Вологда не подвела. Штыков попросил передать уполномоченному Военного совета Ленинградского фронта по воздушным перевозкам в Хвойной Таирову, что пробки на Северной железной дороге удалось ликвидировать, и теперь к ним регулярно будут поступать эшелоны с продовольствием. Обнадеживающая записка Штыкова Таирову полетела в Хвойную на самолете связи.
      Вернувшись в Вологду, летчик передал ответную записку от Таирова. В ней сообщалось, что задание обкома партии и Военного совета Ленинградского фронта успешно выполняется, в отдельные дни Хвойная отправляет в Ленинград на самолетах более 200 тонн высококалорийных продуктов.
      Обозы уходят в ночь
      Уполномоченный Военного совета
      В Ефимовском секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Т. Ф. Штыков вручил члену комиссии обкома по руководству северо-восточными районами М. А. Таирову шифрограмму от А. А. Жданова с предписанием срочно выехать в Хвойную и приступить к обязанностям уполномоченного Военного совета Ленинградского фронта по воздушным перевозкам.
      За годы войны в жизни Михаила Алексеевича Таирова было немало неожиданных поворотов. Но, наверное, самым неожиданным был внезапный отъезд из Ленинграда. Произошло это на другой день после взятия фашистами Шлиссельбурга. Его разбудил тревожный ночной звонок секретаря Ленинградского обкома партии Г. Г. Воротова. Слово в слово помнит он тот разговор, хотя прошло с тех пор сорок с лишним лет:
      - С постановлением бюро обкома ты знаком? Готовься к отъезду! В шесть утра быть на Комендантском аэродроме.
      Внезапно среди ночи поднятый с постели, Таиров спросонок никак не мог взять в толк, зачем он должен в шесть утра быть на Комендантском аэродроме. И только окончательно проснувшись, понял смысл сказанного Ворото-вым - ему надлежит срочно вылететь в Тихвин. Уже на аэродроме утром 9 сентября Таиров спохватился: ведь он не предупредил сотрудников отдела об отъезде! Начнут искать, а его и след простыл. Улетел из Ленинграда.
      Перебирая события тех дней, Таиров вспомнил, что группу специалистов его отдела спустя две недели тоже перебросят на самолете в Тихвин. Потом пятеро из них переедут из Ефимовского в Хвойную и станут первыми его помощниками как уполномоченного Военного совета по воздушным перевозкам. Но это произойдет уже после того, как войска оставят Тихвин, и переезда комиссии обкома в Ефимовский, и очередной перемены в военной судьбе Таирова.
      А тогда, ранним утром 9 сентября, Михаил Алексеевич успел заскочить к брату и предупредить его о своем отъезде, потом - в опустевшую квартиру на Верейской. На ходу схватил старенькое кожаное пальто, меховую подстежку к нему, кое-что из необходимых вещей - и на аэродром.
      В тот момент, когда Штыков в Ефимовском передал ему решение Жданова о новом назначении с предписанием сразу же выехать в Хвойную, Таиров никак не мог представить, как он, агроном, человек, далекий от авиации, будет давать распоряжения, советы, указания летчикам.
      И только по дороге в Хвойную, возвращаясь мыслями к разговору со Штыковым, он "переваривал" происшедшее. Смысл нового назначения дошел до него из напутственных слов, которые сказал, прощаясь, Терентий Фомич: "Раз в неделю будешь прилетать в Ленинград, докладывать Андрею Александровичу обстановку... Мяса, как можно больше мяса надо отправлять самолетами... Большая у нас надежда на колхозников... Надо продержаться недельку-другую... А там придет на помощь Вологда..."
