ВМЕСТО ПРОЛОГА

Она выпорхнула из подъезда многоэтажки в темноту настоянной на запахах лета ночи. Дробно простучали каблучки по асфальту.

Белые кружева блузки нежны, как прикосновение любимого, легки, как пена. Каблучки: цок, цок, цок. Сердце: стук, стук, стук. А в нем любовь, много, много любви.

И небо, безучастный свидетель всего…

Каблучки перестали выбивать торопливую дробь, распрощавшись с твердью асфальта. Осторожно ступив на высушенную дневным жаром тропинку, она томно вздохнула: «Как сладко любить…»

Вдруг белое пятнышко блузки мелькнуло у полосы кустарника. Мелькнуло и исчезло. Как-то сразу, рывком. Сдавленный женский крик никого не разбудил, даже не потревожил в засыпающих, равнодушных многоэтажках.

Сердце остановилось и бухнуло вновь, еще и еще, тревожным набатом.

Глаза выхватили из темноты мерзкую, словно паук, руку, рвущую на себя податливую паутину блузки.

Крику не пробиться сквозь чужую ладонь. Крик погиб, не успев родиться.

Треск рвущейся ткани, звериное нечеловеческое рычание… И тьма…

Там, за кругом тьмы, злобный монстр — порождение ужаса, творил страшное, грешное и отвратительное.

И его некому остановить. Некому…

Незримо качнулись во тьме ночи ветки кустов, пропуская белые клочья кружева.

Вновь по тропинке, мимо многоэтажки, по асфальту… Под тусклый свет фонаря.

Глаза — окна в отчаяние, в бессилие, в боль и страх, в отвращение к себе.

Хрупкое тело сползло по двери, пачкая ее кровью, пропитавшей волосы, стекающей по щеке…

Глава 1

Хлеб я пеку сама. Это единственный способ сохранить фигуру. Рецепт прост: два стакана муки, два стакана отрубей, треть пачки дрожжей, щепотка соли и щепотка сахара. Кто знаком с тестом, сообразит, что со всем этим делать…

Действительно просто, очень просто. Сложней приучить себя это есть. Мне как-то удалось, поэтому без труда влезаю в свое выпускное платье.

…И неудивительно: когда в хлебе одни опилки — на них не раздобреешь.

Опилками я называю отруби, кто пробовал — поймет, что разница несущественна.

…В тот злополучный день я сидела за кухонным столом, бережно очищая отруби от мышиных экскрементов и ломая голову над сюжетом новой книги весьма философского содержания.

"Какова мера терпимости? Нет, видимо, так: какова мера толерантности?

Да, «толерантности» — лучше. Одно и то же, а насколько умней… Где граница толерантности, отделяющая безнравственность от…"

Боже, как много срут эти мыши! А я вчера еще недоумевала за ужином, откуда в моем хлебе взялся тмин. Бедный Евгений, как он меня хвалил. Чему он радовался? Он любит тмин.

Откуда у мышей взяться тмину? Нет, это черт знает что такое! Одно говно! И я должна это есть? Для фигуры.

Я злилась, так как было очевидно: во всем опять виноват Санька. С тех пор, как я решилась стать матерью, жизнь пошла под откос. Если бы не Санька, я бы мигом мотанулась за отрубями, а не перебирала бы мышиные экскременты. Он сирота, и я должна любить его во сто раз сильней, чем родного ребенка.

Лично я давно осиротела, но раньше это не чувствовалось так сильно.

Раньше я жила припеваючи и лишь когда стала матерью — поняла, как тяжело быть сиротой. В случае моей болезни присмотреть за Санькой было решительно некому.

Да-а, жизнь у меня не мед и даже не сахар. Выйти из дому невозможно.

Санька часто болеет, капризничает, плачет, его нельзя оставлять надолго. И все на мне одной. Кто мог, уже помог и отказался. Дальше я должна рассчитывать только на себя. Маруся и та взбунтовалась. Категорически от меня отреклась.

Заявила: "Если бы я хотела возиться с детьми, нарожала бы своих.

Придется тебе, старушка, раскошелиться".

