– Что за тарабарщина? – господин с невыразимым презрением осмотрел Энкино с ног до головы. – Я не знаю, куплю ли я дом. Но этого раба я куплю! – добавил он с недоброй усмешкой.

Осеннее размытое солнце вставало над Анварденом, но его затянули серые тучи. Хассем и Берест подошли к воротам богатого городского особняка. У хозяина с большим размахом готовилась свадьба. Кроме рабов, управляющий нанимал поденщиков. Береста и Хассема взяли на целый день вместе с несколькими такими же счастливчиками. Зоран, у которого накануне разболелась старая рана, остался в Богадельне.

На черном дворе Хассем на пару с Берестом пилили дрова: в господской кухне не остывали печи. Моросил легкий дождь. Пила ходила туда-сюда, на землю под козлами сыпались влажные опилки. У Хассема волосы прилипли ко лбу.

Ему не хотелось просить передышки. Он испытывал к Бересту невольную ревность младшего брата, и поэтому упрямо пилил, хотя немела рука. Только когда очередное бревно было перепилено, Берест проронил: «Ладно, давай отдохнем». Хассем заметил: он щупает пилу. Сталь перегревается. Если не дать ей остыть, то пилу недолго сломать. Значит, и пильщикам пока можно устроить себе перерыв.

Хассем сел на чурбак, огляделся. Черный двор напоминал ему детство. Ему странно было думать, что он не раб, а вольный. Вот они с Берестом закончат работу, получат жалованье и пойдут со двора, куда хотят. А потом поедут на юг, как договорились с Зораном и с Иллой.

Взгляд Хассема остановился на худом высоком рабе со здоровенным чаном в руках: он вынес кухонные отбросы. Со стороны это выглядело странно: чернорабочий в грязной одежде, поставив у ног чаи, замер как вкопанный и остановившимся взглядом смотрит куда-то в сторону.

– Энкино! – Хассем вскочил.

Раб обернулся не сразу, Хассему пришлось окликнуть его опять.

– Ты что, не слышишь! Энкино, это ты?

– Хассем? – беспомощно, приподняв брови, точно не веря своим глазам, спросил раб.

– И правда ты! – Хассем бросился к другу. – Ничего себе, встретились!

Берест остался сидеть на полене. Ему казалось, что молодой раб нездоров. В том, как он стоит, опустив руки, слегка сутулясь, было что-то надломленное.

– Бери свой чан, идем сюда, – Хассем потянул Энкино в угол двора, где стояли козлы пильщиков.

– Вот, значит, где ты… – оглядывая приятеля с ног до головы, продолжал Хассем.

Он помнил надменного господина, который пригрозил купить Энкино. Несколько дней они с Хассемом ждали, выполнит ли он свою угрозу. А потом поверенный господина со своим собственным надсмотрщиком пришел за Энкино на кухню, и Хассему врезалась в память грустная улыбка раба-книжника, который развел руками.

Они не виделись два года. Хассем не сводил глаз со своего бывшего учителя. У Энкино было грязное лицо и грязные руки. Лохмотья, давно не знавшие смены. Беспокойный и в то же время угасший взгляд. Похоже, и здесь он делал всякую подсобную работу.

– А ты?.. Ты, Хассем?.. – проговорил Энкино, узнавая и не узнавая повзрослевшего за два года подростка, которому он когда-то пересказывал философов. – Что с тобой было?

Вдруг он заметил Береста и, растерявшись, даже попятился от чужого.

– А меня… тоже купили. Вот, он купил, – Хассем кивнул на Береста. – Но он ко мне хорошо относится, как к своему. У него сначала мастерская была, а потом мы разорились и теперь нанимаемся оба…

Берест приоткрыл рот, но только хмыкнул.

– При нем можно все говорить, – заверил Энкино Хассем.

– Некогда мне, надо идти… – вдруг отчужденно сказал Энкино.

– Энкино! Да ты что? – рассердился Хассем. – Ты сейчас уйдешь, и как мы потом увидимся? Подожди хоть немного, ну… – он не договорил, не зная, как удержать друга. И вдруг тихо спросил: – Очень плохо, да?

