Глава 6

Как и в прошлый раз, меня затолкали на заднее сидение, Фросю пристроили рядом. Теперь я уже знала куда нас везут: туда же, откуда с Арнольдом вернулась — куда же еще?

Я ничего не боялась и сожалела только о том, что не могу выразить Фросе свое восхищение. Какой многоходовой прикол — это высший пилотаж в прикольном искусстве!

“Уж и не знаю чем тут ответить, — прикидывала я. — Все, что приходит в голову, кажется тусклым. Вряд ли смогу переплюнуть подругу”.

Вскоре выяснилось, что я ошиблась: нас привезли в другое место. На этот раз мне попался дырявый мешок, и я видела, что опять нахожусь за городом. Дом был еще больше, зато усадьба гораздо беднее — не размерами, а ухоженностью: сад бурьяном зарос и смешался с березовой рощей.

И меня и Фросю привели в полутемную комнату. Лишь там с наших голов стянули мешки.

— Не скучайте, девочки, без меня, теперь вы поступаете в распоряжение наших коллег, — гаркнул интеллигентный верзила и оставил нас одних.

Дверь, разумеется, он с серьезнейшим видом закрыл на ключ.

Мы с Фросей переглянулись и покатились со смеху. Каждая пыталась что-то сказать, но смех был воистину гомерический: выразить свои чувства возможности не имели.

— Ну ты, Соня-яя, даешь, — сквозь хохот выдавливала Фрося.

— Нет, это ты дае-ешь, — вторила я, тщетно пытаясь продолжить.

Насмеявшись до слез, разом умолкли.

— И долго мы будем сидеть здесь? — с улыбкой спросила Фрося.

— Сама знать хочу, — ответила я.

Фрося игриво толкнула меня в бок. Я ее тоже игриво толкнула.

— А то не знаешь, — сказала она и опять захохотала.

— А то ты не знаешь, — воскликнула я, предчувствуя новый припадок смеха.

Дверь распахнулась. В комнату заглянул изумленный верзила — родной уже Интеллигент. А намекал, что мы не увидимся. Впрочем, я не стала его упрекать.

— Они ржут! — сказал он и спросил: — Дурочки, шо вы ржете? Вам бы плакать в самую пору.

Настоящий артист — так натурально сыграл, что мы замахали руками, не в силах говорить, только корчились, надрывая животики.

Верзила загадочно покрутил у виска пальцем и исчез, я же отметила: “ Отлично в образ вошел. Еще немного, и я точно поверю. Кстати, деньги отсчитывал мне он тоже весьма натурально”.

Едва вспомнив про деньги, расстроилась: смеха как не бывало.

— Фрося, — тревожно спросила я, — выходит, если это прикол, то “баксы” придется вернуть?

Возвращать я никогда не любила.

— Какие баксы? — удивилась она.

Я полезла за лиф комбидреза и достала семьсот долларов, свои, честно заработанные — как мне совсем недавно казалось.

— Вот эти.

Фрося изумленно открыла рот, да так, не закрывая его, и спросила:

— Кому ты должна их отдать?

— Да парням этим, твоим “кентам”, — пояснила я, чувствуя, как прямо на глазах портится настроение: еще недавно счастливой была и вот, уже осиротела на кучу долларов.

Испортилось настроение и у Фроси.

— Сколько здесь? — спросила она, кивая на мой трофей.

— Ты разве не знаешь? Семьсот.

— Живодеры! — воскликнула Фрося. — Да все это стоит гораздо дешевле! Ты что, именно столько им заплатить обещала? Семьсот долларов?

— Ну да, — рассердилась я. — Обещала, как же, держи карман шире. За кого ты меня принимаешь? Они сами мне заплатили. — Подумав, добавила: — Я их заставила.

Фрося вдруг потеряла дар речи — абсолютно искренне эта чертовка была сражена. В мою душу даже закралось сомнение.

