Гойдемира князь, словно в уступку за старшего сына, оставил матери. Однажды, навещая жену, он даже сказал об этом вслух. «Смотри, Ладислава, - произнес князь Войсвет. - Младший - бездельник, от рук отбился, ни на какое дело не годен. Пока гуляет и бьется на кулаках, я его не трону. Но будет что хуже - смотри!» Сердце Ладиславы сжалось от тревоги, но она ответила твердо: «Оставь его в покое. Веледар все дальше уходит от меня, ты готовишь его быть тебе сменой - а второго моего сына не трогай. Он вашим делам не мешает».
      Когда в покой вошла мать, Гойдемир встал, но она сейчас же усадила его на лавку.
      – Вот яблок поешь, а сейчас прикажу подать пирогов.
      Но Гойдемир удержал ее, взяв обе ее руки:
      – Подожди… Ты что-то побледнела, нет, матушка? Много сидишь над книгами и над рукодельем. Давай уж пойдем с тобой в сад гулять. Я теперь нескоро из дома отлучусь. Совесть заела. Как подумаю, что ты тут одна… Хочешь, матушка, я тебе перепелку поймаю? Сколько их в поле возле старого ветряка!
      Княгиня засмеялась, прижала к груди голову сына.
      – Пусть бегает перепелка в траве, не тронь ее, даргородский сокол.
      – Ладно, - сказал Гойдемир, не отстраняясь. - А что мне делать? Не знаю… Так бы хоть перепелку ловил… Нет мне места в Даргороде, матушка. Только бездельничать, да пить, да верхом скакать. Или в воеводы метить после брата, когда он сам княжить будет. Так уж лучше по мне быть дураком безобидным, чем с отцом и с Веледаром гнести народ и укреплять под собой престол.
      Княгиня молча гладила волосы сына, не отпуская его от себя.
      – Да, не надо тебе быть с ними… Ты прав, лучше безобидным…
      Гойдемир тяжело вздохнул, но вдруг тихо хмыкнул, высвободился из рук матери:
      – Выходит, я тебе жаловаться пришел? Ну, нет. Пойдем в сад, матушка? Дай яблоко.
      Княгиня подошла к блюду с яблоками, переложила несколько, выбирая лучшее. Оно было бледно-желтым, точно налитое медом под кожурой. Мать подала яблоко Гойдемиру. Чудилось, от спелости оно даже чуть светится изнутри. Когда Гойдемир взял яблоко в руку, на его широкую ладонь лег будто бы лег слабый золотистый блик.
      Вскоре князь Войсвет ополчился и против народной веры. На этот раз князь начал с собственной семьи.
      – Вот что, - сказал он жене, придя на женскую половину. - Сама ты с детства веруешь, как простолюдинка, и Гойдемира приучила.
      Ладислава удивленно подняла на мужа настороженные большие глаза:
      – Никогда ты плохого о моей вере не говорил. Что-то новое у тебя на уме?
      – Чьими образами у тебя все стены завешены?
      – Так и сам знаешь чьими, - пожала плечами Ладислава. - Даргородской хозяйки, Ярвенны.
      – Вот потому и говорят о нас в мире, что мы - дикари, не Творцу, а простой его вестнице поклоняемся, - сказал Войсвет. - Небожительница Ярвенна пусть славится, только у нас ради нее Вседержителя забыли. Чуть что: оборони, хозяйка, защити, хозяйка! Про Творца только по особым праздникам вспоминают. Получается, у нас не единый бог, а мы себе новую богиню-женщину сделали. И ты ей все кланяешься, как деревенская баба, и сын за тобой!
      – И так держишь меня взаперти, хоть веру мою оставь в покое! - не стерпела княгиня. - Да и народа веру лучше не трогай, Войсвет. Не иди с народом на разрыв, - вырвалось у нее.
      – Ты понимаешь, что говоришь? - сурово нахмурился Войсвет. - Я бьюсь за то, чтобы даргородские князья отныне правили державой по собственной совести и без страха, а ты меня учишь с чернью считаться!
      Настроенный искоренить суеверие, князь Войсвет приказал строго ограничить почитание Ярвенны и запретил справлять народные праздники, связанные с ее именем, но возникшие как земледельческие или семейные обряды.
