Часть II

Илла и Эрсис сидят, свесив ноги, на краю глубокого каменного колодца. Колодец – в подземелье огромного полуразрушенного здания. Жуют краденые яблоки – огрызки кидают вниз, а дна у колодца, похоже, нет. Крали не на рынке – побоялись. Лазили в сад богатого господина. Мать не велит Илле лазить по чужим садам, но следить-то некогда.

– Леанни, Плакса, идите сюда, – машет рукой Эрсис.

Леанни и Плакса боятся подходить к колодцу: Леанни девочка, а Плакса, хоть и мальчишка, вообще всего боится. Его за это бьют и дразнят.

Они сидят у стены и делят остатки яблок.

– Ну и сидите там, трусы, – Эрсис сплевывает в колодец. – Илла, когда я вырасту и буду хорошо воровать, ты будешь тогда со мной жить?

Илла тоже наклоняется и сплевывает – кружится голова от высоты, но нельзя же показать, что боишься:

– Ну вот еще! А ты меня потом бросишь, как мой отец нас с мамой. Гад. Затащил нас из дома сюда, на эту свалку, и смылся.

– Да ладно, – у Эрсиса кончились яблоки, и он вытирает руки прямо об штаны. – Подумаешь, отец бросил. Мой вон не бросил, так он мать неделю назад по пьяни отлупил так, что она в лежку лежала три дня. А за мной позавчера гонялся – я еле убежал. У «ничьих» в подвалах отсиделся. Я, наверно, к ним совсем уйду жить.

– К «ничьим»? – Илла задумывается.

«Ничьи дети» – это те, у которых нет матерей и отцов, совсем никаких. Они вместе живут в подвалах и лазают по развалинам.

Мать Иллы кашляет и боится, что скоро умрет. Тогда Илла попадет к «ничьим детям». И пропадет. А Илла уверена, что она нигде не пропадет. К тому же там, в подвалах, есть свои – совернцы, как и она, пришельцы с юга. Но мать жалко: вдруг правда помрет?

– Все равно отец сволочь, – продолжает она о своем. – Вот вырасту, найду его и скажу: гнида ты последняя. Мамка говорит, если бы не он, мы бы так и жили до сих пор в Соверне. Там тепло круглый год, и на деревьях растет… все, что хочешь. Мамка говорила… Виноград, оливы, вроде так. Протяни руку – и рви. Никто не охраняет. И облав не бывает. И солнца столько, прямо как в городе на площади, и даже больше. Мамка говорит: «Я тут помру, потому что солнца мало».

– Врешь, не может быть тепло круглый год, – отмахивается Эрсис.

– Я, когда вырасту, не буду с тобой жить, а туда пойду. Мамка говорит, это на юге. Вот узнаю, где юг, и пойду, – заявляет Илла.

На каменном полу холодно. Дома у матери были одеяла, и Илла спала на кровати. Но когда умерла мать, то кровать, одеяло и все, что было в доме, разобрали соседи да хозяйка лавочки: она сказала, что мать ей была здорово должна. А в подвале у «ничьих детей» – холод и всегда хочется есть. «Ничьи» сидят у стен прямо на полу. Иллу привел сюда совернец по кличке Трещотка (прозванный так за постоянную болтовню), который живет здесь, походке, с рождения, и сказал:

– Нянчиться с тобой никто не будет.

Илла кутается в старый материн платок.

– Эй, черномазая, дай-ка сюда, – тянет вдруг за платок мальчишка года на два старше Иллы. – Холод собачий, буду накрываться!

Илла не «черномазая» – у нее просто темные глаза и черные, давно не чесаные волосы, ну и кожа немного потемнее, чем у местных бледных девчонок с желтыми волосами и голубыми глазами.

– Дай, я сказал, быстро! – мальчишка срывает с Иллы платок.

Илла хорошо помнит Плаксу. Он всегда давал себя обижать, и его от этого только чаще били.

Илла без лишних слов размахивается кулаком, и любитель чужого добра получает в нос. С коротким, но обидным словом он бьет Иллу так, что она отлетает к стене. Вскакивает и снова кидается на противника. От злости она не чувствует боли. Через несколько минут у обоих из носов течет кровь, но Илла прижимает к себе шерстяной платок и бросает сквозь зубы:

– Ничего моего здесь никто не получит, ясно?

