Они хорошо помнили свое удивление, когда Берест спрашивал их про бабки и про горелки, не понимая, почему никогда не застает детей за игрой. Потом однажды он вырезал биты и показал, как, отойдя на двадцать шагов, одним броском сбивать сложенные чурбачки. Кроме Береста, эту игру знал только Зоран. Но у Береста был на памяти еще его мальчишеский опыт: и лобовым ударом, и верховым, и с перекосом, и с недолетом он неизменно выбивал чурбачки за проведенную черту. Глядя на эти состязания, первым не выдержал наставник.

– Дай попробовать, – попросил Энкино.

А тогда захотелось бросить биту и Эльхи, и уже отбоя не было от желающих. С тех пор со двора часто доносился стук чурок, разбиваемых деревянной битой, и крики: «Заступил!» – «Нет!» – «Не считается!», если игрок нечаянно заступал за черту и оказывался ближе к цели, чем полагалось.

Игра шла вовсю. Зима на западе не бывала снежной. На припорошенной замерзшей земле были сложены из чурок «ворота», и сбивать их надо было ударом с перекосом. Хлоп – и чурки вылетели за черту. Эльхи гордо смотрела на свою биту, лежащую теперь на месте «ворот». Девочка чувствовала себя сильной и смелой. Когда несколько дней назад Пристанище проводило свою маленькую дружину на войну, Эльхи твердо решила: случись военный поход через несколько лет – она непременно будет среди тех, кто верхом и в доспехах отправится в большой мир.

Лорд Эйтол распахнул окно. Только что оруженосец дал ему знать, что в столицу воротился князь Пристанища. Маленькую дружину пропустили во двор замка. Из окна лорд Эйтол увидел всадников и пеших, которые сгрудились возле обозных телег. Лорд удивленно, но одобрительно хмыкнул, тронув тонкими пальцами чисто выбритый подбородок. Всадники были как на подбор: высокие, крепкие, молодые. Не только бедняк князь Пристанища, но и сам лорд Эйтол не отказался бы от такой личной дружины. Они были в легких доспехах, без шлемов, но вооружены, видно, неплохо. Лорд даже различал у всадников седельные арбалеты. Пешие были уже не такими отборными молодцами, но нисколько не походили и на испуганную чернь, которую набрали силой. Они, правда, смотрелись совсем неотесанно и оглядывались по сторонам, разинув рты, но чего еще было ждать от войска, прибывшего в столицу из медвежьего угла?

Лорд Эйтол приказал разместить дружинников и позвать князя Береста. Вскоре в покой вошел князь, в бороде и русых волосах которого еще не растаяли мелкие крошки снега. Лорд ощутил, что Берест нравится ему: лицо бесхитростное, похоже, верный и смелый человек. Такие служат честно и ценят себя недорого. Лорд Эйтол подумал, что стоит его пригреть. Со своим маленьким Пристанищем он неопасен, а преданный слуга всегда пригодится.

Лорд отпустил Береста привести себя в порядок с дороги и пригласил отобедать. «Надо будет сделать ему какой-нибудь подарок, – думал лорд Эйтол. – Драгоценную фибулу с моим гербом… А потом пусть отправляется и покажет себя у Каменного Брода. Посмотрим, как его люди будут драться».

Ирица, кутаясь в плащ, в сумерках глядела сквозь ветви, как на темно-синем небе зажигаются звезды. Пришла весна. До первых листьев было далеко, деревья в саду стояли мокрые, оттого что оттаяли обледеневшие ветви. Сад всегда давал Ирице силу. Здесь, под деревьями, они с Берестом часто встречались украдкой, когда в замке все еще жили вместе и им негде было уединиться. Здесь Берест называл ее грустной белкой. Он клялся, что весной украсит цветами беличий хвост.

– И повяжу тебя лентой, – добавлял он, – чтобы, если ты и правда превратишься в лесную белку, я мог бы узнать, какая из белок моя.

– Та, которая будет смотреть на тебя преданным взглядом, – это я и есть. Смело бери в руки и уноси домой, – отвечала Ирица.