      Гойдемир, по-прежнему часто бывавший в Лесной Чаше и окрестных деревнях, слыхал, что кое-где княжеская дружина разгоняла игрища в честь Ярвенны, и князя Войсвета в ту пору, несмотря на поддержку церкви, впервые стали называть нечестивцем. Осенью, когда стоячая вода уже начинает покрываться паутиной льда, началась смута.
      Сам Гойдемир в то время был дома, в своем покое, просторном и пахнущем не жильем, а деревом, из которого он был сделан: Гойдемир редко жил у себя подолгу, и здесь не устоялось никаких жилых запахов. По его попущению углы давно бы затянула паутина, но мать сама присматривала за покоем сына.
      При вести о смуте Гойдемир угрюмо заперся у себя. Он не хотел выходить, мерил шагами пол, не пускал никого прибраться и приказывал принести себе браги. Тем временем первое выступление даргородцев было подавлено окрепшим за последние годы княжеским войском. Но сам бунт еще не захлебнулся в крови, как раздался клич: «Венец - Гойдемиру!»
      Князь Войсвет не принял всерьез призвания бунтовщиками младшего княжича, который до сих пор был больше всего замечен в бабьем поклонении Ярвенне, скачках за зайцами по полям и слабости к пенной бражке. Узнав, что Гойдемир заперся и никого не пускает к себе, Войсвет махнул рукой: ясно, забился в угол, и выйдет, только когда кончится дело.
      Побег Гойдемира стал громом среди ясного неба. Князь узнал - и сказал внезапно осипшим голосом: «Ударил в спину… изменник!» Ему вдруг увиделось во всем прежнем не озорство, а тайный расчет. Вот почему младший по кабакам шатался! Почему его никогда не было на глазах… Стало быть, у него на уме была своя затея. Пока князь укреплял престол, Гойдемир тайком мутил воду, чтобы его призвали на княжение! Отвел отцу глаза - да и всадил нож…
      – Не верится мне, отец, - возразил Веледар. - Дурак он: с отчаяния, из оскорбленного честолюбия кинулся за лакомым куском. Ручаюсь, ничего Гойдемир заранее не подготовил. Так, что-то в голову ему ударило - он и сбежал.
      Князь нахмурился так, что весь лоб покрылся сеткой морщин.
      – Ты воевода: разбей крамольника Гойдемира и приведи ко мне.
      А на женской половине не находила себе места княгиня. Сделав Гойдемира своим избранником, чернь подводила его под княжескую опалу. Ладислава боялась, что сыну придется держать ответ за дерзость против отца, в которой он ничем не повинен. Она подолгу стояла перед образом Ярвенны, беззвучно прося: «Защити, хозяйка!»
      Битва между двумя братьями состоялась под Даргородом спустя трое суток. Брат-воевода недооценил брата-мятежника. Он не знал, сколько у Гойдемира людей, а тот был осведомлен о силе княжеского войска. Гойдемир прикинулся, что народу у него меньше, чем есть, и Веледар не усомнился в этом - нанес удар и погнался за отступающей в беспорядке толпой, но угодил в засаду, словно очутился между жерновов. Гойдемир разбил брата: Веледар сам чуть не попал в плен.
      Старший вернулся в Даргород, униженный неудачей и понимая яснее прежнего: им с Гойдемиром не уйти от братоубийства.
      А у матери обоих братьев с первых дней словно пропасть разверзлась под ногами. Когда Веледар уехал с войском, Ладислава день и ночь металась по своему покою, изредка без сил садясь за стол и кладя голову на руки. Слез у нее уже почти не было. Княгиня в ужасе ждала, что Веледар привезет пленного Гойдемира, и ей останется только умолять мужа сохранить ему жизнь. Она ждала суда над ним, как собственной казни.
      Когда Ладислава услышала, что Гойдемир не только не дал привести себя пленного, но и сам чуть не пленил брата, она в глубине души вздохнула с облегчением. Все-таки живы пока оба!