— Тебе заплатили? — оправившись от изумления, закричала она. — Заплатили семьсот баксов? За что?

— Будто не знаешь! — гаркнула я. — Или ты думала, что я даром в порнухе сниматься должна! Вижу теперь какого ты мнения о своей лучшей подруге!

Бедная Фрося пошла вразнос — совсем над собой контроль потеряла: вскочила, по комнате заметалась, потом опустилась на пол, открыла рот и, тараща глаза, долго, как рыба на берегу, беспомощно воздух глотала. Мое состояние было не лучше: я понять ничего не могла и терялась в догадках, но делала это весьма эстетично: в позе, почти роденовской.

Наконец к Фросе вернулся дар речи.

— Эти мерзавцы заставили тебя в порно сниматься? — с бесконечным отчаянием воскликнула она.

Я обиделась:

— Меня невозможно заставить. Сама согласилась.

Не признаваться же любимой подруге в таком унижении — зачем понапрасну доставлять Фросе радость?

— Постой, разве это не твой прикол? — опешила Фрося.

— Нет, конечно, прикол пока твой, но и мой не за горами. Долго ждать не придется, — заверила я.

Ефросинья в испуге оглянулась на дверь, нервно облизала губы и, задыхаясь, спросила:

— А кто эти люди?

Я усмехнулась:

— Тебе видней. От себя могу лишь добавить, что артисты они плохие. Да и ты, голубушка, часто фальшивишь. Думаешь, я не видела, как ты смехом давилась, когда эти твои “кенты” с деланной крутизной в квартиру вломились.

— Вломились твои дружки, — уточнила Фрося.

Я подскочила, словно ужаленная:

— Что ты хочешь сказать?!

— Этих людей вижу впервые, — заверила меня Ефросинья и слегка раздраженно добавила: — Хватит, Соня, побаловала, меня удивила, но во всем надо меру знать. Тем более, что на этот вечер намечена важная встреча: речь о картинах моих пойдет. У меня выставка на носу в Германии. Пожалуйста, прикажи своим милым друзьям, пускай отвезут нас обратно.

— Что значит — обратно? — гаркнула я. — Как — прикажи?

— Как можно строже.

— Разве эти орлы не твои “кенты”?

И наступила немая сцена. Фрося распахнула глаза: так долго и изучающе на меня чертовка смотрела, что мороз по коже продрал. Я хребтом ощутила: гадает, шучу я или всерьез?

Схватившись за голову, я завопила:

— Так это, выходит, совсем не прикол!

— Не прикол?! — ужаснулась Фрося, хватаясь за сердце.

И опять наступило молчание — мы обе переваривали то, что с нами случилось.

Не знаю о чем размышляла подруга, но я взять в толк не могла, что понадобилось от меня мерзавцам-верзилам. К чему это порно? Если кто-то решил погубить мою репутацию, почему так долго терпели? Почему не хватали меня в Москве?

А может не хватали как раз потому, что я и сама с этим делом неплохо справляюсь — так ловко гублю свою репутацию и карьеру, что врагам даже завидно: им так не суметь.

Да что там врагам, подругам моим уже тошно. Сами судите: с пятым мужем едва развелась, чуть второй раз замуж не вышла — не удивляйтесь, у меня свой отсчет — но не вышла, одумалась вовремя, и почти расписалась с таким му… чудаком, что у бабы Раи, экономки моей, едва не случился удар. Уже после этого подвернулся последний муж, Роберт — мужчина моей мечты.

Скажу я вам: нет хуже трагедии, чем сбывшаяся мечта. Счастливый брак меня подкосил, я совсем растерялась: что делать? Как теперь жить?

Даже свекровь не спасает: ее ложка дегтя утонула в нашей с Робертом бочке счастья.

Как истинно русская к благу я не привыкла, вот и дернула к Фросе приключений искать.

