком, который до смерти перепуган.

— Конечно, я с радостью приму любую информацию. Что бы тебе ни пришло в голову, пожалуйста, дай мне знать. — На том они и расстались.

Пара телефонных звонков заняла полтора часа. А толку? Сведения о Хатчисонах он передал на компьютеры и освободился до конца дня — по крайней мере, так надеялся. Надо было заняться собой. В первую очередь, привести в порядок свои мозги. Во-вторых, ему в голову пришла одна мысль. Это была грустная правда, но она его развеселила. Он не чечеточник, сказал Джек себе, он — полицейский. Пора вести себя соответственно.

Так что же такое Джозеф Хакаби? Да, конечно. Все неправильно и не совпадает, но приходится считаться с интуицией, а в данный конкретный момент интуиция Джека вопила изо всех сил. Он хотел протрезветь, чтобы послушать, что она ему говорит. Джек позволил себе на мгновение представить их вдвоем, Джо и Ноэль. У него в мозгу вертелась одна фраза из справки, присланной отделом тяжких преступлений в полицейское управление Хьюстона, — «увлекается серфингом, управляет авиеткой, дельтапланом, атлетически сложен, опасный противник...». Они с Ноэль составят приличную парочку. Джек представил Ноэль в бикини. Как Джозеф Хакаби любуется маленькой ямочкой у основания хребта и нежно гладит ее. «Маленькая ямочка у основания хребта». Джек в последний раз позволил себе думать о Ноэль в сексуальном плане. Он выкинул ее из головы вместе с алкоголем.

Теперь Эйхорд испытывал только чувство благодарности. И больше ничего. Он был благодарен Богу за то, что сумел каким-то образом выкарабкаться из этой ямы. И, ведя машину, продолжал молиться: Боже, дай мне только прищучить этого типа и. Господи, я больше в рот капли не возьму. Никогда. Разрази меня гром, если я лгу. Тут он спохватился и мысленно извинился перед Богом. Прости меня. Господи. Боже милостивый. Прости меня за то, что пытаюсь заключить с тобой сделку. Благодарю тебя, Господи. Благодарю тебя, и больше ничего.

Джек испытывал благодарность еще и за то, что ему предстояла встреча с Донной. Он страстно жаждал обнять ее, и сама мысль об этом доставляла ему удовольствие... И эта нежная, привлекательная женщина теперь так занимала его только потому, что проявила к нему жалость? Нет. Донна была хорошим порядочным человеком и очень ему нравилась. Им обоим пришлось многое вытерпеть, правда, по-разному. Эйхорду казалось, что им и ею владеют тяжелые воспоминания, которые хотелось бы поскорей забыть.

Это была та же самая Донна, которую он поначалу считал твердой и несокрушимой и к которой трудно было испытывать какие-либо чувства. Это была та же самая Донна, о которой он судил, как говорится, по одежке, не обращая ни малейшего внимания на внутреннее содержание. И у этой самой Донны нашлось достаточно сострадания, чтобы пожалеть полицейского, к которому она вряд ли могла бы испытывать интерес или вообще какое-то чувство.

Но с этим я как-нибудь справлюсь, подумал Джек. Он задал себе вопрос, как бы она отнеслась к букету красивых цветов. Вдруг она окажется цветочной леди, у которой дом заставлен разными традисканциями и папоротниками, а рядом с домом сад, где растет всякая всячина? Вдруг Донна принадлежит к «детям цветов»?[23]

ОЗАРКИ

Хибара, крытая толем, стоит на необработанном клочке земли под названием Бутылочное Горлышко. Внутри двое заплаканных сопливых грязных маленьких мальчишек слушают, как кричит мама. Один из них берет другого за руку, и они томятся в ожидании, спрятавшись за мешками с кормом. Они знают, что он скоро придет. Это всего лишь вопрос времени.

Женщина, их биологическая мать, должна вот-вот родить третьего ребенка. Но беременность протекает очень тяжело.

— Клетус! — снова вопит она.

Ребятишки дрожат от страха и ждут. Они просто маленькие мальчики. Правда, не совсем обычные. Тем не менее просто маленькие мальчики. Однако в этом жестоком и развращенном окружении, в этом примитивном и злобном мире ужасов с ними обращаются, как с уродами. Потому что они похожи друг на друга, как две капли воды. Глаза, нос, рот, даже уши. Отлично сложенные, близнецы так поразительно, ужасающе идентичны, что посторонний человек при виде их вздрагивает от неожиданности. Но они всего лишь несчастные дети. К ним пристают. Их мучают, оскорбляют. Их жизнь — непрерывный кошмар разврата. Они сидят и молча ждут очередной порции мучений, унижений или жестокости.

В подобном мирке, где эндогамия — обычное явление, рождение близнецов — своего рода фокус, исполненный темными силами природы, уникальный подарок, представляющий широкое поле для исследований.

Малыши подскакивают, слыша знакомый грохот. Звук означает, что мужчина захлопнул дверцу своего грязного пикапа и скоро войдет в хибару.

Входная дверь хлопает как выстрел, когда он с топотом вваливается внутрь и ревет:

— Сестра!

— А? — Молодая отяжелевшая женщина сидит развалясь на изношенной, с торчащими во все стороны пружинами, кушетке.

— А ну, поди сюда, — приказывает он и хватает свою сестру за волосы. Она визжит от боли, что вызывает у него лишь хриплый смех. Спустив с плеч лямки грязного комбинезона, который тут же падает на пол, он подтягивает ее голову ближе к себе и заталкивает ей в рот огромный член. В этот момент приступ боли сотрясает ее раздутый живот, и она с диким воплем отшатывается назад.

— Что, черт побери, с тобой такое, шлюха?

— О-о-о-о, — стонет она, — начинается, Клетус. Сделай что-нибудь. А-а-а-а!

— Сейчас я тебе сделаю, — говорит он и злобно бьет ее ногой в живот. Она визжит от боли, а он хрипло смеется, вновь притягивает ее к себе и кончает ей в рот, размазывая сперму по лицу.

Сестра-жена извивается на полу. Это аборт по методу Озарки при помощи рабочего ботинка 14 размера. Близнецы увидят, как плод скормят на улице собакам. Так они и будут воспитываться и вариться в этой адской каше из кровосмесительства, безумия и убийства.

САУТ-ОУК-КЛИФ

На сиденье рядом с Эйхордом лежал и блокнот, и ручка, и по мере того, как его машина продвигалась по улицам в направлении дома, где жила Донна, Джек пытался писать, держа руль одной рукой.

Остановившись у знака «СТОП», он решил посмотреть, можно ли разобрать то, что нацарапано в блокноте. Запись выглядела так:

1. Судья?

2. Вызов в суд?

3. Внутренний мир?

4. Хатчисон?

5. Посторонние команды? Другие?

6. Юки/опасность?

7. Ноэль/опасность?

8. Джо. X.??

9. Больн. записи?

10. Слемон.

На самом деле там было написано Сле Мон, а слемонозначало следящий монитор, одно из немногих электронных «чудес», которому Эйхорд доверял. Это был прибор ночного видения.

Он снова снял с ручки колпачок и продолжил:

11. Рэнди Винсент?

12. Новый наркотик?

Об этом упоминал Мандел. Не хотелось отказаться от этой возможности.

Потом Джек вырвал лист, сложил его пополам и убрал в карман. На ближайшие несколько часов он выбросил из головы все смутные, туманные и исключительно кровавые мысли.

Она сказала, что ей нравятся цветы, которые он принес, а он подумал, что она сегодня очень хорошенькая, и прямо ей об этом сказал, и она без тени насмешки предложила чего-нибудь выпить прежде, чем они отправятся гулять; он признал, что сходить в кино — замечательная идея, и она принесла два стакана очень свежего и очень холодного апельсинового сока, который оказался восхитительным на вкус, и рассказала, что любит каждый день готовить свежий апельсиновый сок, а он выразил свое одобрение, и они вроде как расслабились и, сидя рядом, стали изучать программу в газете, тихо переговариваясь и прихлебывая сок, а потом они поставили стаканы, и он нагнулся, как бы желая поцеловать ее, а вы знаете, как бывает, когда впервые целуешь незнакомого человека — и лица далеки друг от друга, и носы мешают, и поначалу рот и нос партнера вызывают странное чувство, но на сей раз все произошло очень естественно, только когда он поцеловал ее, она выглядела несколько задумчивой, а это был просто нежный и пробный поцелуй, но она так широко открыла рот, отвечая на его поцелуй, что он вроде бы удивился, но тут же откликнулся, и в этот поцелуй они вложили всю душу, и он был глубоким и долгим, а потом еще раз, а потом газеты соскользнули куда-то на пол вместе с Клинтом, и Чарли,и Салли, и Джеймсом, и Голди, и Майклом, и Кэтлин[24] — все они слетели на пол и образовали там кучу, а его руки заскользили по ее телу, и она его не остановила, и, о Боже, теперь эта женщина была такая нежная, и мягкая, и сексуальная, и теплая, и время идет, как всегда бывает, и вот она уже на нем, а одежда где-то там, на полу, вместе с Майклом и Кэтлин и всеми прочими, и ее длинные волосы спадают и обвивают его и лежат на белой как фарфор коже, а потом волосы обволакивают их тела, и ему кажется, что это шелк, и ее полные груди с большими торчащими сосками подрагивают в такт ее движениям взад-вперед, он сначала нежно держит ее руками за талию, а потом скользит ладонями вниз по бедрам и двигает ее взад-вперед в мягком, но сильном и размеренном ритме, разогретые тела безостановочно скользят на фоне тихих звуков трущейся плоти, слабых щелчков включающегося холодильника и отдаленного гула уличного движения, и частое дыхание, и лоснящиеся от пота тела, и им так хорошо, и она говорит:

— Я, — стонущим голосом, — я почти готова.

