Джонас попробовал приподняться на подушках, но это ему не удалось. Каждое движение вызывало острую боль в паху, на лбу и над верхней губой у него выступили капельки пота. Болело все. Все.
      Джонас перевел воспаленные глаза на окно спальни, за которым сгустилась тьма, и ему показалось, будто голос ночи произнес его имя. Чтобы отвлечься, он пытался восстановить время, исчезнувшее в глубинах его души, но эти воспоминания ускользали от него.
      Горячее дыхание обжигало легкие и иссушало горло. Гриффин. Ярость немного ослабила боль, и, вспомнив перенесенные побои, Джонас хрипло выругался в темноте.
      В то же мгновение ближняя к кровати Джонаса дверь распахнулась и комната осветилась дрожащим светом керосиновой лампы. Маккей. Джонас с отвращением уловил исходившую от вошедшего слабую вонь.
      – Виски или чего-нибудь еще, босс? Джонас закрыл глаза, сглотнул слюну:
      – Приведи доктора.
      Раздался тихий стук металла о дерево. Он повернул голову и увидел ружье Маккея, прислоненное к дверному косяку. Про себя Джонас рассмеялся: этот дуралей все время стоял на часах в коридоре!
      Маккей внес лампу и поставил ее на ночной столик возле кровати Джонаса.
      – Но, босс, это ведь он...
      Боль становилась невыносимой.
      – Делай что сказано. Иди за доктором.
      Маккей поспешно вышел, и хотя это стоило Джонасу больших усилий, он протянул руку и достал из ночного столика свои карманные часы. Открыв крышку, нажал на маленькую кнопочку, и в ответ раздалась странная нежная мелодия. Он сощурился и разглядел – почти десять часов.
      Джонас ждал, вспоминая свою взбалмошную, впечатлительную мать и то, какие большие надежды она питала, когда дарила ему эти необычные часы. «Прости, мама»,– подумал он с мрачной усмешкой.
      Он услышал отдаленный тяжелый бой больших часов, стоящих внизу в прихожей, но после этого потерял счет времени. Боль накатывала на него волнами и, схлынув, оставляла ощущение тошноты, потом вновь обрушивалась на него в тот момент, когда он пытался побороть ее.
      Наконец в дверях возникла длинная тень. Не говоря ни слова, Гриффин Флетчер бросил свой саквояж в ногах кровати, откинул одеяло и принялся обследовать Джонаса, ощупывая его быстрыми умелыми руками.
      Джонас сносил все это молча до того момента, когда Гриффин вытащил из саквояжа шприц и наполнил его жидкостью из стеклянной ампулы.
      – Знаешь что, Гриффин? Ты благородный человек,– сказал он без всякого одобрения в голосе.
      – Я полный идиот,– бесстрастно ответил Гриффин, впрыскивая содержимое шприца в руку Джонаса.
      – Верно,– согласился Джонас.
      Гриффин бросил шприц и ампулу обратно в саквояж.
      – Опухоль спадет через два-три дня, – сказал он. – На этот срок твои романтические похождения придется сильно сократить.
      – А как насчет того месива, в которое ты превратил мое лицо?
      – К сожалению, только временно.
      Боль начала понемногу убывать, и Джонас засмеялся:
      – Как жаль, что мы с тобой враги.
      Гриффин вскинул бровь и резко захлопнул саквояж.
      – Не надо сантиментов, Джонас. Моему терпению есть предел.
      Джонас почувствовал себя заметно лучше и принял сидячее положение.
      – Предел? Не знал, что ты вообще обладаешь терпением, чтобы можно было положить ему предел. Ты уверен, что не останется никаких серьезных повреждений?
      Гриффин улыбнулся:
      – Никаких, если ты больше не тронешь Фон. Или Рэйчел.
      Джонас проигнорировал это замечание:
      – Почему ты пришел сюда после всего, что случилось? Гриффин уже стоял в дверях, готовый уйти.
      – Я был обязан прийти, и ты это знаешь.
      – Останься. Выпей чего-нибудь.
      – Зачем? Ты что, подсыпал яду в бренди? Джонас нахмурился:
      – Я предлагаю перемирие, Гриффин. Мы слишком долго держим друг друга за горло. Я честно...