Приходя сюда одна, она вспоминала их встречи. Иногда она чувствовала беспокойство мужа. «Вдруг у лесовицы вообще не может быть человеческого ребенка? Они же сами выходят на свет из зарослей своей травы или из дерева», – мелькало у Береста. Он ничего не говорил Ирице, но догадывался, что она понимает его тревогу.

Недавно Берест вернулся из поездки в Годеринг, а вскоре вместе с дружиной ушел в поход. Но в те краткие дни, пока он был дома, Ирица зачала.

Берест не знал об этом. Он был слишком далеко, чтобы лесовица могла явиться ему во сне и рассказать весть. Ирица чувствовала в себе зародившуюся душу ребенка, ощущала, как он берет жизненную силу ее и деревьев, чтобы расти. Это будет мальчик. Она улыбалась, глядя на звезды. Ей казалось, что не только растения, но и само звездное небо, и весь мир поддерживают ее в тяжелой разлуке с мужем и одновременно хранят Береста там, в опасном походе. Она грустно улыбалась, когда вспоминала, что сам Берест называл таких, как она, маленькими земными богами. «Будь я богиней, как о нас думают люди, я бы сама была с ним и хранила его, а я могу только ждать и носить его ребенка».

Каменным Бродом называлась переправа в узком месте реки Эанвандайн. В этом месте река была каменистой. Если она мелела, то огромные крутобокие валуны поднимались над водой даже на середине.

Здесь дружина Береста приняла бой под знаменем лорда Ганеста из Мирлента, родича и военачальника годерингского короля. У Береста теперь было и свое собственное знамя. У дружины должен быть стяг, по которому полководец узнает ее на поле боя. Знаменем Пристанища стало белое полотнище с вышитой ветвью дуба. Это то, что успели сделать женщины к отъезду дружины.

Безвестного чужака лорд поставил под лобовой удар вельдернцев. Он часто пользовался этой стратегией: вперед гнали насильно набранную в деревнях чернь, неопытных и плохо вооруженных людей, чтобы, врубившись в их толпу, враг увяз и выплеснул силы. Тогда к середке подтягивались свежие войска, теперь уже из искусных рубак, твердых, как мельничные жернова, чтобы перемолоть нападавших.

Но маленькая дружина безвестного князька оказалась крепким орешком. Как ни нажимали на нее передовые отряды Вельдерна, совсем дожать не могли. Там в первых рядах оказались бойцы как на подбор, каждый из которых врезался в память тем, кто их видел. Двое молодых парней, светловолосые мечники, похожие, как братья, держались по правую и левую руку богатыря с разметавшимися седыми волосами и всклокоченной бородой. Наступающий враг разбивался о них, как волна о камень, а с ними плечом к плечу бились и другие стойкие бойцы. Если кто падал – другой сразу же заступал его место, и особенно грозной была их слаженность и крепкая связка между собой.

Бывшие рабы из казарм с детства приучены были, что, не дожив и до первого седого волоса, падут на ристалище. Смерть их не пугала, а рядом с ними, не боящимися смерти, держались и добровольцы, никогда прежде не проливавшие крови. Передовые сшибались друг с другом, разбрызгивали речную воду, звенели клинками, орали во всю глотку от надежды выжить и желания подбодрить товарищей – и от боли, когда кого-нибудь подрезал смертельный удар. Горстка бойцов Береста выстояла, перемалывая вельдернцев без помощи лорда Ганеста, и только тогда он опомнился и скорее послал подмогу, чтобы не упустить переломный миг.

Тогда, оказавшись на острие удара, дружина Береста сама перешла в наступление…

А потом у костра раздевшийся до нижней рубашки Зоран (рубашка взмокла от пота, точно на покосе, и ему было жарко) перевязывал раненых. Восьмерых убитых положили в стороне, чтобы обмыть тела и похоронить. Берест на коленях стоял около умирающего, которому в живот всадили клинок. Парень дрожал и хрипел, потом затихал и снова хрипел и вздрагивал, из угла губ выплескивалась кровь. Берест пытался отыскать в себе целительную силу – за нее Князь Тьмы называл его слабым человеческим магом. Но, видно, Берест и в самом деле был слаб: раненый больше не хрипит, но не потому, что ему легче, а потому, что не бьется больше его сердце. Берест встал, пошатнувшись, лицо побелело, а руки в чужой крови. Теперь погибших девятеро…

«Их было бы больше, – за своими хлопотами о выживших думал Зоран. – Если бы не Илла, их было бы больше».