И кто знает, не добрый ли человек приказал схватить меня и сюда усадить, чтобы спасти от дальнейших дурацких поступков.

Тогда зачем меня в комнате этой держать?

Гораздо надежней лишить меня жизни: тогда уж точно глупостей не совершу, а на них я огромная мастерица…

И тут меня осенило: вот он, мой эгоизм, при чем здесь, черт возьми, я?! Хватая меня, верзилы Фросю мою хватали — я же у ее картины стояла. И блуза на мне ее была.

Но за что хватать мою Фросю?

Она же ни рыба ни мясо: безобидна, безгрешна, добра. У нее давно отобрали, все, что смогли — точнее, все, что было у Фроси. Остался только талант, его-то не отберешь. И защищаться она не умеет, и на хитрость ведется…

Нет, что-то не вяжется здесь…

Тут и порнуха припомнилась. Как странно ее снимали. Что за порно, когда все одеты? И этот Арнольд со своею капустой — комичный, черт возьми, персонаж!

Мысль вернулась в пункт отправления: “Да нет, это розыгрыш! Проводят меня, как последнюю дуру!”

Я глянула на Фросю; и она с улыбкой глянула на меня.

“Нет, все же ей надо было идти в артистки!”

— Ефросинья, хватит меня дурить, — сказала я со смешком, игриво толкая подругу в бок.

— То же самое могу сказать и тебе, — рассмеялась и Фрося. — Это надо же такое придумать? А я, глупая, повелась. Да любой же знает, какая ты фантазерка! И приколистка!

Она глянула на часы и нахмурилась:

— Ну все, Софья, хватит, пошутили и будя. У меня важная встреча на вечер намечена. Опаздывать я не могу.

“Ох и хитрунья”, — подумала я и насмешливо предложила:

— Поэтому быстро зови орлов, пусть везут нас обратно. Я устала, ванну принять хочу, лобстера слопать, хлебнуть твоего винца.

Фрося, кивая, так же, с улыбкой, начала меня убеждать, что она все понимает, но шутка подзатянулась и Германия погибает без ее гениальных картин, и встреча уже под вопросом.

Я со всем соглашалась:

— Да-да-да, поэтому быстро зови орлов. Черт с ними, с долларами, раз дело такое — верну!

— Конечно-конечно, — вторила Фрося, — вернешь-вернешь и самой себе. Придумано гениально.

— Спасибо, но выдумка не моя, — пыталась я повернуть на серьезное.

Да какой там, Фрося грозила мне пальцем:

— Софья, пора! Быстро зови орлов!

Уж не знаю как долго мы препирались бы — обе упрямые — но за дверью послышался топот и голоса. Кто-то кого-то ругал, кто-то перед кем-то оправдывался — разумеется, все это делалось матом.

Естественно, и я, и Фрося отнеслись к этому с интересом, как ко второму (а для меня уже и третьему) действию фарса: обе заинтригованно переглянулись и воззрились на дверь, изогнувшись знаком вопроса.

“Что будет дальше?” — хотелось нам знать.

И мы быстро узнали: дверь распахнулась — на пороге вырос здоровенный мужик. Из-за его спины десятиголовым чудовищем торчала свита из родных мне верзил и из совсем незнакомых.

Фрося смущенно сказала:

— Здрасте.

Я состроила рожицу и показала верзилам язык.

Здоровенный мужик опешил, а верзилы скорбно “пожалились”:

— Видишь, батя, это просто чума. Черт рядом с ней отдыхает. Замучились мы.

Интеллигентный ткнул в свой роскошный фингал (ну что я за мастерица!) и промямлил:

— Орехоколом, бля, наварила.

“Неужели?” — подивилась я, гадая где раздобыла орехокол — всего не упомнишь в батальной сумятице.

Интеллигентный же сокрушился едва не до слез:

— Живому человеку по лицу железным орехоколом! Креста на ней нет!

