Часть III

Через своих богадельских приятелей Илла договорилась с контрабандистами. Ее и пятерых ее спутников обещали взять на корабль купца Ринселла, немолодого рыжего человека, похожего на сельского трактирщика. В день, назначенный к отплытию, на море посвежело. Но судно было загружено, и маленький кораблик, который для прикрытия вез в Соверн еще и разрешенный товар, вышел из порта.

Команда на контрабандистском суденышке была с дюжину человек. Вместе с Иллой договариваться об отъезде из Анвардена ходил и Зоран. Капитан сразу поставил условие: мужчины идут до Соверна палубными матросами.

Когда вышли в море, Ирица долго стояла на палубе, закутавшись в плащ. Берест и Зоран помогали матросам управляться с парусами: они оба не знали морского дела, но им приказывали «тянуть» или «травить». Ирица вслушивалась в новую для нее жизнь моря. Она ощущала, как под днищем проплывают стаи рыб, чувствовала присутствие неведомых и причудливых морских зверей, рост водорослей. В глубинах жили ее сестры – морские девы. Как Ирица умела сливаться с лесом, так они – с волнами. Лесовица видела их только мельком, а люди – нет.

Энкино и Хассема отправили помощниками на камбуз. Ветер все свежел. Женской работы на корабле не было, и Илла вместе с Ирицей старались хотя бы не мешать контрабандистам вести судно. Иллесия поняла, что любит море до сумасбродства. Она не знала, какую опасность предвещают пенные барашки на гребнях волн, ветер и черная точка на горизонте – летящая навстречу суденышку туча.

– Ты лесовица, а я бы хотела стать морской девон! – призналась Илла подруге.

К вечеру хлынул дождь, потом – ливень. Волнение усиливалось, и вскоре начался настоящий шторм. Небо так потемнело, что нельзя было угадать, день сейчас или ночь. Наконец буря так разошлась, что сломалась мачта. По настоянию хозяина-купца спасая груз, капитан выбросил корабль на берег.

Капитан не сомневался, что это западное побережье. Впереди виднелись горы – по-видимому, Орис-Дорм. Посовещавшись с капитаном за картой, купец Ринселл решил, что пойдет за помощью. Корабль был сильно поврежден. Капитан с большей частью команды оставался на берегу охранять груз. Берест вызвался идти с купцом. Он и его спутники решили смириться и осесть на зиму в каком-нибудь западном княжестве, чем возвращаться в Анварден с потерпевшими крушение контрабандистами.

Стоял запах поздних грибов, под ногами хлюпали облетевшие листья. Ливень кончился только недавно. Илла, которая в городе чувствовала себя уверенно, старалась не показывать, что в лесном чертоге ей не по себе. Она держалась поближе к Зорану, у которого из-под куртки уныло выглядывал отсыревший кот.

– Почему так темно? Ирица, в лесу всегда так темно днем? – удивлялась Иллесия.

Темно было из-за того, что кроны деревьев закрывали пасмурное небо. Ирица, наклонив голову, прислушивалась к жизни леса. В темном плаще, с заплетенными в одну косу светлыми волосами, она была совсем как человеческая девушка.

Купец Ринселл и матросы не знали, что она лесовица. Берест взялся вести: он сказал, что у себя на родине был охотником. Он и в самом деде охотился в даргородских лесах, как большинство тамошних крестьян. Но теперь ему помогала находить путь жена-лесовица. Вспомнив, что она умеет читать его мысли, он окликал ее про себя, и она отзывалась. «Я чувствую, где-то здесь есть человеческая дорога», – мысленно предупредила его Ирица. «Тропа?» – спросил Берест. – «Большая каменная тропа…»

– Мы должны идти на юго-восток, – глядя в карту, напоминал Бересту купец. – Там начинаются земли Годеринга.

«Там что-то есть, – напряженно вслушиваясь, мыслями предупреждала мужа Ирица. – Что-то, не лес…» «Город? Село?» – угадывал Берест. «Не знаю», – от усилия понять Ирица мерцала глазами в полумраке осеннего леса. Она шла впереди маленького отряда рядом с Берестом. Купец и матросы не видели, как время от времени вспыхивают ее глаза.

Энкино остановился, глубоко задумавшись.

