Ирица из всего услышала только то, что Береста «измолотили до полусмерти». Она попыталась вырвать руку: Норен задерживал ее, а медлить было нельзя.

– Пусти! Я все равно пойду туда.

– Сейчас пойдешь! – вдруг хрипло сказал Норен и, притянув ее к себе за руку, столкнул с дороги в кусты.

– Не дури! – сквозь зубы твердил он прямо в лицо Ирице. – Думаешь, ты ему самому нужна? Ты ведь помешанная, ты метлы от ухвата не отличишь! Он тебя держит заместо жены, а потом прогонит, когда надоешь.

Ирица еле удержалась на ногах и попыталась вырваться, не понимая, что он хочет делать.

– Мне надо идти, отпусти, – повторяла она, упираясь свободной рукой в грудь Норена. – Отпусти, отпусти!..

Норен больше не слушал ее совсем. Не чувствуя, что маленькая лесовица пытается его оттолкнуть, он перехватил ее обеими руками: одной – за плечи, другой – за волосы, и Ирица не могла уклониться от его непрошеного поцелуя. Лесовице было больно и трудно дышать, но помня себя от страха, она рванулась – и лента, зацепившись за руку Норена, слетела с ее волос. Норен встретил ее взгляд… От страха и негодования глаза Ирицы ярко светились зеленым огнем из-под упавших ей на лицо растрепанных прядей. В волосах Норен ясно различил звериные, кошачьи уши…

– Лэри! – вырвалось у него полушепотом. – Лесная тварь!

Но тут Ирица выскользнула из его рук. Вокруг повсюду были заросли, и лесовица исчезла, растворилась среди кустов, замерла в неподвижности, слилась с лесом. Теперь Норен не мог бы ее найти, даже если бы смотрел в упор.

Но Норен и не думал ее искать, а с криком «Лэри!» кинулся бежать.

Чувство отвращения и ужаса гнало лесовицу все дальше и дальше в чащу. Только выбившись из сил, она остановилась, прижавшись к древесному стволу. Некоторое время она стояла неподвижно, вслушивалась в звуки леса. Кажется, уже безопасно… Лесовица спустилась в овраг и напилась из ручья, пригладила растрепавшиеся волосы… До сих пор ее била дрожь. «Это не мой лес, что я тут делаю?» – была первая мысль. «Ее» лес был далеко, она чувствовала – где. «Надо идти туда. Много дней пути… Зачем я здесь, почему я ушла так далеко?» Она закрыла глаза, вспоминая. Была опасность, было что-то страшное и отвратительное, на нее напали, как волк нападает на молодую олениху.

Люди – это опасно, от них надо бежать. «И «я» убежала… Кто – «я»?» Она с трудом вспомнила, что у нее было имя, как у людей. Ей дал его человек. Он называл се Ирица. «Больше не будет называть – ведь «я» вернусь в свой лес, а он…» Лесовица вздрогнула и закрыла лицо руками. Воспоминания нахлынули потоком. Берест проиграл, и его «измолотили как собаку» – так сказал другой человек, Норен, который пытался обнять ее… Но Берест раньше тоже обнимал ее – почему же тогда ей было хорошо, а сейчас так плохо? Лесовица снова решила: «„Я” уйду обратно в свой лес».

А Берест? У лесовицы сжалось сердце. Ему больно. Он не взял верх в единоборстве, как обещал. Ирице представилось, что он лежит на земле и лицо у него такое же, как было, когда она вырезала ему из мышцы плеча засевшее железко стрелы, и глаза так же закрыты. Нельзя оставлять его так. Нужно вылечить его.

Преодолевая страх, прячась от каждого шелеста листьев, лесовица стала бесшумно пробираться обратно к человеческому жилью.

Ирица не помнила, сколько прошло времени, пока она убегала и возвращалась назад. Было еще светло. В деревьях шумел ветер. Неожиданно лесовица уловила другой шум. Кто-то напрямик продирался сквозь заросли.

– Ирица! – услыхала она знакомый голос. – Ирица, где ты! Откликнись! Э-гей!

