Мирт припомнил, что не видел его с того самого дня, когда ученицу Лодию нашли мертвой на волчьей шкуре перед камином. Еще раньше Князь велел, чтобы отряд воинов обыскал окрестные леса: этот раб был еще нужен, нужен живым. Дальше очерченной границы он так или иначе не уйдет. Но сообщения о том, что беглеца нашли, до сих пор не было. Мирт полагал, что Энкино замерз и лежит мертвый где-нибудь в овраге, под снегом.
Звон разбитого витража, топот ног в коридоре оторвали наставника Мирта от рукописи. Он недоуменно поднял брови, и в этот миг от удара слетела с петель дверь в его покой. «Чужие вторглись в замок, враги Князя из падшего мира! – понял Мирт. – А что же сам Князь?.. Он покинул нас? Тому должны быть великие причины…» Мирт отложил перо и встал.
Чужаки подошли к наставнику, заломили ему руки за спину – Мирт и не сопротивлялся – и перерезали горло. Один из воинов увидел на столе служителя книгу в переплете с алмазной инкрустацией и сунул в походный мешок.
Ранним утром Илла проснулась от шума. Ей только что снилось, будто она в Богадельне убегает от облавы. Во сне с ней был Зоран. Она вела его по руинам, показывая место, где спрятаться. А он прихрамывал и ворчал на крутые ступеньки. И первая мысль Иллесии при пробуждении была: облава! Она слышала топот и ржание коней, лязг оружия, крики и женский визг… Тревожно мяукал кот. Совсем рядом плакал младенец. Несколько женщин в углу сбились в кучу и испуганно смотрели в сторону открытой настежь двери. У выхода толпились остальные рабы. Илла подхватила на руки кота и, спотыкаясь в колодках, пробилась к двери.
Замок был сорван, на пороге лежал зарубленный надсмотрщик, а мужчины-рабы в недоумении смотрели на зарево пожара, которое поднималось над городом. Прямо перед бараком шел бой: несколько всадников отчаянно рубились, защищаясь от какого-то другого отряда. Когда чужие воины расправились с местными, и отряд поскакал в сторону города, Илла, прижимая к себе кота, вышла из барака.
«Война!» – она спешила подальше от места боя. Все рабы разбрелись, не зная, куда деваться. Повсюду лежали убитые воины – местные и чужие.
То ли от вида трупов, то ли от запаха гари к горлу подкатила тошнота. Илла упрямо шла дальше, вдыхая дымный ветер. Новый конный отряд пронесся мимо нее, один из всадников что-то крикнул – Илла увидела его обветренное лицо и прижалась к стене, – но они проскакали мимо. Где-то шумели, ругались, смеялись; чужаки заходили в бараки, кое-кто прижимал к стене подвернувшуюся молодую рабыню. Рабыня не сопротивлялась – они привыкли принадлежать всем.
Илла оглядывалась по сторонам: надо было спрятаться. Наконец она забилась в сточную канаву, дрожа от холода и не выпуская из рук серого Зоранова кота. Кот прижал уши, но вырваться не пытался – понимал, видно, что на руках надежнее.
«Это война, Кот, – объяснила ему Илла, тревожно прислушиваясь к звукам на улице. Когда она говорила с котом, ей самой было не так страшно. – Зоран рассказывал, как паршиво, когда война, да ты и сам видел. Но мы зато теперь на свободе. Вот переждем с тобой немного, когда вокруг никого не будет, и убежим. Слышишь, Кот? Проживем… Хотя и нету нашего с тобой… хозяина».
Шум и громкие выкрики воинов то отдалялись, то приближались. Она не прислушивалась – все равно одна брань да военные команды. Но тут хриплый и низкий голос долетел до нее откуда-то сверху:
– Илла! Иллесия!
Илла вся сжалась. Кто-то шел и звал:
– Берест! Хассем! – и отчаянно, с мольбой: – Иллесия, Илла! Отзовись! Это я!.. Илла!
У нее заколотилось сердце. Илла выбралась из канавы. Кот сидел у нее на руках. Между бараками, прихрамывая, как и при жизни, шел Зоран – или его призрак, – седой, с тяжелым ломом в руке. «С того света пришел – ко мне? За мной?» Илла хотела закричать: «Зоран!» – но у нее перехватило горло.