— Да, — отзывается он, растягивая гласную.

— О, — стонет она.

— О! Ах! — любовный диалог.

— Почти. Ох. О-о-о-о. О-о-о-о-о-х... О-о-о-о-о-о-х-х-х-х.

— Я кооооннннннчччаааааю, — говорит она ему.

— Ага. Кончай. Давай, — отзывается он.

— Уууууммммммммммммммммммммммм.

— Ааааххххх.

И она громко смеется над ним, когда около пяти кубических сантиметров, содержащих примерно биллион сперматозоидов, вливается под своды жаркого, влажного влагалища.

— Аааааааааааааа, — говорит она ему, — неплохо, — и смеется, и наклоняется к нему, и целует его, и все это вполне искренне. И крепко обнимает его, и держит в кольце рук, и накрывает его своими волосами, а он чувствует, как снова начинает потихоньку набухать внутри нее и снова начинает изливаться огненной жидкостью, и она скачет на нем к финишу, и кричит, и стонет в бешеном, мокром, скользком оргазме, и заключительный долгий поцелуй, и потом какое-то время расслабление. И выясняется, что оба они утолили свою жажду, и наступает время тихих и спокойных удовлетворенных объятий, и он шепчет ей, что она его высшая школа фантазии, а она спрашивает его, может, это потому, что она напоминает ему о выпивках и наркотиках, и оба соглашаются, что это гораздо лучше любого фильма, на который они могли бы пойти, и что оба предпочитают нежные песни горящим взглядам, а встречи расставаниям, и они долго обсуждают подобные вещи, а потом, когда проходит довольно много времени, решают продолжить исследование природы желания.

ДАЛЛАС

Джек не помнил, как добирался от Лидо, память сохранила только, как припарковывался. Он был поглощен планированием предстоящих событий и проделывал свою умственную работу с тем же тщательным вниманием к деталям, как готовился к интервью с репортерами. Честный полицейский, спокойный и объективный. Дело могло разрушиться, как и раньше бывало с громкими делами, не только под весом исписанной бумаги, но и под грузом путаницы неразгаданных событий. Все шло к концу. Этот недоносок унес больше жизней, чем иная авиационная катастрофа, на карту поставлены еще чьи-то судьбы. И наступил момент, когда порой приходится рисковать и передергивать карты.

Джек набрал скорость. А день катился теперь как хорошо смазанная телега, которую тащили отдел по особо важным преступлениям и богиня судьбы. Эйхорд разыгрывал свою карту с дружески настроенным к полиции судьей, как если бы играл по-крупному в покер. Подлаживаясь под манеру судьи, человека сдержанного, он употреблял такие обороты, как «вероятная причина» и «обоснованное сомнение», и «гражданские свободы», которые, как шарики, катались взад-вперед по телефонным проводам. И к полудню у него на руках было разрешение суда и еще кое-что.

Возникли некоторые трудности в связи с неприкосновенностью жилища. Дружески настроенный судья на этот счет вовсе не был столь дружествен. Он напоминал и о законодательных актах, и о решениях Верховного суда, и о чреватости вторжения в личную жизнь. Джеку пришлось превзойти самого себя, чтобы аккуратно перевести внимание судьи на другие рельсы.

И Джек склонил Мак-Таффа к сотрудничеству, и все карты были разыграны, и подыскали вероятную причину. Ничего не поделаешь, когда организуешь ловушку в жилище знаменитой Ноэль, чертовой Коллиер,старина, то лучше сперва убедись, что существуют весьма веские причины для того, чтобы проникнуть через эту дверь.

Джек снял трубку, набрал номер, мысли по поводу предстоящего дела не покидали его:

— Хэлло. — «Или ждать снаружи, спрятавшись в густом кустарнике, как это делается на телевидении?»

— Док? — «И еще».

— Да. — "Для тебя будет лучше, если все сработаеткак надо".

— Это я.

— Отлично.

— Сегодня утром я разговаривал с судьей.

— Его честь проявил желание сотрудничать? — спросил с надеждой собеседник.

— Конечно — в определенной степени.

— Так что?

— Давай проделаем, что хотели.

— Хм, ладно. Но в твоем голосе не слышно энтузиазма. Боишься последствий? Если это так, я же тебе говорил, возьму все на себя.

— Нет, нет. Он изложил мне все предельно ясно. Если наш эксперимент пойдет не так, как надо, не имеет ни малейшего значения, что сам Юки дал согласие. Мы закладываем основу для очень милого судебного процесса с нарушением закона. И наши результаты не признают.

— Понимаю. Ты беспокоишься, если мы применим при допросе эту штуку, то сведения, которые он нам выдаст о соучастниках, учтены не будут? Все кончится тем, что половина команды убийц будет по-прежнему свободно разгуливать по улицам?

— Ладно, риск — благородное дело.

Они пожелали друг другу удачи, и Эйхорд снял трубку с другого телефона.

— Мистер Эйхорд?

— Да?

— Это Рэнди Винсон.

— Кто?

— Рэнди Винсон. По-моему, вы пытались со мной связаться.

— О Господи, еще бы. Как вы сказали, ваша фамилия Винса?

— Винсон. — Он произнес по буквам.

— Это объясняет некоторые трудности, возникшие, когда я пытался отыскать вас. Мне о вас говорил доктор Дуглас Гири из Скоттсдэйла, штат Аризона.

— О, неужели! — При упоминании имени Дуга собеседник явно оживился.

— Я когда-то работал вместе с доктором Гири над расследованием одного убийства, и он любезно помогал мне в изучении некоторых теоретических аспектов дела. Я полагаю, вам известно об убийствах, совершенных Могильщиком в Далласе?

— Нет, извините, я давно не смотрел телевизор. Здесь, в Швейцарии, у меня исследовательская работа, я понятия не имею о том, что происходит в Штатах.

Эйхорд кратко изложил суть дела Хакаби. Когда он дошел до слова «близнецы», это произвело эффект разорвавшейся бомбы, и доктор Винсон начал говорить очень быстро, монотонно, со скоростью пулемета произнося слова, значение которых Эйхорд не понимал. Одно словосочетание звучало как — «являются ли они монозиготными или дизиготными», — а потом последовал длинный вопрос, в котором Джеку удалось распознать лишь одно слово длиннее двух слогов — «однояйцевые». Он попросил Винсона медленно повторить все сказанное и смог ответить на заданный вопрос. Близнецы были материнскими близнецами. Из одной яйцеклетки. На медицинском языке — монозиготные. Идентичные близнецы.

— Что вы хотите узнать? — спросил доктор.

— Очень много. Например, какова вероятность существования нервного перехода или тропы, которая соединяла бы обоих близнецов? — Джек механически рисовал буквы "О".

— Это не вероятность, а несомненный факт. Абсолютно.

— Я так и понял. Откуда вы это знаете? — Три буквы "О" перечеркнуты чертой.

— Информация совсем свежая. Результаты многолетних научных исследований и тщательного тестирования. И вот сейчас начинаем осознавать всю ценность открытия. Но я должен вас предупредить, что открытия в области близнецов и преступлений оченьпризрачны. — Первое "О" превращается в "П". При-зра-чны.

— Вы сказали «призрачны»? — Джек вспомнил, что и Юки, и Джо употребляли это слово.

— Боюсь, что так. Другого определения нет. Близнецы Хакаби росли раздельно?

— Я в этом не уверен. Знаю только то, что о них мне рассказали. Тот, кто находится в заключении, утверждает, что годы, когда формируется личность ребенка, они провели вместе, но он был очень неопределенен в отношении времени, когда каждый из них пошел своим путем. Я не убежден и в истинности того, что говорит второй. Там может быть какая-то тайна. Есть сведения, что в раннем детстве над ними издевались. Пока что их прошлое нам неясно. Существует явная вражда.

— Что ж. Это не обязательно должно что-то значить. Наши исследования показали, что в формировании личности близнецов жизненно важную роль играет окружение, возможно, более важную, чем в случае, когда дети не являются близнецами, но пока у вас нет подтверждения третьего лица, не имеет смысла делать какие-то выводы из вашей информации. Близнецы строят планы. Они лгут. Изобретают. У преступников-близнецов сложный и взаимосвязанный профиль, превосходящий всякое воображение.

— Телепатия среди близнецов действительно существует или это чья-то фантастическая теория?

— Существуют ли твердые доказательства в подтверждение того, что элемент телепатии ярче выражен в однояйцевых близнецах или в близнецах вообще, чем в неблизнецах? У однояйцевых наверняка. У них идентичная внутренняя структура. Если исключить случайности при рождении, у них в точности одни и те же хромосомы, гены и... — Последовало предложение, требующее перевода. Оно почти в точности повторяло высказывания Юки. Что-то зигоморфное, двусторонняя симметрия чего-то. ДНК. Рекомбинация чего-то. А тут еще Джек совершил ошибку, попросив собеседника объяснить одно из слов, и чуть не задохнулся в обрушившейся на него лавине — хроматин, полимеризованное ядро клетки и базофильные тела клетки, и протамин иди гистон. В конце концов Джек решил, что начал что-то понимать.

— Насколько реальна способность к телепатической манипуляции?