Раскошелиться. Разве я против, но как это сделать? На кого кошелиться?

Кого брать? Домработницу или няньку? С появлением в моем доме Саньки возникла острая потребность в целом штате прислуги. Здесь разве обойдешься одной нянькой?

Нет, что ни говори, но лишь теперь, перебирая мышиные какашки, поняла я мою бедную покойную Нелли, да простит ее господь и царства ей небесного за все содеянное. Пока наши друзья и знакомые ломают голову, как могла она пойти на такие жуткие преступления, я постигаю эту тайну на собственной шкуре. Только год я побыла Санькиной матерью, а уже готова убить первого встречного и без всякого повода, а Нелли все же делала это лишь со знакомыми людьми и к большой своей выгоде.

К тому времени она была матерью Саньки целых три года. И это не могло не сказаться на ее психике. Правда, у нее была нянька. Малыш сидел рядом со мной и своим кашлем опять сметал «гуант» на очищенные отруби.

— Санька, когда кашляешь, отворачивайся от стола, — попросила я, плохо скрывая раздражение и мучаясь от этого.

— Мама, а что такое секскременты? «Боже, ребенок помешан на сексе. Хоть бери и выбрасывай этот телевизор. Насколько проще было, когда он из алфавита выговаривал всего несколько букв. Тогда его хоть не понимали окружающие. Чертов логопед, научил-таки его говорить. Теперь он чешет языком не хуже взрослого, но что он мелет? Секскременты. Ужас! Видимо, я вслух произнесла это нехорошее слово. А как надо было сказать? Говно? Разве это лучше? Я ужасная мать, но что делать?!»

— Санька, не сиди здесь. Из окна дует, ты болен. Иди ляг в кровать.

— И смотреть телевизор? — обрадовался он, вскакивая со стула.

Я с опаской покосилась на часы. Время было уже такое, что вполне могла выпорхнуть с экрана какая-нибудь едва одетая дивчина и задрыгать голыми ногами или чем-то и того хуже. Да и политики ничуть не лучше этих певичек. Несут порой такое, что интеллигентные родители за головы хватаются и тащат подальше от экранов детей. По фене болтают уже в открытую, как заправские ворюги, и только что не матерятся, и то избранные, остальные уже вовсю матерятся.

Но все же лучше, когда больной ребенок лежит в кровати, а не сидит на сквозняке у окна.

— Хорошо, включи телевизор, — согласилась я. — Но крикнешь мне, что там идет.

Санька вскочил, с воплем радости повалил стул и выбежал из кухни. Я удрученно посмотрела ему вслед, мысленно отмечая, что штанишки ему уже коротки, и выглядит он в них потешно, как клоун в цирке. С тех пор, как я решилась стать матерью, сердце мое преисполнилось беспокойством. Каждую минуту меня что-то волнует, пугает, огорчает.

Адская, должна сказать, жизнь. Просто непостижимо, как справляются с проблемой материнства миллионы женщин. Вот уже год, как я с трудом справляюсь с этой проблемой, а дальше — хуже. Оказывается, дети постоянно растут. С ними не получается никакой экономии. Курточка, которую я купила ему на выход, пролежала одну лишь зиму и вот уже мала.

Просто удивительно, как быстро растут дети. А как они быстро учатся! И в основном плохому.

— Мама! Мама! А что такое секс-премьер?

«Ну вот, яркая иллюстрация… Но что он смотрит?! Что ему там показывают?!»

Я сорвалась с места и вихрем влетела в Красную комнату. Санька сидел в кресле и с серьезным видом поглощал «Новости». На экране не было никакого секса, и все выглядело благопристойно.

Это ужасно, мой ребенок помешан на сексе. В четыре с лишним года.

— Санька, не секс-премьер, а экс — значит, бывший, — сказала я вслух, а мысленно задалась вопросом: «А он что подумал?»

— Тогда сексофон что такое? — не унимался Санька. — Сказали, что Клинтон любит свой сексофон.

