Однажды Колька забрался на вершину огромного осокоря ради спортивного интереса. Мать увидела и строго приказала ему слезать. Он испугался и, не разжимая рук, съехал по корявому стволу вниз, содрав через майку
      живот в кровь. От матери попало за лазание по деревьям. Так, что не знал, как лучше спать: на спине или на животе. Если мать иногда могла строго наказать его или Юльку с Ольгой, то дед и бабка их не трогали никогда. Один раз, правда, Кольке досталось и от деда. Ногой в сапоге по голой заднице, как по детскому мячику.
      Конечно, было за что.
      Находясь у дяди Егора, отправился с Ленькой за водой на речку. Зачерпнули по ведру воды и собирались было идти до дому, но к противоположному берегу подошли две бабы в выходных одеждах. Они возвращались из церкви и, не захотев обходить через весь город, понадеялись, что кто-нибудь их перевезет на лодке. Были они, повидимому, с Нахаловки или еще откуда, где речка не под боком. Иначе могли бы знать, что лодки у всех уже вытащены на берег и стоят с перевернутыми вверх днищами, готовые для профилактики. Стоял уже ноябрь, и по утрам вода реки у самого берега покрывалась тоненьким ледком.
      Бабы, видно, прошли немалый путь вдоль берега реки и успели убедиться, что лодок на плаву нигде нет. Возвращаться = не близко. Увидев ребят, они суматошно закричали, боясь, как бы не ушли, стали просить перевезти через речку. На все доводы пацанов, что этого сделать они не смогут, женщины не обращали внимания, упрашивали, буквально умоляли, обещали дать по рублю... Ну не смогли ребята объяснить, что лодка течет, не просмолена, что им вообще не разрешают ее трогать... А против обещанных "по рублю" не устояли.
      Пообещав вернуться, ребята отнесли воду и, к немалому удивлению тети Поли, Ленькиной матери == то, бывало, вообще не дошлешься == решили принести еще воды. Взяли одно ведро. На берегу Ленька снял пальтишко. Перевернули свою старую плоскодонку (в тех краях лодки в основном == плоскодонки) и спустили ее на воду. Сели сами. Вода равномерно поступала в лодку через множество отверствий в днище. Отверствия были маленькие, и Ленька успевал отчерпывать воду ведром. Колька греб кормовым веслом. Баб предупредили еще раз, что лодка протекает. Они молча дружно закивали головами в цветастых платках, но когда сели в лодку, сразу же стали шарахаться, испуганно взвизгивая. Под их тяжестью вода стала набираться в лодку быстрее, ее фонтанчики из днища стали намного выше. Иногда вода перехлестывала в лодку через борта. Теперь Ленька греб, а Колька еле успевал отчерпывать воду. Ленька едва не плакал, просил, чтобы бабы не шарахались, но они ему не очень внимали, и, наконец, лодка, зачерпнув правым бортом, быстро пошла ко дну. Хорошо, что до берега оставалось всего метра два. Ленька был на носу и выскочил на берег быстро, а Колька стоял на кормовой банке по пояс в воде и не решался идти из лодки, чтобы не вымокнуть по горло. Но не стоять же вечно на банке? Вдобавок ко всему, ведро спокойно поплыло по течению и поймать его не удалось. Бабы с чертыханьем и руганью шли одна за другой к берегу по грудь в воде. Их нарядные юбки вздулись на воде колокольчиками, и женщины выглядели, будто две большие кувшинки. О,как они ругались!..Они стали совсем не похожи на тех благочинных женщин, которые упрашивали ребят перевезти их в Юсово. Не верилось, что шли они из церкви. А когда Ленька крикнул им, уходящим, вслед: "А как же по рублю?.." == они в ответ разразились такой бранью, что Кольке с Ленькой стало будто не так страшно после случившегося возвращаться домой...
      Тетя Поля всплеснула руками, запричитала, затем быстро их раздела и отправила на печку, развесив мокрую одежду для сушки. Забравшись на печь, ребята молчали, как пескари. Они слышали, как причитала тетя Поля, как пришел Ленькин отец дядя Егор, как Нинка, старшая сестра Шишкова, принесла пойманное ей ведерко, когда полоскала на речке белье.