— Свой крест я ношу с собой! — отрезала я, но, похоже, никто меня не услышал.

Все смотрели на батю, на здоровенного мужика. А он уже на Фросю смотрел и бубнил:

— Значит на той нет креста… А на этой? — Он ткнул толстым пальцем в мою подругу.

Та зачем-то снова пропела “здрассье” и покраснела — мол кроткая дурочка.

Верзилы на уловку не повелись: дружно пожали плечами и дружно признались:

— Батяня, про нее еще не успели понять. Гадаем. Только вот появилась, но подружка чумы, так что, хорошего мало.

— Яс-сно, — с неясной угрозой пропел здоровенный мужик, из чего мне стало понятно, что не ясно ему ничего, оттого он сердит, а уж на ком выместить зло он найдет: нас с Фросей воочию видит.

“Похоже, ему не до шуток, — ежась, подумала я. — Неужели не врет Ефросинья? Неужели весь этот прикол совсем не прикол?”

Я растерянно глянула на подругу: ей хоть бы хны. Крутит глупой башкой на верзил, на их шефа и думает, что ей здесь отечественное кино.

А здесь не отечественное кино!

Здесь хуже!

Гораздо хуже, хоть кажется, хуже и не бывает. Так думала и сама, теперь же глянула на “батяню” и поняла: “Бывает и хуже!”

А когда “батяня” цокнул фарфоровым зубом, я совсем обомлела: по опыту знала, так зубом цокать может лишь тот, у кого руки по локоть в крови.

“Фрося сейчас на мели, — мгновенно смекнула я, — такого “мастера” ей не купить. Значит это, увы, не прикол!”

Тут уж и я, культурно кивнув головой, брякнула шефу:

— Здрассье.

— Покедова, — с угрозой ответил он, и дверь притворилась.

Глава 7

ЦВЕТОЧНИЦА

Она была необычным ребенком. В детском доме ее дразнили врушкой. Дразнили дети — воспитатели называли сказочницей и фантазеркой.

Врушкой она не была никогда. Фантазеркой? Быть может, но скорее мечтательницей. Она мечтала…

Стоя за прилавком цветочного магазина, она мечтала о…

Впрочем, это секрет. Об этом знают только она и ее фиалки, любимицы-сенполии. Только их нежным перламутровым лепесточкам и мягким бархатным листочкам она доверяла свои тайны — она пропитывала цветы таинственностью, которой много в природе и совсем нет в городе. Тихим ангельским голоском она пела им свои песни-мечты, доверчиво пела о сокровенном. Сенполии знали все девичьи секреты — может поэтому и раскупались так быстро они, ведь каждому известно как манит загадка.

Да-да, малютки-сенполии не застаивались на прилавках, а ведь покупателей было немного. Несмотря на то, что цветочный магазинчик расположился у входа в метро, покупателей было совсем немного: от силы пять-шесть человек за весь день. Из чрева подземки валила масса народа, но всем было не до цветов, все куда-то спешили, толкались, неслись, пробегая мимо…

Но уж тот, кто случайно зашел, обязательно уходил с покупкой. И так мила была продавщица, и так загадочны были цветы, что хотелось улыбаться, и почему-то очень хотелось любить. И делать добро…

С беспричинной (но мы-то знаем уже что причина была), задумчивой и сердечной улыбкой уносили люди в старомодных горшочках чужую тайну. К себе, домой. Уносили хорошую тайну. (В этом мире так мало хороших тайны.)

“Ах, — думали люди, любуясь сенполиями, — какие волшебные фиалки. И стоят недорого. Сколько там зарабатывает эта симпатичная девушка, наверняка, копейки. И за эти копейки она согласна ковыряться в земле! Нет, что ни говори, но все эти цветочницы — необыкновенные женщины”.