Женщины в Пристанище, особенно кто помоложе, сшили себе яркие платья. Илла учила их одеваться на свой лад. От нее они научились петь. А когда Берест собирал дружину, Илла подошла к своему мужу с ребенком на руках. Ярина потянулась к его бороде. Илла сказала: «Зоран, мы тебя отпускаем, – и голос у нее зазвенел. – Мы обе тебя будем ждать, и кот, конечно. Я знаю, ты первый в любом бою, мой Сокол. Без тебя никак, наши ребята – ну как они без тебя справятся? Так что ты иди, защищай нас и возвращайся. Не вздумай не вернуться, слышишь?! Зоран… я правда тебя люблю!» – поставив на землю ребенка, Иллесия обняла его так крепко, точно и не хотела отпускать – и знала, что должна отпустить.

Лорд Ганест послал в Годеринг гонца с донесением о победе. Войско стояло станом за Эанвандайном. Бездельничая, воины пропивали деньги и вещи у торговцев, шедших с обозом, чинили одежду и сапоги, разбредались по лагерю, играли и бились об заклад. Снодрек с любопытством приостановился около кучки наемников. Там посередке худой, среднего роста парень, подвижный, с темными собранными в хвост волосами что-то рассказывал, помогая себе жестами, а остальные покатывались со смеху.

– Да ладно врать, Аллес!

Парень ответил:

– Я никогда не вру. У моей тетеньки взаправду была такая свинья. Когда по улице проходил благородный воин, то она всегда выбиралась из лужи и смотрела на него с верноподданническим видом, – Аллес состроил рожу. – У нее даже глаза выпучивались от верности. Вот жалко, думаю, что она не человек. Будь она человеком, такой свинье у лорда цены не было бы!

Наемники дружно ржали. Им третий месяц не платили жалования и, обиженные на начальство, они срывали злость.

Снодрек стоял в стороне, чувствуя, что, по незнанию их жизни, не понимает шуток, но ему нравилось смотреть, как гримасничает молодой наемник.

Неожиданно наемники притихли, косясь на остановившегося поблизости высокого человека. Куртка у него на груди была распахнута, и между ее краев на шнурке болталась засушенная кроличья лапка. По этому талисману даже те, кто не знал его в лицо, узнавали Меченого. Из-за «счастливой» лапки, которую он не снимал никогда, он и получил свое прозвище. За храбрость и воинское мастерство Меченый слыл любимцем самого лорда Ганеста. Это был угрюмый человек с неизвестным прошлым; без друзей, легко сгибающий своим взглядом чужие.

– Что ты сказал про свинью? – он пробил плечом кучку наемников и остановился около зубоскала.

Паренек тоже притих. Снодрек понял, что Меченого все боятся. Наконец, побледнев, но еще куражась, молодой наемник ответил:

– Прости, Меченый, если что не так! Я бы не стал так плохо говорить о тетенькиной свинье, если бы знал, что ты примешь это близко к сердцу.

В тот же миг Меченый без лишних слов схватил его за шкирку. Аллес дернулся, когда почувствовал, что тяжелая рука пригибает его к земле. Но Меченый всадил кулаком ему под ребро, и парень сразу обмяк, хватая ртом воздух.

Меченый широким шагом, волоча за собой молодого наемника, подошел к берегу и зашел в реку. Когда река стала ему выше колен, он макнул Аллеса лицом в воду и, вытащив, отчетливо произнес:

– За эти слова я бы утопил тебя в выгребной яме, щенок. Но поскольку ты щенок, то я и проучу тебя, как щенка. Зато в другой раз спущу тебе шкуру.

Аллес стал отбиваться, но новый тычок под ребро осадил его, и Меченый опять пригнул его голову в воду.

– Проси пощады, – сказал он наконец, вытаскивая паренька из воды, чтобы дать ему глотнуть воздуха.

