Джонас открыл глаза – и понял, что лежит в собственной постели. В помещении было темно, и сначала он не мог сообразить, наступила ли уже ночь. Миссис Хаммонд вполне могла просто наглухо задернуть занавески на окнах.
      Тупая пульсирующая боль внутри черепа напомнила ему обо всем. Афина, Гриффин. Все существо Джонаса наполнилось обжигающим бешенством, которое вызвало небывалый прилив энергии. Джонас откинул покрывало и сел – но тут же понял, как тяжело ему дается каждое движение. Он застонал, к горлу подступила тошнота. Боль в макушке заметно усилилась – интересно, чем эта дрянь ударила его? Медленно, осторожно он нащупал брюки, рубашку, сапоги. Пока он с трудом одевался, комната кружилась перед его глазами.
      Попытка подняться с постели вызвала еще один сокрушительный приступ боли и новую волну тошноты, но злоба, переполнявшая Джонаса, придала ему сил. Он проковылял к окну, отдернул занавески и увидел, что потерял если не весь день, то, по крайней мере, большую его часть. Дождь почти стих, превратившись в туманную морось, и на землю уже спускались сумерки.
      Джонас снова подумал об Афине, о Гриффине. И испытал такую лютую ненависть, что пришлось схватиться обеими руками за раму,– иначе он бы не удержался на ногах. Он вспомнил о Рэйчел, и горло его обжег сдавленный, горестный крик, эхом отдавшийся в пустой комнате.
      Рэйчел. Они все лгали, говоря о ней, не могли не лгать. Не было ни ребенка, ни выкидыша, ни аборта. Джонас закрыл глаза, увидел ее, поднимающуюся из церковного пруда в день пикника в промокшей, ставшей прозрачной шелковой блузке, с запутавшимися в волосах листьями. Он тогда видел ее так ясно, словно она была нагая: ее полные груди и розовые кружки сосков, даже маленькое родимое пятно в виде ромба. А потом была та ночь в Сиэтле, ночь, когда она заболела и он бережно раздевал ее, потрясенный ее красотой...
      Он глубоко вздохнул, открыл глаза. Он не может, не должен потерять ее, и неважно, какой ценой она ему достанется.
      На комоде стояла бутылка, и Джонас добрался до нее, налил двойную порцию и в один прием проглотил обжигающую жидкость. Это немного взбодрило его; он влил в себя еще такое же количество.
      Дверь спальни скрипнула петлями, и на пороге возникла внушительная фигура миссис Хаммонд.
      – Джонас, эта женщина ждет вас внизу. Я пыталась не впускать ее...
      – Какая женщина? – перебил Джонас, снова наполняя стакан.
      – Миссис Бордо,– ответила экономка.– Она носится с какой-то безумной идеей насчет того, что вы с ней должны добиться ареста Гриффина Флетчера.
      Арест. Запрокинув голову, Джонас обдумал это, потом нервно вздохнул:
      – Она случайно не сообщила, за что?
      – За то, что он сделал аборт этой девице Маккиннон,– печально ответила миссис Хаммонд.
      Джонас сжался. Если это случится, ложь будет подтверждена и увековечена – каждый поверит, что Рэйчел была беременна.
      – Нет,– прохрипел он.– Проклятье, нет! Пусть эта... Пусть она поднимется сюда.
      – Думаю, она не захочет подниматься, Джонас. Она жутко нервничает. И неудивительно – по мне, если кого и надо арестовать, так это ее. Когда я нашла вас на полу...
      Джонас перебил ее:
      – Скажи ей, что я сейчас спущусь.
      Афина и вправду нервничала. Она металась по гостиной, будто какой-то экзотический дикий зверь, и была очень бледна. Джонас заметил, что она начеку и старается держаться на безопасном расстоянии от него.
      – Я не дам тебе засадить Гриффина в тюрьму,– прямо заявил он.
      Чернильно-синие глаза Афины сверкнули, и она остановилась как вкопанная.
      – Почему? Ты устранишь его со своего пути, раз и навсегда...
      – Я сказал, нет.