«Человек!» Лесовица снова ощутила страх перед людьми, который заставлял ее бежать и скрываться. Она исчезла, замерла, слившись с лесом. Берест вырвался из зарослей прямо перед ней. Ирица стояла, а он смотрел на нее – и не видел.

– Ирица! – крикнул Берест.

Ему ответило только лесное эхо.

Ирица заметила: одна бровь у него разбита, в запекшейся, плохо отмытой крови. Он завертелся на месте, оглядываясь по сторонам.

– Ирица! – и, махнув рукой, пошел прочь.

Берест не скрылся из виду: остановился у матерой сосны и уткнулся лбом в ее шершавую кору, устало и безнадежно прислонился к стволу.

Ирица почувствовала, что ей снова больно дышать… Через миг она уже стояла позади Береста, протягивая руку – и боясь прикоснуться к человеку.

– Я здесь… – она все-таки тронула его за плечо.

Берест сначала замер, потом быстро обернулся:

– Ирица!

Нет, он не лежал на земле с побледневшим лицом и закрытыми глазами. Его глаза просияли.

– Что с тобой? – почти тотчас укоризненно заговорил Берест. – Ирица, почему ты ушла в лес, даже тетке Нейнел ничего не сказала? Я тебя ищу, ищу… Я взял верх и получил награду. Теперь мы свободны! Что с тобой?

Он хотел обнять лесовицу, чтобы утешить. Ирица дернулась:

– Не смей меня трогать!

Берест, не отпуская рук, изумленно приоткрыл рот. Его, как и Норена, она попыталась оттолкнуть, упершись ему в грудь руками. Глаза ее засверкали таким же гневным и диким зеленым огнем. Казалось, она вот-вот зашипит как кошка.

– Ирица, что ты?! – крикнул Берест.

Но лесовнца вырвалась, сильно полоснув ему по руке ногтями… Берест охнул от неожиданности.

Он ничего не понимал. «Что я сделал?!» – мелькнуло у Береста. А может быть, просто кончилось время, на которое он сумел заклясть лесовицу, дав ей когда-то имя, и теперь она вновь боится его и прячется, и поэтому убежала в лес?

– Ирица, подожди! Не беги от меня! – воскликнул Берест, протянув руку. – Я тебе ничего не сделаю, только не беги!

Ирица отскочила подальше и спряталась за ствол той сосны, к которой только что прислонялся Берест. Но она не скрылась от него, а смотрела из-за дерева испуганно и возмущенно.

– Не подходи! Убери руку… – проговорила лесовица.

– Да я не подхожу… – упавшим голосом отвечал Берест. – Что же мне, уходить?

Ирица почувствовала, что у нее сжимается сердце.

– А ты совсем уйдешь? – спросила она.

– А ты меня совсем гонишь? – спросил Берест.

Ирица сама не знала.

– Ты пойдешь со мной на полночь? – спрашивал он. – Туда, где мой дом?

– Пойду… – Она осторожно вышла из-за сосны и остановилась, печально глядя на человека. – Только не подходи, я отдельно пойду.

– Как же мы пойдем… вместе и по отдельности? – Берест развел руками.

Ирица молчала. Она боялась, что Берест опять попробует подойти к ней. На сердце у нее было тяжело. Ирица села у корней сосны.

– Я ведь одолел в поединке, получил деньги и купил кое-что в селе. Кое-что из одежды, лук со стрелами для себя… – он виновато усмехнулся. – Тебе ленту и бусы…

Ирица сидела, обхватив руками колени, и молчала.

– Я вернулся на хутор – а тебя нет. Я все вещи побросал, так и кинулся тебя искать. Я вернусь, соберусь в дорогу и приду. Ты меня подождешь?

Ирица подняла взгляд на Береста.

– Я спрячусь, но когда ты позовешь – я покажусь, – пообещала она. – А туда, на хутор, не пойду больше!