– Нет, это, безусловно, дорога, – медленно и тихо произнес он, носком сапога поднимая мох. – Но очень древняя. Видите, почти все заросло… – он наклонился. – Не правда ли, эти камни уложены человеческими руками?

Путникам уже и впрямь начинало казаться, что местность вокруг несет какой-то едва уловимый отпечаток упорядоченности. Под ногами была заросшая, развороченная корнями мощеная дорога.

– Старинный путь… – голос Энкино пресекся.

Он подумал, что это открытие.

– Нужно пометить на карте, – сказал он купцу. – Это, может быть, какое-то древнее королевство, о котором говорится у историков…

– Нам бы лучше, где живые люди селятся, – недовольно сказал купец Ринселл.

– Скоро лес кончится, – уверенно произнесла Ирица. – Вот за тем оврагом.

Хассем вздохнул. На корабле его больше всех его спутников мучила качка, и, ослабев, он уже давно шел через силу.

– Сейчас бы в трактир, да, братец? – Илла подмигнула Энкино. – К теплому бы очагу. А не к развалинам древнего трактира из твоих книжек.

Но и за оврагом лес не кончился. Насколько мог видеть глаз, и заброшенная дорога, и непролазные заросли по ее сторонам, и мокрая трава – все это было впереди точно так же, как и за спиной. Хассем вдруг почувствовал, как у него подкашиваются ноги.

– Что-то сил нет, – почти в тот же миг сказала Илла.

Ирица остановилась с широко раскрытыми глазами. «Тут ничего нет… а там опять лес. Берест, как же это?» – она растерянно посмотрела на мужа. «Как это – «ничего нет», Ирица? – мысленно спросил Берест. – Чего нет?» Она отвечала: «Ничего. Все это не настоящее». Берест ее не понимал. Он молча повел своих спутников вперед. У Хассема кружилась голова, как будто не хватало воздуха, и от тяжести в ногах он готов был сесть на землю. Он посмотрел на Энкино – тот тоже побледнел. Ирица протянула руку. Она точно знала: рука сейчас уйдет в пустоту. А глаза видели впереди лес – но только глаза. Того леса, что за пустотой, Ирица не чувствовала, как если бы его не было вовсе.

Бересту тоже было не по себе. В глазах темнело. Он хмурился, не понимая, что это за беда. Берест взял Ирицу за руку. Местность вокруг показалась ему опасной и враждебной.

– Ну, идем! – окликнул он остальных.

Ирица вместе с ним шагнула сквозь «ничто» в несуществующий лес. На миг ей показалось, что они оба исчезли. Но это чувство тотчас отступило. Лес впереди был настоящий, живой, полный запахов, звуков… это леса позади теперь не было. Ирица оглянулась, она испугалась, что их спутники, идущие следом, остались по ту сторону невидимой черты. Но они тоже переступили через нее. Хассем тяжело дышал, Илла трясла головой: у нее звенело в ушах. Энкино вытирал со лба мелкие капельки пота. Купец Ринселл и трое матросов испуганно бормотали:

– Проклятое место!

Чужаки в промокшей грязной одежде остановились, сбившись в кучку. Их было десятеро, а всадников, окруживших их, – два десятка. Всадники гарцевали вокруг пеших, а те тревожно оглядывались.

Альхасир уже решил про себя, что пришельцы – люди. В них не было величия высшей расы, на обветренных грубых лицах отражались суетные чувства – недоумение и испуг. Один из незнакомцев, необычайного роста, бородатый, обнял черноволосую девушку и заслонял ее от всадников собой, следя за ними с выражением угрюмого цепного пса. Альхасир, чуть наклоняясь к луке седла, подъехал к ним совсем близко. Его тонкие губы кривила вызывающая усмешка.

Плотный рыжий человек лет сорока, с бегающими глазами, испуганно пятился. Он не понравился одному из всадников, и тот нарочно его теснил. Светловолосый парень с обросшим молодой щетиной лицом стоял неподвижно, не отшатываясь от наезжающих всадников, и те заметили его: этот держится смело.

Пришельцы говорили на чужом языке, но отдельные слова оказывались Альхасиру понятны, и он улавливал смысл. Они восклицали: кто вы? что это за место? кто здесь правит?

Но ни Альхасир, ни другие всадники не отвечали. Низкорожденным не позволено задавать вопросы воинам. Только когда чужаки умолкли, с ними заговорил один из всадников.