Глубоко ночью, когда все спят, кто вповалку, кто в одиночку где-то в углу, Илле очень хочется плакать. Нос распух. Но плакать нельзя, говорит себе Илла: будешь как Плакса, все будут дразнить, а потом и забьют.

Трещотка на следующий день подходит к ней и говорит:

– Ты плохо дерешься. Давай научу.

Когда через неделю у новенькой пытаются отнять кусок хлеба – единственную ее еду за весь день, – Илла уже бьет в нос довольно уверенно. И снова:

– Никто ничего моего тут не получит.

Проходят годы. Илла убегает от облав, дерется в уличных драках, ворует мелочь на рынке. Приходится отбиваться и от больших мальчишек: девочки из подвалов становятся их подругами рано, а Илла не хочет быть ничьей подругой: бросит потом с ребенком, как отец. Лучше одной.

Может, ей и нравился один – тот самый Трещотка, но он убит в драке. Эрсис тоже наконец сбежал от отца в подвалы, но у него сначала были другие подружки, а потом он попался в облаве. Так что он больше не вернется.

Илла уже девушка. Весна.

Зимой в подвале умерло несколько «ничьих» – зимой всегда так. Илла тоже сильно болела: до сих пор кашляет, как мать. Но мать умерла, а Илла говорила себе, пока лежала больная: «Я должна выжить и уйти на юг, туда, где был наш с матерью родной город». Но как это сделать, Илла не знает.

Она уходит на весь день в Анварден. Бродит по улицам.

– Девчонка из Богадельни, – слышит она от мастеровых. Руины в городе называют Богадельней, потому что в древние времена один король пытался построить здесь храм во имя Вседержителя, но стройка была такой большой, что он умер, а даже трети дела не закончил. Его потомки храм достраивать не стали, а убрать эту кучу мусора было невозможно. Вот и остались руины, а по-другому – Богадельня. Там живут бродяги, воры и нищие.

– Девчонка из Богадельни, – дразнят Иллу подмастерья.

Илла порой показывает им вслед язык. А богатые – те не ходят, а ездят, и Иллу в упор не видят. Говорят, это король и богатые посылают в Богадельню облавы. И поэтому вслед проезжающим Илла тоже время от времени корчит какую-нибудь рожу. Но в целом ей не до них: она ищет, где побольше солнца.

Илла ушла из подвалов: работает теперь в кабаке у Плаксиного отца, моет посуду и полы. Раньше это делала Плаксина мать, но она умерла. Теперь у Иллы свой угол, вроде того, где они раньше жили с матерью, и есть даже одеяло и топчан, и небольшое зеркало. Илла перед ним одергивает ярко-красное платье, по дешевке купленное в лавке, и приглаживает свои темные волосы. «А ты ничего, – частенько говорит ей отец Плаксы. – Только больно худая». Он хочет, чтобы Илла заменила ему покойную сожительницу не только в мытье полов. Но теперь Шла хорошо умеет драться. В итоге у кабатчика под глазом синяк, Плакса не здоровается с Иллой, а Илла моет полы и посуду в другом кабаке.

Всех заработанных денег хватает Иллесии только на то, чтобы не голодать и не ходить разутой. Как накопить достаточно для путешествия на юг, она не знает. Идти без денег, просить милостыню на дорогах и воровать? А то ведь и правда проживешь всю жизнь в Богадельне и станешь, как сожительница кабатчика, толстой, глупой и злой. Или помрешь, как мать. Или прирежут где-нибудь, или в облаве попадешься. Илла даже ночами просыпается от этих мыслей…

Илла шла по рынку, доедая незаметно прихваченное с лотка яблоко. Яблоко было кислым, и Илла уже хотела зашвырнуть огрызок подальше, когда услышала за спиной крики циркового зазывалы.

– Ух ты, цирк, вот здорово! – Илла резко развернулась, и, налетев на какого-то зазевавшегося прохожего, поспешила на выкрики, в сторону толпы, которая собралась в углу рыночной площади.

Илла любила все веселое и яркое и с детства никогда не пропускала случая поглазеть на бродячий цирк.

Она с трудом пробилась сквозь кольцо зевак и смотрела, как стройная светловолосая девушка в алых ярких одеждах, с завязанными глазами, стоя на выцветшем алом ковре, жонглирует тремя кинжалами. После нее на ковер вышел высокий загорелый мужчина с бородатым лицом и лысой головой. Под его шагами прогибался помост. Он свирепо вращал глазами, под бронзовой кожей перекатывались мышцы. Великан гнул подковы, ломал в пальцах монеты, завязывал узлом железные прутья. А после хозяин цирка предложил любому желающему из толпы побороться с силачом: за победу – десять золотых. Люди переглядывались между собой, но никто не вызывался. Силач уже успел произвести впечатление, никому не хотелось выставлять себя на посмешище.

Силач спокойно стоял на ковре, скрестив руки на груди, разглядывая толпу. Хозяин цирка приметил в толпе человека, на которого из-за его огромного роста, редкостной стати и такой же густой, как у силача, бороды трудно было не обратить внимания.

– А ты, бородач, не хочешь испытать свою силу?

В толпе стали оглядываться, и Илла тоже увидела седого громилу, на плече у которого сидел драный серый кот. Бородач добродушно ухмыльнулся и отрицательно мотнул головой:

– Да нет.

– Что так? Или боишься?

– Нет, не боюсь, – простодушно отвечал этот человек.

Кругом послышались сдержанные смешки.

– Так выходи! – позвал хозяин цирка. – Заработаешь награду.

– Давай, выходи! – раздались возгласы с разных сторон: людям хотелось посмотреть бой великанов.

– Уж если я сказал, не стану бороться, так, значит, не стану, – громче, но по-прежнему спокойно объявил незнакомец толпе.

Смешки и обидные выкрики стали громче. Бородач нахмурился и стал выбираться из толпы.

– Правильно, убирайся! Куда тебе! – раздалось ему вслед, и кто-то засвистел.

У Зорана были седые волосы, зато черная, как у молодого, борода. На родине он не был с тех пор, как участвовал в крестьянском бунте и его едва не четвертовали. Какой он в те поры был храбрый, красивый парень! Теперь – хромой бродяга, у которого на плечах пригрелся большой растрепанный кот. Зоран был родом из Звониграда, а кот – родом из Годеринга, из западных земель. Зоран нашел его еще котенком в сточной канаве, выловил и, за неимением крыши над головой, приютил у себя под рубашкой.

Кота он называл Кот. Просто Кот. Все равно другого кота у Зорана не было, и путать было не с кем.

В Анвардене Зоран был впервые, но вообще на Западе бывал и здешним наречием владел хорошо, хоть и никогда не пытался выговаривать слова правильно. Понимают – ну и ладно. Зоран слыхал по дороге, что под Анварденом есть такое местечко – Богадельня, где человек с улицы может переночевать. Развалины поразили Зорана: ого, считай, целый город! Поспрашивав местных, он отыскал кабак. Поесть было бы не худо, а Зорану как раз было чем заплатить.

Он уселся на лавку за длинный кабацкий стол. Черноглазая девочка рядом с ним быстро доедала похлебку.

– Хозяин! Мне бы обедать! – окликнул Зоран.

Илла подняла на него взгляд. А, да это бородатый громила, который на рынке побоялся драться с цирковым силачом! А мог бы заработать денег… Если бы Илла была мужчиной, особенно таким здоровенным, уж она бы не стала зевать!

Девушка равнодушно опустила глаза в миску: «Обедать ему! Подождет. Так я ради него и побегу на кухню!» Илла добрала ложкой остатки похлебки. Она была единственной прислугой, кухаркой и посудомойкой в кабаке, и отлично освоилась в своей должности.

Один из посетителей крикнул:

– Смотрите, это тот здоровяк с рыночной площади!

Не одна Илла видела сегодня бродячий цирк.

Парень, который был свидетелем бегства Зорана от силача, стал задорно описывать приятелям эту картину: они так и покатывались со смеху. Зоран развел руками:

– Что ж вы думаете, я от страха не стал драться?

– Нет, от храбрости! – заверил его парень.