Накануне своего побега с каменоломен Берест обещал Хассему: «Буду жив – вернусь и подам тебе знак». Хассем не слишком надеялся на северянина. Юноша не то чтобы сомневался в его честности, но куда уйдешь от того, что суждено тебе свыше? Какой смысл надеяться на людей? Если Творцу будет угодно, двери всех тюрем и острогов распахнутся сами по всей земле. Но ему не угодно. И Берест, конечно, сделает только то, что ему предназначено свыше, а не то, что он обещает Хассему.

Хассем рассуждал об этом сам с собой весь день и всю ночь, пока северянина искали и ловили. А наутро от охранников стало известно, что беглец утонул. Раненый стрелой, поплыл через Эанвандайн – и пошел на дно…

Хассем, услыхав об этом, несколько дней прожил как во сне, часто замирал, уставившись в одну точку. Он спрашивал себя: почему судьба Береста была такая, а не другая? В чем тут благо и высший промысел? Хассему вспоминались страшные сказки, которые рассказывала ему мать? – о том, что все зло на свете делается во избежание еще худшего зла. Пророк расшиб о стену младенца, а когда толпа хотела забить его камнями, с неба было явлено: если бы младенца не убили, он вырос бы страшным злодеем. Сын защитил отца от разбойников. Но Творец открыл ему, что тем самым он совершил преступление: отцу юноши, если он выживет, суждено было зачать еще одного сына, будущего великого нечестивца. Вера матери учила Хассема, что, раз Берест утонул, значит, это лучшее из того, что могло с ним случиться.

Стоны больных и умирающих в моровом бараке выводили Хассема из оцепенения и заставляли приниматься за дело, и только белки глаз блестели на его почерневшем от усталости и горя лице.

В бараке ожидали конца десятки больных. Творец наслал мор, значит, это лучшее из того, что могло случиться.

Пускай… Хассему верилось, что вонючий и грязный барак, горящие на погребальных кострах трупы и само известие о гибели Береста – это все сон, бред, а явь – там, за серым небом, где правит Творец, где и есть настоящая жизнь. Ему казалось, что он даже видит, как туда уходят души умиравших на его руках людей, освобождаясь от рабства. Там, значит, и Берест нашел свою свободу. Туда уйдет и он сам. Может быть, после долгих лет неволи, а может быть, очень скоро, когда и его настигнет мор.

Под утро Хассем закрывал глаза и впадал в полудрему, устроившись в своем углу, в конце длинного дощатого настила, но больные в бараке не знали покоя. Слыша, что кто-то зовет и стонет, Хассем поднимался, его худое смуглое лицо было спокойным и сосредоточенным.

Среди стариков и подростков, на долю которых выпало смотреть за больными, в конце концов заразились болезнью больше половины. Хассем проводил на тот свет многих рабов, но самого его болезнь так и не тронула.

Мор продолжался еще несколько недель, затем схлынул и сошел на нет. В остроге отслужили молебен. Хассем вместе с другими каторжниками, которых согнали в острожный двор без разбора, равнодушно помолился Творцу. Хассем не сомневался, что Творцу не нужны молитвы людей. Значит, молитвы нужны постольку, поскольку их хочется произносить самим людям. Хассему казалось бессмысленным, что люди собираются ради молитв вместе, произносят одни и те же слова и никого даже не спрашивают, хочется им этого пли нет.

Болезнь унесла сотни здоровых рабов. Хассема и других выживших подростков, которые до мора только помогали на распиловке камня и прочих подсобных работах, теперь отправили в штольни.

При дороге от бараков к каменоломням лежал большой валун, давно примелькавшийся глазу ежедневно проходящих мимо рабов. «Смотри на этот камень, – накануне побега говорил Хассему Берест. – Если валун будет сдвинут с места, это – знак, что я жив». С тех пор по пути в каменоломни Хассем всегда исполнял своеобразный поминальный обряд. В память о друге юноша каждый раз бросал взгляд на придорожный валун. Просто смотрел и мысленно говорил с Творцом: Берест хотел что-то изменить в этой жизни, да не смог, – пусть у него будет все хорошо в другом мире, где справедливость.