      Теперь Афина совершенно рассвирепела и, залившись краской, накинулась на него:
      – Джонас, эта девица лежит сейчас у него дома – в его постели,– приходя в себя после нелегального аборта!
      Джонас закрыл глаза. Он чувствовал, как алкоголь смешивается с яростью в его крови, притупляя непрерывную головную боль.
      – Нет,– хрипло прошептал он.– Нет.
      – Я не могу поверить, что ты позволить Гриффину избежать наказания за это!
      Внезапно язык Джонаса вышел из-под контроля разума: он лепетал что-то о Гриффине, об отце Рэйчел, – Эзре Маккинноне. Джонас впал в странное состояние, утратив способность понимать собственные слова – казалось, они доносились до него сквозь закрытую дверь.
      Но глаза Афины расширились, и она начала пятиться от него, выставив перед собой руки, тряся головой, вновь и вновь бормоча его имя.
      Медленно, спокойно Джонас направился к ней.
      Джон О'Рили прибыл на пароходе «Стэйтхуд» около полудня и привез с собой весь хинин, какой сумел достать во все еще погруженном в хаос Сиэтле. Вместе с Гриффином. Флетчером они боролись с не сдававшей позиции эпидемией, изредка переговариваясь и избегая смотреть друг другу в глаза. Гриффин полагал, что Джону, как и ему самому, не хочется видеть отраженную в глазах другого врача безнадежность ситуации.
      В тот вечер наступило временное затишье, и они направились в пустую столовую палаточного городка, где не было видно никого, кроме Чанга, и налили себе по кружке несвежего, горького кофе. Даже когда они сели друг напротив друга, в полумраке сырого шатра, Джон по-прежнему старался не смотреть Гриффину прямо в лицо.
      – В чем дело? – после долгого, невыносимого молчания спросил Гриффин.
      Наконец Джон О'Рили поднял на него усталые голубые глаза:
      – Гриффин, сегодня утром умер Дуглас Фразьер.
      – О Боже...– Гриффин опустил голову, притворяясь, будто весьма заинтересовался содержимым своей кружки.
      Голос Джона прозвучал грубовато-ласково:
      – Гриффин, это был не человек, а чудовище. Он торговал женщинами и еще Бог знает чем.
      Гриффин сглотнул слюну:
      – Он все же был человеком, Джон. И вот теперь он умер. Казалось, после этих слов говорить было не о чем.
      В оцепенении Гриффин допил омерзительный кофе просто потому, что это давало ему возможность двигаться, хоть что-то делать.
      Подсознательно он весь день ждал появления начальника полиции Провиденса и мало удивился, когда Генри перехватил его у самого выхода из столовой. Рядом находился и судья Шеридан, и оба они были вооружены. Серебристые никелированные дула пистолетов блестели в свете факелов из сосновой смолы, горевших по обе стороны входа в шатер.
      Гриффин остановился, и то, что они явились за врачом, нелегально сделавшим аборт, с таким количеством оружия, мрачно позабавило его. «Значит, я настолько опасен», – подумал он.
      Усы Генри трепетали, в точности как и в то воскресенье в церкви, когда Гриффин предложил ему бросить булыжник в Филда Холлистера.
      – Давайте только без шума, док, – дрожащим голосом проговорил представитель власти.
      Гриффин позволил себе бросить красноречивый взгляд на пистолет в его руке:
      – Я понял.
      Джон О'Рили, который поначалу онемел, очевидно, поражен этой демонстрацией силы закона в Провиденсе, наконец снова обрел голос. Он, однако, адресовал свои слова не Генри, а судье:
      – Эдвард, из-за чего все это?
      Генри и судья обменялись оторопелыми взглядами, потом последний пробормотал:
      – Мы не хотели, чтобы эта новость дошла до вас таким образом, Джон. Однако теперь мы ничего не можем поделать – правосудие должно свершиться.
      Гриффину слово «правосудие» показалось крайне забавным и он расхохотался.
      – Это не правосудие, господин судья, и вам отлично это известно,– сказал он.– Афина сочинила эту историю, чтобы отомстить за свою уязвленную гордость.
      Лицо Шеридана осталось холодным, но его глаза сверкнули негодованием.