      – Ты ни разу не поступил честно за всю свою жизнь,– бросил Гриффин; ему явно было не по себе. Что тебе на самом деле надо, Джонас?
      – Рэйчел Маккиннон.
      В дрожащем свете лампы лицо Гриффина стало жестким.
      – Сначала я убью тебя.
      Джонас вздохнул и расслабленно опустился на подушки.
      – О, я бы очень не хотел, чтобы все зашло так далеко. Кроме того, думаю, я люблю ее.
      – Несомненно, любишь, Джонас. После однодневного знакомства ты уже готов клясться ей в вечной любви и верности.
      Джонас хмыкнул:
      – Ты не веришь, что человек способен влюбиться так быстро? Или причина в том, что тебе самому она небезразлична?
      На этот раз засмеялся Гриффин. Его смех прозвучал резко и отрывисто.
      – Она ребенок, Джонас, ребенок.
      – Ей семнадцать. Она на тринадцать лет моложе нас с тобой.
      – Вот именно.
      – Но она женщина, Гриффин.
      – Это всего лишь твое мнение.
      Джонас знал, что его слабость дает ему временное преимущество, и воспользовался этим.
      – Она прекрасная женщина, Гриффин. Может быть, даже более прекрасная, чем Афина.
      Гриффин опустил голову, закрыл глаза. Странно, подумал Джонас, какую силу сохранило над ним это имя. Было видно, что оно поразило Гриффина в самое сердце.
      – Гриффин,– настаивал Джонас,– она ведь красивее, чем Афина?
      Гриффин поднял на него взгляд, исполненный страдания.
      – Да,– сказал он и ушел.
      Джонас откинул одеяло, выбрался из постели и, пошатываясь, направился к бюро. Там он открыл бутылку виски, поднес ее к губам и пил до тех пор, пока не перестали ощущаться последние отголоски боли.
 
      Рэйчел лежала абсолютно неподвижно под одеялом, на настоящей кровати, и шедевры кулинарного искусства Молли Брэйди мирно покоились у нее в желудке. Дождик тихо постукивал по прочной крыше, и Рэйчел было тепло в позаимствованной на время ночной рубашке.
      Она не давала себе думать о том, какой ошеломляющий оборот приняли события прошедшего дня,– ей было невыносимо вспоминать об этом. Но она все же позволила себе восстановить в памяти то, что произошло вечером.
      Они ужинали, но не в просторной столовой со множеством окон, а в большой, светлой кухне, за круглым дубовым столом. На столе было столько еды, вся она была горячая и свежая, и, к величайшему своему изумлению, Рэйчел почувствовала зверский голод.
      Молли Брэйди, ее тяжеловесный и туго соображающий сын Билли, доктор Флетчер и она. Мысленно вновь переживая эту сцену, Рэйчел поняла, что навсегда сохранит в памяти ее спокойную чинную торжественность.
      Молли была энергичной, прямой женщиной, всегда готовой посмеяться, и она понравилась Рэйчел, хотя и заставила девушку задуматься: ограничивались ли услуги, оказываемые экономкой Гриффину Флетчеру, уборкой, приготовлением пищи и мытьем посуды?
      Рэйчел вздохнула и подтянула плотный фланелевый пододеяльник к самому подбородку. Ей было интересно, в какой спальне находится Фон Найтхорс, та индианка, которую она встретила утром – казалось, целую вечность назад, в палаточном городке.
      Весь вечер Фон была объектом повышенного внимания: Молли бегала в ее комнату с подносом, а озабоченный доктор Флетчер много раз навещал ее. Рэйчел не знала, заболела ли Фон, или с ней случилось что-то еще. Она не осмелилась спросить. Теперь, лежа в одиночестве в маленькой, тихой спальне, она ощутила укол зависти, а потом глубокое, болезненное чувство одиночества.
      А доктор Флетчер – Гриффин – опять куда-то ушел. Его отсутствие почти физически ощущалось в этом просторном доме, как будто все в нем замирало до возвращения хозяина.
      Тут где-то вдалеке захлопнулась дверь. Дом вздохнул и ожил, и все стало как обычно. Рэйчел опустила веки и уснула.