Иллесия перестала понимать, что происходит. Кот вывернулся у нее из рук. Зоран подошел и остановился напротив нее вплотную, они почти касались друг друга. Зоран что-то беззвучно шептал – или это Илла не слышала его. Она видела, как по его щекам текут слезы – не капли, а два широких ручья. И оба пропадают в бороде, миновав глубокие впадинки на щеках. Лицо Зорана стало как в тумане: наверное, Илла сама плакала. Вдруг Зоран осел на колени и, прижавшись щекой к изорванной рубашке Иллесии, зарыдал по-настоящему. Илла только теперь ощутила, что он живой. Она вспомнила, он рассказывал: однажды его уже приговаривали к смерти, а он, от природы наделенный богатырским здоровьем, выжил. Может быть, и на этот раз он поборол смерть: ему не впервой. Она положила обе руки на голову Зорану. Он вдруг затих и снизу вверх посмотрел на нее.
– Моя… светлая княжна…
У Иллы перехватило дыхание. Он смотрел, как смотрел всегда раньше – любуясь, точно над ним и в самом деле стояла княжна в нарядном платье и в золотом венце. Почудилось, что рушится небо. Она упала на колени возле Зорана. Кот ходил кругами около них, а они вместе плакали, обнявшись.
Хассем с напарником, имени которого он так и не узнал, ходили по кругу, вращая мельничное колесо. В подвале под мельницей всегда было темно. Хассем и напарник почти никогда не разговаривали, потому что оба жевали корень и погружались каждый в свои, неведомые другому, грезы.
С утра приходил надсмотрщик и поднимал их на работу. Он же приносил поесть и останавливал работу, когда можно было ложиться спать. Если бы не надсмотрщик, оба раба вращали бы колесо до тех пор, пока не упали бы замертво.
Хассем налегал на свой рычаг и вспоминал, что недавно к нему приходили Берест и Энкино. Он объяснил им, что ему надо будет толкать ворот, и что это, волей Творца, спасет всех из рабства… Он был рад, что друзья иногда приходят к нему прямо сквозь запертую дверь или сквозь стену. И хорошо, что они это делают ночью, когда ему не надо работать и есть время говорить с ними.
Хассем не удивился, когда услышал, что кто-то зовет его по имени голосом Иллесии:
– Хассем! Война!
Ему показалось, кричит незнакомый тощий мальчишка: короткие черные волосы, холщовые штаны и рубаха. Но потом Хассем понял, что это и есть сама Илла, а рядом с ней – убитый полгода назад седой Зоран с котом на плече. Илла бросилась к нему. Но Хассем знал, что за работой нельзя разговаривать со своими видениями.
Зоран схватился рукой за ворот, не давая вращать:
– Хассем, проснись! Смотри, я нашел Иллу. В городе наемники из Мирлента. Я знавал из них кое-кого…
Зоран видел, что Хассем не понимает его. Ломом, точно так же, как недавно освободил Иллесию от колодок, Зоран поддел его цепь и вырвал ее из деревянной балки. Иллесия силой, обхватив за плечи, оттащила Хассема от ворота, а Зоран тем временем возился с цепью его напарника.
Хассем сидел на полу. Илла все еще обнимала его за плечи.
– Пусти, – пробормотал Хассем. – Я же должен… – он хотел встать и потянулся к вороту.
– Ты что, Хассем?! Не спи! – Илла потрясла его. – Ты меня узнаешь? Ты слыхал еще про кого-нибудь из наших?
– Береста казнили у столба. Он иногда приходит… – добавил Хассем.
Илла оглянулась на Зорана. Тот снял с пояса Хассема холщовый мешочек и, высыпав содержимое на ладонь, понюхал.
– Дикий корень, – пробормотал он. – Знаю я его… Оставь Хассема в покое, Илла. Сейчас он тебе ничего не расскажет. Может быть, через денек-другой…
Возле мельницы они натолкнулись на кучку наемников. Зоран окликнул их на их жаргоне, и его признали за своего. Зоран сказал, чтобы ему нашли Шелена по прозвищу Шмель.
