Составление, подготовка текстов, комментарий
      и послесловие Б. Н. ПУТИЛОВА
      ЧЕЛОВЕК С ЛУНЫ
      Дневники, статьи, письма Н. Н. Миклухо-Маклая
      СОДЕРЖАНИЕ:
      Вместо предисловия
      Письмо Л. Н. Толстого Н. Н. Миклухо-Маклаю (25 сентября
      1886 г.)
      Ответное письмо Н. Н. Миклухо-Маклая (С.-Петербург, 29
      января 1887 г.)
      I
      Первое пребывание на берегу Маклая в Новой Гвинее от сент.
      1871 г. по дек. 1872 г.
      Из статьи "Почему я выбрал Новую Гвинею" (1871 г.)
      Из письма Ф. Р. Остен-Сакену (Тернате, Молуккские острова,
      4 февраля 1873 г.)
      Из статьи "Антропология и этнология меланезийцев" (1886 г.)
      Из статьи "Краткое сообщение о моем пребывании на восточном
      берегу ос. Новой Гвинеи в 1871 - 1872 годах"
      Из письма матери, Екатерине Семеновне (Тернате, февраль
      1873 г.)
      Из письма сестре Ольге (Тернате, февраль 1873 г.)
      Из письма матери (Гонконг, апрель 1873 г.)
      Из письма другу А. А. Мещерскому (Гонконг, апрель 1873 г.)
      Из письма председателю Русского географического общества
      вел. кн. Константину Николаевичу (Гонконг, май 1873 г.)
      Из письма другу А. А. Мещерскому (Бюйтензорг, о-в Ява, июль
      1873 г.)
      Из письма ему же (Бюйтензорг, ноябрь 1873 г.)
      Из письма ему же. (Амбоина. Восточная Индонезия, январь
      1874 г.)
      Из письма ему же (Гесир, Восточная Индонезия, февраль
      1874 г.)
      II
      Вторая поездка в Новую Гвинею
      Из сообщения о путешествиях, сделанного в Русском
      географическом обществе в 1882 г.
      Из меморандума генерал-губернатору Нидерландской Индии
      Два путешествия по Малаккскому полуострову 1874 - 1875 гг.
      (Из писем в Русское географическое общество)
      Секретарю Русского географического общества (Бюйтензорг,
      декабрь 1875 г.)
      Из письма другу А. А. Мещерскому (Тихий океан, март
      1876 г.)
      Секретарю Русского географического общества (Тихий океан,
      шхуна "Sea Bird", май 1876 г.)
      Из письма ему же (3 июля 1876 г. Конфиденциально)
      Ill
      Из дневника второго путешествия на Берег Маклая (1876
      1877 гг.)
      Из письма А. А. Мещерскому (сентябрь, мыс Бугарлом, ноябрь
      1877 г., около о-ва Агомес)
      Из статьи о втором пребывании на Берегу Маклая (1877 г.)
      Из сообщения о путешествиях, сделанного в Русском
      географическом обществе в 1882 г.
      Из письма вице-председателю Русского географического
      общества П. П. Семенову (Сингапур, январь 1878 г.)
      Из письма другу Ф. Р. Остен-Сакену (Сингапур, апрель
      1878 г.)
      Из письма сестре Ольге (Сидней, август 1878 г.)
      Из письма сэру Артуру Гордону, британскому верховному
      комиссару в западной части Тихого океана (Сидней, январь
      1879 г.)
      Из письма П. П. Семенову (Сидней, 13 февраля 1879 г.)
      IV
      Из дневника путешествия на острова Меланезии в 1879 г.
      Из письма великому князю Николаю Михайловичу (Сидней, июнь
      1881 г.)
      Из письма брату Михаилу (на пути в Россию, фрегат "Герцог
      Эдинбургский", апрель 1882 г.)
      Из письма ему же (крейсер "Азия", Александрия, июнь
      1882 г.)
