Глава 4

Так уж устроен человек: не ценит того, что имеет. Как только выяснилось, что убивать меня не собираются, сразу обнаружились и другие проблемы.

Тем более, что речь о сексе зашла — здесь я чрезвычайно разборчива. Разумеется, стало ужасно обидно, что предложили мне — МНЕ!, умнице и красавице! — такого недостойного партнера.

Если честно, когда думала, что меня собираются жизни лишать, жутко испугалась, но теперь пришла в еще больший ужас.

“Легче умереть, чем переспать с этим уродом”, — мгновенно решила я и завопила:

— Убейте меня! Лучше убейте, чем мучить!

Верзилы опешили:

— Ты что, баба, сказилась?

Партнер тоже оторопел.

— Что с ней? — спросил он у верзил.

Но я сама его просветила.

— Урод, ты в отцы мне годишься! — гордо заявила я, и он (какой неженка) пошел красными пятнами.

Чтобы окончательно его добить, я пояснила:

— А мой бывший муж, пожалуй, сгодится тебе и во внуки. Лучше вены себе перережу, чем лягу с таким на одну кровать!

И на всякий случай я завизжала тем дурным голосом, которым пугала всех своих бывших мужей.

Однако, добилась совсем не того, чего от мужей получала. Парнер, как ни странно, от визга пришел в себя и обнаглел. С чувством превосходства он посмотрел на меня, но обратился к верзилам.

— Бабенка завалит все дело, — сказал он. — Зря думаете, что это легко. Это искусство, приходится тщательно выверять движение каждое, а вы предлагаете мне психопатку.

Верзилы за меня по обычаю встали горой.

— Никакая она не психопатка, — возмутился самый огромный, — просто ты, Арнольд, не в ее вкусе. Не обижайся, ты качок и все прочее, но, будь я бабой, еще не так заорал бы, сосватай мне кто тебя.

Услышав это, я попыталась издать вопль отчаяния прежнего пострашней, но поперхнулась, закашлялась и вынуждена была вести себя тихо.

— Видите, — сказал партнер, — у нее явный непорядок с мозгами: то кричит, то молчит.

— Бабе мозги совсем не нужны, — философски заметил Интеллигентный. — Баба другим местом сильна.

— Оно так, — согласился партнер, — но при снятии нашей порнухи нужны крепкие нервы, эта же — настоящая истеричка. Разве может она трахнуться гениально?

— Гениально я все могу! — с гордостью начала я, но тут случайно вдруг поняла истинный смысл сказанного презренным партнером.

А я еще собиралась быть паинькой. Мои благие намерения как корова слизала.

— Что-ооо? — завопила я тем самым голосом, которым собирался вопить верзила, будь он бабой вместо меня. — Так речь идет о грязной порнухе?! Вам втемяшилось снимать меня в порно?!

И я поступила как порядочная женщина: саданула своему партнеру коленом между ног и попыталась выпрыгнуть в раскрытое окно.

Но не успела: верзилы меня схватили и… устыдили.

— Ну-у, что ты, глупая, в распятие так впадаешь? — добродушно распекал меня Интеллигентный, со злорадным сочувствием глядя на коченеющего от боли Арнольда. — Вон, мужика до тоски довела, а ведь ему еще предстоит этим органом важным работать на благо нашего дела.

— Это мой самый рабочий орган, — сквозь зубы выдавил Арнольд, страстно сжимая срамное место руками. — Будешь, сука, платить мне пенсию по инвалидности, — пригрозил он, не зная, что я платить не умею.

С детства я не привыкла платить.

— Зачем платить, — ответила я, — если в нашей стране хватает того, что плохо лежит. Нагнись и бери бесплатно.

