А когда в окрестностях Таллина послышался гром фашистской артиллерии, что ни день, в кирках демонстративно устраивались пышные свадьбы, и праздничное шествие с цветами растягивалось по центральным улицам города.
      - Но не они делают погоду. Напишите, как ведут себя настоящие люди, истинные патриоты Советской Эстонии, - продолжал Лауристин. - К примеру, случай в Локсе. Жаль, вы туда не попадете. Бухта Локса уже занята противником. Там произошло событие, которое очень ясно показывает, кто нам истинный друг.
      К сожалению, Лауристин почти ничего не прибавил к тому, что я узнал от Руднева. Но он сообщил одну весьма существенную деталь: на месте происшествия находился заместитель начальника Политуправления флота бригадный комиссар Карякин.
      - Думаю, это для вас самый надежный источник, - заключил Лауристин.
      Василия Васильевича Карякина мы хорошо знали как строгого, требовательного, но вместе с тем на редкость теплого и душевного человека. В эти дни его редко видели в Политуправлении. Большую часть времени он находился на кораблях или в частях морской пехоты. В момент воздушного налета немецких пикировщиков он на посыльном катере подходил к эсминцу "Карл Маркс". При взрыве бомбы его ранило в ногу и контузило.
      Все это я узнал гораздо позже от моряков. А пока я спешил в Кадриорг, где помещался морской госпиталь. Очень скоро я нашел палату и койку, на которой увидел Василия Васильевича. Забинтованная нога лежала поверх одеяла. Думаю, ему было не сладко в это время, но он и вида не показал. Приветливо помахал рукой и, улыбнувшись, произнес:
      - От вашего брата никуда не скроешься.
      Из рассказа Василия Васильевича отчетливо вырисовывалась картина событий, развернувшихся в бухте Локса.
      ...Корабль стоял на рейде. После прямого попадания бомб он стал быстро погружаться на дно. Успели спустить баркасы, собрали раненых, подобрали обожженных, плававших вокруг корабля в горящем соляре и направились к берегу.
      В мирное время военные корабли не очень-то удостаивали своим вниманием бухту Локса: здесь даже причалить было некуда. Первыми появились на берегу директор местной школы Арнольд Микович Микивер и его жена. Потом сбежались мальчишки - ученики Микивера, рабочие кирпичного завода, их жены, учителя... Прибежала медсестра и даже провизор из аптеки. Спокойно и деловито они подошли к баркасам и помогли легкораненым выбраться на берег, тяжелораненых выносили на руках.
      Медсестра Юхана оказывала первую помощь. Учителя и школьники превратили школу в госпиталь, раздобыли в поселке кровати, одеяла, постельное белье, уложили пострадавших и трогательно ухаживали за ними.
      Немцы в это время находились всего в пятнадцати километрах от Локсы, могли неожиданно нагрянуть, захватить раненых моряков и учинить кровавую расправу.
      Часы и даже минуты решали все. А до Таллина далеко. Как быть, чтобы там узнали о несчастье и выслали помощь? Телефонная связь была нарушена. Несколько раз пробовали звонить окружным путем. Ничего не получалось. Тогда кому-то пришла мысль: устроить живую эстафету от одного поселка к другому, и так до самого Таллина. Решено - сделано! Бригадный комиссар Карякин написал донесение, и ребятишки на велосипедах помчались в ближайший населенный пункт, а оттуда дальше, дальше и дальше...
      Через некоторое время к школе подошли автобусы из таллинского военно-морского госпиталя. Все население собралось проводить раненых. Василий Васильевич Карякин поднялся на камень, чтобы сказать несколько слов, но когда увидел грустные лица мужчин, слезы на глазах женщин, ему стало не по себе, слова комом застряли в горле. "На кого мы оставляем этих честных и добрых людей, - подумал он. - Ведь немцы все узнают и, конечно, не пощадят".
      - Спасибо, товарищи, - с трудом сказал он. - У нас есть пословица: "Друзья познаются в беде". Мы будем помнить всех вас и эту бухту дружбы. Мы еще встретимся.