      Едва отогрелись, прибежала Юлька и скороговоркой объявила, чтобы Колька шел домой, так как бабушка велела идти обедать. Дядя Егор сказал:
      == Скажи бабушке, что брат твой с Ленькой поймали большую щуку, такую, что сразу не сваришь. Как справятся с ней, так сразу Колька придет.
      Юлька убежала. А минут через двадцать по огородной меже побежал и
      Колька. Юлька все передала, как ей сказали, а бабушка хорошо знала иносказания деверя и готовилась примерно к тому, что и увидела. Колька снова разделся, бабушка его чем-то натерла и укутала в одеяло, напоив кипяченым молоком. Она топила печку, но печка была еще как следует не протоплена. Она протопилась, когда пришел дедушка. Выслушав бабушкину информацию, он поднял Кольку с постели, скомандовал: "Марш на печку!" == и ускорил его движение по приступкам "отцовским пинком по сыновней заднице".
      Других случаев не было, чтобы дедушка (тем паче, бабушка) физически наказ
      Николай Михин. Дача Долгорукова
      (хроника пятидесятых)
      Повести и рассказы
      КОРОТКО О КНИГЕ
      Николай Михин известен небольшому кругу петербуржцев = любителей поэзии == тремя книжками стихов: "Мили и версты", "Начало Земли" и "В нашем доме". В прозе выступает впервые. И, на мой взгляд, удачно.
      Рожденный и двенадцать лет воспитывавшийся в российской глубинке, автор никогда не прерывал с ней связи, что благотворно сказалось и на языке его произведений, и на тематике.
      В предлагаемый читателю сборник "Дача Долгорукова" включены три рассказа из жизни родного края в далекие послевоенные годы. Это отдельные, тесно связанные между собой эпизоды сельского быта той поры. Они типичны. И в то же время оригинальны, так как читатель смотрит на них глазами ребенка, современника изображаемых событий.
      Таким же образом описывается жизнь подростков, позднее = молодых людей "оттепелевских" шестидесятых годов ("Женька Малышев и другие", рассказы на морские темы). Исключением является "Архипыч", действия которого происходят в наши дни. Это придает целостнось книге.
      Центральное место в сборнике занимает повесть, именем которой озаглавлена книга. Мир Дачи Долгорукова, поселка, где проживали представители самых разных районов нашей большой страны, является как бы ее микромиром. В настоящее время Дача Долгорукова == исправительно-трудовое учреждение. Несколько лет оно существовало параллельно с населенным пунктом, к 1962 году уже нигде не значившимся.
      Повествование в книге ведется простым языком, с интонацией легкой иронии, свойственной автору и как поэту.
      Не буду много говорить о книге. Пусть ее оценит читатель. А читается она легко. И в этом тоже ее плюс.
      Лев ЗАРХ.
      МАЛЕНЬКИЙ ПОРЯДОЧЕК
      От Юсово до районного центра, как говорили сельчане, рукой подать.
      Районный центр == город Чаплыгин (до 1948 года = Раненбург), не большой русский городок, возник не на пустом месте. Когда-то здесь была перевалочная база, стан на пути из Руси в страны Востока, а затем == последний пункт отдыха перед въездом в ставку золотоордынского хана. Стан располагался на берегу реки, которая поэтому и называлась Становая Ряса (от "ряска"). Речек Ряс было несколько. Они образовывали здесь как бы полукольцо и сливались со Становой, которая, делая большой круг, распрямлялась и непринужденно и вольно несла свои воды дальше, к Воронежу, а затем == в Дон.
