Часть V

Солнце било сквозь кроны высоких деревьев. Над поросшими клевером полянами, над зарослями шиповника жужжали пчелы. Солнцеворот уже миновал, и лес был полон таинственной жизнью – недавно народились новые полевицы и лесовицы, дочери трав и кустарников, и Ирица сама приходила на одну из полян в ночь их рождения. Став женой человека и даже родив пасмурным осенним утром ребенка, она все же не забыла зимой соткать особый холст и принести в дар своим новым сестрам. Сейчас Ирица ощущала их присутствие повсюду. Незримые для людей земнородные с цветами и травами в распущенных волосах мелькали то в зарослях ольхи, то среди сосен, то на поросшем папоротником склоне.

Ирица спешила, ей некогда было останавливаться, даже чтобы нарвать мелких цветов ирицы и вплести себе в волосы. Берест ушел один на дальний лужок за лесом, на покос, и они договорились, что Ирица принесет ему обед.

Когда Берест вернулся с войны, жена встретила его с новорожденным сыном на руках. Перед родами Ирица ушла в лес, спряталась ото всех, как лесная зверушка, и родила в овраге – легко, как рожают звери. Потом, взяв жизненную силу у деревьев, вернулась в замок уже с малышом.

Лесовица долго его рассматривала, сама удивляясь, что, возникшая из лесной травы, смогла дать жизнь этому существу.

Женщин Пристанища многое удивляло в материнстве Ирицы. Когда малыш болел, она уносила его в заброшенный сад или в лес и возвращалась с ним, уже выздоровевшим. Ирица исцеляла ребенка волшебством трав и деревьев. Но еще больше удивились бы молодые подруги, видя, как Ирица в лесу или в саду кладет спящего младенца на развилку яблони, груши или вишни, и всякий раз ребенок часами спит там спокойно, точно в люльке. Ирица не умела убаюкивать сына колыбельной. Но она всегда чувствовала, что нужно ребенку и что его беспокоит, поэтому он у нее почти никогда не кричал.

Вот и залитый полуденным солнцем, больше чем наполовину скошенный лужок. Чем ближе к покосу, тем сильнее Ирица чувствовала, что Берест ждет ее. Он косил, не делая передышки, пока не придет жена, лишь иной раз бросал взгляд в сторону леса. Ирица вспомнила прежние дни и «исчезла» – слилась с зарослями, чтобы он ее не увидел. А потом показалась Бересту на границе леса и луга, неожиданно, как будто появилась из ничего – несмотря на материнство, все такая же маленькая и хрупкая, как в первый день их встречи, с распущенными светлыми волосами, в простом холщовом платье без украшений.

Берест засмеялся, бросил косу и пошел к ней, раскинув руки. Ирица кинулась ему навстречу, встав на цыпочки, крепко обняла мужа одной рукой – в другой был узелок со снедью. Они сели на траву. Ирица положила узел и улыбнулась, глядя на Береста:

– И как это ты меня узнал? В лесу видимо-невидимо других лесовиц!

– А имя есть только у тебя, – сказал Берест, крепко прижав ее к груди и уже прикасаясь к губам губами.

Они целовались, окруженные звоном кузнечиков. Ирица отстранилась первой, принялась развязывать узел, доставая крынку молока, хлеб и творог.

– Ешь, – говорила она, передавая хлеб мужу.

– Угу, – серьезно отвечал Берест и вдруг усмехнулся.

Ирица улыбнулась снова. Все страшное позади, думалось Ирице. Разлука, зима, холод, война, тревоги – все, все позади. Ярко-синее, необычайно высокое небо над лугом, запах клевера, мелькание шмелей, мотыльков и стрекоз… Берест отпил молока из крынки и поставил ее на землю.

– Ирица, подожди меня: я быстро скошу, и вместе домой пойдем.

– Подожду, – пообещала она. – Пойду в лес, наберу малины… а еще цветов. Я сегодня шла полем – видела полевиц. Урожай будет даже лучше, чем в прежние годы. Они уже сплели себе венки из васильков.