      – Афина Бордо мертва, – отрезал он. – И никто не знает об этом лучше, чем вы, Флетчер.
      Джон охнул и схватился за сердце:
      – Нет...
      Гриффин, находившийся в состоянии оцепенения, не смог даже шелохнуться, чтобы помочь другу.
      – О чем вы, черт возьми, говорите? – рявкнул он, не отводя глаз от лица Шеридана.
      – По утверждению гробовщика, это случилось часа два назад,– осмелев, вставил Генри.– Ты убил ее, Гриффин, и в моем городе убийство тебе не сойдет с рук!
      Гриффин уже был в состоянии пошевелиться; он в тревоге отвернулся от Шеридана и начальника полиции и взглянул на Джона. Выражение глаз друга пронзило его, точно кусок раскаленного железа.
      – Ты сказал, что убьешь ее,– сломленно прошептал старик. – В тот день, в моем кабинете, ты сказал, что убьешь ее собственными руками...
      – Ее задушили,– подтвердил Генри, преисполнившись важностью собственной роли. – Трахея передавлена.
      – Заткнись! – бросил судья Шеридан, видя пугающее, безумное горе Джона О'Рили.– Мы говорим о дочери доктора О'Рили!
      Однако Джон отвернулся и спотыкаясь побрел обратно в столовую. Гриффин двинулся было за ним, но судья Шеридан остановил его, схватив за руку. Он вырвался, обеспокоенный лишь тем, как посинели губы Джона, и его мертвенной бледностью.
      – Черт побери, дайте мне посмотреть, что с ним! Генри поднял пистолет, и его дуло уперлось в живот Гриффина. Холод металла чувствовался даже сквозь ткань рубашки.
      – Вы уже достаточно натворили, доктор. После того, что вы сделали с этой бедной женщиной, я имею право застрелить вас, если вы двинетесь с места.
      Гриффин чертыхнулся.
      – Я не убивал ее, вы, тупоголовый невежда,– я весь день был здесь!
      – Это сделали вы, – неумолимо настаивал Генри. – Возле ее тела мы нашли кое-что, принадлежащее вам. Кроме того, каждому известно, как она хотела вернуть вас и как вы никого не желали знать, кроме этого отродья Бекки Маккиннон...
      Гриффин, проглотив поднимающуюся к горлу ярость, прикрыл глаза.
      – Я не убивал ее,– повторил он.
      Судья Шеридан достал из кармана маленький предмет и протянул его Гриффину:
      – Это, помимо всех прочих доказательств, приводит нас к обратному заключению.
      Прохладный металл карманных часов остудил горячую ладонь Гриффина и подтвердил то, что он подозревал все это время.
      – Они принадлежат Джонасу,– сказал он, протягивая часы обратно.
      Генри ухмыльнулся:
      – Вы думаете, мы поверим...
      Гриффин достал свои часы из жилетного кармана и, взяв их за цепочку двумя пальцами, покачал в воздухе.
      – Мои часы, джентльмены, – произнес он и выдавил из себя улыбку. – Посмотрите внимательно – они точно такие же, как у Джонаса. И на это есть особая причина.
      Усы Генри снова задергались – вверх, вниз, в стороны.
      – Какая причина?
      – Какая причина? – насмешливо повторил Гриффин. – Почему же вы не расскажете ему, господин судья? Вы должны помнить.
      Последний раз Гриффин видел подобную неуверенность на лице судьи Шеридана только перед его выборами.
      – Матери Джонаса и доктора Флетчера были двойняшками. Обе эти замечательные, благородные леди всегда надеялись, что их сыновья будут ладить друг с другом, поэтому они купили им одинаковые часы и однажды устроили большой праздник, чтобы вместе отпраздновать их дни рождения.
      – Ну и что? – скептически спросил Генри, которому уже наскучил этот пространный экскурс в прошлое.
      – Так что, возможно, доктор Флетчер говорит правду. Его часы находятся при нем; они весьма необычны – вторые точно такие же есть только у Джонаса.
      Генри был глубоко разочарован.
      – По-моему, в них нет ничего необычного! – негодующе запротестовал он.