      Гойдемир жив, и просто так его не возьмешь… Он со своим бунтарским войском стоит под Даргородом. От Гойдемира явился посланник: худощавый пепельно-седой старик, который с насмешкой отжившего свое человека глядел на схвативших его дружинников. Княжич писал отцу: «Я встал не против тебя и брата, а между смутой и вами». Он просил у князя милости для зачинщиков и позволения людям свободно почитать хозяйку Ярвенну, которая есть светлая небожительница и вестница самого Вседержителя. Вдобавок Гойдемир требовал всего лишь отмены некоторых поборов.
      «Сделай, отец, как я прошу, пока я еще стою между даргородцами и тобой, - писал Гойдемир. - Кто знает: может, другого раза не будет…»
      Но в ответ он получил суровый отказ. Гойдемир понял, что князь надеется укрепить свою власть победой над бунтовщиками, и готов пожертвовать младшим сыном.
      К Войсвету пришла жена Ладислава и, глядя на него сухими глазами, умоляла о пощаде для Гойдемира. Князь с тяжелым вздохом покачал головой: нет. Ладислава ушла, опустив плечи, и бродила по своим покоям, как призрак. «Тяжело… - думал Войсвет, охватив ладонью седеющую бороду. - Но избавиться от него надо сейчас, пока он бунтовщик, пока есть повод…»
      Пользуясь тем, что Гойдемир не начинает сражения, князь Войсвет послал гонцов за подмогой в Гронск. Вскоре Гойдемир отступил от Даргорода: до него долетел слух о подходе гронцев. Теперь у него вскипело сердце на отца, который ввязал соседей в войну против собственного народа.
      Гойдемиру сыграло на руку умение даргородского простонародья драться на своей земле. Он еще не подоспел к границам, а приграничные с Гронском деревни уже сами ушли в леса. Гронцы разозлили их, начав грабежи, и поэтому где ни проходил Гойдемир - его войско увеличивалось: небольшой отряд из попутного села, горсточка - с ближайшего хутора…
      Наконец князь Войсвет получил весть, что гронская конница разбита и повернула назад, не дойдя до Даргорода. Сам Войсвет боялся покинуть укрепленный город, зная, что и его дружине теперь тоже придется столкнуться с умелой народной войной.
      …Княгиня тихо сидела на краю скамьи. Гойдемир чуть хмурил брови во сне, и его лицо казалось усталым и замкнутым, рот был плотно закрыт. Оцарапанная полусжатая рука лежала на одеяле.
      Гойдемир вернулся домой, но вернулся не пленником. Он все-таки добился мира с отцом. Князь Войсвет принял условия сына и призвал в свидетельницы договора Ярвенну и Вседержителя. Гойдемир утихомирил мятежников и распустил их по домам.
      С княжеского двора он теперь не выходил. Не отец держал Гойдемира взаперти. Княжич сам бывал только у матери, изредка виделся и с братом. Он сказал, что болен. В дни смуты, рыща по лесам и болотам, Гойдемир и вправду застудил грудь. Неопытный воевода, он извел себя усердием, с которым следил за порядком в войске и лично вел людей, назначая себя самого в каждое опасное и трудное дело. Это не надломило его крепкого здоровья всерьез. В другой раз Гойдемир не обратил бы внимания на недомогание и легко перенес бы его на ногах. Но теперь он сказался больным, пил травяные отвары и жаловался матери на слабость.
      С трудом пережив радость от его возвращения, не упрекнув его ни словом, Ладислава ни о чем не расспрашивала Гойдемира. Княгиня чувствовала, что болен он не столько телом, сколько душой. Хорошо ему было только в ее покоях, уют которых знаком ему с детства и дает утешение. Заполдень Гойдемир пришел посидеть с матерью, а потом признался, что хочет спать.
      – Ложись, я тебе на лавке постелю, - сказала она и открыла сундук с постелью. - А сама посижу, почитаю. Никто сюда не войдет, не помешает тебе.
      Когда Гойдемир уснул, мать поправила на нем одеяло и с тяжелой книгой на коленях тихо присела рядом. «Жив, со мной, - повторяла она про себя. - Время излечит и сердце. Лишь бы больше не грянула гроза».