Здесь я помянула свою бизнесменку-Тамарку, которая воровством пирожков в школьном буфете проложила себе дорогу в светлое будущее, наступившее для нее сразу же, как нашу страну скоропостижно скрутила рыночная демократия. Тамарка была в первых рядах тех, кто с демократическим свободолюбием превращал нашу страну в рынок, типа базар. Натренировавшись на пирожках, она потянула из закромов родины такие богатства, каких там, казалось, и не было. Теперь Тамарка владелец заводов, газет, пароходов…

Говорила я вдохновенно, как всегда говорю, осуждая подруг. Верзилы умнели на глазах и слушали меня с неослабевающим интересом, а вот Интеллигентный с чего-то вдруг поглупел и взбунтовался, рявкнув:

— Молча-ать!

Разумеется, я не замолчала, поспешно сообщив, что Тамарке плевать на долги — суды она все купила.

Интеллигентный махнул на меня рукой и не на шутку встревожился, глядя на синеющего Арнольда.

— Что, братан, и в самом деле так плохо? — спросил он. — Неужели работать не сможешь?

— Да работать-то я смогу, член в моем деле не главное, — весьма противоречиво успокоил его Арнольд, будто забыл, что совсем недавно утверждал обратное. — Работать я буду, только не договаривались мы так. Не знал я, что мне подсунут дикую стерву. Партнерша опасна. За риск надо платить. За травму тоже.

— А-аа, вот ты о чем, — успокоился Интеллигентный. — За травму доплатим как за производственную. Риск еще выше оценим.

Я возмутилась:

— Ему, развратнику, значит, доплатите! А мне, порядочной женщине, как же?

— Ты тоже в обиде не останешься, — туманно заверил меня самый огромный верзила, очнувшись от повести про Тамарку.

Терпеть туманностей не могу — я повторила попытку бежать. С криком “я не такая!” бросилась к окну, и опять неудачно. Меня снова схватили и поволокли к двери, за которой (я не сомневалась) была съемочная площадка.

— Ни за что! Никогда! Даже и не надейтесь! — вопила я, храбро и не жалея французского костюма отбиваясь от пятерых верзил.

Клянусь, они уже раскаивались, что связались со мной. Царапалась и лягалась я так, будто делала это последний раз в жизни, они же обращались со мной осторожно, поскольку боялись повредить мой “фэйс”, как выразился Интеллигентный — видимо, полиглот и большой любитель английского.

— Никогда! Ни за что! — страшно орудуя ногтями, вопила я.

— Тихо, тихо, — уговаривали они.

В конце концов верзилам надоело. Самый огромный воскликнул:

— Мы заплатим тебе, черт возьми!

— Платите, сволочи, в евровалюте! — заявила я, мгновенно стихая.

Меня отпустили.

Ну, в “евро” не в “евро”, но Интеллигентный отслюнявил дрожащей рукой триста долларов и мрачно протянул мне купюры.

Три жалкие бумажки! Я рассмеялась ему в лицо.

— Да-аа? — удивленно пропел Интеллигентный и отслюнявил еще две.

— Здесь не панель, — сказала я, твердо решив вцепиться в рабочий орган Арнольда бульдожьей хваткой сразу же, как предоставится случай.

Интеллигентный тревожно взглянул на часы, сокрушенно покачал головой, вздохнул и отслюнявил еще две бумажки.

— На, зараза, бери и больше просить не смей, — процедил он.

Я удивилась:

— С чего это вдруг?

— Больше у меня нет с собой, — буркнул Интеллигентный, нахально запихивая обратно в карман толстенную пачку “зеленых”.

— Как нет? — возмутилась я. — Как это нет, когда глаза у меня на месте.

— Пока, — уточнил самый крутой, чем насмешил Арнольда.

Мой партнер просветлел, представив меня безглазой — настроение у него поднялось.

У меня же, напротив, совсем “опустилось”, но виду я не подала.

— Чем глядеть на тебя, лучше и вправду родиться слепой, — небрежно бросила я Арнольду и обратилась к жлобу-Интеллигентному: — “Бабки” гони. Работать я не привыкла, даром — тем более.

— “Бабок” нет у меня, — нагло ухмыляясь, ответил он.

— А что в карман положил?

— То не мое, то пахана.