      Гриффин открыл крышку часов и нажал расположенную внутри маленькую кнопочку. Раздались звуки странной, трепетной мелодии.
      – Моя тетка – мать Джонаса – сочинила эту мелодию,– сказал он.
      Генри вздохнул:
      – Что ж, возможно, но не забывайте только что сказанного доктором О'Рили: похоже, он слышал, как вы угрожали убить миссис Бордо.
      Судья согласно кивнул:
      – Мистер Уилкс был ее другом – у него не было причин желать ее смерти.
      – Вы говорили это? Вы говорили, что убьете ее собственными руками? – не унимался Генри, по-прежнему прижимая дуло пистолета к солнечному сплетению Гриффина.
      – Да,– чуть слышно подтвердил Гриффин.
      – Тогда вы под арестом, – бесстрастно объявил судья.
      – Разрешите мне взглянуть на Джона – прошу вас. Шеридан коротко кивнул:
      – Но не делайте ничего безрассудного, Гриффин. Генри будет иметь полное право стрелять.
      Гриффин оставил своих стражей и вошел в шатер. Джон сидел на одной из длинных скамеек, неподвижно глядя на скатерть. Обойдя вокруг стола, Гриффин посмотрел в лицо друга, с облегчением отметив, что цвет его лица улучшился, дыхание стало более ровным.
      – Я не убивал вашу дочь, Джон, – сказал он. На щеках Джона О'Рили блестели слезы.
      – Господи, как бы я хотел верить тебе, Гриффин. Как бы я хотел тебе верить!
      Генри и судья не собирались больше ждать ни минуты.
      – Вытяни руки, Гриффин, – потребовал судья; голос его теперь звучал немного мягче.
      – Может, лучше связать ему и ноги? – проворчал Генри.
      Судья Шеридан испытующе взглянул на Гриффина.
      – Не надо, – грустно сказал он. Потом обратился к Джону: – Мои глубочайшие соболезнования насчет вашей дочери. Хотите, чтобы я известил вашу жену?
      Джон медленно покачал головой; его глаза казались пустыми, незрячими.
      – Я сам сообщу Джоанне,– сказал он.

* * *

      Рэйчел села в широкой постели, пытаясь рассмотреть бледное, повернутое в сторону лицо Молли Брэйди.
      – Что произошло? – тревожным шепотом спросила девушка.
      – Это Афина Бордо, – ответила Молли, наклонившись к своей пациентке и ставя ей на колени поднос с горячей пищей. – Поешь.
      Но Рэйчел утратила всякий интерес к аппетитному ужину, которого ждала с таким нетерпением всего несколько минут назад.
      – Что – Афина Бордо? – настойчиво повторила она, потрясенная жестким, отрешенным выражением зеленых глаз Молли.
      – Она мертва,– прошептала Молли.– И доктора Флетчера арестовали по обвинению в ее убийстве.
      Рэйчел отбросила одеяло и сползла с кровати. Поднос со всем своим содержимом свалился на пол.
      – Нет!
      Ворча, Молли опустилась на колени и стала собирать осколки посуды, куски бисквита с маслом, свиной рубец.
      – Посмотри, что ты наделала, Рэйчел Маккиннон. Весь твой замечательный ужин и лучший фарфор...
      Голос Рэйчел стал высоким и тонким от предельного негодования:
      – Как вы можете беспокоиться о фарфоре, когда Гриффин в такой беде!
      Молли подняла голову, по ее лицу текли слезы.
      – О, Рэйчел,– рыдала она.– Он говорил, что убьет ее! Я своими собственными ушами, в этой самой комнате, слышала, как он поклялся в этом!
      Колени Рэйчел дрожали и подгибались, но она не собиралась забираться обратно в постель и покорно смиряться с тем, что никак не могло быть правдой.
      – Где моя одежда... я пойду к нему...
      Молли бросила осколки, которые собирала, и вскочила на ноги:
      – Ты никуда не пойдешь, мисс Рэйчел Маккиннон! Мой Билли пошел за Филдом Холлистером – доктору сейчас нужен он, а не ты!
      Рэйчел увернулась от Молли и на мгновенье прислонилась к стене, чтобы отдышаться.