– Сплели венки – а сама королева белок до сих пор без венца! – поддразнил ее Берест и, оглядевшись, стал срывать белые и желтые цветы. – Сейчас я сплету.

– И вот этот… и вот этот еще, – показывала Ирица.

Своими тонкими пальцами она помогла Бересту сплести вместе стебли трав и цветов. Берест перевязал венок вьюнком.

– Ну вот тебе и корона.

Ирица надела «венец» из полевых цветов на свои льняные волосы и вопросительно глянула на Береста:

– Здесь нет ручья, чтобы смотреться в него…

– А то ты сама не знаешь, как хороша, – ответил Берест, любуясь женой так искренне, что она увидела свое отражение в его глазах.

– Я сплету тебе венок из листьев вяза, – обещала она. – И вплету в них цветы ирицы.

– Это значит: ты моя, а я – твой, – тихо сказал Берест.

Ему ясно припомнилось, как когда-то давно он, убегая от погони, – раб с каменоломен, – на поляне увидал лесовицу: она показалась ему из гущи кустов. Как потом лесная белка согласилась стать его женой, жила с ним на хуторе у крестьян и, как сейчас, носила ему обед на покос. Теперь у нее и у ее мужа-человека был сын с лесным именем Явор.

Ирица подошла к краю поляны и сорвала ветку со старого вяза. Она вернулась к мужу, чтобы, пока он ест, сплести венок и ему.

Пока Берест допил молоко, Ирица успела закончить венок и обеими руками возложила ему на склоненную перед ней голову. Берест выпрямился. Густые листья венка закачались вокруг его головы, а между ними, как звезды, блестели маленькие белые цветки ирицы.

Когда Берест вернулся из военного похода, Явору было две недели. Ирица взяла его на руки, а Берест наклонился, чтобы рассмотреть своего сына. Обыкновенный мальчик, только треугольные ушки покрыты пушком, как у котенка.

А потом Явор стал быстро расти. В два месяца с небольшим он тянул на полугодовалого и уже сидел, в четыре месяца ползал, а в полгода встал на ноги и пошел. Ирица не удивлялась ничему – зато дивились Илла и все молодые матери, которых в Пристанище становилось все больше.

Так быстро растут детеныши зверей. А может, это сказалась природа матери-лесовицы, которая явилась на свет уже взрослой и до смерти должна была оставаться юной.

Одного взгляда хватало, чтобы убедиться: от матери Явор взял много. В семь месяцев он выглядел как двухлетний мальчишка, зеленоглазый, с растрепанными волосами цвета пеньки, остроухий, худенький, но шустрый и крепкий – в отца.

Ирица и Илла, делая домашнюю работу, часто сажали своих детей играть вместе. От них не отходил откормленный, гладкий Зоранов кот. Однажды обе матери услышали, как Ярина заливается смехом. Друг напротив друга на одеяле перед очагом сидели Явор и кот. У них обоих одинаково ярко мерцали глаза. Ярина показывала пухлой ручонкой то на одного, то на другого, и хохотала:

– Они разговаривают! Глазами!

При этом ни Явор, ни кот даже ухом не вели – кажется, они действительно что-то между собой выясняли.

Когда Ирица выносила Явора в сад или в лес, он чувствовал себя как дома. Деревья питали его жизненной силой – маленький «лесовичок» замирал, обхватив руками ствол своего тезки явора или дуба, и ощущал незримую связь со всем, что растет из земли. Явор рос непоседой: залезал во все овраги, забирался по колено в лесные озерца-лужицы, приманивая стрекоз и лягушек, или ловко карабкался на деревья.

– Бельчонок! – смеялся Берест.

Словами Явор не говорил, даже когда уже начал ходить. Они с матерью разговаривали мысленно. Ирица сама учила сына говорить по-человечески, как отец.

Явор, сын Береста и Ирицы, был одновременно и сыном Пристанища. Ярина стала его сестрой, черноглазая Илла – второй матерью, а могучий Зоран, чью доброту мальчик чувствовал так же ясно, как тепло деревьев, готов был баловать его наравне с дочкой. Своими для Явора были и похожий на отца, словно брат, Снодрек, и наставник Энкино, и молчаливый Хассем, а веселый Аллес, увидев малыша у Ирицы на руках, кричал ему: «Здорово, дружище!»