Аллес закашлялся, захрипел, выдавливая ответ, в котором не было ни крупицы смысла:

– Я сам тебя утоплю в выгребной яме!..

Сейчас же Меченый макнул его опять.

Снодрек стиснул зубы. Перед ним был высший. Однажды точно так же надсмотрщик во дворе казармы пригибал голову провинившегося раба в бочку с водой, пока тот не захлебнулся. До сих пор Снодреку никогда не приходило в голову, хочется ли ему отомстить высшим за свое рабство? Невольник из казарм Снодрек, живое мясо для воинских потех, так легко и быстро уступил место Снодреку из Пристанища, доброму товарищу и смелому человеку, что он не успел оглянуться. Но в Меченом, который в наказание макнул мальчишку-наемника головой в воду, Снодрек узнал высшего. Его повадка, чувство собственного превосходства были знакомыми чертами господина. Расплескивая ледяную воду, Снодрек вошел в реку, крепко схватил Меченого за запястье и заставил его вытащить руку, которой он держал голову Аллеса в воде. Аллес уже так наглотался воды, что даже не сразу закашлялся: не мог вздохнуть. Потом захрипел и стал отплевываться, пытаясь между приступами кашля вставить ругательство и вывернуться из все еще державшей его железной руки.

Но Меченый смотрел не на него, а на Снодрека, и наконец разжал пальцы, сжимавшие Аллесову шею. Снодрек бросил взгляд на сушеную заячью лапку, висевшую на широкой груди Меченого. Не придумав, чем оскорбить высшего, Снодрек, как мальчишка, ломающий игрушку обидчика, сорвал амулет с груди Меченого и забросил далеко в реку.

Наемники сгрудились у воды. Аллес, шатаясь, выбрался на каменистый берег, споткнулся, упал на колени и сразу же вскочил на ноги. Мокрый, дрожащий, злой, стуча зубами, он в недоумении смотрел, как парень из чужой дружины сцепился с его врагом.

Снодреку казалось – он опять на ристалище. Он дрался один на один с высшим. Рабы ценились по свирепости. Хидмар вырвал печень умирающему врагу. Наемники на берегу, подталкивая друг друга, с изумлением показывали руками на храбреца, который посмел схлестнуться с Меченым. Расплескивая речную воду, они топтались одни против другого, то сходились, то расходились, наносили удары и уклонялись, оступались, выпрямлялись снова.

На ристалище Снодрек дрался как загнанный зверь, испуганный и разъяренный, которому некуда бежать. Сейчас он схватился с Меченым, потому что Меченый в его глазах был высший, и Снодрек впервые по своей воле поднял руку на высшего.

У реки вскоре собралась целая толпа. А Снодрек уже не дрался, он слепо избивал своего слабеющего противника: извернулся, уходя от его кулака, и с коротким замахом ткнул в межреберье, выпрямился, всадил коленом в опустившееся лицо, сцепил руки в замок и уронил, как молот, на затылок. Меченого совсем повело, он стоял на ногах, но уже не мог разогнуться. Снодрек не знал пощады: на ристалище его учили только убивать.

Аллес застыл у кромки воды, как вкопанный. Он забыл о холоде и своем унижении, у него перехватило дыхание. Казалось, Меченый сейчас найдет смерть в реке, где топил Аллеса. Парень не сводил с них глаз, с мокрых волос стекала вода.

Сквозь толпу протиснулся Берест. Он уже услыхал, что его дружинник подрался с кем-то из воинов лорда Ганеста, и бегом побежал к реке. Не годится во время войны убивать сослуживца. Изловчившись, он схватил Снодрека сзади и оттащил в сторону, а опомнившиеся наемники выволокли на берег Меченого.

Аллес развернулся и, дрожа на холодном ветру, быстро пошел прочь. Он знал, что ему сейчас нужно. Просто необходимо! Добравшись до своего походного мешка, брошенного недалеко от костра, он вытряхнул его прямо на землю. Он искал что-нибудь ценное. Может быть, что-то и было – он тупо смотрел на разбросанные по земле вещи и не мог понять, что из этого взять. Дрожащими руками он беспорядочно запихал все обратно, взял свой плащ, и через короткое время обозный торговец увидел перед собой бледного, с синими губами парня, которого мог принять за утопленника.