      Из письма вице-председателю Русского географического
      общества П. П. Семенову (крейсер "Азия", Александрия, июль
      1882 г.)
      Из письма Ф. Р. Остен-Сакену (конфиденциально, крейсер
      "Азия", Александрия, июль 1882 г.)
      Из письма ему же (броненосный корабль "Пeтp Великий".
      Шербург. 15/27 августа 1882 г.)
      Из интервью корреспонденту газеты "Новости и Биржевая
      газета" (С.-Петербург, сентябрь 1882 г.)
      Из выступления в Географическом обществе (I октября
      1882 г.)
      Из выступления там же 8 октября
      V
      Третье посещение Берега Маклая (1883 г.)
      Из письма лорду Дерби, статс-секретарю колоний (Сидней,
      октябрь 1883 г.)
      Телеграмма гофмаршалу, князю В. С. Оболенскому (Сидней,
      ноябрь 1883 г.)
      Из письма брату Михаилу (Сидней, ноябрь 1883 г.)
      Из письма адмиралу Вильсону (Австралия, март 1884 г.)
      Из письма английскому знакомому Масгребу (Австралия, март
      1884 г.)
      Телеграмма канцлеру Бисмарку (Мельбурн, январь 1885 г.)
      Из письма министру иностранных дел России Н. К. Гирсу
      (Мельбурн, январь 1885 г.)
      Из письма императору Александру III (С.-Петербург, июль
      1886 г.)
      Из письма министру иностранных дел Н. К. Гирсу
      (С.-Петербург, август 1886 г.)
      Письмо в редакцию петербургских газет (С.-Петербург,
      февраль 1887 г.)
      Из письма брату Сергею (С.-Петербург, март 1887 г.)
      Из письма Наталии Александровне Герцен (?). (По пути в
      Австралию, пароход "Неккар", апрель - май 1887 г.)
      Из письма неизвестному лицу (май 1887 г.)
      Из письма брагу Михаилу (С.-Петербург, сентябрь 1887 г.)
      Из письма ему же (январь, 1888 г.)
      Профессору-антропологу А. П. Богданову (С.-Петербург,
      клиника Вилие, 15 марта 1888 г.)
      Послесловие. Б. Н. Путилов
      Примечания
      ---------------------------------------------------------------
      Аннотация редакции: В книге помещены путевые дневники, статьи и
      письма великого русского путешественника, ученого-гуманиста
      Николая Николаевича Миклухо-Маклая. Центральное место занимают
      его рассказы о пребывании на Берегу Маклая, о взаимоотношениях с
      папуасами, о торжестве дружбы, человечности, взаимопонимания. В
      книге раскрываются нравственный облик русского ученого-демократа
      и его жизненные принципы, предстает трудный, исполненный
      драматизма жизненный путь.
      ---------------------------------------------------------------
      ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
      П и с ь м о Л. Н. Т о л с т о г о Н. Н. М и к л у х о-М а к л а ю 25 с е н т я б р я 1886 г.
      Многоуважаемый Николай Николаевич!