Энкино не ответил и опустил голову. Хассем молча смотрел на него и никак не мог понять, что же изменилось. Он забыл, что вырос. Раньше Энкино сам казался ему взрослее. Разница между ним, мальчишкой, и юношей Энкино с густым пушком пробивающихся усов губой усов была ощутимее, чем теперь, когда у Хассема у самого появился черный пушок. И Энкино казался ему почти ровесником, поэтому с какой-то особой, незнакомой ему прежде остротой Хассем ощущал его беззащитность.

– Хассем, – отрешенно произнес Энкино. – Ты взрослый… Твой хозяин, наверное, вправду хороший человек: ты смотришь почти как свободный. Мне некогда долго говорить: меня накажут… – и тихо пробормотал что-то на своем родном или, может быть, мертвом, непонятном Хассему языке.

– Только не уходи сейчас!

Хассем испугался непонятных слов друга и умоляюще схватил Энкино за рукав. Тот не пытался вырваться, его рука казалась неживой.

Берест услышал, что говорят о нем, и подошел. Энкино перевел на Береста измученный взгляд. В первый миг Бересту показалось, что у раба подкосились ноги от слабости.

– Господин, купи меня! Я вижу, что ты сам беден… Я тебе отработаю. Я вовсе не бесполезный раб, они все зря говорят! Меня заставляют делать то, на что я не годен. Я бы мог заработать… Я знаю три живых языка, господин, и два мертвых. Я бы мог переводить, писать на базаре прошения и письма для неграмотных. Господин, я бы нашел себе работу, я бы вернул тебе деньги очень быстро. Ты мог бы перепродать меня вельможе и выгадать на этом. Кто понимает, дал бы тебе хорошую цену за образованного раба! Господин, купи меня, я отработаю тебе все…

Энкино упал перед ним на колени и закрыл руками лицо. Берест догадался загородить его собой, чтобы не увидел никто со стороны. Он был ошеломлен этой внезапной развязкой.

– Да ведь я… – вырвалось у Береста, но он вовремя осекся. «Да ведь я сам беглый раб!» – готов был воскликнуть он.

Хассем обхватил Энкино за плечи:

– Увидят! Вставай!..

– С колен… не так просто… встать, – весь дрожа, невнятно сказал Энкино.

Берест заслонял обоих собой, настороженно оглядывая Двор.

– Энкино, мой господин тебя купит, я его уговорю. Он купит, я знаю, ты только потерпи… – Хассем вспомнил, что уже не мальчишка, и силой заставил его подняться.

Но тут Берест встревожено хмыкнул, а от кухни долетел пронзительный окрик кухарки:

– Где этот помешанный? Где его вечно носит?

Хассем сунул в руки Энкино чан:

– Иди скорей, а то влетит! Мой хозяин тебя купит, я его знаю, – повторил он еще раз. – Ты верь, ты потерпи еще немного. Я тоже ждал…

Хассем чуть не проговорился, что ждал спасения от Береста в каменоломнях, но Энкино не слушал: он торопливо пошел на кухню, где кухарка уже бранилась вовсю.

Дождь становился сильнее. На улицах темнело. Берест и Хассем быстро шагали в сторону Богадельни по узким трущобным улочкам, по которым разносился то лай собак, то брань из ближайших окон. Ежась под холодным ветром, Берест говорил:

– Ну ты дал, Хассем! Выходит, я твой господин – и должен купить этого парня? За какие такие барыши? Чего ты наболтал-то ему?!

– А что надо было сказать? – Хассем шел, опустив голову и глядя в землю, но тут он бросил взгляд на Береста и снова отвел глаза. – Что мы оба беглые?

В кошельке у Береста звенела медь, и сегодняшний день по выручке для двоих поденщиков выдался удачным, но выкупить раба?..

– Я не про то, – отмахнулся Берест. – А про обещание твое! Это, брат, не по нашей мошне. А ты сказал: держись, терпи, выкупим…

Хассем слушал Береста молча, не перебивая, смуглое лицо казалось сосредоточенным, словно он слушал в это время еще и свои мысли.