Я рассудила: “Пахан он потому и пахан, что с ним не договориться”.

— Фиг с тобой, — согласилась я, тщательно укладывая то, что урвала, за лиф комбидреза и не собираясь добровольно расставаться с этим ни при каких обстоятельствах.

Выполнять прихоти верзил и партнера я тоже не собиралась, но об этом умалчивала, кротко и глупо похлопывая глазами.

Таких дур мужики обожают, поэтому верзилы вздохнули с облегчением и расслабились, да поспешили — не знали они, что я за штучка. Вдруг одна из дверей распахнулась, оттуда выбежал маленький человечек и пропищал:

— К съемкам все готово.

Демонстрируя супер реакцию, я сразу вцепилась в “фэйс” крутого верзилы — он ближе стоял.

— Никогда! Никогда! — визжала я, безбожно царапаясь и лягаясь.

А зачем себя ограничивать, раз уж так повезло, что и я попала в неприкасаемые — не все же одной Тамарке иметь привилегию так беспредельничать и борзеть, что даже самый отъявленный чиновник (взяткобратель, мерзавец и плут) тронуть ее не смеет — боится руки испачкать.

До Тамарки, разумеется, мне далеко, но и я беспредельничала как могла, пользуясь тем, что мой “фейс” верзилам жизни дороже: и ногтями орудовала, и каблуками молотила куда ни попадя и выражений при этом не выбирала.

Верзилы пришли в отчаяние. У Интеллигентного крошка летела с зубов, но он взял себя в руки и терпеливо начал меня уговаривать, словно маленькую.

— Ну чего ты боишься, дурочка? — увещевал он. — Ты же баба. Секс — дело конкретно твое, тебе дело привычное. И не пыльное, мы же не картошку сажать тебя заставляем.

Много чего говорил, но я оставалась неумолимой — такой выдала им концерт! Бенефис еще тот!

Маловато, жаль, зрителей было.

— Удавлюсь, а на промискуитет1 не пойду! — дурным голосом вопила я, сражая верзил эрудицией. — В моногамности выросла в ней и умру! Что скажет мой восемнадцатый муж?! Что скажут единственные подруги, соседи?!

Верзилы опешили и изумились.

— У нее есть муж! — закричал самый огромный. — Про это базара не было.

— Хорошо, что муж. Так даже прикольней, — успокоил его Интеллигентный и пояснил: — Больше кипешу будет.

— Ах, так! — разъярилась я и активизировалась нечеловечески, удивляя верзил и радуя себя потрясающим здоровьем. И энергией.

Есть еще порох в пороховницах, а свекровь все пилит меня, что я уж не молода — такого шороху я не производила даже в двадцать пять лет — дай бог здоровья и моему третьему мужу, если он еще жив.

Или четвертому? Или пятому?

Впрочем, неважно. Речь не о том.

Хочу сказать о партнере. Партнер мой очухался от удара и, скрестив на груди руки, с наслаждением наблюдал за премьерой своей потенциальной коллеги, то бишь меня. Было видно, что о женской чести он где-то слыхал, но не ведал, что ею так дорожат. Мои боевитость и здоровый азарт его ублажили, партнер улыбался. Сокрушая верзил, я краем глаза за ним наблюдала и мысленно констатировала, что он уже симпатизирует мне, а значит не держит зла. Радовало меня и его спокойствие, поскольку в недрах сознания я готовила партнеру сюрприз. Люблю контрасты. Чем спокойней сейчас он, тем громче будет орать потом, когда я вцеплюсь ногтями в…

Короче, меня радовало его спокойствие. А вот за верзил порадоваться я никак не могла. Уже с огромным трудом они держали себя в руках. В конце концов рассвирепел даже миляга Интеллигентный.

— Как хотите, — заявил он безвкусно, — но я эту стерву сейчас пристрелю!

— Так бы сразу и говорили, — ответила я, мгновенно обретая спокойствие.