      – Я сама найду это дурацкое платье! – закричала она.
      Но Молли, в отличие от Рэйчел, не была ни больной, ни слабой. Стараясь не наступить на разбросанные по полу куски фарфора, она обхватила свою подопечную и отправила ее обратно в постель.
      – И какую помощь ты окажешь этому человеку, если умрешь от потери крови? – резко поинтересовалась домоправительница Гриффина, упершись руками в худенькие бока и уставившись на Рэйчел блестящими от слез и решимости глазами.
      Теперь заплакала и Рэйчел:
      – Он не мог... о, Молли, он просто не мог...
      В глазах Молли появилось отстраненное выражение, они приобрели неистово-изумрудный оттенок.
      – Она погубила его, это ясно как день.
      Не успела Рэйчел вымолвить ничего в ответ, как снизу, из передней донесся шум, за которым последовали быстрые, легкие шаги по ступенькам. В комнату, с отчаянием в карих глазах, ворвалась Фон Холлистер и бросилась прямо к постели. Она присела на краешек и безо всяких церемоний обняла дрожащую Рэйчел.
      – Филд с ним,– ласково сказала она.– Филд там. Рэйчел подавила очередной приступ слез:
      – По-моему, Молли верит, что Гриффин виновен. Фон подняла темные глаза на Молли, но в этом взгляде не было ни обвинения, ни злости.
      – Значит, Молли ошибается, – проговорила она. Молли отвернулась и отошла к темному незанавешенному окну спальни Гриффина.
      – Дай Бог, чтобы я ошибалась,– тихо, безнадежно произнесла она.– Дай Бог.
      Она подняла поднос и его рассыпанное по полу содержимое и вышла из комнаты.
      – Джонас, – произнесла Рэйчел, прижавшись лбом к узкому, но сильному плечу Фон Холлистер. – Это Джонас убил ее.
      – Возможно,– согласилась Фон, но в ее голосе Рэйчел услышала не больше надежды, чем в голосе Молли.– Однако ничто на свете не заставит его признаться в этом. Ничто.
      – Но Гриффина могут повесить!
      – Мы что-нибудь придумаем, – пообещала Фон, осторожно заставляя Рэйчел снова откинуться на подушки.– Но если ты хочешь помочь, то должна быть сильной. А сейчас поспи, утром мы сообразим, что делать дальше.
      Рэйчел не могла спать, но ради подруги притворилась, будто спит. И когда она осталась одна, неподвижно лежа в темноте, в ее голове начал созревать план. Он был совершенно безумным, он был порожден отчаянием, но у него имелось одно важное достоинство – это была единственная возможность спасти Гриффина, которая пришла ей в голову.
      Гриффин Флетчер стоял, сжимая прутья решетки, и чертя носком правого сапога какой-то узор на посыпанном опилками полу. Дверь, ведущая из одиночной камеры в мануфактурную лавку Генри, распахнулась, и перед решеткой появился Филд, мрачный, напуганный и до крайности измученный на вид.
      – Ты ведь был в палаточном городке, когда это случилось? – рявкнул он безо всяких предисловий. – Ты ведь был там?
      – Конечно, я был там,– огрызнулся в ответ Гриффин. Потом он хрипло добавил: – Я не убивал ее, Филд.
      Впервые на памяти Гриффина Филд длинно выбранился.
      – Я знаю – только беда в том, что Генри и судья и куча прочего народа в этом городе не будут иметь ничего против, если тебя повесят! Проклятье, Гриффин, ну почему ты не можешь сделать и шагу, не нажив себе при этом врагов?
      – Привычка,– отозвался Гриффин, пожав плечами и криво усмехнувшись.
      Не успел Филд ответить, как дверь снова отворилась. На этот раз посетителем оказался Джонас.
      Было в глазах кузена, в его застывших чертах нечто такое, от чего Гриффина охватил страх – не за себя, а за Рэйчел. И он нарочно заговорил спокойно, даже беззаботно:
      – Не объясняй ничего, Джонас, дай мне самому догадаться. Ты пришел, чтобы вытащить меня отсюда.