– Не надо, Берест. Этого ничего говорить не надо. – Он поднял на друга блестящие черные глаза. – Я знаю, что буду делать. Тебе оставаться не нужно, ты поезжай с Ирицей в Соверн без меня. Все правильно. Творец послал тебя, чтобы вытащить меня с каменоломен. А теперь он хочет, чтобы я поступил как ты: помог Энкино. Ты – мне, а я – ему. Это через нас Творец освобождает людей. Мы пришли в чужой двор пилить дрова. Мы не искали Энкино нарочно. Это знак свыше… – Хассем закончил совсем тихо, словно самому себе.

Илла достала из угла потрепанный веник, зажгла фитилек в плошке и принялась бороться с паутиной. Пауков она боялась, но старалась громко не взвизгивать. Зоран полюбовался на нее немного, везде провожая глазами, и задремал. Он выздоравливал.

Когда с паутиной было покончено, Илла перемыла немногочисленную посуду, выплеснула на улицу помои, вывесила сушиться одеяла и, поджав ноги, села возле Зорана. Он уже крепко спал.

Илла, подперев кулаком подбородок, думала: «И какого рожна мне еще надо? Считай, опять мне в жизни повезло, как с работой, как с жильем. Вон тетки все обзавидовались: даром что хромой и не молодой уже, а не пьет, не дерется, не ругается, деньги в дом несет. И даже не сволочь», – тихо посмеялась давней шутке Зорана Илла и внимательно посмотрела на него. – «Да… И не старый вовсе, если так посмотреть… Все равно никто и не верит, что мы с ним не живем: все говорят – Иллин сожитель. Может, и правда уже… не ждать никакого Соверна, а согласиться да жить с ним по-настоящему?»

Илла вздохнула. Ей хотелось понять, нравится ли ей Зоран хоть немножко? Девушка рассеянно погладила длинного Зоранова кота, который вытянулся в струнку на одеяле. Илла была молодой, бойкой, смелой, ей хотелось влюбиться так, чтобы сжималось сердце. Иногда ей чудилось, что у Зорана красивое лицо. У него мужественный широкий лоб (Илла с грустной улыбкой отвела ему со лба густую седую прядь), суровые брови и черная, без седины, борода. Люди с первого взгляда побаиваются его. Зоран похож на косматого сторожевого пса, псом уж он точно был бы очень красивым и мощным.

«Я его, похоже что, не люблю… – Илла покачала головой, пытаясь понять свои чувства. – А, наплевать. Ну ее, любовь эту, подумаешь! Вон мать отца любила, и что? Зато он хороший…»

Поздним вечером в каморку вернулись Ирица, которая после обеда подменила подругу в кабаке, Берест и Хассем. Они зашли за ней в кабак, и Ирица их покормила. В каморке только пили травник.

Илла с Зораном не испугались, когда наконец узнали, что Берест и Хассем бежали с каменоломен. Многие жители Богадельни, попавшись в облаве, отправлялись на каторжные работы. Илла не испугалась беглых, а еще и похвалила: «Ну и правильно, что не дали на себе ездить! На этих шахтах и штольнях знаете, как откупщики наживаются! Ого! Пусть им будет убыток». Как и вся беднота в Анвардене, Илла много слыхала о богатствах, которые текут в руки избранных из земных и горных недр. Слухи были, может, и преувеличены, но в воображении голодного простолюдина и тысяча золотых, и десять тысяч сливались в сказочное изобилие.

Теперь Берест прямо за травником рассказал о встрече Хассема и Энкино.

– Денег одной поденщиной не заработаешь… Не на дороге ведь грабить… Вернее всего, Энкино придется бежать. Ну, а если вас с Зораном поймают в компании беглых рабов, то вам тоже не оправдаться, – говорил Берест Иллесии, поднося к губам кружку с травником, горячий пар от которого вился вокруг его бороды. – Этот парень – друг и учитель Хассема. Хассем говорит, что по-любому останется в Анвардене его выручать. А мы с Хассемом еще в каменоломнях заключили между собой договор не бросать друг друга. Видно, и правда нельзя бросать…

Хассем молчал. Он в душе был согласен, что Берест, старший, ведет разговор за обоих. Илла хмыкнула.