– Да ведь я, ребята, сам на подмостках боролся, – произнес Зоран. – Зачем я буду у своего хлеб отбивать? Я ведь одно время тоже с цирком бродил…

Зоран умолк, вспомнив, как выходил на помост бросать вызов желающему из толпы, с гордостью и с затаенным страхом ожидая: а вдруг найдется такой, кто одолеет? Ведь хозяин этого даром не спустит, выкинет на улицу без гроша…

– Ты что, правда выступал на подмостках?

Зоран снял с плеч кота и, держа на весу под лапы, протянул Иллесии.

– Не бойся, он не кусается. Подержи его, ладно? Его зовут Кот. Просто Кот. Он любит людей.

Кот преспокойно висел в его руках, вытянувшись во всю длину. Илла приняла кота на руки, не сразу сообразив, зачем ей дали это взъерошенное создание. Она взяла Кота под мышки – с детства привыкла так обращаться с уличными кошками – потом прижала к себе. Кот был тяжелый. На руках у Иллесии он сидел так же спокойно, как до сих пор – на плече у хозяина. Зоран усмехнулся, взял со стола кружку, ложку и чью-то пустую тарелку и начал подбрасывать в воздух.

В кабачке зашумели.

– А как силач, можешь?

– Подковы, что ль, ломать? Ну, могу, – подтвердил Зоран.

– А ты это попробуй! – хозяин сунул ему в руки кочергу.

Зоран неуверенно повертел кочергу в руках:

– Да зачем же я буду вещи портить? Кочерга-то, наверное, нужная?

– Не можешь?

– Это тебе не тарелки кидать!

– Не можешь, так и скажи, не позорься, – ответил хозяин, вспомнив, как силачи на рынках завязывают узлом железные прутья.

– Согнуть, что ль? – опять переспросил Зоран хозяина кабака.

– Давай, – лукаво ухмыльнулся тот. – Если и испортишь, я с тебя не спрошу.

– Ладно, – сказал Зоран.

Кочерга заскрипела в его напряженных руках… Зоран старательно согнул ее и несколько раз перекрутил концы. Перевел дух, бросил заплетенную кочергу на стол, она брякнула.

– Принимай работу.

Хозяин, вытаращив глаза, взял кочергу и повертел в своих волосатых руках…

– Да ты же мне вещь испортил!..

Хозяина обступили: всем хотелось посмотреть кочергу.

– Где мой кот? – затревожился Зоран, оглядываясь вокруг. – Я его дал подержать такой девочке… Черноглазой такой, в красном платье?

– Это же Илла, вон прямо перед тобой стоит, папаша! – уважительно сказал один вор, который хорошо знал Иллесию, и подтолкнул ее к Зорану.

– Полегче, ты! – сверкнула глазами Илла.

От толчка приятеля она оказалась прямо перед чужаком. Подавая на вытянутых руках обвисающего кота, девчонка восхищенно смотрела на Зорана.

– Ну ты и даешь!.. – она осеклась, не зная, как назвать: папашей или дядькой не хотелось. – А я с самого начала знала, что никакой ты не трус, а просто тебе неохота связываться!

Зоран первым делом посадил себе на плечо кота и улыбнулся в ответ Иллесии. У него не хватало зуба на самом виду, зато остальные были молочно-белыми на фоне черной бороды.

Но тут от двери послышался крик:

– Облава! Облава! Стражники идут сюда!

Хозяин выругался. Все, толкаясь, ринулись к двери.

Илла тоже бросилась было к выходу.

Зоран остался на месте, оглядываясь по сторонам. Илла вернулась и схватила его за рукав:

– Чего стоишь? Облава же! Вот свиньи, всегда им неймется… Беги за мной! – она затащила его в дверной проем без двери и потянула вниз, по каменным ступеням.

Зоран, прихрамывая и держась за стену, неуклюже спускался по выщербленной временем лестнице. Она кончилась небольшой выложенной камнями площадкой, в которой было черное отверстие. Откуда-то сверху падал скудный свет.

– Давай теперь вниз! – Илла ткнула пальцем в сторону отверстия.

Вниз вела крутая, шаткая деревянная лестница.

– Подожди… да она рухнет подо мной, – проговорил Зоран, грузно ступая на лесенку, которая сейчас же громко заскрипела.