      Но гроза все же не миновала. Спустя небольшой срок в покой к Гойдемиру для разговора заглянул брат. Тот в нижней рубашке сидел за столом. Горница Гойдемира теперь не казалась такой запустелой, как прежде, когда он подолгу не живал дома. Одежда была брошена, где попало, на столе стояла чашка сбитня, от которой пахло медом и мятой. Перед изображением Ярвенны лежал пучок совсем увядших, сухих цветов. Медвежья шкура на полу была сдвинута так, что видно: Гойдемир споткнулся об нее и не поправил.
      Веледар уронил:
      – Здравствуй, брат.
      Он пришел с плохой вестью. У князя Войсвета побывали послы из Гронска - Гойдемир не слыхал об этом, сидя взаперти.
      – Они требуют твоей казни, Гойдемир, - произнес Веледар. - Пал сын гронского воеводы. Гронцы считают вероломством со стороны Даргорода, что мы звали их на подмогу против тебя, ты их разбил, а нынче мирно живешь в княжеском тереме. Им, говорят, похмелье в чужом пиру.
      Веледар бросил на брата выжидательный взгляд. Гойдемир спокойно встретился с ним безрадостными глазами:
      – И как теперь со мной быть?..
      Веледар опустил голову.
      – Мы с отцом поклялись Ярвенной не делать тебе вреда. Отец ответил, что теперь ты под покровительством даргородской хозяйки. Но гронцы требуют твоей выдачи. Они не клялись, им ничто не мешает отправить тебя на плаху.
      Гойдемир молчал.
      – Придется тебя выдать, - продолжал старший брат. - Но слушай, - Веледар понизил голос и заговорил торопливее. - Веришь ты мне или нет? Когда тебя повезут, смотри в оба: до Гронска ты не доедешь. Тебе помогут бежать, передадут от меня золото и оружие, - и лети на все четыре стороны. Положа руку на сердце, Гойдемир: в Даргороде тебе все равно не жизнь. Может быть, на чужбине приживешься. За мать не бойся: это от нее не секрет. Предупредим ее потихоньку, что на казнь тебя везут только для вида.
      Дайк понимал, что судьба «доброго княжича» - уже почти предание. Вон и купцы якобы знают о тайном разговоре с глазу на глаз двух братьев! Как разошелся слух? Может, люди Веледара, которые подстроили младшему княжичу побег, потом рассказали кое-кому правду. Или вовсе не было этого разговора: Гойдемир изловчился и бежал, а молва сама помирила двух братьев, словно протестуя против братоубийства?
      Историю даргородского княжича Дайк рассказал Гвендис на другой день. В тишине библиотеки, теплой и обжитой, в старом кресле темного дерева он весь вечер повторял для нее то, что ему рассказали обозники.
      Подняв на Гвендис тяжелый взгляд, Дайк прибавил.
      – Надеюсь только, что Гойдемир - не я. Я не боюсь… Просто не знаю, как надо быть княжичем Гойдемиром. Он, видно, сильно любил свой народ, а для меня Даргород - чужая земля. У Гойдемира была своя правда, он за нее стоял, как умел, а у меня своей нет…
      Ярвенна была только одной из вестниц, просветительницей Даргорода. Дайк понимал, что почитание ее народом превыше самого Вседержителя - и вправду язычество. Зачем же княжич Гойдемир заступался за исконное для даргородского простонародья поклонение «пресветлой и дивной Ярвенне», раз она похожа скорее на хозяйку-мать, которой молился Белгест, чем на Создателя мира, всемогущее и всеведущее божество?
      В доме Гвендис Дайк по-прежнему жил в библиотеке. Поздно вечером он зажег свечу и сел к столу, подперев голову руками. Может, своей верой княжич Гойдемир просто хотел угодить народу? Но ведь сьер Денел рассказал, как даже в чужом краю, на постоялом дворе за запертой дверью он зажигал осенний огонь Ярвенны!
      Даргородские обозники подарили Дайку образок. «Возьми, если ты впрямь наш княжич - Ярвенна тебя исцелит». Дайк выложил его перед собой на стол, вгляделся. Молодая женщина с серыми глазами, светловолосая, и косы уложены венцом вокруг головы, как носит Гвендис. Ее облекает сияние.