      "Совсем не надо быть авиатором, - успокаивал он себя, - чтобы делать в Хвойной то, чем он вплотную занимался все это время, находясь в Тихвине, в Ефимовском". Организация помощи осажденному городу продуктами питания и была самой главной обязанностью комиссии обкома. С середины ноября положение в Ленинграде катастрофически ухудшилось. Жизнь ленинградцев висела на волоске. Голод стал самым страшным и беспощадным врагом. Ответственность Таирова на новом посту удесятерялась. Не было сейчас дела более важного, чем спасение ленинградцев. И дела более трудного и сложного: запасов продуктов в северо-восточных районах области оставалось немного. Не зря комиссия обкома категорически запретила районным властям, заготовительным органам отпускать кому-либо на местах хлеб, картофель, овощи, молочные продукты, мясо, а также скот, поступающие по государственным заготовкам. Было дано строжайшее предписание - молочные продукты незамедлительно перерабатывать на местных молочных заводах в масло и сыр и без проволочек, в считанные часы и дни доставлять на аэродром в Хвойную. Туда же надлежало подвозить все без малейшего изъятия имеющиеся в районе запасы сыра, масла, сметаны, мяса. Надлежало обеспечить доставку продуктов, прибывающих по железной дороге на станции Хвойная, Кушавера, Заборье, Подборовье.
      Но в том-то и беда, что централизованные поставки мяса и жиров в течение первой ноябрьской декады, особенно в ее конце, резко пошли на убыль. В этой критической ситуации Таиров, как уполномоченный Военного совета, должен был добиться регулярной отправки полностью загруженных транспортных самолетов. Добиться, чтобы все три эскадрильи Московской авиагруппы удвоили количество авиарейсов в Ленинград и, насколько возможно, превысили установленную суточную норму.
      "Побольше продовольствия... Мяса, как можно больше мяса!" - вспоминал Таиров напутственные слова Штыкова и всю дорогу, трясясь в "эмке", напряженно думал о том, где еще найти резервы, чтобы увеличить отправку спасительного груза.
      Он хорошо знал эти места, возможности здешних хозяйств. До войны как главный агроном, а затем заведующий облземотделом вдоль и поперек изъездил каждый уголок области. Но то были довоенные времена. А сейчас? Обстановка разительно изменилась. Общественное поголовье крупного рогатого скота сократилось вдвое, втрое. Большую часть эвакуированного скота еще в сентябре перегнали дальше на восток, в Вологодскую область.
      Таиров держал в памяти сведения о том, где, сколько и какого скота осталось. В самом зажиточном Мошенском районе - чуть больше 10 тысяч голов крупного рогатого скота - вдвое меньше, чем до войны. Такая же картина была с овцами, свиньями и прочей живностью.
      Прав был Штыков. Видимо, ставку придется сделать на личные запасы колхозников, рабочих и служащих, МТС, лесозаводов. Для этого надо хорошо поработать с населением. В том же Мошенском районе по деревням и хуторам живут крестьяне с крепкими хозяйствами, за свое держатся по старинке. Такие не сразу поймут и отдадут. Да и одно дело сдать мясо по поставкам, и совсем другое - пусть за оплату, но добровольно. Для крестьянина оторвать от себя корову, овцу, поросенка и отдать государству пусть даже в долг, в обмен на квитанцию, которую когда-то еще оплатят, - дело нелегкое, особенно в военное время, размышлял Таиров. К тому же семьи остались без хозяев, почти все мужчины на фронте. А семьи все больше многодетные. И весь расчет сейчас у колхозников на приусадебные участки да на свою скотину. Но если как следует доверительно рассказать людям, в какую беду попал Ленинград, они ничего не пожалеют - в этом он был уверен.
      Так что придется в эти дни решать сложнейшую задачу. А между тем после ноябрьского постановления ГКО парк транспортных самолетов, курсирующих по воздушному мосту, вырос чуть ли не вдвое. Теперь на воздушных трассах работали кроме эскадрилий, базирующихся в Хвойной, и все остальные эскадрильи Московской авиагруппы. За два рейса, то есть в течение одних суток, ПС-84 перебрасывали по воздуху в Ленинград до 200 тонн продуктов. Пусть на долю колхозников придется поставка даже половины, но, "чтобы перебиться две недели", надо привезти за это время на аэродром в общей сложности 1,5 тысячи тонн продуктов. Только тогда Таиров сможет доложить, что задание выполнено.