– Скажите, что его ищет Сокол, – и бросил на Иллесию быстрый взгляд.
Илле почудилось, он извиняется за это смелое прозвище. Он вернулся к ней страшно исхудавший и оборванный, седой – даже в черной прежде бороде теперь зияла широкая, с ладонь, проседь. Она улыбнулась ему глазами: «Мой Сокол».
Вдруг плотный, невысокий, темноволосый человек выбился из кучки наемников и низким голосом прогудел:
– Сокол! Ей-богу, на сколько лет ты постарел, пока мы не виделись? Я думал, ты женился, или спился, или тебе всадили нож в брюхо в какой-нибудь кабацкой драке.
Он, приподнявшись на носки, потому что был меньше Зорана на целую голову, обнял его, и они даже расцеловались. Со стороны было смешно смотреть на высокого, ставшего тощим, как жердь, Зорана, и толстого, мохнатого, приземистого Шмеля. Илла невольно улыбнулась.
Зоран вдруг оттолкнул приятеля и закашлялся, схватившись за грудь. Илла испугалась: точно таким жестом он взялся за грудь, когда меж ребер ему вошла арбалетная стрелка. Илла знала, что уже никогда не забудет этого жеста. Отвернувшись от всех, Зоран кашлял и задыхался, а когда приступ кончился, хрипло сказал:
– Простыл там… в катакомбах… Но не сдохну.
Илла не сводила с него грустного взгляда. Наемник по прозвищу Шмель сунул Зорану свою баклажку с вином:
– Выпей, Сокол… За встречу!
Они выпили из одной баклажки по очереди.
Зоран легко договорился с наемниками, что ему помогут отыскать в разграбленном городе Береста и Ирицу. Когда Зоран упомянул про Энкино, Шелен сказал:
– Тот помешанный, который завел нас сюда? Что ж, начальство неплохо нагреет руки на этом походе. В одном длинном каменном доме нашли полный сундук алмазов и еще всякой всячины. Ну и нам, правда, было чем поживиться.
Шмель раскрыл дорожный мешок и показал Зорану богато переплетенную книгу. Она была забрызгана кровью – кровью наставника Мирта, которому Шмель недавно перерезал глотку.
Зоран лишь скользнул глазами по алмазам.
– Что? Энкино привел вас сюда?!
– Вроде его так зовут…
– Мне нужна помощь, Шмель, – продолжал Зоран. – Я потерял своих друзей. Они были в плену в этой дыре, как и я.
– Ребята, надо помочь старому товарищу! – Шелен оглядел своих. – Знали бы вы, кто это! Сокол, тот самый, что во время штурма Флагарно первым поднялся на стену. Ей-богу, лет десять назад он считался одним из лучших воинов везде, где только нанимают бойцов!
Наемники сгрудились.
– Ну, кого мы ищем? – спросил Зорана Шмель, приподнимаясь на цыпочки, чтобы похлопать его по плечу. – Я тебе их из-под земли достану.
Берест много дней не приходил в себя. Его борьба продолжалась. Ирица видела это по упрямым складкам в уголках рта и по страдальческой морщинке над бровью, но с самого начала его схватки с Князем не чувствовала той особой внутренней связи, которая до сих пор всегда была между ними.
Закат, тьма и рассвет не раз сменили друг друга за витражными окнами маленького покоя, где Ирица сидела на полу над двумя телами – своего мужа и его врага. Лесовица могла долго обходиться без воды и пищи. В лесу, где она родилась, она была сыта горстью ягод и воды из родника, а всю зиму спала или пряла в укромном дупле или в шалаше на ветвях, обходясь запасом, которого хватило бы и белке.
Никто не приходил. Может быть, никто в тайном княжестве не знал об их судьбе, кроме самого Князя. А может быть, Князь сам не велел никому приходить, уверенный, что ему нетрудно будет справиться со «слабым человеческим магом».