При слове «Клинтон» меня прошиб пот. Бог знает, какую информацию только что получил ребенок. Сексофон. О чем это? Может, комната, где этот престарелый юнец предавался сексу с Моникой? Или музыка, под которую они там все это делали? Музыка! Черт! Я совсем отупела. Конечно, музыка, Клинтон же играет на саксофоне.

Мне стало значительно легче. Я вытерла пот и удовлетворила Саньку правильным ответом, после чего отправилась на кухню ковыряться в мышиных какашках.

"Ах, как не вовремя нагадили мыши. Хотя это я не вовремя обнаружила. Ведь ела же хлеб вчера, и ничего, а теперь даже дышу с отвращением, но выхода нет.

Фигура дороже. Да, Маруся права, надо срочно заводить домработницу. Во всяком случае, будет кому возиться с мышиным говном, да и с Санькиным заодно".

Принимая те или иные решения, люди не в состоянии предвидеть всех последствий. Таким образом, желая избавиться от мелких неприятностей, мы получаем крупные.

Я позвонила Марусе и сообщила:

— Я решила завести домработницу.

— Ах, я прямо вся упала! Решилась-таки старушка, — обрадовалась Маруся.

Вероятно, моя жизнь казалась ей все еще недостаточной юдолью плача и печали. Домработница в этом смысле должна была исправить положение. Видя, как я несчастна, Маруся автоматически попала в разряд счастливых женщин, а кто же не желает себе счастья?

— Значит, так, старушка, все заботы я беру на себя, — с энтузиазмом воскликнула Маруся. — Не вздумай обращаться ни, в какие агентства. Ты вся отдайся своему Саньке, а я позабочусь об остальном. Максимум через три дня у тебя будет симпатичная трудолюбивая девушка, готовая за скромную плату потакать всем твоим капризам. У меня уже есть такая на примете: утонченная, грамотная и твоя соседка. Живет ну прямо рядом с тобой.

Я даже не сразу поняла, что произошло. Умение Маруси врываться в чужую жизнь и превращать ее в бардак могло кого угодно обезоружить, но, думаю, у меня уже появился кое-какой иммунитет, иначе бы я не задала своего вопроса.

— Почему девушка? — спросила я.

— Тебе нужна помощь или разговоры о давлении и радикулите?

— Помощь, конечно.

— Тогда — девушка. Симпатичная, образованная, покорная и трудолюбивая.

Мне стало смешно.

— Маруся, ты идеалистка. Ты веришь в сказки.

— Почему?

— Где же сейчас найдешь симпатичную и трудолюбивую девушку? Эти вещи несовместимы. О покорности я и не говорю. Это просто анахронизм. А образованная прислуга — хуже гангрены.

— Старушка, ты прямо вся отстала от жизни. Говорю же: такой анахронизм живет рядом с тобой. Просто рядом!

Я пришла в ужас. Уж Не мою ли Старую Деву Маруся имеет в виду?

Представляю, что она сделает с моим Санькой да заодно и со мной. Она же неряха!

У нее даже мыло грязное! Из ее дома бегут тараканы (кстати, ко мне), что же говорить о людях? Правда, тараканы (с появлением Саньки) теперь уже бегут и от меня. Мой Евгений тоже скоро побежит… Евгений! Меня словно ледяной водой окатили.

— Маруся! Какая девушка? Тем более покорная и симпатичная! У меня же Астров. Я и так старше его на два года.

— Не на два, а на пять, а внешне так и на все десять, но при чем здесь Евгений? Он от этого только выиграет, — заверила меня Маруся.

— Он-то — да, но речь идет обо мне. С чем останусь я после его выигрыша?

— В твоем возрасте не об этом надо думать…

— В моем возрасте только об этом и думают, — возразила я. — Особенно теперь, когда у меня Санька. Ребенку нужен отец.

Маруся едва не задохнулась на том конце провода, столь беспредельно было ее удивление.

— Так ты хочешь выскочить замуж за своего Астрова?! — завопила она. — Нет, держите меня, я прямо вся сейчас упаду! Ты?! Замуж?! Нет, старушка, я просто падаю! Чтобы ты — и замуж!

Меня это начало раздражать.