— Для однояйцевого близнеца это вполне реально. Помните, что даже без развития синдрома агрессивности/пассивности у вас имеются идеально подходящие друг другу структуры. Мозги мыслят похоже. Работают похоже. Даже в тех случаях, когда идентичные близнецы воспитываются порознь, они все равно выберут те же цветовые сочетания, назовут своих котят теми же именами, все будет похоже. Это нервная штука — переход, о котором вы спрашиваете, — он есть у каждого. Проблема в том, что мы используем его лишь в тех случаях, когда какие-то сильные, доминирующие, негативные явления открывают путь мысли. Болезнь. Боль. Нависшая опасность. Смерть. Явления, приблизительно напоминающие передачу или прием так называемого телепатического сообщения, как правило, возникают на фоне опасности, болезни, боли или угрозы смерти.

— Это правда. Особенно когда опасность или смерть грозит любимому человеку.

— Так вот, что касается монозиготов. Представьте себе, что вы берете одну личность и делите, ее на две. Снимаете с нее копию. Идентичную, начиная с внешности и кончая отпечатками пальцев и отпечатками ног. Теперь примешайте к этому негативный элемент. Если у вас имеется та нервная структура, которую мы упоминаем в случае с монозиготными близнецами, хромосомы, ДНК — все предполагает идентичные типы, исключая, как я уже говорил, случайности при рождении, и окружение, которые оказывают свое влияние, то у вас есть идеальная основа для существования телепатического потенциала.

— Каким образом один из них манипулирует другим?

— Этот процесс никто не в состоянии пока по-настоящему определить. Посредством обаяния, силы воли, причуды одна половина однояйцевого близнеца при желании доминирует, используя какой-то там энергетический канал, она способна в буквальном смысле слова влиять на образ мыслей другой половины, более слабой. Это силовая передача информации. Очень редкий и, как я говорил вам, один из тех призрачных процессов, с которыми мы столкнулись, изучая близнецов с криминальной психикой. Но воздействие друг на друга существует. Это факт, а не фантазия.

— Вы упомянули случайности при рождении. Как это понимать? Приведите мне пример, когда такие случайности или окружающая обстановка могли создать убийцу-маньяка?

— Вариантов тысячи. Один из очень вероятных — недостаток кислорода в крови. Если одному из однояйцевых близнецов очень быстро обрезали пуповину, хотя недостаточно быстро, чтобы повредить мозг. Не хватило необходимой секунды, и вот этот близнец лишается того, чем он или она безусловно обладали бы, снабжайся мозг кислородом в достаточном количестве. Секундное действие стерло нечто важное.

— И что же это такое?

— Совесть, — спокойно ответил собеседник. — Слышимость отличная на всем протяжении от Швейцарии до Далласа, ни малейшего постороннего шума.

— Объясняет ли это также сексуальную аномалию, которая обнаруживается у эксгибициониста?

— Вряд ли. Извращенность, отклонение от нормы, проистекает от полученного удовольствия. Познанного наслаждения. Этот способ доставил меня на вершину блаженства, что ж, попробуем его снова. Что-то испытанное в детстве. Ты примерил платье матери, и тебе это понравилось. Запах духов. Прикосновение шелка к коже, когда ковылял в ее туфлях на высоком каблуке. Запомнившееся наслаждение совместно с чувством вины. В высшей степени замысловатое сочетание.

— Недостаток кислорода или что-то еще, вызвавшее у одного из близнецов желание доминировать над другим... Как это проявится в определенном человеке? Есть какие-нибудь внешние признаки? Существует ли какой-то образ агрессивного, сильного близнеца с криминальной психикой. Чего мне искать?

— Очевидно, вы уже знаете, кто это, вопрос, на который вы ищете ответ: что он из себя представляет? Или она,если у вас сестры-близнецы. В вашем деле с Хакаби вы должны искать преуспевающего влиятельного брата. Если он одинок, если он гипертрофированный тип, если вы заметили какие-то признаки, если он занимается чем-то, что требует определенных усилий...

— Например, водит авиетку, управляет дельтапланом или что-то вроде этого?

— Конечно. По-настоящему одинокая личность связана с управлением. Вы имеете дело с очень опасным персонажем.

— Я должен задать вам один вопрос. Как насчет... — И Джек упомянул имя одного гнусного убийцы-маньяка, который был известен ему только по газетам и телевидению.

Доктор резко засмеялся и ответил:

— Он там, где ему следует быть — в ряду смертников.

— Об этом я слышал.

— Конечно. Это самый опасный сукин сын из тех, с кем я когда-либо сталкивался. Его следует отправить на тот свет как можно скорее. Как и у вашего убийцы или убийц, у него нет ни грамма совести. Ни тени сожаления по поводу того, что он совершил.

Эйхорд извинился за то, что отнял так много времени. Тут ему в голову пришла запоздалая мысль, он рассказал про наркотик и спросил у своего собеседника:

— Вы об этом слышали?

— Полагаю, что да, — хихикнул тот, — поскольку я был в команде, которая занималась его проверкой.

— Извините. Я как-то не связал. Но, будьте любезны, выскажите свое неофициальное мнение насчет того, можно ли извлечь какую-то пользу из гипнотического состояния, вызванного действием этого наркотика? В двух словах.

— Непростой вопрос. Вся область использования наркоанализа для допроса находится все в той же категории Сумеречной Зоны. Мы начинали с ЛСД-25. В двух словах...

Последовал водопад слов и фраз типа «диэнцефальная и корковая анестезия» и «ид и суперэго», и «гидробромид скополамина», и он не прекращался, и Джек отчаянно барахтался, пытаясь выплыть из этого потока, когда разговор подошел к концу. И молился о том, чтобы не утонуть.

ЧЕРЕЗ СЕВЕРНЫЙ ДАЛЛАС

В это время года поля стояли голые и, летя на низкой высоте, он мог наслаждаться их опустошенностью. Мелькали скотоводческие ранчо. Иногда фермы. Большие открытые пастбища, огороженные тысячами миль колючей проволоки. Холодало, и он натянул лицевую маску так, что виднелись только глаза. На нем было длинное теплое нижнее белье, заправленное в летные ботинки, на ногах по две пары шерстяных носков. Черные кожаные брюки. Шерстяной свитер с высоким воротом под черной кожаной курткой, изготовленной для него по заказу без обязательных в этом случае многочисленных молний. Перчатки с подкладкой. Горнолыжные очки. И все же ветер пронизывал его, холодил грудь, но он это только приветствовал. Обстановка держала его в состоянии боевой готовности. Ему все давалось легко. Поэтому особенно нравилось то, что вносило хоть какую-то свежую струю — бросало вызов, заставляло держаться настороже. Морозный воздух доставлял наслаждение.

Он всегда любил ее. Она была его женщиной, и он относился к ней соответственно. Но в такие дни, как сегодня, когда небо голубовато-серое, цвета пушечных стволов, а ледяной ветер рвет в клочья облака, сияющие девственной белизной, и ты пристегнут к ней и мягко касаешься рычагов управления, чувствуя биение ее сердца и как она, ощущая поцелуи беспощадного ветра, отзывается на каждое твое движение, — да, в такие дни она была полностью его леди.

Он понимал, как город может стать вашей женщиной. Или как можно полюбить парусное судно. Но он знал, что привязанные к земле не имеют ни малейшего представления о том, что такое любить полной грудью, открыто, неистово. То, что происходило на земле, было нелепым. Здесь, наверху, в объятиях его леди — вот где была настоящая свадьба. Вот в чем заключалась жизнь — подняться над грязью и унылым существованием скучных и вызывающих жалость пешеходов.

К западу от него в небе парил ястреб, и он сделал плавный вираж, чтобы понаблюдать за полетом птицы, и машина, как по волшебству, понесла его над полями и над вьющейся внизу лентой дороги, над мерзостью и обыденностью жилищ, где людишки влачили свое жалкое существование, и он подумал о себе и ястребе как о двух избранных, наслаждающихся свободой, вольных, парящих в нетронутом царстве воздуха.

Холодно и ясно. С этой высоты дома и машины кажутся ползающими по земле насекомыми. Он не думал о расходе топлива, никуда не торопился, с удовольствием наблюдая за парящим ястребом, любуясь, как тот пикирует, охотясь за грызунами. Ему пришла мысль, как много у него общего с этим дневным хищником. Авиетка находилась достаточно высоко над птицей, так что та не стала тут же спасаться бегством от огромной штуковины из черного дакрона, царственно парящей над ней. Но инстинкты выживания ястреба все же включились. Какое-то шестое чувство подсказало этому существу, что ему следует исчезнуть и поискать более подходящее для обеденного стола поле, где за ним не будут наблюдать человеческие глаза. И он еще некоторое время парил, как бы раздумывая, потом развернулся, плавно скользнул вниз и растворился на фоне темнеющей рощи. Какой блестящий образец камуфляжа. Уж в этом-то он знал толк, считал его одновременно и искусством, и наукой, и, если можно так выразиться, яро и горячо поклонялся ему всю жизнь. И теперь он восхищался защитными приспособлениями, которыми природа снабдила удивительно грациозную птицу.

Становилось все холоднее. Внизу он увидел пруд и на нем стаю уток, укрывшихся от ветра под мостом и спокойно кормящихся там. Когда авиетка пролетала над ними, утки, предупрежденные инстинктом о внезапно приближающейся опасности, благоразумно сгрудились к центру моста. Восторгаясь поведением ястреба и уток, он чувствовал какое-то духовное родство с птицами, так же как и с рыбами.

Он позволил себе почти полностью израсходовать горючее, а потом взял курс на открытое поле, рядом с местечком, которое приметил задолго до этого. Поле находилось рядом с шоссе, соединявшимся с автострадой, где находились заправочные колонки рядом с маленькой станцией обслуживания. Он нашел это поле, оно было длинным и открытым со всех сторон, и начал плавное приземление, пока наконец — «бамп» — колеса не стукнулись мягко о поверхность, и авиетка легко покатила по ровному полю.