      Именно здесь в конце XVII века Петр Первый остановился, начав строительство российского флота. В "устье становых ряс" по его указанию была сооружена крепость, построена деревянная церковь Михаила Архангела. Крепость царь подарил своему любимцу Меньшикову, назвав ее Ораниенбургом, то есть Апельсиновым городом, так как Александр Данилович выводил себя из дворянского рода и считал своим гербом щит с изображением апельсинового дерева (так же как и Ораниенбаум под Петербургом). В 1703 году одновременно гремели салюты: в честь новой столицы Санкт-Петербурга и в честь Ораниенбурга.
      С годами деревянная церковь обветшала, и Рязанская епархия разрешила строительство на ее месте нового, большого храма. В 1837 году по
      проекту известного архитектора А.Н.Воронихина был построен и освящен шестиглавый Троицкий собор.
      В этом большом пространстве, что пыталась обнять Становая Ряса, вытекая из города, и располагалось село Юсово. Село среднее по величине: семь улиц, олна церковь, около двухсот пятидесяти дворов. По сравнению с Кривополяньем, раскинувшимся вдоль противоположного, внешнего берега реки (то есть, вокруг Юсово) оно было даже маленьким. Через Кривополянье проходила широкая трасса Рязань == Липецк и дорога на Тулу. По численности населения это село не уступало и районному центру. Оно насчитывало более 13 тысяч человек. До партийно-комсомольских погромов тридцатых годов в селе функционировало три церкви, а с тридцатых до девяностых = только один храм на весь город, Кривополянье, Юсово и Заречье. Остальные храмы, а их было восемь на этот микрорайон, были разрушены или же задействованы под различные склады, в том числе и городской собор.
      Дорога в город Заречье == две версты, а через речку = рядом. Речка являлась границей города с этими тремя селами. Юсово граничило с городом по центру == между Кривополяньем и Заречьем.
      Начиналось Юсово с самого высокого места. Сначала заселялась главная улица, которая так и называлась == Село. В центре Села возвышался старинный двухкупольный храм без крестов. Напротив храма == высокое одноэтажное кирпичное здание == школа четырехлетка. У самого начала улицы, на высоком обрывистом берегу == огромное строение из красного кирпича = амбар. От амбара начиналась другая улица, идущая вдоль рек ив том месте, где стояла сельская мельница. И улица называлась = Мельница. Она также упиралась в речку, огибающую селу. Другой конец главной улицы давал начало Нахаловке, которая тянулась прямо к полям. Слева от Нахаловки тоже были поля, а справа, сразу за огородами == сельское кладбище == погост == с красивыми кирпичными воротами, большой заливной луг и опять же речка, обогнувшая почти все село. Нахаловка являлась как бы продолжением Села. Еще одна улица вскарабкивалась к стыку Села и Нахаловки == Погореловка. У самого ее начала (от Заречья) вдоль реки вправо раскинулось несколько домиков улочки Буровки. Помимо улиц в Юсово имелись два небольших порядка, то есть, улочки, на которых дома расположены только с одной стороны. Оба порядка назывались Маленькими порядочками: Первый Маленький порядочек и Второй. Первый в отличии от Второго чаще просто называли Маленьким порядочком. Он начинался, как только от церкви спустишься по Кандакову проулку вниз, а второй располагался левее, за огородами Первого, а если от Села, то надо спускаться вниз почти у Нахаловки. Второй был короче Первого и располагался повыше его. Поэтому цел и сейчас. А Первый Маленький порядочек приказал долго жить. Он размещался на краю большого заливного луга, и в весеннее половодье, когда плотина не была еще разрушена, полностью затоплялся водой. Вода стояла иногда в течении недели. Приходилось перед разливом Становой перебираться со скотом и скарбом к родственникам или просто знакомым, живущим на высоких местах. Либо заготавливали продуктов на несколько дней, убирали все, что может намокнуть, на чердак, делали сходни: печка == сундук == окно == дверь = лестница на чердак... И оставались до тех пор, пока вода сойдет. Скот все равно отводили к родственникам. Вот по этой причине и не стало Маленького порядочка. А было дворов двенадцать.