— Да, я — и замуж, а что здесь удивительного, особенно для тебя. Ведь ты же с подобной мыслью не расстаешься от самого своего рождения, почему же я не могу решиться на замужество?

— Потому что после четвертого брака ты дала зарок не регистрировать свои увлечения, — напомнила мне Маруся.

— Правильно, — согласилась я. — Зарока я не нарушаю. Евгений не увлечение, а жестокая необходимость. Во-первых, всегда приятно иметь рядом личного телохранителя, особенно, когда он обходится тебе почти даром.

Во-вторых, Санька уже сейчас по собственному желанию называет его отцом. Ты знаешь, он сделал это гораздо раньше, чем назвал мамой меня.

— Телохранителей сейчас пруд пруди, нищих отцов тоже, — заметила Маруся.

Не обращая внимания на ее колкости, я продолжила, нанося основной удар:

— К тому же у Евгения есть все те мужские качества, которые я хочу видеть в Саньке. Согласись, это большая редкость, чтобы мужчина хоть как-то соответствовал женскому представлению о сильном поле.

Маруся демонстративно рассмеялась:

— Ха! Ха-ха-ха!

— Уже по твоей реакции ясно: мой Евгений — соответствует, следовательно, лучшего отца Саньке не найти. Так стоит ли рисковать? Не потому ли умные хозяйки в домработницы берут пожилых женщин?

— Да, в объявлениях обычно пишут: после сорока. А тебе сорок один.

— Спасибо за напоминание, я тоже помню, сколько тебе, но речь не о том.

Я, конечно, уверена в Евгении, но к чему брать грех на душу и вводить мужика в лишний соблазн.

— В чем же соблазн? — Маруся любит иногда прикинуться дурочкой.

— Знаешь, когда изо дня в день молодая девица будет на его глазах стоять задницей кверху, тут и кремень станет мягче пластилина.

— Почему обязательно задницей кверху?

— Потому что — это самая рабочая поза. Я все же надеюсь, что домработница будет стирать белье, чистить ковры, мыть полы и так далее, а все это делается в известной позе, поэтому мне хотелось бы иметь в доме задницу постарше.

— Старше себя, — уточнила Маруся.

— Как минимум, — заверила я.

— Хорошо, завтра мы это обсудим.

Глава 2

Ранним утром следующего дня Маруся ворвалась в мою квартиру со своим новым любовником. Иван Федорович, мужчина в костюме, внешне весьма обаятельный.

Он не имеет привычки громко и не к месту смеяться, регулярно чистит обувь, не ковыряет в носу в задумчивости и не цыкает зубом, от него совсем не пахнет потом, он иногда пьет в меру, курит только дорогие сигареты и в гостях тактично скрывает свой непомерный аппетит.

Несмотря на все Перечисленные достоинства, я относилась и отношусь к Ивану Федоровичу очень прохладно. Возможно, я не смогла простить Марусе разбитого сердца Акима.

Ах, Аким, предпоследняя любовь Маруси. Она его жестоко бросила, а он все-таки мой сосед.

Если до этого Аким просто пил, то теперь он запил горькую и совсем забросил мое хозяйство. В ванной несколько месяцев течет кран горячей воды, а в туалете барахлит бачок. Время от времени сосед стучит в мою дверь. Бия себя в грудь кулаком, он говорит:

— С соседями так не поступают!

Я соглашаюсь, обливаясь слезами, но напоминаю, что Марусе он никакой не сосед, а мне очень даже, так же как и Старой Деве, которая уже трижды жаловалась участковому.

— Машка хотела моей любви! — кричит Аким. — Вот ей! — и он скручивает большой кукиш. — Еще не родилась та баба, которая…

— Знаю, — грустно отвечаю я, после чего Аким приходит в себя, вздыхает, смущенно роняет слезу и топает домой.

Разве могу я после этого любить Ивана Федоровича? Если дело пойдет так и дальше, мне придется, как абсолютно одинокой женщине, просить Евгения починить кран и бачок, а это сильно ударит по моему авторитету, ведь он мне еще не муж.

Вот почему я не люблю Ивана Федоровича.