– Вы люди? – спросил он того молодого, что не пятился от лошадей и, казалось, готов был схватить коня под уздцы, если на него наедут.

Тот нахмурился: видно, не понял. Невысокая девушка со светлыми, как пенька, волосами тронула его за плечо и что-то прошептала. Тогда парень ответил:

– Мы люди. А вы разве нет?

Рыжий человек с тревогой прибавил:

– Что это за город? Годеринг? Вельдерн?

Альхасир усмехнулся. Чужаки вели себя как рабы. Неужели не видят, что им никто не собирается отвечать? Зачем же спрашивают опять и опять? Чтобы их лишний раз унизили? Он щелкнул в воздухе плетью.

– Эй, эй! – хриплым низким голосом прикрикнул на него чернобородый чужак. – Мы пять дней в дороге, да неделю на корабле, да бурей нас потрепало. Ты нас не обижай!

«Они из-за моря? – подумал Альхасир, поняв слово «корабль». – Но ведь море – это вымысел древних?»

– Откуда вы явились? – властно продолжал предводитель воинов.

Он был точно так же, как и прочие всадники, одет в короткую простую кольчугу, без знаков особой власти. Только на ремешке вокруг головы предводитель носил крупный, вставленный в золотую оправу алмаз.

Стал отвечать все тот же чернобородый. Казалось, он лучше других понимал здешний язык.

– Мы из Анвардена, – ответил он. – Нам нужна помощь. Купец заплатит. Вот, это купец Ринселл из Анвардена. Он может продать у вас груз. На корабле ткани, овечья шерсть и хорошее вино.

Что такое купец, Альхасир не понял, о кораблях говорилось в преданиях.

– Те из вас, что рабы, пусть станут на колени, – сурово приказал предводитель. – Я желаю говорить с господином.

– Я сам по себе. И эти ребята тоже сами по себе, – ответил чернобородый. – Мы свободные.

Альхасиру стало весело. Он сдержался, чтобы не рассмеяться вслух. Неужели вправду где-то за морем случилось, что высшая раса покинула те края и оставила людей жить как сумеют? И это – кучка бывших рабов из далеких земель, как видно разучившаяся даже рабским добродетелям послушания?

– Тебя не учили, раб, как ты должен говорить с высшим? – Альхасир бросил на чернобородого седого человека, отвечавшего за других, надменный и грозный взгляд.

Молодой воин желал испытать силу своего взгляда: приведет ли он низкорожденного в трепет?

– Что ты на меня бранишься? – сдвинул брови чужак. – Мы нездешние. Если что не так сделали – хорошо бы терпение иметь. Путника обидеть легко, а если ты, парень, хочешь говорить с воином, так говори со мной: я два десятка лет был на службе.

Альхасир поднял седельный арбалет. Он подумал, что, если убить этого раба, с остальными будет меньше хлопот. Этот слишком разговорчивый и держится запанибрата, вдобавок хромой и седой.

Альхасир спустил тетиву. Лицо чернобородого раба сделалось удивленным, когда маленькая арбалетная стрелка пробила ему грудь. Он тихо охнул и, как большой раненый зверь, стал опускаться: сперва медленно осел на колени, потом оперся о землю рукой и уронил голову на грудь.

Воскликнув: «Зоран!» – девушка, стоявшая возле него, обхватила его за плечи.

– Вот что такое щенку-то – оружие в руки, – вдруг глухо произнес тот. – Не умел держать арбалет и убил человека…

Эти слова были слышны всем, кто стоял поблизости. Альхасир неподвижно сидел в седле, опустив руку с арбалетом. Чужак думал, что выстрел произошел случайно…

Альхасир и прочие всадники, не вмешиваясь, смотрели на поднявшуюся суматоху. Несколько человек бросились на колени, умоляя не убивать их. Черноволосая девушка звала умирающего, стараясь его приподнять:

– Зоран! Нет, не умирай, нет! Ты что?

По ее лицу текли слезы.

Другая девушка опустилась на колени рядом с раненым, распахнула куртку и рубашку у него на груди. Казалось, она целительница. (Воины наблюдали за ней с некоторым недоумением: у рабов не бывает целителей.) А первая, державшая голову раненого у себя на коленях, все звала:

– Зоран, не уходи, не надо, Зоран, – и гладила его волосы. – Я ведь правда тебя люблю!