      Неподалеку от церкви, на самом верху Кондакова проулка стоял среднего роста, черноволосый, с широким лбом и определившейся плешкой на затылке, мужчина лет пятидесяти. Он долго смотрел вдаль, туда, где за спускавшимся вниз проулком и сельскими огородами простирался обширный зеленый луг. В восточной части этого луга, почти прямо, если спускаться по проулку, и располагался когда-то Маленький порядочек, на котором прошло все детство этого человека. Здесь он родился в бревенчатой дедовской пятистенке. Здесь его крестили. В самый разгар войны единственная церковь в округе == Кривополянская = не работала, и новорожденного крестили на дому. Пришел батюшка, освятил воду, все, от купели до полотенец, подготовили к таинству, и окрестили. Назвали в честь деда Николаем. Позднее, после войны, когда жизнь вошла в свою колею, усомнившись в правильности "домашнего" крещения, повели малыша в церковь, где окрестили вновь, по-настоящему. Водили в алтарь. Только вместо погибшего на фронте крестного отца был его брат, капитан первого ранга. Он еще в империалистическую пятнадцатилетним пацаном
      сбежал на войну и участвовал в боевых действиях против германцев в качестве юнги в составе Балтийского флота. Бабушкин отец и отец крестных были родными братьями. А крестной была дедушкина двоюродная сестра.
      Сначала, когда мальчик родился, его назвали по-другому. Отец был на фронте, дед, мобилизованный в милицию == в командировке, а бабы все любовались первенцом, миловались да сюсюкали над ним. И назвали его Рудиком!.. Видно, сказалось предвоенное влияние немецкой культуры. Дед был безумно рад рождению внука, но когда узнал, как его назвали, он едва не взбесился, побагровел, громко выругался, хлопнул дверью, и был таков. Женщины остались ни живы, ни мертвы. Догадывались, что пошел в сельсовет. Характер хозяина они знали. Полубантист (два георгиевских креста и две георгиевских медали за первую мировую) самый первый в Юсово председатель сельского совета = голова сельской местной власти после революции, не раз отличившийся в боях с мамонтовцами, он был отчаянным и, как многие полагали, справедливым. Терпеть не мог безобразий. А тут внука назвали Рудиком (читай == Рудольфом)... В то время, когда немцы шагают в глубь России, ломая сопротивление ее защитников и разрушая русские города и села... Мать вашу!..
      Вернулся дед несколько остывшим и даже довольным. Удалось договориться. Председателем сельсовета был его друг и двоюродный брат Семен Павлович, а секретарем == женщина, что секретарствовала еще при нем самом. Запись в книге актов гражданского состояния посчитали недействительной, перерегистрировали рождение и выписали новые метрики.
      Бабушка осмелилась первая:
      == Ну, как, Коль?.. Закрыто там, ай нет?
      == Закрыто... Открыть что ли долго? Открыли.
      == Так все в порядке? На кого переписали-то? Как назвал внука-то?
      == Как деда.
      == Ваней? == Непривычно ей было в еще не старом супруге видеть деда.
      == Какой же я тебе Ваня? Николаем Ивановичем величают... Николаем и внук будет.
      == Ну и, слава Богу. == В отличие от деда бабушка была набожной, ходила в церковь, дома не встанет и не ляжет без креста, отмечала все православные праздники и соблюдала посты. Она действительно с облегчением приняла новое имя внука, тем более, что не будет разночтения при крестинах.
      И вот он стоит, этот, пожилой уже внук, зорко вглядываясь в панораму юсовского заливного луга. Там, слева, за погостом, река, словно передумав обнимать село со всех сторон, вдруг сворачивает вправо и не торопясь продолжает свой путь к другой, дальней мельнице, куда приходилось возить зерно после разрушения юсовской плотины. Потом разрушили и дальнюю плотину. Река обмелела так, что в отдельных местах ее можно было запросто перенырнуть.А ранее затопленная площадь освобождалась от воды и это давало возможность копать торф. Была такая установка партии и правительства. Сейчас старую плотину восстановили, и река вновь вошла в свои берега, вернулась рыба. На реке появилось множество водоплавающих, затарахтели моторки. С поворотом реки берег ее постепенно переходил из пологого в обрывистый. В этом месте всегда == обилие стрижей... И рыболовов... Настоящих, с удочками, а не с сетью или трезубцем. В свой прошлый приезд Николай долго бродил вдоль этого берега. Беседовал с рыболовами. Те больше отмалчивались, но один был весел и словоохотлив.