Чувство родства с людьми было у Явора таким же сильным, как чувство родства с деревьями и травой. Он сам и его сверстники равно были теперь детьми Пристанища, а не только своих матерей и отцов. Им предстояло и в будущем, уже взрослыми, сохранять между собой братство.

Жницы работали в поле. Урожай, который сберегли полевицы, в этом году оказался особенно щедрым. Еле-еле хватало рук, чтобы его убрать. Ирица пошла в поле вместе со всеми – даже кормящие матери вместе с детьми должны были взяться за серп и перевясло.

Пока Ирица жала, Явор выманил из норы мышь-полевку. Держа зверька в ладонях, он с улыбкой гладил его и рассматривал.

Ирица еще кормила сына грудью. Как быстро он ни рос, на самом деле ему не было и года, у Ирицы не кончилось молоко. В полдень она положила серп, взяла ребенка и увела его кормить в ближайший перелесок.

Явор поел и стал бегать от дерева к дереву, залезая на пеньки и развилки сосен. Скоро он наткнулся на ручей. Ручей был в овражке. Скатившийся откуда-то сверху обломок ствола разбитого молнией дерева запрудил его. Явор не видел плесковицу – хозяйку ручья, но чувствовал, как ей плохо, когда ее ручей не может бежать свободно. Земнородные не обладали даром изменять мир, они только приспосабливались к нему. Плесковица горевала, а не догадывалась отодвинуть бревно сама.

Но Явор, наполовину человек, не долго думая влез в ручей, встал на четвереньки и стал изо всех сил толкать набухший от влаги обломок ствола в сторону. Ирица незаметно следила за ним из зарослей. Явор казался ей похожим на своего отца: таким же стойким и упорным в борьбе.

Мальчик извозился в мокрой земле, но не сдвинул бревно с места. Он рассердился и взялся еще раз. Глаза Явора замерцали, он, как учила мать, направлял через себя силу леса, силу земли и заглушённого бревном ручья под ногами. Двумя руками Явор схватился за обломок ствола и наконец вытащил его из мокрой земли, отволок в сторону, споткнулся и упал, а освобожденный ручей побежал по своему прежнему руслу.

Умолкли птицы. Так бывает в лесу лишь в один миг – перед началом ливня. Явор поднял голову. Перед ним стоял воин, быть может, король – злой король из сказок Зорана. Доспехи у него были из червонного золота и почти черные, с червонным отблеском волосы падали на тускло блестящие наплечники из-под драгоценной боевой короны.

От незнакомца исходила холодная убийственная сила. Явору показалось, что из глаз его смотрит мрак. Мальчик замер, обхватил ближайший ствол, не сводя с чужака полного ужаса взгляда.

Мигом раньше из зарослей выбежала Ирица. В несколько прыжков она оказалась между воином и сыном, яростно сверкая глазами. Ирица сразу узнала своего врага.

– Твой детеныш – тоже маг, лесовица?.. – тихо произнес Князь Тьмы. – Этого я и ждал. Твой брак с человеком оказался подобен алхимическому соединению.

– Я не отдам тебе сына! – воскликнула Ирица.

– Я поступил неосторожно. Твой муж обманул и ранил меня. Но я вернулся из Подземья, чтобы исполнить свои замыслы относительно вас обоих! – голос Князя Тьмы прозвучал угрозой. – Нет… вас троих.

– Убирайся отсюда в свое Подземье! – крикнула Ирица.

Явор смотрел во все глаза.

– Таких, как вы, – вочеловеченных тварей и людей, обладающих волшебной силой, – до сих пор не было на свете. Вседержитель не создавал вас такими, какими вы стали! Что если вы прокляты Им? Может быть, Он отверг вас, потому что вы чужды его замыслу? Почему вы не хотите заручиться моей милостью? Я хочу, чтобы вы рассказали мне все то же: как сумел Берест вочеловечить лесную тварь? Что должен сделать я, чтобы овладеть рожденными из земли? Передай своему мужу: или я дознаюсь правды, или мне придется уничтожить все Пристанище. Я не позволю вам стать родоначальниками нового народа, если ваша сила не будет отдана на службу мне.