      ...Таиров взглянул на часы. Восемь утра. А кругом непроглядная темень. Вдали замаячили огоньки. Позади осталась последняя деревня перед Хвойной Остахново. Здесь остановились, немного передохнули, залили водой радиатор. В воздух со стороны Хвойнинского аэродрома взвилась зеленая ракета - одна, другая. Послышался гул самолетных моторов.
      Еще полчаса езды по ухабистой тряской дороге, и "эмка" остановилась у двухэтажного бревенчатого домика Хвойнинского райкома партии. Из окон кабинета первого секретаря райкома слегка пробивался свет. Должно быть, Зверев на месте. А может, и не уходил из райкома, ночевал прямо в кабинете. Такое частенько бывало.
      - Я вышел из машины, - рассказывал М. А. Таиров, - и меня сразу оглушил заполнивший все вокруг несмолкаемый гул самолетов. Прямо над головой проносились тяжелые машины в направлении Ленинграда. Уже забрезжил рассвет. Небо прояснилось. И сквозь утреннюю дымку в нем было отчетливо видно, как большекрылые стальные птицы сначала собирались в тройки, а потом эти тройки выстраивались клином. Я не спускал глаз с самолетов, пока те не скрылись в предрассветном небе.
      Вот он, воздушный мост! Продрогший после долгой, томительной дороги, я забыл про усталость. Прикинул в уме, сколько же продовольствия через полтора часа лета доставят в Ленинград эти девять самолетов. Получалось, что при полной загрузке - около 20 тонн. Но есть ли она - эта полная загрузка?
      Поднимаясь по крутой деревянной лестнице райкомовского дома, я думал о том, как лучше организовать работу, что надо сделать, чтобы продержаться эти две недели, пока там, в Вологде, Шлыкову и его оперативной группе удастся обеспечить бесперебойное прохождение по Северной железной дороге продовольственных грузов для Ленинграда, а значит, для Хвойной и Подборовья - основных продовольственных баз восточной стороны воздушного моста.
      Еще на лестнице услышал звонок телефона, прибавил шагу, словно почувствовал, что звонят мне, стремительно вошел в кабинет секретаря райкома Е. И. Зверева.
      - Таиров?! Да, приехал, - ответил Зверев.
      Они были знакомы еще с довоенных лет. Таиров всегда дружески относился к Звереву. В свою очередь Евгению Ивановичу также был симпатичен этот подвижный, веселый человек. Поэтому приезду давнего товарища секретарь обрадовался.
      - Сейчас, сейчас. Передаю трубку...
      Когда Таирову передавали содержание шифрограммы, Зверев и находившийся у него в кабинете председатель Хвойнинского райисполкома И. С. Сергеев, тоже давний его знакомый, поочередно пожали ему руку.
      - Евгений Иванович Зверев, - рассказывал М. А. Таиров, - сразу располагал к себе. Держался просто. Я уже давно убедился, что мягкая, застенчивая улыбка, неизменная доброжелательность не мешали Звереву быть требовательным, принципиальным руководителем. Совсем другим характером обладал Сергеев. Порывистый, вспыльчивый, он нередко бывал крут, но, правда, и отходчив. Случалось, учинит разнос, а потом поостынет и обязательно найдет случай извиниться. Зла ни на кого не держал. Потому и мирились с сергеевским крутым нравом. Оба руководителя района, Зверев и Сергеев, стали надежными моими товарищами. И дружба, окрепшая и многократно испытанная в те дни, осталась потом на многие годы.
      * * *
      О том, как развертывались события дальше, после распоряжения из Смольного, мы узнали от Евгения Ивановича Зверева, которого несколько лет назад с помощью жены Сергеева Полины Ивановны (она живет в Ленинграде) разыскали в Москве. Собираясь в Хвойную, пригласили туда и его.