– Самогона бутыль. Плащ отдаю, – выдавил из себя «утопленник».

Получив бутылку, парень на месте выхлебал чуть ли не четверть залпом, задохнулся, потряс головой… Потом – пока еще твердой походкой – пошел в сторону от лагеря. Торговец покрутил пальцем у виска и покачал головой, складывая только что приобретенный плащ в мешок.

Аллес отошел и сел прямо на землю, вздохнул и влил в себя еще четверть бутылки. Закрыл глаза и стал ждать, когда придет опьянение, чтобы все поплыло в голове и чтобы стало тепло. Это блаженное состояние долго не наступало. Аллес встал, пошел дальше, куда глаза глядят, продолжая прикладываться к бутылке. Наконец-то стало жарко. Аллес засмеялся. Хорошо! Двое незнакомых дружинников попались ему навстречу. Он даже не посторонился, чтобы уступить им дорогу.

– Я между вами… пройду! Мне надо! – потребовал он, отодвигая одного из них рукой со своего пути.

Воины расступились, пропуская насквозь мокрого, еле державшегося на ногах молодого наемника с почти пустой бутылью, лишь на донышке которой плескалась мутная жидкость.

– Эк набрался, – покачал головой один.

– А, свалится где-нибудь, проспится, – сказал другой.

Аллес упорно шел куда-то вперед. Голова была пустой и легкой. Несколько раз он спотыкался и падал, но больно ему не было. Однажды он не сразу встал, посидел и посмотрел на звездное небо. Ему показалось, что оно куда-то едет. А когда поднялся на ноги, то ехала уже земля.

– Побили его, – бормотал Аллес на ходу, язык его плохо слушался. – Вот оклемается – и я тоже ему морду начищу. Думает – можно в воду, как щенка? А все смеялись…

Ему вдруг захотелось увидеть чужого дружинника, который побил Меченого. «Я же ему даже спасибо не сказал! – вспомнил Аллес. – Вот свинство!..»

Он думал даже не о том, что тот чужак, дружинник какого-то князя Береста, помешал Меченому его утопить. Аллесу вспомнилось, как незнакомец дрался с Меченым: так дерутся за самого себя, или за брата, или за лучшего друга. Аллес побрел туда, где стояла лагерем дружина Береста, почему-то уверенный, что не заблудится, и иногда с сожалением отхлебывая из почти опустевшей бутыли.

Уже начинало смеркаться. В полумраке ярко горели костры. Сколько их, Аллес так и не понял: пожалуй, в глазах у него не только двоилось – так много плясало в них огней. Сидящие у костров люди прекратили свои разговоры, когда из темноты вышел, нетвердо держась на ногах, мокрый, взъерошенный парень. Снодрек сразу узнал наемника, которого искупал Меченый.

– Это… – у Аллеса подкосились ноги, и он упал на колени перед костром. – Зараза… – выругался он, опираясь рукой. – Я не на колени хотел, – пробормотал он, оценивая обстановку и пытаясь встать. – Я хотел сесть… на чем все сидят.

Снодрек и его товарищи вытаращили на гостя глаза.

– А где тот… который Меченого побил? – продолжал, не узнавая Снодрека, Аллес.

Зоран покачал головой:

– Ты же простудишься до смерти, дурень.

В это время Снодрек подвинулся к Аллесу и тряхнул его за плечо. Парень на сей раз узнал своего защитника.

– А, я как раз к тебе. Ты его хорошо! – стал говорить он. – Погоди, я хотел сказать… спасибо! Ты за меня – как за себя. Я не понял… Почему – как за себя? А, дошло! – хлопнул себя по лбу Аллес. – Ты друг, да? У меня там, – он махнул рукой в сторону своего лагеря, – тоже друзья. Только таких друзей… знаешь… я им больше руки не подам. Трусы. Лихорадку им в бок! Я вообще оттуда уйду. Совсем. Только набью морду Меченому.