      Джонас засмеялся, и в его смехе прозвучала нотка истерики. Страх Гриффина усилился – и одновременно возросла решимость ни в коем случае не выдавать своих чувств.
      – Я ни за что не стал бы мешать свершению правосудия,– сказал Джонас. Но тут его взгляд упал на рисунок, который чертил Гриффин на опилках, покрывавших пол, и ангелоподобное лицо Джонаса исказила жуткая судорога.
      – Пятно,– потерянно прошептал он.– Родимое пятно.
      Он повернулся и выскочил из помещения, отведенного для редких в Провиденсе правонарушителей, оставив дверь за собой распахнутой.
      – Что за...– начал Филд, провожая Джонаса взглядом.
      Но Гриффин понял. Он опустил глаза на рисунок на полу, и у него вырвался стон. Рисунок имел форму ромба.
      Гриффин невольно подтвердил то, о чем знать Джонсу было совершенно невыносимо.

      Широко раскрыв карие глаза, Фон наблюдала за тем, как Рэйчел натягивает на себя простенькое ситцевое платье.
      – Похоже, ты сошла с ума, Рэйчел Маккиннон, – заявила она без обиняков. – Джонас никогда не поддастся на такую уловку!
      Рэйчел поборола приступ слабости и заставила себя быть сильной.
      – Ты можешь предложить что-нибудь получше? – возразила она, всовывая ноги в уже успевшие потрескаться лайковые туфли, которые купила в Сиэтле.
      Прекрасная индианка понурила голову.
      – Нет, – призналась она. Но когда вновь подняла глаза на Рэйчел, они были полны недоброго предчувствия.– Думаю, ты на самом деле не понимаешь Джонаса Уилкса, Рэйчел. Но я-то его знаю. Уверяю тебя, этот человек даже в самых нормальных обстоятельствах ведет себя подло. Совершенно очевидно, учитывая то, как он разделался с Афиной, что он уже перешел границу, за которой рассудок уступает место безумию.
      Рэйчел отвернулась и, остановившись перед зеркалом Гриффина, принялась яростными, решительными взмахами расчесывать волосы.
      – Мне все равно, насколько он опасен, Фон. Я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как Гриффина повесят за то, что сделал Джонас!
      – Он сумасшедший, Рэйчел. Рэйчел мрачно кивнула.
      – Я на это и рассчитываю,– сказала она.
      Фон тяжело вздохнула, но ее колебания не имели значения. Было ясно, что она готова помочь Рэйчел.
      Судья Эдвард Шеридан снова и снова прокручивал в уме дело об убийстве Афины Бордо. Видит Бог, после того, что эта женщина натворила два года назад, приходилось только удивляться, почему ее не убили намного раньше.
      Шеридан поудобнее устроился в кресле за письменным столом, закурил трубку и задумчиво вдохнул пахнущий вишней дым. Он видел Гриффина Флетчера в тот вечер, видел холодное, убийственное бешенство в его глазах, в напряженном развороте мощных плеч. Тогда, стоя возле бара в заведении Бекки Маккиннон, Гриффин влил в себя такое количество виски, какое ни одни человек не мог бы выпить, оставшись при этом на ногах.
      Гриффин не рассказывал, как нашел свою невесту в постели Джонаса Уилкса, но он ведь вообще не склонен говорить много, если только его к этому не вынуждают. Нет, он просто стоял там, стараясь исчерпать все запасы виски в баре, и демоны, которые терзали его тогда, делали свое дело в молчании. Это был наверняка настоящий ад, подумал Шеридан,– знать то, что знал Гриффин, понимая, что это, скорее всего, известно всему городу.
      В кабинет судьи вошла Кловис; при всем отвращении, которое она демонстрировала к совершенному накануне преступлению, ее лицо горело жадным любопытством. Она плеснула в кружку бренди, затем налила туда же дымящийся кофе.
      – Луиза Флетчер перевернулась бы в могиле, узнай она, что произошло,– сказала она с каким-то боязливым восторгом. – Когда будет суд, Эдвард?
      Судья подвинул к себе чашку с кофе и принялся ожесточенно размешивать сахар.