      Наша встреча состоялась в двухэтажном кирпичном здании райкома (в прежнем, хорошо сохранившемся домике расположилась ныне детская музыкальная школа). Присутствовал на ней нынешний первый секретарь Хвойнинского райкома партии Анатолий Алексеевич Бобрищев. Он тепло, по-дружески принимал своего далекого предшественника. Кстати, Бобрищеву было столько же лет, сколько Звереву в сорок первом. На встречу пригласили работников райкома и райисполкома военных лет.
      Уже тогда мы договорились с Евгением Ивановичем снова встретиться в Хвойной. Но время неумолимо. Он не дожил до нашей новой встречи. И сейчас, когда его уже нет, особенно ценен его рассказ в день памятной нашей встречи.
      - К середине ноября сорок первого года, - вспоминал Евгений Иванович, Хвойная обеспечивала воздушную связь не только с Ленинградом, но и с партизанскими отрядами. Наш небольшой поселок стал одним из центров партизанского движения в оккупированных фашистами районах северо-восточной зоны. Ответственность и напряженность в работе особенно возросла после того, как Тихвин оказался в руках врага. Вскоре после этого и прибыл к нам Михаил Алексеевич Таиров.
      Не успел он перешагнуть райкомовский порог, зазвонил телефон. Таирову было передано из Ленинграда указание - за счет местных ресурсов довести ежесуточную норму переброски продуктов в Ленинград по воздуху из Хвойной сначала до 150 тонн, а к концу ноября до 200 тонн. Таирову передали распоряжение Штыкова - срочно созвать в Хвойной кустовое совещание секретарей райкомов и председателей райисполкомов восточных районов с повесткой дня: "Об экстренной продовольственной помощи Ленинграду".
      Что мог доложить в ответ Таиров, только-только ступивший на хвойнинскую землю и еще не успевший прийти в себя после дороги. Но на него надеялись. И Таиров, хорошо знавший кадры руководителей восточных районов, заверил, что задание обкома партии будет выполнено.
      После этого звонка мы немедленно связались с соседними райкомами и передали им указание обкома. Помню, Таиров просил райкомы сделать все возможное для бесперебойной работы транспортных самолетов. Он предложил, не мешкая, собрать и толково проинструктировать председателей сельсоветов. Дойти до каждого колхозника, умело провести сельские сходы. И здесь результат всецело зависел от умного, тонкого индивидуального подхода к каждому человеку. Мы у себя тоже провели оперативное совещание работников райкома и райисполкома. В тот же день все разъехались по району.
      Времени было в обрез. Но и торопиться в разговоре с сельчанами не годилось. На сходах, в личных беседах крестьяне любят все обсудить неспешно, толком да ладом, как говорится. Тут уж со своим уставом не лезь. Сиди, слушай да "на ус мотай".
      Выбор пал на Мошенское
      Вскоре после снятия блокады Государственный Комитет Обороны направил телеграмму в адрес Мошенского райкома ВКП(б), в которой благодарил трудящихся района за активную помощь продовольствием населению осажденного Ленинграда.
      Таиров задержался в кабинете Зверева. Ему важно было определить, какие же районы он возьмет себе. Взял в расчет, что Хвойнинский район стал опорной авиабазой за пределами блокадного кольца, одной из важных баз партизанского движения. На Хвойную легла ответственность и за своевременное обеспечение продовольствием расположенных в райцентре эвакогоспиталей, детских домов.
      Таиров видел, как быстро освоились в этой обстановке Зверев и Сергеев, их ближайшие помощники. В том, что руководители Хвойнинского района люди мобильные, отменные организаторы, Таиров не сомневался. В своем районе они вполне обойдутся без его помощи, так что, решил Таиров, он может выехать в какой-либо другой район.
      Это подтвердили и проведенные первые сельские сходы. Михаилу Алексеевичу Таирову и Евгению Ивановичу Звереву вернувшийся из поездки по району Сергеев рассказал о собраниях в деревнях Старского сельсовета, где побывал сам. Обошел дворы, побеседовал с колхозниками. Узнал, можно сказать, из первоисточников о настроении людей, их мыслях. Особенно о том, что думают солдатские жены. Немало их овдовело. Редкий день не приходили в села похоронки.