К тому же он старается всех убедить, что безумно любит Марусю. Он демонстрирует свое восхищение в самой отвратительной для меня форме: ест Марусю глазами, из которых струится патока, то и дело вспыхивает восторгом и захлебывается от нежности.

Если бы он был не из провинции, а Маруся не являлась обладательницей столичной квартиры, гаража и дачи, я бы ему поверила. Но в Москве околачивается масса провинциалов, способных за вышеперечисленные сокровища и не на такое.

Поэтому на его любовь я сразу же посмотрела с подозрением и брезгливостью, чего не скажешь о Марусе. Кстати, пора вернуться к ней.

— Ну, старушка, и загрузила ты нас своими проблемами! — с ходу пожаловалась она, едва успев внести в квартиру свой пышный бюст. — Мы с «моим» бросили в постели делом заниматься и всю ночь проспорили, какого возраста должна быть прислуга. Он стоит на своем: не старше двадцати пяти.

— И я его могу понять, — усмехнулась я. —Так же, как и тебя.

— Я с ним согласна, — поспешила сообщить Маруся.

— Ах, согласна, птичка моя. Чудесно, тогда возьми эту трудолюбивую девушку себе. Будешь лучше справляться с хозяйством, — ответила я, кивая на Ивана Федоровича.

Маруся пришла в смятение, но очень быстро из него вышла.

— Мне бюджет не позволяет, — заявила она.

— Не страшно, такие расходы я охотно возьму на себя, по дружбе и для эксперимента.

Маруся просверлила меня взглядом и поняла, что я не шучу.

— Ну, что скажешь? — спросила она, оборачиваясь к «своему». — Или я не права? Она завидует нам.

— Права, права, — тут же замурлыкал он, кусая Марусю за щеку и умильно вскрикивая:

— А щеки! Мои румяные щеки!

Фу, как это противно. И я должна все это терпеть. Но в одном я с ним согласна: щеки Маруси и раньше занимали значительную часть ее лица, а в последнее время просто выступили за его пределы.

— Ваня! Перестань, — млея от счастья, отбивалась Маруся, а он то кусал, то щипал ее оплывшие щеки с каким-то садистским остервенением, словно она была не тем, что есть, а извращенной малолетней нимфеткой.

Я смотрела на эту сцену с нескрываемым отвращением, мысленно поклявшись не соглашаться на прислугу младше пятидесяти.

— В общем, так, старушка, — вспомнила обо мне Маруся, когда Иван Федорович утомился дергать ее за щеки. — Ты как хочешь, но Жанне я уже сообщила. Работе она очень обрадовалась, поэтому выкручивайся сама. «Мой» занят сегодня, поэтому мы спешим. Пока, чмокни Саньку, мы испаряемся.

Что они и сделали.

Минут пять я стояла в прихожей, потрясенная столь наглым вторжением в свою жизнь.

Кто кому завидует? Разве я пытаюсь протиснуть молодую девицу в Марусин дом? Щеки!

Щеки!

Я фыркнула и хотела вернуться в кровать, откуда раньше времени меня и извлекла Маруся, но три дверных звонка сообщили о приходе Евгения. Я распахнула дверь и тут же была подвержена нападению на свои худые щеки.

— А щеки! Щеки! — радостно вопил Евгений, щипая и кусая меня на все лады.

— С ума. сошел?! — отбивалась без особой охоты я. — Могу представить, где ты этому научился.

— Да, эту сцену я только что видел в твоем подъезде, — признался Евгений.

— Ну так не думай, что такой варварский способ выражения любви нравится всем, — ответила я и добавила:

— Может, он и в самом деле любит Марусю, раз лучших достоинств в ней не нашел? А ведь и правда, из всего, что у нее было, более-менее сохранились только щеки.

Евгений усмехнулся и пожал плечами.

— Конечно, любит. Я не поклонник крупных — женщин, но Маруся уж очень хороша.

Я, словно после удара под дых, поинтересовалась одними губами:

— Чем же она хороша?

— Сиськами, задницей и вообще фигурой. Всего много, все есть. Что еще мужику надо?