 
      Гриффин неохотно проснулся на рассвете. Еще один день. Господи, иногда он желал, чтобы время остановилось, хотя бы ровно на столько, чтобы дать ему возможность собраться с мыслями.
      Он отбросил смятое одеяло и, не одеваясь, ступил на прохладный гладкий пол. Подойдя к умывальнику, он наполнил раковину теплой водой из кувшина и стал умываться. Покончив с этим, он побрился, надел свои привычные черные брюки и свежую белую рубашку и причесался.
      Хотя ему нужно было подумать о многом, его мысли продолжали возвращаться к Рэйчел, которая спала в комнате прямо напротив его. Внезапно бешеное желание охватило его, заставляя забыть все его благие намерения. Он теперь свободен, напомнил он себе. Нет ничего такого, что может помешать ему увлечься ей.
      В судорожном, неудержимом волнении он бросился к окну и выглянул наружу, в свежесть нового дня, рождающегося из солнечного света, синего неба и тающих туманов. Он глубоко, прерывисто вздохнул и попытался понять, что же именно его тревожит, но обнаружил только одно – боязнь снова полюбить.
      Внутренне собравшись с силами, Гриффин отвернулся от окна и вышел из спальни. В коридоре он остановился – все его существо рвалось к закрытой двери комнаты Рэйчел. Через несколько секунд усилием воли он заставил себя двинуться дальше и заглянуть в комнату, где находилась Фон.
      Индианка исчезла, а комната выглядела такой чистой и нетронутой, словно Фон там никогда и не было. Гриффина это одновременно и расстроило и позабавило, но он не удивился. Даже ребенком Фон с трудом могла оставаться в одном и том же месте более двух часов подряд.
      Он спустился по лестнице, прошел сквозь тишину дома на кухню. Там четыре лампы помогали лучам зарождающегося рассвета, а Молли стояла у огромной плиты, помешивая что-то в чугунной кастрюльке. Женщина настороженно улыбнулась, прядка медных, влажных от пара волос упала ей на лоб. Она отбросила ее назад тыльной стороной ладони.
      – Ну как там эта девушка, Маккиннон? – поинтересовалась она безо всяких предисловий.
      Гриффин со смехом отвесил легкий поклон:
      – И вам доброго утра, миссис Брэйди.
      Молли добродушно покачала головой и наполнила горячей овсянкой глиняную миску, пока Гриффин наливал себе кофе.
      – Она ведь хорошенькая, правда? – настаивала Молли.– Святые небеса, могу себе представить, что эти фиалковые глаза творят с мужскими душами!
      Гриффин присел к круглому дубовому столу и, зачерпнув ложкой коричневого сахару, посыпал овсянку, которую поставила перед ним Молли.
      – Она всего лишь ребенок,– огрызнулся он, обращаясь скорее к самому себе, чем к Молли.
      Она усмехнулась с добродушной издевкой:
      – Ребенок, как бы не так.
      – Ей только семнадцать,– возразил Гриффин, проявляя повышенный интерес к кувшину со сливками.
      – Ага, – весело согласилась Молли. – В ее возрасте я уже год была замужем и родила Уильяма.
      Гриффин проигнорировал это замечание и продолжал есть молча.
      Молли на этом не успокоилась:
      – Бедняжка, она выглядела такой растерянной и смущенной вчера вечером! Готова поспорить, что вы и не побеспокоились все ей объяснить, Гриффин Флетчер!
      Гриффин снова сел за стол, чтобы допить кофе.
      – Это может сделать ее отец. Сегодня я собираюсь его найти.
      Молли подняла четко очерченную темную бровь:
      – Да? В гору и обратно – да это же поездка на целый день. А вдруг вы будете нужны здесь?
      Гриффин пожал плечами с притворным безразличием. Ему не следовало ехать, он знал это,– в особенности, поскольку он вполне мог уговорить Филда отправиться вместо него. Но Гриффину нужна была это поездка, время, расстояние...
      – Я вернусь так быстро, как только смогу. До этого присмотри, чтобы Рэйчел была дома или поблизости. Джонас лежит пластом, и у него здорово болят кое-какие весьма существенные места, но это не значит, что он не попытается что-либо предпринять.
      Молли быстро, пока он не отказался, налила ему еще кофе.