Достав небольшую канистру, он отстегнул привязные ремни, выключил двигатель и извлек свои шесть футов с хвостиком из кожаного кресла. Быстрым шагом пересек шоссе в направлении станции заправки. Воспользовался одним из рабочих насосов. Обменялся несколькими, ничего не значащими любезностями с какой-то мрачной личностью, которая вылезла поинтересоваться, кто это там заправляется горючим, расплатился за топливо, быстро вернулся назад, заполнил бак, добавил ртутного раствора, который она предпочитала всем другим видам смазки, и проверил автопилот.

Конструкцию автопилота он разработал сам: Иногда, и это его беспокоило, эмоции овладевали им, когда он находился в воздухе. Несколько раз ему удавалось справиться со своими чувствами, и все обходилось без последствий, но эмоции — вещь внезапная и непредсказуемая. Если подобное состояние возникнет, он хотел быть уверенным, что не потеряет управление машиной и не сорвется в штопор прежде, чем придет в себя, поэтому сделал автопилот, использовав стандартное приспособление, которое он приобрел за шестьдесят девять центов, — и то, что раньше было привязным ремнем, превратилось в замысловатый автопилот. Он постоянно что-то усовершенствовал. Изобретательство было его второй натурой.

В машине имелся автоматический стартер, но он предпочитал заводить ее вручную, наслаждаясь возникающей при этом близостью между ними. Лаская пальцами изящные обводы деревянного пропеллера, проводя ладонью по корпусу, он вспомнил случай, когда она играючи укусила его. В кабине сидел придурковатый механик, и она наказала летчика за то, что позволил чужому человеку прикасаться к ней. Как только он раскрутил пропеллер, этот кретин моментально переместил центр тяжести, подняв с сиденья свою задницу, в ответ она тут же клюнула носом и укусила его — пропорола деревянным зубом палец до кости, дав понять, что не одобряет подобного к ней отношения.

Он залез в кабину, пристегнулся, достал из висевшего рядом кожаного мешка кипу карт и начал в ней рыться: Фармерс Бранч, Кэрролтон, Ричардсон, Мескит. Отыскав нужную, прикрепил ее к контрольной панели с помощью «крокодилов». Он знал, что отыщет дом этой женщины с воздуха так же легко, как кто-нибудь другой на машине, и гордился безошибочной точностью своего внутреннего компаса. Он натянул маску на лицо, мысленно предупредил себя не забыть снять и убрать ее перед приземлением. Нет смысла вызывать какие-то зловещие ассоциации.

Летчик тронул рычаги управления, изменил состав смеси, слегка заглушил ее, а потом дал полный газ. Купив авиетку, он переделал двигатель с сорока на шестьдесят лошадиных сил, еще кое-что изменил, и вот результат — не прошло и пары секунд, а она уже рвется в небо, он отпустил тормоза, и она отделилась от земли и легко перемахнула через ряд деревьев и линию электропередачи, он незаметно шевельнул ногой, она легла на другой курс, и вскоре голые поля сменились пригородами, пошли крыши домов, а на горизонте возник сперва едва различимый, но по мере приближения все более явно вырисовывавшийся Северный Даллас и Хайленд-Парк, огромные ухоженные газоны и напоминающее ему о Ривер-Оукс изобилие голубого бетона на задних дворах — бассейны всех видов и размеров. Вираж над группой домов, где живет эта женщина, бреющий полет над крышами зданий, а вот и она — он видит ее крошечную фигурку, внизу бегущую, машущую ему рукой. «Надев» соответствующую обстоятельствам маску, он стиснул зубы, пересек линию проводов и приземлился в ее дворе, выключил двигатель и остановился всего в нескольких футах от нее.

— Привет, — услышал он, улыбнулся, отстегнул ремни и спрыгнул на землю.

— Я тебя напугал? — Она явно была потрясена.

— Да — немножко, — солгала она. — Господи, я думала, ты в меня врежешься, понимаешь, ты мчался прямо на меня...

— Нет. Оптический обман. На самом деле меня и близко не было. Похоже на обычную парковку, сначала немного страшновато, но когда начинаешь чувствовать машину, то все становится на свои места. Это нетрудно. Вот так. Разве она не красавица?

Показывая на самолет, он смотрел на нее, намекая на то, что красавица — она, по крайней мере, ей так хотелось верить.

Джо переехал из отеля на Тертл-Крик поближе к Ноэль, разрешив ей думать, что осуществил ее идею. Он позволил ей подыскать подходящий дом и снять его по обоюдному соглашению на вымышленное имя из соображений скрытности, используя название вымышленной корпорации, что иногда практиковалось для подобных целей фирмой «Джонс — Селеска». Он доказал ей, что они спокойно могут перебраться в новое «укромное местечко» и наслаждаться обществом друг друга, не боясь любопытных и назойливых глаз газетчиков и полиции.

Много получить от этой женщины он не рассчитывал, хотя она была привлекательна в физическом отношении. В сексуальном плане он функционировал, вызывая в памяти определенные образы, но, к примеру, ему вовсе не доставляла огромного наслаждения чудесная эрогенная зона на женском лобке. Он был обуреваем более мрачными страстями.

Мысленно Джо принадлежал другому времени и часто мечтал о прошедших веках, когда изобретательные люди убивали друг друга, скажем, на дыбе. Интересно как-нибудь попробовать этот способ, если позволят время и обстоятельства. Истинное удовольствие он получал, глядя на страдания и смерть, наслаждаясь болью других.

Прошлой ночью ему приснился один из вариантов дыбы и, проснувшись, он усилием воли заставил себя вспомнить конструкцию. Во сне хорошо было обмозговывать и процесс «рисования» (его термин), с помощью которого он приводил своего слабого и корчащегося от страха брата в нервный переход, чтобы слегка позабавиться и поиграть с ним, подвергая его психическим пыткам. Ему нравилось слушать жалобные вопли брата. Ему это никогда не надоедало. Хотя теперь какое-то время он должен сдерживаться.

С тех самых пор, как себя помнит, — лет с трех, по его мнению, — Джо контролировал судьбу Юки, более слабого брата-близнеца. При помощи «рисования» он позволял своему разуму проникать в мозг второй половины самого себя и был способен создавать там любые образы, какие только задумает. Он знал, что может контролировать мозг Уильяма Хакаби без всяких усилий, держа его крепкой хваткой столько времени, сколько пожелает, заставляя своего сопливого братца Билла испытывать самые утонченные пытки и унижения.

Несколько лет назад Джозеф Хакаби позволил себе претворить в жизнь свою давнюю мечту: лишить человека жизни и при этом не попасться. Сначала он убивал умеренно. Но потом его начали одолевать чувства, горячие желания, страстная жажда акта произвольного убийства. Он разработал план и начал закладывать основу для вероятного козла отпущения: своего противного и слабого родственничка.

Скрытно обосновавшись в районе Далласа Форт-Уэрт, Джо тщательно разработал схему расположения могил и подводных захоронений, в которых собирался прятать свои многочисленные жертвы. Часть из них предполагал показать в своих «картинках» брату. Далее следовал неопровержимый сценарий, в центре которого должен был оказаться Билл. Злодей знал вторую половину как свои пять пальцев. Знал, что Билл никогда не сможет выпутаться. И жажда славы, пусть и мрачной, окажется сильнее его.

План сработал великолепно. И все бы хорошо, если бы не вмешательство этой женщины. Какой она стала надоедливой Она опасна. Ему придется покончить с ней. И скоро. Когда, она рассказывала ему о преступном намерении и невменяемости его подсознание начало вдруг подавать тревожные сигналы системе самосохранения. Ноэль Коллиер — вот камень преткновения. Она должна исчезнуть навсегда.

Но сейчас она подходит к нему, и он напяливает свою ослепительную улыбку, которая так ее возбуждает, и тихо шепчет всякие нежности, и делает то, что, как ему известно, он должен делать в данный момент, что он делал с раннего детства, когда научился удовлетворять желания по команде, в надежде пережить еще один день кошмарных мучений. Он напрягает разум, необходимый, чтобы стимулировать искривленное больное либидо, и полностью полагается на свое прекрасное тело, да, он справится, как это не раз бывало, и яички вырабатывают тестостерон, и система блокирует кортизол, и внутренний автопилот точно держит курс, и он знает, что так будет всегда.

Медленно, неуловимо он начинает двигаться, подталкивать, терпеливо добиваться своего, выводить из равновесия, дразнить, предлагать, намекать, подразумевать. Мягкие и нежные модуляции его голоса заставляют ее поверить ему и полюбить его, теплота его голоса побуждает ее искать его рот и разглядеть в его глазах обещание того, что он желает сделать с ней, и она тает под его опытными и ласковыми прикосновениями, и скоро, очень скоро окажется в его безраздельной власти, и тогда он заставит эту шлюху заплатить за все.

ДАЛЛАС

Пес провел всю ночь в шезлонге. Утром встав, чтобы выпустить его наружу, Джек пометил себе в блокноте подыскать хорошее жилище для своего нового приятеля и при этом задел пачку непрочитанных медицинских отчетов. Он взглянул на то место, где прекратил чтение, когда очередная мешанина из медицинских терминов столкнулась с отсутствием у него научной подготовки, и он начал пропускать страницы со словами «яйцевая оболочка», «плацента», «внутриматочный» и «суперфетация» и переходил к словам и фразам, которые понимал несколько лучше.