      Очень благодарен за присылку ваших брошюр. Я с радостью их прочел и нашел в них кое-что из того, что меня интересует. Интересует - не интересует, а умиляет и приводит в восхищение в вашей деятельности то, что, сколько мне известно, вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе, что люди нашего общества даже его и не понимают. Мне ваше дело представляется так: люди жили так долго под обманом насилия, что наивно убедились в том, и насилующие и насилуемые, что это-то уродливое отношение людей, не только между людоедами и нехристианами, но и между христианами, и есть самое нормальное. И вдруг один человек, под предлогом научных исследований (пожалуйста, простите меня за откровенное выражение моих убеждений), является один среди самых страшных диких, вооруженный вместо пуль и штыков одним разумом, и доказывает, что все то безобразное насилие, которым живет наш мир, есть только старый отживший humbug (т. е. вздор. - Б. П.), от которого давно пора освободиться людям, хотящим жить разумно. Вот это-то меня в вашей деятельности трогает и восхищает, и поэтому-то я особенно желаю вас видеть и войти в общение с вами. Мне хочется вам сказать следующее: если ваши коллекции очень важны, важнее всего, что собрано до сих пор во всем мире, то и в этом случае все коллекции ваши и все наблюдения научные ничто в сравнении с тем наблюдением о свойствах человека, которые вы сделали, поселившись среди диких и войдя в общение с ними и воздействуя на них одним разумом, и поэтому, ради всего святого, изложите с величайшей подробностью и свойственной вам строгой правдивостью все ваши отношения человека с человеком, в которые вы вступили там с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, - в науке о том, как жить людям друг с другом. Напишите эту историю, и вы сослужите большую и хорошую службу человечеству. На вашем месте я бы описал подробно все свои похождения, отстранив все, кроме отношений с людьми. Не взыщите за нескладность письма. Я болен и пишу лежа, с неперестающей болью. Пишите мне и не возражайте на мои нападки на научные наблюдения. Я беру эти слова назад, а отвечайте на существенное. А если заедете, хорошо было бы.
      Уважающий вас
      Л. Т о л с т о й
      О т в е т н о е п и с ь м о Н. Н. М и к л у х о-М а к л а я (С.-П е т е р б у р г, 29 я н в а р я 1887 г.)
      Ваше сиятельство, глубокоуважаемый граф Лев Николаевич!
      Позвольте искренно поблагодарить вас за письмо от 25 сентября и вместе с тем прошу простить, что только теперь отвечаю на него. Письмо не только было для меня интересно, но результат чтения его повлияет немало на содержание книги о моих путешествиях. Обдумав ваши замечания и найдя, что без ущерба научному значению описания моего путешествия, рискуя единственно показаться некоторым слишком субъективным и говорящим чересчур много о собственной личности, я решил включить в мою книгу многое, что я прежде, до получения вашего письма, думал выбросить. Я знаю, что теперь многие, не знающие меня достаточно, читая мою книгу, будут недоверчиво пожимать плечами, сомневаться и т. д. Но это мне все равно. Для того, чтобы мотивировать, почему мне пришлось сделать мой рассказ более длинным, вы, надеюсь, позволите мне в одном из дополнений к 1-му тому моей книги напечатать несколько выдержек из вашего письма, т. к. мне невозможно будет объяснить более кратко и просто причину, заставившую меня вставить несколько эпизодов, характеризующих мои отношения к туземцам, т. к. я убежден, что самым суровым критиком моей книги, ее правдивости и добросовестности во всех отношениях буду я сам.
      Разумеется, я не буду возражать на ваши нападки на науку, ради которой я работал всю жизнь и для которой я всегда готов всем пожертвовать.
      Через несколько дней я еду в Сидней; буду назад в мае. Летом или осенью, дорогою в Киевскую губернию, заеду к вам в Ясную Поляну.
      С глубоким уважением посылаю, непрошеный, мою фотографию в обмен на Вашу, которую, если можно, пришлите до 8-го февраля.
      М.-М.
      I
      ПЕРВОЕ ПРЕБЫВАНИЕ НА БЕРЕГУ МАКЛАЯ
      В НОВОЙ ГВИНЕЕ ОТ СЕНТ. 1871 г. по ДЕК. 1872 г.
      19 с е н т я б р я 1871 г.*. Около 10 ч. утра показался наконец**, покрытый отчасти облаками, высокий берег Новой Гвинеи***.
      _______________
      * Дневник сверен по рукописи, приготовленной
      Н. Н. Миклухо-Маклаем к печати, но не увидевшей свет при его жизни.
      Публикации дневника начиная с издания 1923 года многократно
      редактировались, при этом нарушался не только стиль автора, но подчас
      и смысл отдельных выражений. В нашем издании допущены некоторые
      сокращения в тексте - они отмечены угловыми скобками. - Ред.
      Все даты в дневнике по новому стилю. - Ред.