      – Гриффин,– решилась осторожно спросить она,– я знаю, что вы с Бекки Маккинном были близкими друзьями. Я знаю, что вы обещали ей защитить Рэйчел от посягательств Джонаса. Но что, если он ей нравится? Помимо всего прочего, Джонас красив и богат. Эти качества играют большую роль, когда девушка всю жизнь прожила в бедности.
      Гриффин резко отодвинул от себя чашку, забрызгав при этом хрустящую белоснежную скатерть, и, встав из-за стола, надел пиджак и шляпу с загнутыми полями, висевшие на деревянном крюке рядом с задней дверью.
      – Джонас сломает ей жизнь, – сказал он. Пожав плечами, Молли протянула ему неизменный черный саквояж.
      – Возможно, он действительно любит ее, – с сомнением проговорила она, и взгляд ее зеленых глаз стал тревожным и отрешенным.
      – Любит? – с горечью повторил Гриффин. Он распахнул дверь, и хлынувший навстречу прохладный воздух принес ему облегчение.– Джонасу никогда не понять, что такое любовь.
      Молли вскинула свой упрямый ирландский подбородок:
      – Не вам бросать камни в других по этому поводу, Гриффин Флетчер. Вы же сами беситесь и удираете от этой самой любви.
      Гриффин, не ответив, удалился, со стуком захлопнув за собой дверь.
 
      Когда Рэйчел проснулась, она была поражена тем, что ничего не чувствует. Ни скорби по матери, ни страха перед Гриффином, ни одиночества. Казалось, внутри у нее образовалась пустота.
      Она отправилась на кухню. В уютном доме было тихо и прохладно. На кухне Молли Брэйди улыбнулась Рэйчел своей быстрой улыбкой и осторожно, вопросительно взглянула на девушку.
      – Садись поешь,– велела она.
      Рэйчел нерешительно улыбнулась в ответ, принимая предложенную овсянку, пробормотала слова благодарности и села за стол. При каждом движении грубая шерстяная ткань платья раздражала кожу на бедрах и груди, но девушка не обращала на это внимания. Ей было все равно.
      Молли поправила свою широкополую соломенную шляпу:
      – Рэйчел?
      Рэйчел подняла голову, выдавив из себя слабую, неловкую улыбку:
      – Да?
      – Добро пожаловать.
      У Рэйчел слезы подступили к горлу, и это удивило ее: она ведь перестала что-либо чувствовать.
      Должно быть, Молли что-то заметила в ее лице, так как быстро подошла, сняла шляпу и опустилась на стул рядом с Рэйчел.
      – Мне кажется, что тебе надо с кем-нибудь поговорить, Рэйчел.
      – Это так странно, – призналась Рэйчел, отодвигая от себя недоеденный завтрак.– Со мной столько всего случилось, но я ничего не чувствую.
      – Еще почувствуешь, – пообещала Молли, положив свою маленькую покрасневшую руку на запястье Рэйчел.
      Рэйчел сглотнула слезы и отвела глаза.
      – Что за человек доктор Флетчер? – спросила она. Экономка вздохнула:
      – Он хороший человек – сильный и надежный.
      – Но он равнодушный и заносчивый тоже! – Неожиданно все утраченные было эмоции нахлынули на Рэйчел, и она сомневалась, стоит ли радоваться этому. – Господи, Молли, я никому не мешала! Я поехала к мистеру Уилксу, потому что он пригласил меня принять ванну...
      Ярко-зеленые глаза сверкнули весельем, но одновременно в них промелькнуло нечто, встревожившее Рэйчел. Да?
      – Все было совершенно прилично – я просто испачкалась, понимаете, и мне было больше негде вымыться. И вдруг ни с того ни с сего Гриффин – доктор Флетчер – ворвался туда, потащил меня с собой и с той минуты все время командует мной и оскорбляет меня!
      Молли откинулась назад и скрестила руки на груди.
      – Такт никогда не был сильной стороной Гриффина. Он очень прямолинейный человек.
      – Какое право он имеет указывать, где мне можно, а где нельзя находиться, и держать меня у себя в доме?
      – Наверное, никакого. Но доктор и твоя мать были близкими друзьями, Рэйчел. И он обещал ей оберегать тебя.
      – От чего? – воскликнула в отчаянии Рэйчел.