      И только после таких встреч Сергеев созывал собрания. Выступая перед крестьянами, умел доходчиво объяснить людям, что от них требуется. При этом всегда стремился помочь колхозникам - где-то пристыдить председателя колхоза, забывшего подвезти дрова многодетной вдове или починить одинокой старушке прохудившуюся крышу...
      Житейского опыта, знания сельчан, их психологии Сергееву было не занимать. Уроженец здешних мест, сын крестьянина-бедняка, он, прежде чем стать председателем райисполкома, прошел многотрудную школу жизни: подростком пас скот, был ездовым, рабочим местного стекольного завода, председателем сельсовета, секретарем райисполкома. Трудолюбию, напористости Сергеева можно было позавидовать. Умел он и веселиться в часы отдыха, располагал к себе душевной открытостью. Бывало, на сельских посиделках Иван Сергеевич брался за гармонь. Хорошо пел, танцевал. Терпеть не мог балабонов, лодырей, хвастунов. С такими был крут, поблажек не давал.
      Сергеев раскрыл пачку "Беломора", закурил. Одну папиросу положил за ухо. Он много курил, стараясь отогнать этим усталость, хроническое недосыпание.
      - Послушайте, - обратился Сергеев к Таирову и Звереву, - какую речь произнес на собрании в "Большевике" председатель колхоза Пискунов. Я эту речь почти дословно в блокнот записал: "Дорогие односельчане! В Ленинграде тысячами умирают от голода детишки, женщины, старики, рабочие, воины защитники города. А среди солдат, пухнущих и умирающих страшной голодной смертью, считай, и наших сыновей, братьев немало. Сколько их, наших односельчан, бьются с фашистами под Ленинградом? Они жизни свои отдают, чтоб вражеская нечисть не растоптала нашу Родину. Так неужели мы не окажем помощь ленинградцам? Неужели не вызволим их из беды? Поможем обязательно. От всего сердца поможем. Пусть только пуще прежнего бьют кровожадного фашистского зверя. Ради спасения питерских, ради победы над вражиной ничего не пожалеем. Так я говорю? Моя семья бесплатно отдает корову, я сам лично доставлю на аэродром коровью тушу. Ничего, как-нибудь проживем..."
      - Ну и что колхозники? - спросил Таиров.
      - Как что, - ответил Сергеев, - проголосовали "за". Каждый обещал поделиться с ленинградцами - у кого что есть. Женщины договорились снарядить обоз с мясом... Обещали сегодня, как раз к погрузке, привезти продукты на аэродром.
      - Молодец, председатель! Сильно сказал, вот это агитатор, - произнес Сергеев.
      - Что молодец, то молодец, - отозвался Таиров. - А как, Иван Сергеевич, в остальных деревнях Старского сельсовета прошли собрания? - поинтересовался он.
      - И там тоже народ с понятием... Правда, кое-кто жался, не без этого: мол, откуда брать мясо.
      Не успел Сергеев договорить, дверь приоткрылась. Он увидел на пороге председателя Старского сельсоавета Ф. Н. Воронова.
      - Заходи, не стесняйся, - пригласил Зверев. - Слыхал, хорошо собрание у вас прошло. Мы уж тут в райкоме наслышаны.
      Обернувшись к Таирову, секретарь райкома сказал, что Воронов сам единственную корову от семьи оторвал и сдал бесплатно в фонд помощи Ленинграду. Хороший пример односельчанам подал.
      Смутился вошедший. Стоит молча. Переминается с ноги на ногу.
      - Иль передумал насчет коровы? - спросил, улыбаясь, Сергеев.
      - Да ты что, Иван Сергеевич! - обиженно оказал Воронов. - Я к тебе по делу. Хорошо, что застал. А то тебя нынче днем с огнем не сыскать...
      - Ладно, - перебил Сергеев. - Выкладывай, какое дело.
      - А дело такое. Позвони, будь добр, райвоенкому товарищу Богомолову. Пусть направит меня добровольцем на фронт.