      ** Вышед из Кронштадта 27 окт. (ст. ст.) 1870 г. и заходя в
      Копенгаген, Плимут, ос. Мадеру, ос. С. Винцент (один из о-в Зеленого
      мыса), Рио-де-Жанейро, Пунто-Аренас и бухту св. Николая в
      Магеллановом проливе, Талькахуано, Вальпарайзо, ос. Рапа-Нуа,
      ос. Мангареву, Папеити (на ос. Таити), Апию (на ос. Уполу, одном из
      о-в Самоа), ос. Ротуму и Port Praslin (на о-ве Новой Ирландии), мы на
      346-й день увидели берег о-ва Новой Гвинеи.
      *** Горы Финистер (или, как туземцы называют их,
      Мана-Боро-Боро), достигающие высоты слишком 10000 футов, тянутся
      параллельно берегу, то есть в WSW направлении, и представляют род
      высокой стены, круто поднимающейся от моря, так как высочайшие
      вершины их находятся приблизительно милях в 40 от него. Влажный
      воздух, встречая эту стену, поднимается и, охлаждаясь, образует
      облака, которые мало-помалу закрывают часов в 10 или 11 утра весь
      хребет за исключением более низких гор (1500 или 2000 ф. вышины).
      Накопившиеся в продолжение дня облака должны разрешиться к ночи, при
      быстром понижении температуры, сильным ливнем, сопровождаемым
      обыкновенно грозою. Таким образом к утру облака снова исчезают с гор,
      и хребет Финистер бывает виден во всех деталях.
      Корвет "Витязь" шел параллельно берегу Новой Британии из Port Praslin (Новой Ирландии), нашей последней якорной стоянки. Открывшийся берег, как оказалось, был мыс King William, находящийся на северовосточном берегу Новой Гвинеи.
      Высокие горы тянулись цепью параллельно берегу <...>. В проходе между островом Рук и берегом виднелись несколько низких островков, покрытых растительностью. Течение было попутное, и мы хорошо подвигались вперед. Часу во втором корвет "Витязь" настолько приблизился к берегу Новой Гвинеи, что можно было видеть характерные черты страны. На вершинах гор лежали густые массы облаков, не позволявшие различать верхние их очертания; под белым слоем облаков по крутым скатам гор чернел густой лес, который своим темным цветом очень разнился от береговой полосы светло-зеленого цвета*. Береговая полоса возвышалась террасами или уступами (высоты приблизительно до 1000 футов) и представляла очень характеристичный вид. Правильность этих террас более заметна внизу на небольшой высоте. Многочисленные ущелья и овраги, наполненные густою зеленью, пересекали эти террасы и соединяли таким образом верхний лес с прибрежным узким поясом растительности. В двух местах на берегу виднелся дым, свидетельствовавший о присутствии человека. В иных местах береговая полоса становилась шире, горы отступали более в глубь страны, и узкие террасы, приближаясь к морю, превращались в обширные поляны, окаймленные темною зеленью. Около 6 часов вечера отделился от берега маленький островок, покрытый лесом. Между светлою зеленью кокосовых пальм на островке видны были крыши хижин, и по берегу можно было различить и людей. У островка впадала речка, которая, судя по извилистой линии растительности, протекала по поляне. Не найдя удобного якорного места, мы (90 сажень пронесло) прекратили пары, и корвет "Витязь" лег в дрейф. Вечер был ясный, звездный, только горы оставались закрыты, как и днем, облаками, которые спустились, казалось, ниже, соединясь с белою пеленою тумана, разостлавшегося вдоль берега у самого моря. Из темных туч на вершинах часто сверкала молния, причем грома не было слышно.
      _______________
      * Светло-зеленый цвет оказался цветом высокой травы (разные виды
      Imperata) на поляне по скатам гор.