“Пора бы уже осуществить свое коварное намерение да вцепиться в рабочий орган Арнольда”, — подумала я и, решительно оттолкнув верзил, сама бодро вошла в распахнутые двери.

Вошла и остановилась…

Глава 5

Комната была пуста. Во всяком случае, никакой кровати я там не обнаружила. Лишь дорогая видеокамера стояла на штативе в углу да несколько стульев расположились перед темной потрепанной шторой.

Я растерялась:

— Где же мне раздеваться?

Верзилы пришли в изумление:

— Раздеваться?!

— Ну да.

— Зачем?

— Как — зачем? — рассердилась я. — Мы что же, одетые будем порно снимать?

Маленький человечек вдруг психанул — бывают же такие уроды.

— Вы что, ничего ей не рассказали? — взвизгнул он и давай убиваться: — Нет, так невозможно! — вопит. — Никаких условий нет для искусства! В такой пошлой обстановке я не могу свои шедевры творить!

— Шедевры? — рассмеялась я. — Со мной вы собрались творить шедевры? В сексе? В скучном постельном деле? Ха! Слышали бы это мои мужья! Сдохли бы со смеху! Все двадцать! Или тридцать человек, сколько там их было? Мелочей я не помню.

Человечек обиделся.

— Почему они сдохли бы? — капризно оттопыривая губу, спросил он. — Почему сдохли бы со смеху?

— Да потому, что шедевры творить я могу только в скандале, чем и занимаюсь с утра до вечера. В постели же я отдыхаю.

Верзилы переглянулись.

— Отдыхаешь? Каким образом? — поинтересовался Интеллигентный.

— Как все жены: лежу, будто бревно, на потолке мух считаю, гадаю, не пора ли нам делать ремонт. Но чаще сплю, вижу сны эротические, знаете ли такие-эдакие сны…

Верзилы открыли рты, партнер заржал, а человечек взбесился.

— Зачем она все это нам тут рассказывает? — зло и растерянно спросил он у верзил.

Те равнодушно пожали плечами. Пришлось мне самой за них отвечать.

— За тем, — закричала я, — чтобы вы знали: для секса я слишком порядочная. За тем, чтобы вы не повторяли ошибок моих мужей и не слишком рассчитывали на меня в смысле постели. Сделайте первые кинопробы, посмотрите и подумайте хорошенько, стоит ли переводить на меня время и пленку.

Человечек начал задумчиво грызть ногти, я же подошла к видеокамере и сделала вид, что собираюсь раздеться. Человечек ужаснулся и завопил:

— Что она делает?! Сейчас же прекратите! Здесь вам не бардак!

— А что же здесь? — искренне удивилась я, вполне составив мнение о доме, где нахожусь.

— Здесь приличное место, — пояснил партнер. — И вас никто не собирается в самом процессе снимать.

— Да-да, — поддержал его человечек. — Дилетантов я не терплю, особенно в таком важном виде искусства.

Верзилы дружно заржали. Слава богу, до них, наконец, дошло.

— Ты что, в натуре решила, что тебе доверят порнуху? — спросил самый огромный. — Ты еще на групповуху, блин, замахнись.

— Ну да, так и думала, что раз порно, значит групповичок, и я первая в списке. Неужели вы из списка меня уже вычеркнули? — с ревнивым волнением поинтересовалась я.

— Тебя туда не заносили, — ответил огромный и поразился: — Ну и баба! Чего хочет, не знает сама.

— Ну да, я обычная женщина, — согласилась я и обиделась: — А почему это не занесли меня в список участников группового секса? Чем другие достойней меня?

Интеллигентный меня просветил:

— Да ты нам всю “малину обхезаешь”.

Я рассердилась:

— При чем здесь ваша малина?

— При том, — ответил самый огромный. — Это тебе не картинки, бля, малевать. В порнухе настоящий талант потребен. Снимем щас несколько поз в чем стоишь, чтобы компьютерщики могли твою рожу куда надо приделать, а дальше профессионалка сработает.

Человечек оживился:

— Да-да, я работаю только с профессионалами. К тому же, мне не подходит ваша фигура.