– Все равно лезь! – прикрикнула Илла, хотя ей подумалось: «А правда, вдруг обвалится? Хоть бы выдержала».

Спустившись, они попали в большой подвал, где стоял гул голосов: везде – вдоль стен и прямо посреди – сидели кучками и поодиночке, лежали на подстилках из тряпья дети и подростки, еле различимые в полумраке. Илла тащила Зорана дальше.

Кто-то из ребят ругнулся:

– Ослепла, что ли, с перепугу? На людей наступаешь!

Илла не удостоила его ответом, но Зорану сказала на ходу сквозь зубы.

– «С перепугу»! Сопляк всякий будет мне тут говорить! Я от облав бегала, когда он еще на свет не родился…

Теперь они шли не торопясь. Зоран прихрамывал сильнее прежнего и тяжело дышал. Бегун из него был плохой.

Из подвала вел узкий лаз – пришлось нагнуться – в заваленный мусором коридор. Они несколько раз свернули. Коридор кончался круглым широким колодцем.

– Прыгай!

Зоран остановился и осторожно заглянул за край. Колодец оказался неглубоким – в рост человека. Из него можно было бы вылезти, подставив один на другой два больших обтесанных камня – ими был завален весь пол этой круглой небольшой подземной комнаты без потолка. Илла скользнула вниз, как ящерка.

– Ну, полезай! – окликнула она Зорана уже снизу.

Тот, вздохнув, встал на колени, схватился за край и медленно опустил себя в колодец на одних руках. Только повиснув на краю, он спрыгнул, стараясь не стать на больную ногу.

Илла села на один из камней.

– Вот здесь и будем сидеть. Они сюда не полезут: ноги переломать боятся.

Зоран, еще не отдышавшийся, сел на пол.

– Ну и скачки, – проворчал он. – Это от кого мы, а?

Илла расправила на камне широкий подол платья.

– Да, весело пробежались! – зло засмеялась она. – А это нам городская стража потеху порой устраивает, чтобы мы не жирели и чтоб нам жизнь медом не казалась. Ловят нас, как крыс. Гады они! Одно хорошо: каждый день не суются, значит, завтра можно будет уже спокойно жить. Это у тебя вместо обеда бега получились, да?

– И вместо завтрака, и даже вместо вчерашнего ужина, – вздохнул Зоран. – Ну, без завтрака и ужина обойтись еще можно, а обеда жалко…

– Ну, как выберемся – будет тебе и обед, и ужин, и завтрашний завтрак. А пока они там шарят – придется потерпеть. Зато на воле останешься! – подмигнула Илла. – Хотя и голодный…

Серый кот понемногу приходил в себя после встряски. Он спустился с плеч Зорана и пошел исследовать тесный подвальчик.

– А если попадешься, то что? – спросил Зоран Иллу.

Илла попыталась поймать кота за шкирку, когда он проходил мимо нее, поэтому ответила не сразу.

– В каменоломни или в шахты пошлют. Тут вокруг этого добра видимо-невидимо, и поэтому богачи в городе хорошо живут. Гниды!.. У них вместо обеда – точно не скачки, а обед, а то и два! А нас ловят, чтобы мы им жить не мешали, а в каменоломнях работали. Вот Эрсиса так поймали, – вздохнула Иллесия. – А кто туда попал, тем уже воли не видать.

– У тебя, выходит, был дружок? – сказал Зоран. – А теперь одна? Хочешь, я с тобой останусь? – вдруг неуверенно предложил он. – Я не старик еще. Это я так поседел… раньше срока. И того… я не пью, от работы не бегаю, нрав у меня тихий…

Илла похлопала глазами.

– А я всегда одна! Мне и так хорошо, зачем лишние слезы, – фыркнула она и добавила. – Будешь лезть – ударю.

Убедившись, что Зоран сидит смирно, она объяснила уже спокойно:

– А дружок… мы с ним в детстве вместе по чужим садам лазили, на рынке пирожки воровали, в подвале зимой мерзли.

Кот, который увернулся, когда Иллесия хотела его схватить, независимо побродил по кругу и сам пришел к ней на колени. Зоран помолчал.

– Ты говоришь, у тебя еще никого не было. Откуда же взяться слезам?