      20 с е н т я б р я. За ночь попутное течение подвинуло нас к северу миль на 20. Я рано поднялся на палубу, рассчитывая увидеть до восхода солнца вершины гор свободными от облаков. И действительно, горы ясно были видны и представляли мало отдельных вершин, а сплошную высокую стену почти повсюду одинаковой высоты <...>.
      Около 10 1/2 часов, подвигаясь к заливу Астроляб{1}, мы увидели перед собою два мыса <...>. Стало довольно тепло: в тени термометр показывал 31° Ц. Часам к 12 мы были среди большого залива Астроляб.
      На предложенный мне командиром корвета "Витязь", капитаном второго ранга Павлом Николаевичем Назимовым, вопрос, в каком месте берега я желаю быть высаженным, я указал на более высокий левый берег, предполагая, что правый, низкий, может оказаться нездоровым. Мы долго вглядывались в берег залива, желая открыть хижины туземцев, но кроме столбов дыма на холмах ничего не заметили, подойдя, однако ж, еще ближе к берегу, старший офицер П. П. Новосильский закричал, что видит бегущих дикарей. Действительно, можно было различить в одном месте песчаного берега несколько темных фигур, которые то бежали, то останавливались.
      Около того места выделялся небольшой мысок, за которым, казалось, находилась небольшая бухта. Мы направились туда, и предположение относительно существования бухты оправдалось. Войдя в нее, корвет "Витязь" стал на якорь саженях в 70 от берега на 27 саженях глубины. Громадные деревья, росшие у самой окраины приглыбого скалистого, поднятого кораллового рифа берега бухточки, опускали свою листву до самой поверхности воды, и бесчисленные лианы и разные паразитные растения образовывали своими гирляндами положительную занавесь между деревьями, и только северный песчаный мысок этой бухточки был открыт. Вскоре группа дикарей появилась на этом мыске. Туземцы казались очень боязливыми. После долгих совещаний между собою один из них выдвинулся из группы, неся кокосовый орех, который он положил у берега и, указывая на него мимикой, хотел, казалось, объяснить, что кокос этот назначается для нас, а затем быстро скрылся в чаще леса.
      Я обратился к командиру корвета с просьбою дать мне четверку, чтобы отправиться на берег, но когда узнал, что для безопасности предположено отправить еще и катер с вооруженною командою, я попросил дать мне шлюпку без матросов, приказал своим обоим слугам, Ульсону и Бою{2}, спуститься в шлюпку и отправился знакомиться с моими будущими соседями, захватив предварительно кой-какие подарки: бусы, красную бумажную материю, разорванную на куски и на узкие ленточки, и т. п.
      Обогнув мысок, я направился вдоль песчаного берега к тому месту, где мы впервые увидели туземцев. Минут через 20 приблизился к берегу, где и увидел на песке несколько туземных пирог{3}. Однако мне не удалось здесь высадиться по случаю сильного прибоя. Между тем из-за кустов показался вооруженный копьем туземец и, подняв копье над головой, пантомимою хотел мне дать понять, чтоб я удалился. Но когда я поднялся в шлюпке и показал несколько красных тряпок, тогда из леса выскочили около дюжины вооруженных разным дрекольем дикарей. Видя, что туземцы не осмеливаются подойти к шлюпке, и не желая сам прыгать в воду, чтоб добраться до берега, я бросил мои подарки в воду, надеясь, что волна прибьет их к берегу. Туземцы при виде этого энергически замахали руками и показывали, чтобы я удалился. Поняв, что присутствие наше мешает им войти в воду и взять вещи, я приказал моим людям грести, и едва только мы отошли от берега, как туземцы наперегонку бросились в воду, и красные платки были моментально вытащены. Несмотря, однако, на то, что красные тряпки, казалось, очень понравились дикарям, которые с большим любопытством их