А Берест с Ирицей в это время шли в сторону предгорий, где были острог и каменоломни. Берест теперь походил на местного деревенского охотника – в сапогах, короткополой куртке, с ножом у пояса и луком за спиной. Ирица тоже была одета как крестьянка.

Берест до сих пор не знал, что случилось у нее с Нореном.

Узнав, что жена бродяги, которого приютили на хуторе, на самом деле лэри, хозяйский сын испугался и не показывался дома до утра. Норен боялся, что Ирица наведет на него какой-нибудь морок или пожалуется мужу, а еще неизвестно, кто он сам, раз женился на лесовице. Зайдя на хутор, Берест спокойно забрал свои пожитки и ушел.

Лесовица все еще не позволяла Бересту к ней приближаться. Тот недоумевал. Еще недавно они сидели с Ирицей у костра, обнявшись, точно брат и сестра, которые заблудились в лесу. Теперь она не подпускала его: «Ты не подходи, я отдельно пойду!» А у самой глаза сверкают, словно у кошки…

Ирица спасла его от погони, когда встала на его след и отвела свору собак. Она вылечила его рану, пошла с ним жить к людям, в человеческий дом, где ей было страшно и неуютно, и она сидела целыми днями за прялкой. Что же теперь? Берест думал, что возьмет ее в жены. Отец с матерью, конечно, обрадуются возвращению старшего сына и дадут согласие на его свадьбу. А уж он сумеет поставить на том, чтобы Ирицу не обижали. Она научится всему по хозяйству, они заживут не хуже других.

– Ирица!

Но она того и гляди отступит в заросли и растворится в них, так что в упор смотри – не увидишь…

– Ирица, что с тобой стало? Ты хоть скажи, чем я перед тобой провинился? – допытывался Берест.

Ирица не отвечала, молча смотрела на него. Бересту казалось, что она вот-вот снова разучится говорить.

Однажды ночью они остановились на ночлег. Берест повесил над костром котелок, сел со своей стороны костра, а Ирица – со своей.

– Ты даже говорить со мной перестала, – пожаловался Берест. – Тебя тянет вернуться в лес, жить, как твои братья и сестры, в дуплах и танцевать при луне?

Ирица смотрела печально и отчужденно.

– Вернуться? – словно через силу, ответила она. – Не знаю… Там безопасно, спокойно.

«Только танцевать при луне я долго теперь не смогу», – подумала лесовица.

– Почему ты убежала с хутора, не дождалась меня? Почему ты боишься меня: ведь ты говорила, что я не страшный?

«Может быть, сила имени-заклятья, которым я ее зачаровал, кончается?» – в который раз спрашивал себя Берест. Может, завтра или через день он проснется и увидит, что лесовица покинула его и убежала в свой лес, на поляну, где растет трава ирица? Как знать, не лучше ли это было бы для нее, чем связывать свою судьбу с непонятной, шальной судьбой человека? Красивых девушек много, думалось Бересту, и если он выживет, то мать найдет ему хорошую невесту. А лесовица пусть идет на волю, как дикая лесная белка, которую он поймал и отпустил. Берест говорил себе это и не пытался больше приблизиться к Ирице, чтобы ее не испугать. И только непрошеная тоска сжимала ему сердце при мысли, что вот и кончаются чары…

Утро в конце лета было холодным и хмурым. Хассем привычно брел в толпе других кандальников в каменоломни. По этой дороге он мог бы идти и с закрытыми глазами, вот только надо было бросить взгляд на «камень Береста». Хассем привычно оглянулся в сторону валуна. И вздрогнул, мотнул головой, остановился.

Сзади его подтолкнули: чего встал? Хассем пошел вперед, все оглядываясь. На месте камня в траве осталась влажная проплешина, а сам камень был отодвинут в сторону. Сердце у Хассема так и заколотилось в груди. Весь день молот и клинья, которыми ломают породу, валились у него из рук. Наконец он даже решил, что ему померещилось, как Бересту одно время мерещился лесной дух.

На обратном пути Хассем уже ожидал, что увидит камень на прежнем, обычном месте. Некому было его сдвинуть! Берест утонул! Но глубокая проплешина, которую пролежал в траве валун, никуда не делась.