Светловолосый, который до сих пор держался без страха, заслонил их собой. Теперь на его лице появилось отчаянное и вместе недоуменное выражение. Юноша рядом с ним прижал ладонь к груди, к тому самому месту, куда был ранен его чернобородый спутник. И был один, который не верил, что выстрел оказался случайным. Худой, смуглый, черноволосый подросток прямо глядел в лицо Альхасиру. Тот не отводил взгляда, думая: «Он бы бросился на меня сейчас, но не смеет. У него сердце раба. Если ненавидишь, то убей, а не можешь, то преклонись».

Большой, длинный барак для рабов. Окон нет. Дверь открыта, и свет падает из нее. Должно быть, вечером здесь зажгут какой-нибудь светильник. Пол земляной, а вдоль стен – длинные дощатые настилы. Надсмотрщик указал плетью в самый дальний угол у стены. Илла села на свое место и закрыла лицо руками. Надсмотрщик, кажется, ушел.

Илла вспоминала, как, оставив тело Зорана на земле, всадники повели своих пленников в город. Города Илла не видела из-за слез: пока шли, она плакала не переставая. Убийца Зорана ехал впереди нее, но у Иллы не было даже мысли о ненависти к нему. Воин казался ей не человеком, а порождением какого-то чужого мира, демоном, призраком или посланцем враждебных сил. «Так убивают только во сне… – думала Илла. – Я проснусь – а он жив».

Ирица поддерживала подругу под руку. Берест сжимал кулаки. Купец Ринселл с тремя матросами сдались сразу, как только убили Зорана. Видно, купец думал договориться с местным князем. А Берест остался с Хассемом и Энкино против двух десятков конных. Ирица не могла спасти Зорана: в его ране засела арбалетная стрела. Сталь наконечника делала бесполезным ее лесное волшебство.

– Вырежьте стрелу! – крикнул Берест.

Он выхватил нож, решив сам вырезать наконечник прямо сейчас. Он не знал, жив Зоран или уже нет, но если жив, Ирица вернет его, вытащит, лишь бы не мешало железо. Но когда у Береста в руке блеснул нож, один из всадников сбил его с ног конем. Хассем повис на узде ближайшей лошади. Энкино вскинул руку так, как учил его Зоран – предплечьем наискось заслонил лицо, и плеть всадника хлестнула не по лицу, а по руке…

Потом их вели, окружив конями, и Илла плакала, все оглядываясь назад. Берест шел, опустив голову. Энкино озирался по сторонам. Он видел маленькие каменные дома, окруженные садами. До того тихий и мирный был этот город! Хассем никак не мог остановить кровь, которая текла из разбитого носа, и она капала ему на грудь и на дорогу.

Затем пленники долго стояли одни посреди пустого зала в каком-то длинном, широком и высоком доме, похожем на огромный сарай. Голоса отдавались так гулко, что никто не разговаривал. Только Берест сердито окликнул:

– Эй! Кто здесь есть?!

Но впустую. Илла иногда всхлипывала. И порой шмыгал носом Хассем, у которого все еще шла кровь.

А потом их разделили. Сначала увели Ирицу. Берест крикнул: «Это моя жена!» – точно надеялся вразумить чужаков, а Ирица: «Он мой муж!» Они не хотели отпускать друг друга, но Береста крепко схватили за руки сзади, а Ирицу оторвали от него. После них точно так же разобрали по одному остальных.

Увязая ногами в слякоти, Илла с трудом шла впереди всадника, который привел ее в бревенчатый барак…

Забившись в угол и снова расплакавшись, Илла опять и опять вспоминала, как она умоляла Зорана не умирать. Ирице не удалось исцелить его волшебством.

А она, Илла, сказала Зорану:

– Я ведь правда тебя люблю!

Он напоследок услышал это и еще сумел прошептать:

– И я, Илла…

Это теперь уже навсегда, это были последние слова…

О судьбе остальных Энкино ничего не знал. Его заперли одного. К нему отнеслись иначе, чем к другим. Энкино сам не знал, лучше или хуже. Может быть, эта комната – последний его приют перед смертью. А может… Энкино удивился, почувствовав, что болит рука, увидел на рукаве кровь и вспомнил: рассекли плетью.