рассматривали и много толковали между собой, никто из них не отваживался подойти к моей шлюпке. Видя такой неуспех завязать первое знакомство, я вернулся к корвету, где узнал, что видели дикарей в другом месте берега. Я немедленно отправился в указанном направлении, но и там не оказалось дикарей; только в маленькой бухточке далее виднелись из-за стены зелени, доходящей до самой воды, концы вытащенных на берег пирог. Наконец, в одном месте берега, между деревьями, я заметил белый песок, быстро направился к этому месту, оказавшемуся очень уютным и красивым уголком; высадившись тут, увидал узенькую тропинку, проникавшую в чащу леса. Я с таким нетерпением выскочил из шлюпки и направился по тропинке в лес, что даже не отдал никаких приказаний моим людям, которые занялись привязыванием шлюпки к ближайшим деревьям. Пройдя шагов тридцать по тропинке, я заметил между деревьями несколько крыш, а далее тропинка привела меня к площадке, вокруг которой стояли хижины с крышами, спускавшимися почти до земли. Деревня имела очень опрятный и очень приветливый вид. Средина площадки была хорошо утоптана землею, а кругом росли пестролиственные кустарники и возвышались пальмы, дававшие тень и прохладу. Побелевшие от времени крыши из пальмовой листвы красиво выделялись на темно-зеленом фоне окружающей зелени, а ярко-пунцовые цветы китайской розы и желто-зеленые и желто-красные листья разных видов кротонов{4} и Coleus{5} оживляли общую картину леса, кругом состоящего из бананов, панданусов{6}, хлебных деревьев, арековых и кокосовых пальм. Высокий лес кругом ограждал площадку от ветра. Хотя в деревне не оказалось живой души, но повсюду видны были следы недавно покинувших ее обитателей: на площадке иногда вспыхивал тлеющий костер, здесь валялся недопитый кокосовый орех, там - брошенное второпях весло; двери некоторых хижин были тщательно заложены какою-то корою и заколочены накрест пластинами расколотого бамбука. У двух хижин, однако, двери остались открытыми, видно, хозяева куда-то очень торопились и не успели их запереть. Двери находились на высоте в двух футах, так что двери представлялись скорее окнами, чем дверьми, и составляли единственное отверстие, через которое можно было проникнуть в хижину. Я подошел к одной из таких дверей и заглянул в хижину. В хижине темно - с трудом можно различить находящиеся в ней предметы: высокие нары из бамбука, на полу несколько камней, между которыми тлел огонь, служили опорой стоявшего на них обломанного глиняного горшка; на стенах висели связки раковин и перьев, а под крышей, почерневшей от копоти, - человеческий череп. Лучи заходящего солнца освещали теплым светом красивую листву пальм; в лесу раздавались незнакомые крики каких-то птиц. Было так хорошо, мирно и вместе чуждо и незнакомо, что казалось скорее сном, чем действительностью.
      В то время как я подходил к другой хижине, послышался шорох. Оглянувшись в направлении, откуда слышался шорох, увидал в недалеких шагах как будто выросшего из земли человека, который поглядел секунду в мою сторону и кинулся в кусты. Почти бегом пустился я за ним по тропинке, размахивая красной тряпкой, которая нашлась у меня в кармане. Оглянувшись и видя, что я один, без всякого оружия, и знаками прошу подойти, он остановился. Я медленно приблизился к дикарю, молча подал ему красную тряпку, которую он принял с видимым удовольствием и повязал ее себе на голову. Папуас этот был среднего роста, темно-шоколадного цвета с матово-черными, курчавыми, как у негра, короткими волосами, широким сплюснутым носом, глазами, выглядывавшими из-под нависших надбровных дуг, с большим ртом, почти, однако же, скрытым торчащими усами и бородою. Весь костюм его состоял из тряпки, шириною около 8 сантиметров, повязанной