А на другое утро в этой проплешине оказался пучок какой-то травы с мелкими белыми цветками… Словно кто-то нарочно хотел привлечь внимание Хассема! «Не может быть!» – пробормотал парень, продолжая путь… Но в глубине души уже знал: не просто может быть, а и вправду есть. Эти цветы положил у валуна Берест.

Прошлой ночью Берест вернулся к камню и сразу упал на колени, стал нетерпеливо шарить в траве.

– Что ты ищешь? – спросила Ирица, глядя, как он раздвигает ерник.

Она настороженно следила за ним из ближайших зарослей.

– Хассем должен был оставить знак, – буркнул Берест, не поднимая головы. – Осколок базальта из штольни. Это будет значить: он знает, что я здесь.

– Дай я поищу, – сказала Ирица. – Только ты отойди.

Берест вздохнул, уступая ей место:

– Ну попробуй.

Он помнил, что Ирица видит в темноте.

Лесовица присела возле валуна. От Береста она слышала, что базальт – черный. Она перебрала, кажется, всякую травинку, но осколка черного камня не нашла.

– Может, Хассем не заметил, что я сдвинул валун? – начал размышлять Берест. – Проворонил твой Вороненок… Как быть-то? – он в недоумении охватил пальцами свою короткую светлую бородку. – Так и будет теперь ходить мимо.

Ирица подумала немного:

– Подожди здесь, я сейчас, – и исчезла в лесу.

Появилась она с пучком белой ирицы и робко протянула его Бересту.

– Моя трава… Она же все лето цветет.

– Диво ты лесное! – обрадовался Берест. – Да ведь это ирица!

Лесовица быстро убрала руку, когда он бережно взял на ладонь крохотные белые цветки. Берест ничего больше не сказал, положил лесную траву на проплешину от валуна.

Утром Хассем уже не сомневался, что его друг вернулся за ним в каменоломни, и в тот же день по пути из штолен ответил условным знаком.

Каменоломни под Анварденом существовали уже лет сто. Большого размаха добыча базальта никогда не достигала, но несколько поколений каменотесов глубоко вгрызлись в предгорья, в скальные породы по берегу Эанвандайна.

Широкая река стремила за спиной Береста свои волны. Была ночь. Ирица светила факелом, а Берест работал киркой. Кирку он купил еще в том селе, где взял верх на празднике в кулачном бою.

Он знал заранее, что она пригодится. Однажды заполночь, в бараке, где умирали от мора рабы, Берест рассказал Хассему свою задумку. Тогда он придумал и условный знак с придорожным камнем, и многое наперед.

Ирица, высоко держа факел, пыталась представить себе ходы под землей. У Береста от работы взмокла рубашка, а Ирица закуталась в плащ. Ночь была свежей, с реки дул ветер…

– Давай веревку, – сказал Берест. – Попробую спуститься в штольню.

Старые, отработанные штольни не охранялись. Многие из них осыпались, а сами работы передвинулись далеко, в другое место. Берест нашел старую осыпь и за несколько ночей разобрал ее. Но галереи под землей переплетались, обвалились во множестве мест, перекрытия сгнили. Спуститься в старые каменоломни – это еще цветочки. В глубине души Берест не был уверен, сумеет ли он добраться до новых галерей, где сейчас работали невольники.

Ирица нашла веревку и протянула Бересту.

– Там темно, – вздохнула она. – Как ты найдешь путь?

– Не знаю как, Ирица, – сказал Берест, привязывая веревку снаружи, вокруг огромного валуна. – Наугад. Буду искать понемножку, разбирать завалы… Может, даже месяц провозимся или больше…

Ирица по-прежнему боялась его и не подпускала близко, а веревку передала, далеко вытянув руку, точно готова была при всяком неосторожном движении Береста отскочить. Но она не покинула его и не позабыла человеческую речь, как боялся Берест. «Вот удивится Хассем!» – думал он.