      Автобусы тронулись в путь. А у школы стоял учитель Микивер, медсестра Юхана, провизор, школьники, стояло все население поселка. Издалека были видны белые платочки в руках женщин, шляпы и кепи, поднятые высоко над головами мужчин.
      Вот что я узнал от Василия Васильевича. Узнал главное. В моей записной книжке было достаточно материала, чтобы написать корреспонденцию, но, прощаясь со мной, Василий Васильевич строго-настрого предупредил:
      - Пока ничего в газету не давайте. Немцы прочитают, и плохо будет нашим друзьям.
      Я последовал совету Карякина, не написал ни одной строчки. И два года после оставления Таллина наши газеты хранили на этот счет полное молчание.
      А в двадцатых числах сентября 1944 года, накануне освобождения Таллина, вместе с нашими катерниками я оказался в бухте Локса. Эстонцы нас встретили как родных. И поведали, какой дорогой ценой пришлось расплатиться патриотам за свое гуманное отношение к раненым морякам...
      Бои у городских застав
      Последние числа августа... У стен Таллина много дней не затихает жестокая битва. Немецкое командование бросает в бой новые и новые силы. Три фашистские дивизии сняты с Ленинградского направления и переброшены сюда, в Эстонию.
      "Таллин падет через двадцать четыре часа", - сообщает берлинское радио.
      "Невод заведен. Рыба находится внутри невода. Можно считать, что русской армии и Балтийского флота больше не существует", - передают шюцкоровцы.
      И не только враги, даже наши союзники пророчат самый мрачный исход борьбы.
      "Положение русских безнадежное. Они закупорены в Таллине, как в горле бутылки, и единственное, что им осталось, - это затопить свои корабли и пробиваться по суше в Ленинград", - заявляет английский радиообозреватель.
      Ленинград не может нам помочь: он сам в опасности. К тому же шоссе Нарва - Таллин уже в руках гитлеровцев. Остается одно: пружинить - как говорил Вишневский - и держаться. До последней возможности удерживать Таллин, поскольку здесь сосредоточены и корабли, и склады боепитания, и продовольственные запасы.
      А самое главное, Таллин отвлекает большие силы противника от наступления на Ленинград, без Таллина трудно сражаться островным гарнизонам Эзеля, Даго и полуострова Ханко. Береговые батареи Таллина, Ханко, Эзеля, Даго взаимодействуют, закрывают вход в Финский залив вражескому флоту. Кроме того, Ханко, Эзель и Даго прикрывают наши базы, откуда активно действуют балтийские торпедные катера.
      Вот почему все, чем располагает флот: корабли, авиация и люди, - все брошено навстречу врагу, чтобы возможно дольше задержать его на промежуточных рубежах, измотать его силы.
      Таллин в кольце пожаров. Огонь полыхает вдоль всего побережья - от пестрых домиков Пириты до рыбацких слобод. Черные столбы дыма поднимаются в небо и долго-долго почти неподвижно висят в воздухе. Вдали перекатываются взрывы, сливаясь с гулкими залпами крейсера "Киров", лидера "Ленинград", эскадренных миноносцев и многих других кораблей, темные силуэты которых ясно выделяются на фоне спокойных вод Таллинского рейда.
      Корабли ведут артиллерийскую дуэль с врагом, помогают армии сдерживать противника на главном направлении.
      Особенно сильное впечатление производит крейсер "Киров", его стройный корпус, весь устремленный вперед. Он скользит, рассекая гладь моря. На борту мелькают желтые огненные вспышки, и по воде проносится грохот выстрелов.
      Снаряды корабельной артиллерии летят туда, где идет борьба не на жизнь, а на смерть, и наши люди дерутся из последних сил, чтобы не допустить прорыва противника в город.
      Подобные раскатам грома, басовые голоса крейсера "Киров" слышны и днем, и ночью, и на рассвете. Их уже хорошо знают в наших войсках. Они известны и противнику.