– Завязнете вы здесь, – покачала она головой.

– А ведь правда, – поддакнул Зоран. – Зимой тут навигации нет. Это значит, корабли не ходят, – пояснил он словечко. – Если в скором времени не отплывете, то завязнете. А будете бежать – как бы не поймали.

– А что скажете, если парня в Богадельне спрятать? Тут, я слыхал, катакомбы, никакая облава не суется, а? – прикинул Берест.

– Нет, – покачала головой Илла. – В Богадельне закон: у нас беглых сразу выдают, а то совсем бы жизни не было от властей. И так облавы то и дело, а если бы к нам рабы повадились бегать, от нас бы давно мокрого места не оставили. Сюда ему лучше не появляться.

Берест помрачнел:

– Плохо. А если договориться в порту, чтобы нас взяли на корабль? В какие края бы ни плыть, лишь бы отсюда поскорее убраться?

– Может сильно не повезти, – предупредила Илла. – Как обыщут трюмы – сразу попадетесь.

Она подумала немного.

– Вообще-то у нас тут есть контрабандисты… Они могут провезти тайком. Только у меня знакомых никого. Я поспрашиваю у ребят.

Хассем напряженно вслушивался в разговор. Берест говорил:

– Я про что? Нам бы договориться: возьмите, мол, на корабль шестерых человек. А я бы Энкино привел к самому отходу. Вывел бы со двора, сейчас же сунул что-нибудь переодеться, чтобы за версту не было видно, что беглый раб. И мы бы с ним в гавани… И – в море! Если выйдем в открытое море, корабль уже не воротят… Хассем вон странные вещи говорит: через нас Творец освобождает людей, – добавил Берест. – Ну, не то чтобы я верил, что весь мир сотворен кем-то одним, но мне это запало в душу…

– А попадешься? – сказал Зоран. – Или не успеете на корабль, без вас отчалят? – он глянул на Ирицу, у которой взволнованно замерцали зеленые лесовичьи глаза.

– Ирица, я не попадусь… – стал убеждать ее Берест.

Лесовица только укоризненно покачала головой, видя уверенное лицо Береста и то, что он улыбается глазами:

– Я все равно никуда не уплыву без тебя.

Зоран задумчиво почесал свою бороду: ему было жаль лесовицу.

– Полюбила неугомонного, теперь мучайся с ним, – проворчал он. – Илла права: ты ему построже скажи…

– Что сказать? – тихо спросила Ирица.

Повисла тишина. Берест посмотрел на Ирицу. Она ощутила, что он ждет.

– Я не стану тебя упрекать, что бы ты ни сделал.

Ирица видела, как в глазах Береста ярко блеснула радость. Он огляделся:

– Слышали?

Зоран покачал головой.

– Погоди, Берест. Послушай меня… Подвернулся бы случай, я бы мог заработать сразу много.

Илла вытаращила на него глаза. Хассем чуть не выронил дымящуюся кружку.

– Я ездил с цирком, – сказал Зоран, – ломал подковы, дрался на подмостках. А если наши дела шли плохо, тогда объявляли: Зоран Неустрашимый, непревзойденный силач, смертельный номер! И с этого мы всегда кое-что имели…

– Слушайте, у нас же есть Плакса, я с ним поговорю. Вот он-то нам все и провернет! Он такие дела умеет обделывать, – спохватилась Иллесия.

В каморке сделалось совсем тихо.

– Плакса?.. – Хассем удивился.

– Это мой приятель такой, наш, богадельский. Ой, – вспомнила Илла. – Только вы его Плаксой не называйте. Его на самом деле зовут Стин.

Утром Илла повела Зорана к Плаксе Стину. Почти достроенное здание считалось в руинах одним из самых «приличных» мест в Богадельне и называлось Колокольня. Когда в давние времена король строил храм, то больше всего продвинулись в строительстве именно этой широкой башни, которая насчитывала несколько этажей. На первом этаже башни был трактир, а над ним жил сам трактирщик с сыном и новой сожительницей.