Хотя старые штольни не охранялись, но уйти через них до сих пор не удавалось никому. Ходы были перекрыты завалами, а выходы нарочно засыпаны уже давно. В каменоломнях время от времени находились сорвиголовы, готовые бежать наудачу, вслепую. Но этих скоро ловили. Среди рабов, которые под землей надзирали за работой, несколько человек давно научились выслеживать беглецов. Они хорошо знали штольни, были в фаворе у начальства и пользовались многими поблажками в остроге. Здесь их жизнь была лучше, чем была бы на воле, и охранники доверяли им. В случае надобности ловцов расковывали и выдавали им оружие, а они бывали рады охоте в подземных ходах, которая разнообразила острожное житье.

Ирица протянула Бересту факел. Чувство беспомощности перед чужим ей миром камня и гор, перед темными подземными путями не оставляло лесовицу с тех пор, как Берест начал разрывать осыпь. А когда он, спускаясь по веревке и светя себе факелом, исчез в черном проеме, у Ирицы совсем упало сердце. Она села неподалеку, поплотнее закуталась в плащ и приготовилась ждать.

Хассем видел, что камень у обочины вернулся на прежнее место. Это означало: бежать – не сегодня, жди нового знака. С этого дня Хассем с тревогой, которая просто разъедала ему сердце, отмечал положение валуна каждый день.

«На месте. На месте…» Побег представлялся Хассему бродом через темную реку. Ему нужно шагнуть в воду, и неизвестно – достигнет он другого берега или нет. Может быть, вода поднимется выше его головы и он исчезнет, а может, выйдет на другой берег. Если Творец сохранит ему жизнь, значит, у него есть предназначение на свободе.

Спустя почти три недели камень на обочине снова сдвинулся со старой проплешины! Смуглое лицо Хассема побледнело. Завтра… Нет, уже с этой минуты он был беглецом. Хассему казалось, другие невольники на дороге начали оглядываться на него, а надсмотрщики вот-вот закричат: «Не уйдешь!» Хассем опустил голову и шел, глядя под ноги. Ему стало холодно, как будто он в самом деле переходил вброд реку.

В штольне Хассем подобрал осколок базальта и, проходя мимо валуна, незаметно кинул его в траву. Теперь Берест найдет осколок и поймет: Хассем видел его знак и готов бежать.

Ночью, лежа на жестких досках настила, он долго прислушивался к ночным звукам барака, к храпу соседей и ждал рассвета. Под утро провалился в сон.

Хассему снилось, он шел по узкому ходу в каменоломнях. Он знал, что это и есть выход на свободу.

Хассема догоняют, останавливают два угрюмых мужика из его барака. С ними Хассем наяву едва ли перемолвился и тремя словами. А во сне они говорят:

– Не ходи туда. Ты же видишь, что туда никто не ходит! Если бы все было так просто, все бы давно ушли через этот выход.

– А что там? – спрашивает Хассем.

– Там Демон. Демона вовсе не убили, он теперь живет в глубине каменоломен. Видишь, никто не ходит этим путем – все боятся.

Хассем понимает, что ему говорят о сторожевом псе, полуволке, которым раньше травили неудачливых беглецов.

Тени факелов пляшут на стенах. Хассем идет вперед. Как всегда во сне, путаются картины. Почему-то он оказывается в подвале старого господского дома, где жил до продажи на каменоломни, проходит мимо чуланов, куда в детстве бегал за крупой или овощами для кухни… И вместе с тем он находится глубоко под землей.

Снова и снова Хассем блуждает по переходам, спрашивает себя: откуда я знаю, куда идти? И видит: дорогу указывает проросшая сквозь пол трава. Та самая, с белыми цветками…

И вдруг впереди, во тьме коридора – горящие желтым огнем глаза. Это Демон – огромный пес, во сне – черный, а не серый, каким был при жизни, со вздыбленной на загривке шерстью. Пес устремляет на беглеца взгляд желтых глаз без зрачков. Этот взгляд приковывает Хассема к месту, лишает воли. Юноша знает: пес теперь убивает взглядом, он стал только сильнее с тех пор, как Берест его задушил.

Но Хассем тоже смотрит Демону в глаза, и в его душе поднимается боевая ярость. Два взгляда встречаются в поединке.

«Тебя нет! – думает Хассем. – Берест убил тебя! Ты никогда больше не будешь стоять на пути живых». Под взглядом Хассема Демона охватывает огонь, пес ярко вспыхивает во тьме коридора, сам становится оранжево-красным, как пламя. Переливающийся призрак прыгает, оскалив клыки. Во сне полет собаки в прыжке длится дольше, чем это было бы наяву. Но Хассем не отводит взгляда.

Уже просыпаясь, среди утреннего шума, шарканья шагов, ворчания и ругани в бараке, Хассем запомнил последнее, что было во сне. Пес не долетел до него – сожженный, рассыпался пеплом. И первая мысль Хассема наяву была: «Выход свободен?»

В полумраке чадили факелы, голова гудела от грохота молотов и кирок, треска выламываемой породы и шелеста осыпающегося щебня. Воздуха не хватало. Хассем уже не первый раз оглядывался в сторону перехода, который вел к отработанной штольне. Наконец юноша сказал себе: «Ну, все, он уже ждет», и, оставив работу, прикинулся, что у него схватило живот. Старая штольня служила каменотесам за отхожее место. Выходы из нее тоже были завалены.

Хассем добрел до штольни, настороженно прислушиваясь, не принесло бы еще кого-то. Никого нет… Подобрав с пола камень, Хассем стал стучать в стену: трижды быстро, трижды медленно. В ответ за одним из завалов метнулось пламя. Завал был почти разобран, через миг в нем возник проход. Высокая фигура, факел в руке…

«Ух ты!» – зазвенев цепью, Хассем неуклюже кинулся на свет.

– Берест?!

– Давай, пошли! – торопил его Берест, таща за собой за руку.

Хассем перелез через завал.

– Иди прямо по галерее, вот напильник, а я сейчас! – велел Берест, отрывая от земли тяжелый обломок камня. Он поспешно закладывал проход.

Хассем отошел немного и, присев, начал спиливать кандалы. Скоро рядом с ним опять возник с факелом Берест:

– Давай я.

Он сунул Хассему факел, а сам обхватил ручку напильника подолом рубашки, чтобы не скользила, стиснув зубы, стал быстро водить по железу.

Хассем сидел у стены и светил Бересту факелом, напряженно следя за движением напильника. Когда кандалы были спилены, он вскочил. Вслед за ним вскочил на ноги Берест и без лишних слов обнял его.

Хассем глубоко вздохнул, обхватил Береста за плечи. Потом отпустил, заглянул ему в лицо и только махнул рукой:

– Все-таки пришел! А я думал – утонул!

– Я обещание давал, – подтвердил Берест. – Стало быть, выполняю… Ну, пошли скорей! – он показал туда, куда уводил узкий ход.

Берест освещал дорогу, Хассем шел позади.

– Там, дальше, перекрытия едва держатся, – сквозь зубы обронил Берест. – Одни завалы. Ты думаешь, что я так долго? Дорогу сюда искал. Постой…

Впереди была развилка. Осветив получше факелом столбы перекрытия, Берест скоро отыскал глубокую крестообразную зарубку, сделанную ножом:

– Это моя метка. Нам туда, – он махнул рукой. – Погоди-ка, подержи факел. – Передав факел Хассему, Берест сделал зарубку и на столбе напротив: – А вот это для погони. Тебя ведь, брат, скоро хватятся.

Хассем глянул на новую, только что сделанную метку, понял и усмехнулся.

Берест еще несколько раз останавливался, чтобы поставить ложный значок. Они шли долго, снова и снова перебираясь через завалы, на каждой новой развилке выбирая путь по берестовским крестикам.

В нескольких местах пришлось ползти.

– Это я ход расчистил, – объяснил Берест. – Совсем было глухо. Ну, если я пролез – ты тем более пролезешь.