Ирица посмотрела на сцепленные руки Береста и Князя, которые она так и не смогла разжать. Она клала ладони мужу на грудь, отдавая тепло и жизненную силу, – лесовица надеялась, что так сможет поддерживать в нем жизнь. Она наклонялась послушать сердце. Сердце Береста билось… Ирица боялась плакать, чтобы не потратить лишних сил. «Берест!» Он не слышал ее. Душа его, где сейчас шла борьба с Князем, была наглухо замкнута, и только телу она могла передать тепло.
Мир за дверью покоя казался Ирице бесконечно далеким и закрытым. Сердце лесовицы сжималось от страха: вдруг Князь заберет душу Береста с собой, в Подземье? «Тогда и я найду путь туда», – обещала она себе. Но пока руки двух врагов оставались сцепленными намертво, и Ирица понимала: ни один еще не одолел другого.
День… ночь… день… Ирица лишь иногда дремала, прислонившись к груди Береста, но и во сне не могла отдохнуть: она сторожила его. «Если кто-нибудь войдет – оцарапаю!» – отчаянно думала лесовица, вспоминая, как однажды сын хуторянина испугался ее ярости. Она сидела над мужем, мерцая глазами в полумраке покоя, как большая ночная птица.
Однажды на рассвете, без устали вглядываясь в неподвижное лицо Береста, в его закрытые глаза, она увидела, что он шевельнулся… С замиранием сердца Ирица смотрела, как рука Князя медленно, медленно разжимается. Тихо вскрикнув, Ирица схватила и прижала к груди освобожденную ладонь Береста.
Лесовица всегда отличала мертвое от живого. Ей было ясно, что на полу покоя лежит теперь только оболочка страшного духа, который когда-то чуть не убил ее своей ледяной пустотой. А Берест был жив. Ирица гладила его по голове, звала по имени, растирала ему руки. Он открыл глаза. Но из его глаз глядела та самая пустота… Ирица похолодела: муж не узнавал ее. Она прислонила его голову к своей груди, крепко обняла и прижалась губами к его волосам. За окнами уже занимался день, а Ирице казалось, что вокруг – непроглядная ночь, и глаза ее были сухи и пусты, как у Береста.
Потом до слуха Ирицы донеслись крики и шум.
– Берест, ты слышишь, слышишь? – с мольбой позвала Ирица, тряся его за плечи.
Шум и крики то приближались, то удалялись. Берест по-прежнему ничего не сознавал, у Ирицы сердце замирало от ужаса. В коридоре, очень близко, послышался топот тяжелых шагов. «Много людей… и сюда!» – поняла лесовица. Сильные, уверенные удары в дверь чем-то тяжелым…
Ирице казалось, что с каждым ударом в дверь у нее уходят силы. Она села так, чтобы заслонить своим телом лежащего Береста, и глядела в сторону вздрагивающей двери: мертвенно-бледная, с тревожно мерцающими глазами.
– Дай я! – раздался в коридоре хриплый рев.
Внезапно вся стена дрогнула, а дверь слетела с петель. В проеме, окутанная пылью, возникла фигура высокого бородатого человека.
Зоран, который снес дверь ударом плеча, первым увидел обоих – Ирицу и Береста на полу. Он застыл в дверях, пораженный их видом.
Илла выглянула из-за его плеча.
– Зоран, пусти! – она подтолкнула его и подбежала к Ирице.
Ирица молчала. Язык ее не слушался, точно она опять разучилась говорить по-человечески. Она все еще пыталась закрыть собой Береста. Илла присела возле нее:
– Ты жива, подруга…
Хассем вцепился в косяк выбитой двери. Зоран вошел в покой. Берест лежал неподвижно, глядя в потолок пустыми глазами.
Они устроились на ночлег в одном из покоев замка. Камина там не было, и решили развести костер на полу. Поломанные столы и скамьи, сорванные с петель двери пошли в огонь. Зоран отыскал топор, а Хассем принес воды из колодца. В кладовой Илла нашла крупу: наемники не успели еще все растащить. Иллесия принялась варить кашу.