Дорогой Илла рассказывала Зорану про Плаксу.

– Он с детства драться не умел, лупили его. Но зато меняться умел – только так. У отца сопрет жратву какую-нибудь и на все нужное выменяет. А как подрос, такое в нем открылось… Вот увидишь, он из Богадельни обязательно в люди выбьется, будет богатый!

У входа в кабак Илла замешкалась.

– Папаша его на меня давно злой, весь разговор нам сорвет, в трактир лучше не соваться, – сказала она. Иллесия помнила, какую здоровенную отвесила Плаксиному отцу оплеуху, когда он стал распускать руки.

Она подозвала знакомого оборванного мальчишку, который вертелся неподалеку:

– Забеги-ка в трактир, найди Стина. Скажи, я с ним переговорить хочу.

– А что дашь?

Илла подкинула на ладони яблоко. Мальчишку как ветром сдуло.

Через некоторое время показался высокий бледный парень с почти белыми редкими волосами. Одет он был опрятнее, чем обычно одевались в Богадельне. Парень вопросительно кивнул Илле вместо приветствия.

– Стин, надо с тобой поговорить, только без твоего папаши, – решительно сказала Илла, одновременно швыряя мальчишке яблоко, которое тот ловко поймал и сразу дал деру.

– Это смотря о чем поговорить, Илла, – лениво откликнулся Стин.

– Заработать хочешь?

Стин пожал плечами:

– У тебя-то?..

Но Илла настаивала:

– Пошли!

В жилье кабатчика вела настоящая дверь, а в комнате стоял настоящий стол и несколько стульев.

– Что у вас? – спросил Стин, усаживаясь на стул. Илла осталась стоять.

– Вот! – она с гордостью указала рукой на Зорана, которого привела с собой. – Это Зоран.

Тот доброжелательно оскалил зубы, кивнул головой.

– Он – силач, понимаешь? – убедительно продолжала Иллесия. – Такого во всей Богадельне еще не было. Я сама своими глазами видела, как он у нас в кабаке кочергу согнул. Прямо руками! – Илла, войдя в задор, покрутила руками перед собой, словно завязала воображаемый узел. – Его в цирке прозвали Зоран Неустрашимый, вот как! Не слыхал про такого? Да что ты вообще слыхал, темнота! Зоран хочет показать смертельный трюк. Все просто от страха помрут, когда увидят!

– Ладно, ладно! – остановил ее Плакса.

Он принялся расспрашивать Зорана сам и вытянул понемногу все: как тот был наемником, цирковым силачом, вышибалой в кабаках. Сын трактирщика чувствовал, что дело похоже на правду. Этот громила с черной бородой, которого где-то откопала неугомонная Илла, выглядел внушительно. Плакса окинул взглядом его широкую грудь, подметил, как под тканью Зорановой рубашки вычерчиваются мышцы. «А об эту голову, пожалуй, можно кувалду сломать», – завершил свои наблюдения Плакса и сказал:

– Значит, Зоран Неустрашимый?.. Хм… А что если Зоран – Хромой Мясник?

Зоран покладисто кивнул:

– Ну, пускай Мясник.

– И вот что, папаша, я тебе скажу… – уверенно продолжал Плакса.

Стин понял, что это его шанс. Он давно мечтал, что подвернется дело, которое выведет его из Богадельни и будет ступенькой на пути к настоящему богатству. Конечно, если дело и подвернется, не всякий сумеет за него взяться. Но Плакса бы сумел. Теперь у него был этот седоволосый силач, который клянется, что встанет на ноги, если его заживо засыплют камнями, навалят над ним курган в человеческий рост.

На другой день Стин дал беспризорникам горсть мелочи и велел, чтобы вся Богадельня знала:

– Зоран по кличке Хромой Мясник! Зоран – чудовище, великан, свирепый бык! Он покажет смертельный трюк: его засыплют камнями, а он встанет и стряхнет их с себя, как песчинки!

Берест эти дни был неспокоен. Богадельню вдруг облетела весть, что Зоран – чудище и великан. Кличку Хромой Мясник повторяли все мальчишки. Зоран больше не ходил на поденную работу в город, а жил в трактире Плаксиного отца, где каждый день толпились любопытные.