Последнее, что он помнил из прочитанного, касалось физических критериев, по которым определяют однояйцевых близнецов. Там говорилось, что должны быть похожи уши и зубы, должны быть одинаковы цвет волос, их строение и густота, идентичен цвет глаз, цвет кожи и ее структура, группа крови должна быть одна и та же, и тому подобное, и Джек бросил чтение, когда в том же предложении появились слова «этиология» и «плацента с двойной оболочкой».

Он снова попытался сосредоточиться на содержании отчета, и вновь на него обрушились термины «артериовенозный» и «полицитемический», но он упорно продолжал продираться сквозь них — "большинство близнецов рождается преждевременно, и осложнения у матери при беременности возникают гораздо чаще, чем при рождении одного ребенка... Теоретически второй близнец больше подвержен аноксии,[25] чем первый, из-за вероятности того..." Оторвавшись от чтения, Джек вспомнил, что говорил доктор Винсон по поводу секундной нехватки кислорода. Мгновенное повреждение, которое может стереть человеческую совесть. И впервые подумал, что, возможно, что-то и есть в этой чертовщине насчет мысленного манипулирования в нервном переходе. И с испугом вспомнил рассказ Хакаби о пожаре в приюте, и об умерших приемных родителях, и бывших работниках агентства в Брэнсоне, по удивительному совпадению тоже давно покоящихся в могиле, за исключением старого джентльмена, который случайно перебрался на Аляску, может быть, как раз вовремя. Джек почувствовал, как его охватывает глубокий и неподдельный ужас. Если Джозеф Хакаби убийца, то он представляет собой смертельно опасного противника.

Он рано отправился на работу, подстегиваемый растущим количеством адреналина в крови, страхом и ощущением приближающейся кульминации. Не столько нервозность или даже опасение профессионала, сколько железная решимость гнала его. Мы уже почти у цели. Неоспоримое доказательство скоро ляжет на свое место или вообще не будет никакого. Результат зависел от действия всей команды, компьютеров, коллег, работающих в других городах, резервов Мак-Таффа в такой же степени, как и от самого Эйхорда.

Насмешка заключалась в том, что расовый вопрос испарился так же быстро, как и возник. Пресса вернулась к делу президента. Без новых трупов в связи с делом Могильщика журналистам оставалось только поразмышлять о причинах исчезновения нескольких человек в районе Плано. Бульварные газеты были просто влюблены в Ноэль Коллиер, и ее красивое лицо и впечатляющий послужной список появлялись на их страницах, когда дело Могильщика там упоминалось.

По пути на работу Эйхорд пытался разрешить проблема имиджа Джо Хакаби и убийцы.Маска, которую он носил, была почти непроницаемой. Для красивого, талантливого, сообразительного, преуспевающего и на первый взгляд вполне благополучного гражданина быть втайне от всех убийцей-маньяком — просто блеф. Правда, в истории известны отправившие на тот свет много молодых женщин преступники, которые внешне были привлекательны и вели себя в повседневной жизни, по крайней мере с виду, «нормально». Но этот Хакаби представлял собой нечто иное. Человеку в здравом уме даже число его жертв трудно было представить.

Едва Джек поставил машину и зашел в здание, как его окликнул Мандел, ожидавший возле дверей комнаты дежурств отдела убийств.

— Посмотри-ка вот это. — И доктор Мандел разложил перед ним папку.

Джек открыл ее и обнаружил личную биографию Юки, озаглавленную «Многоплановое описание личности».

— Так, — произнес Мандел, читая через плечо Эйхорда, — это мы пропускаем. — Он протянул руку и перекинул страницы с детством и юностью Юки, с тестами Стэнфорда-Бине. — Вот отсюда.

Эйхорд принялся читать краткое изложение наркотического теста, проведенного на субъекте — мистере Уильяме Хакаби. Он читал ускоренным методом о весьма реальных фантазиях Юки. Об отсутствии у него границы между фантазией и реальностью. О неустойчивой шизофренической личности, наводящих страх иллюзиях. О запуганности и уязвимости. Он прочел заключение Мандела по поводу галлюцинаций Юки и его паранойи, и что тот говорил под наркогипнозом. Все, что он узнал, заставило его резко выпрямиться и стремительно встать из-за стола.

— Где виде... — начал было Джек. Даже не дослушав его, доктор Мандел сунул Эйхорду в руку черную коробку с кассетой. Они направились в просмотровый кабинет, на ходу Сью говорил:

— Дело случая, рискованно, конечно, но черт... Эта новая штука в сочетании с пентоталом — чистый динамит и, кроме того, суперсильнодействующая. Открывает старые мозговые ячейки, — пояснил он, многозначительно глядя в глаза Эйхорду. Они зашли в кабинет, Джек вытащил кассету, вставил в аппарат, включил его и принялся настраивать.

Лента была промаркирована, как настоящий кинофильм, и сначала в течение некоторого времени камера фокусировалась на Юки, который, казалось, с трудом размыкал веки, но тем не менее не спал, и за кадром послышался голос Мандела немного в стороне от микрофона:

— Билл, как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. — Юки говорил невнятно, глотая буквы. Звучало как «пркрасно».

— Тебе удобно?

Эйхорд чуть-чуть прибавил громкости. Доктор говорил с Юки спокойным уверенным тоном.

— Да. Прекрасно.

— Расслабься, Билл.

— Расслабился. (Рас-слаблся.)

— Ты знаешь, что я врач. И я твой друг. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя лучше. — Голос Мандела стал звучать громче. — Лучше...

— Ты маленький мальчик, Билл. И мы хотим знать, как ты себя чувствуешь. Расскажи доктору, как ты себя чувствуешь. Ты болен? — последние два слова произносятся с ударением.

— Нет.

— Ты не болен, ведь так? — Очень громким голосом.

— Нет. Я не болен.

— У тебя что-нибудь болит? — В голосе Мандела звенит сталь.

— Да. Болит.

— Что у тебя болит, Билл? — Настойчиво.

— Здесь. Половые органы.

— У тебя болят половые органы, Билл?

— Да.

— Почему у тебя болят половые органы?

— Они мне делают больно.

— Кто, Билл? — Нет ответа. — Кто причиняет боль твоим половым органам?

— Они.

— Кто причиняет боль твоим половым органам, Билл?

— Ма и па делают там больно.

— Ма и па делают там больно кому?

— Да. — Челюсть отвисла.

— Делают больно Биллу и... кому еще?

— Делают больно Биллу и Джо.

— Как они делают вам больно?

— Нет. — Во время ответа лицо искажает гримаса. Слова невнятны.

— Если ты расскажешь мне, как ма и па делают тебе больно, ты будешь чувствовать себя лучше.

— Лучше.

— Да. Гораздо лучше. А теперь расскажи, как ма и па делают вам, тебе и Джо, больно, вашим половым органам.

— Нет. Не могу. — Он начинает шевелиться.

— Расслабься, Билл.

— Расслабился.

— Как они делают больно Биллу и Джо? — Юки яростно трясет головой. Мандел какое-то время настаивает, но, почувствовав, что теряет контроль над Юки, утешает его, заставляет расслабиться, успокоиться и говорит:

— Билл, ты теперь большой мальчик. Вполне взрослый. Чувствуешь себя гораздо лучше...

Юки улыбается, тяжело ворочая глазами, и кивает.

— Да.

— Ты теперь чувствуешь себя гораздо лучше?

— Да.

— Билл, тебе нравится доктор, потому что ты знаешь, что я вой друг.

— друг.

— Билл, я здесь, чтобы помочь тебе чувствовать себя лучше.

— Да. Лучше.

— Расскажи доктору, как ты себя чувствуешь. Ты болен?

— Блллн, — звучит у Юки.

— Ты... болен?

— Мммммм. — Больше похоже на стон.

— Скажи доктору, Билл, ты... болен?

— Нннннн.

— Ты олен? — Мандел кричит так громко, что Эйхорд пугается.

— Мммм, — раздается ворчание, голова Юки откидывается назад. Челюсть отвисает.

— Билл. Поговори со мной, Билл. — Все еще очень громкий голос.

— Нннннн, — похоже, он говорит «нет».

— Это критический момент, — объяснил Мандел Эйхорду, в то время как на экране он добивался от Юки только неясных односложных звуков. — Приходится подводить исследуемого к этой точке, где он еще продолжает функционировать, и держать его там на тоненькой ниточке. Когда сталкиваешься с таким новым средством, как это, и с таким подопечным, как Юки, в дело вступает множество посторонних факторов. Сейчас его состояние начинает немного меняться, и я продолжу будить его память, но конечно, то, что ты уже видел, очень важно.

Голос Мандела, доносившийся из усилительных колонок, звучал громко и настойчиво:

— Скажи мне, Билл.

— Да. — На этот раз больше похоже на ответ.

— Билл — я здесь, чтобы помочь тебе чувствовать себя лучше.

— Да. Лучше.

— Скажи доктору. Как ты теперь себя чувствуешь? — Нет ответа.

— Ты... болен?

— Иногда.

— Что означает «болен», Билл?

— Чувствую себя нехорошо.

— Когда ты себя чувствуешь нехорошо, что у тебя болит, Билл?

— Голова. Голова болит.

— Почему у тебя болит голова?

— Очень сильно болит.

— Почему у тебя болит голова, Билл?

— Ничего.

— Ты взрослый, Юки. Сейчас ты уже мужчина, Юки.

— Прекрасно.

Итак, братья прошли через детство, полное унижений.

— Юки, как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно.

— Ты болен?

— Да.

Эйхорда приковало к стулу признание Юки.

— Юки, расскажи доктору, почему ты болен.