Берест сидел на сломанной скамье у стены, безучастно глядя перед собой. Это Хассем усадил его в углу, а тот так и остался, уронив на колени руки, прислонившись спиной к стене. Его лицо было прежним, таким знакомым Хассему: живым и открытым. Только взгляд, обращенный то ли в себя, то ли вдаль, застыл. Когда в разбитое окно задувал ветер и шевелил волосы Береста и надо лбом начинала качаться прядь, Хассему казалось: его глаза вот-вот прояснятся, он стряхнет с себя невидимые оковы, встанет с места и узнает своих. Но ветер вдруг взмел золу, и она осела на бороде и щеке Береста. Он не поднял руки, чтобы отереть лицо. Ирица сама стерла ему со щеки следы золы.
Об участи Энкино они уже знали. Зоран расспросил приятелей-наемников. До сих пор Энкино держали под стражей, не доверяя ему. Теперь скоро должны были отпустить: он сослужил свою службу. Через приятеля Зоран послал ему весточку: ищи нас в замке на втором этаже, мы живы и ждем тебя.
…Была уже почти ночь, когда в освещенном огнем кругу появилась темная фигура. Дверь была выбита, поэтому Энкино вошел без стука.
– Ой!.. – сперва вскрикнула Иллесия, а потом узнала. – Братец! Ты!
Энкино медленно огляделся и молча сел на деревянный ларь, который Зоран пожалел расколоть на дрова: уж больно добротный. Он дрожал и кутался в плащ. Энкино был одет как знатный человек и среди своих оборванных друзей казался чужаком.
Ему что-то говорили, он не слышал. Разбитое окно зияло напротив. Стемнело, в дали неба зажглись созвездия – Энкино знал их названия. Пахло дымом. На губах был привкус золы. Энкино принес его с улицы: он долго бродил по горящему городу. Искал… Ему чудился голос Лодии:
– Теперь уходи. Уходи к себе.
– Там нет ничего моего.
– Как ты найдешь дорогу?
– По звездам…
И на прощанье они не коснулись даже руки друг друга…
Часть IV
Пахло гнилью, сыростью и землей. Сновали крысы. Душа Зорана то погружалась во мрак, то выныривала из мрака. Прошло много времени, а он все никак не мог умереть. Надо же, как долго… Ему вспоминалось, как плакала над ним Иллесия. «Зоран, не уходи. Я ведь правда тебя люблю!» Он успел проговорить в ответ: «И я…» Впадая в забытье, думал, что уже не придет в себя.
Зорана сбросили в катакомбы, на городскую свалку. Когда-то здесь добывали алмазы, теперь отработанные шахты обвалились, осыпались, сюда сваливали мусор и тела умерших рабов.
«Иллесия, Илла… – звал Зоран шепотом. – Где ты?» Ему чудилось, что она садится рядом, отирает ладонью его лоб, утешает. У Зорана на глазах выступали слезы и сразу скатывались по вискам, потому что он лежал, запрокинув голову.
Он не стал бы бороться за жизнь, если бы не Илла. Зоран устал. Придя в себя очередной раз, он ощупал грудь и охнул, наткнувшись на конец стрелы слева под ключицей. Зоран с усилием повернулся на бок, подогнул ногу и потянулся к своему сапогу. Он привык носить нож за голенищем. Рука нащупала рукоять. «Я уж очень здоров, опять меня не добили…»
Поднявшись на ноги, шатаясь, держась стены, Зоран побрел в глубь катакомб. «Как больно… Илла, ты слышишь?!» В подземном тупичке ему удалось отыскать сочащуюся с потолка воду. В эти часы и поседела его борода – когда Зоран сам вырезал ножом наконечник стрелы из своей раны. Он остановил кровь известным ему способом, по старинке: липкой мазью, которую сделал, смешав паутину с землей.
А потом потянулись тяжелые дни между жизнью и смертью. Сперва Зорану не так была нужна пища, как вода. Несколько суток он прятался в глубине, в полузасыпанной шахте, где по стене стекала струйка. Когда у него начинался жар, он несколько раз сам отворял себе вену на руке, понимая, что, если потеряет в это время сознание, то уже не очнется.