Берест тревожился. Ему думалось: я моложе, я здоров, а Зоран только недавно жаловался на старую рану… Берест спросил его:

– Послушай, я не могу тебя подменить? Я тоже вроде как человек не слабый…

Зоран похлопал его по плечу:

– Ты хороший парень, но тут нужен опыт… Я делал этот трюк уже трижды.

Ирица чувствовала, что на душе у Береста смутно. Поздним вечером он оставил своих в каморке у Иллы, а сам ушел в руины один. Ирица легко нашла его – она и в катакомбах сохранила способность ощущать особое тепло знакомого следа.

Среди руин то и дело попадались заросшие бурьяном, заваленные мусором пустыри. Там жители Богадельни по летнему времени часто жгли костры. У одного из таких кострищ Ирица и увидела Береста. Он в задумчивости сидел на поросшем мхом камне. Ирица неслышно появилась из высокого бурьяна, встала за его спиной, тронула за плечо.

– Берест, – позвала она.

Тот вздрогнул и обернулся. Ему было так одиноко со своими тревожными мыслями, что появление Ирицы обрадовало его. Ирица посмотрела ему в глаза.

Берест невесело улыбнулся.

– Скажи, диво лесное: ты скучаешь по своему лесу? Бросила ты ради меня свое беличье королевство… чтобы посуду мыть в кабаке, пьяные шутки слушать. Жалеешь теперь?

– Ты о чем?..

Ирица прислонила его голову к своему плечу и провела по его волосам рукой, как глядят, утешая, ребенка. Берест послушно приник к ней лбом.

– Почему не жалеешь, Ирица? Другая бы рассердилась… Я смотрю, безответная ты какая. Не упрекнешь меня ни в чем… Безмолвная лесовица.

Ирица молча гладила его волосы.

– Неспокойно мне, – пожаловался Берест. – Об этом смертельном трюке все говорят. Зоран – добрый человек, а его – Хромым Мясником, чудищем… Я эту кашу заварил, но я не хотел им с Иллой жизнь ломать! Хассем – что? Он должен друга выручать, он и прав… Только я не должен был допускать, чтобы Зоран за все платил.

– Каждый за себя решал, – напомнила Ирица. – Не ты один за всех. Берест, Зоран больше видел на свете, чем ты?

– Пожалуй что, – тихо ответил тот.

– Значит, он умнее тебя?

– Угу… – подтвердил Берест.

– Тогда не бойся…

Хассем совсем замкнулся. И за работой, и за едой, и даже ночью его грызла одна и та же мысль.

«Энкино мой друг, не их! Они его и знать не знают. Это мне было поручено свыше его освободить. Я сказал об этом Бересту, я втянул и его, и всех… Я сам и должен был заработать или украсть деньги… А оказалось, что только один я из всех ничего и не могу. Зорана засыплют камнями. Илла нашла Плаксу, который соберет много зрителей. Берест ничего не придумал, но с него все началось, и если бы не Зоран, он сумел бы устроить Энкино побег… Один я ни на что не способен… Даже Энкино, хоть его за бесполезного на кухне держат, на моем месте сделал бы что-нибудь. Переводил бы с других языков или писал бы письма неграмотным – и заработал бы хоть немного… А я… На самом-то деле пользы от меня как от пустого места. Что я есть, что нет. Все, что я могу, – это помои выносить. Думал: потом научусь, буду как все, еще будет от меня толк. А нужно не потом, нужно сейчас…»

«Вдруг Зорана завалят камнями и он задохнется, что я тогда с собой сделаю? Если так – то лучше бы мне оставаться всю жизнь в каменоломнях. Не надо мне было воли… Я не для воли – и воля не для меня».

Но из друзей Хассем ни с кем не делился своими мыслями, а всем было не до того, чтобы к нему присматриваться.