У Аллеса заплетался язык. Парень хотел встать, и тут же почувствовал, как его поднимают под мышки чьи-то сильные руки.

– Ты куда меня? – отбиваясь, рассердился Аллес.

Он обиженно подумал: что это меня сегодня весь день таскают туда-сюда?

Но Зоран без лишних слов оттащил его в походный шатер. Снодрек тоже влез под полог.

– Стяни с него сапоги, – велел Зоран. – Надо же, как набрался, бедняга. Да на нем сухой нитки нет! Давай, раздевай совсем.

– Смотри, – продолжал Аллес объяснять Снодреку, одновременно стараясь помешать ему стащить с себя сапог. – Когда за шкирку… смешно, да? Я бы его ногой двинул, но он хрена с два дал. Он сильнее. Но я все равно пойду и буду с ним драться, вот сейчас. Сам буду драться. Ты не думай, что я за тобой спрячусь. Я только сказать хотел – спасибо, друг.

Когда Аллес очередной раз говорил Снодреку «спасибо», по его грязным щекам начинали течь слезы.

– Зараза, – вытирая их рукавом, удивлялся наемник. – Этого еще не хватало. Они зачем? Пойду я… Нет – пойду! – сопротивлялся Аллес, чувствуя, что кто-то стягивает с него куртку. – У вас выпить еще есть? Нет? Ну, ничего…

Аллес скоро совсем перестал понимать, что с ним делают, и прекратил всякое сопротивление. Зоран, укоризненно приговаривая над ним, растер тело водкой. Вместе со Снодреком они переодели своего непутевого гостя в сухое, и Аллес крепко уснул в чужом шатре, укрытый чужим плащом.

Приближался рассвет. Лучина в светце чадила. Ирица, хорошо видевшая в полумраке, не поднимала головы от шитья. Ей надо было спешить. Гонец сказал, что уедет утром. Гонец, который привез в Пристанище вести от Береста.

В сказках Зорана, которые Ирица, бывало, слушала вместе с детьми, говорилось о девице: за одну ночь ей надо было исполнить трудное задание, чтобы выручить своего суженого. Ирице казалось, что и ей так же важно успеть до утра. Делая стежок за стежком, она повторяла про себя: «Пусть он почувствует, как я его люблю. Пусть бы вся моя сила перешла в эту рубашку, защитила его в бою лучше всякой брони. Пусть в него никакая стрела не попадет. Пусть будет ему тепло… как будто я с ним». Ирица при мысли о Бересте вытирала слезы – мешали видеть мелкие стежки – и улыбалась.

«А что я ребенка жду – не скажу, – говорила она себе. – Пусть не тревожится за меня. Если узнает, будет рваться сюда – а ведь с войны не уедешь. Вот рожу – тогда пусть узнает. А если раньше приедет домой – увидит сам».

Гонец прискакал весной. Это был один из ребят Снодрека, беловолосый парень по имени Горт. Он был весь заляпан дорожной грязью. Жители Пристанища сбежалось его встречать, мальчишки вопили: «Горт приехал!»

Уставший до упаду гонец сунул в руки Энкино письмо, и его повели отдыхать. Энкино во дворе замка влез на широкую плаху, на которой кололи дрова, и стал читать. Это было послание Береста Пристанищу.

Читая, Энкино узнавал руку Береста: крупные, понятные буквы с бесконечным терпением выведенные неуклюжими пальцами. Берест в письме перечислял имена погибших и раненых.

«Мы сражаемся за Годеринг потому, что Годеринг обещал нам защиту, – читал вслух Энкино. – Мы сражаемся за Пристанище. Скоро мы вернемся домой и будем жить мирно. Пахать вам нынешней весной придется без нас. Держитесь, стройте Пристанище, а мы будем его защищать».

Лошадь Горта поставили в денник, самого его накормили. Гонец сказал, что обратно собирается выехать завтра утром.

Наставник Энкино, прочитавший людям письмо гонца, шел по длинным коридорам замка. Он шел, наверное, к себе, в свой покой рядом с библиотекой. Его подстерег Рен, один из учеников, преградил дорогу. Энкино остановился. Юноша вдруг упал на колени, не помня себя от отчаяния:

– Наставник, уговори Береста, чтобы не посылал меня в Соверн! Я не хочу в большой мир, я не хочу уезжать из Пристанища! Я там умру!