— Сосудистый невроз, анафилаксия, анафилактическая пурпура, почечное расстройство, кишечные колики, туберкулез кожи, трахома, перикардит, внутризатылочный...

— Юки скажи доктору, где ты увидел эти слова.

— Слова? На бумаге.

— Тебе нравится запоминать слова?

— Да. Команды.

Эйхорд сидел не шевелясь.

— У тебя болит внутри голова, Юки?

— Да, сильно. Очень сильно.

Джек по-прежнему был прикован к стулу услышанным.

— Как у тебя болит внутри головы, Юки?

— Забирается внутрь и мучает.

Почти все, что слышал до сих пор, Джек считал несущественным. Перед ним было твердое медицинское доказательство. Допустимое или нет, тем не менее его было достаточно. Юки глотал буквы, лицо искажено гримасой ужаса. Здесь не могло быть речи о подделке. Он был напуган до смерти.

— Расскажи мне об этой штуке, Юки. — Мандел еще пытался продолжить исследование, но, видно, все, что можно, уже было выжато. Хакаби замкнулся в себе до конца, лицо его было залито слезами. Он выглядел как человек, которого мучают по-настоящему.

— Господи. — Эйхорд почувствовал, как его охватывает страх.

— Хочешь, чтобы я перемотал и воспроизвел снова ту часть, где он рассказывает, как ма и па их мучили?

— Нет, спасибо. Пока что я видел все, что мне нужно.

— Как только он отдохнет, я снова собираюсь им заняться и спросить насчет убийств. Готов побиться об заклад, он скажет, что не совершал их.

— Есть какая-нибудь вероятность, что он мог выдумывать ответы?

— Почти никакой. Этот наркотик очень сильнодействующий. Когда я заставил его вернуться в детство и стать маленьким мальчиком, половым органам которого делали больно, мы получили истину в том виде, в каком он ее помнит. Допустимо, конечно предположить, что его могли предварительно запрограммировать на определенные ответы. Но шансы тут практически равны нулю. Это экспериментальный наркотик, который использовался для так называемого промывания мозгов заключенным, и каким бы крошечным ни было доказательство, он его обязательно вытащит. Думаю, мы можем верить этой ленте.

— Делаем вывод, что Юки и его брата в детстве мучили и унижали. — Увиденное так подействовало на Джека, что он с усилием встал и принялся расхаживать взад и вперед.

— Верно.

— Ладно. — Джек почувствовал на своих плечах огромный груз, теперь он точно знал, жизнь Ноэль Коллиер под угрозой. — Если мозг Юки для его брата как открытая книга, — спросил он доктора, который следовал за ним по пятам, пока они шли к комнате дежурств, — какая ему грозит опасность?

— Не знаю.

— Если он способен управлять Юки на нервном уровне, может ли он прощупать его мозг? Узнать, что он нам рассказал? Выяснить все о наркоаналитическом допросе?

— Мы должны исходить из того, что он уже все знает. Именно так.

— Может ли он завлечь Юки в этот нервный переход в любой момент, как только пожелает?

— Кто знает? Похоже, что да.

— И заставить его совершить самоубийство?

— Хм. Сомневаюсь. Едва ли он в силах сделать больше, чем внушать и подсказывать мысли. Он закладывает идеи в голову Юки тем же способом, что и во время гипноза. Выделяет какие-то мысли. Подчеркивает что-то, о чем Юки сам уже думает, или что-то, где Юки уязвим, или особенно восприимчив, или подвержен влиянию. Пока с трудом разбираюсь во всех тонкостях, просто не знаю. Здесь все приходится принимать во внимание. Мы имеем дело с уникальной и абсолютно новой ситуацией, фактически беспрецедентной, — сказал Мандел, когда они вошли в комнату, и Эйхорд направился к телефону. Джек начал набирать номер, на секунду остановился, посмотрел на Мандела и сказал:

— Чего я не могу понять, так это его модус операнди. Ведь он обладает высоким интеллектом. Человек с прошлым, полным кошмарных издевательств, вероятность родовой травмы (предполагаю аноксию), какие-то еще дополнительные факторы и получается убийца-маньяк, монстр, у которого нет ни грамма совести. Его злоба может быть утолена только уничтожением других людей. Он ненавидит своего брата-близнеца, на которого всегда был способен оказывать влияние, поэтому он городит кучу лжи и всякого вздора, чтобы сконструировать надежную, продуманную схему, запускающую похищение, насилие и Издевательства над Донной Баннрош. Но его последующие действия... Вот что меня сбивает с толку.

— Как так?

— Он приходит к нам,и самложится в общую картину. Зачем, черт возьми, это делать? Он мог бы остаться в Хьюстоне. Уехать в Кливленд в отпуск. Да все что угодно. Зачем влезать в это дело, когда знаешь наверняка,что станешь подозреваемым номер один из-за своей связи с главным подозреваемым, находящимся под арестом?

— Юки он может контролировать всегда и до сих пор держал все нити в своих руках, даже оставаясь в тени, как выражался его брат. Он убедил Юки, что трупы — это работа очень высокого мужчины, такого высокого, как профессиональный баскетболист-негр. Он сделал себя практически неуязвимым, поскольку Юки не смог описать внешность своего мучителя.

— Все правильно, но зачем вообще, без всякой на то необходимости, впутывать себя в это дело, а потом,вдобавок ко всему, обращаться в одну из лучших юридических фирм штата и нанимать адвоката высшего класса? Зачем предоставлять главному действующему лицу твоей схемы такой шанс выйти сухим из воды? Бессмысленно.

— А вот и нет, — возразил доктор. — Какой самый быстрый способ отвести от себя подозрение? Быть в первом ряду. Образец сотрудничества. Преданный брат, который хочет за свои деньги нанять лучшего адвоката. Хитрее ничего не придумаешь. Достаточно представить себе, как будут выглядеть газетные заголовки. Интересно, как ему удалось довести Юки до такого состояния, что тот отправился раскапывать могилу?

— Очень интересно, — отозвался Эйхорд, набирая номер.

— Здесь я теряюсь. Трудно уяснить себе феномен мысленного манипулирования и телепатии на таком уровне, но когда по своей воле меняешь физическую ситуацию — когда в буквальном смысле вкладываешь в руки Юки лопату — это меня окончательно сбивает с толку.

— Отправляйтесь, — отдал приказ Эйхорд и повесил трубку. Начал набирать другой номер.

Обратился к Манделу:

— Возможно, Юки говорил нам правду. Он хотел убедиться в том, что его кошмары — это реальность.

Разговор по телефону:

— Уолли. У нас есть веские причины для того, чтобы защитить Ноэль Коллиер. Допрос Юки Хакаби под наркотическим действием, проведенный доктором Манделом, показывает, что и он, и Джозеф Хакаби в детстве подвергались сексуальному насилию. Это... — последовала пауза, так как Майклс начал говорить, перебив Джека, и Джек ответил: — Да. Косвенные. Но этого достаточно для того, чтобы мы начали действовать. Я хочу сказать, что имеет место угроза для жизни. Сейчас он уже все знает. Коллиер в страшной опасности. Мы должны разыскать ее и изолировать их друг от друга. Он наверняка где-то рядом с ней. И сделать это надо очень аккуратно, чтобы он ни о чем не догадался. — Пауза. — Нет, это исключено. Слишком много шансов, что ему станет известно. Мне нужно, чтобы ты персонально следил за всем через фирму «Джонс — Селеска». Попытайся выяснить, куда они отправились. Все, что требуется, это изолировать их друг от друга, где бы они ни находились, или заставить ее вернуться домой на достаточно длительное время, чтобы мы могли организовать охрану. — Пауза. — Верно. Я только что отправил их на место. Отлично. Я сам собираюсь предпринять кое-какие действия, чтобы выйти на Хакаби. Будем держать связь по телефону. Я немедленно еду к ней домой. Возможно, Ноэль понадобится что-нибудь из одежды или еще что. Джо сейчас, должно быть, пускает в ход свои чары. А что, если он уже снял какую-нибудь уединенную резиденцию под предлогом избежать дурной славы? Он вынужден действовать быстро. Сегодня, самое позднее завтра утром. Скоро она снова захочет связаться с Юки, у Джо всего лишь несколько часов.

Джек позвонил Хакаби и нисколько не удивился, услышав, что тот выписался из отеля, оставив свой адрес в Калифорнии, а между тем с ним можно связаться через фирму «Джонс — Селеска». Фирма получила инструкции записывать все вызовы, будь то официальные или нет. Только один человек, кроме Ноэль, знал, где находилось укромное место, но сам он оказался за пределами страны, и с ним нельзя было связаться.

Времени больше не было. Джек собрал все необходимое, направился к двери, в последний раз оглядел комнату, пожал плечами и отправился на своей машине без опознавательных знаков в одинокое путешествие.

Время делало то, что ему положено, и делало это исправно. Оно неумолимо отсчитывало секунды и минуты.

08.17. Эйхорд в пути. Уровень шизофрении быстро поднимается в ядовитом потоке меняющихся событий, и это сказывается на информации. Машина идет по забитым транспортом улицам, в более или менее северном направлении, держа курс на Хайленд-Парк. Джек Эйхорд бессилен в этом водовороте случайностей.

Внезапно он почувствовал страх и поблагодарил Бога за то, что успел задействовать еще людей из отдела. Бывало и гораздо хуже. Он мог бы выполнять эту работу в одиночку, направляясь в дом, где за дверью, возможно, притаился убийца и поджидал его.