      – Мне кажется, ты бы хотела увидеть молодого Флетчера повешенным самое позднее сегодня на закате, не правда ли, дорогая? – резко бросил он.
      – Он убил бедную Афину!
      – Бедную Афину! – с грубой усмешкой передразнил судья. Затем, после задумчивого молчания, добавил: – Знаешь, Кловис, этот молодой человек дерзок, невоспитан и вообще несносен, и он меня раздражает не меньше, чем тебя. Но я думаю, что он не убивал эту женщину.
      Сама вероятность невиновности Гриффина Флетчера произвела на миссис Шеридан ужасающее воздействие. Она опустилась в кресло, побледнела, и ее глаза вдруг ярко блеснули.
      – Разумеется, это был он, Эдвард! После того скандала два года назад...
      – Вот именно,– выдохнул судья.– Это случилось два года назад. Почему же он так долго ждал? Почему не убил Уилкса и эту женщину тогда же и там же? Знаешь, многие мужчины поступили бы именно так. Это беспокоит меня, Кловис – это и еще кое-что. Например, часы и тот факт, что тело было найдено в лесу между палаточным городком и домом Флетчера. Все выглядит слишком просто. Гриффин Флетчер – неглупый человек, Кловис, и он влюблен в эту девушку, Маккиннон. Если он собирался убивать Афину, зачем ему было оставлять такое множество улик?
      – Эдвард, ну в самом деле! Ты защищаешь этого неудачника только потому, что ты был без ума от Луизы!
      Луиза. Это имя все еще отдавалось болью где-то в самом темном, отдаленном уголке сердца судьи.
      – Майк и Луиза Флетчер были моими друзьями, Кловис, и будь я проклят, если засужу их сына только из-за того, что он раздражает меня – или потому, что он действует на нервы тебе.
      Голос Кловис стал капризным и пронзительным:
      Он виновен, как сам грех, Эдвард Шеридан! Судья снова закурил трубку.
      – Возможно. А, возможно, и нет. Но если он не убивал эту женщину, его не повесят, Кловис, и тебе, как и большей части Провиденса, придется смириться с этим. – Он вздохнул. – А теперь оставь меня одного. Мне надо подумать.
      Судья Эдвард Шеридан все еще продолжал думать, когда в семь часов вечера Кловис ворвалась к нему в кабинет и объявила, что миссис Хаммонд, экономка и домоправительница Джонаса Уилкса, ожидает в гостиной и жаждет поговорить с ним.
      Увидев платье, Фон ахнула.
      – Где ты это взяла?
      Рэйчел держала изящное белое платье в руках, и ей казалось, будто она чувствует ужас Афины, затаившийся в каждой складке ткани.
      – Мэми каким-то образом получила его у гробовщика. Я уже послала записку Джонасу – так что все готово!
      – Если нас не убьет Джонас,– прошептала миссис Холлистер,– это сделают Гриффин и Филд. Господи, Рэйчел, ты такая же сумасшедшая, как сам мистер Уилкс!
      Весь день Рэйчел провела за изготовлением куклы из простынь и перьев, выпотрошенных из нескольких подушек. Теперь она спокойно натягивала на грубое подобие манекена платье Афины.
      – Билли проверил,– сказала она так, словно Фон перед этим даже не раскрывала рта. – Вокруг конюшни Джонаса нет никого из его людей – думаю, большинство из них лежат с инфлюэнцей. Билли поставит это куда надо, а потом, когда как следует стемнеет...
      Взгляд Фон скользнул к окну. Дождь прекратился, но небо по-прежнему покрывали тучи, и ночь из-за этого должна была наступить раньше. Она встала, оправила ситцевые юбки.
      – Я сделаю то, о чем ты меня просишь, – объявила она.– Но сначала мне нужно сделать еще кое-что!
      – Никому не рассказывай! – напряженным шепотом предупредила Рэйчел.
      Не дав никаких определенных обещаний, Фон Холлистер вышла из спальни.

* * *

      Джонас неподвижно стоял у окна на втором этаже, глядя на улицу, на уныло-серый после дождя пейзаж, сжимая в руке записку. «Неужели Рэйчел считает меня таким идиотом?» – подумал он в холодной ярости. Неужели она в самом деле полагает, будто он с восторгом бросится в любую расставленную ею ловушку?