      – От мистера Джонаса Уилкса,– спокойно ответила Молли, и ее глаза цвета ирландского трилистника подернулись дымкой воспоминаний.
      А Рэйчел будто вновь услышала слова матери. Здесь есть один человек, страшный человек... Значит, мать имела в виду Джонаса Уилкса, а не доктора Флетчера? Все было слишком запутано.
      – Разве мистер Уилкс хочет причинить мне вред? Молли явно смутилась и понизила голос:
      – Мы еще не знаем, этого ли он хочет. Насколько я понимаю, он увлечен тобой – а это очень опасно.
      Рэйчел вздохнула. Неужели они все сошли с ума? Зачем такому богатому и могущественному человеку, как Джонас, нужна дочь лесоруба?
      – Доктор Флетчер ненавидит его – и, мне кажется, мама тоже ненавидела его.
      Молли кивнула:
      – Да. Мне кажется, Бекки думала, будто Джонас попытается выместить на тебе злобу за те разногласия, которые были у него с Бекки. Что касается Гриффина, у него есть очень веские причины ненавидеть Джонаса, хотя, по-моему, лучше бы их давно забыть.
      – Какие разногласия были у мамы с мистером Уилксом?
      Солнечный луч упал на стол, и яркий свет, ослепив Рэйчел, почти скрыл от нее лицо Молли.
      – Джонас Уилкс – один из самых богатых и влиятельных людей в штате, Рэйчел. И хотя он подчинил себе многих, ему никогда не удавалось управлять твоей матерью. Она просто не боялась его – пока ты не приехала сюда.
      Некоторое время Рэйчел молчала, переваривая это странное сообщение, потом заговорила снова:
      – Поэтому он ненавидит и доктора Флетчера – потому что не может его себе подчинить?
      – Думаю, главная причина в этом,– согласилась Молли. Солнечный луч потускнел, и ее лицо вновь стало видимым.– Но между этими двумя людьми есть еще и многое другое, и это началось задолго до того, как Джонас получил в наследство эту гору.
      Что-то в тоне Молли заставило Рэйчел более тщательно подбирать слова:
      – Это связано с тем, из-за чего так страдает доктор Флетчер?
      Молли вдруг заторопилась, вскочила со стула, оправила чистенький передник и повязала свои медные волосы желтым платком. Шляпка осталась лежать, забытая, на буфете.
      – Я и так тебе слишком много рассказала, а мне еще нужно поработать в саду. Ты пока отдохни, но если у тебя появится настроение почитать, то у доктора в кабинете есть сотни книг.
      Рэйчел понравилась идея забыться за чтением романа или стихов – конечно, если у сурового доктора Флетчера имелась столь легкомысленная литература.
      В хаосе мыслей и переживаний, она направилась в глубину дома, к закрытой комнате, которая, по ее догадкам, и была кабинетом Гриффина. Молли определенно знала больше, чем пожелала рассказать, и ее скрытность расстроила Рэйчел.

      Рэйчел замерла на пороге кабинета, пораженная. Молли Брэйди не преувеличивала: здесь были сотни – если не тысячи – книг. Они стояли ровными рядами на полках, лежали шаткими стопками на столах и стульях, громоздились на большом письменном столе в центре комнаты.
      И все же, вопреки этому, в помещении царила атмосфера строгой опрятности. Медная подставка для дров в камине была вычищена до блеска, черные кожаные кресла с полукруглыми спинками издавали запах дегтярного мыла, хирургические инструменты, аккуратно разложенные в застекленном шкафчике, сверкали.
      Не привыкшая к долгим колебаниям, Рэйчел вошла в комнату, приблизилась к стене, сплошь уставленной книжными полками, и с восхищением провела пальцами по разноцветным кожаным корешкам. Многие названия были вытиснены золотом, а сами книги представляли все разнообразие литературных жанров.
      Разумеется, здесь имелись медицинские книги – толстые тома трактатов по анатомии человека,– но была и классика, а также труды по ботанике, астрономии, философии политике. Порой среди томов попадались – будто бы для нарушения строго единообразия – легкомысленные комедии и книги о приключениях. Эти сочинения все до единого имели подпись «Луиза Г. Флетчер», сделанную витиеватым причудливым почерком.