Он обошел комнату, стараясь по ней понять, что ждет его самого. Небольшое окно забрано решеткой. Стекло цветное, поэтому в комнате темновато. Но на столике – подставка со свечами. И небольшой глиняный кувшин с водой. Энкино пришло в голову: в воду что-нибудь подмешали. «Чепуха!» – сказал он себе недовольно, подошел к столу, налил воды в глиняную кружку и выпил. Лучше сразу покончить с глупыми страхами. Зачем этим людям его травить, если он и так у них в руках? Любой из лих может перерезать ему горло или, приставив клинок, заставить выпить любое зелье. Поэтому смешно шарахаться от кувшина на столе.

Рядом с кувшином лежала книга. Энкино открыл ее. Буквы те же, что повсеместно приняты в западных землях, но искаженные и более витиеватые. Взгляд наткнулся на знакомый глагол. Раз есть глагол, то где-нибудь тут есть связанное с ним имя… Энкино сел за стол и углубился в книгу. Странный язык. Больше всего западных слов, но часть их искажена, а некоторые взяты из других языков, и известных, и неизвестных Энкино. Неудивительно, что Зоран понимал здешнюю речь: он много скитался по разным странам…

Скитался, мечтал найти себе пристанище. Влюбился в девочку в два раза моложе себя самого и смешно любовался ею – удивленным и восхищенным взглядом. Был мудр на свой лад, печально и беззлобно, за свою жизнь успел перенести столько обид, что хватило бы на несколько нерадостных жизней. Но как ни подступала нужда, он не продал единственной дорогой вещи, что у него была, – золотого сердца. Энкино тихо вздохнул. Он вспомнил, как плакала по убитому Илла. За что убили Зорана? Разве так убивают? Энкино вспомнилось, как в тумане: молодой воин поднимает арбалет, щелчок спущенной тетивы, Зоран медленно опускается на колени… Никому не верится, и даже самому Зорану чудится, что тетива сорвалась случайно.

«Так не убивают, – повторял про себя Энкино. – Этот молодой всадник не был во главе своего отряда, а выстрелил без приказа, когда захотел, и никто его не упрекнул. Вдруг они в самом деле не люди?.. Ирица – не человек. У нее мерцают глаза, уши треугольные, как у кошки, у нее есть волшебная сила. А почему здешние – не люди?.. Что они сделают теперь с Ирицей?»

Спутники, непохожие друг на друга, подошли друг к другу, точно части мозаики. Судьба свела их вместе, и Энкино поверил, что сам был последней деталью узора. «Я ходил по дорогам и думал: зачем жить на свете? Все равно: либо самому мучиться, либо смотреть на чужие муки. И ничего нельзя поделать, потому что правда у одних, а сила у других. А теперь вы – моя правда», – говорил Зоран. И вот его нет, и часть рисунка мозаики разбилась.

Зоран был прав. Даже Энкино не хватало слов, чтобы выразить, что он думает об их маленьком содружестве…

Каждый из друзей казался ему обладателем особого дара. Берест не был вожаком, наоборот, он сам присоединился к Иллесии и Зорану, чтобы плыть на юг. Но вышло так, что вел он. Он обладал даром изменять вокруг себя жизнь. Во время чумы северянин лег в телегу с мертвецами, чтобы бежать с каменоломен, а потом вернулся назад за своим товарищем, освободил и его. Жизнь изменялась, когда Берест к этому стремился. Он назвал по имени лесовицу и вочеловечил ее, так что она покинула лес и свою тайную поляну и пошла за ним.

Ирица пошла за ним к людям. Энкино не знал наверное, что за существа – земнородные: лесовицы, полевицы, дубровники, подкаменники, ночницы, громницы и прочие. Считалось, что они – не божьи твари, что не имеют бессмертной души, но зато бессмертны сами. Причины их появления не были известны людям. Но Энкино чудилось, что весь мир – живое существо, и неживого вообще нету на свете (впрочем, он не сам это придумал, а читал). Земнородные казались ему воплощенным рассудком Обитаемого мира, мира, который за тысячи лет своего существования научился себя сознавать. Ирица видела, что думают и чувствуют другие. Энкино ощутил в ней какую-то особенную охранительную силу еще тогда, когда она, наливая ему вина, сказала: «Ты очень устал».