      У Дайка сдавило сердце. Обожествление Ярвенны было человечно, даже если на самом деле она не была божеством. Это было почитание матери, почитание любви. Она хранит семьи, жалеет путников, дружит с девушками-невестами, которые украшают весной «Ярвеннино дерево», она может понять зрелых женщин, стариков и детей.
      Всемогущий Вседержитель в силах сделать все, что захочет, - и он допускает страдания людей. Дайк помнил: послушники в благотворительной больнице произносили это с многозначительным видом и прибавляли - «ради нашего блага». Вседержитель сотворил Подземную Тюрьму. Он может спасти всех - но не спасает никого, кроме угодных ему. У него свое, непонятное людям понимание добра и зла, которому можно только подчиняться, но против которого в каждом живом человеке кричит душа: неправда!
      Ярвенна не всемогуща. Глаза у нее на образке печальные. Она не госпожа, не небесная королева. Ярвенна не отвечает за зло в этом мире, и у нее нет ни одного средства ни заставить людей слушаться, ни наказать. И ее не в чем упрекнуть. Никто не скажет: это Ярвенна тебе послала болезнь. Ее любят лишь за то, что она мать, целительница, сестра, жена.
      Дайк вздохнул и взял образок в ладони. Посмотрев на Даргородскую хозяйку еще немного, он надел на шею Ярвеннин образок.
      Случалось, Гвендис по утрам, взяв с собой холстину и лекарства, уходила к окрестным больным. Сьер Денел заехал раньше полудня и не застал ее дома. Дайк отворил ему калитку. Плотник нынче отпросился по семейным делам. Дайк продолжал без него перестилать пол в сенях. Там были сложены доски, а в волосах Дайка запуталась пара щепок.
      – Доброе утро, сьер рыцарь Денел!
      – Здравствуй, Дайк. Поднимешься со мной в библиотеку?
      Они оба прошли наверх.
      Гвендис не сказала рыцарю, что княжич Гойдемир возглавил народную смуту. Она уверяла, что ничего не знает о причинах, заставивших княжича покинуть родину. Гвендис сказала только, что написала письмо матери Гойдемира и отправила с купеческим обозом в надежде, что мать отыщет способ узнать и вернуть своего сына.
      Огонь в библиотеке не горел, на столе у камина рядом с начищенным подсвечником лежал тяжелый том в тисненом кожаном переплете. Сьер Денел замечал: рассохшийся старый дом с каждым днем становится все более уютным с тех пор, как хозяйка перестала нуждаться в деньгах. Гвендис однако не приобрела ни одной дорогой вещи.
      Дожидаясь, пока она придет, сьер Денел исподволь внимательно разглядывал Дайка. Тот теперь не стоял перед рыцарем, а сидел, сложив на коленях тяжелые, по-прежнему исцарапанные ладони. Дайк не заметил, что деревянная дощечка на шнурке с изображением Ярвенны выскользнула у него из-за воротника. Сьер Денел изумленно пригляделся:
      – Что это у тебя, Дайк?
      – Это премудрая Ярвенна, - ответил тот, смутившись и убирая образок под рубашку.
      Брови сьера Денела быстро сошлись:
      – Не рано ли ты поклоняешься даргородской деве? Уж не вернулась ли к тебе память, раз ты присвоил суеверие Гойдемира?
      Голову Дайка охватил жар.
      – Ярвенна - не одному Гойдемиру путеводительница, - сумрачно уронил он. - Я думал о ней, и я понял, почему Гойдемир ее чтил. Эта вера несет в себе добро. Народ Даргорода вложил в нее все лучшее, что есть в нем самом. Ярвенна - целительница, заступница, мать…
      Сьер Денел прервал его:
      – Да это дикарство, убожество! Пренебрегать Вседержителем, всесильным, непостижимым, всемогущим Творцом всего, и поклоняться его служанке. Делать себе богиню из женщины! В этом есть что-то… нечестивое, неприличное. Благородному человеку подобают отношения с божеством, как с королем, с господином, воле которого он послушен и за которого готов умереть. Цепляться за материну юбку - удел простонародья. И мать, и сестра, и чуть ли не возлюбленная - вот кто твой бог! Хотел бы я знать, что на самом деле чувствует молящийся, когда любуется вот такой вот красавицей…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.