Хассем потерял счет коридорам и развилкам. Он боялся погони, оглядывался назад, прислушиваясь к звукам и эху. В полумраке были слышны только их собственные шаги и дыхание. Вконец измучившись, оба присели отдохнуть у стены. Впереди был еще порядочный кусок дороги.

– Тебя, верно, уже хватились, – сказал Берест. – Слышь, Хассем? Может быть, выслали уже ловцов!

Хассем вздохнул и начал подниматься, держась за стену.

– Пойдем скорее… Еще тебе не хватало попасться из-за меня. Сам знаешь, они со следа не собьются. Пойдем!

– А у меня собьются, – упрямо отвечал Берест. – Зря я, что ли, почти месяц по этим каменоломням рыскал, дорогу разведывал?

Хассем стоял, прислонившись к стене:

– Знаешь же, кто у них за главного. От Крота еще никто не уходил. Говорят, сквозь камень беглых видит. Вцепится в след – все, смерть. И сильный, как тот Демон. Нагонит – мало не покажется. Пошли, а, Берест?

Берест, нахмурясь, поднялся:

– А Демона я голыми руками задушил – и Кроту то же будет.

Берест хоть и недолго прожил в каменоломнях, а Крота знал. Рабы боялись его, за глаза ненавидели, в глаза заискивали, и не только за его дружбу с начальством, но и за нечеловеческую силу, с которой тот казался неуязвим. Свое прозвище Крот получил за то, что не раз ловил беглецов под землей, всегда безошибочно отыскивая дорогу в каменоломнях. Сам он, как Берест, был пленником, взятым на войне, но почти двадцать лет провел в рабстве и не помнил уже другом жизни. Хассем посмотрел на Береста и мрачно покачал головой.

– Может, он сильней тебя…

– Не каркай… – отмахнулся Берест и добавил. – Конечно, не с руки нам с этими ловцами встречаться. Без них веселее.

Снова начался путь через переходы и завалы, который казался бесконечным. По-прежнему у развилок Берест высвечивал факелом крестики на столбах, ставил ложные, уверенно сворачивал во тьму переходов – и Хассем шел за ним, уже давно ни о чем не думая. Ему казалось, что они идут целый год. Радовало одно: чем дольше идут, тем ближе конец пути.

Шестерых ловцов расковали и выдали им ножи. Мечи в тесных штольнях все равно бы не пригодились. Приземистый, широкоплечий Крот без суеты осмотрелся в отработанной штольне и скоро нашел, через какой из завалов ушел беглец.

У поворотов он догадался осмотреть стены и перекрытия и почти сразу обнаружил метки. Но Бересту впрямь удалось запутать ловцов: из-за ложных знаков им пришлось часто делиться, направляясь по разным коридорам, расходиться и сходиться снова, чтобы не потерять след.

К последней развилке вышли трое, внимательно осмотрели столбы с двумя похожими крестиками, и Крот велел, кивком указывая на темный проход:

– Вы двое – туда, я – сюда.

Он не сомневался, что догонит Хассема и что Хассем ему не соперник: юноша, почти подросток, без оружия и в цепях. Торопясь с преследованием, Крот не нашел спиленных кандалов, которые были присыпаны щебнем.

Метки на столбах перекрытий насторожили Крота: он догадался, что у Хассема есть помощник с ножом. Но ловца это не остановило. Он был уверен, что один справится и с двумя.

Крот знал каменоломни. Переход, выбранный им, оказался короче, чем у двух других ловцов. Посветив факелом по столбам и увидев только одну метку, ловец на миг остановился, соображая. Он понял: сюда беглец еще не дошел и не успел вырезать ложную. Крот развернулся и уверенно направился по коридору навстречу беглецу.

Про него недаром говорили, что он чует беглых сквозь камень. Хассем и Берест почти дошли до очередной развилки, когда перед ними бесшумно, как призрак, и так же неожиданно появился человек. Факел ярко освещал лицо ловца, которое казалось коричнево-красным. Хассем сразу узнал его, отшатнулся к стене, а потом одним прыжком догнал Береста и оказался за его плечом: проход был слишком узким, чтобы встать рядом.