— Да как она тебе подойдет, — озлобилась я, — когда ты вообще гомик.

Признаться, думала он (капризный) разозлится и всех нас: и меня, и верзил на три буквы пошлет, он же с гордостью согласился:

— Да, я гомик, чего желаю и вам.

— Ну спасибо, — ответила я, — и без ваших желаний с трех лет только мужчинами интересуюсь. Правда, сама не знаю зачем.

Верзилы хором заржали, а партнер озабоченно посмотрел на часы и спросил:

— Так мы работаем? Времени у меня в обрез, через час должен быть в главной студии.

Человечек захлопал в ладоши:

— Все! Все! Работаем! Работаем! Посторонние из помещения вон!

Верзилы послушно вышли из комнаты, я попыталась увязаться за ними, но партнер мне путь преградил. Дверь захлопнулась; я растерялась:

— И что прикажете делать?

Человечек направился к видеокамере.

— Вам ничего делать не надо, просто стойте, — сказал он и обратился к партнеру: — Арнольд, начинай, дорогой, потихоньку.

Арнольд искусственным движением сбросил майку и неистово прикусил губу. Страстно закатывая глаза, он медленно пошел на меня.

— Стоп! Стоп-стоп-стоп! — завопил человечек и пришел в отчаяние: — Не-ет, я так не могу! Почему эта баба стоит?

Баба?! Я рассвирепела:

— А что я должна, по-вашему, делать? Вы сами мне велели стоять!

— Но не с таким же дурацким видом. Кто во время любви так таращит глаза?

— Еще и не так таращат, — поделилась я жизненным наблюдением.

— Может быть, но мне все это противно. Натурализма терпеть не могу. Я весь в искусстве.

— И что прикажете делать?

Человечек топнул маленькой ножкой:

— Не знаю, что угодно, но только не то, что вы делаете, и не по-дурацки.

— Прикрой глаза, — нервно поглядывая на часы, посоветовал мне Арнольд.

Я плюнула и прикрыла. Естественно, сразу лишилась возможности наблюдать за партнером. А в комнате, между тем, интересное нечто происходило. Нечто такое, что нравилось человечку. Он радостно приговаривал:

— Хорошо, хорошо, дорогой, ты гений, Арнольд, ты гений не только в постели.

Любопытство одолело меня, я открыла глаза и разочаровалась. Арнольд в спортивных трусах стоял на стуле и каким-то странным образом лениво витал надо мной. Вдруг он состроил дикую рожу, издав рев молодого быка, вступившего в первый брачный сезон. Я обалдела и, как последняя идиотка, открыла рот.

— Оч-чень хорошо, — сказал человечек. — Вы весьма эротично на него посмотрели. Ну все. Думаю, хватит. Одевайтесь. Впрочем, что это я? Вы же не раздевались.

— Вот именно, сами не дали раздеться, — с обидой напомнила я. — Между прочим, сглупили. Но, что о том, все в прошлом, как и моя фигура.

Человечек колдовал над камерой и не обращал на меня внимания.

— Съемка закончена? — уточнила я.

Он безразлично кивнул.

— И что я должна теперь делать?

Человечек пожал плечами:

— Что хотите. Вы мне не нужны.

— Вы мне тем более, — буркнула я.

— Значит мы оба свободны, — благодушно пропищал человечек.

Я обрадовалась:

— Значит можно идти?

— Конечно идите.

— А куда?

— Я вас провожу, — сказал Арнольд, неожиданно переходя на “вы”.

Он взглянул на часы и, торопливо натягивая майку, порадовался:

— Прекрасно, еще успеваю в главную студию. Поспешите за мной.

Не будь дурой, я поспешила. Вышли мы не через ту дверь, в которую вошли с бандой верзил, а через другую. Попали в пустую комнату, судя по всему, играющую роль прихожей. Арнольд полез в шкаф, достал теплую куртку, штаны, натянул это все на себя и удивленно воззрился:

— На кого вы похожи!