08.51. Первый из одиннадцати телефонных звонков, адресованных Эйхорду в полицейский участок Далласа. Майклс принимает сообщения, как было условлено. Он не передаст содержание ни одного из телефонных разговоров. Оно станет известно гораздо позже и будет представлять небольшой интерес, потому что к этому времени все будут знать, что...

А. Оказалось, больничные карты госпиталя в Брэнсоне, как и многое другое в этом деле, таинственным образом исчезли. Создалось впечатление, что семейство Хатчисонов вообще стерто с лица земли. И это только отдельный тревожный штрих в мрачной цепи странных смертей и исчезновений.

Б. 15.00. Полдень. Самый важный из телефонных звонков, адресованный лично Джеку, исходит из психиатрической клиники в Уикерли. Работник клиники, похожий по фотографии на близнецов, исчез, затем последовала серия непонятных смертей пациентов. Рекомендации, якобы данные этому человеку директором другой клиники, оказались подложными. «Джон Хиндерман», половина пары близнецов Хатчисон-Хакаби, остался только туманным воспоминанием. Все следы его стерты.

Эйхорд ничего этого не узнает. Невидимой пуповиной с родным отделом его соединял передатчик-приемник, с помощью которого он мог держать связь со своими коллегами за пределами периметра западни. Но этот передатчик использовался только в случае крайней необходимости. Правилом было абсолютное радиомолчание. За домом Коллиер не будет никакого наружного наблюдения. Хакаби слишком хитер и сообразителен. Дом должен выглядеть абсолютно чистым.

19.30. Эйхорд спокойно ждет. Лежа ничком. За кушеткой. Расслабившись, насколько позволяют условия. Не скучая. Не испытывая страха. Но ему становится немного не по себе, когда он смотрит на часы. Он серьезно рассчитывал на то, что Ноэль появится раньше. Одно дело ждать одному в пустом доме, пронизанном лучами заходящего солнца. И совсем другое дело ждать часами в темноте. Малейшие шорохи звучат как шаги. Лампы на этаже отбрасывают тени, похожие на вооруженных людей. Согласно плану он будет ждать до двадцати четырех часов. Если к этому времени она не появится, его сменит Дон Дункан, который находится в фургоне наблюдения за два квартала отсюда.

А их все нет.

В надежде оттянуть очередной сеанс любви Джозеф Хакаби завязал с женщиной разговор о Юки и методике защиты, которую она собирается применить. Прошло два часа, и переливание из пустого В порожнее ему так надоело, что теперь секс уже казался меньшим злом. В 21.10 он решил, что сыт по уши и что всему есть предел. Пора кончать.

При доме имелся большой, олимпийского типа, бассейн и теннисный корт. Рядом с бассейном находились две уютные кабинки для переодевания. В подсобном отделении для одежды одной из них он разобрал пол и тщательно соорудил там неглубокую, но, вполне подходящую для стодвенадцатифунтового тела госпожи Ноэль могилу, не забыл приготовить и щелок для савана. Он наслаждался щекочущим сознанием того, что поместит ее в пределах тайной обители фирмы «Джонс — Селеска».

Ноэль стоит позади него в белом бикини и такого же цвета туфлях, и все тем же ласковым дразнящим шепотом он говорит ей:

— Дорогая, я так проголодался. Я должен себя чем-нибудь угостить прежде, чем смогу продолжить. — А она приподнимается на цыпочки и засовывает длинный влажный язык ему в рот.

— Ты хочешь чего-нибудь вкусненького и освежающего... в смысле поесть? — дразнит она, целуя его.

— Да, дорогая, — выдыхает он хриплое подобие желания.

— Я думала, что ты наелся. — Она вновь завладевает его ртом.

Как утомительно это существо, думает он.

— Конечно. Но как раз сейчас какой-нибудь сандвич не помешал бы. Должен заправить пустые баки. — Он обхватывает ее голову сильными ладонями, подавляя растущее внутри желание.

— Будь умницей, пойди и сооруди нам что-нибудь; Что хочешь. А я нанесу визит бару.

— Как скажешь, любимый. — Она одаряет его еще одним влажным поцелуем и, соблазнительно, покачивая бедрами, удаляется прочь, чтобы приготовить ему угощение, покорная, вихляющая, покачивающаяся девушка в бикини. Она огибает бассейн, отбрасывая свою высокую гибкую тень на залитую светом воду. У любого другого мужчины возникла бы только одна мысль. Только страстное желание при виде ее. Но Джозеф думает о купальной кабинке, он это заслужил. Он улыбается и тихо насвистывает.

Он убьет ее прямо там, в бассейне «Джонс — Селеска». Будет следить за ее борьбой с ним, когда она пройдет через весь круговорот — сначала смех, неверие, гнев, страх, удивление, паника и ужас при сознании близкой смерти. Наблюдать, как ее легкие заполняются водой с примесью хлора, как она визжит, пытаясь вырваться, и смеяться, видя как она продолжает безнадежную борьбу. Он отомстит ей за то, что навязала ему свои грязные чувства. Он покажет этой дряни, что ожидает того, кто вмешивается в его планы. Он заставит мерзкую шлюху заплатить, и при этой мысли беззвучно смеется.

Но она уже там и видит, как он готовит в полу тайник — яму размером с человеческое тело, и она подходит ближе, и собирается спросить, что он задумал, прорубив дыру в таком хорошем полу, и зачем эти мешки со щелоком. Но, о Господи,нет! Она начинает понимать, что смотрит на могилу, хотя сигналы еще не дошли до ее мозга, и страшная истина моментально останавливает для нее время. И время полностью останавливается. Стоп. Тиканье прекращается. Тупик. Тик. ... ... Ничего. Затем время начинает течь в обратную сторону. Идет назад, перематывая шшшшшшшшжжжжжжжссссссс ттттттт!И нога замирает в воздухе. Она пришла сказать, что выпьет чего-нибудь другого, вечная прерогатива женщины: передумать. Она входит беззвучно, поскольку дверные петли недавно смазаны, подходит к кабинке, и одним скачком ее мозг останавливает для нее время. И именно в эту первую микросекунду ее управляющий временем мозг спасает ее очаровательную задницу, потоку что, как только она открыла рот, чтобы заговорить, время остановилось, а для того, чтобы в реальном времени произнести первое слово ее вопроса «что»требуется почти секунда, а этого вполне достаточно, чтобы остановить на полпути движение ноги и перемотать секунду назад, как каким-то чудом подсказал ей инстинкт. И она сбрасывает туфли, и бывшая девчонка-сорванец Ноэль, пятясь, выползает из комнаты тем же путем, что и вошла, боясь даже вздохнуть, время теперь начинает мееееддддллллеееенннноооо снова идти вперед. О нет, нет, неееееет, подожди еще.

Тик.О Боооооооже, тик, тик, тиктиктик, идет вперед.

А она пулей несется к своей машине, сознавая, что на протяжении всех последних дней занималась любовью с мужчиной, который, который оооо ооооооо Бооооооже... нет, нет, нет. Даже сейчас она боится себе признаться, что бежит от смерти! Смерть несется следом за ней. Она слышит шаги за спиной, и, не обращая внимания на боль, босиком мчится через дорогу и: «О, черт, ключи у меня в кошельке», — думает она, а потом, — нет! — вспоминает, что запасной ключ в маленьком металлическом ящичке под бампером. Она хватается за магнитную коробочку, и та не поддается. Ломая длинные кроваво-красные ногти, Ноэль открывает ее и достает ключ, втискивается за руль и включает зажигание. Его рука хватается за дверь в тот момент, как только она ее заперла. Движением убийцы он отводит руку, когда она заводит двигатель, и наносит резкий удар согнутым локтем. Но она уже жмет на акселератор. И жжжжжжжииииииии — резина дымится, от удара стекло рядом с ней покрывается паутиной трещин. Он прыгает в свой автомобиль и включает мотор. За рулем машины Ноэль Коллиер ему не уступает, и «роллс» с ревом мчится сквозь ночь, а убийца следует по пятам.

Сначала она решает ехать в полицейский участок. Он не посмеет последовать за ней туда. Но тут она вспоминает, кто он такой и что он быстро ее настигает. Действуя чисто инстинктивно, она меняет курс, и мчится к собственному дому. Визжа тормозами, останавливается на дорожке, ладонь сжимает рукоятку пистолета. Открыв дверь, она вбегает внутрь, И... О, мой Бог!

Он там и поджидает ее в темноте, и она чувствует, как его сильная рука вырывает у нее пистолет... И сердце чуть не выпрыгивает из ее красивой груди, когда голос копа Джека Эйхорда шепчет ей на ухо:

— Спускайся вниз в подвал.

А она почти в шоке пытается спросить:

— Что... — Четверть секунды уходит на то, чтобы произнести это слово, и тут же крепкая рука зажимает ей рот, и она слышит хриплый шепот:

— Молчи. Быстро. Вниз! — Ее грубо толкают в нужном направлении, и она, спотыкаясь, бежит вниз по лестнице в каменный подвал как раз в тот момент, когда убийца захлопывает дверцу своей машины. Он так быстр и стремительно опасен Уверенный в себе, он улыбается и движется навстречу женщине, которая находится в доме.

Джек сосредоточился теперь не на защите, а на атаке. Голова ясная, все чувства, усиленные инстинктами выживания, обострены, его воля как взведенный курок. Не спуская глаз с лица на экране СЛЕдящего МОНитора, Эйхорд одновременно наблюдал за дверью справа, зная, что убийца приближается. И вдруг ему пришла какая-то нелепая мысль.