Я растерянно осмотрела свою фигуру в висящем на стене зеркале. Отметив ее незначительность, я пролепетала:

А мне еще хотели впендюрить молодую домработницу. Понятен ее замысел, я имею в виду Марусю.

Евгений неожиданно заинтересовался:

— Домработницу? Вот правильно. Это то, что тебе нужно. А то глянь на себя в зеркало: на тебе уже лица нет. Надо взять молодую крепкую домработницу, чтобы все спорилось в ее руках…

Насчет ее рук не знаю, а мои руки уже уперлись в бок, глаза метали молнии и стрелы.

— Маруся — прелесть, на мне нет лица, а ему не кикимору болотную — молодую и крепкую подавай, чтобы все в руках! — возмутилась я.

Евгений рассмеялся.

— Обожаю, когда ты ревнуешь. Не хочешь молодую, бери старую. Мне подойдет любая.

— Как это по-мужски! — выразительно закатывая глаза, констатировала я, на что Евгений рассердился.

— Ну все, хватит, — рявкнул он, но, испугавшись своей смелости, сразу же дипломатично пояснил:

— Лично я иду ремонтировать кран и бачок, а ты можешь приготовить мне кофе, а если появится настроение, то и завтрак. Санька где?

— Санька спит, а ты иди к черту, так меня пугать. Говорила тебе, что разница в возрасте до добра не доведет. Мне уже сейчас трудно соответствовать твоим тридцати шести, а что будет через десять лет?

— Через десять лет я буду импотентом, и ты успокоишься, — обнадежил Евгений.

— Заманчивая перспектива.

Санька выскочил из спальни: и закричал:

— И я буду импотентом! И я!

Мне осталось лишь развести руками.

— Вот, милый мой, до чего доводит твое воспитание. Вот, чему ты учишь ребенка, хотя в его возрасте это неплохо, особенно при его болезненном интересе к сексу. Вчера он справлялся, что такое секс-премьер и сексофон.

— Надеюсь, ты правильно ему объяснила, — рассмеялся Евгений, хватая Саньку на руки и подбрасывая под потолок.

— Можешь не сомневаться, — ответила я и удалилась на кухню варить кофе, раз уж в этом доме совершенно не дают поспать.

Звонок в дверь застал меня за этим занятием. Из ванной выбежал Евгений и с криком «это Серега пришел на помощь!» помчался в прихожую.

Серега, друг Евгения, в помощи постоянно нуждается сам, но. при этом (как последний враг) умудряется еще предлагать и свою, хотя от этого выходят одни неприятности.

На этот раз Серега, видимо, обещал справиться с бачком и краном. Я живо представила, что теперь с ними станет, но решила по пустякам не расстраиваться.

Поэтому, спокойно закуривая сигарету, я сидела на кухне и изучала в зеркале свое лицо, которого якобы на мне нет, и была вполне довольна тем, что вижу.

Щеки, правда, немного ввалились, но разве не этого добивалась я много лет?

На пороге вырос Евгений. На его губах блуждала улыбка.

— Это к тебе, — крикнул он и, насвистывая игривый мотивчик, отправился в ванную.

— Эй, постой, — вернула я его громким шепотом. — Кто там?

— Какая-то незнакомая девица, спрашивает хозяйку. Это ты?

— Это я. А что за девица? Хорошенькая? Евгений причмокнул губами и закатил глаза, демонстрируя крайнее восхищение.

— Высший пилотаж! — констатировал он.

Я пулей вылетела в прихожую. У раскрытой двери стояла девица, каких немало на Тверской. Длинные, ничем не прикрытые ноги, полные глупости глаза в обрамлении щедро намазанных тушью ресниц, сочные карминовые губы, на голове…

В общем, я пришла в ужас и с криком «нет, никогда!» захлопнула дверь и сразу припала к «глазку», давая себе клятвы завтра же убить Марусю.

Девица удивленно пожала плечами, перешла к соседней двери и надавила на кнопку звонка.