Я оглядела себя, несуразно облепленную рабочей Фросиной блузой, и рассердилась:

— В чем дело? Что вас не устраивает во мне?

— Где ваше пальто? — с ядовитой усмешкой поинтересовался Арнольд.

— Дома, — ответила я и задумчиво уточнила: — У подруги. Меня привезли на машине.

Арнольд опять усмехнулся:

— Ясно. После того, что вы вытворяли, вряд ли вас повезут обратно.

— Того же мнения, — впервые согласилась с ним я.

Он растроганно вздохнул и промямлил:

— Ну что ж, пойдемте, раз навязались на мою бедную голову.

Голова его и в самом деле была небогата по части волос, о чем я сразу ему сообщила. Арнольд грустно взглянул на меня и признался:

— Как вы мне надоели.

— Сорок лет прекрасно жила без вас, — с гордостью сообщила я, утаив год-другой.

— Так много? — поразился Арнольд. — Я думал, вам не больше двадцати девяти.

Я обиделась:

— Что ж тогда антиквариатом меня обзывали?

— В нашем деле двадцать девять — возраст запенсионный, — пояснил Арнольд, забегая вперед и галантно распахивая передо мной дверь.

Мы вышли из дома, и я сразу поняла, почему он ядовито усмехался отсутствию моей верхней одежды: на улице был собачий холод, а мы явно находились далеко от Фроси, где-то за городом.

— Что же мне делать? — спросила я, сжимаясь под порывами ледяного ветра и совсем не надеясь на свой французский костюм и рабочую блузу Фроси.

— Я на автомобиле, — сжалился он. — Если хотите, могу подвезти.

— Он еще спрашивает! Конечно хочу! — обрадовалась я.

Арнольд на своем авто (рухляди такой не видала!) довез меня до дома Фроси и умчался, я же, ругаясь на чем свет стоит, потопала к квартире подруги. В голове рой мыслей. Что это было? Кто похитил меня? С какой целью снимали порно? Почему отпустили?

А ну как творчество лысого человечка увидит кто-нибудь из читателей!

Из моих читателей!

Нет, внешне Арнольд вовсе не плох, лишь из вредности его я ругала — но волновало меня на тот момент нечто другое. Представить страшно: всеми уважаемая писательница, певец нравственности — Софья Мархалева и где? В грязной порнухе! Стыд и срам!

Вспомнив про своих строгих читателей, я по-настоящему пришла в ужас — даже про мужа забыла. Впрочем, мой Роберт живет в науке — за формулами своими он может и не заметить, что это именно я голой скачу на экране. Если он вообще еще помнит какая я голая, если еще не забыл, что я, Софья Адамовна Мархалева, его родная жена.

Нет, с Робертом все очень просто — гораздо сложней с читателем: вот кто все подмечает и уж точно помнит мое лицо. Конечно, читатель-то видит меня почаще чем муж — муж телевизор не смотрит и не слушает радио, а я загрузила собою почти все каналы и весь эфир. Как говорится, из утюга лишь не выскакиваю.

“Какой кошмар, — страдала я. — Какая беда! Все пущено на самотек! Черт знает кому эти верзилы теперь лицо мое предоставят…

Доверия и к лысому человечку нет у меня. Один бог знает какую он подберет мне фигуру. А ну как приделает торс Шварцнегера?

Гомик есть гомик, ясно какой его вкус. Да и все эти порно звезды зачастую так бывают уродливы, будто взялись бороться с пороком: если кому чего и хотелось, так, взглянув на звезду, расхочет грешить в тот же миг.

Ай-яй-яй, как все плохо!”

Признаться, я не на шутку загоревала. Больше всего удручало то, что не могу самолично выбрать себе дублершу. Так, вся в печали, к подруге своей и ввалилась.

Фрося была уже дома. Увидев меня, чертовка обрадовалась и бросилась целоваться.

— Сонечка, милая, — твердила она, — как хорошо, что ты вернулась! Как же я волновалась!