      Он бессильно прижался лбом к прохладному влажному стеклу и закрыл глаза. У него больше не оставалось иллюзий: он знал, что Рэйчел предала его с Гриффином, знал, что после этого она не имеет права жить. В своих мыслях он видел Гриффина Флетчера, который ногой рисовал ромб на полу камеры, притворяясь, будто не знает, что делает. На самом деле Гриффин издевался над ним, доказывая, что первый обладал Рэйчел.
      Из горла Джонаса вырвался резкий гортанный крик. Он так сильно любил ее, любил, не слушаясь голоса разума, любил против собственной воли! А она отдалась Гриффину!
      И Джонас ждал, понимая, что никогда не сможет смириться с этим.
      Охваченный отчаянием, Гриффин шагал взад-вперед по посыпанному опилками полу. Во время этих передвижений он позволил бессмысленным молитвам, рвавшимся из его сердца, обрести словесную форму. Но все равно он был в отчаянии. Вряд ли Бог Филда станет прислушиваться к нему. Ведь это была всего лишь вторая или третья молитва, которую Гриффин произносил сознательно – да и вообще его лишь с большой натяжкой можно назвать верующим.
      Гриффин вспомнил, как впервые по собственной воле обратился к небесам – это случилось в Сиэтле, сразу после начала пожара, когда он разыскивал Рэйчел. Умоляю – это было все, с чем он смог тогда обратиться к небесам, да и его теперешняя молитва была сформулирована не лучше. Однако то обращение длиной всего в одно слово не осталось без ответа. Он нашел Рэйчел.
      Гриффин Флетчер всеми силами ухватился за эту надежду. Бог и теперь услышит его – ради Рэйчел.
      Звук открывающейся двери заставил его вздрогнуть и замереть. Вошел Филд, на лице которого было написано одновременно и беспокойство и облегчение, за ним – судья Шеридан.
      Гриффин боялся надеяться, боялся произнести хоть одно слово. Но судья Шеридан держал в руке ключи. С невыносимой медлительностью он открыл дверь в камеру.
      – Ты свободен, Гриффин,– объявил он.– Элиза Хаммонд видела, как Джонас убивал эту женщину. Генри пошел арестовывать его.
      Гриффин разрывался между несколькими чувствами – облегчением, нетерпением, яростью. А вид Филда вызвал у него какую-то подспудную, интуитивную тревогу.
      – Филд, в чем дело? – тихо спросил он, выбираясь из ненавистной камеры и натягивая пиджак.
      – Записка, – сказал Филд. – Я нашел записку на кухонном столе, когда зашел повидаться с Фон. Гриффин, она и Рэйчел уже на пути к Джонасу, если еще не пришли туда.
      Гриффин опрометью бросился вперед, едва удержавшись, чтобы не выругаться.
      – Так какого черта ты здесь делаешь? – рявкнул он, когда он, Филд и судья Шеридан сели на лошадей, ожидавших их возле магазина.
      Филд ничего не ответил.
      В конюшне Джонаса было темно: Рэйчел не рискнула зажечь ни одного фонаря. Всеми силами стараясь подавить страх, она прижалась спиной к горе тюков колючего прессованного сена.
      Кукла была на месте, Фон наверняка стояла на своем посту возле задней двери конюшни, все произойдет так, как они запланировали. По-другому просто не должно быть.
      Невидимые в густой темноте, в стойлах беспокойно ржали лошади. Но коляска была запряжена и готова к отъезду, а это значило, что Джонас поверил ее записке, поверил, что она готова убежать с ним. Рэйчел закрыла глаза, прислушиваясь к частому, громкому биению своего сердца.
      Вдруг у главного входа в конюшню блеснул свет фонаря, и вокруг, в радиусе несколько ярдов, заплясали призрачные тени.
      – Рэйчел?
      Она нервно сглотнула:
      – Я здесь, Джонас.
      Он приблизился, держа фонарь в понятой руке, и даже в его мерцающем свете она заметила, как пугающе странно искажены черты лица Джонаса.