Князь Тьмы шагнул к Ирице. Лесовица подхватила на руки Явора, отступила на шаг, слилась с зарослями, ища их защиты, ища укрытия. Прежде, чем Князь Тьмы разорвал ее слабую завесу, она бросилась бежать без оглядки, громко крича:

– Берест! На помощь!

– …Как выкуп, я предложу ему самого себя.

Когда Берест наконец сказал это, дальше говорить стало легче.

– Он сильнее нас. Он разрушит Пристанище. А мы… – он задумался. – Энкино, что пишут в писаниях про Вседержителя? Что Он – Царь Неба? Тех, кто ему верен, после смерти Он забирает к подножию Своего Престола, а остальных Князь Тьмы держит в Подземье, в Тюрьме. Так, стало быть, сколько бы я ни жил, все равно мне потом во мрак Подземья?

– Если судить по писаниям, то да, – ответил Энкино.

Друзья собрались в покое у Береста, где у стены за занавеской висела колыбель Явора. Ирица ушла туда. Ирица покачивала колыбель, прислушиваясь к приглушенным голосам мужчин. С ними была и Иллесия, но не пришел Зоран. Он остался с Яриной, которая боялась ночью одна. Был поздний вечер. Илла принесла горячие пироги с ягодами и выложила на блюдо. Душистый травник дымился в чашках. Энкино продолжал:

– Но писания – это писания. Даже если они даны самим Вседержителем, человеческий разум продолжает искать: кто такой Вседержитель? Я не взялся бы наверняка утверждать, что знаю наше посмертие. А уж твое, Берест, особенно.

Тот насторожился:

– А почему мое особенно?

– Потому что многое непонятно, – сказал Энкино оживленно. – Если человек – создание Вседержителя, то как ты мог вочеловечить лесовицу? Ты с помощью нарицания имени или через вашу любовь – так или иначе – создал в лесовице человеческую душу. Но ведь ты не Вседержитель, чтобы создавать людей. Даже Князь Тьмы, когда пробовал сотворить свое собственное человечество у себя в Подземье, сумел получить только демонов. Они служат ему тюремщиками, но не могут жить, как люди, под небом этого мира, потому что небо Вседержителя их страшит. А Ирица… она совсем человек.

Лесовица прислушалась, качая колыбель, и у нее на сердце стало тепло. «Да, я – человек, как и он», – подумала она о муже.

– Твоя собственная природа, Берест, обновилась, и мне все время кажется – по твоей воле, – продолжал Энкино. – Во всяком случае, ты обладаешь новой силой, а не одержим ею. Подобная сила есть и у святых чудотворцев, но с дозволения Вседержителя. Они отводят стрелы, не горят в огне, исцеляют наложением рук… Это происходит с ними не всегда, когда они захотят, а только когда им дано. Или они обращаются к Вседержителю с молитвой, и он совершает чудо по их просьбе. Ты, Берест, первый в Обитаемом мире маг-человек. Но, думается мне, это не предел для человечества. Я не знаю, что ждет после смерти ни такого, как ты, ни твою жену, которая разделила твою участь, ни вашего сына.

«Я не дам тебе уйти одному в неведомые края, – прислушиваясь к увлеченному молодому голосу, мысленно говорила Ирица своему мужу. – Родившая меня земля и трава будут нам защитой».

Берест сказал:

– Тогда я понимаю, почему Князь Тьмы не хочет меня убивать. Он не знает, буду ли я у него в руках после смерти. Вот почему я всегда был нужен ему живой… Так пусть возьмет меня как выкуп и обещает покинуть Пристанище.

– С каких пор мы приносим Князю Тьмы человеческие жертвы? – спросил Хассем.

Худой, темный, черноволосый, он всегда мало говорил, и после той беды с диким корнем его глаза навсегда сохранили какой-то потусторонний отблеск.