      Гитлеровцы не раз делали попытку уничтожить крейсер в Рижском заливе и продолжают за ним охотиться здесь, у Таллина.
      Едва им удается приблизиться на расстояние выстрела, как всю мощь огня они обрушивают на крейсер. В бинокль можно различить немецкие аэростаты наблюдения, появляющиеся над лесом и корректирующие огонь своих батарей. Что ж, артиллерия "Кирова" бьет и по аэростатам, расстреливает и поджигает их.
      Дальнобойные батареи врага обстреливают рейд. Вокруг "Кирова" высоко взлетают столбы воды, то далеко, то совсем близко от борта. Корабль непрерывно меняет место и тем самым сбивает пристрелку вражеских артиллеристов.
      За один день 23 августа противник выпустил по рейду более шестисот снарядов. "Киров", в свою очередь, отвечал огнем.
      Передышка продолжалась лишь несколько ночных часов, а с первыми лучами солнца опять завязалась дуэль. Убедившись, что потопить крейсер артиллерийским огнем не удастся, гитлеровцы с утра бросили на корабль авиацию.
      Крейсер атаковали восемнадцать пикировщиков. Теперь к грохоту пушек главного калибра присоединили свой голос зенитки и пулеметы.
      Первая тройка вражеских самолетов пикирует на крейсер с правого борта.
      Наступает самый острый момент. Самолеты один за другим резко снижаются, и от них отрываются бомбы.
      - Лево на борт! - приказывает командир корабля рулевому.
      Главстаршина Андреев быстро перекладывает руль, и крейсер уклоняется влево. Через несколько секунд шесть бомб падают в воду справа от корабля. Искусное маневрирование спасает корабль от прямого попадания.
      Но слева заходит вторая тройка. Вновь маневр - и опять бомбы летят в воду.
      И так почти весь день - атака следует за атакой. Зенитчики крейсера отбили одиннадцать воздушных атак. Более ста бомб было сброшено в этот день авиацией врага, но ни одна из них не причинила "Кирову" сколько-нибудь серьезных повреждений.
      - Рыбку глушат, стервятники, - смеялись утомленные напряженным боем моряки.
      А командир корабля объяснял:
      - Если корабль на ходу, то пикировщики не так опасны. Нужно только умело маневрировать.
      Бои у городских застав. Снаряды летят через город: над головами не затихает их противный свист, рассекающий воздух. Корабли занимают огневые позиции напротив ближайшего пригородного местечка Пирита и бьют по батареям и живой силе противника. Катера-дымзавесчики шныряют между кораблями и закрывают их облаками густого дыма.
      Обстановка усложняется с каждым часом, но в городе сохраняется порядок. По ночам на улицах тишина. Патрули, зажигая фонари, проверяют пропуска.
      Противник любой ценой хочет прорваться в Таллин. Пленные говорят, что фашистские полки несут большие потери, но сейчас подтягиваются новые силы из Риги и Каунаса. Видимо, скоро начнется последний и решающий штурм Таллина.
      Постепенно угасает деловая жизнь. В центре города нет привычного оживления - мало пешеходов, не видно традиционных таллинских извозчиков. Смолк грохот трамваев, молчат уличные радиорупоры. Пустуют газетные киоски.
      По тенистым аллеям парка Кадриорг прыгают ручные белки. Они голодны кому придет в голову их покормить?! В узеньких улочках тихо и пустынно. Никто не обращает внимания на мусор, который не убирался много дней. Исчезли дворники в белых передниках с метлами и совками. Учреждения закрыты. На дверях парикмахерских круглосуточно висит плакат "Salutud" (закрыто).
      На улице Харью владельцы снимают тенты над зеркальными витринами магазинов готового платья и закрывают их щитами. Удары молотков эхом отдаются в конце улицы. Так забивают последние гвозди в гробовую доску.
      В ресторане гостиницы "Золотой лев" посетителей встречает толстый, с двумя подбородками человек во фраке - тот самый необычайно любезный метрдотель, который всегда учтиво смотрел в глаза, стремясь угадать желания и вкусы клиента.