Энкино остановился. Этот парень на коленях, бледный, сбивчиво умоляющий о помощи, пробуждал в нем какое-то неприятное, загнанное в глубь души воспоминание.

– Все проще, чем ты думаешь, Рен, – сказал Энкино. – Встань. И не езди… – помолчав, он с затаенной обидой добавил. – Мне казалось, тебе нравится учиться. Южное наречие дается тебе лучше, чем другим.

Рен поднялся с колен, покраснев и опустив голову.

– Мне ничего не будет за то, что я не хочу ехать?

– Иди к себе, – хмуро велел Энкино. – Лучше подумай, что ты теряешь. Впереди еще много времени. Что такое тяготы пути, если каждый день ты будешь встречать что-нибудь новое?

– Я не хочу в большой мир, я не смогу… – у Рена перехватило горло, он повернулся и пошел прочь по коридору. – Никогда не смогу… – вздрагивая от слез, повторял он уже сам себе.

В памяти юноши одно за другим звучали имена тех, кто уехал с Берестом из Пристанища и о ком гонец привез нынче весть, что они не вернутся назад.

Аллес не мог позабыть, как пришел в стельку пьяный в стан чужой дружины, как утром проснулся – и увидел, что его заботливо переодели в сухое, согрели, смутно вспомнил, как накануне грозился набить морду Меченому и рыдал, пытаясь сказать Снодреку «спасибо». Наутро он готов был провалиться со стыда и сбежал.

В стане Береста Аллес решил больше не показываться. Но о дружине из Пристанища вскоре пошла молва. Многие удивлялись, где князь из безвестной земли набрал таких храбрых воинов, а главное, что за обычаи, которых они держатся? Князь ничем не отличался от своих дружинников, ел, что они, и жил, как они. Аллес узнал, что седой громила, который уложил его спать на свое место, был раньше прославлен среди наемников под кличкой Сокол. Парень не удержался, чтобы не сбегать посмотреть на него еще раз. А потом Аллес услыхал от Снодрека необычайную историю Пристанища. «Неужели вот эти ребята были рабами?!» – удивлялся молодой наемник. Он видел их в бою и у костра – в них не было ничего от рабов. Не было между ними и лжи, зависти, мелких дрязг, желания помериться силой и показать слабому его место.

Скоро Аллес стал частым гостем в стане Береста. С Меченым парень больше не сталкивался. Избитый Снодреком, тот скоро отлежался, но не пытался отомстить. Меченый сам был хорошим бойцом, он видел: Снодрек выше его по выучке и не слабее силой, затеять с ним драку второй раз – не значит изменить ее исход. Но это связало Меченого по рукам. Он понимал, что, зацепи он кого другого, пойдут разговоры: Меченый, скажут, храбрый с теми, кто не может дать сдачи, а пусть бы лучше сперва побил Берестова дружинника.

Но лорд Ганест был задет, что его воин уступил чужаку. Еще молодой, сухощавый, с надменно опущенными уголками губ, он любил каждую мелочь, которая касалась его самого: перстень на пальце, серебряный кубок для вина, своего коня, свои сапоги. Когда лорд Ганест шел по своему стану, иногда скользя взглядом по встречным и брезгливо кривя губы, словно ступая среди отбросов, не один наемник отворачивался, бормоча про себя ругательство. Постоянное войско тоже его не жаловало. У лорда было несколько любимцев: он питал слабость к таким, как Меченый, кто мог позволить себе роскошь сплюнуть в любую сторону, не глядя заранее, кто там стоит.

Когда Снодрек побил Меченого, лорд был недоволен. Ему не нравилось, когда выскочка из толпы берет верх над тем, кого долгое время все боялись и признавали. Снодрек казался лорду Ганесту такой же швалью, как и большинство. Меченый должен был поставить его на место!

Точно таким же выскочкой был для лорда Ганеста и сам Берест. Князь Пристанища привлекал сердца тех, кто для лорда подходил под емкое обобщение: сброд.