– Князь Тьмы требует отдать нам человека, и тогда он нас помилует, – в общем молчании тихо договорил Хассем. – Мы в самом деле принесем ему жертву?

– Берест, ведь верно! Хассем правду говорит, – заметил Снодрек.

– Пристанище не должно приносить в жертву своих, так что не говори чепухи, – добавила Илла. – Зоран тебе то же самое скажет, вот увидишь. Берест, ты не о том думаешь. Думай лучше, что делать, если владыка Подземья на нас нападет. Ты же справился с ним однажды. Энкино, ну, что он может? Притащит сюда демонов? Спалит нас огнем?

Ее пироги на блюде так и лежали нетронутые. Энкино пожал плечами:

– Едва ли огнем, если Берест ему нужен живым, пленником. А демоны недолго продержатся под открытым небом…

Берест хмурился, молчал. Ирица неслышно вышла из-за занавески, и муж сразу же обернулся к ней. Берест подвинулся. Она села рядом с ним на лавку за стол. Берест почувствовал, как его сердца коснулось тепло. Остальные молчали, догадываясь, что Берест с Ирицей безмолвно переговариваются по-своему.

– Лучше Пристанищу погибнуть, чем уступить Князю Тьмы, откупиться от него человеческой жертвой и принять свою жизнь как милость из его рук в обмен на жизнь Береста. Это все равно что служить и поклоняться ему! Если мы сделаем так, Пристанище впредь станет проклятым местом, – снова отчетливо произнес Хассем.

Его смуглое лицо, которое оставалось почти мальчишеским, казалось в эту минуту вырезанным из камня, а черные глаза, с их странным потусторонним отсветом, смотрели пронзительно.

Без стука отворилась дверь. Прихрамывая, в покой вошел Зоран.

– Ярина спит. Сказку хотела. Пришлось рассказывать ей, как богатырь на мосту через огненную реку одолел змея… – сказал он Иллесии и сел со всеми за стол.

Женщины целыми днями готовили варенья и соленья. Яблок и груш в окрестных садах было не обобрать, а подростки притаскивали из леса огромные корзины грибов и ягод. В благодарность за лесные запасы они не забывали оставлять на полянах ленты и угощения для лесовиц, как их научила Ирица. Дети Пристанища знали многое про лесовиц, полевиц, плесковиц, живущих в реке, и других земнородных. Кто-то хвастался, что будто бы даже их видел. У некоторых мальчишек была мечта: когда вырастут, дать лесовице или полевице имя и жениться на ней.

Чтобы перебрать грибы и ягоды, уходили целые вечера. Иллесия и Ирица в саду нарезали для варенья груши, усадив своих детей под деревом. Ярина с Явором, наклонившись к траве, перегоняли друг к другу веточкой какого-то жука. Впрочем, Явор, похоже, обходился без веточки – жук у него сам бежал туда, куда хотелось «лесовичонку». Илла вспоминала, как вынашивала Ярину. Как она ругалась и отчаивалась, прогоняла от себя бедного верного Зорана! И какая холодная, длинная, тяжелая была зима… Илла оставила нож в лохани с грушами, подошла к детям и села на траву рядом с Яриной. Девочка, смеясь, полезла к ней на руки. Илла вздохнула, прижав дочку к себе. Ярина не знала, что Зоран ей не отец.

Вечером, когда Зоран пришел с покоса, Илла хлопотала вокруг него так старательно и с таким многозначительным видом, что он стал посматривать на нее с удивлением. Илла налила в кружку травник, села за стол напротив.

Зоран любовался ей, радуясь, как от нее пахнет грушевым варением. Вдруг Илла вскочила с места, подошла к Зорану и обняла его голову:

– Зоран, мой Зоран… у нас с тобой будет еще один ребенок, – Илла бросила взгляд за занавеску, где спала Ярина. – Я так рада! А ты? – и наклонилась, вглядываясь в его лицо – ей хотелось увидеть, как он рад.