сначала в виде пояса, спускавшейся далее между ног и прикрепленной сзади к поясу, и двух, тесно обхватывающих руку над локтем перевязей, род браслетов из плетеной сухой травы. За одну из этих перевязей или браслетов был заткнут зеленый лист Piper betel{7}, за другую на левой руке - род ножа из гладко обточенного куска кости (как я убедился потом, кости казуара{8}). Хорошо сложен, с достаточно развитой мускулатурой. Выражение лица первого моего знакомца показалось мне довольно симпатичным; я почему-то подумал, что он будет меня слушаться, взял его за руку и не без некоторого сопротивления привел его обратно в деревню. На площадке я нашел моих слуг Ульсона и Боя, которые меня искали и недоумевали, куда я пропал. Ульсон подарил моему папуасу кусок табаку, с которым тот, однако же, не знал, что делать, и молча принял подарок, заткнул его за браслет правой руки рядом с листом бетеля. Пока мы стояли среди площадки, из-за деревьев и кустов стали показываться дикари, не решаясь подойти и каждую минуту готовые обратиться в бегство. Они молча и не двигаясь стояли в почтительном отдалении, зорко следя за нашими движениями. Так как они не трогались с места, я должен был каждого отдельно взять за руку и притащить, в полном смысле слова, к нашему кружку. Наконец, собрав всех в одно место, усталый, сел посреди их на камень и принялся наделять разными мелочами: бусами, гвоздями, крючками для ужения рыбы и полосками красной материи. Назначение гвоздей и крючков они, видимо, не знали, но ни один не отказался принять. Около меня собралось человек восемь папуасов; они были различного роста и по виду представляли некоторое, хотя и незначительное, различие. Цвет кожи мало варьировал; самый резкий контраст с типом моего первого знакомца представлял человек роста выше среднего, худощавый, с крючковатым выдающимся носом, очень узким, сдавленным с боков лбом; борода и усы были у него выбриты, на голове возвышалась целая шапка красно-бурых волос, из-под которой сзади спускались на шею окрученные пряди волос, совершенно похожие на трубкообразные локоны жителей Новой Ирландии. Локоны эти висели за ушами и спускались до плеч. В волосах торчали два бамбуковых гребня, на одном из которых, воткнутом на затылке, красовались несколько черных и белых перьев (казуара и какаду) в виде веера. В ушах были продеты большие черепаховые серьги, а в носовой перегородке - бамбуковая палочка толщиною в очень толстый карандаш с нарезанным на ней узором. На шее, кроме ожерелья из зубов собак и других животных, раковин и т. п., висела небольшая сумочка, на левом же плече висел другой мешок, спускавшийся до пояса и наполненный разного рода вещами. У этого туземца, как и у всех присутствовавших, верхняя часть рук была туго перевязана плетеными браслетами, за которыми были заткнуты различные предметы - у кого кости, у кого листья или цветы. У многих на плече висел каменный топор, а некоторые держали в руках лук почтенных размеров (почти что в рост человека) и стрелу более метра длины. При различном цвете волос, то совершенно черных, то выкрашенных красною глиною, и прически их были различные: у иных волосы стояли шапкою на голове, у других были коротко острижены, у некоторых висели на затылке вышеописанные локоны; но у всех волосы были курчавы, как у негров. Волоса на бороде завивались также в мелкие спирали. Цвет кожи представлял несколько незначительных оттенков. Молодые были светлее старых. Из этих впервые восьми встреченных мною папуасов четыре оказалось больных: у двоих элефантиазис{9} изуродовал по ноге, третий представлял интересный случай psoriasis{10}, распространенный по всему телу, у четвертого спина и шея были усеяны чирьями, <...> а на лице находилось несколько шрамов <...>.