Зоран не пытался найти людей. Не опасно ли просить у них помощи? Не выдадут ли его этим всадникам, которые уже один раз без причины пытались его убить? Что теперь с Энкино, с Хассемом, с Берестом, с Ирицей, с Иллой? Как сложилась судьба купца Ринселла и матросов? И даже серый кот пропал… В бреду, в сырой шахте Зоран шептал: «Я буду жив… Никто не знает, что я жив… Я выручу Иллу». Ему часто чудилось, что рана его уже зажила и он выбирается из катакомб в город, точно заимодавец к должнику, чтобы предъявить счет за свои обиды и муки под землей, за своих друзей, за Иллу и за кота.
Он прятался в шахтах, ел крыс и летучих мышей, если удавалось их поймать, и то, что находил на городской свалке, спал, зарывшись в кучу тряпья. Кроме ножа, у него остались огниво и кремень. В костре горели тряпки, кости и мусор. Зоран выздоравливал медленно, исхудал как щепка, простыл. Рана медленно заживала, но Зорана стали мучить приступы кашля. Сил выйти наружу и пробраться в город у него долго не было: он не мог без одышки пройти и десятка шагов. Наконец, когда Зоран стал крепнуть и уже всерьез подумывал о том, чтобы сунуться на разведку, из города до свалки долетел шум боя и дым пожарищ. Зоран выбрался на поверхность и пошел к центру города, по дороге отняв у попавшегося ему навстречу раба в колодках лом (вернее, раб бросил лом от страха при виде огромного, оборванного, косматого человека). Зоран хрипло кричал, повторяя имена своих спутников: «Илла! Берест! Купец Ринселл! Хассем! Иллесия!» Тогда-то он и наткнулся на отряд наемников, которым сказал, что до ранения и сам кормился, продавая свой клинок на службу. Ему рассказали, что наемное войско прислали уничтожить «гнездо демонопоклонников». Город был разграблен и сожжен – маленький пятачок в поросших лесом предгорьях, ничья земля.
Зоран договорился с бывшим сослуживцем. Он собрался уйти из разоренного княжества вместе с наемничьим обозом. Шмель клялся, что для Сокола сделает все, и хвастал перед молодыми наемниками былыми подвигами.
– Зоран – лучший воин, которого я знал. Мы вместе служили еще в Соверне. Не родился еще человек, который сладит с Соколом один на один. А когда мы штурмовали Флагарно, их конники сделали вылазку. Мы их преследовали. Они въехали в город и хотели опустить решетку ворот. Что бы вы думали? Сокол принял ее на плечи и держал на себе, сидя верхом, пока мы не проскакали под ней!
– У меня были хорошие доспехи, – сказал Зоран. – От них отскакивали стрелы.
Молодые наемники с удивлением смотрели на Сокола, о котором и вправду слыхали немало, больше всего о его невероятной силе и храбрости и о способности снять с себя для приятеля последнюю рубашку. Они, переглядываясь, говорили между собой: «Совсем не такой…» И на самом деле, исхудавший, обросший, грязный, больной человек перед ними совсем не походил на того, кто держал на своих плечах решетку крепостных ворот, пока от его доспехов отскакивали вражеские стрелы.
Прячась в шахтах, Зоран не видел себя со стороны. Он впервые разглядел свое лицо в осколках витражного стекла и взялся за бороду: ее делила пополам широкая проседь. Волосы, сплошь белые и спутанные, падали на плечи.
– Ты же старый пес… – шепотом сказал себе Зоран.
И вглядываясь в грубые черты своего лица, в страдальческую морщинку, которая начиналась под левым глазом и, прорезая щеку, уходила в бороду, Зоран испугался. Опоздал… Разве нужно Иллесии в мужья старого пса?
В разоренном городе Зоран отыскал всех своих. Иллу и серого кота первыми. Вместе они нашли Хассема на мельнице, где он продолжал вертеть ворот и ничего не знал о разгроме высших. Потом они с помощью Шелена и его сослуживцев разыскали Береста и Ирицу в одном из покоев Замка. Энкино сам пришел к ним к уже к вечеру: от наемников он узнал, куда идти.