      Сейчас его окаменевшее лицо могло бы соперничать с египетской мумией.
      - Что угодно? - спрашивает он.
      - Можно пообедать?
      На лице человека во фраке саркастическая улыбка:
      - Кончилось, все кончилось, достопочтеннейшие товарищи...
      Он бесцеремонно показывает нам спину и уходит.
      * * *
      Молчат паровозные гудки. Бывало, они, перекликаясь днем и ночью, радовали и ободряли людей. А без них чего-то не хватает, грустно и тоскливо на душе. Получен приказ Ставки Верховного Главнокомандования: войскам, сражавшимся под Таллином, и Краснознаменному Балтийскому флоту отойти в Кронштадт и Ленинград.
      Фронт перемещается еще ближе к городу. В окопах при въезде в Таллин, на развилке дорог, у памятника морякам русской броненосной лодки "Русалка", уже ведут бой автоматчики, прикрывающие отход наших воинских частей.
      На самом берегу моря в кустах зелени кого-то хоронят. Нет ни оркестра, ни гроба. Неглубокая могила вырыта в тени, и возле нее на санитарных носилках девушка, одетая в шинель, с белым, как мрамор, лицом. Улыбка застыла на тонких губах. Руки по швам. Русые волосы разметались.
      Вокруг носилок бойцы. Скорбно склонены головы. Командир - высокий, пожилой человек - перочинным ножом режет зеленые ветки, а боец сплетает из них венок.
      Когда венок готов, командир бережно кладет его у изголовья погибшей, и все снимают пилотки. Тело девушки-бойца опускается в могилу.
      Двое бойцов уже взялись было за лопаты, но командир сделал знак отставить. Он с минуту стоит молча, потом поднимает голову и, будучи не в силах подавить волнение, начинает тихо говорить:
      - Товарищи! Мы прощаемся с Зиной, с нашим хорошим другом. Она была так же молода, как и вы. Она спасала вашу жизнь и сама хотела жить. И вот нет ее. Мы оставляем ее здесь, в сырой земле. Прощаясь с ней, скажем: мы вернемся сюда, в Таллин. Вернемся обязательно!
      Он замолк, и все стоят в горестном оцепенении, пока первая горсть земли не брошена в могилу.
      ...Улица Нарва-Маанте. У здания школы, превращенной в госпиталь, сгрудились санитарные машины. Выносят раненых, назначенных к эвакуации на транспортах. Один из них срывается с носилок и кричит:
      - Я сам! Я сам!
      Он вырвался из рук санитаров и с безумными глазами бежит в толпу. Санитары настигают его и ведут обратно к машине.
      - Я к своим!.. К ребяткам!..
      - Осторожнее, товарищи, он бредит, - объясняет врач. На главных улицах люди, машины, повозки. По лицам солдат сбегают струйки пота. Некоторые солдаты держат две-три винтовки - свою и убитых товарищей. На плечах несут пулеметы. Все спешат в порт. Ветер с моря гонит запах гари и пороховой дым.
      Улицы перегорожены баррикадами из толстых бревен, связанных колючей проволокой. Оставлены лишь неширокие проходы, возле которых стоят бойцы, ожидая, когда пройдут последние воинские части, чтобы закрыть бревнами эти проходы, перегородить путь немцам в Минную и в Купеческую гавани.
      В Минной гавани среди страшного грохота, среди непрерывных огненных вспышек и густого дыма, расстилающегося над землей и временами скрывающего из виду наши корабли, происходят торжественные проводы на фронт курсантов Военно-морского училища имени Фрунзе.
      Рослые юноши в новых форменках с голубыми воротниками; до блеска надраены бляхи на ремнях. Вот такими мы видели их на парадах, на Дворцовой площади в Ленинграде, и одно их появление всегда вызывало в народе восторг.
      Они выстроились поодаль от пирсов. К ним выходит командующий флотом вице-адмирал Трибуц и обращается с короткой речью, которая поминутно заглушается резом орудий.
      - По выправке узнаю вас, товарищи курсанты. Не скрою - на горячее дело идете. Бейте врагов, как били их ваши отцы и деды. В боях под Таллином помните о Ленинграде! За землю Советскую, за родное Балтийское море - ура!
      "Ура" прокатывается из ряда в ряд. Чеканя шаг, безупречно выдерживая равнение, курсанты проходят торжественным маршем и скрываются за портовыми зданиями. Глядя на них, щемит сердце: не многие вернутся домой...
      Разрывы снарядов, гул канонады, клубы кирпичной пыли напоминают о том, что бой идет неподалеку, жестокий и неумолимый бой.
      "Киров" и миноносцы дают залп за залпом.
      Непрерывные огненные вспышки. Плывут тучи дыма.
      Поблизости от стоянки транспортов, где идет погрузка наших войск, горит склад с патронами. Слышится сухой треск рвущихся патронов и глухие взрывы.
      Все охвачены волнением, считая минуты, оставшиеся до выхода транспортов в море. В каждом из нас живет вера в то, что опасность существует только тут, в гавани, что достаточно оторваться от причала, как корабль станет неуязвимым... Такое странное ощущение не только у армейцев, но и у моряков...
      Капитаны транспортов руководят погрузкой техники. Помощники капитанов размещают людей, непрерывно прибывающих с фронта.
      Из кабины плавучего крана показалось искаженное от злобы лицо крановщика.
      - Какого черта грузите ящики? Живым людям места мало, а вы с фронта ящики приперли!
      - Боезапас это, дурная голова! - отвечает снизу боец.
      - Боезапас, боезапас! Кому он нужен в море, твой боезапас! надрывается крановщик.
      - В Ленинграде все пригодится.
      Тяжелый кран поднимает на борт груды ящиков с боезапасом.
      Сторожевой корабль "Пиккер", служивший командным пунктом, уже давно опустел. Адмирал В. Ф. Трибуц со своим штабом и член Военного совета Н. К. Смирнов перешли на крейсер "Киров".
      Фигура начальника штаба флота Ю. А. Пантелеева мелькает на пирсе. К нему поминутно обращаются - то насчет неполадок с погрузкой, то спешат выйти в море и просят "добро". Один армейский капитан, только что явившийся со своей частью, хочет во что бы то ни стало попасть на транспорт, которому уже дано "добро" на выход из гавани.
      - Разрешите, товарищ начальник, - чуть ли не умоляющим голосом просит он. - У меня никакой техники нет, последнюю пушку подорвали.
      - Не могу, - решительно заявляет он. - Транспорт переполнен. Грузитесь на танкер.
      Капитан видит, что его уговоры не помогут, отходит в сторону и спрашивает первого попавшегося ему матроса:
      - Братишка, ты не знаешь - танкер с нефтью? А то ведь сгорим к чертовой бабушке.
      - Не беспокойтесь, танкер порожний.
      - Порожний? Ну, тогда порядочок...
      Обрадованный капитан бежит к бойцам и ведет их к борту танкера.
      Непрекращающийся свист снарядов, и вдруг в небе нарастают новые звуки глухой рокот. Самолеты!.. Они летят на восток. Значит, не наши. На палубе транспорта кто-то кричит: "Всем вниз!"
      Черные точки приближаются с разных направлений... Все дрожит от гула зениток. Небо в густых облачках разрывов шрапнели. Никто не ожидал, что несколько транспортов и боевых кораблей способны создать на пути противника такой густой зенитный огонь. Перекрывают всех, конечно, зенитки крейсера "Киров". Он окутывает себя дымовой завесой, но как раз на него и направляют свой основной удар фашистские самолеты. На мгновение они как будто повисают в воздухе и тут же пикируют на "Киров" один за другим.
      - А ведь могут угробить, - шепчет встревоженно боец.
      Но в ту же секунду он преображается, толкает соседа в бок и с детской восторженностью кричит:
      - Смотри, боятся! Честное слово, боятся!
      Фашистские летчики и впрямь не решаются приблизиться к шапкам разрывов: они пикируют поодаль от крейсера.
      Невероятный грохот. Столбы воды закрывают корабль. Но вот спадает водяная стена, и снова видны знакомые контуры башен и надстроек.
      Трудно сказать, сколько минут беснуются в небе фашистские пикировщики. Когда с замиранием сердца смотришь в небо и на корабль, бой кажется очень долгим.
      На эти минуты все в гавани остановилось: бойцы как поднимались по трапу на танкер, так и замерли на том месте, где застал налет. Подъемный кран, подхвативший с пирса противотанковую пушку, не успел опустить ее в трюм: пушка повисла в воздухе. Крановщик высунул голову из окна кабины, и на его лице нет и следа от недавней злости, оно полно тревоги за судьбу нашего красавца крейсера.
      В небе клубы черного дыма. Самолеты отогнаны. Зенитки замолкли, и водворилась тишина, от которой все мы успели отвыкнуть.
      Вдали от пирса останавливается серая трофейная малолитражка. Из нее выходит Всеволод Вишневский. Прищуренными глазами долго смотрит на пожары, на рейд, окутанный дымом, прислушивается к непрерывному гулу выстрелов.
      Оглянувшись по сторонам, Вишневский насупился и обратился к шоферу, показывая на узенький проезд между двумя кучами угля:
      - Здесь ее подорвите.
      Шофер колеблется:
      - Может, просто бросим, товарищ полковой комиссар? Карбюратор испорчу, сам черт не наладит.
      - Вы приказ знаете: ничего врагу не оставлять. Выполняйте приказ.
      - А если я ее в воду? - продолжает упрямиться шофер.
      Он смотрит на пирс, где полно людей и машин - яблоку упасть негде. Поняв, что из его плана ничего не выйдет, шофер загоняет машину между двумя кучами угля. Долго роется в багажнике, словно жаль ему расстаться со своим детищем, не спеша извлекает оттуда заплечный мешок, инструменты и весь остальной скарб. Отойдя в сторону, он несколько минут смотрит на машину издали, а затем кричит во все горло:
      - Попрошу подальше, товарищи! Как бы осколочком не задело!
      Из-за кучи угля, со всего размаха он бросает в машину гранаты-лимонки и сам падает на землю. Обломки машины поднимаются в воздух и разлетаются среди угля.
      Шофер бежит к разбитой машине, и мы снова слышим его голос:
      - В порядке, Всеволод Витальевич, приказ выполнен в точности.
      Вишневский и его шофер с вещевым мешком за плечами шагают к пирсу.
      Среди пожаров на улицах слышны выстрелы и пулеметные очереди: это уличные бои, но не с немцами, а с кайтселийтовцами, которые засели на чердаках, в подвалах, и хотят отрезать отряды прикрытия, задержать их, чтобы они не успели ни в одну из гаваней на суда, уходящие в Кронштадт.
      * * *
      Нас всех распределили по кораблям. Вишневский пойдет на лидере "Ленинград", а меня, Анатолия Тарасенкова и еще многих писателей и журналистов направили на "Виронию".
      Пароход "Вирония" камуфлирован и потому утратил свою прежнюю франтоватость. Он стоит крайним в ряду еще не ушедших кораблей.
      Масса людей. И штабные офицеры, и работники Политуправления флота, и сотрудники прокуратуры, трибунала с кипами бумаг, и морские пехотинцы.
      Каюты переполнены. Люди стоят, сидят и лежат в узеньк,их коридорах и на палубах. Многие, вернувшись с передовой после бессонных ночей, примостились на палубе. Если нужно куда-либо пробраться - перешагиваешь через них...
      По всему побережью бушует огонь. И может показаться странным, что в ясный солнечный день на рейде темно от дыма. Сигналы, переданные флагами, не различишь. Сверкают огни прожекторов. Только они могут прорвать этот фантастический мрак.
      Небо озарено багровым отблеском пожаров. Полыхает арсенал - старинное здание с высокими колоннами. Факелы огня стоят над нефтяными цистернами в Купеческой гавани.
      Население корабля возрастает с каждой минутой. Встречаются друзья, только что дравшиеся с фашистами на окраинах города. Усталый поднимается на борт с рюкзаком за спиной и наш друг профессор Цехновицер.
      - Привет, ребятки! - кричит он издали, заметив нас, и медленно передвигает ноги по трапу.
      Его лицо обросло бородой. Шинель помята, ботинки в глине. Одно в этом человеке неизменно - бодрость, оптимизм.
      - Ну и попал в чертову мясорубку, - рассказывает он. - Каким чудом уцелел, просто не понимаю. Мы три дня из боя не выходили, и я думал - конец всему, и вдруг сообщение об отходе, приказ явиться в Минную гавань.
      - Вы под счастливой звездой родились, - замечает кто-то.
      - Какое там, - махнул рукой Цехнсвицер. - Просто случай. На войне есть свои необъяснимые законы.
      При виде Цехновицера у всех нас сразу поднялось настроение. Мы ведем его в нашу, и без того переполненную, каюту, по общему согласию уступаем ему самое лучшее место и выставляем на стол всю еду, какая только осталась. Но он не ест, а едва успевает отвечать на наши вопросы...
      До выхода в море еще есть время, хочется посмотреть, что вокруг. Мы сходим с "Виронии" и попадаем в толпу солдат, заполнивших гавань.
      Немецкие батареи по-прежнему бьют с закрытых позиций. Вокруг кораблей поднимаются белые султаны воды - то где-то поодаль, то у самого борта. Кажется, вот-вот снаряд разорвется на палубе. Но расчеты наших моряков расстраивают намерения противника: корабли под прикрытием дымовых завес непрерывно меняют места и продолжают обстреливать врага. Они живут и сражаются.
      В 11 часов 15 минут противник снова сосредоточил огонь на "Кирове". Сплошная волна разрывов встала вокруг крейсера. Уклоняться нет возможности. Еще минуты две - и крейсер получит повреждения.
      Трудное положение флагмана заметил командир миноносца "Яков Свердлов". Он снялся с якоря и под градом снарядов дал полный ход. Дымовая завеса плотно окутала рейд. Пристрелка вражеской артиллерии сбита. Но не успела еще рассеяться дымовая завеса, как немецкие снаряды вновь падают у борта "Кирова". На этот раз снаряд взорвался на палубе. Есть раненые. Но корабль продолжает вести бой.
      В Минной гавани, вероятно, еще никогда не было такого скопления охваченных тревогой людей. Кого только здесь не встретишь! Крупные государственные деятели Эстонской республики, рабочие со своими семьями, известные писатели и артисты. И особенно много военных.
      Подразделения Красной Армии приходят на пирс строем. Усталые потные лица бойцов. Шутка ли сказать: по две-три недели не выходили из боя!
      Все, что происходит кругом, - странно и необычно для молодых бойцов. Они пугливо взирают на громады транспортов. По всей вероятности, многие из них никогда в жизни не были на корабле. И уж, конечно, не при таких обстоятельствах надеялись познакомиться с морем и совершить свое первое плавание.
      Посадка на транспорты происходит быстро и организованно. Как только транспорт заполнен - к нему подходят буксиры и ведут из гавани, а дальше он идет своим ходом и занимает место, отведенное ему в отряде кораблей.
      Пробиваясь сквозь толпу, совершенно неожиданно лицом к лицу встречаю председателя Совнаркома Эстонской ССР Иоганнеса Лауристина. Он в синем плаще, на голове спортивная шапка с длинным козырьком, какие чаще всего носят лыжники. За плечами рюкзак, набитый вещами.
      - Вы куда держите путь? - спрашиваю его.
      - На ледокол "Судртыл". Хочу повидаться с нашими товарищами.
      - Вы опоздали. "Сурдтыл" вышел в море.
      - Неужели?! - с досадой восклицает Лауристин. - В таком случае пойду поищу другой транспорт, на котором эвакуируются эстонцы. До встречи в Ленинграде!
      Мог ли я подумать, что разговариваю на пирсе с Иоганнесом Лауристином в последний раз. Он трагически погиб во время похода.
      Наступила ночь, но бой продолжается.
      Древний Вышгород стоит на возвышенности, точно сказочный богатырь, среди моря огня. В отблеске пожаров на башне "Длинный Герман" виден красный флаг.
      На улицах Таллина то и дело рвутся снаряды. Солдаты, моряки и рабочие бойцы истребительных батальонов держатся на самых последних рубежах.
      Мыс Юминда
      Вы знаете, что такое мыс Юминда?
      Вряд ли знаете, если вы не моряк.
      Этого названия нет на широкораспространенных географических картах. Напрасно вы будете искать его в школьных учебниках географии, в атласах и справочниках. Этот мыс мало известен людям, не имеющим отношения к мореплаванию, хотя он находится на южном берегу Финского залива, недалеко от Таллина. И только в морской лоции и на специальных штурманских картах можно видеть выступающий в воду, закругленный отрезок земли, поросший лесом, и маленький, похожий на ковшик, залив Харалахт.
      Ночью, в густой темноте или когда наползает стена непроглядного тумана, на помощь морякам спешит яркий, прорезающий темень и туман сноп света маяка Юминданина. Он медленно проплывает над водой, указывая верный и безопасный путь.
      Возможно, прошли бы еще годы и десятилетия, а мыс Юминда по-прежнему оставался в неизвестности, если бы не августовские события 1941 года.
      Итак, продолжим наш рассказ.
      ...Транспорты выходят в море. Боевые корабли прикрывают их отход. Настала очередь и нашей "Виронии". Портовый буксир заводит концы.
      Медленно разворачивается грузный пароход. Буксир ведет его к выходным воротам, обозначенным буями. Шквал огня. Несколько снарядов падает невдалеке от борта "Виронии". Вода окатывает палубу. Еще снаряд. Корпус дрогнул, снаряд разорвался между буксиром и "Виронией". Взрывная волна основательно тряхнула буксир. Мы, стоящие на палубе, были уверены, что буксир перевернулся. Но водяной столб спал, и мы увидели - буксир целехонек, перебиты лишь тросы. Командир "Виронии" с мостика в Мегафон отдает команду:
      - На буксире! Заводить новые буксирные концы. Новые, говорю!
      Его голос тонет в шуме.
      Буксир поворачивает и снова медленно подходит к носу парохода. Матросы на лету ловят трос и закрепляют его. Буксировка продолжается.
      Мы идем мимо острова Нарген. Зеленый, поросший густым лесом, с желтым песчаным берегом и громадными серыми валунами, он остается слева. Где-то в глубине зелени сверкают орудийные вспышки. Расположенные на острове, наши батареи будут стрелять, пока из Таллина не уйдет последний корабль. Затем батареи взорвут, а людей эвакуируют на катерах. Сейчас они стоят замаскированные под сенью прибрежных кустов.
      Мы хорошо понимаем, что нас ждет впереди. Предстоит идти через густые минные поля, отражать атаки вражеской авиации, торпедных катеров и подводных лодок. Противник давно начал готовиться к этому дню. На захваченные им прибрежные аэродромы несколько дней стягивалась авиация. В финских портах укрывались подводные лодки и торпедные катера: немецкое командование готовило все для уничтожения боевого ядра Балтийского флота.
      Не первый раз в истории враг зарится на Балтийский флот. В марте 1918 года он тоже пытался захватить русские корабли, находившиеся в Гельсингфорсе. Финский залив был скован тогда тяжелыми льдами. На кораблях не хватало квалифицированных специалистов, туго было с топливом. Но матросы - коммунисты Балтики совершили неслыханный подвиг: из-под носа врага увели линкоры, крейсеры и другие корабли, составлявшие тогда основное ядро Балтийского флота. Этот героический поход вошел в историю под именем "Ледового".