      == Как улов? Хорошо ли клюет?
      == Улов == так себе, но клюет хорошо, здорово клюет. Как Стерглигов на перестройку: клюет, да никак не подсечь.
      В стране шли политические баталии: как нам обустроить Россию.
      Кондаковым проулком Маленький порядочек соединялся с Селом. Со Вторым Маленьким порядочком его соединял Афанасьев проулок, переходивший в дорогу через луг к погосту и к центральной усадьбе колхоза. А с Мельницей он соединялся Тишухиным проулком в своем начале, вторым, безымянным проулком в своем конце и межевыми стежками.
      На Мельнице жили семьи младших братьев Николая Ивановича: Егора и Василия. Всего их было четверо братьев. Николай Иванович был старшим. Семья второго после него брата Алексея жила по соседству с ним на Маленьком порядочке. Отец четверых братьев Иван Семенович, участник русскоя-понской войны, георгиевский кавалер, в молодые годы по обычаю горских народов умыкнул приглянувшуюся ему девушку из семьи Веревкиных. В округе еще такого не бывало. Но его сельчане не осудили. Похищенная красавица сама была влюблена в своего похитителя, которому родила четырех сыновей. У Ивана Семеновича было три странности. Первая == он никогда не ругался матерно, в любых ситуациях. Вторая проявлялась, когда он был в подпитии: разбрасывал монеты, идя по улице, а бабы собирали их, отыскивая в дорожной пыли. И третья == любил рассказывать, как живут японцы в Китае и Маньчжурии, где ему довелось побывать. По любому случаю, сравнивая что-нибудь с тамошним, он говорил: "А вот, японцы..." Так его и прозвали == Японец. Прозвище перешло на детей, причем, о семьях двух младших говорили как о японцевых, а на семьи старших, что на Маленьком порядочке, это прозвище не распространялось.
      Николай-внук дедовых братьев и их жен звал не дедушками и бабушками, а дядями и тетями, а их детей, естественно, просто по имени, так как младшие из них были ему ровесники либо были моложе его. А они своих старших братьев и сестер иначе, как Колька, Тонька, Валька не называли. Все правильно: Николай младший был старшим внуком старшего брата.
      У его бабушки Вари было две сестры. Младшая Наталья жила в другом, далеком от Юсово селе == Тупках. Муж ее Гаврила пропал без вести на войне. А семья была большая. А старшая бабушкина сестра Мотя жила в городе на рыночной площади, в комнате с теткой преклонного возраста и ее семьей. Ее муж был городовым и куда-то сбежал во время революции. Больше замуж она не выходила. Она навещала сестрицу в Юсово довольно часто. На Маленьком порядочке ее знали все. И все: большие и малые = звали бабой Мотей.
      Она всегда приносила какой-нибудь гостинец: кусок черствого хлебушка или сахара, сбереженного для Кольки, а потом для него и его сестренки Юли, белокурой девчушки, ставшей ее любимицей. "От лисички," == говорила она. Очень вкусны были "лисичкины" гостинцы. Особенно в то голодное послевоенное время. Николай и сейчас помнит, как за ним, пятилетним карапузом, через весь луг бежал мужик, стремясь поймать его. Но не догнал: голодный изможденный старик бегал хуже пятилетнего ребенка. Он даже заплакал от досады. Этой же весной он умер от голода. А Кольке позднее рассказывали, как этот самый мужик, еще во время войны, года за три до своей кончины, сидя у них в избе, жадными глазами неотрывно смотрел на него, двухгодовалого поросеночка, спавшего в детской качалке. И даже сказал:
      == Такой аппетитный, так бы и съел.
      Тогда Колькина мать отругала его, пристыдила и прогнала прочь.