      - Так ты же, мил человек, по возрасту и состоянию здоровья к службе в Красной Армии не подлежишь... А потом, как это в такое время все бросить?! Этак-то и я мог бы, и вон Евгений Иванович. А кто же здесь останется? Одни женщины?..
      - А что? - возразил Воронов. - Вот жена моя, не хуже меня сработает. Пожалуй, еще получше.
      - Жена? Ничего не скажешь, женщина работящая, расторопная. Люди ее уважают, - сказал Зверев. - Но и она ведь не без дела.
      - А почему не уважить просьбу? - вставил Таиров, вспомнив, как он одно время просился у Штыкова на фронт или в партизанский отряд, да вот ничего не вышло. Михаил Алексеевич хорошо понимал состояние Воронова.
      - И я думаю, надо, пожалуй, уважить, - поддержал Зверев.
      - Ну вот, твоя просьба, - широко улыбнулся Сергеев, - прошла большинством голосов... Я тоже "за".
      - Выходит, единогласно, - заключил Таиров и крепко пожал Воронову руку. - Но все равно, решать будет военком...
      Воронов пробыл на фронте до конца воины. Ьыл контужен. Демобилизовался. Вернулся в родные края с двумя орденами Красной Звезды. А жена его все эти годы хорошо справлялась с обязанностями председателя сельсовета. Ну, а когда муж вернулся, передала ему бразды правления.
      ...Трудным и хлопотным был для Таирова этот день приезда в Хвойную.
      Куда выехать, какой взять район, а то и два, Михаил Алексеевич окончательно решил уже после встречи в общежитии летчиков с командирами и комиссарами эскадрилий.
      Разговор был не из приятных. Авиационные командиры разводили руками.
      - Худо дело, - хмурился Шарыкин, - несколько телег продуктов из районов никак нас не устраивают...
      - Я уже говорил, - заметил капитан Пущинский председателю комиссии обкома, - мои ребята берут на борт полторы тонны груза, а Могут перевозить не менее двух тонн...
      - Вот и считайте, товарищ Таиров, - подытожил Бухаров. - Сегодня наша девятка недодала Ленинграду без малого пять тонн мяса.
      - Мой заместитель Семенков, - добавил Пущинский, - тоже водил девятку. Доложил, что могли бы прихватить еще три-четыре тонны продуктов сверх нормы.
      Летчики сделали все возможное, чтобы как можно больше груза перебросить в город. Частенько даже летали (в нарушение инструкции) без парашютов, чтобы взять за их счет дополнительные десятки килограммов продуктов.
      - Все равно большая часть маршрута пролегает над Ладогой, которую проходим бреющим, прижимаясь к воде, - отговаривались летчики. - Случись беда - никакой парашют не поможет.
      Из самолетов было убрано все, что только можно. И в этом убедился Таиров, встречая час назад самолеты, вернувшиеся из Ленинграда.
      А вот рейсы с продовольствием получались в эти дни легковесными. Таиров и Зверев выслушали летчиков.
      - Я уже доложил Военному совету, - сказал Таиров. - Продуктов завезем на аэродромы даже с запасом, так чтобы вам хватило дважды за сутки слетать в Ленинград. Как летчики - справятся?
      Полковник Шарыкин (он к этому времени стал командиром неотдельной авиагруппы, объединившей три эскадрильи) добродушно усмехнулся:
      - Что ж, вопрос резонный. На Новоладожском пролете наши пилоты до трех-четырех рейсов делают. Думаю, и за нами дело не станет. Так, товарищи командиры?
      Бухаров и Пущинский утвердительно кивнули.
      - Конечно, - заключил Шарыкин, - многое будет зависеть от погоды, но в принципе предложение о двух рейсах принимается.
      ...Интересно было наблюдать за летчиками в столовой. Взрослые, мужественные люди - капитаны, лейтенанты - здесь, в летной столовой, чем-то напоминали озорных, непоседливых ребят. Даже не верилось, что не прошло и часа, как они вели свои корабли над Ладогой, где их подстерегали вражеские истребители.