С Берестом она держалась по-матерински, хоть и казалась моложе его, и беспомощней, и даже влюбленней. Илла – наоборот, посмеивалась над своим Зораном, поймав его всегда немного жалобный взгляд. Но он оживал рядом с ней, она стала его убежищем, которого он так долго искал. Илла никогда не унывала, и грустный Зоран, наверное, любил ее улыбку. Энкино помнил, как Илла и к нему самому явилась вестницей радости: «Пойдем, братец!»

И немногословная преданность Хассема «своим», и вера Энкино в то, что из их судеб сложилась головоломка, возник рисунок мозаики, – все это за короткий срок успело стать частью их жизни. И вдруг они оказались лицом к лицу с неизвестной силой, которая так странно и так беспричинно обрушилась на Зорана и разъединила остальных…

В любой книге, посвященной землеописанию, приводились рассказы путешественников. Мир велик, а немалая часть свидетельств начиналась с изображения морской бури и заканчивалась тем, что путешественник, желая вернуться на родину, строил лодку, наудачу выходил в море и оказывался подобран каким-нибудь судном. Энкино приходилось читать об острове, населенном огромными разумными муравьями, о стране, в которой живут слепые, о краях, где золото ценится так дешево, что в золотые цепи заковывают преступников. Но невозможно было определить, где именно находится загадочная страна, что в рассказе вымысел, а что правда.

Энкино вспоминал пройденный путь… Он представлял западные земли только по книгам и приложенным к ним картам. Энкино помнил карты, но не умел соотносить их с действительностью, поэтому понятия не имел, куда же их все-таки занесло. Он неподвижно сидел в углу комнаты, обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом. «Я сумею понять, кто они и чего хотят, – думал Энкино. – Даже если они в самом деле не люди, можно же их познать! Если только я буду жив, я познаю их обычаи и взгляды». Энкино представилось, что он заперт внутри какого-то огромного механизма, из которого он может выбраться и вывести остальных, если только поймет его устройство.

Илла вспоминала и плакала, и не заметила, что настал вечер. Длинный барак стал заполняться людьми. Бесшумные, как тени, мужчины и женщины в мешковатой, сильно поношенной одежде проходили и садились на нары. У каждого в руках была миска и кусок хлеба. Они молча ели и относили куда-то посуду. Потом ложились или садились снова.

Илла вытерла слезы и с удивлением смотрела на людей. Они ее, казалось, не замечали. Обычно в Богадельне, если люди приходили домой или в кабак после работы (а раз вечер, то они не иначе как с работы пришли, рассуждала Илла), воздух просто звенел от шума: все переговаривались, смеялись, болтали, ругались… А эти – молчали.

За спиной у девушки послышалась какая-то возня. Илла поглядела – и ее передернуло. Она отвернулась. Мужчина и женщина позади нее на дощатом настиле занимались тем, чем обычно занимаются наедине. Даже «ничьи дети» в Богадельне, которые спали вместе на полу, когда становились старше и выбирали себе пару на ночь, все-таки уединялись по двое…

Напротив Иллы сидела на топчане беременная молодая женщина. Она дожевывала хлеб. Лицо у нее было тупым и вялым. Большинство людей спокойно лежали на своих местах, многие уже спали, и только единицы слонялись тенями по проходу.

Мимо Иллы несколько раз прошелся туда-сюда какой-то парень. Он напряженно в нее всматривался, словно не понимал, как она тут оказалась и зачем. Илла отвернулась от его взгляда и опустила голову. Ей не хотелось никого видеть. Она опять плакала. Илла все вспоминала, как умирал Зоран, точно засыпал, положив голову ей на колени.

Вдруг ее тронули за плечо.

Илла вздрогнула и подняла заплаканное лицо. Парень, который все приглядывался к ней, уселся рядом и, не говоря ни слова, обхватил за плечи.

– Ты что, спятил? – вскрикнула Илла.

Он так же молча стал наваливаться на нее, пытаясь уложить на нары. Илла изо всей силы ударила его в грудь локтем. Парень отпрянул и посмотрел на Иллу искренне недоумевающим взглядом. Глаза Иллы были полны ужаса и отвращения. Парень равнодушно выругался, встал и побрел на свое место. Илла уткнулась лицом в подол платья и зарыдала еще сильнее.