      Вспоминая военные годы и особенно два послевоенных, засушливых, неурожайных года, сельчане шепотом рассказывали о случаях людоедства в семьях их знакомых.
      В урожайные годы было получше, но многие тоже жили впроголодь: ловили вьюнов в речке, собирали луговые опенки, запасались на зиму щавелем, анисом, крапивой, лебедой, вишневой смолой. Собирали по лугу кизяки для растопки печей. Почти каждый имел какую-нибудь живность: корову, поросенка, овец, кур... Чем больше этой живности, тем больше забот с ней, но и тем лучше жил колхозник. Условно, конечно. Если корова удойная, а куры яйценоские, то оставалось немного и после расчета с государством. Остальное все отдавали в качестве налога. Положено, например, сдать сто двадцать яиц в месяц, а куры снесли всего сто,
      хоть покупай недостающие яйца или компенсируй мясом, молоком, шерстью, но налог сдай. Остатками, как правилио, себя тоже не баловали, разве только на великие праздники, или детям иногда перепадало. Обычно носили все это на базар, продавали, а на вырученные деньги покупали необходимое в хозяйстве: гвозди, соль, спички, керосин и другое, чего не производили сами. В колхозе работали за трудодни. По трудодням получали продуктами после выполнения плана их сдачи государству. В хорошие времена на одну крепкую рабочую силу за год получали по мешку зерна (обычно рожь), по пуду гороха, литра по два меду, по стольку же растительного масла и круга по три-четыре жмыха. И все. Чтобы выжить, многие браконьерствовали, варили самогон и валяли валенки. Все это жестоко преследовалось, но люди конспирировались, живя по принципу "авось не засекукт".
      Долго смотрит мужик на место бывшей односторонней улицы, вспоминает свое далекое детство и думает: "Неужели это все было? Неужели это было так?.." На месте вспоминается многое, чего не вспомнил бы в другой обстановке, встают перед глазами картины босоногого прошлого.
      Маленький порядочек начинался с небольшой избушки-мазанки, в которой сначала жил пожилой мужик с женой, больной туберкулезом. По имени-отчеству он был Василием Кузьмичем, но звали его по бесталанности и бедности "ни Кузя, ни Вася" или просто "Кузюка". На правой кисти у него не было среднего пальца. Это обстоятельство маленького Колю очень пугало. В доме деда и вообще в селе он видел многих, возвратившихся с фронта безногих и безруких, подражал им. Пробовал скрутить "козью ножку" одной рукой, как это делал знакомый однорукий мужик. Хромых видел с костылями, палками, на протезах, с подоткнутой штаниной, на каталке (без обоих ног). Когда Кольку спрашивали, кем он хочет быть, то в отличие от других ребят, желающих стать трактористами, летчиками, моряками, он говорил под дружный хохот взрослых:
      == Я буду хромым.
      Во всяком случае он не боялся увечных, а вот Кузюкину кисть без пальца боялся панически. Бывало, увяжется за бабкой с матерью в город, а там и без него хлопотно... Прогоняют пацана, упрашивают, грозят наказанием == не действует. Бежит он за ними и канючит, размазывая слезы и сопли... Но вот женщины уже проходят Кузюкину избушку. Колька продолжает идти за ними, но с большой опаской. Стоит выйти Кузюке из домика на дорогу и протянуть к нему свою руку без пальца с грозным вопросом:
      == Эт-то что еще такое?!. == как Колька мигом переставал капризничать и стремглав убегал назад, домой, не смея даже оглянуться на страшного Кузюку. Наверное у него Кузюка со своими пальцами ассоциировался с детской пугалкой "коза-коза".