      Полная раскованность, смех, шутки, невероятные истории, приключившиеся в воздухе или на земле.
      - Мальчики, - молоденькая официантка схватилась за голову, увидев пустые плетеные корзиночки, расставленные на столах. - Признавайтесь, куда подевался хлеб?
      Улыбки летчиков сразу погасли. Они только что вернулись из Ленинграда и на аэродроме раздавали пассажирам, ожидавшим посадки, бойцам комендантской роты, девушкам-трудармейкам хлеб из этих плетеных корзиночек, который они прятали в карманах комбинезонов, в планшетах.
      Догадавшись, куда исчезает хлеб, официантка понимающе сказала:
      - Ладно, ладно, принесу еще...
      Наблюдавший эту привычную для него сценку, Пу-щинский спросил Таирова, где тот намерен провести остаток дня.
      - В Мошенском сельсовете, - ответил Михаил Алексеевич.
      Таиров предупредил товарищей из Мошенского райкома партии, что приедет к ним вечером проводить сельское собрание.
      - До войны, - сказал Таиров, - Мошенский район был настоящей житницей. Очень надеюсь на него.
      ...Зарокотал мотор "эмки". Машина, медленно набирая скорость, выехала на дорогу, устремляясь на юг, в Мошенский район. До него было километров тридцать, и Таиров попытался было вздремнуть. Но сон не шел. Каждый поворот дороги, каждая деревенька были ему хорошо знакомы. Остались позади Шилове, Заделье. Теперь недалеко и до озера Коробожа. Не раз он здесь рыбачил, встречал зорьку.
      Мошенский район был самым благополучным из всех северо-восточных районов Ленинградской области. И от того, что земля была там получше, пожирней, и имелись отменные пастбища на заливных лугах, что тянулись вдоль неторопливых речек - Увери, Махновки, Радоли, Удины. В сосняке, в смешанных лесах, манивших охотников и грибников, прятались озера Великое, Меглино, в которых не переводилась рыба. И чудо - озеро Коробожа. С севера в него вливается извилистая, местами порожистая речка Удина, огибающая, наверное, самую красивую деревню района Яковищи. А чуть спустишься от Яковищ вниз, и откроются взору яковищенские ключи - извилистая, узенькая, быстрая речушка, образуемая холодными родниками, которые бьют с ее дна мощными ключами и выбили здесь бездо-нное русло. Вдоль берега у ключей настроили с незапамятных времен водяные мельницы, у самых глубоких омутов прилепились баньки. Не надо за водой ходить. Напарился - и тут же бултых в обжигающую ледяным холодом ключевую воду... Сужаясь к югу, озеро Коробожа незаметно переходит в реку Уверь. Здесь-то и раскинулась самая богатая до войны старинная деревня Устрека.
      Почти в каждом хозяйстве - добротный бревенчатый дом с двойными оконными рамами, утепленными полом и потолком - для зимы и легкая дощатая изба - для теплого летнего времени. Что ни двор - корова, телята, пять семь овцематок. Держали свиней, кур. Живности хватало и на семью и на продажу.
      Проезжая озеро Коробожа, протянувшееся с севера на юг на добрых два десятка километров, как раз вдоль дороги, Таиров прикрыл глаза и мысленно перенесся в довоенные времена. Одолевала дремота. В полусне поплыли перед глазами яркие картины зимних ярмарок, шумных, веселых, которые обычно устраивались здесь и в Хвойной во время праздников. Ему явно виделись ярмарочные санные обозы, веселыми бубенцами оглашающие зимние лесные дороги, груды коровьих и бараньих туш, всякой снеди, шерсти, овчин и кож, валенок собственной выделки, навезенных на ярмарку мошенскими крестьянами. Славились мошенские валенки - высокие, хоть два отворота по тогдашней моде можно было сделать. А какие сани привозили мошенские на продажу! Хочешь, покупай дровни или розвальни для всяких хозяйственных перевозок. Хочешь, выездные санки, легкие и нарядные, для свадеб или какого другого гулянья.