Богадельня жила будущим представлением. То и дело кто-нибудь забегал в трактир Плаксиного отца в надежде поглядеть на знаменитого силача Зорана. Трактирщик потирал руки, заведение ломилось от посетителей. Илла только охала, качала головой и строила любопытным возмущенные рожи:

– Опять целую толпу принесло – на Зорана глазеть!

Ее саму провожали глазами и перемигивались.

– Это девка, с которой живет Хромой Мясник!

Илла вертелась в кабаке у Плаксы. От разговоров о представлении гудел воздух. Нельзя было выйти на улицу, чтобы не услышать:

– Над ним навалят целый курган из камней! Смотрите, эти круглые валуны Стин велел выворотить из стены: нарочно нанял ребят покрепче!

«Что же мы натворили? – думала Илла. – Все как пьяные ходят из-за этого представления, крик стоит кругом, сопляки из «ничейных» детей трезвонят даже по городу!»

Сперва Иллесия верила, что это будет просто «цирк». Мало ли она на своем веку перевидала цирковых представлений! Она хлопала в ладоши факирам из Этерана, которые не горят в огне, веселым южанам – шпагоглотателям и канатоходцам, местным акробатам, метателям ножей, «людям без костей» и силачам. Илла замирала от страха, когда факир шествовал по тлеющим углям, но это же был цирк! Зоран сказал – его уже трижды засыпали камнями, из которых любого хватило бы, чтобы раздавить грудь обычному человеку. Разве это не фокус? Разве дело не кончится тем, что он встанет, сбросив с себя валуны, «как песчинки» (об этом с легкой руки Плаксы кричат мальчишки), и вся толпа зрителей будет орать и хлопать в ладоши?

Но чем ближе был день представления, тем яснее Иллесия понимала: «Что же мы натворили! Я же думала, это просто цирк! А вдруг Зоран не справится?..»

Илла думала о Зоране. «Он хороший. О таком только мечтать!» Она снова задавалась вопросом: любит ли она Зорана? Вспоминая Ирицу и Береста, понимала: нет, любят не так. Хоть Илла и смеялась над подружкой: мол, глаз не сводишь со своего парня и избалуешь его, – но в душе ей самой хотелось влюбиться, чтобы совсем потерять стыд и тоже бегать за своим… Но теперь Зоран и вправду не шел у нее из головы. Илла то и дело забегала на Колокольню, чтобы его повидать. Хозяин кабачка, где она мыла посуду, даже не сердился: его кабачок стал известен из-за того, что в нем прислуживала «девчонка Зорана, Хромого Мясника».

Заглянув к Зорану в комнатушку, Илла застала его за кружкой пива, из которой они отхлебывали по очереди с котом. Илла еще никогда не видела, чтобы коты пили пиво! А Зоран накануне представления был такой же, как обычно, точно он единственный не слыхал, какой поднялся шум.

Илла села напротив Зорана. Некоторое время она смотрела на него в упор и молчала. Потом выговорила:

– Зоран, я, знаешь, решила… Ты очень хороший, Зоран. Давай будем с тобой вместе жить? По-настоящему… Ты ведь предлагал – ну а я согласна. Я буду верная, – ее голос дрогнул. – Ты не смотри, что я иногда говорю, будто мне никто не нужен. Я с тобой буду всегда по-хорошему. Я тебя… буду любить.

Иллесия встала, обошла с гол и положила руки сидящему Зорану на плечи. Зоран запрокинул голову, чтобы поглядеть на нее. Илла наклонилась; чувствуя, что ей становится жалко его до боли, добавила:

– И, знаешь… Ты, конечно, стряхнешь с себя эти камни, как песчинки, и друга Хассема спасешь, и я тебя не брошу никогда.

Во внутреннем дворе Богадельни собралась такая толпа, что сверху двор стал похож на котелок, в который насыпали крупы. С высоты – с полуразрушенных стен – смотрели мальчишки, и достать их оттуда, чтобы потребовать платы за зрелище, нечего было и думать. «Крупа» в «котле» давно уже кипела. На площадке, которую оградили натянутой между столбиками веревкой, были сложены две большие груды камней. Вокруг еще с утра поставили длинные самодельные скамьи. Это и были лучшие, платные места. Несколько здоровых парней следили за тем, чтобы на скамейки не лез кто попало. Зоран сунул в руки Иллесии своего кота и усадил ее поближе к веревке. Илла взяла с собой Ирицу: «Идем, подруга!» Берест и Хассем затерялись в толпе: их Плакса ни за что не хотел пускать даром.