      Потом Кузюка куда-то переехал, а в домик вселилась малюсенькая, худюсенькая старушка, которую редко кто знал по имени. Иногда ее называли Дашухой Ильичевой, но в основном все ее звали Похлебкой. Жила она сначала одна-одинешенька. Хоть в годах (шел ей седьмой десяток), работала в колхозе, ковырялась на своем огородике. Вскоре приехал ее сын Ванюшка, который после армии работал где-то на стороне, немного подкопил деньжат и вернулся в родное село. Но в колхоз не пошел, устроился на чугунолитейный завод, зарабатывать деньги. Как мог, отремонтировал домик. Купил себе мотоцикл к восхищению всех мальчишек села, так как это был единственный мотоцикл на все село. А мать к этому времени уже в колхозе не работала по старости. Колхозное руководство было в глубокой обиде, что Иван не пошел в колхоз, и отрезало у старухи землю. Долго пришлось бедняжке хлопотать, обивать пороги разных инстанций, пока не разрешили ей пользоваться небольшим, соток шесть, участочком возле дома. Безграмотная, она в молодости была одной из активисток по организации комбедов, а затем колхозов, агитировала за новую жизнь, которая со временем становилась все хуже и хуже. К старости заметно потупела и служила объектом беззлобных насмешек для односельчан. И прозвище-то дали = Похлебка == не от хорошей жизни.
      Однажды, когда еще ее Ванюшка не приехал, парилась она в бане у Николая Ивановича. А баня, надо сказать, была у него шикарная.
      Просторная, трехполковая, с предбанником. Многие из соседей ходили попариться в его баню. В этот день, а было это перед пасхой, в чистый четверг, у Николая Ивановича попарились старики Халяпины: дед Максим Зиновев с женой; попарились и вымылись сами хозяева: дед с внуком да бабушка Варя с Валей, дедушкиной племянницей, жившей тогда у них и нянчившей маленького Кольку. Не мылась только дочь их, Колькина мать. Она себя неважно чувствовала и лежала в постели с полугодовалой Юлькой. Пару было еще много. Похлебка парилась после хозяев. Примерно через полтора часа пребывания в бане она постучала в окно и поблагодарила за баньку. Ее в ответ поздравили с легким паром, и пошла она к своему дому. Валя, выглянувшая в окно, заметила, что Похлебка-то вроде вместо платка укутала голову байковым одеялом. Сбегала в баню == точно: платок ее висел на гвоздике в предбаннике, а одеяла не было. Ну, что ж, бывает. Такому в Юсово не удивлялись. Попариться люди любили, случалось, и запаривались. Кстати, потом Халяпины рассказывали, что ушли после бани домой, перепутав одежду. Максим напялил женскую рубаху вместо кальсон, а жена долго не могла вместо рубашки надеть мужнины исподники, все рукава оказывались длиннющими, а сама рубашка == короткой.
      Так вот, после ухода Дашухи прошло около часа. Колька лежал на кровати, где он обычно ночевал с дедом, дед в новых белоснежных кальсонах и рубахе сидел на краешке крловати и читал газету. В противоположном углу избы стояла другая кровать, где спала маленькая Юлька с матерью. Валя и бабушка приспевались у печки, готовились к празднику. На зады выходило маленькое окошечко, в которое Валя заметила быстро идущего человека.
      == Ой, крестная, кто-то к нам огородами чешет... = сказала она с удивлением. Время было позднее. "Чесать" вроде было некому, тем более со стороны огородов, за которыми был луг, весь в весенних проталинах и лужах.
      == Гляди-ка, правда... А может, не к нам...
      == А к кому же тогда?..
      Через несколько минут в окно избы (не в заднее окошечко, а в которое стучала Похлебка, когда благодарила за баню) раздался сильный отрывистый стук и послышался довольно грубый голос:
      == Гражданочка, выдь на минутку!..
      В тех местах бывали случаи, когда бродячие шайки вырезали целые семьи.
      Колькина мать встрепенулась, проснувшись. Валя попыталась что-либо увидеть через окно, но на улице было темно. Бабушка, поборов страх, вышла на улицу, и сразу оттуда раздались ее всхлипывающие крики. Валя выскочила следом за ней... Уже доносятся рыдания и всхлипы сразу двоих...
      == Пап, выйди, ради Бога, что ж там такое творится?.. Праздник на носу, а тут == на тебе: убийство...