Да-да, так думал каждый, уходя из цветочного магазинчика. И это чистая правда. Женщины, выращивающие цветы и торгующие цветами, обладают невероятным терпением. С потрясающей легкостью они готовы ради чужой красоты жертвовать даже собой — вряд ли это в природе женщины. Да, цветочницы действительно необыкновенные. Все-все без исключения.

НЕЗНАКОМЕЦ

В этот день она была особенно мила. Словно с утра ждала чего-то светлого, необычного. Надела новое розовое платье, долго укладывала в кокетливую прическу свои длинные пепельные волосы (все говорят, что очень красивые), подкрасила серые, чуть раскосые глаза, слегка тронула карандашом тонкие, изумленно изогнутые брови… Даже губная помада ей пригодилась сегодня — дело невиданное.

Она старалась не зря. Несомненно, сегодня она была мила. Это все отмечали. Все покупатели.

“Вам очень к лицу розовое,” — сказала пожилая женщина с печальными глазами.

Кстати, она выбрала для себя розовые махровые сенполии. А молодой человек, купивший для своей невесты фиолетовую малютку-Машеньку — она давала имена всем своим цветам — долго не хотел отходить от прилавка, явно стараясь произвести впечатление. Еле выпроводила его, уже начала сердиться, стыдливо и озабоченно поглядывая на дверь.

Впрочем, сегодня она весь день посматривала на дверь. Зачем? Будто ждала кого-то. Кого ей ждать? Она одна на всем белом свете. У нее нет ни близких, ни родных, только подружки-сенполии.

И все же она ждала. Ждала, поглядывая из окна своего крохотного магазинчика на двери метро.

Какая глупость!

Весь день высматривала и пропустила, пропустила его. В тот момент, когда он вышел, она была занята постоянной покупательницей, симпатичной статной брюнеткой, страстной любительницей всего и в особенности фиалок. На этот раз брюнетка купила Светланок. Светланки очень, очень хороши! Маленькие белые сенполии с серебристыми бархатными листочками. Просто чудо!

Пока она расхваливала брюнетке свой товар, из метро вышел высокий красивый мужчина средних лет с густой шевелюрой, едва тронутой сединой. Все в нем было респектабельно: и строгий костюм, и прическа, и галстук. В руках дорогой английский портфель. Такие мужчины ездят на “Мерседесах”, их нечасто встретишь в метро. Именно поэтому все обращали на мужчину внимание, некоторые оглядывались ему вслед, он же был задумчив и не замечал вокруг ничего.

“Почему меня не встретили?” — гадал он, проходя мимо цветочного магазинчика и бросая равнодушный взгляд на юную продавщицу, бойко расхваливающую свой живой товар разодетой брюнетке, весьма интересной даме.

На брюнетке он задержал на секунду взгляд и машинально отметил, что бабенка совсем ничего, даже очень и очень, вполне и вполне…

Отметил и дальше пошел, решая свою загадку.

“Странно, — думал он, — странно, что меня не встретили. Опять помощники все перепутали. Да это и хорошо, — порадовался вдруг он. — Как нормальный человек поброжу по городу. Сто лет так не бродил. А мне здесь есть что вспомнить”.

Он жадно глотнул городской воздух и сказал:

— Черт! Куда я спешу? Куда я все время спешу?

Проходившая мимо невзрачная женщина интеллигентно осведомилась:

— Простите, вы что-то спросили?

— Нет-нет, извините, я не вам, — смутился он, кланяясь ей и мысленно отмечая: “Тетка — синий чулок, но я ей понравился”.

Игривое настроение охватило его. Он почувствовал свободу и подумал: “Эх, хорошо, что меня не встретили. Времени навалом, аж до завтрашнего утра, даже до обеда. По городу поброжу, на девушек поглазею. Девушки здесь сумасшедше красивые! А какие здесь были денечки…”

Воспоминания нахлынули на него…

Хорошие воспоминания, но стало грустно.