Ждать ей пришлось довольно долго. У моей соседки Татьяны не квартира, а постоялый двор. То из Мурманска родственники, то из Челябинска, то из Ставрополя. И что ни ночь, то пир горой. Хроническое нашествие гостей доведет-таки мою добрую Татьяну до хронического алкоголизма. Она уже давно не работает, перешла на ночной образ жизни и трезвой бывает лишь изредка.

Девица в ожидании нетерпеливо дрыгала своей длинной ногой, а я ругала и ее, и Марусю, и Татьяну. Наконец дверь распахнулась, и на пороге показалась Татьяна в халате, накинутом поверх ночной сорочки до пят. Она сонно, пьяно и бестолково хлопала ресницами, явно пытаясь продрать глаза.

— Как вы относитесь к гостям из… — заблеяла девица, но Татьяна не дала ей договорить.

— Прекрасно отношусь, — воскликнула она, сгребла девицу в охапку и радостно завопила:

— Миша! Юра! Андрюха! Тети Дунина Зина приехала!

И потащила девицу в квартиру.

Я пришла в полное недоумение. Что за чертовщина? Куда она поволокла мою девицу? Это что? Она уже и моих гостей принимать собирается?

Не успела я прийти в себя, как затисканная объятиями девица вновь появилась на площадке. За ней шла смущенная Татьяна с журналом «Башня» в руках и извинялась на все лады:

— Простите, я вас приняла за Зину, дочку тети Дуни. Вы похожи, очень похожи. Миша! Юра! Андрюха! Ведь правда?

— Правда! Правда! — басовито загудело из глубины квартиры.

Девица вежливо улыбнулась, отряхнулась, расправила крылышки и, пятясь, уперлась в дверь Старой Девы, куда тут же и позвонила.

Татьяна исчезла, и на площадку выползла Старая Дева с головой, утыканной бигуди. У нее постоянно вместо головы — бигуди. Что она только на них наматывает? У нее же нет волос.

— Как вы относитесь к гостям из будущего? — заученно заблеяла девица. — Что скажете о бесконечности Вселенной?

Старая Дева вместе с бигуди ушла в размышления, а девица, пользуясь этим, просочилась в ее квартиру и повела свой репортаж уже из прихожей. Речь шла о господе, совести и вере. Старая Дева, понятия не имея ни о первом, ни о втором, ни о третьем, обожала такие речи, из чего следовало, что у проходимки есть перспектива состариться прямо в ее квартире.

Но кого уже они стали присылать к нам, эти свидетели Иеговы? И откуда они берут этих своих свидетельниц? Прямо с панели, что ли? Фу, как она меня перепугала, эта девица.

Я отлепилась от «глазка» и отправилась на кухню. Не успела я заняться уборкой, как опять раздался звонок.

— Это ко мне! — крикнул Евгений и вновь помчался в прихожую.

Я рассердилась, плюнула и взялась-таки за чистку плиты, чего долго не решалась делать. Евгений тут же вернулся. Он был полон разочарования.

— Это к тебе, — равнодушно бросил он и поспешил в ванную.

— Да постой же, — зашипела я. — А теперь там кто?

— Какая-то девица. Спрашивает Софью Адамовну. Это ты?

— Это я, ответила я, придирчиво всматриваясь в его глаза. — А что за девица? Хорошенькая?

Взгляд Евгения не выражал ничего, кроме крайнего нетерпения.

— Обычная девица, каких миллион. Сонь, мне некогда, ты иди, она ждет.

Я несколько успокоилась, но бдительности решила не терять. Придала своему лицу самое строгое выражение и поплыла в прихожую.

Девица топталась у двери на коврике. Вид у нее был очень смущенный, а когда я грозно сказала «ну?», бедняга и вовсе сконфузилась. Глаза из-под челки смотрели загнанно и обреченно.

«И где только Маруся откопала такую?» — подумала я и строго повторила вопрос:

— Ну?

Девица покрылась красными пятнами, нервно затеребила подол платья и, приседая, сказала:

— Здрасте.

— Здравствуйте, милая, — покровительственно ответила я, придирчиво изучая ее и оттаивая душой.

"Нет, это существо не опасно. Чтобы мой Астров изменил мне вот с этим?

Даже если такое случится, я только ему посочувствую".