      Николай Иванович вскочил, отбросив газету, схватил топор и выскочил в сенцы. На какое-то время всхлипывания и рыдания прекратились... Послышался какой-то говор... Затем в избу вошел хозяин, раздраженно бросил топор к печке, и ни слова не говоря, сел на кровать, снова раскрыв газету. Колька с испугом наблюдал за происходящим. Мать была в полуобморочном состоянии. Вслед за дедом в избу ввалились бабка и Валентина. Они держались за животы и неудержимо хохотали, сотрясаясь всем телом. Кольке врезалось в память: льет бабушка его матери на грудь холодную воду из ковшика, а рука трясется от смеха. Действительно: и смех, и грех. Виновницей происшествия оказалась Дашуха Похлебка. Она заблудилась и пошла не к своему дому, а правее, к речке; увидев воду, взяла еще правее: снова вода. Так она и ходила по юсовскому лугу, пока не увидела огонек окошечка пятистенки Николая Ивановича. На этот огонек она и пошла. Когда вышла хозяйка и, увидев Похлебку в байковом одеяле, разразилась смехом, та не могла ничего понять и все твердила:
      == Гражданочка, я куды попала-то? Я == Дашуха Ильичева из Юсово,
      Похлебкой кличут, может слыхали? Я у Николая Ивановича в бане парилась, а домой не попасть. Куды ни сунусь == вода. Куды я хоть попала-то? Не в Кривополянье?..
      Тоже самое несколько другими словами она повторила, когда увидела перед собой молодую девку, тем более, что вышедшая первой баба ее не слушает, а ржет, как глупая. Но не смогла удержаться от смеха и молодая. Обе хохотали от души: весь вид потерпевшей способствовал этому. Она недоуменно обращалась к ним со своей бедой, что еще больше смешило женщин. Их придыхания и были приняты в избе за рыдания и всхлипывания.
      Дед выскочил с топором над головой, весь в белом.
      == Скажи ты им, милай, чего ж они разоржались-то... Ведь я заблудилась. Куды ни сунусь == вода. Я == Дашуха Ильичева... У Николая Ивановича в бане... == Тут она вдруг осеклась. Два глаза сверкнули на деда из-под байкового одеяла...
      == Ох, Коля... Да ведь это == ты!?.
      Дед ушел сразу, а за ним и бабка с Валей. Дашуха, обескураженная, постояла, постояла и, будто бы сразу придя в себя, спокойно пошла по направлению к своему дому, до которого и было-то всего метров четыреста.
      На следующий день Николай Иванович вышагивал по лужам в резиновых сапогах на работу в колхоз. Дашуха вышла из избы, когда он проходил мимо. Раскланялись. Дед спросил:
      == Скажи, гражданочка, как мне тут в колхоз-то пройти?.. Куда ни сунусь == вода...
      == Ну, уж ты теперь начнешь... Насмешник... А-а... == Она махнула рукой. == Будет уж тебе, будет...
      С приездом сына Похлебка скоро перебралась в дом на Селе, почти напротив церкви, а избушку свою продала на слом.
      Многие еще до Похлебки переселились с Маленького порядочка на высокие места; уехал искать лучшую долю дедов брат Алексей Иванович, затем и жена его. Потом и сын Васянька уехал в Красноярск. Домик их разрушили, а дочка Валя поселилась у дяди Коли.
      Редко кого из уехавших Николай помнил. Своего соседа дядю Егора Захарова помнил плохо, тот рано умер, а остальных Захаровых: тетю Олю, их сына Колю, приемную дочь Нюшку == он навещал как бывших соседей и по новому месту жительства. Тетя Оля работала нянечкой в школе. Нюшка, ее почему-то звали Нюшка-Олешка, занималась домашним хозяйством. Коля был с умственными отклонениями. Его конек: всем рассказывал, что он был летчиком, много летал, был знаком с Чкаловым, а иногда увлекался и утверждал, что он и есть Чкалов. На насмешки не обижался. Рано женился, настругал шестерых ребятишек, облысел к сорока годам, как колено. Прозвище у него было == Портянка.