Зоран зажмурился. На миг ему почудилось, что, если он откроет глаза, все растает, и он окажется один где-нибудь на туманной дороге. Илла увидела, как из его закрытых глаз в бороду стекли два ручейка слез. У Иллы тоже перехватило горло, но из них обоих открыто плакал обычно Зоран. Иллесия снова обеими руками прижала его голову к своей груди и сказала, как говорила ему всегда:

– Зоран… я правда тебя люблю.

Илла узнала, что снова беременна, когда истекали последние мирные дни Пристанища.

С одной стороны город отделяла от катакомб неширокая, но глубокая и бурная река, приток Эанвандайна. С другой стороны заросшие руины и дикие сады переходили в луга и поля, а за полями шумел лес. Под охраной вооруженных всадников из дружины Снодрека прямо через недосжатые поля тянулся небольшой обоз: несколько телег с запасом продовольствия, стадо коров и коз. На телегах сидели беременные и пожилые женщины, кормящие матери, держа на руках своих и чужих малышей. Дети постарше и несколько пожилых мужчин шли пешком.

Иногда кто-нибудь оглядывался на оставленный позади город. Беглецы не могли забыть того, что видели за рекой. Черный густой дым или огромная тяжелая туча поднималась от самой земли до неба, застилая горизонт, и тянулась по тому, дальнему берегу реки в обе стороны. В черном тумане можно было разглядеть нечто, напоминающее стену, – сомкнутые ряды воинов, неподвижно стоявших за мостом. Это были демоны Подземья, а туча была созданной их Князем завесой, позволявшей им оставаться под открытым небом, на поверхности земли.

Когда подземное войско появилось из катакомб, Берест собрал людей во дворе замка. Рядом с ним встали его друзья, дружина, ездившая с ним на войну в большой мир, Ирица и Иллесия, Аллес, Вестр.

– Мы решили драться, – говорил Берест. – Мы останемся здесь и будем защищать город. Но может быть, мы погибнем, и тогда Князь Тьмы с демонами разрушит Пристанище. Все, кто боится, должны уйти сейчас. У нас все было общее. Вы должны взять с собой часть имущества – скота, муки, всего, что сможете увезти. Если мы погибнем, вы найдете себе новое место далеко отсюда и начнете заново…

Люди растерянно переглядывались. Они не представляли себе нового места без Береста и тех, кто стоял сейчас рядом с ним. Они еще не умели начинать сами.

– Если кто захочет остаться и защищать город с нами… – снова заговорил Берест, но его прервали выкрики и шум многих голосов:

– Не пойдем… Остаемся!.. Куда нам идти?

Берест напрасно ждал – желающих бежать не нашлось. Люди не хотели какой-то новой, другой жизни вне Пристанища, и готовы были лучше умереть, защищая свой дом. Все мужчины, и даже подростки и молодые женщины, способные держать оружие, присоединились к дружине. Но стариков, беременных, молодых матерей и детей решено было отправить в укрытие в дальний лес. Там они должны были ждать исхода боя и, если войско Пристанища погибнет, уйти.

Илла наотрез отказалась уходить в лес. Ранняя беременность ее была незаметна, и она вихрем носилась по двору замка. Собрав нескольких молодых женщин в кружок, она говорила:

– Снарядим обоз для раненых. Готовьте холсты и травы. Ничего, мы этим демонам устроим веселую жизнь!

Верхом на неоседланной лошади Ирица показывала дорогу в лесу. Перед собой она посадила Явора. Лесовица сама выбрала укрытие для временного лагеря. Если бы воины Князя Тьмы и добрались сюда потом, они не сразу бы нашли беженцев – Ирица попросила своих сестер-лесовиц, которых так много народилось в этом году, скрыть это место от посторонних глаз.

Воины Снодрека помогали женщинам и старикам разгружать телеги, ставить шатры. Ирица спрыгнула с лошади, сняла сына, последний раз крепко прижала его к себе и поставила на землю рядом с Лин. У Лин была новорожденная дочка, и она собиралась присмотреть и за Явором, и за Яриной. Впрочем, Явора Ирица поручила местным лесовицам. И мать и сын видели, как незримые для людей земнородные окружают широкую поляну, скрываясь в зарослях. Ирица чувствовала, что Явор не боится остаться с ними без нее.