“Совсем отвык от нормальных людей за этой кабинетной жизнью, — пригорюнился он. — Помнится, я бабником был, пламенел от любого девичьего взгляда, волочился за каждой юбкой… — Он удивился: — Куда все это ушло?

Куда? В песок. Все в песок, вся жизнь туда. Работа-работа, обязанности-обязательства, интриги…

Забыл уже, что я мужик. Настоящие чувства грязью дорогой подменил. Все какие-то фифы крутятся возле меня, какие-то задаваки, кривляки, алчные все бабенки. И дружно чего-то хотят от меня, требуют, топают, шантажируют… И угрожают.

Давно я не видел баб настоящих, тех, которые не охотятся, а живут. Красиво живут: правильно, творчески, умно, со вкусом к тому, что имеют, без иждивенчества, без идиотской погони за яхтами, замками, “мерсами”. Настоящая женщина знает: замок хотеть — это пошло. Хотеть можно то, что возможно собою объять. Остальное — мораль рабовладельца, что преступно, низко и дико — из начала нашей эры эта мораль”.

Он окинул мысленным взором свою непростую судьбину и удручился: “Да-аа, оторвался я от простых людей и попал в такое говно!

А жизнь идет. Жизнь мимо проходит”.

В этот момент он вдруг ощутил, что его томит, томит какое-то чувство, чем-то брезжит эмоция, откуда-то из глубины сознания исходит таинственный интерес… Вот только к чему?

Он покопался в себе и обнаружил там много приятного, целый пласт, но все это ощущения… Даже не так — остатки эмоций, а вот каких? Он не знал.

Начал вспоминать. Так в детстве бывало, когда играя с большим увлечением, вкусное что-то съедал. Про лакомство уж и забыл — и на языке не осталось, а приятное впечатление сохранилось, испытываешь удовольствие и не знаешь уже от чего.

Так бывало и позже, когда красивая девушка улыбку дарила. Ее лицо давно из памяти стерлось, и не помнишь уже о ней самой, а настроение все хорошее…

Стоп! Девушка! Где я видел ее? Где?

В метро!

Нет, позже…

Что было позже?

Он оглянулся — от метро ушел не далеко. “Вернуться? Вернусь”.

Медленно побрел в обратную сторону, посматривая вокруг и напряженно пытаясь припомнить, отыскать эту мысль, что так растревожила.

Когда показался цветочный магазинчик, он встрепенулся: вот оно! Вот! Шаг стал шире. И в памяти брюнетка всплыла.

“Нет, не то”. Поморщился. “Совсем не то”.

Напротив магазинчика двери метро.

Он остановился, подумал: “Дальше глупо идти, я там не был”.

И все же пошел, побрел к магазинчику, остановился у самой витрины, бессмысленно поглазел на цветы. И вдруг словно молнией ослепило: она! Продавщица фиалок! Тонкими гибкими пальцами достает с верхних полок горшки, встала на цыпочки, изогнулась, сама как прекрасный цветок. Лиана — стройна, высока, нежна.

“Вот оно что, — радостно он подумал. — Это она, та самая девушка, из-за которой я настрадался мальчишкой. Да-да, это она. Смешно ловила коленями мяч, любила грызть кончик косы своей пепельной и бегала, шлепая, босиком. По лужам! По лужам! И хохотала! Смех высокий и звонкий”.

Сердце бешено заколотилось.

“Успокойся, — сказал он себе, — Да, это она, та, что любила в дождь босиком бегать по лужам. Подол приподнимет и шлепает. И смеется. А смех звонкий, тонкий — очень заразительный смех. Да, это она, ну и что?”

А вот что: душа ожила и восстала, а память просто взбесилась — за секунду одну пронеслось все, что было длинною в юность и казалось давно забытым, похороненным под монументами побед и руинами поражений.