Я решила ее подбодрить.

— Итак, слушаю вас, — сказала я, после чего девица растерялась окончательно и сбивчиво залепетала:

— Меня это, Жанна зовут, я это, насчет работы пришла, мне это, говорили, я собиралась уже вчера, но, сказали, что как бы не надо, а сегодня, вот.

— Понятно, следуйте за мной, — усмехнулась я и отправилась на кухню.

Когда мы проходили мимо ванной, внезапно распахнулась дверь, и перепачканный Евгений шагнул нам навстречу. Девица испуганно шарахнулась и юркнула на кухню раньше меня.

— Кто это? — свистящим шепотом спросил Евгений, делая ужасные глаза.

— Прислуга, — издевательски кривляясь, ответила я. — Допрыгались, милые.

— И как она?

— По-моему, ее надо лечить.

Евгений пожал плечами и скрылся в ванной, а я отправилась на кухню.

Девица стояла ко мне спиной и смотрела в окно.

— Присаживайтесь, Жанна, — я указала на стул. — Кофе хотите?

— Спасибо, — робко ответила она.

— Спасибо? В каком смысле?

— В смысле… Не хочу.

Я задумалась о соотношении робости и покорности в характере человека и на несколько секунд забыла о Жанне…

Очнулась я, лишь когда Санька выскочил из ванной и с криком «где моя прислуга?» прыгнул на руки Жанны.

Я остолбенела. Я близка была к обмороку, поскольку находилась в уверенности, что девушка точно лишится чувств, но ошиблась. Жанна мгновенно преобразилась. Она рассмеялась, не выпуская Саньку из рук, уселась на стул, повела с ребенком бойкий разговор и через пять минут знала о нас столько, что я озаботилась новой проблемой.

Оказывается, наличие прислуги в доме делает жизнь его обитателей весьма прозрачной.

С этим смириться я никак не могла, но, видя своего ребенка в руках Жанны радостным и счастливым, я представила себя сидящей, скажем, в опере, а рядом Евгений. Что ж, недурно. А к нашему приходу Санька, отмытый до белизны, переодетый в свежевыстиранную пижамку, сладко дремлет на кружевных белоснежных простынях, а на столике в гостиной приятный ужин на двоих и при свечах…

Просто блеск!

Я посмотрела на Жанну совсем другими глазами.

"Ну и пусть сплетничает, — храбро подумала я. — После Старой Девы и верной подруги Маруси мне это совсем не страшно. Главное, что она любит детей.

И они любят ее, если судить по моему Саньке, а его трудно обмануть".

— Что вы умеете делать? — спросила я, чтобы не выглядеть легкомысленной.

Жанна вмиг утратила веселье, привычным движением (как куклу) прижала моего сына к груди и серьезно отчиталась:

— По дому умею делать все: стирать и гладить белье, чистить ковры, натирать паркет, знаю десять рецептов варки кофе, хорошо готовлю традиционные блюда и обожаю драить кастрюли.

Представив, что всю эту нудную и изнуряющую работу она будет делать вместо меня, я почувствовала значительный прилив сил. Последняя же ее фраза едва не довела меня до экстаза.

— А комнатные растения вы любите? — спросила я, с огромным трудом скрывая радость. — У меня много дорогих цветов.

— Цветы — с детства моя слабость. Я их холю и лелею, словно своих деток.

Сладкий вздох вырвался из моей груди:

— Ах!

Но я быстро взяла себя в руки и строго спросила:

— А как вы относитесь к домашним животным?

Надо признаться, что у меня не было никаких домашних животных, но я уже серьезно задумалась: «А почему бы мне их не завести?»

Услышав вопрос, Жанна буквально заискрилась внутренним светом и с трогательной нежностью произнесла:

— Домашних животных очень-очень люблю. Я затрепетала.

"Ну надо же, как мне повезло. Это просто ангел какой-то, а не девушка.

Таких надо клонировать. Просто брать и клонировать. Сотнями. Тысячами. Чтобы всем было хорошо. Ах, как я теперь заживу! Даже не знаю, как благодарить мою Марусю".