      Так как солнце уже село, я решил, несмотря на интерес первых наблюдений, вернуться на корвет. Вся толпа проводила меня до берега, неся подарки: кокосы, бананы и двух очень диких поросят, у которых ноги были крепко-накрепко связаны и которые визжали без устали; все было положено в шлюпку. В надежде еще более укрепить хорошие отношения с туземцами и вместе с тем показать офицерам корвета моих новых знакомых, я предложил окружавшим меня папуасам сопутствовать мне к корвету на своих пирогах. После долгих рассуждений человек пять поместились в двух пирогах, другие остались и даже, казалось, усиленно отговаривали более отважных от смелого и рискованного предприятия. Одну из пирог я взял на буксир, и мы направились к "Витязю". На полдороге, однако же, и более смелые раздумали, знаками показывая, что не хотят ехать далее, старались отдать буксир, между тем как другая, свободная пирога быстро вернулась к берегу. Один из сидевших в пироге, которую мы тащили за собою, пытался даже своим каменным топором перерубить конец, служивший буксиром. Не без труда удалось втащить их на палубу, Ульсон и Бой почти что насильно подняли их на трап. На палубе я взял пленников под руки и повел под полуют; они от страха тряслись всем телом, не могли без моей поддержки держаться на ногах, полагая, вероятно, что их убьют. Между тем совсем стемнело, под ют был принесен фонарь, и дикари мало-помалу успокоились, даже повеселели, когда офицеры корвета подарили им разные вещи, угостили чаем, который они сразу выпили. Несмотря на такой любезный прием, они с видимым удовольствием и с большою поспешностью спустились по трапу в свою пирогу и быстро погребли обратно к деревне.
      На корвете мне сказали, что в мое отсутствие показались опять туземцы и принесли с собою двух собак, которых тут же убили и оставили тела их, в виде подарка, на берегу.
      21 с е н т я б р я. <...> Во многих местах берег окаймляется коралловыми рифами и реже представляется отлогим и песчаным, доступным приливам и в таком случае служит удобною пристанью для туземных пирог. Около таких мест обыкновенно находятся, как я узнал впоследствии, главные береговые селения папуасов. Все эти наблюдения я сделал на рассвете, на мостике корвета, и остался вполне доволен общими видами страны, которую избрал для исследования, быть может, продолжительного пребывания. После завтрака я снова отправился в деревню, в которой был вчера вечером. Мой первый знакомый, папуас Туй, и несколько других вышли ко мне навстречу.
      В этот день на корвете должен был быть молебен по случаю дня рождения великого князя Константина Николаевича и установленный пушечный салют; я поэтому решил остаться в деревне среди туземцев, которых сегодня набралось несколько десятков, чтобы моим присутствием ослабить несколько страх, который могла произвести на туземцев пальба.
      Но так как времени до салюта оставалось еще достаточно, то я отправился приискать место для моей будущей хижины. Мне не хотелось селиться в самой деревне и даже вблизи ее, во-первых, потому, что не знал ни характера, ни нравов моих будущих соседей; во-вторых, незнакомство с языком лишало возможности испросить на то их согласие; навязывать же мое присутствие я считал бестактным; в-третьих, очень не любя шум, боялся, что вблизи деревни меня будут беспокоить и раздражать крики взрослых, плач детей и вой собак.
      Я отправился из деревни по тропиночке и минут через 10 подошел к маленькому мыску, возле которого протекал небольшой ручей и росла группа больших деревьев. Место это показалось мне вполне удобным, как по близости к ручью, так и потому, что находилось почти на тропинке, соединявшей, вероятно, соседние деревни. Наметив, таким образом, место будущего поселения, я поторопился вернуться в деревню, но пришел уже во время салюта. Пушечные выстрелы, казалось, приводили их больше в недоумение, чем пугали. При каждом новом выстреле туземцы то пытались бежать, то ложились на землю и затыкали себе уши, тряслись всем телом, точно в лихорадке, приседали. Я был в очень глупом положении: при всем желании успокоить их и быть серьезным, не мог часто удержаться от смеха; но вышло, что мой смех оказался самым действительным средством против страха туземцев, и так как смех вообще заразителен, то я заметил вскоре, что и папуасы, следуя моему примеру, начали ухмыляться, глядя друг на друга. Довольный, что все обошлось благополучно, я вернулся на корвет, где капитан Назимов предложил мне отправиться со мною для окончательного выбора места постройки хижины.