Зоран был полуголый, в одних штанах, с перетянутым широким кушаком станом. Перед выходом он обеими руками растрепал себе бороду, пояснив Илле: «В цирке надо – как грознее!» Со всклокоченной бородой, седой взъерошенной гривой волос он особым, тяжелым шагом силача вышел на площадку. Заиграли уличные музыканты, которых пригласил Плакса. Пока Зоран перекатывал под кожей мышцы, разогреваясь, толпа не сводила с него глаз. Его грудь была вся в боевых шрамах, а спина с каких-то давних пор сплошь расписана бичом. Наконец Зоран кивнул, и сейчас же двое парней постелили ему на земле красный плащ. Музыканты заиграли тревожнее. Зоран встал на колени и улегся на плащ ничком. Вдоль спины ему положили тонкие доски, чтобы если камень попадется с острым углом, то не поранил тела. Сейчас же работники – сразу по трое с каждой стороны, начали класть на Зорана камни из обеих груд по бокам. Зоран лежал неподвижно, а курган рос, и его тело скрывалось под камнями. Когда заложили большую седую голову, Илла поднесла кулак ко рту и прикусила палец. Курган рос до тех пор, пока на Зорана не положили все камни. Тогда по чьему-то знаку музыканты перестали играть, и настала полная тишина. Над телом Зорана возвышался каменный курган. Толпа вокруг не смела и дышать. Но пролетало мгновение за мгновением, а ни один камень не шелохнулся. Илла вскочила со скамейки, по-прежнему прижимая ко рту кулак. В это время куча камней дрогнула, и всколыхнувшаяся было толпа затаила дыхание снова. С отчетливым стуком сверху скатилось несколько камней. Курган задрожал опять. Камни начали раскатываться по сторонам все быстрей. Сидевшим на ближних скамьях уже было видно, как кто-то медленно ворочается внутри кургана. И вдруг с глухим ревом посреди кучи камней взметнулась фигура с поднятыми руками. Седые волосы казались серебряными, оттененные побагровевшим от натуги лицом. Разбросанные камни какое-то мгновение и вправду казались песчинками, а Зоран – великаном.

– Зоран! – изо всех сил крикнула Иллесия, опередив рев толпы.

Она сунула Ирице испуганного кота и перелезла через веревку. Зоран будто не видел ее. Она еще раз крикнула, стоя прямо перед ним, пытаясь перекрыть гул толпы:

– Зоран!

Вдруг, всклокоченный и страшный, он показался Иллесии чужим. Она не сводила с него встревоженного взгляда, пока не узнала в глазах Зорана всегдашней знакомой печали.

Тогда Илла взяла его за руку:

– Пойдем, Зоран, здесь больше нечего делать. Пойдем домой.

Иллесия отвела Зорана не в комнатушку при кабаке Плаксиного отца в Колокольне, а в их собственную потайную каморку. Илла сразу же усадила его на топчан и принялась, опустившись рядом на колени, вытирать его вспотевшее, разгоряченное лицо куском ткани, подливая воду из кувшина.

Хассем пошел на пустырь вскипятить на костре котелок воды. Он рад был остаться один. Перед его глазами еще стоял незыблемый каменный курган над живым телом Зорана. Когда-то поединок Береста и цепного волкодава в каменоломнях вызвал у него боевой восторг, от которого хотелось дико завыть. В этот раз, смотря на торжество человеческой силы, он не пережил этой странной ярости – а только опустошенность и отчаяние. Он рад бы был убежать и спрятаться – и все же не мог отвести глаз от кургана. Теперь, после победы Зорана, Хассем чувствовал облегчение – но усталость и опустошение остались.

Возвращаясь с котелком, Хассем столкнулся со Стином.

Плакса Стин не обратил внимания на молчаливого юношу. Он первым вошел в каморку и протянул кошелек: