У костра

Несмотря на свою внешнюю робость, Васек оказался настойчивым парнем. В тот же день он зашел к Егору на колхозный двор, рассказал, как идет подготовка к сбору, и убедил секретаря в том, что перед сбором надо обязательно показать ребятам картину «Александр Невский». Егор, хоть и не без труда, уломал механика, и тот согласился «прокрутить кино» для пионеров бесплатно.

На другой день в школу набилось полным-полно детворы. Занавесили окна, расселись – кто на партах, а кто и просто на полу. В классе стало темно, затрещал аппарат. На мерцающем экране появились знакомые псковские пейзажи, древний Новгород, князь Александр Невский со своей дружиной. Затаив дыхание следили ребята за битвой на Чудском озере, с ненавистью глядели на псов-рыцарей. В классе было душно и жарко, а на экране мела пурга, дружинники мерзли, ожидая сигнала атаки.

Восторженными криками, улюлюканьем, свистом встретили ребята бегство псов-рыцарей. Механик Степан даже выключил аппарат и пригрозил, что, если не утихнут, дальше показывать не будет…

Раскрасневшиеся от духоты ребята высыпали после сеанса на улицу, залитую ярким солнечным светом. К перевозу шли вместе – лукинские и воронцовские. Всю дорогу спорили, настоящие ли доспехи были у псов-рыцарей и по правде ли их били оглоблей по головам. Незаметно дошли до деревни.

– Смотрите не опаздывайте, – предупредили воронцовские. – Как гудок загудит, так и выходите.

Гудок извещал о конце работы на фанерном заводе. Завод стоял на Ловати, километрах в восьми, но в тихую погоду на берегу реки Полы его было хорошо слышно.

Как медленно ползло в этот день время! Ягодай то и дело выбегал из избы и прислушивался.

– Может, гудок испортился? – приставал он к брату.

Толька, одетый по-праздничному, в новой рубахе, с красным галстуком, делал вид, что его это не волнует. Но наконец он, не выдержав томительного ожидания, побежал к друзьям.

Нашел он их на берегу речки, где они старательно оттирали песком заскорузлые пятки.

Пришел Васек, тоже в пионерском галстуке. Из школы он принес пионерское знамя.

– Ну, готовы? – спросил он.

– Мы давно готовы, да вот гудок…

И в этот момент издалека донесся густой низкий басок, который постепенно окреп и перешел на высокую ноту. На этой ноте гудок задержался, будто птицей недвижно парил над землей, потом снова опустился до низкого баска и замер так же неожиданно, как и возник.

Все засуетились. Сашка Гуслин, как самый высокий, встал впереди, со знаменем, а Леньке пришлось идти почти в самом конце, вместе с девчатами.

Когда лукинские пионеры пришли со знаменем к месту сбора, из-за кустов вдруг раздалась веселая барабанная дробь. Казалось, невидимый барабан так и выговаривает: «Старый барабанщик, старый барабанщик…» Поднявшись на пригорок, поросший клевером, пионеры увидели, что вместо барабана воронцовские ребята приспособили кусок фанеры. Они повесили его, как качели, на шею барабанщику, и получилось здорово.

Близился вечер. Вытянулись и легли на воду тени деревьев. Даже легонький ветерок, рябивший речку, и тот утих. Ребята набрали сухих веток, и вскоре на берегу Полы загорелся яркий костер. Солнце спустилось к самому лесу.

С каждой минутой, приближающей начало сбора, Ленька все больше робел. Казалось, чего тут: ребята все свои, знакомые, а все же робость холодком проникала куда-то внутрь и забиралась под коленки. Наконец все расселись, и Васек сказал:

– Слово предоставляется Лене Голикову.

– Александр Невский был новгородский князь, – произнес Ленька первую фразу и умолк. Пауза длилась так долго, что кто-то из девчонок прыснул.

– Он жил в Новгороде… – Ленька никак не мог собраться с мыслями.

– Про псов-рыцарей расскажи, – шепотом подсказал ему Сашка.

– Александр Невский защищал родину и разбил псов-рыцарей на льду Чудского озера…

Дальше пошло лучше. Ленька начал рассказывать, как враги напали на нашу землю, как собрал Александр Невский дружину и выступил в поход. Особенно внимательно стали слушать Леньку тогда, когда он начал рассказывать о своей поездке в Ленинград, о том, что видел сам, о серебряной гробнице, стоящей в Эрмитаже.

Когда Ленька рассказывал обо всем этом, к костру подошел дед Арсентий, воронцовский конюх. Шел он половить на зорьке окуньков и завернул к костру.

– Здравствуй, честная компания! – приветливо воскликнул старик, но, заметив, что Ленька что-то говорит, а ребята слушают, торопливо прикрыл ладонью рот и замолчал, внимательно прислушиваясь.

Ленька кончил, и наступило молчание.

– Может, у кого вопросы есть? – громко спросил Васек. Вопросов не было. Васек виновато улыбнулся. Первый раз в жизни проводил он пионерский сбор, и вот на тебе! – затеяли разговор, разожгли костер, а говорить уже не о чем.

Дед Арсентий потянулся к костру за огоньком, взял горевшую с одного конца ветку и, склонив голову набок, чтобы не подпалить бороду, закурил.

– А в наше время разве так было? – обратился он к Ваську. – В Питер съездил, запросто в царский дворец пошел – это Шурки-то плотовщика сын! Раньше такого во сне не приснилось бы! Как мы мучились – не приведи бог! Сейчас еще тоска берет, как вспомнишь…

– Расскажите, Арсентий Петрович! А то они думают, что всем испокон веков так хорошо жилось! – Васек кивнул головой на сидящих вокруг костра ребят.

– Да какой из меня рассказчик! – отмахнулся дед Арсентий. – Разве про то, как плоты гоняли, сказать? Мученье одно…

– Про ребят, дядя Арсентий, как прутья мяли! – попросил кто-то из воронцовских, очевидно, слыхавший прежде рассказы конюха.

У вожатого появилась надежда, что сбор, может быть, и не сорвется. Ему все казалось, что получается не так, как нужно.

– Арсентий Петрович, – обратился он к старику, – расскажите, пожалуйста. У нас сегодня пионерский сбор здесь…

– Ну, коли сбор, надо рассказать… Только рыбная ловля моя пропадет. Скоро самый клев начнется. Да ладно уж!..

Деду Арсентию, видимо, было приятно, что все его так просят. Он откашлялся, подвинулся ближе к костру.

– Плоты здесь с незапамятных времен сплавляли, – начал он. – Ну и я, как маленько подрос, тоже на сплав пошел. Мать упросила приказчика: «Возьми, – говорит, – за-ради бога сынка прутомятом – прутки мять». За то, конечно, яичек приказчику отнесла, молочка крынку. Без того нельзя было: он вроде как одолжение делал. А мне тогда десятый годок пошел. Мать меня жалела: у соседей-то с восьми лет ребятишки прутья мяли. Был я вот таким, не больше. – Дед Арсентий указал на Ягодая.

Валька заерзал, ребята засмеялись. Васек строго посмотрел на них, и вновь стало тихо.

– Я вам про прутомятов говорю, а может, вы и не знаете, зачем прутья мнут?.. Чистым прутом, будь то березовый или еловый, плота не свяжешь. Он нужен мягкий, как пеньковый жгут. Вот его и мнут, как говорится. На самом-то деле его не мнут, а крутят. Зажмут комель в стоячок такой, а с другого конца крутят, в штопор сворачивают. Без привычки за день и полсотни таких прутов не сделаешь. А задание было – триста пятьдесят! Выполнил задание – домой ступай, не выполнил – работай дотемна. Бывало, до кровяных мозолей крутили. Рук не поднимешь. И за все это рубль десять копеек в неделю платили. Домой придешь, мать глядит на тебя и плачет… Вот что значит прутомятом работать!..

Еще вначале, как только начало смеркаться, дед Арсентий вытащил из своего ведерка несколько картофелин и бросил их к костру – не на угли, а в горячую золу, чтобы не подгорели. Но на всех картошки было мало.

– Катенька, – позвал старик внучку, – подь-ка, касатушка, на огород, подрой картошечки в полведерник. Да хлебца у матери спроси, сольцы возьми. Вишь, ребятки оголодали.

Катя позвала еще двух девчат, и они втроем побежали в деревню. Скоро девочки возвратились с полным ведром картошки, только что нарытой, влажно-желтой. В руках у Кати было полкаравая черного душистого хлеба и деревянная солоница, наполненная крупной солью.

Подбросили в костер веток. Пламя вспыхнуло и выхватило из темноты часть берега, стволы деревьев, ракитник. Вскоре картошка поспела. Каждому досталось по две картофелины, а кто был поближе к огню, тому и по три. Обжигая пальцы, ребята впивались в них зубами.

Давно уже село солнце, в темном небе замерцали яркие звезды, а ребята все сидели у костра и не замечали, как бежит время.

Рыболовы

В воскресный день Ленька уговорил мать пойти с ним на рыбалку. Ближе к полудню Екатерина Алексеевна управилась с печкой, наказала старшей дочери Вале накормить отца, а сама с Ленькой и Лидой собралась на речку.

– Бредец-то зашил? – спросила она, повязывая голову платочком.

– Конечно, зашил! И мотню, и крылья – все заштопал. Бредец как новенький!

– Ну то-то же! А я думала: может, опять поленился, как прошлым летом…

Леньке крепко запомнилась прошлогодняя неудача: пошли ловить рыбу, а дыру в мотне не заметили. Стали тащить – рыба вся и ушла. Такая была досада, чуть не до слез. Про этот случай мать и напомнила. Но теперь Ленька был ученый.

Он взвалил на плечи аккуратно свернутый просушенный бредень. Палки-холудцы торчали из него в обе стороны. Шершавая сеть приятно пахла смолой и тиной. От одного этого запаха поднимается настроение и хочется быстрее лезть в воду.

По дороге мать несколько раз пыталась отобрать у Леньки бредень, но он упрямо мотал головой и, жалеючи мать, говорил, что ему совсем не тяжело.

Лида семенила сзади. Ее взяли, чтобы таскать за рыболовами вещи, а если поймают, то и рыбу, но в улов Екатерина Алексеевна не особенно верила. Ей просто хотелось побыть на речке, отдохнуть, провести свободное время с детьми.

Мать предусмотрительно надела на себя что не жалко и прямо в одежде полезла в воду. Ленька шел ближе к берегу, изо всех сил старался натягивать сеть и, главное, следил, чтобы нижняя часть бредня, увешанная свинцовыми грузилами, шла ровно по песчаному дну. Рыба чаще всего уходит под низ: чуть приподнял бредень – ее уж нет.

Первый заброд был неудачный: в мотне трепетало лишь несколько серебристых уклеек и желтоглазых плотвичек. Но после этого, обойдя корягу, чтобы не порвать бредень, Ленька вдруг крикнул:

– Подсекай, мама, подсекай! Поднимай выше!

И действительно, только показались над водой края бредня, как внутри его что-то завозилось, сеть повело из стороны в сторону, будто вцепилась в нее разыгравшаяся собака. Екатерина Алексеевна с Ленькой поспешили к берегу.

– Дальше, дальше оттаскивай! – кричал Ленька, напрягая силы, чтобы вытянуть бредень на песчаную отмель.

В мотне, представлявшей собой длинный мешок посредине бредня, мелькнуло серое тело щуки. Рыбина подпрыгивала вверх вместе с сетью, а Ленька с матерью оттаскивали бредень как можно дальше, и потоки воды стекали по песку обратно в речку.

Теперь щука была видна вся: толстая, с темной спиной, серыми в яблоках боками и плоским утиным носом. Лида завизжала от радости, а Ленька бросился на щуку, прижал ее к песку своим телом.

– Врешь!.. Теперь не уйдешь!.. Давай, Лидуха, мешок!

Изловчившись, Ленька ухватил щуку за жабры, высвободил ее из сети и торжествующе поднял. Она была Леньке по пояс – килограммов на пять.

– Слыхала, мама, как она торкнулась? В это время ее и поднимать надо, пока она не поняла, что попалась. Не то бредец порвет или выпрыгнет. Они знаешь как прыгают!.. Давай мешок!

Лида подставила мешок, держа его обеими руками, чтобы Ленька не пронес мимо. Затихшая было щука снова неистово забилась в мешке.

– Гляди, чтоб не укусила, – наставительно сказал Ленька и снова взялся за холудец.

Рыбалка была на диво удачная. Часа через два в мешке лежало уже пять щук. Правда, не таких больших, как первая, но Лида уже с трудом волочила мешок. Леньке хотелось ловить еще и еще, без конца, но ушли они уже далеко, за воронцовскую луку, и пора было возвращаться домой.

Ленька с матерью скатали бредень. Теперь он стал куда тяжелее. К тому же щук пришлось тоже замотать в сеть: Лиде не под силу было тащить рыбу.

Они шли берегом и несли бредень вдвоем. У Леньки вскоре начала затекать рука. На счастье, не прошли они и километра, как их нагнала лодка, поднимавшаяся вверх по реке. На носу лодки был железный козырек, похожий на жаровню: рыбаки ездили в ночь с острогой.

– Как улов, тетя Катя? – спросил парень, сидевший на веслах.

– Не без рыбки идем! – ответила Екатерина Алексеевна. – Не знаю, где и учился мой Ленька. Он у нас нынче командовал… А вы как? Вижу, тоже не пустые!

– У нас сегодня улов особенный: щуку поймали с крыльями!

– Будет уж вам! – отмахнулась Екатерина Алексеевна. – Толком говорите!

Но Ленька действительно приметил темно-коричневое крыло в черных пятнах, свисавшее с лодки. Лодка подошла к берегу, и он увидел на дне плоскодонки голову большущей щуки, а над ее широкой, как бревно, спиной были распластаны птичьи крылья.

«Что за диво! – подумал про себя Ленька. Он не верил своим глазам. – Сказать ребятам – опять на смех поднимут. А щука и впрямь с крыльями!»

Рыбаки предложили подвезти их до Лукина. Положив свой бредень на оба борта лодки, Екатерина Алексеевна с ребятами перебралась в плоскодонку. Ленька все не сводил глаз с диковинной щуки и прислушивался к рассказу одного из рыбаков. Оказывается, пошли они острожить рыбу, разожгли на носу смолье, взяли острогой несколько рыбешек и вдруг видят: стоит в кустах под берегом какое-то чудище. Щука не щука – по виду рыба, но с крыльями. Стоит, не шелохнется.

– Что за напасть, думаю, – рассказывал тот, что сидел на веслах. – Может, мне это чудится? А смолье горит ярко, под воду глубоко видно – до самого дна. Она на мелководье стояла. Ну, признаюсь, по первому делу и страшновато стало. Голова щучья, и крылья раскинуты, а от них по дну тень лежит… Э, думаю, была не была! Как шарахну острогой! Чую, попал, а не трепещется. По воде круги пошли, не видать, что там делается. Тяну – тяжело что-то. Кое-как вытащил, а это вон что!..

Рыбак откинул ногой мелкую рыбу, и под ней обнаружилась мертвая птица с хищным клювом, глубоко вонзившая когти в щучью спину.

– Вишь, дело-то как получилось. Коршун, видать, налетел на добычу, да и завязил когти. Ни туда ни сюда: добыча не по нем оказалась. А щука тоже освободиться не может. Так и погибли оба. Да щука-то, поди, тухлая. Везем ее так, любопытства ради.

За разговорами время прошло быстро. Проплыли воронцовскую луку, и за поворотом реки в зелени показались крыши их деревни.

Ленька вытащил из сети мешок с рыбой, взвалил его на плечи, свободной рукой ухватился за бредень и вместе с матерью начал подниматься по круче наверх. Здесь, в деревне, он уже ни за что не хотел расставаться со своим уловом.

Отец был дома и сидел возле крыльца на скамейке.

– Папа, гляди, каких мы щук натаскали! – еще издали закричал Ленька.

Он поставил бредень к плетню и раскрыл перед отцом мешок с рыбой.

– Гляди какая! А эта еще больше, самая первая, вся в яблоках, как хмелевский жеребец, серая!

– Молодцы! – похвалил отец. – Значит, уху будем варить. Первый кусок рыболовам.

Тут в разговор вмешалась мать.

– Ему, Саша, другое требуется, он перемет спит и видит. Может, и правда купить? Ты погляди, какой он у нас рыбак умелый! Мне и невдомек было, когда бредец подымать, когда опускать. А он знай командует. Не удумаю я, где это он всему учится!..

– Коли рыбу научился ловить, можно и на расходы пойти, – ответил отец. – Со вчерашней получки не грех и раскошелиться…

На другой день чуть свет Ленька был уже в Мануйлове. Он выбрал в магазине перемет, отдал деньги и не чуя под собой ног помчался к перевозу.

Дома Ленька решил тотчас же приготовить приманку для рыбы. Он выпросил у матери белой муки, масла, как советовали ему опытные рыболовы, и принялся катать орешки из круто замешенного теста. Даже своим закадычным друзьям – Сереге и Сашке – он решил пока не говорить ни слова, чтобы сразу удивить их невероятным уловом. А в том, что улов будет огромным, Ленька не сомневался: сто семьдесят крючков – не шутка!

За делами Ленька чуть не забыл, что отец наказал ему обязательно прийти в Парфино по неотложному делу. Но все же он сначала поставил перемет и только после этого побежал к отцу. По дороге хотел заскочить к Сашке – пусть присмотрит за переметом, но передумал. Лучше сделать все одному.

Оказалось, что отец должен был получить спецовку и сапоги, полагавшиеся ему на сплаве, и хотел, чтобы Ленька отнес их домой. Но кладовщика на складе не было, пришлось ждать, а там еще отец задержался… Ленька сидел как на иголках. Так всегда бывает, когда очень торопишься! Хорошо еще, удалось подъехать обратно на попутной машине. И все же Ленька отсутствовал несколько часов.

Мать встретила Леньку в полутемных сенях.

– Ты где запропал? – спросила она. – Тут рыбаки плыли, кричали: «Чей перемет стоит?! Рыба, – говорят, – уходит, а хозяина нет!»

У Леньки захолонуло сердце. Так он и знал! Что-нибудь случится. Утащит какая-нибудь рыбина перемет – что тогда делать? Не помня себя, кинулся он к речке, вскочил в ботик и* поплыл к перемету.

На первых крючках ничего не было, но кое-где наживка оказалась съеденной. Ленька взялся рукой за бечеву и тут же почувствовал: где-то, может быть, на другом конце перемета, попалась крупная рыба, а возможно, и не одна. Мокрая и скользкая бечева вздрагивала, напрягалась, слабела и вновь натягивалась струной, так туго, что становилось страшно: вот-вот оборвется. Леньку охватил азарт. Один за другим перебирал он крючки, снял трех-четырех язиков, небольшого голавлика и все больше огорчался тем, что на многих крючках рыба поела насадку, а иные крючки были оторваны вместе с поводками.

– Сорвалась! – досадливо бормотал Ленька. – Еще сорвалась… Эх, надо было Сашке наказать!.. Опять сорвалась…

Но вот в коричневой воде он заприметил что-то большое, плоское. «Лещ!» – определил Ленька. Лещ был громадный, широкий, с решето, и не серебристый, а темного цвета, как побуревшая на крышах щепа – видно, старый. На крючке он висел спокойно, лениво шевеля плавниками, то и дело открывая рот, похожий на круглую гармошку.

Одному управляться с переметом было очень неудобно. Течение тянуло ботик в сторону, приходилось одной рукой держаться за бечеву, а другой вытаскивать рыбу. Такого леща лучше всего было бы ухватить за жабры и перекинуть в лодку, но одной рукой дотянуться до него было трудновато. Лещ вел себя смирно, и Ленька, долго не раздумывая, приподнял его на поводке. Он невольно залюбовался громадной рыбиной. Это будет потяжелей вчерашней щуки! Чешуя – каждая с ноготь – черепицей покрывала широченные бока леща-великана. Замирая от радости, Ленька с трудом вытащил его из воды. Перехватив поводок, он наполовину поднял леща над бортом; но в это время рыба вдруг изогнулась, с силой ударила хвостом и шлепнулась в воду. Произошло это в мгновенье ока. Ленька увидел, как лещ некоторое время плыл боком на поверхности воды. Он тяжело открывал рот, будто переводя дыхание. Ленька засуетился, бросил перемет, схватил весло, подплыл, протянул руку, коснулся рыбьего бока… и только тогда лещ вильнул хвостом и исчез. От досады Ленька чуть не заплакал. А все из-за того, что хотел похвастать! «Позвал бы Сашку или Серегу, тогда бы ему не уйти!» – думал Ленька, идя к берегу, чтобы снова взять бечеву перемета.

Теперь Ленька вел себя осторожнее. На берегу он увидел Вальку и окликнул его:

– Ягодай, плывем за рыбой. Помоги мне…

Валька, польщенный такой просьбой, залез в ботик. Ленька лег грудью на нос лодки и, перебирая руками бечеву перемета, поплыл через речку. Несомненно, на перемете была еще какая-то крупная добыча. Бечева, перекинутая с берега на берег, продолжала вздрагивать и натягиваться. Ягодай сидел на дне лодки, вцепившись в борта, и следил за Ленькой.

Ближе к мануйловскому берегу ребята увидели в воде соминую голову и туловище, похожее на затонувшую корягу.

– Держи бечеву! – скомандовал Ленька.

Обеими фуками Ягодай вцепился в перемет, а Ленька стал осторожно подбираться к рыбе. Сом был измотан, обессилел и довольно спокойно позволил ухватить себя за жабры. Ленька с трудом втащил его в лодку.

Усатый, с толстыми, как у теленка, губами, он лежал на дне ботика и сонно глядел на ребят зелено-коричневыми глазами в черную крапинку.

Вальке сначала было не по себе от такого близкого соседства с сомом: что, если тяпнет?.. Но потом он осмелел и даже потянул его за ус.

– Ловко мы его ухватили! – сказал он. – А усы-то как проволочные!.. Ребята не поверят, что я тоже сома ловил. Ведь правда, мы вместе ловили?..

Ленька смотал перемет и направил лодку к своему берегу. При всех огорчениях и неудачах, он все же был доволен.

С большими предосторожностями, крепко ухватив сома за жабры, Ленька вытащил его из лодки. Он с трудом держал сома на весу, обеими руками старался поднять как можно выше, и все же хвост только чуть поднимался над землей. Ягодай вызвался тащить остальную рыбу и перемет, но внезапно куда-то исчез. Ленька думал, как выйти из положения. Он уже собрался выломать лозину, нанизать на прут рыбу, как на кукан, и тащить одному. Боязно было только выпускать сома: рванется, как тот лещ, и поминай как звали!

Пока Ленька раздумывал, как ему быть, наверху раздались ребячьи голоса. Валька успел известить всех о Ленькиной удаче. При этом он не забыл, конечно, сказать о своем участии в рыбной ловле. Теперь ребята вприпрыжку мчались посмотреть своими глазами на сома, который, по словам Вальки, «едва уместился в лодке».

Вдоволь налюбовавшись рыбиной, ребята отнесли ее к Леньке домой.

– А вообще-то это не годится – тайком сомов ловить, – с упреком сказал Сашка.

Ленька и сам чувствовал вину перед товарищами, его терзали угрызения совести. Поэтому он сказал:

– Пусть перемет будет общий! А к зиме чухмарь сделаем, будем рыбу глушить.

Глушить чухмарем рыбу было самым любимым занятием ребят в зимнее время. Конечно, не всю зиму, а вначале, когда лед еще совсем прозрачный и не особенно толстый. Иной раз, если лед чистый, можно глушить до самого января.

А чухмарь – это такой молоток, на пуд или полтора весом. Делают его из елового комля. Все ветки обрубают, оставляют только одну, покрепче; она служит рукояткой деревянного молота. Глушить, конечно, лучше всего ночью. Нужно из старых сосновых пней набрать смолье, просушить его, чтобы ярче горело, – и на речку. А там на отмелях через лед видно все как на ладони. Один или двое идут впереди, светят, а третий с чухмарем сзади. Идут, будто по стеклу. Только заметишь, что подо льдом рыба стоит на отмели, тут по этому месту и бей чухмарем со всего размаху. Хорошо ударишь по льду – получается выстрел, будто из пушки. От этого рыба сразу глохнет, перевертывается вверх брюхом и лежит, не шелохнется; иная только ртом шевелит, будто пьет воду. Тут уж не теряй времени – руби во льду прорубь и за жабры ее. А промедлишь – «отопьется» рыба и уплывет. Ребята были уверены: потому рыба и ртом шевелит, что пьет.

Обсудив все свои дела, ребята разошлись по домам. Лида и Валя уже спали. Ленька, усевшись за стол, стал рассказывать матери о событиях дня, уплетая приготовленного на ужин жареного сома. Поведал он матери и о своих неудачах, про конфуз, случившийся с ним, когда он хотел один, без ребят, наловить кучу рыбы…

Екатерина Алексеевна припомнила по этому поводу старую быль: как призвал отец своих сыновей и каждому приказал переломить веник. Бились они, бились – ничего у них не вышло. Тут отец развязал веник, и тогда сыновья легко поломали все прутики.

– Так-то вот и люди, что прутики, – заключила мать. – Врозь любой их осилит, а соберутся вместе – никто им не страшен. И какое ни возьми дело, если сообща делать, всегда удача будет…

Ленька уже едва слышал наставления матери. Он начал клевать носом, глаза его слипались, и, едва добравшись до постели, он мгновенно уснул.

Война

С того лета, когда Ленька ездил с отцом в Ленинград, прошло два года. Ребята за это время заметно вытянулись, повзрослели. Повзрослел малость и Ленька. Он окреп, раздался в плечах, но роста остался почти такого же, как был.

В последнее время Ленькин отец стал прихварывать, жаловался на ревматизм. Ноги у него распухали, нестерпимо болели в суставах, и мать каждый вечер натирала их густой маслянистой жидкостью, пахнущей дегтем и нашатырным спиртом.

– Вот что, Леонид, – сказал как-то отец после особо тяжелого приступа. – Надо тебе семье помогать. Чую я, что плох становлюсь…