      Рэйчел задумалась, кому бы могло принадлежать это имя. Но вряд ли ей когда-либо удастся удовлетворить свое любопытство, так как спрашивать у Гриффина, кто такая Луиза, Рэйчел не собиралась, а Молли, если обратиться к ней, возможно, не захочет отвечать.
      Смирившись с этим, девушка устроилась в одном из внушительных кресел возле камина и открыла легкомысленный французский роман. Утро прошло в обстановке приятной, спокойной праздности; по крайней мере, на несколько часов Рэйчел Маккиннон смогла отвлечься от мрачных событий реальной жизни. На это время ее колючее уродливое платье превратилось в шелковый наряд, бедность – в сказочное богатство, а одиночество уступило место толпе восторженных поклонников в столь изысканных одеждах, что девушка лишь смутно себе их представляла.
      Рэйчел, с пылающими щеками следившая за героическими подвигами героини, все еще пребывала в мире грез, когда вдруг почувствовала, что она не одна в комнате, и увидела перед собой доброе лицо преподобного Холлистера.
      – Простите меня,– проговорил он с мягкой улыбкой. – Кажется, я оторвал вас от чего-то весьма увлекательного.
      Смущенная Рэйчел прикрыла книгу, заложив ее указательным пальцем, и улыбнулась.
      – Пожалуйста,– сказала она, ощущая, как горят ее щеки. – Присаживайтесь.
      Преподобный опустился в кресло напротив Рэйчел привычным движением частого и желанного гостя. Девушка инстинктивно догадывалась, что этот человек был лучшим и, – за исключением Молли Брэйди, – возможно, единственным другом Гриффина Флетчера.
      Молчание становилось неловким, и Рэйчел первой нарушила его.
      – Боюсь, доктора Флетчера нет дома,– сказала она, неосознанно перенимая изящную манеру речи благовоспитанной девушки из высшего общества, о которой читала.
      Ее собеседник казался встревоженным, даже нерешительным.
      – На самом деле, мисс Маккиннон, я пришел к вам. – Он отвел в сторону голубые глаза и растерянно умолк.
      Рэйчел испытывала желание вскочить, вцепиться в потрепанный воротник священника и хорошенько его встряхнуть. Вместо этого она вежливо произнесла:
      – Да?
      Теперь в его облике почувствовалась напряженность. Наблюдавшая за тем, как в преподобном Холлистере боролись разнообразные противоречивые эмоции, Рэйчел вздрогнула, когда тот встал и повернулся к ней крепкой, но неширокой спиной.
      – Мисс Маккиннон, боюсь, я покажусь вам невежливым, но вам необходимо как можно скорее уехать из Провиденса.
      Потрясенная Рэйчел в молчании смотрела, как священник повернулся к ней лицом – в его лазурных глазах она прочитала предельную искренность и вздрогнула. Преподобный Холлистер вздохнул, возвел на мгновение глаза к потолку и продолжил:
      – Мисс Маккиннон...
      Рэйчел внезапно вспомнила о своем убогом поношенном платье, о сомнительной репутации своей матери и своем весьма двусмысленном присутствии в доме доктора Флетчера. От обиды у нее сдавило горло и ей захотелось плакать.
      – Рэйчел,– поправила она.– Пожалуйста, зовите меня Рэйчел.
      Священник снова сел, и взгляд его погрустнел.
      – Рэйчел,– послушно повторил он.– Мое имя Уинфилд, хотя Гриффин уже давно переделал его в Филд.
      Рэйчел слегка кивнула.
      – Филд,– сказала она, прислушиваясь к этому имени, к силе и благородству его звучания.– Я... я не такая, как моя мать, если вы из-за этого хотите, чтобы я уехала.
      Его лицо выразило молчаливое сочувствие, а в голосе прозвучали утешительные нотки:
      – Рэйчел, ваша мать была замечательной женщиной во многих отношениях. Хотя я не одобрял ее... занятия, я ценил ее как дорогого друга.
      Рэйчел на мгновение опустила глаза, но потом заставила себя взглянуть в лицо Филда.
      – Знаете, мне здесь не слишком хорошо. Все только и говорят, что мне надо поскорее уехать.
      Филд протянул руку и коснулся руки Рэйчел.