Если бы это был в кино, музыка играла бы резко, отрывисто. Волшебник из страны Оз рассказывал на днях, нечто подобное использовали Советы в районах с непокорным населением, которое они хотели наказать. Оззи Барнс проиграл несколько тактов по телефону. Это были вариации китайской пытки водой, одна нота бесконечно повторялась в ритме стаккато, слушать такую вещь по приемнику и то было достаточным наказанием. Для данного момента это выглядело бы подходящим шумовым фоном. Мысль была абсурдной, и мозговые защитные механизма Джека тут же выбросили ее из головы. Он взвел курок своего «смита», и когда темный силуэт ворвался в дверь, всадил ему пулю прямо между глаз.

Никаких «Стой. Полиция!». Просто, оперев руки на спинку стула, чтобы не допустить осечки, легко нажал пальцем на спуск, и грохот выстрела раскатился по всему дому.

Ничего не кончено, пока в этом не удостоверишься. Удостовериться — самое трудное, но-это следующий шаг, И Джек несколько раз хлопает по стене левой рукой, правой по-прежнему держит пистолет наготове. Криков обезумевшей от ужаса женщины в подвале он не слышит, курок снова взведен, дымящийся ствол нацелен точно в голову распростертого на полу мужчины, и Джек из предосторожности наступает на мускулистую кисть и протягивает руку, чтобы дотронуться до головы, и тут же понимает, что, в сущности, этого делать не стоит.

Джозеф Хакаби, он же Джозеф Хатчисон лишился примерно половины серого вещества. Единственный выстрел Эйхорда оставил на белоснежной стене дома Ноэль Коллиер кашу из крови, осколков черепа и кусочков мозгового вещества, и кое-что из этого оказалось у Джека на руке. Он подавил тошноту и вытер пальцы. Джо имел при себе охотничий нож длиной в четырнадцать дюймов, который Эйхорд поднял, и вышел вместе с ним в открытую дверь прямо в толпу полицейских.

— Ничего. — Майклс похлопал его по спине. Джек уловил «Ассоциация юристов» и «команда стрелков», потом повертел шеей, что-то хрустнуло, он сглотнул и снова мог кое-что слышать, но все еще так и стоял с ножом в руке наполовину оглушенный грохотом выстрела в полной тишине.

Ноэль Коллиер подбежала к ним и пыталась ему что-то сказать, но он уже уходил, и вид у него был такой, будто он ее не слышит.

Повсюду шныряли парни из полиции. Три или четыре машины стояли с включенными мигалками, и мерцающий свет повсюду отбрасывал волшебные тени. К нему подошел какой-то тип в белом халате и спросил:

— С вами все в порядке?

А Эйхорд ответил:

— Разве Кеннеди боятся стрельбы? — и продолжал идти к своей машине.

«Да. Здорово. Я молодец. Никогда не было лучше. Я нахожусь в Далласе, в паршивом штате Техас, и я только что застрелил человека. Замечательно. Интересно, сколько сейчас времени? Должен навестить одну леди по поводу собаки. Посмотрим, примет ли она нас, бездомных».

ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК В БАКХЕДЕ

Посмертное заключение

"Дорогой мистер Эйхорд!

По просьбе начальника полиции Мулкахея и в связи с моей заинтересованностью пролить свет на печально известное дело, закончившееся гибелью мистера Джозефа Хакаби в Далласе, штат Техас, я с удовольствием разыскал и посылаю вам копии рентгеновских снимков Хатчисона и другие, имеющие к этому отношение и, с моей точки зрения, представляющие какой-то интерес материалы.

Согласно нашему разговору от 26 февраля я также направляю этот краткий вариант своего доклада отделу по особо важным преступлениям, который старался написать, следуя вашей просьбе, «простым английским языком».

Примерно 8 февраля я смотрел вечерние новости по пятому каналу. Показали фотографию близнеца мистера Уильяма (Юки) Хакаби, который признался в убийствах по делу Могильщика в Далласе. Фотография оставалась на экране все время передачи, которая включала в себя и интервью с братом покойного. Я помню, как лечил этого человека здесь, в Бельэйр, прошлой осенью (9, 16, 21 сентября, см. прилож.)и поэтому смог предоставить дневник упомянутого лечения.

Человек, которого мы лечили, использовал псевдоним «Джозеф Хатчисон» (см. прилож.).Он не назвал никакого семейного доктора, что объяснил частыми переездами, и медицинская документация о детских годах также была утеряна. Поскольку мистер Хатчисон жаловался на сильные головные боли, он прошел соответствующие тесты и рентгеновское обследование. Первые несколько рентгеновских снимков черепа, обнаружившие возможную опухоль мозга, были показаны пациенту. Он пришел в возбуждение, употреблял оскорбительные выражения и покинул здание в состоянии сильного гнева.

Было сделано несколько попыток разыскать мистера Хатчисона, но ни одна из них не привела к успеху. Мы поступали так, понимая, что он нуждается в лечении либо в нашей клинике, либо в другом подходящем месте. Сведения, сообщенные мистером Хатчисоном во время его прежних визитов, оказались ложными.

Положение Джозефа Хатчисона не давало мне покоя, и в этот момент пятый канал показал передачу, посвященную расследованию, в котором вы и ваша служба принимали участие, и я позвонил начальнику полиции Мулкахею и передал ему эту информацию, которая, как я думал, могла бы оказаться полезной при окончательном решении этого дела.

Мне объяснили, что из-за природы смертельной огнестрельной раны покойного нельзя провести уверенное опознание с помощью рентгеновских лучей. Однако мое мнение таково, что эта группа рентгеновских снимков (см. прилож.)принадлежит мистеру Джозефу Хакаби.

Как я, уже говорил вам в нашем телефонном разговоре от 26 февраля, за двадцать три года практики я никогда не встречал подобных рентгеновских снимков.

Его мозговая опухоль уникальна. Во-первых, она является крайне редко встречающейся опухолью шишковидной железы, а во-вторых, имеет весьма своеобразную форму. На снимке видно. Эта железа, которую считают несущественным элементом человеческого организма, часто отвердевает, когда человек достигает тридцати лет. Ее легко различить при просвечивании черепа рентгеновскими лучами. Если в мозгу имеется какое-нибудь распознаваемое образование, как опухоль или гематома, то иногда это отвердение смещается со своей нормальной позиции.

Опухоль, первоначально образующаяся в железе, обычно носит шишковидный характер, но из-за формы опухоли на снимке и фактора смещения я не могу быть уверен в природе мозговой опухоли мистера Хатчисона. Тем не менее можно предположить, что эта опухоль станет важным фактором при дальнейшем анализе.

Во время нашего первого телефонного разговора вы попросили меня пояснить, что такое «третий глаз». Я использовал этот образ, имея в виду форму опухоли и ее шишковидность. Об этой железе сложилась легенда как о наследии, доставшемся от древних предков, остаток легендарного «третьего глаза посреди лба».

Шишковидный «третий глаз» — это то, что можно назвать биологическим антропоморфизмом. В основе его лежит эволюция ящерицы, у которой позвоночник анатомически соединен с этой железой. Когда-то, возможно, она была у доисторических предшественников нервным трактом третьего глаза.

У людей шишковидный придаток имеет какое-то отношение к способности различать день и ночь, но это чисто умозрительное рассуждение.

Бойд, знаменитый канадский патолог, говорит: «Теперь когда шишковидный придаток уже не считается местонахождением человеческой души, трудно подобрать ему какую-нибудь функцию».

Если я могу передать еще какую-либо информацию в отношении этого дела, пожалуйста, не стесняйтесь связаться со мной.

Искренне ваш

Кингмэн Фредерикс, Д. О

Главный радиолог. Радиологическая клиника Бельэйр, Техас.

P.S. Удаление шишковидного придатка у животного проведенное в лабораторных условиях, стимулирует гонадальную гипертрофию и сексуальное развитие. Есть мнение, что шишковидный придаток также оказывает влияние на сексуальные характеристики человека и его поведение"

1

Чанк — толстяк (амер.).

2

Чинк — прозвище китайца в Америке: Джеймс Ли — китаец.

3

Примерно 4,5 — 6м.

4

«Джек Дэниелс» — марка американского виски.

5

«Энола Гей» — бомбардировщик, с которого была сброшена атомная бомба на Хиросиму.

6

Джек Руби застрелил Ли Харви Освальда, которого считают убийцей президента Кеннеди.

7

Лав Филд — поле любви (англ.).

8

Юки — сокращенно от юкелеле; юкелеле — гавайская гитара.

9

Чарльз Мэнсон — маньяк, наркоман, глава «семейства». Так именовалась молодежная секта, члены которой занимались проституцией, кражами, грабежами, убийствами. Мэнсон — организатор убийства актрисы Шарон Тэйт и ее друзей в Лос-Анджелесе в августе 1969 г.

10

Кэри Грант — американский киноактер.

11

«Земляничные поля» — песня «Битлз».

12

Пол — Пол Маккартни, участник группы «Битлз».

13

Модус операнди — метод работы (лат.).

14

Книга пророка Захарии 6:1.

15

Социопат — человек, живущий в разладе с обществом, имеющий склонность к антиобщественным поступкам.

16

Приблизительно 1 м 68 см.

17

/В — аудиовизуальное.

18

ВМ — видеомагнитофон.

19

Супербоул — главный приз, разыгрываемый в американском футболе.

20

Убийца президента Линкольна.

21

«Тень» — популярный фантастический роман-триллер, главного героя зовут Вернон Лэмонт, он обладает способностью подчинять других своей воле и читать их мысли.

22

Бэйси. Вуди, Тэд Дамерон — известные джазовые музыканты.

23

Имеется в виду движение хиппи.

24

Имена американских киноактеров и киноактрис.

25

ноксия — недостаток кислорода в крови.