“Но как же я сразу ее не заметил? — удивленно подосадовал он. — Старею. Старею…”

И тут же порадовался: ”Но молодой еще глаз у меня. От меня один глаз и остался. Мозгами все не то замечаю, фотографирую все какую-то чушь, ерунду, а глаз выхватил, выхватил нужное, выхватил и запомнил”.

Он смело вошел в стеклянную дверь под звон колокольчика. Девушка так увлеклась цветами, что не услышала звона. Сидела на корточках, нежно перебирая листочков велюр, грустная и задумчивая, погруженная в мысли.

Он кашлянул и сказал:

— Я бы хотел…

Она испуганно вздрогнула, вскочила, едва не уронив горшок, но ловко поймала его, воскликнув:

— Ах, простите, увлеклась, не заметила как вы вошли. Вы что-то хотели?

— Да, я бы хотел…

Она глянула в его добрые глаза и стушевалась, впервые за этот день не посмотрела за окно и на дверь.

— У меня прекрасные сенполии, — от смущения залепетала она. — Самая лучшая коллекция. В городе. А может быть и в стране. Таких нигде не найдете.

И протянула горшочек с бледно-сиреневыми цветами. Он покачал головой:

— Нет-нет, вы не поняли, я бы хотел…

Расстроилась:

— Не нравятся?

В ее руках мгновенно появился другой горшок.

— Вот еще один экземпляр. Редкий цвет, голубой-серебристый. Правда, похожи на незабудки?

Он опять покачал головой:

— Нет, я бы хотел…

Она, снова обрывая его, ловко достала с верхней полки горшок и воскликнула:

— А вот эти! Посмотрите. У них очень красивое имя: Лаура. Правда чудо? Вы кому собираетесь их дарить? Жене? Сестре? Подруге? А может быть просто девушке?

— Вы не поняли. Я хотел бы подарить самый дорогой, самый ценный цветок из вашей коллекции…

— О-оо! — обрадовалась она. — Это прекрасно! Тогда вам нужен вот этот! Роскошнейший экземпляр! Я зову его Долли. Правда, чудо? К сожалению, он стоит дорого, но цветет круглый год. Купите, не пожалеете. Ваша дама, когда увидит этот цветок…

— Вы не поняли, я хочу подарить его вам. Именно вам, славная девушка, — наконец сказал он, и она растерялась.

— Мне?

— Вам.

— Но этот цветок и без того уже мой…

— Неужели?

— Все цветы здесь мои, — усмехнулась она. — Я их задумала, изобрела и потом уже вырастила. Я их холила и лелеяла. Их трудно мне подарить.

Он растерянно сник:

— Все — ваши?

Она развела руками:

— Увы — да.

— Но что же я вам подарю?

Он был сильно расстроен.

Она подумала: “Нет, не зря я надела свое новое розовое платье, и прическу сделала тоже не зря, даже губная помада оказалась не лишней”.

Глянула исподлобья (знала, что так особенно хороша), усмехнулась кокетливо и, скрывая остатки смущения, тихо спросила:

— Почему вы хотите подарить мне цветы?

Он улыбнулся:

— Не только цветы.

Краснея, она воскликнула:

— Не только цветы? Что же еще?

— Я весь мир хотел бы вам подарить.

Ее тонкие брови взлетели вверх:

— Но почему? Почему?

Он смущенно признался:

— Потому, что вы… девушка моей мечты.

Глава 8

Дверь притворилась, и мы с Фросей опять остались одни: одни в комнате, но не в доме.

— Только попробуй теперь меня обвинить в дурацком приколе, — воскликнула я.

— Не собираюсь, — лаконично ответила Фрося, и даже в сумраке было видно, что она стала мела белей.

“Неужели и Ефросинья все поняла?” — подумала я и спросила:

— Не собираешься? Почему?

Ответ прозвучал в форме вопроса:

— Знаешь, кто этот здоровущий мужик?

— Шеф, — буркнула я, — их “батяня”. Верзилы перед ним навытяжку все стояли.