Грабеж продолжался еще три дня. Захваченный город перетряхнули. Зоран уже знал, что наемникам за этот поход было обещано не жалование, а лишь доля от захваченной добычи. С обозом угнали скот и многих рабов, которых собирались потом перепродать на рудники и каменоломни богатого соседа – Анвардена. Зоран твердил своим:
– Мы тоже уйдем с обозом, я договорился со Шмелем.
Но они не ушли. Зоран чувствовал, что хлопочет впустую. Он просил, Чтобы на телеге дали место больному и двум женщинам. Он имел в виду Береста, Ирицу и Иллу. Берест так и не приходил в себя. Он неподвижно сидел в углу покоя на тяжелом ларе, бессильно сложив руки. Зоран отвел глаза, увидев, как Ирица поднесла к его губам плошку с водой, потому что без нее он и напиться бы сам не смог.
– Мы никуда не поедем, – сказала Ирица Зорану.
Он понял по ее тону, что «мы» – это не все они, а только она и Берест… Иллесия, наоборот, твердила, что бросать Береста с женой одних никуда не годится, надо уговорить их ехать. Илла тоже говорила «они», «их», как будто Берест еще мог что-то решать. Зоран развел руками:
– Так ты бы и уговорила!
Илла подошла, обняла Ирицу за плечи:
– Ты что, подруга? Слышишь, что мой-то говорит? Надо ехать, пока нас берут в обоз. А то засядем тут навсегда.
Зоран, расслышав, как Илла говорит о нем «мой-то», неожиданно для себя смущенно ухмыльнулся в бороду. Ирица не упрямилась. Энкино готов был ехать. Хассем, сунув в рот щепотку дикого корня, ожидал, когда велят собираться. Зоран вглядывался в его лицо. Он не видел своих почти полгода, и ему казалось странным, что у Хассема над верхней губой – тонкие черные усы.
Они не уехали, потому что никто так и не сдвинулся с места. Куда на самом деле было им ехать? Где их кто ждет? В разгромленном городе, по крайней мере, есть крыша над головой. Зоран вообразил, как Берест с таким же безучастным лицом сидит на краю переполненной хламом обозной телеги, а рядом с ним – Ирица, мерцающая глазами, как кошка, едва кто-нибудь из наемников подойдет слишком близко…
Зоран не знал, куда везти своих спутников. Обоз возвращался в Мирлент, в один из уделов Годеринга. Как там обустроиться шестерым бродягам, из которых у одного помутился разум? Где найти кров, где наниматься на работу, чтобы выжить вшестером? Зоран вспомнил, как в Богадельне к своему скудному поденному заработку прибавлял тайком от Иллы немного сбереженных раньше денег, чтобы она не боялась потратить на себя лишний грош. Теперь их будет шестеро – и никаких сбережений.
Зоран не знал мирных ремесел. Он умел так-сяк даже сшить рубашку и сапоги, но не был ни стоящим портным, ни сапожником. Выше поденщика ему не подняться, а если повезет устроиться в кабак вышибалой – это будет верх мечтаний для поседевшего хромого вояки. Хассем – просто чернорабочий. На постоянный заработок ему нет расчета. Вдобавок Зоран знал, что такое дикий корень. Корешок сломает парня за год – за два. Энкино мог быть и писцом, и секретарем, и переводчиком у купцов, и учителем, и даже актером. Но это все не такие места, на которые может попасть любой с улицы. Ни вельможи, ни купцы не подпускают к своим бумагам пройдох без единого рекомендательного письма, а актеры сами часто сидят без хлеба. Иллесия станет мыть посуду в кабаке… А как приживется в городской нищете лесовица, Зоран и представить себе не мог. Уж наверное, ничего хорошего не случится, если в ней узнают лесную тварь. Вседержитель не наделял таких, как она, даром слова и не велел выходить замуж за людей…
Зоран повторял: едем, пока Шмель берется нас пристроить в обоз! Но когда подошло время выезжать, оказалось, что в дорогу никто даже не собрался. Обоз ушел без Зорана и его друзей. На прощанье Зорана разыскал Шелен, обнял его, похлопал по плечам:
– Вы же пропадете тут, Сокол!