Войско Вельдерна было измотано боями. Оно отступало к укрепленному замку. Лорд Ганест не давал врагу оторваться, надеясь у него на плечах войти в крепость. Он сметал все оставленные на пути заслоны.

Уже в виду замка вельдернцы были вынуждены дать бой. Ганест послал дружину Береста и часть своей конницы в наступление. Остальное войско стояло в готовности, ожидая приказа.

Аллес и его пешие товарищи напряженно следили за схваткой. Неожиданно конница Ганеста повернула назад, а Берест и его горстка всадников увязли – передовой отряд, зажатый со всех сторон и брошенный без поддержки. Они рубились изо всех сил, стараясь перестроиться и вырваться, но засели, как в болоте. Полотнище знамени металось в воздухе, как крона деревца, которое треплет буря. Лорд Ганест медлил, хотя его войско, потрясенное явным предательством, волновалось.

– Что они делают? Сдурели?! – бормотал Аллес, сжимая меч. Он оглядывался на своих товарищей-наемников, которые с недовольными лицами смотрели, как враги зажали в тиски дружину Береста.

– Отдал им парня на растерзание наш лорд!

– Это же… что он там телится?!

– Он не первый раз… маневрирует, – сплюнул один из опытных воинов. – Знаю его…

Им не терпелось, чтобы лорд Ганест послал войско в поддержку Бересту – но приказа не было. Было ясно, что если в ближайшие минуты к Бересту не придет помощь, все будет кончено. Но приказ запаздывал.

– Ах ты гнусь! – прошептал Аллес и рванулся вперед. Развернувшись на ходу к наемникам, он крикнул:

– Ребята! Что вы смотрите? Этот гад, наш лорд, нарочно своих положить хочет! Давайте за мной, у кого совесть есть!

Казалось, наемники только того и ждали. Как камень, сорвавшись с горы, может вызвать обвал, так и выкрик Аллеса и его порыв увлекли за ним сперва горстку, потом весь отряд наемников. Не обращая внимания на Ганеста и войсковое начальство, на их крики: – Стоять! Приказа не было! – наемная пехота вслед за Аллесом пошла в наступление.

Постоянное войско Годеринга еще колебалось, но лорд Ганест уже понимал, что проиграет бой, если не поддержит атаку.

Вельдерн пал.

В награду за военные подвиги Берест был посвящен лордом Эйтолом в рыцари. Пристанище теперь окончательно закреплялось за ним, как его родовой удел. Лорд пожаловал князю Бересту герб.

На серебристом щите герба была изображена белка. Щит был увенчан короной и обрамлен листьями вяза, который в Даргороде чаще звался берестом.

А Аллес сообщил сослуживцам, что переходит на службу к князю Пристанища. За свою отчаянную атаку в бою под Вельдерном парень не был ни наказан, ни награжден. Сообщая в Годеринг о сражении, лорд Ганест писал, что сам отдал приказ о наступлении.

За время войны дружина Береста обновилась почти наполовину. Он предупреждал, что не платит желающим у него служить ни деньгами, ни добычей. «Мы сражаемся за Пристанище. Если кому нужно пристанище, то сражайтесь и вы», – говорил он. К дружине прибивались разоренные крестьяне, ребята вроде Аллеса, племянники неизвестной тетки, на дорогу получившие пожелание «чтоб ты пропал!», или седые рубаки, наподобие Зорана, на закате дней не знавшие, где голову преклонить. «Я ищу пристанища», – были слова, по которым они узнавали друг друга.

Берест был посвящен в рыцари. Он должен был избрать себе оруженосца. Понятия рыцарской чести Берест так-сяк усвоил. Лорд Эйтол велел ему пойти в храм и очистить душу перед Вседержителем раскаянием во всех прошлых грехах. Потом лорд без особой помпы провел над ним обряд посвящения, заповедал ему отныне верно служить правящей семье Годеринга, а затем снова отправил в храм слушать проповедь. Но об оруженосце в проповеди ничего не говорилось, а лорд сказал, как известную вещь, что Берест должен его себе избрать.