      Ехали на ярмарки в нарядных овчинных полушубках, повязанных цветными кушаками. Торг вели весело, задорно, шумно, с разными шутейными присказками, не крохоборничали, не жались. Понравился покупатель - охотно сбавляли цену.
      На исходе базарного дня, после удачной торговли, мошенские обычно собирались в чайной. Составят один к одному столы, накроют домоткаными льняными скатертями. Самовар, мед, связки душистых баранок. Чаевники они были завзятые.
      Идет себе неторопливое чаепитие. А женщины, которые всегда ездили с мужьями, братьями на ярмарки, соберутся в кружок и заведут песню. Петь всегда умели и любили в Мошенском районе.
      Таиров открыл глаза, отгоняя дремоту и вместе с нею воспоминания, и попытался думать о предстоящих делах. И снова судьба сводит его с мошенскими крестьянами, только теперь не в мирные, а в самые трудные для страны дни.
      В Мошенское Таиров добрался уже в сумерках. В райкоме партии его поджидали секретари райкома Елизавета Михайловна Вятских и Николай Алексеевич Калинин, здесь же был председатель райисполкома Сергей Никитич Никитин.
      Комната первого секретаря Е. М. Вятских выходила окнами на главную улицу райцентра. Форточка была открыта. Послышалось Таирову, будто у Елизаветы Михайловны кто-то плачет. Может, беда какая стряслась? Быстро взбежал он по лестнице на второй этаж. В комнате секретаря райкома увидел плачущую молодую женщину (это была заведующая отделом пропаганды), она приговаривала:
      - Нет, ну как я могла так оплошать...
      Елизавета Михайловна Вятских успокаивала ее:
      - Ну хватит, хватит, ничего страшного не случилось... Все поправимо.
      - Ну чего ты в самом деле... Перестань, возьми себя в руки, - говорил Калинин. - Нечего плакать.
      - А ну-ка улыбнись! - вторил ему Никитин. Никто из них не заметил вошедшего.
      Сельские сходы
      Ленинградский обком ВКП (б) и Военный совет Ленинградского фронта обратились к трудящимся северо-восточных районов области с просьбой оказать посильную продовольственную помощь блокированному Ленинграду.
      Колхозное крестьянство единодушно откликнулось на эту просьбу. На прошедших сельских сходах было решено организовать из личных запасов массовый сбор продуктов, в первую очередь мяса.
      Об этом рассказала уроженка этих мест Анастасия Михайловна Давыдова. В ту пору она была секретарем Дороховского сельсовета и участвовала в сельском сходе вместе с заведующей отделом пропаганды райкома. Женщина из райкома была опытным партийным работником и, казалось, хорошо усвоила напутствие своего первого секретаря: торопливость, нервозность в разговоре с колхозниками не годятся. Стоит допустить малейший просчет, чего-то недоучесть и тем более оказать даже небольшой нажим на людей - и пиши пропало, не поймут тебя. И тут уж никакие увещевания, укоры не помогут.
      В селе Скуратове Дороховского сельсовета, где предстояло провести сельское собрание, как и в большинстве деревень и хуторов, война чувствительно дала о себе знать. Немало женщин овдовело. А несколько вернувшихся с фронта мужчин - инвалидов, списанных "по чистой", постоянно напоминали всем о войне. А новые похоронки все продолжали приходить.
      Мало что напоминало той осенью сорок первого о довоенной зажиточной жизни. На трудодни колхозникам выдавали крохи. Личное хозяйство было единственным источником питания. А семьи большей частью многодетные.
      Все это надо было учитывать. Умелый агитатор первым делом поинтересуется, порасспрашивает колхозников, какие вести с фронта, как живут. Случалось, спросишь женщину о муже или сыне, как они воюют, о чем пишут, и она тут же в голос и падает замертво: перед самым приходом агитатора почтальон принес в дом похоронку. Да и без этого трудно с хозяйкой поговорить толком: ждут ее колхозные и домашние дела. Пойди управься со всем.