      – Пожалуйста, не думайте, будто все пытаются от вас отделаться.– Неожиданно он снова вскочил на ноги и принялся в волнении расхаживать взад-вперед у камина.– Возможно, мне не надо было приходить сюда, не следовало ничего вам говорить...
      Рэйчел выпрямилась в кресле, забытая книга лежала у нее на коленях.
      – Филд, что именно вы хотели мне сказать?
      Он остановился и взглянул на Рэйчел с высоты своего роста. В чертах его лица обозначилась тревога.
      – Вы познакомились с мистером Уилксом, – начал он.– И, конечно, вы теперь знаете также Гриффина. Во имя всего святого, Рэйчел, не вставайте между ними!
      Удивление Рэйчел могло сравниться разве что с ее смущением.
      – Между ними? – повторила она.
      Филд снова принялся вышагивать по комнате.
      – Теперь я понимаю, не стоило вам этого говорить,– бормотал он, тряся головой в таком комическом отчаянии, что Рэйчел рассмеялась.
      – Вы заставляете меня чувствовать себя добычей, за которой все охотятся! Вы действительно считаете, будто Джонас и Гриффин способны поссориться из-за меня?
      Бурное веселье Рэйчел, похоже, заставило Филда немного расслабиться, хотя он густо покраснел. Он опять сел, и, когда вновь встретился взглядом с несколько растерянной Рэйчел, его лицо было строгим.
      – Это может привести даже к более трагическим последствиям, Рэйчел. Джонас Уилкс хочет заполучить вас – это факт, не вызывающий сомнения. И моя весьма тренированная интуиция подсказывает мне, что Гриффина вы привлекаете ничуть не меньше.
      Рэйчел оглядела свое платье с чужого плеча и обтрепанные башмаки и громко расхохоталась над нелепыми, по ее мнению, фантазиями преподобного Холлистера.
      Филд нетерпеливо вздохнул и откинулся в кресле, явно ожидая, пока пройдет этот неуместный приступ веселья. Когда Рэйчел поутихла, он отчеканил:
      – Рэйчел, поверьте, если бы вы знали, насколько шаток мир между этим людьми, вы бы не стали смеяться.
      Его серьезный тон отрезвил Рэйчел, по крайней мере, внешне. Внутренне какая-то часть ее продолжала посмеиваться.
      – Преподобный Холлистер... Филд... я думаю...
      – Вот именно, подумайте, и как следует! – прервал ее собеседник, сжав подлокотник кресла побелевшими пальцами. – Вы невероятно привлекательны. Ни Джонас, ни Гриффин не могут не замечать этого.
      Рэйчел была уверена, что ничего более смехотворного не слышала за всю свою жизнь, но романтическая окраска, пусть фантастических, идей Филда не позволила ей сразу отбросить их. Некоторое время она даже наслаждалась ими.
      Потом она проговорила с достоинством:
      – У меня нет ни малейшего намерения покидать Провиденс. Мать оставила мне немного денег и дом, и я собираюсь в полной мере воспользоваться ими.
      У Филда от неожиданности отвисла челюсть, лицо внезапно стало таким же белым, как его безупречный воротничок.
      Усилием воли Рэйчел подавила очередной взрыв неудержимого хохота. Если не считать легкого подрагивания уголка рта, ее лицо не переменилось.
      – Судя по всему, мои слова произвели на вас неверное впечатление, – промолвила девушка, вновь обращаясь к высокопарной лексике, почерпнутой из недочитанного ею романа. – Я отнюдь не собираюсь продолжать дело моей матери. Я намерена открыть пансион. Там поселимся я и мой отец, и, надеюсь, также многие женщины из палаточного городка.
      Филд Холлистер с завидным самообладанием выбрался из неловкого положения, в которое себя поставил.
      – Я понимаю,– сказал он, откашлялся и покраснел до ушей.
      Он, безусловно, был очень милый человек, и Рэйчел захотелось ободрить его.
      – Филд, пожалуйста, не беспокойтесь о мистере Уилксе и докторе Флетчере. Да посмотрите на меня! Я дочь лесоруба. У меня нет ни красивых платьев, ни хороших манер, ни красоты. Что во мне могут увидеть такие господа, как эти двое?