Должна сказать, что я не только переживала из-за фигуры дублерши, но и другими полезными делами была занята, пока добиралась до города из вертепа. К примеру, анализировала происходящее.

В результате, пришла к выводу, что схватить собирались Фросю, а не меня. Ведь верзила ясно сказал: “Это тебе не картинки, бля, малевать, здесь настоящий нужен талант”. Следовательно, бандиты приняли меня за художницу. Да и блуза рабочая была на мне, и стояла я у картины, и схватили меня прямо в доме у Фроси…

Волосы зашевелились на голове и мороз продрал кожу, когда я отчетливо поняла, что через эту ужаснейшую процедуру должна была пройти моя Фрося, чистая, юная. Ладно я, бывалая баба, как говорится, обремененная дурью и опытом. Меня трудно обидеть — если надо, кого хотите сама изнасилую, что не раз и случалось, в переносном, конечно, смысле.

Да, что там греха-то таить, и в прямом смысле бывало…

Но это все я, а вот Фрося…

Я самовольно решила: “Нет, Фрося для порно не создана!”

Давая себе страшные клятвы молчать о таинственном происшествии, как бы ни хотелось разболтать все прямо с порога, я ввалилась в квартиру подруги.

Да-да, я пошла на жертву такую — решила молчать, что для русской нормальной бабы смерти подобно, и каково же было мое удивление, когда Фрося заговорила сама о моем происшествии.

— Сонечка, — едва ли не плача, закричала она, — я решила, что ты уже не вернешься!

— Почему это — не вернусь? — слегка настораживаясь, спросила я.

— Как — почему? Да потому, что я дура! А ты — самая лучшая!

Против такого расклада я ничего не имела — я с ним согласилась, а Ефросинья продолжила:

— Сонечка, ты обиделась и очень права! Ожидая тебя, я о многом подумала и решила, что я негодяйка. Ты слишком доверчива, я не имела права так забавляться. Мой прикол слишком жесток.

Разочарованно ахнув, я подивилась:

— Так это был всего лишь прикол?

— Прикол, — стыдливо потупившись, призналась она. — Мой идиотский прикол. Ничего не могу поделать с собой, такой у меня накопился протест против богатых и самовлюбленных дурако… Ой, прости, против людей. Но этот прикол особенно идиотский, если учесть твой возраст и твою популярность.

— Это жестоко, — промямлила я, не желая свыкаться с противной мыслью, что не увижу себя никогда в забойном групповичке.

Это же счастье, купаться в грехе, сохраняя сугубую нравственность — мечта любой женщины: грешить и считаться святой. И со мной такое едва ни случилось. Но теперь мечта остается только мечтой. И виною тому моя Фрося.

— Что ты наделала, — пригорюнилась я. — Такая надежда и… Все прахом пошло. Это очень жестоко.

Фрося, сложив молитвенно руки, призналась:

— Возможно, я так поступила из зависти. Каюсь и абсолютно согласна с тобой: это очень, очень жестоко. И мерзко.

Я вспомнила Арнольда — по дороге в город мы беседовали с ним о… цветной капусте.

“Оказывается в свободное от порно время Арнольд занят своим огородом, — прозрела я во время его рассказа, — огородом, на котором выращивает всевозможную капусту”.

Здесь же я вспомнила знакомую проститутку, которая бежала в детский сад за ребенком прямо с панели, а потом вела свое любимое чадо в музыкальную школу на скрипочку — мальчику пророчили великое будущее на музыкальном поприще. Ничего удивительного, его мать тоже была талантлива, в своем, разумеется деле. Вот как жестока бывает жизнь.

Арнольд своими положительными качествами растрогал меня до слез. Он сразу стал мне симпатичен. Прекрасный семьянин, огородник. Милый, милый Арнольд. За малым не дала ему свой “телефончик”.

А теперь выходит, он вовсе не милый, этот Арнольд — он не работник порока и врал про капусту.

Я действительно слишком доверчива. Даже глупа.