– Ничего, как-нибудь будем, – отвечал Зоран. – Окна вставим, приберемся. Пропасть-то везде легко: и тут, и в Годеринге. Приезжай когда-нибудь в гости.
Раньше у Снодрека была одна мысль: как бы стать доблестным рабом? Снодрек был статный голубоглазый парень с тяжелыми кулаками, но и других рабов отбирали в казармы по росту и стати. Он был только одним из многих. Чтобы подняться над остальными, нужен был особый дар, особая свирепость, как у Хидмара. И Снодрек оставался одним из тех ребят, которые мечтают заслужить на ристалище звание доблестного раба, а на самом деле погибают в первых же поединках.
Когда в казарме появился Берест, тоже взятый за силу, рост и стать, Снодрек настороженно присматривался к нему на ристалище – хотел оценить, насколько хорошо тот обучен. Снодрек, как и другие рабы, втайне желал, чтобы сосед не оказался лучше. Все бойцы были соперниками, потому что только сильнейшие могли рассчитывать на поблажки от господ. Но потом пошел другой счет.
Снодрек помнил, как Берест говорил своей десятке: «Не бойся, но и храбростью не хвались – стой надежно, защищай соседа. Верх будет наш, в обиду не дадимся». Берест учил, как надо, защищая друг друга, побеждать на ристалище высших. С ним те, что слабее, одолели тех, что были сильней.
Снодрек жалел только, что в бою один на один не действует наука Береста. Хидмар и другие доблестные рабы обособились, с презрением говоря, что поединок все равно покажет, кто чего стоит. Отрядный бой считался забавой для молодежи высших, а единоборства – делом чести, испытанием духа. Бой не в одиночку не был славным уже потому, что потом воин мог бы получить упрек: «Хоть ты и одержал победу, но не благодаря себе, а с помощью других».
И все-таки Снодрек думал уже по-своему. «Десять на десять мы сильнее высших! А если бы мы все однажды взялись за мечи?» – искушала его странная мысль.
Когда Берест провинился и был прикован к столбу на площади, Снодрек сперва упал духом. За своим вожаком он пошел бы в огонь. Мысль, что можно побеждать без него, что не Берест был главным условием победы, казалась ему невозможной. Но выбора не было, и сам Снодрек теперь говорил своим: «Защищай соседа, не кидайся на врага в одиночку, не беги назад. Верх будет наш, не дадим себя в обиду!» Снодрек стал вожаком вместо Береста, и рабы одолели высших в новом бою.
Вскоре в город пришли чужаки и перебили высших. Снодрек думал лишь об одном: как сохранить своих выживших ребят. Их осталось семеро.
Снодрек увел их, и они спрятались в катакомбах. Потом они вооружились оружием, снятым с убитых. Снодрек не знал, куда идти и как устраиваться в разрушенном городе. Он увидел дым из разбитого окна замка – дым не от пожара, а от костра – и решил заглянуть, кто там поселился. Теперь это был настоящий маленький отряд, и Снодрек чувствовал себя уверенно: при случае отобьемся!
Они вошли в просторный покой, в котором прямо на каменном полу горел костер.
При виде семерых вооруженных бойцов, которых вел высокий голубоглазый парень, Зоран, Хассем и Энкино встали плечом к плечу. Илла тряпкой схватила с костра котелок и с угрозой замахнулась, готовая плеснуть кипятком. Ирица заслонила собой неподвижно сидящего мужа.
Снодрек внезапно узнал его:
– Берест! Берест! – воскликнул он. – Это ты?!
– Откуда ты его знаешь? – спросила Илла и поставила котелок, который сквозь тряпку жег ей руки, обратно на огонь.
– Это же Берест! – повторил Снодрек. – Он нас… научил… – Снодрек запнулся, не понимая, в чем дело. – Берест, ты меня не узнал?
Ирица настороженно сверкнула зелеными глазами, когда он шагнул к ее мужу.
* * *
…Снег на улицах присыпал тела убитых, но запах разложения стоял над городом. Похоронить в мерзлой земле или сжечь всех мертвецов было невозможно. Зоран, Хассем и ребята Снодрека очистили от трупов только замок, сад и ближайшие улицы.